Мост в рассвет (джен)

Позже Ярр не вспомнил бы ясно, с чего начала свой рассказ Йагиль. Всё расплывалось с ушах, смешивалось, звук голоса сестры порождал то смутные, то запредельно чёткие образы. Специально ли она выбрала момент, когда он едва держал спину прямо, а глаза — открытыми, или спешила исполнить только ей ведомый долг?

…И рождалась девица с премудрым даром, которой суждено было стать Мареной. И когда она достигала брачного возраста, сыскивался ей жених. Но по традиции должен он был подарить ей венец свадебный, а тот хранился у старого и злого короля. Никогда такого не бывало, чтобы жениху не удавалось отбить венец, ведь вела его в том деле помощница — птицедева радости.

— Алконост? — вынырнул из зачарованного слушания Ярр. — Наша Алконост?

— Алконост, — подтвердила Йагиль.

— И что дальше?

А дальше жених торжественно нёс венец невесте и возлагал ей на голову. И когда они готовы были уже стать едины, похищал её чёрный вихорь.

— Это же Аспид!!! — окончательно очнулся Ярр. — Он похищал девушку-Марену каждый раз?! Как похитил сейчас Виюн?

Йагиль опустила глаза и обвела пальцем Зимний крест на столе.

— Именно после похищения с собственной свадьбы Марена становится той, что хранит Мост. И живёт она в Нави, только восемь раз в год мо́гучи взглянуть на солнце Яви и ощутить её ветер.

— И Виюн хотела такой судьбы? — усомнился Ярр. — Она ведь подстроила именно так, чтобы змей похитил её после возложения венца!

Йагиль покачала головой.

— Я не знаю, зачем Виюн желала такого. Марена — не вечность, а судьба. Ей бы всё равно пришлось со временем уйти. А дальше — Тень и Котёл душ.

— Но… что пошло не так? — Нельзя не заметить, но все только и говорили, что о сломанном миропорядке.

— Не знаю, за что, — Йагиль поджала губы, — но Марена полюбила свой чёрный вихорь.

— И родился я… — выдохнул Ярр.

— И родился ты.

— Палка в Колесе года…

Он думал, сестра будет отрицать это. Но она смолчала.

— Расскажи мне об отце.

Мать отказала ему в этом. Может, сестра?.. Но Йагиль вымученно подняла на него взгляд.

— Прости, Ярр, но раз Марена… Мы, Ягины, лишь служим. Одно могу сказать. Это не Аспид.

Ярр закрыл глаза — и на том спасибо, что он не сын Аспида, одной дочери им уже хватило. Перед внутренним взором полыхнуло видение Марены в ореоле огненных крыльев.

— Ну расскажи хотя бы, кому и зачем вы служите… — попросил он, чтобы прогнать видение.

— Есть время между одной Мареной и другой — одна уже сходит в Тень, а другая в этот момент лишь родится. И пока она достигнет зрелости, чтобы стать невестой, Мост хранит Ягина.

— Но с Сирин было не так! — резко заметил Ярр.

— Сейчас всё не так… — развела руками Йагиль.

— Неужели наш Городничий был женихом будущей Марены? И… Бес? — Всё ещё почти невозможно было представить их пылкими, самоотверженными влюблёнными. Молодцами-главными героями сказок.

Йагиль кивнула.

— Их доля незавидна. Одного обманули, отвратили от пути, другого и вовсе отвергли… Они не смогли выполнить своё предначертание. И стали теми, кем стали.

— Да что мог сделать жених против этого чёрного вихря?

— О, не списывай со счетов всех женихов, не удержавших невесты! Их роль не менее важна, чем роль самой Марены! — горячо возразила Йагиль. — В конце концов они отыскивали своих невест… И сражались за них — Алконост бы сказала: “Бились три дня и три ночи”. И встреча их с чёрным вихрем означала закат Марены.

Что-то не сходилось.

— Но ты говорила, между Маренами проходит три сотни лет… И если её похищают со свадьбы совсем юной… Жених же должен умереть от старости!

— Он бродил по миру, следуя советам дивной птицы, и время пролетало выше его…

Ещё один то ли смертный, то ли нет.

— И чем же заканчивался бой?

Если всемогущий “чёрный вихорь” раз за разом крал чужих невест, значит, косточки несчастных женихов усеяли окрестность его одинокой зубастой башни — воображение очень живо нарисовало детали.

— Царевич всегда побеждал.

Ярр не сдержал недоверчиво-удивлённого возгласа.

— И жили они с Мареной долго и счастливо? — спросил он насмешливо. — Как в старой сказке?

— В сказках о том не сказывают, — строго проговорила Йагиль. — Да, чёрный вихорь погибал в сече — но лишь для того, чтобы, переродившись в пламени, обрести новую силу и укрепить стержень порядка. Ведь если стержень крепкий, то и всё в мире идёт своим чередом… А Аспид… Аспид — это хаос. — Тревога мелькнула в её всегда спокойном взгляде.

— А Марена?

— Марена следила за тем, чтобы души перерождались. Должна была следить. И правое её крыло — птица Сирин.

Ну вот. Они ушли от Моста с толпой обозлённых горожан. Но даже Йагиль как будто осуждает Марену…

— Что же всё-таки становилось с Мареной и её женихом после битвы? — предчувствуя недоброе, спросил Ярр.

— Царевич думал уже, что жить им теперь, пока не умрут в один день. Но стоило разлететься чёрному вихрю, как Марена оборачивалась птицей и отлетала в Тень. И в этот момент рождалась где-то девочка с премудрым даром. А безутешный жених держал в руках венец — всё, что осталось от его возлюбленной, так долго желанной. И быстро дряхлел от горя. Сидел одиноко в своём королевстве, которое ему в насмешку… в награду давалось. Злобился и сходил с ума. Пока лет через восемнадцать к нему не являлся с мечом и жарким стремлением в очах следующий молодец, чтобы отбить венец и начать свой Поиск. Да, даже Городничий смог когда-то отбить венец у Беса, ведь тот доигрывал свою роль, несмотря на то, что главное в его жизни сражение не состоялось. Но Городничий свернул не туда по пути на свадьбу с Василиссой.

— Не без приворота от Ягины! — не смог удержаться Ярр.

— Она не могла отказать Марене. Которая не хотела расстаться с тобой.

Ярр сжал пальцами виски, пытаясь вместить в разум это странное, даже дикое мироустройство. То ли реальность, то ли искажённая сказка.

— Но как же родилась другая… Василисса, если Марена была ещё жива? — нашёл нелогичность он. Может, от вопроса треснет стройный рисунок мрачной традиции…

— Похоже, когда Марена впервые стала истинной женой, и начало всё рушиться, — предположила Йагиль. — И смогли существовать одновременно две души с премудрым даром… Теперь ты видишь, что ради порядка на земле Явьей нужна раз в три века жизнь молодца и свобода красной девицы… — повторила задумчиво она.

— Скорее наоборот… — пробормотал Ярр.

— Это как посмотреть, — заметила Йагиль. — И Городничий не стал бы счастливее, даже если бы дошёл до своей Василиссы. Видеться им суждено было — один миг.

— Несправедливое устройство! — вспыхнул Ярр. Он тоже видел Марену немногим больше одного мига. Он мог понять всех этих женихов, особенно теперь…

— Не нами придумано, — слишком уж безразлично молвила Йагиль.

— Но вечные существа могли бы попытаться его поменять!

— Нет ничего страшнее хаоса…

Всегда разумная, здравомыслящая сестра принимала зло как должное. Ставшее таким ярким воображение очень уж живо рисовало Ярру безрадостную картину: разорённая битвой, выжженная земля, перерождённое ради миропорядка зло, отлетевшая птицей душа, обречённая на развоплощение, упавший на колени молодой старик, прижимающий ко лбу чёрный венец… Такое стоит того, чтобы за это бороться, о да.

— Не могу поверить, что вы поддерживали подобную традицию… — прошептал он.

— Выплеск энергии при перерождении слишком силён, — в оправдание или нет сказала Йагиль. — И когда отлетает душа Марены. Наверное, мы все жили этим выплеском. Он сохранялся в особом камне — Алатыре — до следующего…

— Как паразиты! — процедил Ярр. — То человеческая плоть и кровь, то Мёртвая вода, то даровая энергия. Чужая!

— Так было… — вздохнула Йагиль. — Сейчас не так. Да и нас осталось мало.

— И очень хорошо! — запальчиво воскликнул Ярр. Сонливость как рукой сняло. Ясно и остро работал разум. — Но что же это получается… Я возложил венец на Сирин, — что-то внутри замерло, сладко и болезненно одновременно, — и взял на себя роль “царевича”? А она приняла судьбу Марены? Ведь именно этого хотела от меня Виюн! Чтобы после возложения венца её похитили! И Аспид обещал вернуться за Сирин.

— Признаться, мне трудно понять намерения Виюн. — Йагиль провела рукой по стриженым серым волосам. — Похищение абы кем не сделало бы из неё Марену. Может, она просто не знала всей сути… Вряд ли отец ей рассказывал на ночь эту сказку. Или мать.

— А что с Сирин? Мы связаны с ней теперь? — настойчиво спросил Ярр.

— Все мы связаны… — философски изрекла Йагиль.

А когда-то она жертвовала голосом ради правды.

— На что способен премудрый дар? — Он бы хотел спросить о премудром даре Сирин, но природная и воспитанная скрытность взяли верх. Легко откровенничать с немой — с красноречивой задумываешься о цене слова.

— Доподлинно никто уже не знает. Марена видела души насквозь… И кто-то её волей летел прямо в Тень, не достигнув Нави. А иные отлетали в Правь, в вечный Свет. Виюн использовала дар, чтобы подчинять. И смогла пробиться из Пренави, мира снов, в Навь. На что способна Сирин? Я даже не ощущала её дара, хотя жила с ней бок о бок.

Трудно сказать, чего Ярр почувствовал больше — разочарования или облегчения. Спросить о своём жутчайшем видении о Сирин? Язык не поворачивался, как о чём-то постыдном.

— Что это за игла? — попробовал зайти с другой стороны Ярр. — Марена относилась к ней, как к величайшей драгоценности. Или силе… Да она как будто и ушла ради того, чтобы игла попала в Тень! Иначе бы осталась хоть ненадолго с… нами. — Не покрытая коростой времени рана снова начала кровить болью прощания.

Йагиль лишь пожала плечами и коротко вздохнула. Рассказала страшную сказку, а о том, что важно и нужно, молчок!

— Раньше ты была откровеннее, — с укором заметил Ярр.

— Сотня или больше лет немоты научит держать язык за зубами.

Возразить на такое трудно.

— Утро вечера мудренее, — сказала, поднявшись, Йагиль.

— Это точно… Очень мудрёно. — Теперь он даже не пытался скрыть разочарования.

— Комната, где жила Сирин, свободна. Тебе нужно отдохнуть.

Это тонкий намёк на то, что разговор окончен?

— Спасибо.

Он думал, что не сможет уснуть. Однако сон накрыл его на удивление скоро под знакомое с детства поскрипывание стволов, запахи высохших трав и брёвен из каменного дерева. Но сейчас к ним примешивался тонкий, едва уловимый аромат. И во сне, так непохожем на прежние блёкло-серые сны, Ярр точно знал, что этот аромат — Сирин. Он щекотал ноздри, вызывая желание вдохнуть полной грудью, всем существом, чтобы ощутить наконец жизнь. И сердце уже трепетало в радостном предвкушении… Там, то проваливаясь куда-то, то почти трезво размышляя, Ярр отчётливо понимал, что мог бы быть тут вместе с Сирин. И желал этого. Только лучше не здесь, где чутко ходит за стенкой сестра, а в его доме. Конечно, он не помнил во сне, что отправил туда Косохлёст. Зато точно знал, что надет свадебный венец и никто никого не похитил, не нужно странствовать три сотни лет, чтобы потом снова потерять. Можно зарыться лицом в волосы и прижать к себе, вырвав восторженно-удивлённый возглас из груди. И с необычайной ясностью вспоминались теперь наставления Алконост, когда она уговаривала его пойти на встречу с русалкой, а он сидел, краснел где-то очень глубоко внутри, но слушал со стыдливым любопытством. Раскручивалось, разжималось что-то давным-давно зажатое и завязанное узлом. Почти никогда не испытанная нежность. И какое-то ещё гораздо более сильное чувство, незнакомое, горячее и приятно пугающее. Как огненная волна — кипучее, яркое…

Но невидимый и вместе с тем вездесущий, обволакивающий аромат стремительно набрал плотность и цвет. Концы заострились, став похожими на щупальца. И одно, самое вёрткое и длинное, внезапно ввинтилось в грудь — прямо в центр Зимнего креста. Боль расцвела тягуче-бордовым цветком, змеями расползлась по всему телу. Протянула отростки к шее и накинула на горло петлю. И там, в агонии ужаса, Ярр снова увидел преображённый облик Сирин, и алчущий рот, и изломанные руки…

Проснувшись от судорожного кашля, Ярр с размаху упал на пол и тут же сел, схватился дрожащими руками за шею. Никого. Никаких удушающих щупалец, никакого жуткого морока, только пахнет приятно и слабо тюфяк с сушёными травами.

Что это было? Что за странные, полные пульсирующей чувственности видения? И скрытого недоверия, даже страха. Неужели все ощущающие эмоции существа так трусливы?

Казалось, что он проспал совсем немного, но по свету в небольшом оконце понял, что уже вечер первого дня нового Большого Кологода. Кошмарно-притягательный сон медленно истаивал, но приторно-тягостное ощущение поселилось в душе. Премудрый дар… Неужели он боится его? Дар был даже у мамы. Но ослабел из-за рождения его, Ярра, и она не смогла почувствовать опасность. Лишь случайная девчонка с улицы оказалась способна повернуть ход истории.

Виюн употребляла дар для подчинения и узнавала то, что скрыто. Но, может, Сирин не такая? Во сне правят страхи и сомнения. Да и состояние после схватки на Мосту назвать спокойным трудно. Сирин так же клала руку ему на грудь, чтобы послушать душу — тогда, в пещере. И отшатнулась от него в ужасе, будто испугавшись того, что предстало её взору. Наверное, она увидела тогда за ледяной стеной Калиново пламя — в виде мятущегося в неволе зверя. Сейчас, у Моста, он чуть было не выпустил его снова из-за одной лишь вспышки гнева — и не было сомнений, что он сможет. Хотя Марена предостерегала от этого. Ярр засучил рукав и покачал головой, взглянув на ещё более окостеневшую руку. Сейчас хотя бы не болело, но тревожить Калиново пламя без крайней нужды и правда не стоит. Да, скорее Сирин стоит бояться его.

И тут же ясно вспомнилось, как шли они вместе из грота к Мосту, увлекая гроб Марены на роковую встречу. Как хотелось говорить с Сирин, молчать с Сирин, смотреть на Сирин… Как нежеланен в тот момент был долг — брачный союз, навязанный коварной Виюн… А теперь ещё один премудрый дар змейкой прогрыз дыру в сердце или это нечто большее? Ярр мог с уверенностью сказать, что всегда чувствовал себя рядом с Сирин не так, как с остальными. Всегда чувствовал, пусть совсем слабо и тонко. Только приписывал это сначала интересу к Яви, потом к гласу Марены… Как сияли глаза Сирин в пещере — будто самоцветы…

Он внезапно осознал, что не может говорить об этом с Йагиль — будто не было между ними больше той близости и её возрождённый голос стал чужим. А то, что она поведала, вызывало лишь отторжение. И ещё больнее показалась утрата — если бы Марена осталась с ним, объяснила бы всё сама… Вопросы навь-костринской нежити тоже крепко засели в памяти, порождая новые сомнения…

А теперь придётся учиться чувствам самому: отличать истинное от ложного, сиюминутное от готового длиться вечность. Раньше одиночество не тяготило, а теперь Ярр сам себе казался незваным гостем в этом городе. И только в диковатой Косохлёст почему-то виделась родственная душа. Потерял одну сестру, зато обрёл другую…

Ярр вдруг ощутил настойчивую потребность поговорить с ней. Наверное, она тоже уже отдохнула! Если это можно назвать отдыхом… Сколько подробностей она может поведать о Марене, о ранних годах самого Ярра! Пусть грубая, язвительная речь льётся рекой — зато Косохлёст точно любит Марену, почти как он сам!

Случившееся этой ночью у Моста уже подёрнулось первой лёгкой дымкой. Надёжно обосновалось в сердце горе потери — теперь оно навсегда, и ясно, что от него не спасёт скорость, с которой он может бежать. Но это не значит, что одновременно в душе не способны родиться другие чувства — богатые, разнообразные, тёплые… Он прислушивался к себе и словно знакомился сам с собой. Кто этот человек? И человек ли? Хороший он или плохой? Хотя он уже видел достаточно, чтобы понять, что это слишком узкие и спорные категории. Сможет ли он когда-нибудь полюбить? Стать счастливым? Невидящий взгляд скользил по комнате, пока не уткнулся в смятый в метаниях странного сна тюфяк. Солнечный луч за это время порыжел и погас. Чувствующие круглый год существа всегда столько времени тратят на самокопание?.. С усилием оторвавшись от созерцания пустоты, Ярр встал на ноги и слегка покачнулся — заныли одеревеневшие мышцы. За стеной тихо ходила Йагиль, и встречаться с ней не хотелось. Что-то она недоговаривает, темнит… Насчёт “чёрного вихря”, Марены и даже Сирин. Нужно разобраться во всём самому. Ярр оценивающим взглядом посмотрел на оконце, подошёл к нему и подтянулся — пролезет по-змеиному узкое и длинное тело.

И, лишь оказавшись снаружи Избы, Ярр ощутил некоторое облегчение, будто давили прежде знакомые древние стены. Легко обогнув угол по карнизу, он соскочил по лапам на землю. Как вор, ускользает из бывшего родным дома. Где Сирин, Ярр не знал, у неё, похоже, талант скрываться и прятаться. Хотя в прошлый раз её пригрела Алконост. Так пригрела, что чуть не сожгла. Но Косохлёст должна быть там, где он её оставил, — в спиральном неуютном жилище. Ветки, кусты, травы Тёмного леса побелели от инея, и было в этом нечто свежее, даже радостное, словно тебе дают шанс переписать всё заново на чистом листе. Жаль, он почти не обратил на это внимания утром, когда бледно-жёлтые лучи новорождённого дня превратили лес в искрящуюся сказку — добрую, а не как у Йагиль или Алконост. А крадущейся ночью белёсые ветви больше будут напоминать кости.

Он вошёл в задние врата города в сумерках, и последний отрезок пути уже стало не по себе — где-то здесь было логово волколаков. Это что, удел всех чувствующих — тревожиться по пустякам и опасаться каждого разлапистого куста в темноте? Он же у себя дома и пока ещё Хранитель.

И всё равно Ярр вздохнул с облегчением, когда ступил на темнеющие даже в сумерках кругляшки мостовой. Здесь уже стаял иней от дневного тепла. По пути Ярр ещё раз оглядел Скворечник — ничего — и как можно быстрее прошествовал мимо раскрытого настежь грота. Крестообразный разлом покривился и оплыл, как Зимний крест на запястье Виюн. И когда он дошёл наконец до своего дома, навстречу ему вылетела всклокоченная Косохлёст.

* * *

Ярр правильно догадывался, что и ей не довелось видеть спокойные, радостные сны в первую ночь Большого Кологода. Два-три выпитых глотка Живой воды холодно плескались в желудке, вызывая спазмы тошнотворных воспоминаний. Темнело в глазах, и одна лишь улыбка Марены стояла перед внутренним взором, как маяк в штормовом ночном море.

Косохлёст отчаянно забалтывала Сквозняка до последнего — пока ещё шевелился язык и удавалось держать открытыми зудящие глаза. А он мог бы и помочь! Улыбался, как дурачок, от уха до уха. И только кивал, будто всё-то он на свете понимает.

Косохлёст без разбору несла какую-то околесицу, лишь бы не оставаться наедине с собой, но уже и голос охрип.

— А потом мы с Ситником надрали огнь-травы и покидали меж Курганов… Обхохо… — заплетающимся языком проговорила она, откинулась на спинку кресла и уснула на полуслове.

Сквознячок по-доброму усмехнулся и накрыл её до подбородка пыльным покрывалом. Несмотря на разгоревшийся день, здесь было темно и очень зябко. Неудивительно, что Хранитель такой замороженный… Фыркнув от холода, гость потёр окоченевший нос.

Он давно, почти сразу, разгадал незамыленным взглядом, что Косохлёст — девчонка. Худосочная, угловатая, бранчливая, но девчонка. Видимо, местные не видели дальше собственного носа. А Виюн оказалась недостаточно премудра, несмотря на весь свой дар. Не приняла в расчёт, не прибрала к белым ручкам и не использовала. Иначе игла могла бы остаться у змея — это Косохлёст придумала соединить путеводную нить с магнитом и вообще выперлась на Мост. Сквознячок привык быть осторожнее.

Он поднял рукав и вгляделся в Зимний крест на запястье. Пока держится… Сколько ещё продержится — тайна за семью печатями, хотя теперь, видимо, подольше, чем у Виюн. Липовый знак ведь уже начинал оплывать и зудеть… Но Марена как будто кивнула на прощание, удостоив мимолётным взглядом. Может, она подтвердила, признала Зимний крест, начертанный Ярром? И теперь Навь не отторгнет пажа незваной гостьи? И ведь время нашла, хотя явно у неё были дела поважнее! Истинная обладательница премудрого дара, не то что некоторые…

Ну, по крайней мере, он свёл все счеты с Виюн — за годы верной службы ей и иногда её отцу и брату. А значит, всё было не напрасно! Глоток Живой воды лишь обострил давнюю обиду и жажду возмездия, хотя Сквозняк и так всё понимал прекрасно — не по годам же у него рост. И ум, слава Марене, не по годам. Эти, наверное, считают, что облагодетельствовали его, взяв в услужение, даровав эту аспидову вечность в детском теле. Но он бы с радостью обменял её на обычную жизнь. Косохлёст немного размягчила ожесточённое сердце, но того, что с ним сделали, не забыть никогда. Выкрали из колыбели, подложив вместо него оборотня — игошу! Перевёртыш питался любовью, слезами и кровью человеческой — родителей его, долгожданного первенца. Первенца, так и оставшегося единственным. Даже имя забрал оборотень. А подменыша назвали, как что-то неживое… Почему не прикончили? Или скрыли истину, зачем таким бахвалиться? От ощущения собственного всемогущества и безнаказанности, не иначе! На, ешь, мол, с редькой горькую правду! А я буду свысока глядеть и снисходительно кивать тебе. А ты будешь склонять голову и улыбаться.

Игоша, брат Виюн… Сын Аспида и уже сошедшей в Тень душой, но ещё не телом Василиссы. Оборотень, хамелеон, Аспидово отродье! Ради пестования тёмных сил вскормленный в человеческой семье. Кукушонок. Сейчас, после глотка Живой воды, Сквознячок даже вспомнил его имя. Лихояр. Словно в насмешку над Мареной так названный. Ярр — Лихояр.

Виюн не любила брата, а он завидовал ей. И тогда Сквознячок даже был на её стороне — она умела расположить к себе мягкой улыбкой и нежным голоском, а он истосковался по ласке. Он радовался, что попал к ней в пажи, когда отец сослал её в Пренавь — мир мечтаний и снов — с невыполнимой миссией. Это было единственное место, куда он мог дотянуться. И Виюн отчаянно пыталась достать ещё дальше. Часами она стояла, глядя в белую пустоту, и звала, звала… Слова не слетали с её губ, но даже Сквозняк ощущал мощные вибрации чего-то тонкого. Часто руки её бессильно опадали, и она стремглав бросалась прочь от того места, которое много позже Ярр видел как белый Мост.

Один раз Сквозняк нашёл её, плачущую, у руин чего-то белёсо-бесформенного. Он хотел пожалеть, сказать доброе слово — всё-таки они пробыли тут одни чёртову тучу времени, и границы неминуемо стираются, когда двое заперты на необитаемом острове… Но, поняв, что не одна, она стремительно вскочила. И слезинки на ресницах налились чернотой глаз. В первый раз она так сильно припечатала его премудрым даром тогда — несколько не сменяемых ночью дней он не мог прийти в себя и ходил одурманенный, ничего не соображающий… А когда мозг перестал быть киселём, она разговаривала с ним ласково, как будто ничего не было. А на горизонте высился прекраснейший замок.

— Тебе нравится, мой паж? — прожурчала она.

Сквознячок, ещё не вполне совладавший с языком, буркнул что-то восхищённое.

— Вот и хорошо. Скоро у нас будет гость, — сладко промурлыкала Виюн. — Ибо я нашла путь… Нашла даже больше, чем искала.

Стало быть, голос её дара пронзал не время и пространство, а саму ткань мира.

Я жду тебя, Ярр…

Даже образ Сквознячка просочился через созданный ею портал, где его, видимо, и узрела Косохлёст.

И Виюн дозвалась. Только первым по иллюзорному Мосту проскочил…а чумазая трубочистка. Вот она, сопит и скалит во сне белые зубы на вечно перепачканном лице, страдальчески хмурится… Вот выгнулась всем телом, застонала… Наверное, ударила в голову Живая вода. Видит сейчас свою жизнь и, возможно, смерть. Малоприятно. Сам Сквозняк не сказал бы с точностью, когда это случилось. Очень уж незаметно — просто застыл в одном возрасте без видимых причин. Наверное, таков рок подменыша — не вечность, а судьба.

Разбудить её, прервать мучительный сон-явь? Нет, пусть выпьет до дна, до горького осадка и проснётся здоровой.

А прямо сейчас Косохлёст в своих видениях крадучись спускалась по узкой чёрной трубе, задыхаясь от сажи. И клятвенно обещала самой себе, что, если это дело выгорит, она точно завяжет.