You Are Not On Your Own (джен)

Так как она совсем недавно перестала принимать седативные, ей уменьшили дозу, чтобы не вызвать привыкание или химическое отравление. Норе все это казалось сущей ерундой по сравнению с невыносимой мукой, из-за которой она не могла спать и не могла думать. Она могла ходить по палате кругами, могла читать, но ей запрещали долгие нагрузки, а без них, расслабляясь телом и умом, она вспоминала о боли и снова сжималась на больничной койке, рыдая в подушку от страха и боли.

Они же были холостые! Блядские холостые!

Только спустя сутки, разобравшись вместе с полицейскими, врачи объяснили ей, как им с отцом, сука, повезло.

Патроны действительно были холостые, но с заглушкой — штукой, которая замещала пули в холостом снаряде. Такие использовали для патронов определенных калибров, именно эти были сорокового. При стрельбе заглушки растворяются — сгорают из-за высокой скорости, но они могут застрять в дуле по неосторожности. Хейл мог однажды допустить ошибку при стрельбе или перезарядке, он явно не заботился прочисткой и проверкой своего оружия. Что-то он напортачил, а Норе в тот момент было слишком херово, чтобы запоминать такие детали. Главное, что застрявшая заглушка вылетела при выстреле, потом пробила ей левую ладонь, лежащую на груди Джей Ди, а ему самому досталось в легкое.

Нора рыдала. Рыдала каждый раз, когда думала об этом. Она рыдала в одиночестве, рыдала при врачах, при Рэме и Марте, при копах, которых пустили к ней через сутки после того, как она пришла в себя, на что она дала свое разрешение. Она не могла перестать плакать, а окружающие ее люди неизменно терялись от такого, особенно самые близкие — Даннстоки, — привыкшие к ее твердости. И поэтому никто ее не успокаивал, не обнимал. Только Рэм через день осмелел и обнял, а потом начал пересказывать то, что знает.

Хейл сам не ожидал, что ранит их. Естественно, он-то думал, что в обойме все еще холостые патроны. Поэтому полиция без проблем задержала его, растерянного и испуганного, пока у его ног растекалась лужа крови, лежало одно полуживое тело и извивалась одна кричащая девчонка, прижимая к груди дырявую руку. Затем уже, придя в себя на допросе, он рассказал все, в том числе и про то, что Нора избила его и украла у него пистолет. Глядя на него, двухметрового лба с широкими плечами, и держа в уме ее образ — худую девчонку, пережившую кучу стресса, копы, само собой, не поверили ему. А на пистолете были найдены только его отпечатки.

Джей Ди, конечно же, стер их, прежде чем спрятать пушку. Рэм не видел, откуда у Хейла оказался пистолет, и, вроде как, он верил версии копов, что его отец принес оружие с собой, а законникам дурил головы. В любом случае, он у Норы не спрашивал, а она ничего не отвечала. Что касалось Марты, она, вроде как, от шока позабыла половину произошедшего и до сих пор не могла связно ответить ни на один вопрос полиции. Она могла защищать Нору от страха, стыда или вины, или, может быть, и впрямь у нее случилась амнезия из-за стресса. Спрашивать не хотелось. К тому же, они пока толком не разговаривали, потому что Марта боялась и слово в ее присутствии сказать, а Нора все так же плакала от боли и отчаяния.

Конечно, она и злилась. На всех, в основном, потому что боль мешала думать трезво, а любая эмоция становилась негативной. Но она точно не перестала бы злиться на Хейла, который испортил ей руку, и, возможно, лишил ее отца. Как она и ожидала, подобные люди всегда мешали ей жить, лишая чего-то важного. Кого-то она успевала убить, а вот в тот момент остановилась. И Нора жалела о том, что она не успела его прирезать, жалела каждую ночь, когда было больнее всего в руке и страшнее всего за отца.

Джей Ди был еще жив, потому что ее рука на сердце не дала заглушке пройти глубоко. Она приняла большую часть ударной силы на себя, и у нее не просто пулевое отверстие красовалось на ладошке, ткани разорвались дальше. Шрам проходил через всю ладонь, на тыльной стороне он оканчивался у костяшек. И он был уродливым, конечно. Разрыв, шутка ли. Это была только заглушка, поэтому кисть не разнесло.

Везение. Какое же везение, блять.

Ее пустили к нему в палату только на шестой день после трагедии. Под капельницей и дренажем, он не приходил в себя, зарос щетиной и лежал тут просто… как кусок мяса. С тех пор девушка была только у него в палате, и уговорила врачей, чтобы ей разрешили проводить тут больше времени. Она вела себя тихо, правда. Все, что от нее просили, она выполняла, даже пересиливала боль, не упрашивала повысить дозу обезболивающего, перестала ругаться матом при врачах. Она просто хотела быть рядом любой ценой. Умрет ли он или проснется, Нора желала только видеть этот момент и держать его в эту секунду за руку. Писк его аппаратов стал для нее музыкой всей жизни. От его слабого биения сердца зависело ее собственное. Чуть сорвется — у нее то же самое, бьется стабильно — она сидит без движения у его кровати. Дни в больнице для нее пошли заново.

На второй день она начала читать в его палате книги. Марта и Рэм принесли ей некоторые личные вещи, в том числе и сборник стихов Бодлера. Тогда же Нора поняла, что зрение у нее все-таки упало — опасная травма, сильный стресс, а еще она добивала свои глаза постоянным плачем. Список вещей пополнился очками для чтения, но отцовскими. Они были ей велики, иногда приходилось придерживать дужки. Нора решила пользоваться маминым моноклем, когда выйдет отсюда. Если отец… уйдет… она могла бы забрать его очки себе, только исправить под свой размер. Но девушка предпочитала думать только о монокле.

На третий день Нора смогла адекватно поговорить с Мартой. Ничем хорошим не закончилось, потому что тетя пришла к ней не с простым визитом, а со сложным разговором.

— …И, если он не придет в себя в ближайшее время… — нужно было закончить, но Марта не могла.

Нора, сидевшая во время ее речи в настороженной позе с хмурым выражением лица, снова показала слезы.

— Договаривай, — буркнула она. — Давай. Если он не очнется, то что?

— Родственникам предлагают договор, чтобы отключить от аппаратов жизнеобеспечения, — тихо продолжила Марта, сжимаясь на краю кровати девушки, куда она присела.

— Я откажусь, естественно. Ни за что, понятно? — девушка выпрямила спину, поднимаясь из полусидящего положения.

— Нора…

— Только посмей мне предложить такое!

— Нора, нет! Я не о том, милая! Тебе… тебе не предложат договор. Тебе нет восемнадцати. Предложить могут Баду, его отцу.

Сойер замерла, она ведь и забыла о том, что у нее есть такой дед. Растерявшись, она дала Марте шанс придти в себя и продолжить, прежде чем Нора заговорит первой.

— Бада поймали. Пока что он под арестом, — сообщила она. — И ситуация спорная. Ведь кто-то должен разобраться с врачами по этому поводу. Они ждут, пока Бад выйдет под подписку о невыезде, но он мог бы выйти и быстрее, если за него внести залог.

— Я хочу его видеть, — тут же заявила Нора. — Я должна сказать ему, чтобы он не соглашался, я сделаю все, что только смогу, чтобы его уговорить…

— Нора, ты сможешь покинуть больницу только на следующей неделе, и то, если швы можно будет снять! — Марта протянулась к ней. — К тому же, тебе абсолютно запрещены нагрузки и нежелателен стресс, а это…

— У меня отец, блять, умирает, Марта! — голос сорвался на визг. — И я знаю, что он может умереть в любую секунду, отключай его или не отключай, но если есть хоть малейший шанс, что он очнется, я буду бороться за него, ясно? Я-то в сознании, в своем уме, и рука — это не легкое! Если и случится что-то, на мое спасение будет больше времени, чем четыре минуты!

Затем она замолчала, закрыв свободной от перевязок рукой лицо, быстро вытерла слезы и напряженно выдохнула.

— Слушай, если я выйду отсюда раньше, чем выйдет он, я хотела бы поехать к нему в участок и поговорить. Свидание же разрешено, так? Я его внучка, мне не откажут, и все будет происходить под наблюдением, потому что из-за меня у него и были проблемы, копы не захотят рисковать, они будут смотреть, чтобы он на меня не бросился. Вряд ли от разговора с ним я получу больше стресса, чем получаю сейчас.

Марта согласилась. Но тогда же она решила сообщить еще кое-что.

— Органы опеки тоже хотели поговорить с тобой.

Нора выслушала все молча, без возражений, почти без эмоций, но потом просто встала с кровати и поспешно ушла из палаты. Марта отпустила, решив, что ей нужно умыться или просто выплакаться снаружи, но девушка вместо всего этого рванула в палату к отцу. Был он все равно рядом, больница Шервуда оставалась тесной коробкой. Даже не пришлось говорить медсестре за стойкой, к кому она идет, та все равно видела ее трижды на день. Хватило кивка.

Нора боялась сказать хоть слово — боялась, что разревется раньше времени. Оказавшись в палате рядом все с тем же недвижимым телом под трубками, девушка села на его кровать, так близко, как могла, и осторожно взяла за прохладную руку, робко сжимая его пальцы. Столько слов просилось на ум. Нора перевела мутный взгляд с его руки на бледное спокойное лицо. И ей хотелось умолять его, хотя она понимала, что он не слышит. Но его кома была так похожа на сон, что ей подумалось, будто можно его разбудить.

— Очнись, — прошептала она, поджимая дрожащие губы. — Очнись же…

Он не очнулся. Ни один из показателей на мониторах не изменился. Все такое же слабое сердце. Грудь вздымалась не по его желанию, а по желанию аппарата. И то, очень бережно, потому что его сшивали и оперировали не один час. Легкое еще надо было беречь. Если бы он не курил с подросткового возраста, то, может быть, уже давно очнулся бы. Идиот.

— Джей Ди? — позвала Нора, всхлипывая.

Она наклонилась поближе, несколько слез тут же упали на его одеяло. Девушка опасливо приблизилась, вглядываясь в его лицо и чуть крепче сжимая его руку.

— Если ты не очнешься… Тебя отключат, понимаешь? — спросила она тихо, дрожащим голосом. — Меня — в приют. А я сбегу. Потому что я одна не смогу. Я не переживу еще и тебя. Я убью их всех, понимаешь?

Отец все так же молчал, глубоко спящий.

— Ты мне обещал! — шепотом возмутилась она. — Ты обещал, что ты меня не бросишь! Я тебе поверила, ты, чертов лгун!

Джей Ди не ответил. Нора нахмурилась, еще роняя слезы, но она была на взводе, все еще чувствуя решительность, и она должна была бороться. Пока он жив, она боролась бы до последнего. Люди срываются, а потом живут дальше, пробуют снова, так ведь? Она на нем не сдастся, нет уж.

* * *

«Тоску блаженную ты знаешь ли, как я?

Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»?

Я умирал, в душе влюбленной затая

Огонь желания и ужас несказанный.

Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,

Чем уступала грусть послушнее надежде,

Тем меньше, сладостней была моя тоска;

Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде».

* * *

Нора зачитывала любимые стихотворения, как это, вслух. Шел пятый день, уже десятый после их попадания сюда, и она уже немного обвыклась здесь, а врачи и медсестры привыкли к ней, живущей на две палаты. Сидя на стуле рядом с отцом, Нора закинула ноги на его кровать, все равно ведь его ног там не было, места хватало, она не могла ему помешать.

— Если бы я не знала, что этот сборник вышел еще в девятнадцатом веке, подумала бы, что ты сам его написал, выдав себя за Шарля Бодлера, — с улыбкой добавила Нора.

Отец снова не ответил, писк приборов оставался единственным звуком в тишине.

— А еще ты не знаешь французский. Думаю, он подошел бы тебе больше, чем немецкий. Не подходит тебе грубый говор, — цокнув языком, Сойер покачала головой, глядя на Джей Ди сквозь очки для чтения, а потом снова окунулась в книгу.

Разговаривать с коматозником казалось глупой затеей, безнадежной. Но от этого хотя бы не кипели мозги, а еще так можно было отвлечься от боли. Как раз способов отвлечения Нора искала как можно больше, и, желательно, более занимательных, чем молча смотреть в окно на городское кладбище, засыпанное снегом.

Из-за этого она согласилась посмотреть с Рэмом тот самый футбольный матч, который показывали по телевизору в общем зале. Ради этого здесь собралось несколько больных и даже медсестры с дежурными врачами. За журналиста и главного болельщика в этом прямом эфире была, само собой, Хэзер Дьюк. Быстренько объявив состав команды, оставшееся время она посвятила Айзеку.

— …с гордостью могу его назвать своим сыном. Да, я этого не скрываю! — заявила она.

Едва не проблевавшись, Нора ушла в туалет и была там до самого начала игры. Она хотела остаться в своей палате, но в коридорах сейчас было тихо и скучно — все, кто мог ходить, ехать на каталке или ползать, были здесь, включая ее лучшего друга. Пришлось вернуться, к тому же боль начала «стрелять» в руке, и отвлечься было жизненно необходимо.

Это была первая игра в американский футбол, которая реально смогла вызвать в ней эмоции, но не ужаса от варварства и суеты происходящего.

В решающий момент, когда Вестербург мог забить гол, Айзек получил мяч и… бросил его прямо сопернику. А сразу затем его сбили с ног с такой силой, что, кажется, сломали плечо. Все замолчали — комментатор, неугомонная Дьюк, все трибуны со стороны Вестербурга, весь общий зал шервудской больницы, весь город. Все были в шоке, одна Нора еще была способна на эмоции и мысли, потому что у нее не было никаких завышенных ожиданий по поводу матча, а затем, когда победила команда соперника, ей вдруг захотелось рассмеяться. Во весь голос. Не потому что Айзек сглупил и еще заработал перелом, на это было как-то плевать, а потому, что затем операторский план сменился на Хэзер Дьюк, видимо, в ожидании ее комментария, а она выглядела так пораженно, что Нора сфотографировала бы, но телефон оставила в палате.

— Он… — комментатор заговорил первым. — Он просто… кинул мяч… квотербеку другой команды? Ваш сын только что…

— Ну, вообще-то, он пасынок, — ответила Дьюк спокойно. Затем ее тон стал жутко холодным. — Его родная мать бросила его в два года. Иногда это отражается на нем. Умственно.

И, может быть, в этот момент Норе впервые стало жалко Айзека. Осознала она это позже, когда его привезли в больницу после игры. Она видела его мельком, пока его везли в травматологическое отделение, чтобы он пробыл там пару дней, и он без своей футбольной формы, хваленной решимости и уверенности сидел, сгорбившись, в кресле-каталке, пока никто его не видел, весь в синяках и бинтах, с грязными волосами и совершенно потухшим взглядом. Затем Нора услышала звук резкого разговора, и, приблизившись, она увидела, как тот самый мистер Маккензи ругает сына, не прекращая.

— Столько надежд на тебя было возложено! Столько возможностей нам открывались! И надо же тебе все просрать! — Айзек пробормотал что-то в ответ. — Что ты там ноешь себе под нос?

— Ты сам просил об этом, — повторил юноша громче, хриплым голосом. — Хэзер начала всю эту акцию, а я…

— Хэзер помогла нам привлечь внимание губернатора к игре, а ты!.. Лучше бы я оставил тебя тогда матери! Послушал Хэзер, понадеялся сделать шервудскую звезду, а ты оказался для нас таким разочарованием!

Вздохнув, Нора быстро исчезла из-за угла, и вернулась в свою палату, забравшись под одеяло. Надо было признать, что она ошибалась насчет Айзека. Не во всем, но просчет был крупный. Он ведь с таким энтузиазмом привлекал к себе внимание, а оказалось, что весь этот цирк был для того, чтобы не подвести семью. Что ж, запросы у них, конечно… Можно ли было ненавидеть Дьюк больше, чем сейчас? Скользкая гнида, какой была, такой и осталась.

Выход из больницы не ознаменовал отдых, который ей, вообще-то, был рекомендован. Первее всего, оставив вещи дома, девушка помчалась в полицию, потому что Бад должен был быть там. И им действительно позволили поговорить в комнате для свиданий, через стекло. Выглядел он постаревшим на пять лет, но все так же ухмылялся, будто и не было всей этой кутерьмы и ненависти между ними.

— Ты же пришла ко мне не из большой любви, бабуля? — спросил он.

— Да, внучок, но ты ведь и сам соображаешь. Слышал о договоре об отключении аппаратов жизнеобеспечения? — спросила она нетерпеливо.

— Слышал даже больше тебя. Когда наш папуля сделал большой бум, все шансы на его выживание падали, и мне звонили по поводу договора. Я подумал хорошенько, вырвался с работы, поехал, а в пути уже узнал, что он пришел в себя, так что даже обсуждать ничего с докторами не пришлось, — Бад усмехнулся. — Что, все-таки решили подождать меня и оставить выбор за мной, а не за тобой?

— Что ты решил тогда, восемнадцать лет назад? — спросила Нора, прижимая трубку для переговоров к уху.

Бад отвел взгляд, а затем фыркнул от смеха.

— Да какая уж теперь разница. Он выжил, как и всегда. Может быть, и сейчас выживет, хотя он уже не тот мальчик в расцвете сил…

— Слушай, если к тебе обратятся, не соглашайся, слышишь? — заговорила Нора, подавляя ком слез в горле. — Я сделаю все, что угодно, если ты не подпишешь отказ, но, если ты решишь его убить… Я клянусь, ты пожалеешь, что его не окажется рядом, когда я к тебе нагряну.

Бад хрипло рассмеялся, аж уткнувшись лбом в свой стол, а затем поднял на нее веселый взгляд.

— Мне нравится, какой ты стала, бабушка! — ответил он. — Казалась такой слабенькой. Лекарства какие начала принимать? Мне такие же купишь?

Нора справилась с желанием плюнуть в стекло, которое их разделяло. Бад мог ей помочь, как бы прискорбно это ни звучало.

— Ты можешь не любить своего отца, детка, — равнодушно сказала она, — но я ради него сверну горы. Мы только стали семьей, ты пока не понимаешь, что это означает. Он мне не обуза, и я ему тоже, и мы держимся друг за друга не из нужды, а из любви. Он сказал мне буквально за две недели до того, как попасть в больницу, что больше не чувствует себя одиноким. Как же я могу его бросить теперь? Ты же, на самом деле, еще можешь понять, внучок. И можешь помочь своей старой бабуле. Хотя бы ради папочки. Могу я на тебя рассчитывать?

— Можешь, — вздохнул Бад. И теперь его голос звучал тяжело, устало. Веселье во взгляде испарилось, он смотрел на нее серьезно. — Но если он сам умрет, вину свалить на кого-то другого не получится.

— Знаю, — ответила Нора серьезно. — И я оставлю тебя в покое. Если, конечно, вообще можно жить спокойно после этого.

Вроде как, с дедом она договорилась. Теперь оставалось рассчитывать только на отца.

* * *

«Безумье, скаредность, и алчность, и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

Как насекомые, и жалят и язвят».

* * *

— Мне кажется, я поняла, что просто срывала свою вину на других людях. Иногда несправедливо, что паршиво, чего таить? — Нора пожала плечами, затем отложила книгу на ближайший столик. — Но на ошибках учатся, ведь так? На них надо учиться, а не избегать их. Так что я снова возвращаюсь к тому, чтобы наблюдать за людьми, а не всех относить к потенциальным рабам нынешнего общественного строя. Завтра возвращаюсь к занятиям в школе, так что будет куча возможностей попробовать.

Девушка усмехнулась, а потом перевела взгляд на отца. Тот, еще чуть-чуть заросший, лежал все в той же позе, как и всегда, только теперь дренаж полностью отключили, а аппарат искусственного дыхания помогал уже чуть окрепшим легким нормально расправляться. Надежда уже не была такой призрачной, так что Нора не так часто отчаивалась, как прежде.

— Мама бы гордилась, да, — сказала Сойер вслух самой себе. — Но она же уже не может мне об этом сказать, а ты можешь, так что давай поскорее там.

Она отвела скромный взгляд, еще пытаясь улыбаться в шутливой манере, и у нее получалось. Хотелось бы, чтобы он, даже если не слышит ее, на подсознательном уровне чувствовал себя комфортно, чувствовал, что он не один. И хотелось бы, чтобы он мог проснуться (или уйти) не в панике, в компании белых стен и незнакомых медсестер, а рядом с ней, со своей семьей, без страха и без тревоги, не так, как восемнадцать лет назад.

— С тобой, пап, реально сложно, это я тебе как Сойер говорю, — вслух с грустной улыбкой заметила Нора.

А затем послышался шумный вдох, жизненные показатели едва покачнулись на мониторах, а затем писк стал громче. Громче и чаще. Девушка перевела удивленный взгляд на отца, боясь, что его состояние ухудшилось, она вскочила на ноги и подбежала прямо к нему.

Он приоткрыл глаза.