Пациент Х (гет)

До начала октября, по мнению Гермионы, с ее пациентом все шло достаточно хорошо. Реакции, действия и темы разговоров были вполне однозначными и логичными. Он вел себя спокойно и уравновешенно, всегда был готов объяснить непонятные ей магические вопросы и рассказать о более сложных и нестандартных магических подходах. Они предпочли не возвращаться к произошедшему в тот жаркий августовский день и вернулись к предыдущему образцу поведения, чему Гермиона была несказанно рада, хоть иногда и ловила на себе долгие, изучающие взгляды Риддла, которые заставляли ее кожу покрываться щекотными мурашками.

В целом, было довольно сложно назвать их отношения дружбой, но Гермиона предпочитала делать именно это.

Ее враг, пациент, пленник, учитель, друг… Было столько различных ракурсов, из которых его можно было рассматривать. Конечно, был еще один вариант, тот, от одной мысли о котором щеки девушки окрашивались алым и дыхание учащалось, но Грейнджер считала опасным допускать даже мысли о нем, зная, что ничего хорошего это не принесет. И все же ее мысли снова и снова против воли возвращались именно к нему.

Впрочем, ситуация была тяжелой для Гермионы не только в этом плане. После Битвы МакГонагалл — теперь уже новая директриса Хогвартса — узнала от мадам Помфри, что Волдеморт выжил и содержится в подвалах Святого Мунго. Так же профессор Симпсон еще в мае уведомил МакГонагалл письмом о том, что Грейнджер исполняет ответственную работу, заботясь о неординарном пациенте, а потому прибудет в Хогвартс с некоторой задержкой, при этом туманно намекнул на исключительную важность ее задания и личность пациента.

Директриса обладала достаточным умом, чтобы сложить два и два, но не стала противиться. По-видимому, МакГонагалл не сомневалась в моральной стойкости Гермионы, а так же гипертрофированном чувстве долга Грейнджер и способностях студентки самостоятельно осваивать материал, поэтому бывшая профессор трансфигурации сухо дала Гермионе разрешение задержаться настолько, насколько потребуется.

На самом деле, Грейнджер скучала по школе, по ее спальне в Гриффиндорской башне, по огромной библиотеке Хогвартса, преподавателям и строгому распорядку дня. Но даже упоминания о школьной жизни Гермионы быстро стали табу в разговорах с Волдемортом. Однажды, когда она вскользь сказала, что скучает по школе, ярость, исказившая спокойные до того черты белого лица, заставила ее отпрянуть.

— Что, ждешь не дождешься дня казни, после чего снова сможешь оказаться со своими ничтожными друзьями? — прошипел в тот раз Волдеморт, опасно сверкнув алыми глазами.

И ведь он был прав. Только когда он прекратит свое существование, она получит возможность вернуться в школу и к обычной жизни. И если ранее разговоры о Гарри, Джинни и, конечно, в первую очередь о Роне выводили Лорда из себя, то теперь любое, даже случайное упоминание ненавистных Волдеморту имен заставляло его в буквальном смысле взрываться.

Рон также регулярно упрекал Гермиону, что та никак не уволится и он вынужден просиживать пары в Хогвартсе без нее.

Гермиона догадывалась, что Волдеморт должен ощущать в эти стремительно сменяющие друг друга дни. Никто не дал ему четкой информации, на когда именно назначен процесс, но само собой подразумевалось, что он будет продолжаться всего пару дней, а затем последует казнь. Дадут ли возможность Лорду — на этой мысли Гермиона закусила губу — вообще в последний раз вернуться в свою темницу? Или же его сразу после окончания процесса отведут в камеру смерти?

Конечно же, Гермиона уже сотни раз пыталась выведать хоть какую-нибудь информацию, но все равно знала лишь то, что Процесс состоится в октябре или в начале ноября.

Гермиона не хотела больше уходить от Волдеморта, выдумывая все новые причины для того, чтобы побыть с ним чуточку дольше. Она не хотела себе в этом признаваться, но она боялась, что однажды утром зайдет к нему в комнату, а его уже там не будет. И с каждым днем ее страх становился все вещественнее, так как такой исход приобретал все большую вероятность.

Волдеморт же с каждым днем становился задумчивее. Он не проявлял никаких признаков беспокойства или нервов, но иногда замирал, и его взгляд становился пустым и погруженным в себя.

Когда Гермиона брала с собой Агату, Волдеморт подолгу сидел, молча поглаживая змейку, и Гермиона сомневалась, видел ли он вообще хоть что-то из внешнего мира.

Лорд заставил Гермиону пообещать, что она будет заботиться об Агате после — Грейнджер не желала даже мысленно произносить это слово — его смерти.

Постоянный стресс и натянутые нервы становились причинами регулярных срывов. Ранее выходившие идеально заклинания начали давать сбои. Грейнджер ни на чем не могла полностью сконцентрироваться. Ее стало очень легко вывести из себя, и однажды она даже ударила Рона, когда он, придя к ней в гости, в очередной раз стал жаловаться на то, что она так надолго покинула их.

Впрочем, иногда Гермиона все же желала Тому Риддлу смерти. «Пусть это уже закончится», — ловила себя она на недостойной мысли. «Пусть все будет позади, я вернусь к друзьям, в Хогвартс, забуду Лорда Волдеморта, и все вернется на круги своя». Хотя в глубине души она, конечно, понимала, что уже ничего не будет, как прежде.

Только за сентябрь Гермиона потеряла более пяти килограммов. Голоса в голове, которые постоянно раньше напоминали ей о жертвах Лорда Волдеморта, не замолчали, но слились в неразборчивый гул, и Грейнджер ловила себя на предательской мысли, что ей все равно. Все это было помешательством. Помешательством, когда она тихо плакала ночью в своей комнате, помешательством, когда обещала Волдеморту быть рядом на процессе и остаться с ним до самого конца.

Приходя домой, лучшая студентка Хогвартса за последние несколько лет закапывалась в толстенные тома с описанием процессов, проводимых раньше, вчитывалась в стратегии защиты и зацепки, служившие причинами смягчения приговоров. Впрочем, с каждым прочитанным томом ей становилось все яснее, что она попросту тратит время, смертная казнь могла стать единственным возможном приговором за такие преступления. К тому же Волдеморта хотели казнить. Именно поэтому его привезли в больницу, а не попытались тихо умертвить в Большом зале. Только то, что будет выбрана Арка Смерти, которая не оставит от бывшего Темного Лорда даже тела, воспрепятствует выставлению его останков на всеобщее обозрение и скармливание тела самого ненавидимого темного мага стервятникам.

«Возможно, они еще передумают и выберут вместо Арки Смерти гильотину, — с горечью и каким-то остервенением думала Гермиона. — Надругаются над прахом талантливейшего — хотя и темного — мага столетия. Устроят казнь в полдень на главной площади». Впрочем, эти мысли вызывали такое отторжение и злость, что Гермиона предпочитала не думать.

И всю горечь и переживания было еще тяжелее выносить, зная, что Волдеморт заслуживает всего этого. Он не был невинной жертвой, и, как бы не была отвратительна девушке мысль о казни, она признавала правоту ненавидящих Лорда людей.

Но что толку было от этого понимания кровоточащему сердцу, которое словно кромсал тупой нож каждый раз, когда взгляд падал на календарь. Последние дни… это были именно они.

Когда человек ждет чего-то, перед чем испытывает ужас, когда он ожидает наихудшего каждую минуту, он постепенно ломается. Гермиона понимала это и пыталась смиряться и не думать, будет ли Риддл все еще в камере, когда на следующее утро она войдет в нее.

Все еще существовали книги, но уже и в них она не находила былого утешения. Она читала трактаты о поведении приговоренных к смерти и о том, что иногда они сходят с ума в камерах, но Волдеморт не выказывал признаков душевного расстройства и явной паранойи, которая описывалась в главах книг. Лишь периодически он впадал в странное задумчивое состояние, но в остальном вел себя вполне адекватно. Гермиона поражалась железной выдержке Лорда Волдеморта.

Она читала о людях, приговоренных к смерти, которые разбивали в кровь головы о стены камер, прокусывали себе вены или впадали в ступор. Некоторые кричали и катались в припадках, и не имело значения, насколько значительными и внушающими ужас они были в дни на свободе. И все же Волдеморт держался на удивление хорошо. Самообладание не покидало его, хотя иногда, когда он думал, что она не смотрит, Гермиона видела, как белеют длинные пальцы, сжимающие книгу или край стола, видела, как взгляд Риддла замирал, неподвижный и расфокусированный, на предметах интерьера или книге. В такие моменты Гермиона предпочитала делать вид, что занята, боясь этих странных мгновений.

Только однажды Грейнджер посетила своих родителей. Они пытались проявлять понимание, но было видно, что не могут уразуметь, почему их дочь не возьмет хотя бы на пару дней выходные для посещения.

От Рона регулярно приходили письма с упреками, что ему приходится делать все домашние задания самостоятельно, тогда как она «отлынивает и занимается чушью», вместо того чтобы «посвятить время действительно важным вещам».

Хелен часто спрашивала с затаенной надеждой, как идут дела у пациента Грейнджер, мечтая, по-видимому, услышать подробности предполагаемых душевных терзаний ненавистного врага. И Гермиона лгала, говоря то, что Смит хотела слышать, понимая, что медсестре становится легче от этого, как будто часть горя Хелен утихала, удовлетворенная местью.

Гермиона признавала, что заслуживает наказания за свое предательство. Предательство, которая она совершила, когда позволила себе перестать относиться к Лорду Волдеморту как к «этой злобной твари».

Отчасти наказанием служило ее собственное состояние. Гермиона стала плохо спать, ее мучили кошмары, и она просыпалась ночью в холодном поту, не помня свой сон, лишь чувство душевной боли и безысходности. Знакомые заметили, как Грейнджер осунулась за прошедшие дни, и стали обеспокоенно спрашивать, не заболела ли она, и советовать непременно посетить колдомедика.

Наконец, вероятно, угадав, что ее состояние проистекает от нервного напряжения, но неверно истолковав его причину, Гермионе сообщили информацию о дате процесса и, следовательно, ее «освобождения». Он должен был начаться первого ноября и длиться семь дней, приговор планировали огласить в конце и восьмого ноября отвести Лорда Волдеморта к Арке Смерти. Так как процесс должен был продлиться не один день, ночи Риддл будет вынужден проводить в Министерстве, после же приговора его приведут на последнюю ночь обратно в Больницу.

Возможно, причина крылась в том, что наконец были произнесены роковые слова и больше не оставалось никакой неизвестности, но Гермиона успокоилась. К ней снова вернулась рассудительность.

Заметив это, Волдеморт насмешливо поинтересовался:

— Что, действительно стало легче, когда узнала, сколько тебе еще со мной... мучиться?

Она промолчала, только покачав головой. Ей стало легче, так как исчезла неизвестность, она больше не замирала от страха каждое утро, боясь обнаружить камеру опустевшей. Только взгляд на календарь и равномерное тиканье часов все так же повергали ее в безнадежность.

Они снова стали разговаривать на отвлеченные темы, Темный Лорд рассказывал ей происшествия из его жизни в Албании, его армии Пожирателей и первые попытки собрать себе войско. Он высмеивал глупость и трусость своих аристократичных последователей и усилия, которые ему пришлось приложить, чтобы заставить их служить ему.

С большой вероятностью, она также являлась первым человеком, которому Лорд Волдеморт рассказал о днях в приюте и учебе в маггловской школе. И про то, как он иногда боялся, что его силы и его отличие ото всех остальных — лишь плод его воображения. Самым большим его страхом было оказаться никем.

Гермиона же в свою очередь рассказывала об «Армии Дамблдора», об отвратительной жабе Амбридж, говорила о любви Хагрида к «милым созданиям», являвшимся на самом деле опасными монстрами, вспоминала, как Хвост годами жил с Роном, спал на подушке мальчика в обличии старой облезлой крысы и как потом карлика чуть не съел ее кот Живоглот. Со смехом описывала появление боггарта Лонгботтома — Снейпа — в одежде бабушки Невилла.

Только про свои попытки построить отношения с Крамом и Роном она предпочитала умалчивать.

Так прошли последние дни перед процессом, и Гермиона вдруг поняла, что готова отдать что угодно, лишь бы спасти Тома Марволо Риддла, Лорда Волдеморта, от смерти.