Если долго считать рациональность благом, можно проглядеть прекрасное (гет)

В пятницу сразу после школы Эдвард отвез меня домой и уехал на охоту. По его словам, раз мы проведем весь день вместе, ему категорически нельзя испытывать голод. Мы договорились, что он придет рано утром, оставив свою машину дома. Я предложила заехать за ним, чтобы ему не пришлось идти пешком, но он только рассмеялся, сказав, что сам дойдет быстрее.

Нервничая в ожидании грядущего дня, я старалась максимально занять себя, в результате чего выдраила весь дом сверху донизу, помыв даже окна, которые все равно каждый день поливал дождь. Наблюдая, как я мечусь по дому с корзиной для белья, Чарли перебирал содержимое своего рыболовного чемоданчика.

— Все нормально, Беллз?

— Да. А что?

— Ты такая энергичная сегодня.

— Сегодня отменили физкультуру, зал украшают к танцам, вот и наверстываю.

— Ты не передумала насчет танцев?

— Не передумала.

— А что, твой этот, Эдгар, не пригласил тебя?

— Ты ведь знаешь, как его зовут, пап.

Чарли, скривившись, фыркнул.

— И на весенние танцы приглашают девушки.

— А что с Сиэтлом?

Черт. И зачем он спросил?

— Эм, знаешь, я решила не ездить завтра. Может быть, как-нибудь потом Анджела согласится поехать со мной.

— Ну, и правильно. Чем тогда займешься? Если второй день будешь так тереть дом, дыры появятся, — усмехнулся он.

— Ну… — я воспользовалась возможностью немного подумать, пока загружала стиральную машину. — На завтра, кажется, обещали хорошую погоду.

— Да, вроде, будет солнце. Пойдешь гулять?

— Наверное. Может, постираем шторы?

К счастью, отец больше не стал спрашивать меня о моих планах. Обычно я делала уроки, убиралась или просто читала, и не было причины думать, что эти выходные чем-то будут отличаться. Если бы он спросил, я бы не стала врать, а так все разрешилось как нельзя лучше. Чувствуя себя все еще слишком взвинченной, чтобы уснуть, и боясь снова увидеть кошмар, я впервые выпила без необходимости лекарство от простуды со снотворным эффектом. Быть завтра утром разбитой совсем не хотелось. Это сработало, и я уснула практически сразу, как опустилась на подушку.

Утром я стояла в прихожей, гипнотизируя настенные часы и нервно постукивая пальцами по перилам лестницы. Едва секундная стрелка достигла цифры двенадцать, раздался стук в дверь. Стоило увидеть улыбающееся лицо Эдварда, и нервозность тут же отступила.

Следуя его указаниям, я выехала на шоссе. Высокие облака еще не разошлись, но их вид давал надежду, что прогноз сбудется, и день будет солнечный.

— Куда мы едем? — спросила я, не совладав с любопытством.

— Хочу показать тебе одно место, где я люблю бывать в ясную погоду.

— Оно далеко?

— Еще миль двадцать по шоссе.

— А потом?

— А потом мы пойдем пешком.

— Пешком?

— Недалеко. Примерно пять миль.

Пять миль пешком по лесу — это для него недалеко?

— Что? — забеспокоился Эдвард.

Я только покачала головой. Ни к чему портить настроение и себе, и ему, может быть, все будет не так уж плохо. Отогнав дурные мысли, я сменила тему.

— Я сказала отцу о тебе. Ну, так или иначе.

— И как он отреагировал?

— Пассивно-агрессивно, — засмеялась я. Чарли и впрямь был к такому не готов. — А ведь я всего лишь упомянула, что могу попросить тебя помочь мне с учебой. Ты точно пуленепробиваемый?

— На этот счет не волнуйся, — улыбнулся Эдвард. — Но идея с учебой мне нравится. Убьем двух зайцев.

— Мы правда будем зубрить?

— Конечно. В следующем году вступительные.

— Ох, ты говоришь, прямо как Чарли.

Он засмеялся.

— Тем лучше. Может быть, у нас не так уж мало шансов поладить. Приступим завтра?

— Только не с утра.

— Хорошо, значит, вечером. На какой факультет будешь поступать? Английский и литература?

— Угу. Я думаю, я могла бы после выпуска получить работу в каком-нибудь издательстве. Буду целыми днями читать книги, составлять их краткое изложение для редактора, а мне за это еще и платить будут! Чем не работа мечты?

— Ты могла бы сама стать редактором или написать книгу.

Самой мне с трудом в такое верилось, но впереди было много лет, так что я ответила:

— Ну, все может быть.

Мне было интересно, куда собирается поступать он, но я не решилась спросить. С его знаниями для него были открыты двери лучших учебных заведений страны. Может быть, если я буду прилежно учиться, я смогу попасть в хороший колледж, и он захочет поступить туда же? Мне не хотелось быть для него обузой, поэтому попросить о таком я не могла, а услышать, что он планирует уехать далеко, чтобы потом отсчитывать дни, оставшиеся до расставания, было слишком страшно.

Эдвард объявил, что мы приехали, и я съехала на обочину. В этом месте не было никаких опознавательных знаков, ни указателя, ни поворота. Просто дорога, шедшая вдоль леса. Весьма густого леса, где не видно было даже признака тропы. Выйдя из машины, я с сомнением посмотрела на могучий массив зелени.

— Эм, мы пойдем здесь?

— Да, а что?

Деревья стояли плотной стеной, соприкасаясь ветвями, нисходящими до самых папоротников и молодой поросли на земле.

— Белла, если ты передумала…

— Не передумала, — стараясь избавиться от дурных предчувствий, я шагнула в заросли папоротника. — Но на помощь в навигации от меня не рассчитывай. И не ругайся, если я буду плестись, как черепаха.

Эдвард только засмеялся.

— Все будет в порядке, не переживай, — взяв за руку, он потянул меня вперед. — Идем.

Поднырнув под пушистую еловую ветвь, мы ступили в полумрак лесной чащи. По мере нашего удаления от дороги, воздух становился теплее. Вскоре редкие лучи солнца стали проникать сквозь густые кроны, но они не достигали земли, запутавшись в ветках, окрашивая их в желтоватый цвет. Наверное, за пределами этой чащи погода стояла чудесная.

Я не привыкла так много ходить, но все было неплохо. По большей части мы шли под гору, и Эдвард следил, чтобы я не упала. Он задавал довольно бодрый темп, так что разговаривать было сложно, поэтому по большей части мы шли молча. Когда я отставала или начинала тяжело дышать, он замедлялся на какое-то время, но вскоре снова увлекался, и мне приходилось прибавлять шаг. Спустя пару часов Эдвард вдруг остановился.

— Уже пришли?

Я осматривалась по сторонам, пытаясь понять, чем это место отличалось от других.

— Нет, — усмехнулся он. — Но ты вполне заслужила передышку.

— Вот спасибо.

Присесть здесь было не на что, так что я просто прислонилась к дереву, перенеся на него часть своего веса.

— Далеко еще?

— Мы прошли примерно половину пути. Возможно, чуть больше.

— Серьезно?

Он кивнул. Две с половиной мили по лесу без единого падения, для меня это было настоящим достижением. Я снова подняла взгляд к верхушкам деревьев, любуясь картиной, создаваемой лучами. Если здесь так красиво, что же ждет меня в конце пути? Я даже не устала, мне хотелось идти дальше. Сняв свитер, я повязала его на пояс, день выдался очень теплый. Хорошо, что я надела майку. Эдвард последовал моему примеру, стоя ко мне спиной, он завязывал на груди рукава своего пуловера поверх рубашки-поло.

— Идем?

— Не хочешь еще отдохнуть?

Я покачала головой.

— Хочу увидеть, куда ты меня ведешь.

Постепенно света становилось все больше, косые лучи пронизывали лесной полумрак и согревали смолистые стволы деревьев, отчего их запах становился сильнее. Вдруг деревья расступились, являя взору залитую солнцем поляну, прямо посреди леса. На ярко-зеленой траве брызгами краски были щедро разбросаны соцветия диких весенних цветов, красные, желтые, голубые, словно эта поляна перенеслась сюда прямо с картины Томаса Кинкейда. Было очевидно, что мы достигли цели нашей прогулки, едва ли в лесу можно найти более красивое место. Пройдя через папоротники, я вышла на солнце, касаясь пальцами нежных лепестков высоких цветов, чтобы убедиться, что они настоящие.

Поняв, что Эдварда нет рядом со мной, я обернулась, ища его глазами. Он стоял среди деревьев, смотря на меня из тени. Это было так похоже на один из тех снов, что я видела раньше. Казалось, стоит мне попытаться приблизиться к нему, как он скроется в темноте. Не зная, чего ожидать, я замерла, чувствуя, как ветер шевелит мои волосы, и не решаясь даже поднять руку, чтобы откинуть их с лица. Закрыв глаза, Эдвард вышел на свет.

«Их тела были сделаны из снега».

Солнце отразилось от его кожи тысячей бликов, как если бы она была покрыта мелкими крупицами с зеркальными гранями. Хотя, скорее, как если бы она сама из них состояла. Искорки света попадали в глаза, делая невозможным не заметить его, даже если бы он был в толпе на большом расстоянии, крича, что он не человек. Это, в большей степени, чем все виденное мной ранее, заставляло поверить в правдивость невероятного.

«Сущности, которые не должны были являться на свет».

Солнце выдавало их природу. Эдвард не был человеком, являясь кем-то пришедшим извне. Осознание затопило разум и улеглось где-то в отведенном ему уголке на давно подготовленном месте. Когда он несмело поднял на меня взгляд, я улыбнулась ему. Из глубины золотистых глаз на меня смотрел все тот же Эдвард. Эдвард, который любит Синатру и стучит, прежде чем залезть в окно.

Я сделала шаг ему навстречу. В отличие от моего сна, он не пытался сбежать, просто стоял на месте, внимательно следя за моим приближением, и, казалось, не дышал. Оказавшись совсем близко, я коснулась прохладной щеки. Вздохнув, он закрыл глаза и опустил голову, прижавшись к моей руке. Пара неуложенных прядей упала ему на лицо, щекоча мои пальцы.

Сидя по-турецки на траве, я рассеянно срывала растущие рядом полевые цветы и травинки, складывая их в асимметричный букетик. Эдвард лежал рядом, наблюдая за мной из-под опущенных ресниц.

— Что первое ты помнишь?

— Карлайла, — тихо ответил он. — Перерождение — не слишком приятный процесс. В какой-то момент я понял, что не один. Карлайл пытался объяснить мне, что со мной происходит.

— А то, что было до этого?

— Позже я вспомнил кое-что, но человеческая память — как решето. Да и восприятие тоже. Все, что я видел или слышал, будучи человеком, похоже на старую пленку, которую смотришь со дна бассейна с мутной водой. Первое время меня это не особенно занимало, а потом вспомнить становилось все сложнее.

Я молчала, видя, что он погрузился в свои мысли, провожая взглядом редкие облака на небе, возможно, вспоминая что-то. Не желая мешать ему, я ждала, когда он снова заговорит.

— Я плохо привыкал к своей новой ипостаси, не мог принять ее. Сразу после перерождения не чувствуешь почти ничего, кроме жажды. Она сжигает изнутри, лишая разума, и ты готов на что угодно, лишь бы утолить ее. Карлайл говорил, что со временем станет легче, все будет хорошо, но я слышал в его мыслях сомнения, он был не уверен, что поступил правильно. Он был одинок, а у меня не было шанса выжить, но он корил себя, что поддался слабости. Я был согласен с ним и, обуреваемый гневом, говорил многое, о чем потом пожалел. Через несколько лет стало легче бороться с жаждой, но не с самим собой. Образ жизни, который проповедовал Карлайл, казался мне слишком сложным, и я был слишком глуп, чтобы прислушаться к нему. В конце концов я ушел. Я решил, что мой дар может послужить и мне, и людям. Слыша чужие мысли, я выискивал на улицах преступников, убийц, насильников, а их всегда было больше, чем требуется для пропитания одного хладного. Возомнил себя судьей и палачом, — его губы изогнулись в отвращении. — Вот только сам я куда больше них заслуживал кары. Посмотрев в пустые глаза своей очередной жертвы, я заметил, что не чувствую ничего по отношению к нему. При жизни он был чудовищем, и, даже когда он заметил меня, мысли его были полны жестокости, пока не осталось ничего, кроме животного ужаса перед неизбежным. Я знал, что он творил, но мне было все равно, для меня он был просто средством утоления жажды, как и его жертвы были для него почти вещами. Я не осуждал его, потому что сам был таким же, как он. Он стал последним убитым мной человеком.

Замерев, стараясь даже дышать как можно тише, я вся обратилась в слух, надеясь, что он продолжит рассказ. До этого он много рассказал мне о хладных и о себе самом, но события, происходившие с ним, когда он ушел из семьи, мы обычно почти не затрагивали. Мне казалось, что он не хотел говорить о них, и я не спрашивала.

— Когда мы убиваем людей, — снова заговорил Эдвард. — Это что-то меняет в нас. Стоит допустить мысль, что твои желания важнее чьей-то жизни, и возврата назад уже не будет. Преследуя тех людей в подворотнях, я вел охоту, как и они, и каждый из нас находил свои оправдания тому, что делали. Я прикрывался псевдоблагородной целью спасения других, но мысли в моей голове в момент выслеживания ничем не отличались от того, что я видел в их разуме. С каждой новой жертвой становилась больше пустота там, где раньше был я сам, убеждения, суждения о том, что хорошо и что плохо. Мне казалось, что при жизни я не был злодеем, но я не мог толком вспомнить, кем я был, во что верил, что чувствовал. Я уже не был уверен, был ли я когда-то человеком. Пытаясь вспомнить, я поехал в Чикаго, надеясь найти нечто, что утратил. Наш дом был выставлен на продажу, и я пробрался внутрь, чтобы осмотреть его, но он был чужим мне. Я нашел портрет матери, и смог узнать ее только по воспоминанию, что видел в памяти Карлайла. Эдвард, который принадлежал этому месту, умер от испанки, а собственное место мне еще только предстояло найти. Синатра заставил меня поверить, что это возможно. Не знаю, как и почему, но это сработало. Было так странно понять, что я все еще могу чувствовать что-то, помимо гнева, жажды и стыда. Уже давно питаясь животными, я не мог найти в себе смелость вернуться к отцу, показаться на глаза Эсми, но теперь я знал, что должен идти домой, честно принять их осуждение и научиться жить с грузом, лежащим на проснувшейся совести. Когда я вернулся, родители встретили меня с распростертыми объятьями, ни разу не упрекнув ни словом, ни мыслью. Эсми приняла бы и простила меня в любом случае, что бы я ни натворил, а Карлайл был даже в какой-то степени рад, что я сам пришел к тем же выводам в отношении людей, что и он, а не слепо поддался его влиянию. В его глазах я был вроде кающегося грешника, — усмехнулся он. — А их почему-то всегда ценили выше праведников.

Закончив рассказ, он поднялся с земли и глубоко вздохнул. Сейчас, сидя напротив меня, он казался спокойным, но мне было сложно поверить, что эта история далась ему легко.

— Почему ты решил рассказать мне?

— Хочу быть честным, — грустно улыбнулся Эдвард. — Моих темных пятен хватило бы на дюжину людей.

— Ты никогда не убивал невиновных?

— Нет.

Я кивнула.

— Тебя это беспокоило?

— Немного, — призналась я. — Никак не могла представить тебя, отнимающего невинные жизни.

— Это все равно были люди, Белла.

— Им ведь грозила бы виселица, если бы их поймали. Я не хочу сказать, что это правильно, но кто знает, скольких людей погубили бы они. А если ты ошибался — это даже хорошо, знать, что ты на это способен.

— Почему?

— Ну, — улыбнулась я. — Ты все время ходишь с таким видом, словно лучше всех все знаешь.

— Что-то такое мне уже говорили, — засмеялся Эдвард. — Раздражает?

— Иногда.

— С твоим появлением моя уверенность в всезнании основательно пошатнулась.

— Тебя это не рассердило?

— Нет. Я был заинтригован. Ты стала для меня настоящей головоломкой. Я так увлекся, стараясь разгадать тебя, что даже не заметил, когда это переросло в нечто другое. Столько раз видя любовь в чужих мыслях, в книгах и фильмах, я не узнал ее, когда она настигла меня самого. А ты как будто и не замечала.

— В какой-то момент у меня была такая мысль, — призналась я, опустив глаза. — Но я тут же отмела ее. Я была уверена, что это невозможно.

— Почему? Ты ведь тогда еще не знала.

— Невозможно по другой причине.

— Есть другая причина?

— Я не думала, что могла понравиться тебе.

— Ты это серьезно?

Я отвернулась, сосредоточив внимание на цветах, что собирала в букет. Эти признания отнимали много сил. Я даже не могла понять толком свое состояние в тот момент.

— Эй, — прохладные пальцы коснулись моего подбородка, красноречиво прося посмотреть на него. — Твой разум, и правда, такая загадка, — улыбнулся он. — Ты ведь даже не понимаешь, какая ты.

Оскар Уайльд сказал как-то: «Красота в глазах смотрящего»⁽¹⁾. Я не стала говорить этого Эдварду, опасаясь, что он станет убеждать меня. Какая разница, что думаю о себе я или другие, пока он смотрит на меня так ласково? Так что я просто улыбнулась ему. Легкий ветер раздул мои волосы, Эдвард убрал их от моего лица, проведя пальцами по их длине до кончиков.

— А когда случилась авария…

— Я хотел обидеть тебя, — сказал он. — Разозлить, чтобы ты никогда больше не захотела видеть меня. Мне до сих пор стыдно за эту сцену, а когда я добился желаемого, меня это едва с ума не свело.

— Почему ты этого хотел? Потому что я слишком много видела?

— Нет, не только. Как же объяснить тебе? — он протянул мне ладонь, и я вложила в нее руку. Он грустно улыбнулся, погладив костяшки большим пальцем. — Я так хотел коснуться тебя. И я так боялся этого. Ты не любишь холод. Я был уверен, что мои прикосновения будут противны тебе, холодные, твердые руки окоченевшего трупа. Разве мог я предположить, что примешь меня, даже думая, что у меня есть хвост?

Вот надо же было это вспомнить!

— Ты мне этого не забудешь, да?

— Ни за что, — засмеялся он. — Но основная причина была не в этом, — уже серьезно продолжил Эдвард. — Не так страшно было, что ты оттолкнешь меня, к этому я был готов, но, что, если… — поднеся мою руку к лицу, он провел по пальцам прохладными губами. — Что, если, оставаясь рядом с тобой, я забудусь на секунду и сожму твою руку слишком сильно? Что, если, почувствовав аромат твоей кожи так близко, я потеряю контроль, всего на мгновение, и погублю тебя? Я должен был сказать тебе раньше, напугать тебя так, чтобы ты сама сбежала, так далеко, как только смогла бы.

— О чем ты?

— В одном из видений Элис… — он нахмурился, подбирая слова. — Ты лежала на земле, не дыша. Она видела, как я склонился над тобой, убирая с лица волосы окровавленными руками.

С отвращением посмотрев на собственные руки, он сжал их в кулаки.

— Ты убил меня?

— Я не понимаю этого, — качал головой Эдвард. — Я бы не стал. Иногда оно исчезает, но появляется снова. Я не знаю, что именно я делаю не так. Когда я пресек наше общение, оно не исчезло. Другие — да, но не это.

— Тогда какая разница?

— Что? — он вскинул на меня глаза.

— Ты сам говорил, что видения ненадежны, — от волнения слова срывались с моих губ очень быстро, но мне и не надо было раздумывать над ними, все и так было очевидно. — Может быть, это случится, а может быть, нет. Люди вообще не должны знать свое будущее. Может быть, завтра меня переедет автобус, это не значит, что я должна сидеть под замком.

— Это не то же самое.

От убежденности в его словах по коже пробежал неприятный холод. Все ведь могло быть не так, мало ли, что может произойти!

— Мне все равно, — я тряхнула головой, отгоняя его слова и свою тревогу. — Ты предупредил меня, с самого начала предостерегал меня, я знаю каковы риски, и я принимаю их. Лучше так, чем быть без тебя. Я просто…

Спазм перехватил горло, оборвав меня полуслове, глаза защипало. Я почувствовала руки Эдварда, осторожно обнимающие меня, и подалась ему навстречу, прижавшись щекой к его груди. Он молчал, мягко поглаживая мои волосы. Мне вдруг стало так спокойно. Присутствие Эдварда всегда дарило мне чувство защищенности. Он опасен для меня?

— Разве это может быть правдой? — вслух спросила я.

— Я не знаю. Я бы не приблизился к тебе, если бы думал, что существует вероятность, что я сорвусь, но, Белла, — взяв мое лицо в ладони, он отстранился, чтобы я посмотрела на него. — Нам нужно быть осторожными, ты понимаешь?

Я кивнула. Собравшись с духом, я все же задала вопрос, не дававший мне покоя:

— Ты не собираешься сбежать от меня?

Эдвард улыбнулся, поглаживая мою щеку большим пальцем.

— Чтобы Ньютон был на твоем пороге еще до того, как мой след остынет?

— Ты опять о нем?

— Этот парень не умрет своей смертью с его мыслями.

Я засмеялась, чувствуя, как спадает напряжение. Шутки про убийство Майка уже входили в привычку.

— Ну, раз он — единственная причина, придется мне быть с ним помилее.

На секунду Эдвард замер, но тут же рассмеялся, взъерошив ладонью мои волосы.

— Эй! — возмутилась я, поймав его руку.

— Ты, и правда, не слишком нормальная.

— Ты в самом деле ревнуешь?

Он промолчал.

— Ты ведь знаешь, что для этого нет причины?

— Пожалуй, да, — ответил он, поджав губы. — Но это не поддается разуму, тем более, что для меня это в новинку. Это вообще очень странно, так… по-человечески.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю, — улыбнулся Эдвард.

Как необычно было слышать, что он чего-то не знает. Неуверенность вообще была не свойственна ему, но она словно делала его ближе, не идеальным всезнающим пришельцем из другого века. Сейчас он был больше похож на обычного подростка, несмотря на блики, игравшие на его коже под солнечными лучами.

Я опустила глаза на его руку, что еще держала в своей, провела пальцами по прохладной коже. У него были красивые руки интеллигента с вытянутыми, правильной формы ногтевыми пластинами. И хотя на тыльной стороне ладоней были отчетливо видны выступающие вены, едва ли в своей прошлой жизни он занимался тяжелым физическим трудом. Поднеся его руку поближе к глазам, я постаралась рассмотреть блестящие крупицы, но, похоже, они были частью самой кожи. Эдвард, улыбаясь, наблюдал за мной. Я потянула за волосок на его руке.

— Можно? — мне было интересно, весь ли он такой неуязвимый.

— Давай, — он тихо посмеивался.

Сосредоточено следя за процессом, я потянула чуть сильнее, и волосок неожиданно оборвался, Эдвард вскрикнул от боли.

— О, Господи! — меня накрыла паника. — Прости! Он и в самом деле оторвался! Тебе больно?

Я бессвязно извинялась, пока не поняла, что его скрутило от смеха. Его хохот прокатился по поляне и отразился эхом от деревьев, пока я приходила в себя.

— Ты… — слов не нашлось, поэтому я ударила его собранным букетиком из трав. Он закрывался руками, продолжая смеяться. — Ты хоть представляешь, как ты меня напугал?

— Виноват. Сдаюсь. Просто у тебя было такое лицо, — он снова засмеялся, за что получил еще несколько ударов остатками букета. — Прости! Прости! — во время извинений травинки попали ему в рот, и он поспешил от них избавиться. Он был растрепан, покрыт обломками травы, повязанный на плечах пуловер сбился и помялся, лепестки и листья усеяли его шевелюру. Его вид как никогда был далек от обычного аккуратного, лощеного Каллена, но именно это зрелище согревало, как ничто другое. Он выглядел счастливым, казалось, даже щеки его порозовели. Я смеялась над тем, как он отплевывался, чувствуя, как у меня в груди растекается тепло.

— Он вырастет снова?

— Не знаю, — усмехнулся он. — Я их обычно не пересчитываю. Но мне редко встречались лысые хладные.

— Значит, они растут.

— Ну, мы же не совсем мертвые, — его глаза недобро блеснули. — И мы питаемся, — обнажив зубы, он зарычал. Убежать или даже испугаться времени не было, так что я просто подняла руки, еще сжимающие жалкие остатки букетика, на которые он натолкнулся лицом, когда схватив, повалил меня на землю. — Несносная девчонка! Ты познаешь гнев бессмертного, — его пальцы пробежали по моим ребрам, вынуждая взвизгнуть и выгнуться.

Смеясь, я встряхнула его и без того лохматую прическу. Из нее вылетело несколько лепестков. Золотые глаза Эдварда проследили за полетом одного из них, остановившись где-то на моей щеке. Холодные пальцы нежно погладили кожу в том месте, убирая его, заставляя кровь прилить к лицу. Его лицо было так близко, что я могла рассмотреть редкие, едва различимые крапинки на его коже там, где, вероятно, когда-то были веснушки. Хотелось коснуться их. Он немного нахмурил брови, прежде чем прошептать:

— Не шевелись, — он медленно сокращал расстояние между нами с таким сосредоточенным выражением на лице, словно был готов сорваться с места и сбежать в любую секунду.

Сердце исступленно билось о ребра, словно маленькая птичка, трепетавшая перед большим удавом. Прохладное дыхание овеяло мое лицо, ресницы опустились, а губы расслабленно приоткрылись, встречая холодное прикосновение его поцелуя. На миг исчезли все звуки, деревья перестали шелестеть листьями, смолкли даже далекие голоса птиц. Ветер больше не касался кожи, не было слепящего солнца и запаха трав на поляне. Не было ничего, кроме Эдварда. Поцелуй был легким и нежным, но его отголосок электрическим зарядом пробежал по всему телу до самых пальцев ног. Оторвавшись от моих губ, он коснулся своим лбом моего, обводя мою нижнюю губу большим пальцем. Подняв руку, я положила ладонь на его щеку. Согретая солнцем, его кожа была теплее, чем обычно, пальцы приятно покалывало от прикосновения к ней. Эдвард закрыл глаза и чуть повернулся, оставляя поцелуй на моем запястье. Я запустила пальцы в его волосы, и он опустил голову мне на грудь, прижавшись ухом к тому месту, где из груди рвалось сердце, позволяя перебирать непослушные пряди, вдыхать их аромат. Потеряв счет времени, я слушала его дыхание, пытаясь привести в норму свое. Эдвард первый нарушил молчание:

— Ты в порядке?

Интересно, а почему могло быть иначе? Я хихикнула.

— Да. А ты?

— Не совсем, — он перекатился и лег рядом.

Я приподнялась на локте, чтобы увидеть его лицо.

— Почему?

Он улыбался, заправляя волосы мне за ухо. Взгляд, направленный на мое лицо был ласковым, но каким-то голодным.

— Похоже я снова здорово усложнил себе жизнь, — я нахмурилась, размышляя о смысле его слов. Холодные пальцы разгладили морщинку между моими бровями. Он перевел взгляд на небо. — Думаю, нам пора возвращаться.

Подняв глаза, я поняла, что небо поменяло цвет. Солнце еще не скрылось за деревьями, но тени уже удлинялись, подползая к центру поляны. Было жаль уходить, но в лесной чаще, наверное, совсем скоро станет темно. Эдвард встал и подал мне руку, помогая подняться.

— У меня предложение, как сократить время на обратную дорогу, — он проказливо улыбался, говоря это.

— Мне это не понравится?

— Наоборот, — засмеялся он. — Это здорово, вот увидишь.

Повернувшись, он пригнулся, подсаживая меня под колени себе на спину. Я схватилась за его плечи.

— Ты что задумал?

— Держись крепче.

Деревья бросились нам навстречу с такой скоростью, что слились в одно сплошное зеленое пятно. Вцепившись, что есть сил, в его шею, я чувствовала, как движутся мышцы Эдварда, спокойно и плавно. Ничто не указывало на то, что он бежит с огромной скоростью, да еще отягощенный моим весом. Встречный поток воздуха был такой сильный и такой холодный, словно я по дурости высунула голову в иллюминатор. Какое-то время все было в порядке, хотя у меня было странное ощущение нереальности происходящего, как если бы я спала и видела сон. У меня возникло непонятное мне чувство узнавания, словно что-то такое со мной уже было. Деревья впереди редели, мы почти добрались до трассы, когда погода вдруг перестала казаться мне теплой. Жестокий спазм сжал внутренности, стало сложно дышать, мне вдруг показалось, что вокруг темно, будто внезапно наступила ночь. Ощущение безграничного ужаса заполнило сознание.

— Эдвард, — успела позвать я, прежде чем меня накрыла темнота.

«А ты не очень умная девочка, да?»

На лоб легло что-то холодное, я вздохнула.

— Белла?

Открыв глаза, я увидела над собой встревоженное лицо Эдварда, он приложил ладонь к моей голове. Это действовало лучше любого компресса, весьма удобно, что он такой холодный. Я улыбнулась.

— Один обморок в неделю, да?

— А ты уже расслабился, — прошептала я.

Он усмехнулся. Я лежала на траве рядом с границей леса. Чуть в стороне стоял мой пикап.

— Что случилось?

— Не знаю. Просто… все погасло.

— А как сейчас? — нахмурился Эдвард.

— Эм, — держась за его руку, я села. — Кажется, нормально.

— Не стоило этого делать.

— Да нет, было интересно.

Улыбнувшись, Эдвард покачал головой.

— Можешь встать?

— Да.

Он помог мне подняться, но не спешил отпускать, проверяя, насколько устойчиво я стою. Голова не кружилась. Что бы это ни было, прошло оно так же быстро, как и началось. Я была в порядке.

— Все нормально.

Кивнув, Эдвард протянул руку. Я непонимающе посмотрела на него.

— Ключи, — объяснил он.

— Да все, правда, нормально. Я сама поведу.

Эдвард закатил глаза.

— Почему мы опять об этом разговариваем?

— В каком смысле «опять»? Ты называешь разговором то, как ты просто запихнул меня в машину?

Уперев руки в бока, он шумно выдохнул, склонив голову.

— Ладно. Просто объясни мне, есть какая-то причина, почему ты всегда так рвешься за руль после обморока, или это чистое упрямство?

— Ты слишком быстро водишь.

— Быстрое вождение? — Эдвард скептически вскинул бровь и ткнул пальцем в сторону пикапа. — На этом?

Я молча кивнула.

— Будем ехать медленно. Других вариантов этой… машиной не предусмотрено. Давай, — он снова протянул руку за ключами.

Я достала их из кармана джинсов, но отдавать не собиралась. Лихорадочно соображая, я искала другие аргументы, но все приходившие в голову варианты были глупыми даже для меня самой. Я хотела вести сама, не то, чтобы я слишком сильно это любила, но я могла сама управлять машиной, и обморок тут ни при чем. Я бы не отключилась снова. Мне не нравилось, что он ставил это под сомнение.

Видимо, Эдварду надоело наблюдать за моими молчаливыми размышлениями. Сократив расстояние между нами, он приподнял пальцем мой подбородок, чтобы я посмотрела на него.

— Почему ты упрямишься?

От его близости думать становилось сложнее. Ощутив прикосновение к моей руке, я крепче сжала ключи.

— Я могу сама.

— Я знаю, что можешь, но это ведь совсем не обязательно.

Он склонился ко мне, и я почти забыла, как дышать.

— Просто позволь мне позаботиться об этом, — прошептал он мне на ухо, касаясь моей кожи прохладной щекой.

Я вздрогнула, когда холодные губы осторожно прихватили мочку. Пальцы сами собой разжались, выпуская ключи. Эдвард поймал их на пути к земле.

— Какой интересный эффект, — тихо засмеялся он.

Я знала, что мое лицо горит, как обожженное, но я хотела испытать это снова. Это было волнующе и удивительно приятно. В пытливом взгляде Эдварда, изучавшем мое лицо, на мгновение промелькнула тень, но он тут же опустил глаза и отступил назад, направляясь к машине. Переведя дух, я тряхнула головой, прежде чем нетвердой походкой пойти к пассажирскому месту.

Я вспомнила, что вообще-то не собиралась уступать ему руль. В этот раз способ другой, но результат тот же. И кто из нас упрямый? Заведя мотор, Эдвард поморщился от шума. Зачем так настаивал, если ему это даже не нравится?

— Чарли подарил мне эту машину, и я люблю ее, — предупредила я.

— Любишь ты всякое старье, — иронично заметил он.

Я пожала плечами, глядя на него.

— Люблю.

Он засмеялся, а я совершенно по-глупому улыбнулась, не в силах сердиться на него.

1) «Красота в глазах смотрящего». На самом деле это выражение считалось крылатым задолго до рождения Оскара Уайльда. Оно имеет предположительно греческие корни и встречается у многих авторов, но широкую известность фраза обрела после выхода романа Уайльда «Портрет Дориана Грея», поэтому авторство часто приписывают именно этому писателю.

Вернуться к тексту