Гарри Поттер и на самом деле (джен)

Ладно. Надо обследовать окрестности. Память Гарри как-то избирательно выдает информацию. И просто так напрячь её, чтобы вспомнить хотя бы расположение улиц да скверов, а также имена знакомых, не удается. По крайней мере, пока. Предполагаю, что включится, когда попадётся на глаза. Такое, значит, ощущение.

Где школа, в которой он учится? Где обычно играют дети? Чем вообще занимается летом английский мальчишка пригорода Лондона начала девяностых? Опять же, на прямые запросы память молчит и о наличии друзей, и, хотя бы, приятелей. Возможно, как и в романе, мальчишка был изрядным интровертом... По крайней мере, у маглов. Гм, а в магическом мире разве нет? Приобретённое это или природное свойство? Может, лёгкая форма аутизма, а может и действительно проклятие какое действует...

Ладно, гадать не имеет смысла... Ах чёрт! Мне же десять лет, а родственники суровы, очевидно, надо же отпрашиваться!

А вот, судя по осторожным шагам по лестнице, женщина, наконец, решилась отойти от своего ненаглядного сыночка.

Я привстал на локте, прислонился ухом к трубе, уходящей в стену. Затаил дыхание, привычно заткнул пальцем другое ухо и услышал лёгкий храп. Дадли заснул, видно, снотворное дали врачи перед уходом.

Гм, а мелкий Поттер-то, значит, отсюда подслушать мог что угодно. Память выдала гордость, смешанную со стыдом, а также стало ясно, что да, подслушать можно было многое, и об этом Дурсли не знали.

Кухня. Ну да, любимое место домохозяйки. Предписанное местными обычаями.

— Тётя Петунья, позвольте погулять, подышать свежим воздухом.

Тётка пронзила взглядом, словно подозревающий во всех грехах сканер. И поджала губы как-то требовательно. Память подсказывала, что Гарри в таких случаях просто опускал взгляд и молча сверлил им пол, ожидая высочайшего решения. Но судя по мимике, женщина сознательно или подсознательно ждёт доклад, обоснование, дополнительной информации. Даже забавно. Я кашлянул в кулак и вопросительно поднял брови. Точно. Чуть кивнула и шевельнула ладонью, мол позволяю, «излагай». Хех, похоже, так тут и обучают тому самому английскому стилю, который, вообще-то, универсален.

— Дадли я помог, чем смог. Завтрак приготовил. Продукты для обеда в холодильнике. Картошку съел, живот не болит. Машину дядя не ремонтировал, значит, инструменты все на месте, разбирать не надо. Самой машины тоже нет, пока мыть нечего. Генеральная уборка по дому была позавчера, ещё рано. Газон подстрижен, цветы прополоты, живая изгородь выровнена. Лето, а я всё ещё совершенно бледный. Могут в школе глупые разговоры пойти о том, что меня несчастного запирают и не пускают гулять...

Петунья поморщилась и криво усмехнулась:

— Неплохо. А ты не совсем безнадëжен, Поттер. И почему же ты до сегодняшнего дня всегда изображал молчаливого тупицу?

Опа. Косяк? Ну, хуже не сделал, определëнно. Поэтому глазки в пол, в голос — смущения:

— Мне казалось, так будет удобнее всем. Но... я подумал, что бы сегодня стало с Дадли, если бы я, как обычно, промолчал и ничего бы не сделал?

Тётка вновь пронзила меня острым взглядом и отвернулась помешать в кастрюльке на плите какой-то пахучий соус (прикусила губы?), а затем объявила:

— Свободен до вечера. Ремень у Дадли на столе лежит. Прицепи к нему полную фляжку и разведи с водой десять чайных ложек сахара. И не вздумай «забыть» у себя в каморке. Не хватало снова раскошеливаться на такси да объясняться с соседями, если ты снова где-нибудь шлëпнешься из-за своей гипогликемии. Напоминаю: чуть ощутил слабость или потемнело в глазах — открутил крышку, глотнул. И не морщись!

«Фляжка... Ага, на полке. Так, а нос я действительно сморщил. И почему же? О, какая вспомнилась серия ощущений!»

— Тётя, крышка у фляжки протекает. Я постоянно с липкой штаниной хожу. Ткань к ноге пристаёт, и к ней всякая дрянь липнет...

— О боже, что за наказание! — вспылила тетка. — Два термоса ты разбил! Бутылки мигом теряешь! И...

— Я понял, тётя. Решу эту проблему сам. Уплотнитель какой-нибудь сделаю...

— Возьми две новых резинки для волос у зеркала, — выдохнула тётка и сделала сметающее движение, мол аудиенция закончена.

Отлично. В целом, тётка нормально идёт на контакт. Попозже посмотрим, что там с Верноном. Ну-с-с, ждите меня, окрестности!

Резинки же оказались широкими резиновыми кольцами, ничего не имеющими общего с цветными девичьими «держалками волос» из моего времени. А тайна ремня на трико раскрылась несколько неожиданно. Чтоб фляжку пристёгивать. Гипогликемия, надо же. Ну, судя по тому, с какой неохотой юный волшебник вообще ест, впихивая в себя безвкусную пищу, причина понятна. А липкая тяжёлая протекающая сахарная вода вообще воспринималась изощрëнным садизмом, причины которого он приписывал природной злобности тетки, закрываясь всё сильнее.

Впрочем, сейчас начало девяностых, и учёные начали делать лишь первые робкие попытки изучения детской психологии. Для большинства же семей мира, если ребëнок обут, одет, накормлен, в тепле — уже потрясающий результат. Хотя я могу быть и не правым в этом отношении. С историей у меня не очень.

Улица ровная, словно прочерчена по линейке. Двухэтажные небольшие домики, похоже, создавала одна архитектурная контора. Какие-то все... Пряничные близнецы. Клумбы, разве что, засажены разными цветами, да разной формы настенные висят корзины с цветами. Где-то есть плющ, где-то нет. Некоторые окна застеклены разноцветным панно. Флюгеры: чайки, черти, аисты, стрелки, шуты. Медные и крашеные в разные цвета. Телевизионные антенны разных форм, ага, ещё каминные трубы разные. Цвет черепицы, сплошь красноватой, разве что оттенками немного отличается.

Стоп... Снова ворохнулась память. Не оформленное словами раздражëнное понимание, что вообще весь пригород таков. Улицы отличаются лишь длиной, везде подъезды, ведущие к стреле четырёхлинейного автобана на севере города, ежедневно отправляющего сотни неспешно выруливающих машин местных жителей в Лондон. Ах да, около десятка мостов через узкую реку (Гарри знает её, как просто Речка, без названия), с набережной, закованной в бетон, очень этому способствуют.

Дальше мозаика полей, огороженных лабиринтами заборов, в которых легко потеряться. А запутанные дорожки меж ними по любому упираются в чьи-то владения. Там запросто можно наткнуться на злобных собак, горластых сторожей или ещё на какую дрянь. В общем, в ухоженном Литтл-Уингинге детям туда ходить запрещают. Да и очень далеко это. Миль пять-шесть...

Пока я обрабатывал пакет данных, внезапно выданных памятью, ноги продолжали неспешно нести меня вдоль одинаковых домов, сворачивая на какие-то улицы, и вот впереди появилось длинное здание, явно выделяющееся из общей архитектуры. Трëхэтажностью, небесно-голубой краской стен и декоративными белоснежными колоннами, что по сути являлись барельефами, торча из стен как бы наполовину. Вдруг пронзительный мальчишеский голос вырвал из мыслей:

— Эй, ты чего здесь забыл, Поттер? Тебе надо пояснять, что возле школы территория Стрельной, или сам свалишь на свою паршивую Тисовую?

Рыжий пацан, чуть выше ростом, огрызки белëсых бровей, светлые глаза, клетчатая рубаха с закатанными рукавами...

Боже... Прямо глаза повлажнели от умиления. Дети такие дети. «С какова раёна, тут наша территория»... Прелесть какая.

— А ты её купил, что ли, Стайл? — (Бобби Стайл, сын констебля, мать умерла два года назад. Малознакомый ребёнок из параллельного класса. Каких-то тёрок с ним никогда не было...) Гм, а в общем, есть что-то такое в «запросной памяти».

— Присматриваю, чтоб посторонние не шарахались летом... Стоп, а ты не обнаглел ли, Поттер?

Голос у парня дрогнул от негодования и неуверенности. А брови поехали к переносице. Ему самому не понравилась эта самая неуверенность, а ещё ведь ощущение, что он в своём праве.

Ссориться не имеет смысла, детских разборок мне только ещё не хватало. Я дёрнул плечом и буркнул:

— Мне, к примеру, реально было бы пофиг, появись ты на Тисовой. Хоть два раза пройди её из конца в конец.

Ловким движением я отстегнул фляжку, крутанул крышку и, запрокинув, как завзятый пропойца бутылку, сделал три глотка. Поморщился от безвкусной тягучей дряни и пристегнул на место.

Бобби слегка выпучил глаза и несколько замедленно спросил:

— А... Почему два-то раза? Из конца в конец...

Я задумчиво пожевал губами и протянул:

— Не, ну три уже перебор, согласись. Слишком дерзко.

Ну да, мальчишка ожидаемо в ответ на мою ухмылку тоже хохотнул.

— Ну ты вроде ничо пацан, Поттер, хоть и очки эти твои дурацкие... Но я не такой пофигист. У меня же отец полицейский, и я, значит, тоже... Отвечаю. Мало ли, забредëт кто, украдëт, нагадит.

— Зачем нагадит, Бобби?

— Ну всякое бывает, отец рассказывал. Хотя бы чтоб выбить наших из соревнования на лучшую клумбу города, на лучший участок, за звание самой чистой в этом году. Кто знает, когда проверяющие пройдутся, вдруг попадут на порчу. Призовые по пятьсот, тысяче, две тысячи фунтов. Конечно, и так можно проиграть, но не хотелось бы по чьей-то вине.

Вот оно как. На всё есть причины, и вот, пожалуйста, вроде бы детско-инстинктивная хрень «моя территория», ан имеет какую-то подоплёку.

— Ясно. Ну, наверное, у кого-то есть такой резон, согласен. Правда, меня подобное не интересует. А очки — уж извини, какие уж купили. Родителей у меня нет, а дядя на новые не расщедрится. Вижу в них хорошо, а что уродские, так и я не картинка, чтобы красоту вокруг себя распространять.

Бобби фыркнул и покраснел:

— Да это к слову как-то пришлось. Не знал, что у тебя нет... А что ты пьёшь?

— Чай сладкий. Он для меня типа как лекарство.

— А морщишься, будто джин с перцем, — расхохотался паренёк.

— Приторный, бе, — поморщился я, с натугой вытаскивая из памяти понятие «сладкое».

Пару часов мы бродили вокруг школы, покачивались на качелях, висели на лесенках, швыряли палки, кто дальше. Несколько раз видел вдали других детей, бросавших внимательные взгляды, но, похоже, когда посторонний был под присмотром местного авторитетного «на раёне» паренька, претензий и опасений ни у кого ни возникало. Пару часов, потому что вернулся отец парня и зычно позвал его домой, глянув на меня цепко, но кивнул приветственно. За это время я выяснил большую часть нюансов летней жизни детей в этом городишке. Точнее, его можно назвать «спальным районом северо-запада Лондона».

Развлечения для детей тут попросту были не предусмотрены.

Единственный парк с немудрëным названием Литтл-Сквер состоял из пары сотен разнокалиберных деревьев, некоторые из них были огорожены маленькими заборчиками, чтоб, значит, не допустить потенциальных вандалов до древесины. Живописно-кривые дорожки, кустарники, клумбы, множество скамеечек, а запрещающих табличек — больше, чем деревьев.

По одним участкам нельзя было ходить в обуви, на другие — пускать собак, на третьи — вообще наступать. Эти таблички, по рассказам нового знакомого, постоянно менялись и, пожалуй, были основным интересом этого парка. Но за неимением лучшего народ там толпился постоянно, пожирая мороженое и гамбургеры, которыми тут же торговали, в промышленных масштабах.

Неподалёку от парка раскинулась ярмарочная площадь, оживающая дважды в месяц, когда её заполняли торговцы, приезжающие со всей страны. Остальное время её использовали, как перевалочную стоянку для фур. И там можно было играть в догонялки со сторожами. Развлечение для самых отмороженных, потому что иногда раздражëнные сторожа спускали собак. В намордниках, но от этого не менее опасных жилистых и когтистых ротвейлеров.

Несколько баров, пара бассейнов и на окраине — клуб гребли на байдарках и каноэ. Но это уже развлечения, детям не доступные.

Бобби восторгался Лондонскими аттракционами, зоопарками, детскими магазинами, куда его изредка вывозили родители и рассказывали другие счастливчики, посещавшие столицу. В Литтл-Уингинге же были лишь маленькие универсальные магазинчики «у дома», с практически одинаковым ширпотребным ассортиментом.

Где-то ещё здесь находятся музей, библиотека и телевышка, но о них Бобби упомянул вскользь.

Каких-то секций или кружков тут не существовало в принципе. Были лишь домашние учителя и репетиторы, натаскивающие ребëнка по заказу родителей на то, что, по их мнению, ему пригодится. Это, в общем-то, весьма дорогое мероприятие, и, соответственно, мне, как Гарри, ничего не светило. В общем, английским детишкам этого времени предполагалось развлекать себя самим, как, впрочем, и большинству ребят в СССР этого же времени.

На вопросы о самостоятельном заработке Бобби дёргал плечами и смотрел с недоумением. Странно, мне почему-то казалось, что, считай, на родине предпринимательства это должно быть само собой разумеющимся. Но нет, по обмолвкам парня создалось впечатление, что это отнюдь не приветствуется. Даже как-то мутновато порицается. Очень странно, надо потихоньку выяснить подробности у Петуньи.

Укладывающиеся в голове мысли и прикидки не мешали подмечать максимум мелочей вокруг. От стаи грачей, целеустремлённо куда-то несущейся, (Спасибо очкам с десятикратным приближением, выяснилось, к тому же, что они позволяют «прицепиться» взглядом даже к отдельной особи, при желании, и свободно вести её несколько секунд. Мне всё больше нравится этот артефакт!) до растёкшегося мордой на подоконнике второго этажа бульдога с красными глазками.

Но уже когда входил в дом, понял, что кое-что забыл. В глазах как-то знакомо-незнакомо потемнело.

— Так вот ты какая... Гипогликемия, — пробормотал я, ощущая, что вообще-то отключение не мгновенное, с ним можно бороться. По крайней мере, успел отхлебнуть пару глотков из фляжки. Потом, видимо, всё же потерял сознание на пару секунд, выронил её, но тут же вновь поднял, почти ничего не успело вылиться.

Мда, такого «полуотключëнного» состояния в жизни никогда не испытывал. Рухнул на матрас, мельком отметив, что крышку фляжки выронил. Сделал ещё несколько глотков и прислонил флягу к подушке, ожидая, когда вязкая сахарная водица подействует на доставшийся организм.

На эти же «сумерки сознания» списал поначалу и вспыхнувшее сияние в дальнем углу чулана, меж лестницей и полом. Впрочем, внимание оно к себе привлекло.

— Обалдеть, такое разве бывает? — выдохнул я, не особо понимая даже, на каком языке сказал. Там, в центре круглой паутины растопырился внушительный паук, сверкая в полутьме мягким зелёным светом, алые же пояски ярко сияли на каждом сочленении лапы.

Я так-то пауков терпеть не могу, но, похоже, Гарри он был очень даже знаком. Кисть руки сложилась щепоткой и как-то приглашающе махнула. Странный жест, но я понял его, как приглашение, как, впрочем, и паук. Странное создание, быстро перебирая конечностями, пробежало надо мной по краю ступенек, бодро махнуло брюшком, прилепляя золотистую нить, а потом плавно спустилось в подставленную лодочкой ладонь.

Мой некоторый антипаучий шок прямо смыло волной детской радости и приязни. Мизинцем погладил брюшко, гладкое, словно из полированного дерева. А потом требовательно сложил несколько раз щепотью пальцы перед пауком. Понял, что требовательно, надо же... Стоп, главное тут автопилот не спугнуть. Паук прекрасно понял, присел и, быстро перебирая лапками, вытянул из брюшка паутину, прилепив её мне к указательному пальцу.

После чего, как мне показалось, одобряюще постучал правой передней лапкой по костяшкам ладони и умчался обратно в угол, причём не забыв как-то забрать и нитку паутины. Экономный какой. Впрочем, далеко он не ушел, замер в центре паутины, которая, правда, прекратила свою иллюминацию.

Меж тем, пальцы, как раньше нарезали лук и срезали кожуру с картофелины, так же ловко сложили сейчас из, как оказалось, весьма прочной ниточки две петли, потянули, натягивая меж указательным и средним другой руки. Тренькнули, извлекая какой-то тихий, потусторонний звон. И я понимал, главное, каким он должен быть! Регулируя натяжение пальцами. Указательным, средним, указательным, средним... Тихий и какой-то медитативный удавался звон, чем-то напоминающий варган, как если бы он звучал, как колокольчик.

Через полминуты к звону паутины добавился звон комаров! Из щелей под полом одна за другой стали появляться, оправляя крылья, крошечные тени. Очки-велосипеды, я вас люблю! Без них я чёрта с два рассмотрел бы что-то в полутьме чулана без включения лампы. Свет еле пробивается в несколько крошечных щелей.

— Так вот оно что, значит, Гарри. Комаров для питомца под полом выращиваешь?

Внутри шелохнулось некоторое недовольство, которое я расшифровал как «смотри, не мешай...» Я хмыкнул, да самому любопытно. Надо же...

А комары-то кусаются, не просто так танцуют в воздухе. И в общем-то хлипкая рубашонка для них — не помеха. А тело вроде бы как и не возражает. Что за мазохизм, Гарри? Ну ладно, потерпим, не сбивать же «автопилот». Ради любопытства присмотрелся к самой наглой комарихе, что села на запястье и без всяких обычных топтаний и прелюдий с ходу вонзила в кожу хоботок одним топорным движением. Как-то зачесалось в особенности сразу это место. Чтоб отвлечься, сфокусировал взгляд сквозь очки на раздувающемся от крови брюшке. И вскоре подметил внутри разгорающуюся искорку. Вскоре отяжелевшая комариха отвалилась, отлетела и уселась над головой.

— Та-ак, вот оно как значит...

Искра в брюшке кровопийцы разгоралась всё сильнее. Сквозь очки было видно, как огонёк уменьшается, но вместе с тем становится ярче.

Комаров, которым было позволено (насколько я понял мелодию паутины) попить кровушки, оказалось десятка три. Треньканье сменило тональность, и лишние с явным недовольством убрались в щели половиц. Тех же, что были в подпитии, мелодия гоняла и кружила хоть в хоровод, хоть посидеть, хоть налево, хоть направо... Чего добивался «автопилот Гарри», стало ясно минут через десять. То в одном, то в другом брюшке насыщенный малиновый цвет огонька магии становился алым. Видимым даже без очков. А вот дальше я испытал шок.

Шлёп! — с чавкающим звуком изо рта выскочил язык, и один из комаров, зависших сантиметрах в тридцати над головой, исчез! Я даже «блядь!» подумать не успел, как во рту разлился насыщенный солёный вкус, от которого нёбо и язык прямо пронзили восторг и удовольствие. Смакование и причавкивание комариным тельцем заняло некоторое время. И да: «блядь, Гарри!» мне подумать всё-таки удалось. И не раз.

— Куда у тебя укладывается полметра языка?

Не то чтобы этот вопрос был главнейшим, но вот намеренно вываленный на максимум язык вроде бы как был вполне обычных размеров. Гм. До подбородка только доставал. Но не комаров же сшибать в полёте?

На этот вопрос, похоже, у мальчишки ответа не было, лишь внутреннее недовольство, мол «Какую-то херню спрашиваешь. Так выходит просто...» Магия, ага... Ну, в целом, понятно. Комар кусает, подхватывает кусочек магии из твоей крови, та в нём усиливается и разгорается, концентрируется. Потом готова к употреблению... Ага... Память подкидывает эксперименты парня. Значит, если не съесть замагиченного комарика, то он через некоторое время рассыпается в прах. Экзотичненько... Ну, понятно, почему тебя «жабёнком» в школе кличут, по меньшей мере. Где-то язычком помахал при посторонних. Любопытно, как это со стороны выглядит?

Под эти размышления я продолжал сшибать комаров, и примерно на десятом уже не испытывал культурного шока.

Ну, пацан выживает, как может, без магии, видно, хреново совсем. И со вкусом подтвердилось. Нет в пище магии — нет вкуса. Да, ещё пауку надо тоже комарика одного отогнать. Не на пустом месте он тут такой сияющий. Иногда дикие комары залетают, кусают во сне, их тоже паучок подбирает, да вроде и обычных мошек испить не брезгует. Ну а Дурслей кусать позволено и без контроля, иначе возобновления ресурса бы не получилось. Зеркала в чулане не было, так что разгадать загадку жабьего языка не удалось. Но определённо, подпитка «комариной магией» унесла даже малейшую усталость.

— Словно несколько банок Редбула или Адреналин раша выпил.

Хотелось прыгать, бегать и танцевать. Но нет, пока остановимся на приседаниях, отжиманиях и сгибах туловища в положении лёжа.

Через десять минут я выяснил, что могу сделать пятьдесят-шестьдесят плавных приседаний, затратив на каждое три секунды и не разгибая до конца ноги, чтоб оставлять напряжение. На последнем десятке мышцы начинало сводить и непроизвольно подёргивать, что говорит о достаточной нагрузке.

Пресс у паренька оказался хлипкий, сокращений с согнутыми коленями да максимальным намеренным напряжением удалось сделать свободно едва десяток, потом еле выжал ещё три, ощущая, словно в животе зажгли огонь. Ну а отжиманий вовсе не удалось сделать ни одного нормального, пришлось ограничиться десятком «отжимательных телодвижений», сгибаясь буквой «гэ», как солдат, экономящий усилия на зарядке. Когда служил, рота из «упора лёжа» не выходила, сержанты понятия не имели ни о каких физкультурных нормах, командуя после «упорёжаприять»: рэ-эз, двы-а-а... пока язык не устанет. Поэтому приходилось за день делать по 600-700 таких вот отжимательных сокращений. Впрочем, нагрузка не 65% а 45% от веса тела всё равно является нагрузкой.

Повредить себе таким цыплячьим собственным весом было невозможно, поэтому осилил аж четыре круга тройных упражнений, впрочем, тщательно контролируя правильность движений.

По ходу выяснил, что комариная магия хоть и работает, как бодрящий допинг, глюкозу «сахарной воды» не заменяет. Сознания, правда, не теряешь, но мышцы словно превращаются в вату, вообще пошевелиться не можешь, даже глазные яблоки как жернова проворачиваются тяжеленные. И пока организм не синтезирует что-то (определённо, спалив какие-то крохи мышц, жира и магии) шевельнуться невозможно. А вот если перед каждым упражнением сделать три-четыре глотка из фляжки, то не вырубало.

Ещё я выяснил, что писать пацан умел, но категорически не любил. Возможно, причина в плохих, царапающих бумагу карандашах, которые он использовал для записей, возможно, в том, что слабые пальцы очень быстро уставали. Но тем не менее, тетради, исписанные детскими каракулями домашних заданий и классных упражнений, были. Как и немалая стопка чистых. Одну толстую тетрадь в клетку с простой картонной обложкой я отвёл под ежедневник, тщательно записав упражнения, ну и часть мыслей, которые можно было доверить дневнику.

Карандаши, правда, прямо требовали всё проклясть. Постоянно ломались, то и дело выпадали кусочки грифеля. Но я не мог сказать, то ли они сами по себе были такой дешёвкой отстойной, то ли проблема в «постановке руки» детской, что толком не контролировала ещё мелкую моторику.

— Но факт, Гаррик, это необходимо. Мозг развивает, понимаешь, у ребёнка. А я хоть и взрослый, но вряд ли из прошлой жизни притащил в твою голову наработанные нейронные связи. Так что будем нарабатывать...

Память с некоторой ехидцей выдала ещё кусочек информации о местных школах. Школьники писали карандашом черновики, оказывается, потом проверяли, потом стирали резинкой неправильные буквы или знаки, потом вписывали правильные. И после этого только писали уже набело шариковыми ручками. Собственно, это и называлось «конспект». А «черновая тетрадь» всегда была с собой, там лишь бы самому понятно было. И да, всегда учитель мог её потребовать в подтверждение личного авторства записей.

— Любопытная система. У нас таких сложностей не было. Впрочем, возможно, это отголоски времён когда писали чернилами по пергаменту?

Я потряс уставшими пальцами в воздухе, мимоходом подумав, что в Хогвартсе вообще перьями пишут, и надо бы, видимо, научиться заранее...

Мысли прервал громкий стук ладонью в дверь и визгливый голос Петуньи:

— Бегом ужинать, мальчишка! И не вздумай таиться! Я знаю, что ты вернулся!

Молчать не стоит, поскольку первый внутренний порыв был забиться в глубину коморки, накрыться одеялом и прикинуться ветошью.

— Сейчас иду, тётя!

— Не сей час, а сию минуту!

Ещё шлепок в дверь (к слову, не запертую, соблюдает приватность?) и шаги прочь.

Так... А чего это мы прячемся и так недовольны, Гарри? Выяснили же, что еда нужна, а если её хорошо жевать, то и живот не болит. Ну безвкусная и ладно, зато у нас есть МАГИЯ и язык в полметра!