You Are Not On Your Own (джен)

Айзек не удивлялся, честно. Возможно, совсем немного, но это быстро исчезло, как только он вспомнил, кто сидел перед ним. Нора Сойер была чем-то иным, она отличалась от других, как бы банально это ни звучало. Просто довольно часто она удивляла тем, что говорила, как выглядела, и, самое главное, как спокойно она к этому относилась, хотя знала, какой эффект произведет. В какой-то момент Маккензи подумал, что она — девочка, которая не смотрит телевизор, слушает радио только ради музыки, любит сидеть в одиночестве и отдаваться своим мыслям, — прибыла из прошлого.

— Странное место для первого свидания, — заключил он, когда они друг за другом прошли мимо ровных рядов сладостей.

— Это не свидание, — Нора, идущая впереди, фыркнула от смеха, а затем, оглянувшись, окинула его задорным взглядом. — Но, если ты будешь хорошо себя вести, я позволю тебе купить мне слаш.

Айзек ухмыльнулся в ответ. Она была очаровательна, как и в спокойной, так и в задорной манере. Всегда уверена в своих силах, не прыгает выше головы. Реалистка. Тогда в столовой, когда Эдит Стрип налетела на нее, а потом получила в нос, Маккензи подумал, что эта девочка себя переоценивает, если думает, что такая тефлоновая сучка ей по зубам, но все было иначе — Нора просто недооценивала Стрип. И ей повезло пропустить урок работы над ошибками, потому что совсем скоро Эдит разбилась к чертям. Айзек не злорадствовал, но и не скорбел по Главе. Они были далеко не друзьями, да и пьяной за руль она села сама, никто же ей в глотку алкоголь не заливал и педаль за нее не нажимал.

Нора со знанием дела перебирала упаковки с печеньем, которые стояли на полку выше нее, пока Айзек выбирал себе газировку. Затем они направились в более уединенный и тесный угол, где у комодов с сиропами к слашам их скрывала высокая полка. Маккензи подпер собой стену, скрестив руки на груди, Нора присела на край столика, при этом ее ноги уже оторвались от земли. Она даже начала едва ими покачивать, потягивая через трубочку замороженную смесь. На улице было начало декабря, падал снег. Снаружи был дубак, и для Айзека невозможно было смотреть, как Нора еще и пьет слаши. Прошло не менее минуты, прежде чем они начали говорить.

— А что конкретно у тебя с рукой? — спросил Маккензи, не удержавшись. Да, он был любопытной задницей, с этим ничего не поделать.

Вообще-то, он знал, что у нее с рукой. Все знали. Сосед-алкаш пробрался к ним в дом, они вызвали полицию, но он успел их подстрелить из пистолета, причем как-то мудрено. В новостях Айзек слышал, что это была не пуля, а какая-то штука из дула. Он никогда особо не интересовался оружием.

— Заглушка пули пробила ладонь насквозь, — Нора заметила, как он сморщился, безмолвно вытянув губы, и сама едва сморщила нос, кивая. — Ага, вот так нам с отцом повезло. Врачи и в самом деле назвали это везеньем, как и полицейские. Ты же слышал, что случилось?

— Какой-то урод вломился к вам в День Благодарения и пальнул в тебя и твоего отца, — ответил Маккензи. Затем он решил перейти к слухам, которые слышал от Дьюк и от школьников. — Говорят, что этот урод — муж той женщины, Марты Даннсток, с которой ты дружишь. И еще я не знаю, что такое заглушка, но мне сказали, что она делается из какого-то пластика, что ли, и пробить ничего не могла. Говорили, что ты лишилась кисти целиком, а твой отец впал в кому.

Нора, изумленно вскинув брови, снова кивнула, отводя взгляд. Видимо, она и слухов не слышала. Этому Айзек тоже не был удивлен, потому что она провела в больнице три недели, и никуда оттуда не выходила. Хотя, даже если бы вышла, она была не из тех, кто прислушивается к сплетням. Ей и сплетничать-то было не с кем. Айзек даже ощутил по этому поводу свою уникальность — может быть, он был первым, с кем она обсуждала школьную болтовню.

— Ну, кисть мне не оторвало, как можно увидеть, — ответила Сойер, снова посмотрев на него. — И мужчина тот и впрямь был мужем Марты, а Даннстоки тогда отмечали праздник с нами, так что он пришел выяснять отношения. Мы вызвали полицию, но потом началась небольшая потасовка. Совсем короткая, но неожиданная. Он начал драться с моим отцом, я помогла, так скажем, разнять их. А затем оказалось, что у него пистолет с холостыми патронами. Мы не испугались, потому что знали, что там холостые, и поэтому не убежали. Затем мой папа начал что-то говорить Хейлу, тому уроду, а я хотела его успокоить, положила ему руку на грудь, и тут этот придурок шмальнул в моего отца, прямо в ту же точку. Промахнуться не мог, мы же стояли близко. В нас попала заглушка от прошлого снаряда, которая застряла в дуле и не была оттуда вычищена. Она не успела раствориться, потому что, опять же, мы были в зоне поражения. И тут…

Нора вскинула вверх левую руку, показывая, как ладонь лежала на груди отца, а затем, отставив в сторону стаканчик, другой рукой, подняв палец, показывала в замедленном действии, как летит пуля. Она прошла за ее ладонью и дальше, но стороны Айзека смотрелось это, конечно, как будто бы выстрел прошел насквозь.

— Заглушка попала точно в мою ладонь, а затем, пробив ее, прошла отцу в грудь. Задела легкое, случился разрыв. Не знаю, на самом ли деле это можно назвать везением. Случайность на случайности, одна хуже другой. Но моя ладонь спасла ему жизнь, иначе заглушка прошла бы дальше, — Сойер пожала плечами, пока Айзек, нахмурившись от ужаса и удивления, слушал ее. — И вот это, по-моему, настоящая удача.

— Вау, — только и ответил Маккензи. — Больно.

— Само собой, разрыв большой вышел. А еще в больнице мне не давали много обезболивающего, а без него ни сна, ни спокойных перевязок. Медсестры были вынуждены выслушивать далеко не самую культурную часть моего лексикона, — Сойер грустно усмехнулась. — Отец и впрямь впал в кому. У него и так со здоровьем проблемы, так он еще и смолил, как паровоз, лет с шестнадцати, и его легким только пневмоторакса не хватало. Но он очнулся через неделю, и с тех пор не затыкается. Вчера сказал мне, что хочет покурить, и я с ним поругалась. Пытаюсь избавить его от вредных привычек, а он… ну, он в своем репертуаре. Отцы, они…

Нора подняла на него неловкий взгляд, вдруг замолчав. Айзек кивнул, примерно понимая, что она хочет сказать. Отцы иногда бывают занозами в заднице.

— Ладно, — выдохнула девушка через пару секунд, а затем, быстро поморгав и подняв на него взгляд снова, продолжила. — Хватит обо мне. Про тебя слухов не меньше.

Айзек хохотнул, пригубив персиковый лимонад.

— Только ли слухов? — уточнил он с ухмылкой. — Моя удача стала достоянием всего округа, благодаря такому явлению, как телевидение. Ты не смотрела матч?

— Куда я могла деться? — усмехнулась Нора. — Эта крошечная больница, вечер, пустые коридоры. Любой, кто был в сознании, отправился в общий зал, к телику. А даже если бы не смотрела, думаешь, мне не рассказали бы? — ее улыбка затем переменилась. Она посмотрела на него с сочувствием, и этого Айзек ждал, но все равно вздохнул. Он уже привык, так что был готов. Рано или поздно, всплыла бы эта тема, как бы Нора ни старалась отгораживаться от новостей, которые не интересуют ее, обитающую в своем уютном коконе. — Жалко, что так вышло.

— Я сам виноват, — Маккензи махнул рукой с газировкой. — Обещал им победу, да так уверенно, что и сам поверил, что получится без труда. Так глупо, что даже смеяться хочется. Сквозь слезы.

Он не мог даже стыдиться. Злился на себя, очень сильно. И ему стоило, потому что он не просто натворил хуйню по дурости. Не только себя опозорил, но и весь город. Каждого жителя. Свою школу, свою команду, своего тренера. Тот так вообще мог его выгнать, но оставил по доброй памяти, все равно до выпуска осталось полгода. Сказал, что он, Айзек, еще свое отработает. В общем-то, разговор был долгий, но Маккензи уяснил самое главное. Тренер хотя бы сжалился над убогим. Ребята таким терпением не отличались, и…

— Как плечо? — вдруг спросила Нора, заставив его вынырнуть из воспоминаний, которые неизменно пробуждали в нем ненависть к бывшим друзьям.

— Вправили, скоро должно пройти. Тугая повязка, — Айзек едва похлопал, но правому плечу, — никаких нагрузок и потрясений.

— Должна признаться, — вдруг сказала девушка, едва он успел договорить, — я видела тебя в больнице в тот вечер. Совсем мельком, но разглядела хорошо. И лицо у тебя тогда не сияло, как шар на рождественской елке. Кто теперь ресивер?

— Шон Бойега, запасной игрок, чаще всего работает заменой в защите. Синяки не он набил, хотя он… не был против, — Айзек покачал головой, поджимая губы в улыбке, которой очень старался скрыть свою злобу.

Но чего он не умел, так это сдерживать эмоций. Нора нахмурилась, ее цепкие пальцы с короткими ногтями крепче сжали стакан.

— Хэмиш Аткинсон, да? — спросила она немного неловко.

— Коронный апперкот, — Айзек приподнял подбородок, показывая синяк. — До регби он какое-то время занимался боксом. У нас почти вся команда по юности ходила в секции, преимущественно в бойцовские.

— О, а ты куда ходил? — поинтересовалась Нора, снова прикасаясь губами к трубочке. И, черт возьми, ее губы и щеки… — Гимнастика?

Она вскинула бровь, и Маккензи быстро пришел в себя.

— Нет, — ответил он, стряхнув с себя растерянность. — Плавание.

Сойер, чуть не подавившись, отставила стакан.

— Серьезно? — спросила она. — И почему перешел в регби? Не хватало азарта и жесткости?

Айзек помнил, как ему пришлось бросить карьеру пловца. Он оканчивал среднюю школу, к нему присмотрелись уже тогда. Отец, у которого планы, казалось, появились задолго до рождения сына, с детства говорил ему, кем он будет, а все остальное считал всего лишь увлечениями. Но он хвалил за успехи, ведь сын занимался спортом, готовил себя. Когда дело дошло до того, что пора было бросать плавание, Айзек подумал, что, может быть, отец передумал, и сказал, что хотел бы остаться пловцом. Они не скандалили, нет, отец просто орал на него. Потом Айзек нагрубил Хэзер, когда та пришла утешать его и уговаривать, что «так будет даже лучше, ведь регбисты — ребята крутые, сильные, у них столько славы, денег и поклонниц, а пловцы…» Потом из-за этой ссоры он получил по шее снова, и именно из-за этого отец заставил бросить секцию вот прямо сейчас.

— Меня пригласили, я согласился. И не жалел, кстати, — ответил он Норе.

Он и впрямь не жалел. Его новые товарищи оказались крутыми ребятами, матчи захватывали дух, а победа и впрямь пьянила. Ну и девчонки. Все, как Хэзер обещала. Отец гордился, больше не кричал, все награды стояли прямо в гостиной, за стеклом, а медали по плаванию кроме комнаты на втором этаже ничего больше не видели.

— А что теперь? — Сойер чуть сгорбилась, опирая предплечьями на колени. — То есть, ты продолжишь заниматься футболом? Если хочешь, то получится ли?

— Заниматься и дальше? — Айзек на мгновение замер, задумчиво глядя в пол. — Вообще-то, я не думал об этом всерьез. Мне теперь говорят, что стоит бросить карьеру, а я отрицаю чисто из вредности. Но, если подумать… Даже не знаю.

— Но ты хочешь продолжать? — спросила Нора.

И вот это был реально важный вопрос. Возможно, наиважнейший. Хотел ли он продолжать играть в регби?

Когда ему пятнадцать, он согласился на это не из особого желания, просто потому, что так было надо, а он ничего не имел против. Приглашение в команду, да еще и в такую серьезную, было золотым билетом, практически честью, и он принял его из уважения. Но он никогда не имел тяги к продолжению карьеры в профессиональном футболе. В школе он старался ради отца, ради друзей. Но теперь стоило ли возвращаться? Приняли бы его теперь всерьез? Захотел бы он что-то доказывать новому тренеру? Ради чего теперь вообще было стараться? Отец разочаровался в нем, он позавчера сказал, что ему плевать, чего он теперь хочет. Награды ничего не значили, он не ради них работал. Друзья кинули его и наблюдали, как Хэмиш бьет его, а потом повернулись к нему спинами, и ходили мимо него, будто он какой-то прокаженный. А если уж и друзья отвернулись, то про простых знакомых и вовсе нечего было говорить.

— Сейчас трудно сказать, — Айзек пожал плечами. — Ну, понимаешь, когда все тебе говорят, что ты безрукий долбоеб и тебе даже водоносом становиться не стоит, тут волей неволей расхочется.

— Я не понимаю, — Нора вдруг вскинула голову, прищурилась от раздражения, и поджала губы. Она стала похожа на маленького нахохлившегося воробья, — из-за одной только ошибки травить человека? То есть, я понимаю, что это была о-го-го какая ошибка, и они десять лет не проигрывали, но ведь ты же всего лишь ошибся, ты же не специально так сделал! Никто не идеален, но все почем-то требуют друг от друга совершенства. Иногда этот мир такой, блять, больной!

— О, Сойер, — Маккензи покачал головой, улыбаясь. Она точно была девочкой из какого-то невиданного прошлого, но ее наивность не казалась глупой. Она казалась очаровательной. — Ты просто невероятна.

— Чего? — нервно усмехнулась Нора.

— Сидишь такая маленькая, такая боевая. Вроде бы, ты же не в бункере жила. Сама знаешь, какой этот мир. И все равно еще удивляешься и злишься, — Айзек вздохнул, глядя в ее лицо, слегка сбитое с толку.

— О, ну знаешь, я терпением не отличаюсь, — ответила она. — И я вовсе не удивлена, вообще ни капли. Просто, не знаю, не могу сидеть и спокойно об этом думать. Иногда, если вдуматься, становится противно жить в таком обществе. Тебя никогда не посещали такие мысли?

Айзек постарался вспомнить, когда в последний раз ненавидел мир за то, какой он извращенный и кривой. В последнее время — довольно часто, а до этого, когда он жил более-менее беззаботно, ему это не казалось чем-то необычным. Ну, может быть, пару раз он думал об этом мельком, стоило вспомнить про родную мать, которая оставила его отцу ради какого-то финансиста, потому что любила его больше, чем ребенка. Она хотела быть с любовником, а не с родным сыном, с которым, вроде как, постоянно сюсюкалась до встречи с тем ушлепком, у Айзека еще оставались отрывки старых расплывчатых воспоминаний об этом. Можно ли было назвать необычным то, что женская любовь была сильнее материнской, или это только его мамаша была такой особенной? Статистика говорила, что таких особенных во всем мире найдется достаточно, и не хватит ниток, чтобы зашить каждую гулящую пизду.

— Да, бывало, — кивнул Маккензи, в этот раз сумев не выдать своей злости. Может быть, оттого, что злость на мать уже была затертая со всех сторон, а вот любопытство, которое он испытывал от разговора с Норой Сойер, было свежее и крепкое.

— С тех пор, как мы приехали в Шервуд, я не могу смотреть телевизор и слушать новости по радио, — девушка покачала головой. — Хотя я и раньше не особо это любила. Потому что иногда просто поражает, какие люди бестактные. Сплошь эгоисты и критики. Например, когда в апреле в Вирджинии парень расстреливал людей в политехническом институте, это очень долго обсуждали со всех сторон. И я понимаю, почему, но одна из жертв подозревалась как его бывшая девушка, и про нее тоже много чего говорили, и я подумала: «Какая разница, кем она ему приходилась и с кем вообще спала? Тридцать человек убили, а вы роетесь в их белье». Мама тоже была просто в ужасе, она просто не могла это слушать. Она сказала, что родители этой девушки, наверное, уже поседели от горя. Я ненавижу журналистов, и ненавижу тех, кто притворяется ответственным на камеру, особенно тогда, когда уже поздно это делать. Или мисс Флеминг…

Айзек стыдливо опустил взгляд. Он был не лучше этих людей. Разве не он так же вел себя на камеру и на радиостанции? Слова помогала писать Дьюк, но, все же. Он шел на поводу и думал, что поступает хорошо.

— Ты ненавидела меня? — спросил он раньше, чем успел подумать о том, что вылетает из рта.

Нора замерла, окинув его взглядом, а потом и сама поняла. Вспомнила те недели. Наверняка она видела его в школе после смерти Эдит Стрип, если не слышала по новостям. И теперь она слегка покраснела, поджав губы, прямо как он сам.

— Глупый вопрос, прости, — Айзек невесело улыбнулся. — Я понимаю, что так и было. Я был уродом, не так ли? Говорил про орлов и дичь, затащил на ту вечеринку, наобещал там тебе, а потом бросил тебя на растерзание вестербургским гадюкам, потому что ты поколебала мое хрупкое мужское самолюбие. И потом еще эти приглашения в телик, о которых Флегма договорилась с Хэзер.

— Нет, нет, вопрос не глупый, — Нора смущенно покачала головой. — Не бывает глупых вопросов, кроме тех, которые Эдит Стрип засовывала в еженедельные опросы… Я просто сбилась с толку. Знаешь, да, я тебя не выносила. К тому же, тогда я была очень озлобленной на всех вокруг. Всех считала за ублюдков, не давала второго шанса. Но сейчас и я кое-чему научилась, и ты тоже. Ошибки совершать больно, но на них учатся, правда?

— Совершенно точно, — Маккензи вздохнул. — Жестокая истина.

— И я больше не ненавижу тебя, соответственно. Ты кое-чему научился, но люди вокруг, как всегда, не замечают этого. Рядом никого нет, кто мог бы приметить это и сказать тебе, что это нормально, что ошибки учат жизни, что после них ничего не заканчивается. Нормальные люди после этого встают, потом пробуют снова и снова, а придурки, вроде Хэмиша Аткинсона, сдаются и верят тому, что они ни на что больше не способны.

«Ни на что не способный!» — вспомнился ему крик отца. — «Только чешешь языком и глаза разеваешь!»

А тут, вне воспоминаний, перед ним сидела Нора Сойер с уже опустевшим стаканом, и, качая оторванными от пола ногами, доверяла ему всякую правду о том, что она думает и чувствует, а еще… восхищалась им, что ли?

— Ты меня хвалишь? — спросил он с усмешкой. — Просто я только что это понял…

— Да, я тебя хвалю. Ты превращаешься в человека, учишься, — Нора указала на него рукой. — Теперь ты станешь издеваться на тем, кто попал в такую же ситуацию, как у тебя?

— Может быть, немного, если это будет Хэмиш Аткинсон, — сощурившись, ответил Айзек.

Нора от души рассмеялась, стараясь быть тихой. Маккензи прежде не видел, как она смеется. На своей вечеринке, может быть, но тогда она была пьяна, и вряд ли понимала, в чем суть шутки Элены, которая говорила что-то про платье в пол и юбку-карандаш. И сейчас она не просто посмеялась над его шуткой, находясь в своем уме. Она его, считай, поддержала. И вообще… сколько раз за этот день она поддерживала его, так или иначе?

— Ладно, а если забыть Хэмиша и остальных идиотов? — спросила девушка.

— Тогда — нет. Не стану издеваться, — но Айзек на самом деле не знал.

Он не стал бы и вмешиваться, если честно. Попадать под раздачу было самым отстойным делом — когда тебе вламывали за то, в чем ты вообще не виноват.

— Я тоже не стану, не разобравшись, — Нора вскинула палец. — А так, если человек по-другому не понимает…

Она вздохнула, затем, спрыгнув с комода, снова направилась к автомату со слашем.

— А вообще, — она повернулась к нему, вскинув забинтованную руку. Айзек забавлялся, когда общался с людьми, которые во время разговора любят размахивать руками, — если по-честному и без обид, тебя просто использовали. Такая мысль не посещала?

— Посещала, — кивнул Айзек. — Еще как.

— Хэзер и Флеминг — как раз те, кто на этом уже обжигался. Те, кто обещали с три короба, а потом лажали так, что их бы за это носом потыкать, как котят, и приговаривать «Нельзя! Посмотри, что наделал!» Как раз тот тип людей, который на ошибках не учится…

Как раз о Хэзер парень и думал. Мачеха и впрямь всегда была осторожна — она никогда с головой не кидалась в какую-нибудь авантюру, что бы там за ней ни стояло. Если у нее была возможность, она прощупывала почву. А уж если можно было вместо себя сунуть вперед кого-нибудь другого, так вообще супер.

— Ты прости, что я так о твоей мачехе, — Нора снова повернулась к нему лицом.

— Ничего. Между нами все равно нет особой любви. Мы сотрудничали, только и всего. Она мне никогда не нравилась, а теперь уж и вовсе, — ответил Маккензи, нервно фыкнув и заерзав у стены. В плече неприятно кольнуло.

— Мне она тоже не нравится, — хмыкнула Нора, а затем снова села напротив.

— Хэзер надеялась, что я могу пойти в Сэнт Эндрюс после школы. Тогда еще она была уверена, что у меня будут классные дотации, а теперь со мной вообще не разговаривает и не видится, — усмехнулся Айзек. — Не скажу, что это минус. Я тоже не особо рад ее видеть.

— А ты теперь не поступишь в Сэнт Эндрюс? — Нора нахмурилась, казалось, озабоченная вопросом его будущего больше, чем напряженным общением с дорогой Дьюк.

— Я и не хотел, — Маккензи пожал плечами, отвечая спокойно. — Не мой уровень. Отец хотел, чтобы я стал экономистом и профессиональным спортсменом, а мне нравилась не экономика, а право.

— Теперь куда? — с искренним интересом спросила Сойер.

— Не знаю. Подам документы в ближайшие колледжи, хочу учиться на бюджетном, а то родители пока слишком злые, чтобы отдать меня на коммерческую основу и платить за мою неумелую тупую задницу.

— Я хочу попробовать в колледж имени Завьера. На юриста, — улыбнулась Нора. — Кстати, там недавно было какое-то объединение с некоторыми филиалами по штату. Теперь, кажется, в этом колледже можно изучать и право. А еще там отличная спортивная программа, несколько сборных. В том числе и по плаванию.

Айзек ответил ухмылкой на ее ухмылку. Его заинтересовало то, что она манит его за собой. Пока ему неясно было, делает ли она это нарочно, с какой-то целью, или просто говорит, как придется, ведь до этого рассказывала всякое, не задумываясь. И ведь она не задумывалась, потому что говорила только правду, не имея потребности придумывать ложь и отговорки. Вообще-то, если они и продолжат так нормально общаться, почему бы не подать документы в один колледж? В Вестербурге у него вряд ли теперь останутся друзья, как и во всем округе, в принципе. А там, ближе к Спрингфилду, чем к Шервуду, у него, кажется, есть шанс начать новую жизнь. Попробовать снова стать футболистом. Хотя, он еще не растерял навыки пловца…

— Но ты заранее не отчаивайся. Родители ведь могут и отойти, — сказала Нора.

— Они не из самых отходчивых, — покачав головой, ответил Айзек. Ему не хотелось посвящать в это Нору, но, если уж зашел разговор, и она еще ни разу не дала повода понять, что посмеется над ним или скажет, что он не прав, стоило продолжить. — Ты наверняка слышала в школе слухи. Если еще нет, скажу из своих уст, от самого достоверного источника: они меня могли и выгнать.

— Что? — нахмурившись, Сойер даже наклонилась вперед, изумленно приоткрывая рот. — За что?

— Отец проиграл две трети зарплаты в тотализатор. Хэзер опозорилась на весь город в прямом эфире. Я опозорил семью, потому что много трепался и так глупо проиграл. Они разочарованы.

Нора снова выпрямилась, задумчиво глядя ему в лицо. Она крепко стиснула челюсти, у нее даже чуть-чуть заиграли желваки. Сжимая в руке стакан слаши, она отвела взгляд.

— Но ведь ты несовершеннолетний, — сказала она через пару секунд. — Это незаконно.

— Мне в феврале будет восемнадцать. И полечу я, нарушая все законы физики, когда отец с размаху даст мне пинка, — Айзек аж свистнул, взглядом рисуя траекторию полета по дуге.

— Но это же… — Нора яростно вздохнула. — Они же… неужели не понимают? Ладно, не возьмем в расчет Хэзер, но твой отец, он же тебе родной! Я думала, что он… отойдет.

— Опять же, он не из самых отходчивых людей, — Маккензи поджал губы. — Хорошо, что мне вывихнули плечо. Первое время ночевал в больнице. А теперь у меня, как будто, нет дома. Я прихожу туда, а меня чуть ли не кулаками встречают. Сейчас-то тишина, потому что наорались уже, и я, и он. Но, все равно, хоть в окно залезай, лишь бы кроме своей комнаты ничего и никого больше не видеть. Я мог бы остановиться у друзей, но с ними сейчас тоже наклад. Одну ночь ночевал в мотеле, но наличные сейчас тоже жалко. Я трачу деньги со своего счета, на который вкладывали деньги, подаренные мне на каждом дне рождения. А у отца много знакомых, которые отделываются от подарка таким способом. В общем, кое-что накопилось. Если поступлю на бюджет, но не попаду в общежитие, смогу пару месяцев снимать квартиру, пока буду искать работу. Да и сейчас до лета протяну.

— Какой-то кошмар, — Нора покачала головой.

Затем она вздохнула, растерянно оглядываясь по сторонам, а Айзек смотрел на нее устало, ничего не отвечая. А что ему оставалось, снова поддакивать? От этого легче не стало бы.

— А что если на улице будет минус десять, а родители выживут тебя из дома? — спросила девушка.

— В мотель пойду, — Айзек пожал плечами.

— А если деньги закончатся?

— Есть же круглосуточная прачечная. Вздремну там, воровать у меня все равно уже будет нечего, — усмехнулся парень.

Сойер возмущенно засопела, а потом спрыгнула с комода опять, и начала расхаживать по узкому проходу.

— У тебя, просто за грубость, отвратительные родители и друзья, — сквозь зубы сказала она.

Айзеку было очень неприятно это признавать. На каком-то уровне он еще отрицал это, потому что сам был виноват. Заслужил, в самом деле.

— Ну, моя вина точно в этом есть, — тихо и смиренно ответил он.

И тут вдруг Нора подскочила к нему, гневно потрясая рукой в повязке. И она так смешно пыталась сдержать негодование, что Маккензи стоило трудов не улыбнуться.

— Ага, вина в том, что ты запутался и попал мячом не в того человека! — выпалила она. — А твои уважаемые друзья стояли с открытыми ртами или матерились, а сами не додумались взять ноги в руки и попытаться отнять мяч или надрать жопу тому уроду, который сшиб тебя с ног! Или… Чего ты ржешь?

Айзек и вправду смеялся. Он не сумел сдержаться, когда этот умилительный воробей, крутая Нора Сойер, которая хладнокровно посылала парней пафосными фразами, начала пылать злостью. Но, то ли боясь его обидеть, то ли не желая, чтобы ее выгнали из магазина, она пыталась подавить свое большое негодование, и все равно ругалась матом, проклиная этих придурков, которых вообще не знала. И она вступалась за него, за Айзека Маккензи! За парня, который по пьяни пытался трахнуть ее!

— Мне очень приятно, Нора, — сказал он, вытирая с глаз едва выступившие слезы и приводя в порядок голос после смеха. — Это так мило. Спасибо. Ты действительно считаешь меня невинным?

— Ну, нет. Ты вовсе не ангел, — спокойнее добавила она. — Ты рекламировал себя целыми неделями, самоуверенный пижон. Но эти люди не имеют права злиться на тебя, потому что ты тогда на поле был не один, и мяч бросил не специально… Я ненавижу футбол, понимаешь?

Сойер опять всплеснула руками, начиная рычать. Затем она схватила свой слаш, и успокоилась только тогда, когда отпила от него добрую часть.

— Но ты не ненавидишь меня, футболиста, — Айзек еще улыбался ей.

— Ты, пока что, исключение, — Нора оторвалась от трубочки ненадолго. — И, если ты не захочешь вернуться к орлам, тогда мы вполне можем стать хорошими друзьями.

— Ну к орлам мы оба теперь вряд ли вернемся, — заключил Айзек. — Я хотел бы вернуться, хотел бы вернуть друзей и отца, но не могу. А как жить иначе — не знаю.

— Я тоже пока только учусь жить нормально, — девушка снова протянула руку. — Давай пробовать вместе?

— Да ради бога, — Маккензи пожал ее холодную ладошку.

Ему было даже любопытно, каково это. Пока что было не очень приятно, но ведь рядом не было людей, которые могли бы поддержать или объяснить. Если Нора не издевалась над ним, то было бы просто отлично, если бы она стала его другом. Такого друга у него еще не было. Не в том смысле, что друга-женщины, а в том, что друга, такого далеко от него, но стремящегося его понять и помочь ему.

— А если ты хоть кому-то выдашь мои секреты или предашь меня как-то иначе, я выбью из тебя все дерьмо. Поверь, я умею, — Нора снова потянула слаш через соломинку.

— Я верю, вся школа видела твой хук справа, — Айзек с улыбкой приподнял руки, защищаясь. — Тогда я потребую тех же условий от тебя, но я не бью женщин, я мщу иначе.

— Шкафчик Аткинсона, знаю. Хорошая петарда. Я когда вышла на шум, метрах в десяти, наверное, запах пороха почувствовала. Дорогая штука, но просто убойная, — Нора махнула рукой, абсолютно и неприкрыто восхищаясь.

— Это был не я, — попробовал отмазаться Айзек.

— Ты был в этой же кофте в ту пятницу, правда? — Сойер ухмыльнулась.

Маккензи окинул черную мастерку под своей курткой внимательным взглядом. Не было же никаких пятен, ничего примечательного. Какого черта?..

— В этой, можешь не отвечать, — Нора поднялась с комода, подходя ближе.

— И что с того? — поинтересовался Айзек, нахмурившись.

— Ты же праворукий, но сейчас работаешь левой рукой, — Нора осторожно взяла его за правое предплечье. — Не больно?

— Не-а, — отозвался парень с любопытством.

Она вытянула из-под рукава куртки выглядывающий рукав мастерки. Слегка обожженный на запястье, это была весьма заметная дырка с черными горелыми концами ниток. Он думал, что под курткой заметно не будет. Вот черт! Она смотрела на рукава людей? Нет, она вглядывалась в рукава людей?

— Левой рукой поджигать не совсем удобно, верно? — спросила она. — И, так как ты спортсмен, сигареты исключаются. Не против, если я залезу к тебе в карман.

— Прошу, — Айзек с пораженной улыбкой развел края куртки.

Девушка залезла в его левый карман своей забинтованной кистью, и ее рука, несмотря на некоторую неподвижность, начала шарить в самом дальнем углу, иногда касаясь сквозь одежду тела, чем довела парня до мурашек, ползущих по разгоряченной коже. К тому же, она стояла так близко, но Маккензи не мог сейчас возбудиться — он был слишком изумлен и заинтересован происходящим.

— Порох трудно вывести с одежды, — сказала Нора, повернув голову в сторону, чтобы не утыкаться носом ему в грудь. Айзек смотрел в ее черную макушку. — И чем он крепче, тем сложнее выводить. Следы можно найти даже после первой, а иногда и второй стирки. Но это для полицейских анализов, а без них можно предположить навскидку.

Она вытащила руку из кармана и слегка понюхала кончики пальцев.

— Ах, — выдохнула она с прикрытыми глазами. — Обожаю! Даже хочется пойти и взорвать пару хлопушек под чьими-нибудь окнами, как в детстве.

— Что, серьезно?! — Айзек нервно усмехнулся, а затем, осторожно взяв ее за руку, понюхал сам.

От бинтов пахло жареными семечками, выпечкой, лекарствами — мазью или обеззараживающим спреем, — а еще… твою мать. Порох. Прямо на кончиках ее пальцев, которыми она немного поскребла по внутренней ткани кармана.

— Охереть, — только и смог сказать Айзек. — Ты сраный Шерлок Холмс.

— Я смотрю передачи про федеральные суды, — ответила Сойер. — А еще моя мать работала в лучшей адвокатской конторе Спрингфилда, и я не просто так собираюсь идти на юриста.

Это было насколько великолепно, настолько и жутко. Но Айзек не мог перестать пораженно пялиться на нее.

— Ты должна идти в полицию, — пробормотал он.

— Я хочу быть не следователем, а тем, кто ставит его на место, — Нора усмехнулась. — Вообще-то, это было слишком легко.

— Легко? — переспросил Айзек, не веря ушам.

— Я больше угадывала, — Сойер уже почти смеялась. — Про кофту — догадка, но ты сам спалился. Насчет рукава и кармана я только предполагала, основываясь на том, что ты праворукий. И ты мог бы сказать, что не чувствуешь никакого пороха, и что это вообще может быть не от петарды, но ты сам себя закапываешь. Если бы тебя в чем-то обвиняли, ты бы уже сидел. Совершенно не умеешь защищаться.

— Так научи, — Маккензи вскинул подбородок. — Ты уже как мой адвокат.

— Нет, это вообще не относится к моему будущему, — Нора покачала головой, фыркнув от смеха. — Я просто говорю то, что сама считаю нужным. Стараюсь быть товарищем, понимаешь ли.

— Ты классный товарищ, — Айзек кивнул. — Я серьезно. Я вообще… — он растерянно покачал головой, подбирая слова. — Я был поражен с того дня, как тебя увидел. Девчонка со своим мнением, со своей волей, при этом не самоуверенная. И ты такая умная, черт побери! Да, была грубиянкой, но это был стресс, я понимаю. А теперь ты словно проснулась, и я словно проснулся. Мне теперь кажется, что я совсем не встречал таких, как ты. Таких уравновешенных, нормальных.

Теперь Нора тихо рассмеялась.

— Вот уж какой, а нормальной я никогда не была. Как и уравновешенной.

— По сравнению с другими старшеклассниками, ты нормальнее их всех. И даже по сравнению с несколькими взрослыми.

— Айзек…

Ее улыбка лишилась веселого оттенка, девушка покачала головой, отшагнула назад.

— Я не такая нормальная, как ты это понимаешь. У меня есть свои тараканы в голове, просто ты еще этого не видишь, — ответила она неловко.

— Ты видела моих тараканов, и это только верхушка, — заметил парень. — Навряд ли ты сможешь меня чем-то удивить. Семейные проблемы или школьные, я все пойму.

— Хватит быть таким самоуверенным, — Нора резко отступилась, нахмурившись. — Думаешь, я не могу оценивать себя трезво?

— Думаю, ты можешь, — Маккензи вздохнул.

Ладно, он понял. Слишком напористый, слишком восторженный. Она к такому не привыкла, ее это могло напугать. Айзек совсем не хотел пугать, возможно, единственного во всем округе человека, который оказал ему поддержку и не смотрел на него, как на позор всего человечества.

— Я переборщил, прости, — добавил он через пару секунд молчания. — Просто эта детективная штука, которую ты сейчас сотворила, чуть не отправила меня в космос.

— Ничего, — усмехнулась Нора. — Мне просто повезло догадаться.

— Как скажешь, — Айзек пожал плечами, а затем заметил время на настенных часах чуть дальше них. — Давай я провожу тебя домой.

— Так быстро? — Нора тоже вскинула взгляд на часы. — Быстро же время пролетело.

— Как говорится, время — мираж. Сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий, — с улыбкой вздохнул Айзек. — Мы отлично тут потусили. Не думал, что скажу такое о 7-eleven.

Сойер перевела на него удивленный взгляд, но при этом улыбаясь.

— Что? — спросил Айзек, чувствуя себя уже неловко.

— Мне не так часто приходится видеть людей, которые сначала цитируют английского поэта, а сразу после этого употребляют слово «потусили», — Нора тихо усмехнулась.

— Олдингтон — классный писатель. Его стихи я учил еще в средней школе, а в старшей читал «Смерть героя», чтобы сделать доклад о роли Первой мировой в литературе, — Маккензи с искренним интересом рассказывал об этом Норе, и абсолютно точно не врал.

Он готов был поспорить, что она, как и некоторые другие люди, считали, что футболисты не любят или вообще не умеют читать. Иногда так и было. У него в друзьях была куча людей, которые служили живым доказательством, но он и еще несколько его знакомых служили обратным случаем. Исключением. Так сказала Нора — что он может быть исключением.

Перед тем, как уйти, они купили кое-чего по мелочи. Сойер взяла себе попкорн, и «Маунтин Дью», а Айзек подумал, что ночью или утром неплохо было бы поесть лавандового печенья с чаем, а еще взял пару бутылок лимонада — опять же, персикового. Он представлял, что могла бы сказать Дьюк, увидев, «какую вредную дрянь» он притащил домой, или что мог бы крикнуть ему в спину отец, но было как-то пофиг. Они же сами говорили, что он им достался, как наказание. Отец же говорил, что лучше оставил бы его матери. Так что, по сути, отказавшись от него, он на него прав не имел. А уж Дьюк и вовсе была ему никем.

Всю дорогу до дома Норы они говорили об учебе — и в автобусе, и когда шли пешком. Так он узнал, что она больше всего из школьной программы любила Шекспира, а сейчас просто поглощена стихами Шарля Бодлера. Еще он узнал, что она отлично разбирается в точных науках, но Сойер оказалась вовсе не идеальна — она убивалась из-за того, что в итоговой семестровой работе по биологии получила четверку. Но Нора не так много любила рассказывать, как любила слушать. Она смотрела на него этим приятно изумленным взглядом, прямо как в магазине, когда он рассказывал, как выиграл первое место на олимпиаде по Обществознанию. Затем, чтобы проверить, на самом ли деле он отличник по Английскому языку, Нора предложила как-нибудь сыграть в «Скрабл». Но Айзек был ужасно азартным игроком, хоть в регби, хоть в крестики-нолики, так что предложил сыграть на желания. Затем он узнал, что она любит играть в крокет, и, представив, как она выглядит с клюшкой для игры, подумал, что она наверняка еще и такая же изящная, насколько и сильная в гневе.

Уже давно потемнело, еще когда они были в магазине, а сейчас улицы и вовсе застыли в непроглядном мраке. Даже уличные фонари не особо помогали. Начал идти снег — не такой мокрый и липкий, а рассыпчатый, и от мороза у Норы слегка покраснел кончик носа. Держа карманы в руках пальто, теперь она старалась говорить реже. Было заметно, что она мерзнет. Айзек, в общем-то, тоже мерз. Довольно сильно. Он не взял дома шапку, так что шел с одним капюшоном на голове и готов был поклясться, что у него уже отмерзли уши. Куртка не особо защищала от мороза, даже если между ней и телом была еще кофта и футболка. А уж о джинсах на голое тело и говорить было нечего. Снег приятно скрипел под ботинками, а вот мороз, который уже тронул пальцы ног, был далеко не самым приятным.

— Здесь я живу, — не особо весело изрекла Нора, кивнув на двухэтажный светлый дом. — Свет в окнах не горит. Видимо, Марта с Рэмом сегодня решили оставить меня одну.

— Марта Даннсток, да? — спросил Айзек, наблюдая, как изо рта идут клубы пара.

— И ее сын, — кивнула Нора. — Отец еще в больнице, Пробудет там до тринадцатого числа. Обычно, когда я оставалась одна, Марта жила со мной, но теперь у них дома более-менее спокойно, да и я уже не нуждаюсь в такой сильной опеке. А повязку себе на руке сменить — это ерунда. Она только для выхода на улицу, не для заживления.

Они уже стояли на пороге, и тут оба замолчали, не зная, как попрощаться. Айзек еще прежде никогда не дружил с девочками. Он обычно провожал их, как подружек и, соответственно статусу отношений, целовал на прощание. С парнями он обнимался по-медвежьи или просто выпихивал их наружу, или же они выпихивали его.

— Это был, на самом деле, удивительный вечер, — заговорила Нора, взглянув на него.

— Да, точнее и не скажешь. Он меня приятно удивил, — уточнил Маккензи, девушка закивала.

Они помолчали еще пару секунд, во время которых тишина на морозе становилась еще напряженней.

— Значит, сейчас ты домой? — спросила она.

— По-видимому, так, — ответил Айзек, поджав холодные губы. — Не беспокойся, если ты вдруг… беспокоишься.

— Добираться долго, — хмыкнула она. — Не хочешь зайти, погреться. Я могу заварить чай? Все равно никого дома нет, и никому из нас не придется краснеть из-за необходимости знакомиться и знакомить.

Айзек усмехнулся. На самом деле, из него сейчас можно было вытрясти душу — просто встряхнуть его за шиворот и ссыпать его окоченевший позвоночник ему в трусы. Естественно, он не отказался бы от горячего чая, прежде чем снова выйти на улицу и полчаса с чем-то добираться до дома.

— Было бы неплохо погреться, — согласился он.

— Тогда сейчас, — девушка открыла дверь и прошла первой, а потом пропустила его.

Маккензи бесшумно выдохнул от облегчения, когда оказался в тепле. Нора щелкнула выключателем где-то поблизости — теплый свет залил всю обстановку, которая тоже слегка удивила Айзека. Может быть, из-за того, что у него сформировалось немного иное представление. Все-таки, старая улица с домами, которые были построены еще при основании города. Не самое благополучное окружение — по соседству тут было много стариков, да еще и чокнутые алкоголики с оружием водились. Вероника Сойер была не самой богатой девчонкой, да еще и не отличалась хорошим вкусом, как рассказывала Дьюк, а отца Норы вообще описывали как полного психа — инвалида как физически, так и психически. Но тут оказалось уютно, комфортно, вполне современно для старого дома, и, помимо того, абсолютно чисто. А еще плазма и магнитофон, стоящий у окна, говорили о том, что деньги у Сойеров, все-таки, имеются.

Вся мебель, кроме мягкой, была сделана из темного узорчатого дерева. Диван и кресла были с синей обивкой, все удобные и пышные, с диванными бежевыми подушками, похожими на ватрушки. Ковер был светло-базальтового цвета. Значит, черный, синий и серый — их цвета? Айзеку нравилось, особенно если вспомнить, что их гостиная была похожа на гостиную Слизерина из «Гарри Поттера» благодаря Дьюк. Первое время это было чертовски странно, он словно жил в артхаусном фильме. Спустя годы удалось привыкнуть. К тому же, там было не так уж много зеленого, настенные лампы были красного цвета, и тумбы были из красного дерева.

— Можешь оставить куртку на диване, но разувайся здесь, — Нора кивнула на обувницу.

Айзек оставил ботинки там, а заодно приметил в стойке для зонтов клюшки для крокета. С разными цветами.

— Каким цветом играть любишь? — спросил он, усмехаясь, а затем указал недоуменной Норе на стойку.

— Оу, — она понятливо кивнула. — Ну, обычно я играю синей клюшкой и таким же мячом. Отец берет красные, но я ненавижу, когда он ими играет, потому что сразу превращается в кровожадного придурка. В последний раз мы играли два часа, когда ему вздумалось из вредности выбивать меня за бросок до победы… — тут же Нора грустно вздохнула. — Это мамины клюшки. Она раньше играла ими со своими подругами. Хэзер Макнамара брала желтые, Хэзер Чендлер играла красными, а Дьюк…

— Зелеными. Она что-то такое говорила мне, — Айзек кивнул. — Она обожает зеленый, но у нее какая-то странная любовь к красным деталям.

Нора почему-то усмехнулась, а затем покачала головой. Тем не менее, она ничего не добавила вслух, только прошла дальше в гостиную. Девушка оставила коктейль и попкорн на столике рядом с телевизором, Айзек оставил свои покупки там же.

— Какой чай любишь? Красный, черный, зеленый? — спросила Нора, исчезнув в одном из проходов без дверей, а потом щелкнула выключателем, и Маккензи увидел там кухонную обстановку.

— Черный. Покрепче, — ответил он. — Две чайные ложки сахара.

— Ясно, — отозвалась Нора из той комнаты, а затем начала греметь чашками.

Парень сел на диван перед телевизором и снова облегченно выдохнул, когда замерзшие напряженные мышцы слегка утонули в мягкой обивке. Он позволил себе ненадолго расслабиться, а потом, откинув голову на спинку, начал оглядываться и рассматривать внимательнее. Конечно, тут были книжные полки, и на них стояло столько всякого чтива. Айзек подумал, что было бы неплохо встать и пройти мимо всех этих книг, чтобы понять, что любят читать Сойеры помимо Бодлера и Шекспира. Теперь он заметил, что это не обои на стенах, а деревянные панели — глянцевые, светлые, очень практичные. И у лестницы на второй этаж были такие хорошие перила. В том смысле, что интересно сделанные. Прямо как в домах ленд-лордов, которые он видел в кино про Джейн Остин.

Айзек понял, что ему довольно трудно представить, как здесь выглядела драка. Как все это было разбросано, запачкано, поцарапано. Крови наверняка было много, а на светлом ковре ни единого пятна не осталось. Хотя, скорее всего, Сойеры купили новый ковер…

Или, вернее сказать, они были Дины? Хэзер сказала, что ее отца звали Джейсон Дин. И, пусть он не дал Норе свою фамилию, но зато оставался главой семьи. Их было всего двое? Ни дедушек, ни бабушек? Айзек помнил свою бабушку Мэвис, которая жила в Пенсильвании и присылала ему варежки и шапки на Рождество, а на День Рождения пересылала деньги «на сладости». Мэвис было семьдесят пять, и в последний раз они виделись, когда Айзек только перестал ходить под столом.

— Держи, — Нора поставила на столик большую керамическую кружку с рисунком пальмы и надписью «Флорида», выполненной в стиле неоновых букв.

Руки у Айзека уже отогрелись, так что он взял чай аккуратно, чтобы не обжечься. Нора села в кресло, поджимая ноги в джинсах под себя, вместо носков на ней были колготки или же чулки. Оторвав свой внимательный взгляд от ее худых ног, Маккензи посмотрел на ее лицо, которое приобрело нормальный цвет. Кончик носа снова побелел, как и щеки. Ресницы у Норы были такие закрученные…

— Значит, ты теперь часто остаешься одна? — спросил парень.

— Скоро вернется отец и мы тут пробудем до самых каникул, — рассказала Нора.

— А куда на каникулах?

— В Бэтон Руж, по работе. Он планировал еще с ноября. Вообще-то, ему рекомендован отдых, и чем дольше, тем лучше, но он уже к каникулам будет на ногах, и считает, что вполне может позволить себе командировку. А я никогда не была в Бэтон Руже, да и приглядеть же за ним кто-то должен, — Сойер улыбнулась, задумываясь о чем-то приятном.

— У тебя… у вас больше никого нет? — спросил Айзек, наклонившись ближе.

Нора вздохнула, а затем пожала плечами, отводя спокойный взгляд.

— Марта и Рэм, — ответила она задумчиво. — А нам больше никто и не нужен.

— А что насчет бабушек и дедушек? Извини, если слишком личный вопрос. Я слишком любопытный, знаю, — начал оправдываться Маккензи.

— Да ничего, — успокоила его Нора. — Все нормально. Любопытство — не порок. Мамины родители умерли, когда я еще была в средней школе. У отца тоже… никого не осталось.

Девушка обняла колени, поджав губы, а Айзек неловко отвел глаза. Даже ели Нора говорила, что его любопытство — не порок, все равно было стыдно. Зато было понятно, отчего она грубила людям. Знал бы Маккензи раньше, что у нее в мире нет никого, кроме отца, с которым она большую часть жизни была не знакома, совсем бы не обижался на нее за то, что она была такой стервой.

— Я совсем не думаю о том, что мы одни, — Нора обратила на себя внимание. Она опять улыбалась, трепетно и умиротворенно. — Нам хорошо живется вдвоем. Уже пошел третий месяц, как мы вместе, и я не чувствую себя одинокой. Папа тоже себя таким не чувствует, ему со мной куда лучше, чем было раньше.

Айзек очень хотел узнать о ее отце. Ему хотелось услышать о том человеке, который воспитывал Нору и был достаточно дорог ей, чтобы она заботилась о нем и ласково улыбалась, вспоминая. Мог ли тот псих и инвалид, о котором ему рассказывали, так любить ее, что она за три месяца знакомства станет так им дорожить?

— Он… — Маккензи не знал, что спросить и как сделать это так, чтобы не обидеть Нору. Она была скрытной, ей нравилось слушать, но не говорить. Айзек не хотел бы переборщить и взять на себя слишком много. Ее нынешнее странное доверие к нему было не безграничным, в конце концов.

— Он тоже совершал ошибки, и он уже расплатился, — Сойер кивнула, ничуть не обиженная и не смущенная. Но она все равно медлила, подыскивала слова, и каждое давалось ей нелегко. — Моя мама была для него… У них была сложная история, но он никого не любил так, как ее. Она была поразительным человеком, и никого на свете не было лучше нее. Все дети могут так говорить про своих детей, но моя мама на самом деле была выдающейся женщиной.

Айзек заметил, как у Норы заблестели глаза. Но она продолжала улыбаться, теперь уже с гордостью и уважением. И он ей верил, правда.

— Уверен, она была, — кивнул он.

Нора смотрела на него, выражая благодарность, а затем вздохнула и улыбнулась шире, искры засияли в ее глазах.

— Горячо, ага? — спросила она.

— Что? — переспросил Айзек, даже перестав моргать.

— Чай слишком горячий? — усмехнулась Нора.

— Чай… — Маккензи бестолково посмотрел на кружку в своей руке, пар уже едва исходил. — Э-э… Да. Не могу же я пить кипяток. Пусть еще немного остынет.

Сойер опустила с кресла ноги, а потом взяла «Маунтин Дью» со столика. Пока она отвела от него озорной взгляд, Айзек смог прийти в себя. Может быть, он и был каким-то доброжелательным парнем, хорошим собеседником, старался быть другом, но еще оставался придурком, который даже после откровенного трогательного разговора мог думать о сексе. Требовалось срочно перевести тему, пока Нора не заметила, что у него мурашки по коже пошли от одной только мысли.

— На улице такой холод, а ты пьешь слаши и холодный коктейль, — заметил он, снова взглянув на нее. — Если бы я не видел тебя на улице с красным носом, то подумал бы, что ты вообще не умеешь мерзнуть.

— Вообще-то, я берегла это на ночь. Хотела фильм посмотреть. Или два, — Сойер пожала плечами, оторвавшись от трубочки. — А дома слишком тепло для чая. На мансарде так вообще жарко.

— На мансарде? — уточнил Айзек.

— Ага, — кивнула Нора. — Я там часто сижу. Даже чаще, чем в своей комнате. Видик, куча кассет и книг, свое кресло и два пледа. Вместо мансарды был просто чердак, но прошлый хозяин дома обустроил там все своими руками. Он везде сделал ремонт, но все равно продал дом. Переезжал отсюда, он ему был ни к чему.

Маккензи мог себе представить, как Сойер сидит там днями. Собственно говоря, где бы еще она сидела и чем занималась, если мало смотрела телевизор?

— Какие фильмы смотришь? — спросил парень.

— Разные. Иногда целыми марафонами. Был марафон «Звездных Войн», «Чужого». Сегодня хочу глянуть кино про вампиров. «Дракула» Брэма Стокера, слышал о таком? — поинтересовалась она, вскинув бровь.

— Конечно, слышал, — ответил Айзек. — Классное кино.

— Мама не разрешала мне смотреть его до тринадцати лет. Но я посмотрела в десять, в одном позднем эфире. И это был восторг! — Нора усмехнулась. — Серьезно, я даже потом нашла книгу в магазине, и маме пришлось уступить мне, когда она увидела, что я ее читаю.

— Я не осилил книгу, — признался Маккензи. — То есть, она же состоит из одних писем и вырезок! И там все немного затянуто, а еще один из героев ест мух, это же просто отвратно! Не знаю, я в этом случае за фильм.

Нора весело усмехнулась, а затем поднялась с кресла.

— Если хочешь, можем в следующий раз его посмотреть, — сказала она.

Айзек улыбнулся в ответ и подумал, что он бы с радостью глянул его снова. Давно уже не видел. Только чего было тянуть?

— Можем и сейчас, — предложил он.

— Маккензи, — Нора слегка нахмурилась. — Ты тут тогда пробудешь до самой ночи.

— Слушай, если ты из-за меня переживаешь, то вообще не стоит. Мне куда приятнее посидеть в тепле и тишине, посмотреть «Дракулу» с Гарри Олдманом, закусывая печеньем, чем вернуться в гадюшник, который Дьюк сделала из моего дома, и прятаться в своей комнате, буквально чувствуя раздражение отца сквозь стены. Но если это тебе неудобно, тогда извини, не буду настаивать.

Нора смотрела на него, пока он поднимался с дивана. Айзек, глядя в ответ, выпил полкружки чая и вздохнул с облегчением.

— Спасибо, кстати, что пригласила к себе и угостила чаем, — сказал он.

— Айзек, — начала девушка, всем своим видом выражая сомнение, — я была бы не против, серьезно. Просто комендантский час скоро. Автобусы перестанут ходить, как до дома доберешься?

— Могу опять пойти в мотель, до ближайшего — минут десять всего пешком, — ответил парень. — А улица у вас не такая оживленная, с чего вдруг копам ее патрулировать?

— Маккензи… — Нора покачала головой с улыбкой. — Все еще слишком сильно веришь в свою удачу?

— А что, похоже, что мне есть, что терять? — спросил он с той же улыбкой в ответ.

— Говоришь глупости, — Сойер зачесала волосы на бок, и ей на лицо снова начали падать пряди.

Айзек едва ли не протянул руку, чтобы поправить их, как она уже нагнулась к столу и взяла свои покупки.

— Бери еду и пошли, — она махнула рукой наверх.

Ухмыльнувшись, Маккензи прихватил печенье с лимонадом, не забыл и кружку с чаем взять с собой. Нора поднялась на второй этаж, а затем открыла люк, вниз спустилась лестница. Девушка забралась по ней первой. Айзек же, поднимаясь вторым, умудрился еще и головой удариться. Он не так уж и громко замычал, но Нора там наверху услышала и стук об потолок, и его недовольный голос, так что фыркнула от смеха.

— Осторожно! — послышалось от нее.

— Спасибо, уже поздно, — сварливо заметил парень, забравшись на чердак. То есть, мансарду.

Нора пропустила его вперед, а сама потянулась куда-то, что-то дернула, и загорелся свет — там просто была лампочка со шнурком. Айзек снова огляделся, и представшее виду помещение было не особо высоким — он почти упирался головой в крышу, — а еще не таким уж и длинным. За люком стояло много коробок, самые большие были отодвинуты назад, а поближе стояли мелкие и уже вскрытые. На них было всякое написано — «альбомы», «детское», «мамина комната 3», одна из коробок несла на себе надпись побольше, сделанную более жирным маркером, но не такую свежую, она гласила «Запчасти».

— Ну вот и мой храм, — Нора указала рукой в другую сторону.

За спиной Айзека, в противоположном конце, пространства было поменьше, но уставлено оно было куда более уютно: комоды с рядом дисков и кассет, тут же новые коробки, забитые всякой мелочью, тут же полка с маленьким телевизором, у которого еще был выпуклый экран, неподалеку стояла тумбочка с покосившимся ящиком, а на ней — радио с антенной. На полу лежал старый зеленый коврик, а у небольшого окошка у стены располагалось кресло, обитое зеленой тканью с шотландской клеткой. Поверх был наброшен бежевый легкий плед, а на нем лежала маленькая подушка. Другой плед валялся у кресла в ногах, он был серого цвета с неразборчивым принтом.

— Падай здесь, — Нора указала на пол, туда же бросила пачку с попкорном, а сама села на колени у телевизора, отыскивая рядом кассету.

Под телевизором в нише лежал видеомагнитофон, раньше не замеченный Айзеком. Там еще было много проводов, но Нора, видимо, сама тут все подключала, так что перебирала их, ничего не опасаясь. Она вставила кассету внутрь, а потом отползла и села рядом по-турецки, закатав рукава. Уже сидя на полу и меньше оглядываясь по сторонам, Маккензи понял, что она не приукрашивала — тут и впрямь было довольно тепло. Лишь резной узор мороза на стекле мансардного окошка напоминал о том, какой холод стоит снаружи.

— Можешь снять кофту и бросить на кресло. И сам можешь туда сесть, если будет неудобно, — сказала Нора, махнув рукой на предмет мебели, который она даже не удостоила взглядом.

— Тут удобно, — кивнул Айзек, стягивая мастерку. — Очень даже. Я бы тоже отсюда не выходил. А ты так и будешь сидеть в свитере?

— Я всегда могу спуститься и переодеться, — усмехнулась Нора. — Но пока не хочу. А теперь заткнись, кино началось.

Она поднялась, чтобы выключить свет, а затем они молча смотрели до того момента, как Дракула вонзил меч в каменный крест. Потом Нора подала голос.

— Могу я? — ее рука зависла над пачкой печенья.

— Ага, — отозвался Айзек, затем наблюдая за ее реакцией.

Многие люди так реагировали, когда пробовали. Нора сощурилась, начала жевать медленнее и, явно подавляя желание выплюнуть, едва проглотила.

— На вкус, как мыло! — воскликнула она, переведя на взгляд Айзека.

— Лавандовое, — кивнул Маккензи с ухмылкой. — Вообще-то, это вкусно. Ты не распробовала.

С легким сомнением Нора снова запустила руку в пачку, опять взяла печенье, снова откусила, а потом чуть не запустила надкусанным печеньем ему в лоб.

— Это мыло! — громче повторила она, заерзав на месте и недовольно воззрившись на него.

Айзек рассмеялся, запрокинув голову, а потом бросил себе в рот горсть сломанных печений.

— Ты скормил мне мыло! — возмутилась Нора.

— Да не мыло это! — со смехом ответил Айзек. — Давай еще, в третий раз точно повезет.

— Нет.

— Ты распробуешь! — Маккензи попытался ткнуть ей в рот печеньем, и при этом в груди стало горячо-горячо. Что-то заворочалось и ласково заурчало сытым, разомлевшем на солнышке котом. Кажется, даже ладони потеплели ещё сильнее, будто он поднёс их к доброму пламени домашнего очага.

Сердце заколотилось, ему было весело, а еще Нора отшатывалась и поджимала свои выразительные губы, пресмешно вжав голову в плечи.

— Я доломаю твое плечо, отвали! — буркнула она, убрав от себя его руку.

— Ладно! — еще посмеиваясь, Айзек отступился и продолжил смотреть кино.

Нора рыкнула под боком.

— К черту тебя! Я пропустила, как он начинает пить кровь! — выпалила она, а потом едва пихнула его локтем в ребра.

— Ну так перемотай, — Маккензи кивнул на пульт в ее руках.

— Боюсь, что заест пленка, — пожаловалась Нора. — Да и магнитофон не новенький же.

— Ой, смотри, сцена в церкви прошла! — Айзек указал пальцем на экран, усмехаясь.

— Заткни себе рот своим мыльным печеньем, — брякнула Нора, а потом направила пульт на видик и начала мотать.

Айзек почувствовал себя ужасно глупым, когда, прямо как она и предсказывала, перемотка заела, а потом изображение и вовсе исчезло. Маккензи виновато поджал губы, пока Нора, выругавшись, подскочила к видеомагнитофону и вытащила наружу кассету. И, когда она развернулась к нему с лицом, полным ярости, Айзек быстро вскинул руки.

— Прости! — воскликнул он. — Давай исправлю. У меня с собой есть монетка, вмиг поправим.

Нора еще секунду смотрела на него с искренней злобой, и Маккензи стало стыдно, что он умудрился испортить вечер. Серьезно, было ли хоть что-то, что он мог не испортить?

— Ладно, мотай. Только не испорть, — пригрозив ему, девушка села за его спиной, у радио.

Пока она переключала станции, парень вытащил кошелек, порылся в отделах, отрыл монету и начал крутить бобышки. Но внутри что-то совсем запуталось. Пока он разбирался, как аккуратно распутать ленту, Нора уже села напротив, оставив радио в покое. Играла рок-баллада, что-то из восьмидесятых.

I just died in your arms tonight!

It must been something you said!..

— Что у тебя тут? — спросила она уже спокойней, протягивая руку.

Айзек передал ей кассету.

— Внутри запуталось, просто так не размотать, нужно открыть корпус, — ответил он. — Ты, случайно, не знаешь, как его открыть, Шерлок?

— К сожалению, не знаю, Ватсон. Надо спросить у Рэма или у Джей Ди, — задумчиво ответила девушка.

— Джей Ди? — спросил Маккензи. Такое имя в их разговорах еще не мелькало. Он что-то слышал от Дьюк, но не мог вспомнить, что точно и когда.

— Джей Ди, Джейсон Дин, мой отец, — пояснила Нора. — Он предпочитает, чтобы его звали так. Я тоже привыкла, отцом и папой начала называть его недавно. Он чуть не…

Она снова вздохнула, покачав головой, а потом попыталась покрутить сама, очень медленно и осторожно.

— Не надо, я уже покрутил, сейчас порвешь, — предупредил Айзек, девушка тут же послушно остановилась. — Что ж… я все испортил.

— Мы оба, — безутешно пожала плечами Сойер. — Не бывает одного виноватого. Ты меня подстрекал, я тебя послушала. И вот что теперь делать?

Айзек подумал: правда, и что? Он тут оставался ради фильма, а теперь испоганил кассету, нарушил планы Норы на этот вечер, накормил ее лавандовым печеньем.

— Мне, наверное, стоит уйти, — ответил он, неловко почесав затылок.

Нора подняла на него взгляд, удивленно вскинув брови, а потом вздохнула.

— Брось, не настолько уж ты и виноват, — сказала она. — Мы можем посмотреть другое кино.

— Ты очень любезна. Даже слишком, — Айзек покачал головой. — И я сегодня тронут. Я не шутил и не преувеличивал, когда говорил, что с самого начала считал тебя особенной. Ты хорошая, даже очень. А вот я, идиот, умудрился испоганить день нашего нормального общения. То в магазине, то здесь. Ты меня поддерживала весь день, чего никто не делал последние полторы недели, делилась со мной важными вещами и выслушивала мое нытье, угостила меня чаем и пустила посмотреть классную киношку, а я так обошелся с тобой, что мне жутко стыдно за себя. И я злюсь, потому что, видимо, только это и умею — тупить и портить. А ты…

Его речь, которая, вообще-то, была неподготовлена и все равно звучала хорошо, была невежливо прервана. Нора приложила палец к его губам, и Айзек ощутил, что его сердце, кажется, пропустило удар. Он уставился на этот палец, потом на нее саму — нетерпеливую и чуть-чуть раздраженную.

— Перестань передо мной извиняться, — сказала она. — И, уж пожалуйста, перестань мне льстить.

— Да я ж правду говорю! — нахмурившись, воскликнул Айзек. — Еще скажи, что я не должен извиняться за свой косяк!

— Да ты этот косяк так преподносишь, будто мы не кассету испортили, а угнанную иномарку, и теперь ты отвечаешь перед судьей! — нервно усмехнулась Нора, глядя ему в лицо.

— Что поделать, я привык так отвечать за свои косяки, — Маккензи пожал плечами. — К тому же, ты ко мне была добра, и перед тобой мне вовсе не жалко…

Она снова его заткнула, но на этот раз губами. Мир вмиг опустел, сердце вновь пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, отдавая в голове гулкой дробью.

Она не отстранилась через секунду, а Айзек поймал момент, не упустил возможность — схватился хоть за эту. Ладони легли на талию и прижали к горячему телу, скользя по робкому контуру, скрытому свитером, и хрупкой спине, вдоль по хребту, между лопаток, к смоляному затылку и обратно. На её губах таяли сыр и лаванда.

Нора целовала напористо, бойко и дико, будто пыталась что-то скрыть. Айзек легонько отпрянул и, чтобы убедиться, прильнул ещё раз — ласковее, аккуратнее, — и всё понял.

— Ты никогда не целовалась? — пораженно спросил он, когда получилось оторваться от ее губ.

И Нора Сойер — смелая, грозная и уверенная в каждом своём жесте, — в один момент исчезла дымным миражом, рассыпалась прямо в его руках, оставив робкую, смущённую Нору с перепуганным огоньком в глазах. Её щёчки и кончик носа налились румянцем, как на морозе. У Айзека всё внутри заколотилось сильнее, что-то, до этого мурчащее разомлевшим на солнышке котом, выгнулось дугой, провело мягкой лапкой прямо по сердцу, едва выпустив коготки. Жар плавленым железом побежал вниз, к ногам, застывая.

Нора. Милая Нора. Как же тебя такую не поцеловать ещё раз?

Он потянулся за очередным поцелуем, но мягкий палец остановил его на полпути. Нора покачала головой и постаралась выпутаться из его крепких объятий, но Айзек отпускать не желал, тогда она поджала губы и тихонько сказала:

— Нет. Поиграли, и хватит. Пусти.

— В смысле, «поиграли и хватит»?

— В коромысле. Пусти. Я не шутила, когда говорила, что сломаю плечо.

Айзек поморщился: она легонько стукнула его по больному, и он отпустил. Нора отошла на несколько шагов и едва не запуталась в ворохе пледов, чертыхнувшись: разозлённо, грубо. Робкий огонёк потух, оставив тлеющие угли. Айзек Маккензи нахмурился и легонько наклонил подбородок, чувствуя, как в глубине клокочет обида. Как в тот злосчастный вечер, когда он по пьяни полез целоваться, когда ринулся за ней до самой остановки, сквозь ноябрьский холод. Пальцы знакомо закололо. Хотелось объясниться, чтобы раз и навсегда. Чтобы не тешить себя пустыми надеждами и долго не тосковать по её смущённо-перепуганным диким глазам.

— Давай поговорим!

— Здесь нечего обсуждать, Маккензи. Мы поцеловались, такое бывает. Ничего серьезного в этом нет.

Она выразительно хмурилась и горделиво поднимала подбородок, а Айзек не мог, не хотел верить её холодным словам. Не хотела бы — не прильнула. Отогнала бы раньше, без предупреждения толкнув в плечо. Боится. Боится и упорно прячет это за напускной суровостью. Подумав об этом, он заметил в ее глазах это нечто, скрывающее в себе истину — сомнение. Она сама себе не верила.

— Чего ты так боишься? — сказал он вслух и ступил ровно на один маленький шаг вперёд, она же отступила на два, и в страхе, холоде и смущении опять угодила ногой в натуральные сети из пледа. Усевшись на ковер, Нора всплеснула руками и выругалась, фыркнула, не поднимая раздраженного взгляда. Айзека будто пихнули в спину сзади, и он, повинуясь порыву, сел рядом, заглядывая в пылающие глаза. Нора зло моргнула и кинула ему в лицо подушкой, которую Айзек поймал лицом. Уголок жёсткой кисточки попал прямо в бровь.

— Нора, да я же серьёзно!

— Я тоже серьёзно. Мы это уже проходили. Не начинай это блядство снова.

Айзек выдохнул и насупился, сжимая кулак. Помедлив с минуту, он начал приближаться, и приближался, пока её острое колено не оказалось у его груди, а затем заговорил — вкрадчиво, негромко и немного тоскливо:

— Твоя взяла. Я кончаю этот цирк и ухожу. Опять, извини меня, пожалуйста, за такое отвратительное поведение. Друзья так вести себя не должны, особенно когда им оказали такой хороший приём. Мне всё понравилось, Нора, это честно. Снова извини за кассету. И за дурацкое печенье. Не держи зла, я… просто я такой есть. Дурак, — он собрался подняться, но вместо этого прильнул ещё ближе. — Но позволь напоследок тебе кое-что сказать. Я скажу, а ты забудешь, и мы больше никогда к этому не вернёмся, если продолжим разговаривать вообще. Я обещаю.

Её лоб едва размягчился, губы заинтересованно дрогнули, и отталкивать она не стала.

Айзек вновь замер, бешено думая, как сказать правильно. Боже милостивый, ведь никогда с признаниями девчонкам у него не было проблем. Но… ведь эта не девчонка, не восторженная болельщица. Это Нора. Нора Сойер — маленькая, боевая, скрывающаяся за множеством покровов, путающая следы, утаивающая свое «я» от всех.

«Ладно», — решительно подумал парень, — «чему быть — того не миновать».

— Ты мне нравишься.

Сердце опять пропустило удар — мучительно, остро и боязливо. Он обратил на неё взгляд, и увидел, как она настороженно наклонила голову, поджав губы в замешательстве. Опасающаяся, всклоченная, маленькая и дикая.

Айзек приблизился, и острая коленка всё-таки упёрлась в грудь.

— Нора, скажи же что-нибудь… — дыхание немного сперло, и становилось тяжелее от каждой секунды молчания. — «Да», «нет», «Иди нахер, Маккензи». Что-нибудь! Напоследок, перед прощанием.

К его величайшему удивлению, она робко и жалобно вздохнула, почти всхлипнула:

— Я не знаю, Айзек… Не знаю. Но, прошу, не уходи. Не надо.

Между лопаток словно хлестнул прут: до звона в ушах, с оттяжкой. Опять затеплилось, едва коснулось кончиков пальцев и отдало жаром в жилах.

— Ты не хочешь, чтобы я уходил?

— Не хочу. Я не хочу прощаться сейчас, вот так. И забывать о том, что ты сказал — тоже не хочу. Просто… Просто я не знаю. Не знаю, как правильно подумать и что мне делать, — она отвела взгляд и мягко опустила колено.

Айзек приблизился почти вплотную, едва не бодаясь с ней лбом, и взял в руку её ладонь.

— Я знаю, что делать. Нам нужно хотя бы пробовать, — он мягко потянул ее ладошку на себя. — Если мы вместе, и мир не страшен. Чего нам стоит попытаться перетерпеть этот город вместе?

Она грустно рассмеялась: тихо, горько и беззлобно.

— Сколько громких слов, Маккензи.

— А как мне до тебя ещё докричаться? Что сделать, чтобы ты услышала? Поверила? Пойми, я не хочу обманывать тебя, не хочу играть в эти идиотские держания за ручки на глазах у всего Вестербурга и зажимания в раздевалке для девочек. Больше не хочу, совсем. Нам не быть орлами, так что какой смысл ими притворяться?

Нора хмурилась, качала головой совсем недолго, хотя для Айзека эти мгновения вылились почти в целую вечность, прежде чем она молвила, кивнув:

— Давай попробуем. Но если ты опять пообещаешь с три короба и забудешь…

— Не забуду. Хочешь клятвы?

Она вжала голову в плечи и усмехнулась:

— Не надо. Мы не в романе Вальтера Скотта. Ты не Айвенго, я не Ровена. Ты Айзек, я Нора. Просто… просто останься со мной.

Для Айзека это стало дороже любого признания, крепче самой пылкой клятвы при луне. Это было самое дорогое приглашение, которое он когда-либо получал в своей жизни. Может быть, даже дороже билета в команду.

Положив рядом подушку, парень взял Нору за руку и потянул за собой на пол, она же позволила привлечь себя, уложив голову на здоровом плече, и подняла взгляд тёмных, серо-зелёных глаз. Там билось мягкое пламечко — немного застенчивое, трепетное. Убрав непослушную тёмную прядь со ее лба, Айзек коснулся его губами, приобняв девушку за талию. Сердце в груди колотилось гулко и радостно, а радиоприёмник тем временем завел новую шарманку. Вернее, старую, конечно. Старую, как мир.

Wise man said

Only fool rush in… .

Нора мягко улыбнулась, едва расслабившись в его руках. Айзек почувствовал себя еще немного счастливее.

But I can’t help

Falling in love with you.

Она прикрыла глаза, выдохнув спокойно, словно спала. Маккензи, глядя на ее лицо, не мог поверить, что ему так повезло. Звезды сошлись, наверное. После беспросветно-черной полосы наступила такая светлая, что он даже уже не злился на свои провалы. Нора провела рукой по груди, и вслед за ее пальцами побежали мурашки. Теперь выдохнул Айзек, прикрыв глаза. В плече отозвалось томной болью, но сейчас и она казалась сладкой.

— Как плечо? — спросила Нора, словно читая его мысли.

— Нормально, — отозвался Айзек. — Я привык.

— Может быть, сейчас можно снять повязку? — поинтересовалась девушка, приподнявшись. — Я потом могу заново наложить, если что. Я умею такие накладывать.

Маккензи приподнялся, взглянув на нее игриво. Она хотела его раздеть? Что ж, даже если и так, то она умело это скрывала за взглядом, выражающим искреннее беспокойство.

— А как твоя рука? — спросил он. — Повязка только для выхода, да? Сейчас можно снять.

Нора отвела взгляд и слегка повела уголком губ, шевеля левой рукой.

— Я сниму позже, — сказала она. — Это ерунда.

Она смущалась, едва хмурясь, а потом и вовсе убрала руку с его груди. Снова ей было страшно и стыдно.

— Я не боюсь вида шрамов, Нора, — сказал Айзек.

Она промолчала. Парень, вздохнув, тоже приподнялся и взял ее за левое запястье. Сойер сопротивлялась, совсем чуть-чуть.

— Я не причиню вреда, — пообещал Айзек. — Давай я сниму твою повязку, а ты снимешь мою?

Нора все еще молчала, но, наконец, подняла на него глаза. Руки из его хватки не отняла. Молчание было принято Айзеком за согласие. Он начал разматывать бинты. Аккуратно, как и обещал. Так, виток за витком, были размотаны пальцы, затем показались костяшки. Увидев край шрама, Маккензи не остановился и не заострил на нем внимание. Нора едва слышно замычала, перебирая пальцами, розоватая и едва прелая кожа слегка натянулась. Айзек отпустил ее руку и поднялся, чтобы положить бинты не на пол, а хотя бы на кресло. Оттуда же он взял один из пледов и постелил на ковер. Не валяться же им на полу, каким бы чистым он ни был.

Сойер еще сидела на том же месте, и посмотрела на Айзека, когда он сел напротив нее в очередной раз. Она еще разглядывала руку, и парень тоже взглянул на нее — совсем немного. Шрам на ладони с обеих сторон и вправду был кривым, а еще толстым — полсантиметра в ширину.

— Ты паришь руку под бинтами. Так заживать будет долго, — сказал ей Маккензи.

— И ходить мне с такой рукой на людях, да? — спросила Нора немного недовольно.

— Началась зима, в школе можно носить перчатки без пальцев, — парень пожал плечами. — А еще у твоего свитера длинные рукава, ты и так сможешь прикрыть полкисти, если пожелаешь.

Немного нахмурившись в задумчивости, девушка скоро выдохнула.

— Черт, не додумалась, — призналась она.

Айзек едва улыбнулся, опустив взгляд на секунду. Но скоро он поднял его обратно.

— Футболку снять не поможешь? — спросил он.

Нора помогла стащить ее с плеч и головы, пока Маккензи, кряхтя, ерзал и шевелил руками. А затем, пригладив волосы, он заметил, что Сойер старается не пялиться, поджав губы. Это вызвало у него смешок.

— Ты раздела футболиста, стоит ли стесняться дальше? — спросил он.

Нора, мигом растеряв свое смущение, шлепнула его футболкой по груди, а потом придвинулась ближе. Ее пальцы коснулись голого тела, и, Айзек готов был поклясться, он едва ли не застонал. Затем, когда натяжение бинтов спадало, а мышцы расслаблялись, ощущая дуновение теплого воздуха, он все-таки издал звук, но это было облегчение. Затем, когда дыхание Норы — едва прохладное — коснулась груди и плеча, парень взглянул на нее, сосредоточенную и осторожную. Ее взгляду предстала гематома — довольно большая, но почти зажившая.

— Вот видишь, я тоже не красавчик, — усмехнулась он, а затем неловко усмехнулся. — То есть, ты-то красавица. Я имел в виду, у меня тут тоже… Не идеальная кожа молочного цвета. Хотя твоя кожа идеальная. Ее не испортить всякими шрамами. В общем, ты понимаешь.

— Айзек, — Нора улыбнулась, глядя ему в лицо. — Ты сидишь тут, накачанный, загорелый, весь такой в форме, и переживаешь из-за какого-то синяка, который уже почти зажил? И еще сравниваешь его со шрамом?

Маккензи фыркнул под нос, и, положив руки ей на талию, потянул на себя. Нора едва не завалилась на него, от неожиданности схватившись за оба его плеча. Вспышка боли справа была проигнорирована — горячая ладонь Норы с ощутимым ребристым шрамом помогала ему успешно не обращать внимания на любой дискомфорт, перекрывая его желанием.

— Я не гений слова, — ответил он, глядя ей в лицо, которое сейчас было чуть выше его лица. — Стараюсь соответствовать, но получается раз через раз.

Сойер смотрела на него сначала удивленно, потом растерянно, затем с осторожностью, снова прислушиваясь. И в ее глазах снова появился блеск, опять там были те чувства — интерес, притяжение.

— Маккензи, — тихо сказала она ему прямо в губы. — Не надо никому соответствовать.

Айзек замер, еще сжимая ее талию сквозь свитер. Вот оно — то, чем она привлекла. Она никому не соответствовала, и не желала этого делать. Это было ему нужно. Так необходимо было поступать.

— Ах, Нора, — выдохнул он. И хотел сказать много чего. Поблагодарить, может быть. Выложить то, что было на уме. Вот только немного перепутал и выложил не совсем то. — Поцелуй меня.

Сойер замерла. На какое-то мгновение Маккензи даже подумал, что он напугал ее этим неожиданным напором и, боясь того, что она сейчас бросится от него прочь, напряг руки, не намереваясь отпускать ее. Но Нора вдруг улыбнулась, покачав головой.

— А что насчет того, что я не умею целоваться? — спросила она. — Чего это я должна тебя целовать?

— Ты хорошо справляешься, вообще-то, — кивнул парень, вскинув брови. — Но, если все дело в опыте, тогда…

Тихо рассмеявшись, Нора поцеловала его снова. Не так настойчиво, как в первый раз. Она постаралась быть более осторожной. Сейчас ей управляли не резкие порывы, а плавное нарастающее желание, снисходительность, веселье. Айзеку понравилось. Перед тем, как вовлечься в осторожный, всё ещё робкий, короткий поцелуй, он подумал, что сказал всё правильно. Его ладонь огладила мягкий, пушистый затылок, зарываясь пальцами в пряди. Он даже вздрогнул, почувствовав ладони Норы на теле: они с превеликим любопытством гладили грудные мышцы и очерчивали контур пресса, ловкая ладошка даже коснулась синяка — совсем невесомо, почти безболезненно. Айзек же наглаживал ладный изгиб талии, потихоньку пальцами приподнимая чёрную шершавую ткань свитерка.

— С каждым разом всё лучше. Продолжай практиковаться, — хитро улыбнулся Айзек, забираясь ладонью под свитер.

Нора едва вздрогнула, но улыбнулась, в её глазах заплясало немного насмешливое, игривое пламечко:

— Какой хитренький. А потом ты скажешь, что мне, должно быть, очень жарко, поэтому ты снимешь с меня одежду. Потом скажешь, что холодно, а ты согреешь меня лучше всех свитеров и пледов мира.

Айзек вновь был поражён в самое сердце, но уступать не собирался. Её слова были похожи на вызов, призом которого была, несомненно, она.

— Шерлок, но как?! — сказал он, наигранно удивляясь. Было одновременно смешно, и вожделенно. Хотелось чего-то большего, чем поцелуи на пледе. Чего-то, что удивит её, откроет что-то новое в самой себе.

Нора, едва прищурив глаза, едва не прижалась губами к его подбородку и пылко шепнула, ухмыляясь:

— Элементарно, Ватсон, — и легонько клюнула в подбородок, в синяк.

Айзек резко навис над ней и накрыл резким, слишком горячим поцелуем, чтобы она не успела испугаться. Нора пискнула, а потом чуть прогнулась, когда широкая ладонь задрала свитер и провела по животу, будто кошку гладя.

Когда Айзек Маккензи отстранился, то едва не задохнулся от нахлынувшей тёплой волны, почти не умер от умиления при виде её огромных заблестевших оленьих глаз — испуганных и смущённых. Мягкие карминовые губы едва задрожали, тонкое дыхание стало шумным, а грудь и живот начали вздыматься чаще. Опять ей стыдно, вновь страшно.

А у него же внутри жарко, забилось сердце ещё быстрее, тоже начала вздыматься грудь, дыхание тоже стало неспокойным и шумным. Но она всё равно боялась, прижав руки к груди, будто стараясь защититься.

Айзек вновь назвал себя дураком. Нетерпеливым идиотом, который опять на грани того, чтобы всё испоганить своими неуместными забавами и эгоистичными желаниями.

— Нора, я… Я не причиню тебе вреда. Пожалуйста, не бойся. Я постараюсь, обещаю.

Она отвернулась, тяжело вздохнув и сжав кулаки, тихо всхлипнула и поджала ноги под себя.

У Айзека всё внутри сжалось, чувство это было смешанным: и страх испугать её, сделав что-то не так, и восхищение, любовь к её робкой стороне, и признание за такое доверие. Никто не видел такую Нору Сойер — даже она сама. И поэтому Айзек чувствовал, что этот миг — особенный. И этот вечер — несомненно особенный тоже.

Ничего такого у него в жизни ещё не было. Были девочки, как и пророчила Хэзер, но все они были рады ему, сладко улыбались и больше игриво, чем застенчиво, отстранялись от него на свиданиях, маня к себя пальчиком. Облизывали напомаженные губы и заливисто смеялись, когда он щекотал их шеи поцелуями. Игриво закидывали ногу на ногу, и короткие юбки обнажали их стройные бёдра, ведь с кем попало Айзек водиться не желал. Сами хотели и сами льнули к нему, размазывая на его щеках и груди разноцветные помады: от бледно-бежевого и карминового — до почти чёрного. Всё было. И оно было неплохо, временами — даже очень хорошо. Но не так, как сейчас: на мансарде, под старое радио и на разноцветных пледах. Никто не глядел на него оленьими мокрыми глазами и не прижимал столь беззащитно руки к груди.

Это была Нора Сойер — робкая и с влажными глазами. Та самая таинственная сторона Луны, которую никто не видел. И ради этого, пожалуй, стоило пережить все те беды, в одночасье упавшие на его плечи. Совсем немного жертвенности во имя чего-то большего. Странная превратность судьбы.

— Нора, если не нужно, скажи прямо. Я не буду настаивать. Я же обещал. Нора, на этом весь свет клином не сойдётся, понимаешь?

Она подняла на него взгляд. Пламечко в её глазах задрожало, как на ветру, а с уст сорвался шумный вздох. Нора смотрела долго, пытаясь найти подвох, самый подлый обман, злую насмешку. Но не нашла ничего, кроме заботы и влечения — здорового и бесконечно честного. Смущённо нахмурившись, она, наконец, кивнула:

— Я верю тебе. Я… — она прикрыла глаза, стараясь утихомирить дыхание. — Я верю, что ты постараешься. Я верю, что на этом всё не закончится.

Айзек почувствовал тёплый прилив, захлестнувший сердце, как волна — косу, и, было, прильнул к мягким устам, как Нора остановила его, положив палец ему на губы.

— Если вздумаешь меня обмануть, до выпуска ничего тяжелее кружки поднять не сможешь. И детей никогда уже не заведешь.

Её голосок звучал тихо и совсем не грозно, и Айзек даже засмеялся: негромко, трясясь всем телом и утыкаясь носом в её шею. Кожа у неё мягкая, нежная и солоновато-взмокшая. По ней приятно водить губами, тихо целуя. Айзек целовал медленно, осторожно, едва касаясь губами, чтобы не оставить засосов, от которых утром она явно будет не в восторге. Чтобы дать ей нечто большее, чем безыдейный и спонтанный трах с бывшим ресивером.

Нора попыталась приподняться под ним и опустить руки вниз, к свитеру, но Айзек мягко остановил её слишком резкий, но столь трогательный жест и сам стал стягивать свитер с тела. Хотелось резко, пылко, но вывих всё ещё давал о себе знать подлым жжением и тупой болью. Поэтому Айзеку Маккензи пришлось медлить до нудящего зуда по всему телу, постепенно обнажая всё больше и больше молочной белизны, пока Нора, не взяла инициативу в свои несмелые в такой момент руки. Швырнув одежду в сторону, она, оставшись в белом простеньком лифчике, завела руки за спину и выверенным движением расстегнула застёжку. Всё это время Нора стыдливо отводила взгляд.

— Посмотри на меня.

Нора, помедлив, посмотрела неуверенным взглядом, густо краснея, и несмело постаралась прикрыться. Айзек остановил маленькие ладони на ключицах и посмотрел на неё всю, выпрямившись. Смущённая, шумно дышащая, с зардевшимися щеками и нагой, девичьей, едва-едва оформившейся грудью, с проглядывающими контурами рёбер. Хрупкая, как одна из фарфоровых статуэток на камине.

— Ты очень красивая, Нора, — прошептал Айзек ей на ухо, огладив больной рукой рёбра и талию, вниз к бёдрам и обратно. Он не врал, говорил, как есть, часто дыша и слушая, как в висках отдаёт стук сердца. Айзек поцеловал её в переносицу, убирая со лба непослушную тёмную прядь. Нора ничего не ответила, а потом сладко вздохнула, чуть прогнув спину, пока Айзек Маккензи целовал грудь и живот, мягко ладонью гладил грудку с затвердевшей ягодой соска, водя подушкой пальца по чувствительной светлой плоти.

— О-о-х!.. — сорвалось с её губ, когда Айзек слишком сильно прикусил сосок, маленькое тело резко вздрогнуло. Сам Айзек вновь едва не умер от её птичьего писка, сильно сжав вторую грудь — мягкую и прохладную. Девушка вздохнула и вцепилась пальцами в его предплечье. Юноша сразу же разжал ладонь и ласково огладил белую кожу, потеплевшую под его пальцами. От Норы пахло чем-то пряным и диким, первобытным и естественным, от чего в паху всё тяжелело и тлело. Только развороши прутом — и вспыхнет, затмив разум.

Жарко и мучительно, хоть открывай окно и впускай на мансарду мороз. Айзеку хотелось поторопиться, дорваться до её бёдер и овладеть. Но, всё ещё умудряясь мыслить ясно, он запрещал себе, потому что ласковые и игривые девчонки остались в прошлом. Есть робкая и невинная Нора Сойер, для которой этот вечер — событие.

От странного, забытого волнения пальцы Айзека едва слушались: он едва не вырвал с корнем ширинку её джинс. Как он и думал, под ними оказались тонкие ножки в тёмных плотных чулках и белая полоса кожи, пролёгшая до белого белья с машинным незамысловатым кружевом.

Между точёных бёдер было мягко и жарко, а кожа на беленьких ляшках была прохладной. Нацеловывая её — влажно и громко — Айзек игриво смотрел на красную Нору, отчаянно жмурившуюся и сжимающую ладонью плед. В очередной раз припав губами к коже, парень не сдержался и всё-таки укусил — легонько, едва касаясь зубами. Нора сдавленно простонала и посмотрела на него: удивлённо и даже немного дико, а потом пискнула, стараясь быть строгой:

— Ты оставил засос?!

Айзек усмехнулся, огладив алеющий маком засос подушкой большого пальца, и хитро подмигнул:

— Ну, совсем немного, — а потом болезненно воскликнул, морщась, даже слёзы на глаза навернулись — Нора пихнула коленкой в больное плечо. Не лягнула, конечно, но приятного было мало. — Ух, мне же больно! — Айзек отвернулся и постарался утихомирить дыхание. Боль немного отрезвила и остудила пыл.

Привставшая Нора сначала ничего не ответила: только выразительно нахмурилась, но совсем скоро сменила мимолётный гнев на милость и, сев напротив юноши на колени, сказала:

— Извини, — она аккуратно поцеловала его в подбородок. — Это того не стоило. Я неправа.

Айзек посмотрел на неё едва обиженным взглядом, но заприметив, как виновато бьётся пламечко в этих больших тёмных глазах, обижаться передумал. Это же ведь Нора Сойер — дикая и растрёпанная, почти нагая и бесконечно открытая.

Нора. Милая Нора. И как же тебя такую не простить?

Айзек поцеловал её уже более игриво и настойчиво, давая немного свободы огню, засидевшемуся в тлеющих углях, не требуя от Норы каких-либо ответов. Это даже сделало её смелее, как будто, если бы она не сделала ему больно, то продолжала бы лежать на пледах беззащитным агнцем да всхлипывать и постанывать. И Айзека это распалило ещё сильнее. В мозгу даже мелькнула фантазия маленькой вспышкой: они дерутся до крови, и Нора забирается на него, дико смеясь и царапаясь, как дикая кошка. Прикрыв глаза, и огладив ладный контур талии, Айзек решил, что они оставят это на потом. И тот вечер, как и этот, безусловно, тоже окажется особенным.

— Я хочу помочь тебе снять чулки.

И Нора вновь стушевалась — совсем на мгновение, но, устроившись поудобнее, вытянула тонкую ногу, вытянув стопу в носок. Маккензи, улыбнувшись, сначала провёл пальцами по коже, потом ниже и ниже, не останавливаясь на резинке и задержавшись на мгновение на остром колене, ухватился за самый кончик большого пальца и легонько потянул. Ткань змеёй тёмной медленно сползла по ножке. Девичья икра была и впрямь тонкой без всякой иллюзии чёрного цвета, и с лёгкостью могла уместиться в его руке, а щиколотки и того были тоньше и изящнее, как у лани. Нора довольно улыбнулась, наблюдая за зачарованным взглядом Айзека, и медленно покрутила стопой, будто невзначай коснувшись кончиками пальчиков его локтя. Маккензи засопел и резко стянул второй чулок, после чего стиснул зубы от боли, ведь, дурак, сделал это правой рукой, совсем потеряв голову от Нориных метаморфоз. Но это мелочь — досадная и незначительная, отдающая противным жаром, но легко забывающаяся, особенно когда Нора понимает, почему он немного морщится, и стремится утешить поцелуем.

А ведь действительно, с каждым разом у неё выходит всё лучше и лучше…

Вновь оказавшись спиной на пледе, Нора, ласково улыбаясь, самостоятельно потянулась к паху Айзека и, перед тем, как расстегнуть тугую пуговицу, коснулась его между ног, легонько надавив ладонью на твёрдый бугор. Ручка гладила и давила, пока влажные глаза Норы Сойер блестели от игривого любопытства. У Маккензи сначала всё внутри спёрло, а потом вырвалось хриплым грудным стоном. «Издевается, кошка! — блаженно сокрушился про себя он, целуя тонкую шею и забираясь рукой под белую ткань с простым машинным кружевом. — Ну подожди-подожди, я тебе потом всё припомню!».

Нора сладко простонала и выгнулась, обхватив шею Айзека руками. Юношеские пальцы ловко умело гладили и ласкали, то прижимаясь к плоти пульсирующей, то скользя по плоти влажной. Девушка постанывала и подавалась бёдрами вслед за пальцами, пока те выводили медленные широкие круги, его вторая рука накрыла её ладошку. Нора еле слышно зашипела, когда палец всё-таки проник внутрь, где ещё жарче и влажнее, и напряглась, Айзек громко зашикал, успокаивая, и легонько повёл рукой. Девичье нутро сжало палец, пришлось уговаривать Сойер расслабиться и посчитать до десяти. Айзеку казалось, что она сбивалась несколько раз, но, когда девушка всё-таки расслабилась, он решил, что разгорячит её более привычным путём, что так хорошо им знаком. И никакая боль в плече из-за выгибаемой руки, скользящей между беленьких бёдер, уже не могла отрезвить его. Уж слишком высокие постанывания Норы, её запах и жар пьянили.

Совсем чуть-чуть, ещё немного, и можно потерять голову.

Оставив девушку, Айзек едва подрагивающими пальцами достал из кошелька маленькую квадратную упаковку.

— Ты носишь презики в кошельке? — она глупо хихикнула, проведя стопой по пледу, прямо между его ног.

Айзек невозмутимо (почти — воспоминания о ладошке, с рьяным любопытством трущейся о его член, не спешили уходить) приподнял бровь:

— Можем и так. Но за себя я не ручаюсь.

Нора, приподнявшись, взяла упаковку и вскрыла её, после чего вернула её парню, укладываясь обратно. Она была уже посмелее, напористее, была похожа на ту самую Нору, с которой впервые он поцеловался в пьяном угаре, но в её глазах робкими искрами теплилось ещё что-то. Страх. Испуг, навязываемый не одним поколением женщин друг другу. Айзек этот страх знал и видел, неоднократно боролся с ним. И Маккензи решил, что будет в этот раз поступать ещё осторожнее, чтобы не спугнуть, не утратить такого трогательного доверия.

— Давай не будем проверять тебя. Просто натяни это la merde*.

Он широко раскрыл лаза и посмотрел на неё, будто видел в первый раз. Мурлыкающий французский, сказанный таким отчаянно-строгим тоном ударил под ребра дурманом и пополз вниз, давя на пах ещё сильнее.

Наверное, Айзек впервые в жизни по-настоящему смутился, когда натягивал «резинку» (или, как изящно выразилась Нора, la merde) под её пристальным взглядом. Всё это время она только шумно дышала и смотрела во все глаза, в глубине всё ещё теплился тот самый страх рыжими искрами. Дикая кошка-Нора опять спряталась, и вновь появилась Нора-агнец, которая смущается всякого проявления какой-либо сексуальности. Айзек сто раз солгал, если бы стал придирчиво выбирать между двумя Норами. Они обе прекрасны. Они обе и есть та Нора Сойер, посочувствовавшая ему в школьной столовой, пригласившая его на мансарду и пылко, без оглядки поцеловавшая его.

Пристроившись между бёдер, юноша посмотрел ей в глаза и, поцеловав в переносицу, сказал:

— Можешь закрыть глаза. И постарайся расслабиться. И… не бойся, хорошо?

Нора неуверенно кивнула и крепко-крепко зажмурилась. Айзек накрыл её уста поцелуем, подхватил под бёдрами и начал аккуратно подаваться вперёд. Плечо заныло ещё сильнее, а Нора заскулила. Стало влажно, туго и тесно, дыхание перехватило и мир, кажется, опять исчез. Только всхлипывающая и поскуливающая Нора и её жар, и худенькие бёдра, стиснувшие его. Он думал сказать, что всё будет хорошо, но вместо этого только поцеловал белый лоб и, помедлив, толкнулся. Нора ответила писком и вцепилась пальцами в подушку. Она приняла его не сразу, шумно дыша и всхлипывая, а Айзек никуда не торопился.

Ведь как ради Норы, милой Норы Сойер не потерпеть?

Когда юноша вновь толкнулся — всё так же мучительно-медленно и до кусающей боли в плече, Нора неумело и робко ответила ему, высоко простонав. На второе его движение — уже более смелое — она выгнула спину. Тёмные локоны разметались по тёмно-бордовой наволочке, несколько прядей прилипли к маково-красным щекам. С каждым толчком, становившимся более и более смелым, Нора стонала и сильнее сжимала плед ладонью, жмурясь и запрокидывая голову. Айзек прильнул к её белому горлу, потом поцеловал кончик подбородка и громко простонал, в очередной раз вильнув бёдрами — нетерпеливо, до боли сжав пальцы на белой взмокшей коже. Нора взвизгнула и выгнулась ещё сильнее, почти как кошка.

Айзек всё это время смотрел, стараясь часто не жмурится от нахлынувшего жара и пытаясь запомнить всё-всё: и изгибы, и тёмные пряди на бардовой ткани, и маленькие ладони, сжимающие подушку, и мягкие губы, которые она то облизывала, то грызла. И никакая боль в руке уже не могла помешать потерять голову.

Нора громко стонала, сжимала ноги на его виляющих туда-сюда бёдрах, пыхтела, приподнимая голову для поцелуя. Айзек ни в чём не отказывал, чувствуя её незамысловатые искренние желания, всё больше и больше забываясь в ласковом огне, выгибая спину и постанывая с Норой почти в унисон. Ему показалось, что она простонала его имя: тонко, прерывисто, кусая губы. Айзек простонал ей имя в ответ и сделал толчок. Нора ответила… И он уже ни о чём не думал, совсем потеряв голову.

Только стоны и громкое дыхание, только «Нора!..», срывающееся с уст, и «Айзек!..».

Затрясло, запульсировало и отдало гулом и гудением в голове. На миг вспыхнула яркая туманность, в тот же миг угаснув, и всё утонуло, осталась только мягкая щека Норы, в которую он ткнулся носом, расслабленно рухнув на плед. Парень, млея от её быстрого дыхания, наглаживал ладонью её всё ещё напряжённый живот. И это показалось ему странно. Обычно девчонки были мягкими и вялыми, а Нора всё ещё лежала взвинченная и редко подрагивала и дёргалась, как будто…

— Ты… ты ещё не?..

Она подняла на него мокрый и обиженный взгляд. И Айзек понял окончательно.

Приподнявшись и усевшись, он, потянул Нору на себя, попросив сесть к нему спиной между его ног. Нора, сначала капризно и обиженно отнекиваясь, лениво устроилась в его ласковых объятиях, а потом… застонала, выгнувшись и широко разведя худенькие ножки. Податливо подмахивала бёдрами, облизывалась и иногда высовывала кончик языка. Айзек целовал растрёпанную макушку и сжимал маленькую прохладную грудь. Совсем скоро Нора забилась в его руках, плаксиво всхлипывая и хлюпая носом, пока его палец настойчиво выводил торопливые круги. Одной ладонью она сжала плед, второй — оцарапала правое предплечье. Замерев совсем на секунду, девушка обмякла, тесно прильнув к загорелой груди, вытянула ноги и облизнула губы.

Маккензи мягко и аккуратно улёгся обратно на подушку, увлекая за собой разомлевшую Нору. Сердце громко и стремительно билось, пусть дыхание и уже пришло в норму. Оно — шальное — колотилось больше от волнения и чувств к Норе Сойер — трогательной и удивительной.

Что-то тихо проворчав, девушка перевернулась на живот и подползла повыше, коснувшись своей промежностью его, и устроилась прямо на груди. Глядя из-под мокрых ресниц, она поцеловала синяк на нешироком подбородке. Айзек, усмехнувшись, посмотрел на её личико: в мягком свете нежно-красное, как небольшое яблочко, с мокрыми щеками и большими тёмными глазами, в которых ласково мерцали светлячки. Маккензи не стал задавать каких-либо вопросов, шутить и заводить каких-либо разговоров — не хотелось. Хотелось лежать вот так, гладить её мокрые щёки и взмокшую спину — плавную и тёплую.

— Нора, поцелуя меня, — усмехнувшись, попросил Айзек Маккензи и уже приготовился сделать губы трубочкой, как охнул: цепкая ладошка, проведя по прессу ноготками, лениво скользнула к промежности и едва сжалась.

— Всенепременно, Айзек Маккензи, но только после того, как ты спустишься и избавишься от этого la merde, — промурлыкала Нора. В её глазах всё ещё мерцали светлячки, но губы были растянуты в лисьей, хитрой улыбке.

У него внутри опять всё перехватило и забилось. Не став задумываться, от чего — от удивительной двойственности Нориной натуры, от её лениво-озорной ручки на паху или французского — ему стало по-особенному хорошо, Айзек послушался: поднявшись, голиком под вмиг стушевавшийся взгляд Норы он отправился вниз, избавляться от la merde.

Когда он вернулся, Нора уже закуталась в плед и устроилась на полу, как птичка в гнёздышке. Окинув его мерцающим светлячками взглядом, она кивнула на включенный телевизор, светящий монотонным экраном. Когда свет погас, Айзек улёгся с Норой и обнял её за талию, она же неуверенно уложила ладони ему на грудь, в очередной раз очертив пальчиком резкий контур мышц.

— Ты пинаешься? — спросил он тихо, глядя на мансардное окно, цветшее морозным узором.

— Не знаю, — она легонько повела плечиком. — А ты?

— Ну, другие жаловались на то, что я одеяло на себя тяну постоянно.

— Если удумаешь, я тебя лягну. Из принципа.

Айзек ухмыльнулся и посмотрел на неё — едва различимую во мраке.

— Но я же лучше любого пледа на земле.

— Не обольщайся. Я пну тебя в плечо. Дотянусь и пну.

— Моё лицо окажется между твоих ножек.

Айзек ухмыльнулся и в туже минуту выдохнул — Нора несильно лягнула его острой коленкой.

— Ух!.. Шантажистка!

— Провокатор.

Тихо рассмеявшись, Айзек поцеловал её в лоб, на ночь. Нора, с секунду подумав, клюнула его в нос.

Прикрывая глаза и оглаживая спину Норы перед сном, Айзек думал, что это всё — одна большая превратность судьбы. Думал, что немного повзрослел. Думал, что теперь он по-настоящему не один.

Они жались друг к другу, как котята, всё так же оставаясь неугомонными Айзеком Маккензи и Норой Сойер. Во сне он всё-таки тянул плед на себя, а она иногда пиналась, пока невыключенное радио тихо распевало песни.

Oooooh wee goes the storm

Why should he worry when he's nice and warm

His girl by his side and the lights turned low

He just says, let it snow, let it snow.

Просыпаться было подобно выныриванию из воды. Гул на фоне стал громче, а потом стало отчетливо слышно шум. Айзек точно не понял, в какой момент это произошло. Он просто глубоко вдохнул и открыл глаза. Пару бесконечно долгих секунд он вспоминал, где находится и что происходило вчера, а потом сонно замычал и потер лицо правой рукой. На мансарде было тихо и темно, воздух был не таким спертым и душным, каким казался вчера перед самым погружением в сон. Откуда-то несло запахом орегано. На груди было легко. Парень пошарил левой рукой — ничего, кроме пледа, не нащупал. Затем он приподнялся и пошире раскрыл глаза — никого не рассмотрел в тусклом свете от открытого люка. Вот, что его разбудило — странное чувство одиночества. Норы рядом не было.

Айзек огляделся в поисках одежды, нашел ее на кресле. Он едва натянул штаны и уже собирался вставить в них ремень, когда внизу послышался хлопок двери. Маккензи тут же решил спуститься вниз на звук, и его мало страшило то, что он может встретить там не только Нору, но еще и уважаемую ей Марту Даннсток или же того Рэма. Сколько лет было этому парню? Когда он появлялся на парковке, прощаясь с Норой, на вид ему можно было дать шестнадцать. Скорее всего, он заканчивал среднюю школу в этом году. И, думая о нем, Айзек не ревновал, совсем-совсем, да! Абсолютно нет!

Тем не менее, Айзек накинул на плечи один из пледов, чтобы не сверкать голым торсом на виду у кого-то из взрослых, а потом показаться им наглым уродом, который соблазнил их маленькую дорогую Нору. В таком виде он спустился вниз, при этом так торопясь, что умудрился стукнуться лбом. И тут же он столкнулся с удивленным взглядом Норы Сойер.

Одетая, собранная и вполне бодрая, она уже стояла у лестницы, положив руку на перила, и смотрела на него с приподнятыми бровями.

— Доброе утро, — сказала она.

— Разве доброе? — Айзек улыбнулся, снова потерев глаз.

Он-то знал, что на голове наверняка гнездо и на лице отпечаталась ткань подушки. А еще он был полуодетым. И из-за этого он чувствовал себя немного неловко, если сравнивать с Норой, стоящей напротив. Она нахмурилась, явно не понимая, к чему он клонит. Или же надумала себе что-то другое. Прежде чем она успела бы расстроиться, Айзек выдал:

— Я проснулся без тебя, — и из-за хриплого голоса интонация стала похожа на капризную, немного обидчивую.

Он прозвучал, как маленький ребенок. Теперь стало едва стыдно. Но девушка снисходительно усмехнулась, ее взгляд потеплел. Она подошла ближе.

— Я проснулась слишком рано. И, как бы мне ни хотелось, я не могла проваляться с тобой до самого звонка будильника, — сказала Нора.

Она прикоснулась к его руке, придерживающей одеяло, а затем встала на носочки, чтобы его поцеловать. Айзек услужливо наклонился вниз. Нора едва клюнула его в губы и заглянула прямо в глаза. Айзек улыбнулся шире, а потом подавил зевок.

— Тебе нужно в душ, — усмехнулась Сойер. Он кивнул в ответ. — Ты останешься на завтрак?

— Если угостишь, — ответил парень. — И в школу с тобой пойду. А ты думала, что я соберусь и выскочу из дома?

Он усмехнулся, но вдруг понял, что шутка не удалась — Нора и впрямь так думала. На полном серьезе. Вот черт.

— Думала, я тебя брошу? — нахмурился Айзек.

Нора взглянула виновато, едва поджав губы. Маккензи вздохнул, а потом приобнял ее левой рукой.

— Не брошу, — уверенно сказал он. — Не оставлю, правда.

Нора смотрела с надеждой, все еще молчала. Парень улыбнулся снова, а затем закутал ее в плед на своих плечах.

— Сойер, я свой второй шанс не упущу, — сказал он. — Не смей даже сомневаться.

Наконец стало видно, что она чувствует облегчение, а вместе с этим — решимость и верность. Горящее пламя вспыхнуло в ее глазах, затем она обхватила руками его отекшее после сна лицо и снова поцеловала в губы.

— Не буду, — сказала она. — А теперь вали в душ, ты, es sale*.

В груди зашевелилось довольное чудовище, которое теперь повиновалось только Норе Сойер. И это чудовище заурчало, выпустило когти и сонно прищурилось, услышав мурчащий язык, на котором она, он был уверен, витиевато его обозвала.

— Я люблю, когда ты говоришь на французском, — тихо сказал Айзек, с неохотой выпуская девушку из своих объятий.

— А я люблю, когда ты держишь свое слово, — девушка усмехнулась и позволила себе на секунду побыть в его крепких и горячих руках.

Айзеку стало очень хорошо, он выдохнул облегченно, поцеловав Нору в макушку. Пусть мышцы ныли, пусть хотелось спать, пусть впереди лежали всякие трудности, с которыми он еще не привык сталкиваться. Впервые все это казалось ерундой, когда рядом была та самая девчонка из столовой, которая часто носила черное, прятала свои шрамы, изысканно хамила и верила во что-то хорошее.

* * *

Примечания* * *

*1 — дерьмо

*2 — чертов грязнуля

______________

Прощальный пост, как и бонус, вышел очень большим, так что он в двух частях. Не поленитесь, если хотите узнать, как иначе мог закончиться фанфик, кто мог умереть и оказаться злодеем, какие сцены я вырезала и буду ли я дальше писать по Хэзерс.

Арт от Анны Лавровой — https://m.vk.com/wall-165657715_146

Прощальный пост:

https://vk.com/wall-165657715_157 — часть первая

https://vk.com/wall-165657715_156 — часть вторая

Отдельная благодарность Анастасие Радижевской, которая писала эту главу со мной, а еще с самого начала оставалась моим фанатом❤