Ученица мастера марионеток (гет)

Мёрзлая земля не особо поддаётся, и наёмный рабочий довольно громко высказывает об этом своё мнение. Лопата то и дело звонко ударяется об лёд и с хрустом отрывает куски белёсого грунта. Холодно. И пусто. Зачем я здесь стою?.. Так, чтобы этот незнакомый человек не увидел меня. На сегодня только одна могила. Пальцы уже окоченели и совсем не чувствуются. А я не вижу смысла их отогревать.

Дом высится неподалёку безликим серым пятном. Он окончательно опустел. Теперь в нём, словно в склепе. Остались только мертвецы. Мертвецы… И, наверное, я тоже…

Никто не придёт. Никто не спасёт. Никто не протянет руку. Этот мир столь же холоден и грязен, как мёрзлая земля под моими ногами. Люди?.. Просто свора глупцов с дикими представлениями и стандартами…

Ждать помощи от них? Глупо. Они… Разве что камень кинут. Или плеснут святой водой. В этом месте для меня этого самого «места» они не нашли. И даже не захотели искать. Повесить дурацкий ярлык и выгнать прочь. Вот и весь спектр их желаний.

Чёртовы взрослые. Всё было глупым обманом. Зачем и для чего?.. К чему было так рвать жилы и ударяться до фанатизма в медицину?.. Если всё кончилось вот так. День ото дня резать мертвецов до дрожи в окоченевших пальцах и полуобморочного состояния, чтобы просто съесть кусок хлеба?..

Я не понимаю. В груди что-то болезненно сжимается. Лопата звонко ударяется о мёрзлую землю в последний раз, и наступает тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием рабочего, выбирающегося из ямы. На мгновение наши глаза встречаются, и мужчина делает резкий шаг назад, едва не упав обратно. Да, конечно. Я не вызываю, кроме страха, ничего… Для всех я ёкай… Привидение.

— Вы уже закончили? — тихо осведомляюсь у него.

— Э-э… — растерянно осматриваясь по сторонам, рабочий отступает ещё на пару шагов от меня и свежевырытой могилы.

— Он не придёт, — поймав испуганный взгляд на дом, отмечаю я и делаю несколько шагов к могиле. — Вы её копали для него…

— В смысле?.. — наконец-то собирается с мыслями рабочий, застывая на месте.

— Умер, — пока деревенский не отошёл от новости, приближаюсь и осматриваю работу. — Уже три дня как, — что ж, яма и впрямь добротная. Рабочий постарался на совесть.

— Так это… — мужчина всё так же растерянно переводит взгляд то на два рядом стоящих надгробия, то на меня. — А родственники-то у него есть?.. Кто его хоронит-то тогда?..

— Я, — разминая в пальцах комок мёрзлой земли, поворачиваюсь к дому. — Теперь за него буду я, — в груди всё сворачивается тугим жгутом. Но не более. — Идёмте, пожалуйста.

Мужчина медлит. Его дыхание с головой выдаёт его тревогу. Страх. Он испытывает передо мною страх. Делаю ещё пару шагов и слегка поворачиваю голову в его сторону. Тяжёлый протяжный выдох… И хруст мёрзлой травы под грубыми башмаками. Холодный силуэт дома становится всё ближе.

— Значит, ещё не опоздал, — постукивая окованным носком сапога о ступеньку, выдыхает с облачком пара стоящий на крыльце надзорный.

— Здравия желаю, Кэйташи-сан, — резко приободряется рабочий, тут же стараясь встать поближе к подпирающему стену блюстителю порядка.

— Здравствуй, Кимура-сан, — пожав ему руку, Мураками медленно отлепляется от стены и подходит к ещё закрытой двери в покойницкую.

В морозном воздухе повисает густое молчание. Пальцы еле шевелятся, и замок поддаётся с трудом. Они ждут. Но вот дверь долгожданно издаёт уже знакомый скрип и открывается, позволяя войти в чуть более тёплое помещение покойницкой. Привычный щелчок выключателя и приёмная наполняется ярким холодным светом. Дверь повторно скрипит, когда Кэйташи-сан её прикрывает за собой.

— Лёгкий какой, — изумляется рабочий, на пару с Мураками подхватывая скромный чёрный гроб. — Пустой он, что ли?.. — взгляд мужчины ошарашенно останавливается на мне.

— Почти, — устало пожимаю плечами в ответ.

— Кимура, много вопросов ты задаёшь, — хмуро одёргивает его надзорный. — Она тут прозектор, ей виднее, как кого хоронить.

— Она?.. — рабочий спотыкается на ровном месте, опасно накреняя гроб. — Кто?..

— Новая хозяйка этой богадельни, вместо старика будет, — выравнивая положение ноши, вздыхает Кэйташи. — Столько переполоху было в деревне, а ты и в ус не дуешь.

— Так это что, правда, что старик преставился? — уже на улице тихо интересуется Кимура-сан.

— Правда, — звонко похрустывая изморозью, отзывается Мураками. — Он уже считай почти год, как слёг. Так что ничего удивительного.

— Как это год?.. — опять резко остановился рабочий. — А кто ж тогда всем этим, — мужчина мотнул головой в сторону могил, — занимался тогда?.. Да и соседские ведь весь год ездили, как к себе домой… — опасливый взгляд на дом.

— Она, — тяжело выдохнул надзорный, начиная движение.

— Этот призрак ребёнка? — пытаясь подстроиться под шаг Кэйташи-сана, тихо шепнул Кимура, явно полагая, что я не услышу.

— Живая она… — как-то не особо уверенно также тихо отозвался Мураками.

Повисла зловещая тишина. Деревенские странно притихли и так в молчании донесли гроб до свежей ямы, неспешно опустив его на её дно. После чего надзорный выдал рабочему оплату и отпустил. Этому последний был несказанно рад и тут же припустил подальше с кладбища.

— Спасибо, что пришли, Мураками-сан, — мёрзлая земля обожгла пальцы.

— Не за что, — стянув с руки перчатку, надзорный также набрал горсть могильной земли.

Он явно ждал, что я сделаю это первой. Но… Почему-то для столь простого движения мне пришлось прикрыть на мгновение глаза и медленно выдохнуть. И только тогда комья покинули мои пальцы, с глухим стуком ударившись о крышку гроба. Вслед за мной пару горстей бросил и Кэйташи-сан. После чего взялся за лопату и перекидал всю свежевырытую землю обратно в могилу, не забыв как можно плотнее прикопать каменное надгробие, что лежало рядом надписью вниз.

А я лишь молча стояла и не могла пошевелиться. В ушах всё ещё звучал этот тихий стук земли о дерево. Так хотела свободы… Но когда получила её, оказалось, что на вкус она горькая и сводящая от голода желудок. Холодно. До безумия.

— Все три писала ты?.. — хмурое лицо надзорного совсем помрачнело, а пальцы мерно водили по вырезанной на камне надписи.

— Да, — неопределённо повожу плечом. — И к погребению… готовила тоже я.

Обтянутая перчаткой кисть прикрыла перекошенное лицо. Опять в морозном воздухе повисла густая тишина. Мураками то молча качает головой, то сжимает кулак свободной руки, но лица своего мне не показывает.

— Хочешь, я скажу, что ты на пару дней взяла перерыв? — наконец выдыхает он с белёсым облачком пара.

— Нет, Мураками-сан, — пытаюсь растянуть губы в подобии улыбки. — Я не хочу умереть от голода… Да и налог скоро платить надо…

— Хорошо, — хрипло отзывается надзорный. — Мне пора…

Стараясь не смотреть мне в лицо, он спешно поднимается и уходит. Когда звон его окованных сапог затихает, я бросаю последний взгляд на третье надгробие с фамилией Мизуки. Вот и всё. Растираю онемевшие пальцы. Мне тоже хватит тут стоять.

Пальцы на ногах болезненно сводит при каждом шаге. Конечно. Босиком в такую погоду ходить уже не стоило бы… Но старая обувь развалилась, да и была к тому моменту совсем мала. А на новую денег не хватало. И навряд ли хватит теперь…

Моя прежняя тюрьма — старый дом, встретила меня холодом и темнотой. Хотя на улице ещё день… Словно в гробу. Кругом одни мертвецы. В покойницкой и на кладбищенской земле. Да и сама я для окружающих тоже — Нежить…

Холодно. Разве что пронизывающего ветра нет. Развожу огонь в камине. Есть совершенно не тянет. Просто погреться. Хоть немного.

Блёклые отсветы отражаются в ростовом зеркале, что я задвинула в дальний угол, когда слёг старый хрыч. Когда конечности немного отходят, поднимаюсь и подхожу к так любимому мамой предмету, всматриваясь в отражение.

Совсем бледная. Сильно исхудавшая. С давно залёгшими под глазами тёмными кругами. Я уже не человек?.. Пальцы касаются холодной поверхности. Кто я теперь?.. Волосы, как у них… Глаза, как у них… И ничего от мамы. Кровь Мизуки заглушила все её черты. Кровь тех, кто сотворил со мной это. Как же раздражает!

Заношу кулак… Но останавливаюсь, так и не коснувшись чёртовой стекляшки. Нет. Его любила мама. Мама… Прикрываю глаза. Просто накрою тканью, как и прочие предметы в доме, чтобы меньше пылились… Набрав в грудь побольше воздуха и тяжело выдохнув, покидаю наконец гостиную. Однако в прихожей мне опять на глаза попадается зеркало. Поворачиваюсь к тускло освещённому проёму гостиной. Не это. Но всем остальным — не место в моём гробу! Дурная примета, говорят… Размахиваюсь… и во все стороны летят мелкие стеклянные брызги. Заглушая давящую тишину оглушающим звоном. Вот так. Одно за другим. Все, кроме одного.

В ушах ещё звенит, но зеркала уже кончились. Надо накрыть тканью то… что в гостиной. Мои пальцы замирают, так и не коснувшись ткани приготовленных простыней. Все руки в крови. Нет, все порезы, конечно, уже затянулись. Благодаря проклятой крови Мизуки. Я даже ничего не почувствовала… Отец бы отругал меня, что не берегу главное достояние врача… Но его уже нет. Так что и мнение его тоже уже не в счёт. И всё же… Отмываю руки и понимаю, что сейчас поступила крайне по-детски. Добавив себе лишней работы.

Ну и чёрт с ней. Беру тёплое одеяло и одну простынь. Действительно, как маленькая… Переступая через осколки, отмечаю самой себе. Маленькая?.. Мне всегда говорили, что я уже взрослая. А вот деревенские говорят, что я ещё ребёнок… Для них мне ЕЩЁ ТОЛЬКО восемь… А для Них… Тяжёлый вздох. Всегда было УЖЕ.

В дверях гостиной оборачиваюсь на учинённый беспорядок. Не сейчас. Накрываю зеркало и, с ногами забравшись в кресло у камина, укутываюсь в одеяло.

Свобода?.. У неё привкус пепла и могильной земли. Она холодная и не обещает ничего, кроме полного одиночества и голодной смерти. Горькая, оказывается, эта микстура… И как-то больше похожа на медленно действующий яд. Свобода…

Темно. Холодно. И только мертвецы вокруг. Словно в гробу. И похоже, что это меня сегодня похоронили. Заживо. Всего лишь Нежить… И… Наверное, так и есть.