Две галки на клеверном поле (гет)

Глаза у нее были заплаканные. Грустные, уставшие и заплаканные. Гермиона оторвала их от крошечной записной книжки, когда Гарри встретил ее в коридоре Св. Мунго, сидящей на диване для посетителей. Он тут же сел рядом, положив ладонь на ее плечо, как обычно, настолько осторожно, как будто она была соткана из чего-то более легкого, чем паутина.

— Ты как вообще?

— Я в порядке. Это ты как, Гарри? Первый день выйти на волю из добровольного затворничества, и сразу такое! Надеюсь, скандал в аврорате был не слишком громкий?

— Не было никакого скандала. Скажи лучше, колдомедики уже приходили?

— Конечно! Да я сама ее осматривала, пока меня не попросили выйти. Это... это ужасно, Гарри! — казалось, еще секунда, и она расплачется снова. — Кто мог такое сделать?! Неужели кто-то из наших? Получается, эти люди прямо сейчас находятся в аврорате, работают бок о бок с Роном, может, даже на задания с ним вместе ходят. Я теперь не смогу успокоиться, пока их не выловят. Хорошо еще, что Рон не видел всего того, что сегодня произошло. Не знаю, смог ли бы он вообще после этого...

— Он не заходил, кстати?

— Нет, он сегодня дежурит где-то на севере. Вернется ночью. Какая-то очередная засада. Я и так устала за него бояться, когда он на заданиях, а теперь, получается, и в Министерстве свои такие же, если не хуже. Гарри, может это кто-то из упивающихся? Что ты молчишь, ты узнал что-нибудь?

— Не хочу тебя огорчать, Гермиона, но Кингсли говорит, что...

— Ты был у Кингсли?

— Да, пошел прямо к нему.

— Молодец, Гарри, рада, что ты догадался так сделать.

— Ты тоже об этом подумала?

— Да, как только ты ушел. Это лучшее решение в такой ситуации. И что он сказал?

— Видишь ли, похоже он давно в курсе, что в аврорат в последнее время набрали не совсем подходящих людей, но он ничего не может сделать, пока у него не будет хотя бы имен.

— Не совсем подходящих?! Садистов и насильников!

— Тише, тише, Гермиона, ты перепугаешь всю больницу.

На ее громкий возглас оглянулось едва ли не всё крыло.

— Ты только представь, — она понизила голос, наклонившись ближе, так, что он ощущал ее горячее дыхание на своей щеке, — она висела там, совсем рядом с общей приемной, где постоянно носится уйма сотрудников, и никто, НИКТО ее не замечал. Так же не бывает. Понимаешь, что это значит?!

Признаться, он еще не задумывался над этим. Действительно, если это одиночный вопиющий случай, куда смотрело руководство и коллеги? Кто-то просто вышел из кабинета, не заперев за собой дверь. Разве так делает тот, кто опасается разоблачения?

— Что ты хочешь сказать? — медленно произнес он, боясь услышать ее ответ.

— Кто-то из руководства аврората в этом замешан!

Он про себя облегченно вздохнул, поняв, что она не додумалась до более страшного вывода. Который он пока что изо всех сил гнал от себя.

— Тогда нам тем более нужны имена. Кингсли нужны имена. Нам нужна разговаривающая Беллатриса. Она вообще очнулась?

Гермиона откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза.

— Гарри, я, возможно, до конца жизни не забуду ее смех, когда она бросала в меня круциатусы в Малфой-менор. Я до сих трясусь от ужаса, когда просыпаюсь посреди ночи, слыша этот смех во сне. Я правда ее ненавижу! Она убила твоего крестного, ты полгода не мог отойти от его смерти. У тебя причин ее ненавидеть гораздо больше моего. Но мы даже в самом страшном нашем кошмаре не можем себе представить, что сделаем что-то подобное. Кто мог НАСТОЛЬКО ее ненавидеть?! Чтобы утащить бездыханное тело, которое мы все приняли за труп, и держать... кто знает, где она была до этого... чтобы мучить всё это время.

У него в голове крутилась простая мысль, дающая другое объяснение, помимо ненависти, но он не стал высказывать её вслух. Уж лучше пусть будет так, как говорит Гермиона.

— Левую руку ей едва спасли, хотя доктору Меридит пришлось сильно постараться. Видел бы ты, сколько заклинаний потратили над ее телом! Обе руки у нее переломаны, пальцы рук и ног раздроблены, крови она потеряла столько, что едва не просвечивала насквозь. Это не говоря про общее истощение, сильные ушибы внутренних органов, сотрясение мозга, разрывы мышц, сильные ожоги, похоже от заклинаний. И еще, — Гермиона закрыла лицо руками, как будто скрывая румянец, — ее насиловали. Неоднократно и крайне жестоко.

Последнее замечание привело обоих молодых людей в некоторое смущение, и они переваривали это молча, не глядя друг на друга. Наконец, он всё-таки поднял глаза и спросил.

— И всё-таки, она очнулась?

— Да.

— И? Она сказала что-то про тех, кто это сделал?

— Что? — Гермиона, кажется, всё еще не могла придти в себя от неприятных мыслей. — Нет. Она ругается. Просто всё время ругается.

— Угу, — он кивнул.

Ничего другого нельзя было и ожидать от Беллатрисы Лестрейндж в данной ситуации.

— Не могу представить, откуда в ней столько сил и столько злобы. Да мне даже думать больно о том, что она пережила, а она держится так, словно угодила в лечебницу с банальным вывихом.

— Думаю, вывих она бы вправила себе сама, не обращаясь в лечебницу. Заклинанием. И даже не заорала бы при этом.

— Ага. Я уже, как ты понимаешь, успела выслушать все возможные вариации известных ругательств на тему моего происхождения и узнать много нового о своих родителях. Медсестрам достается меньше, но они уже тоже заходят к ней через силу. Проще всего было дать ей успокаивающее, чтобы она, наконец, заснула, но доктор Меридит сказала, что пока нельзя.

— Ладно, Гермиона, похоже, ты сделала всё, что в твоих силах. Отправляйся домой, а я попробую с ней поговорить.

— Думаешь, у тебя получится лучше?

— Не уверен, но тебе точно надо отдохнуть. На тебе и так лица нет.

— Спасибо за заботу, Гарри, но я еще посижу немного. По крайней мере, дождусь результатов твоего визита.

Она кивнула на дверь палаты.

— Пожелай мне удачи, — он невольно улыбнулся.

— Удачи, Гарри.

Он сделал знак дежурной медсестре, что хочет зайти в палату, та только пожала плечами, всем видом показывая, что тот может делать это на свой страх и риск.

Сочетание белого и черного — он увидел это, и в голове сразу всплыли плитки пола из кабинета двести два, отчего его сразу передернуло. Маленький островок черного на фоне белых стен и белоснежного постельного белья. Ее волосы. Ее глаза смотрели прямо в потолок, когда он вошел, но немедленно вперились в него, стоило только прикрыть дверь. Пока что она не сказала ни слова, а просто не отрывала от него немигающего взгляда, ловя глазами каждое его движение, пока он преодолевал пять метров от двери до кровати и усаживался на жесткий больничный стул.

Ее лицо почти привели в порядок, за исключением смертельной бледности ужасного зеленоватого оттенка, даже обычно алые губы сейчас не имели ни малейшего следа розового. Глаза, хотя и сохранили свой привычный бешеный блеск, теперь смотрели как-то безучастно, без прежней ненависти. Руки безвольно лежали поверх одеяла, закрытые рукавами тонкой больничной сорочки. Старательно выправленные колдомедиками пальцы не шевелились, увенчанные сохранившимися каким-то невероятным чудом длинными заостренными ногтями, практически когтями, отчего пальцы казались принадлежащими вампиру, а не человеку. Должно быть, в нее влили целую бочку костероста. Он невольно поежился, вспоминая свой собственный опыт употребления данного средства. Ей сейчас должно было быть очень, ОЧЕНЬ больно! Но на лице не отражалось ничего. Совершенно.

— Какого хера ты делаешь? — ее голос приобрел свою типичную глубокую тональность, которой она умело пользовалась, когда желала подчеркнуть что-нибудь особенно оскорбительное из своего лексикона.

— М-м, я, вообще-то, пришел поговорить.

— Я спрашиваю, какого хера ты рассматриваешь меня своими погаными глазками, Поттер? Меня тошнит.

Он понял, что придется терпеть. В конце концов, он терпел Снейпа, который был, хотя и не так груб, но уж, наверняка, гораздо более изобретателен в своих оскорблениях, так что ради дела он потерпит и ее.

— Хорошо, я буду смотреть в окно. Хотя всего лишь хотел убедиться, что тебе лучше. В прошлый раз ты была... ты выглядела...

— Поттер! — прервала она резко его фразу. — Пошел вон! От твоего голоса меня тошнит тоже.

— Прекрасно, я и не собирался с тобой любезничать. Я как раз хочу послушать тебя.

— Тогда разуй уши, повторяю еще раз: ПОШЕЛ ВОН!

Она отвернула голову в сторону, и он тут же понял, что не услышит от нее больше ни слова. Это было еще хуже, чем он предполагал. Лучше бы она ругалась. Он понятия не имел, как теперь можно было заставить ее говорить.

— Неужели ты не хочешь сказать, кто это с тобой сделал? Я здесь для этого. Чтобы узнать имена.

Молчание.

— Черт, Белла, неужели тебе полностью всё равно?! Не хочешь, чтобы их наказали? Это на тебя не похоже. Их отправят в Азкабан, кто бы они не были... Пускай хоть руководитель аврората. Белла!!

Было ясно, что отвечать она не будет, что бы он тут не вопил. Он был для нее ничто, а его слова — больше чем ничто. Перед ее молчанием он чувствовал себя совершенно беспомощно. Это было полное поражение. Он уже вставал со стула, когда в голове, сделавшейся абсолютно пустой от отсутствия всяких идей, словно подсказка прозвучала ее же единственная фраза, когда он нашел ее в том кабинете. И своя реакция на нее. Он спросил, ухватившись за этот вопрос как за последний шанс:

— Почему ты сказала тогда «наконец-то явился»?

Внезапно это подействовало. Она повернула голову, и в глазах блеснул какой-то сумасшедший огонек прежней Беллы.

— Потому что я ошиблась в тебе, Поттер.

— То есть?

— Я думала, что ты — говно.

— А теперь?

— А теперь я думаю, что ты тупой придурок.

— Это лучше или хуже?

— Всё равно. Просто уёбывай, Поттер, я всё равно не назову тебе имена.

— Но ПОЧЕМУ?!

— Потому что ты ТУПОЙ ПРИДУРОК!

— Хорошо, я зайду завтра. Может, твое настроение изменится.

— Ты не понял? Ничего не изменится. Никогда. Не появляйся около меня, и скажи своей вонючей грязнокровке, чтобы тоже не вздумала появляться.

— Тебе придется терпеть мои визиты, пока ты не назовешь имена тех, кто это сделал с тобой. Так что решай сама.

Она зарычала, но, как ему показалось, скорее от бессилия, чем от злости. Он вышел из палаты, мягко прикрыв за собой дверь.

Гермиона всё так же листала свою записную книжку, сверяя ее с каким-то большим журналом, который вытащила, очевидно, из своей безразмерной сумочки. Она подняла голову и улыбнулась ему ободряюще, как будто понимая, что ее друг только что выслушал массу неприятных вещей. Он задумчиво присел на диван.

— Ну как, выучил несколько новых ругательств?

— Я бы не сказал, что она ругалась, Гермиона.

— Так ты узнал имена? — встрепенулась подруга.

— Нет, но, выражаясь языком квиддича, пока ничья один-один.

— Не понимаю.

— Думаю, чтобы услышать что-то связное, я должен понять, что она подразумевала под своей фразой.

— Какой?

— Она сказала, что ошибалась во мне. Сперва думала, что я... м-м... дерьмо, а теперь, что я придурок... Ладно, тупой придурок!

— Это называется — не ругалась?

— Насколько могла себе позволить в разговоре со мной.

— Не знаю, по-моему, ты слишком много смысла вкладываешь в обычные оскорбления.

— Может ты и права, но я еще подумаю над этим до завтра.

— Ты завтра собираешься вернуться?

— Разумеется, отступать я точно не собираюсь.

— Я завтра на работе, но постараюсь вырваться где-нибудь часиков в двенадцать, перед обеденным перерывом.

— Тогда я тоже буду в двенадцать.

— Договорились!

— И... Гермиона, поговори с Роном на счет... ну ты понимаешь. Пускай поглядывает по сторонам.

— Само собой, уж об этом я точно не забуду!