Свобода между обложкой и закладкой (джен)

Пять часов. Почти пять долгих часов прошло, прежде чем обитатели дома на площади Гриммо, 12 услышали легкий хлопок аппарации и поспешили в гостиную.

Пять часов.

Пять часов тревоги.

Пять часов беспокойства.

Пять часов лихорадочного ожидания.

Пять часов абсолютного незнания и страха.

Это были пять жутких часов, которые Гарри, переступив порог гостиной, чтобы узнать новости, всей силой своей души захотел вернуть назад. Разве незнание чего-то может быть настолько ужасным, если правда просто невыносима? Он все равно подсознательно ждал этого, почему же стало так мучительно больно, когда подозрения оказались правдой? Мир Гарри мгновенно стал беззвучен, как только он понял. Его глаза и уши перестали передавать информацию мозгу. Как будто все заложило толстым слоем ваты.

Он не видел, как профессор Трелони в ужасе поднесла ладонь ко рту, не слышал, как тяжело дышат Сириус и Ремус, не заметил, как дрожащий Рон без сил опустился на пол, потому что ноги перестали держать его. Самого Гарри тоже трясло, он упал на колени, чувствуя, как горячие слезы струятся по щекам. Он услышал собственные рыдания и заметил, как мир вокруг стал нечетким.

Абсолютная пустота.

Осознание того, что он ничего не сделал, сдавливало его, как тисками.

Осознание того, что он больше ничего не сможет сделать, было еще хуже.

Первая битва состоялась. Первый хоркрукс был уничтожен. Золотой медальон блестел в руках Дамблдора. Но цена оказалась слишком высока. Война началась. Дороги назад больше не было. Они вступят в битву, имя первой жертвы в этой войне уже известно.

Гермиона не вернулась.

Его взгляд магическим образом притягивали дрожащие пальцы лучшего друга, отчаянно сжимавшие тонкую кофточку в пятнах крови. И хотя ни Рон, ни Дамблдор не сказали этого вслух, правда была видна в их глазах.

Гермиона мертва.

И Гарри сорвался.

* * *

Впоследствии Гарри не знал, сколько длился припадок. Но его гневу и отчаянию срочно потребовался выход. Он орал, и рыдал, и магия бесконтрольно вырывалась из его тела. Лишь на периферии сознания он замечал разбитые вдребезги стеклянные дверцы шкафов и лежащие всюду осколки. Последние воспоминания — темные глаза Снейпа, холодное стекло бутылочки у губ и бесполезное сопротивление. Потом все погрузилось во тьму.

В себя он пришел в собственной постели.

В помещении царил полумрак. Тяжелые, красного цвета гардины были задернуты, но сквозь них просачивалось непривычно яркое полуденное солнце. Гарри чувствовал благодарность за этот приглушенный свет, потому что в голове неприятно гудело.

— Что…

Гарри не договорил. Внезапно он вспомнил все, что произошло до этого, и снова слезы побежали по щекам.

— Я должен был напоить вас успокаивающим зельем и зельем сна-без-снов, иначе вы разнесли бы половину дома.

Снейп.

Снейп был в комнате.

Это хорошо.

Осторожно Гарри сел в постели, спустив ноги на пол, и почувствовал, как к ним приливает кровь. Он взглядом поискал Снейпа, но единственное место, где можно было присесть — старое кресло рядом со шкафом — оказалось пустым. Поэтому он не удивился, увидев темный силуэт на другом конце своей кровати. Очевидно, профессор все это время находился с ним рядом и сидел на его постели. И как будто этого было мало: Снейп пересел поближе к нему и положил ладонь на его предплечье.

Впервые за все эти годы в голосе Снейпа прозвучало нечто вроде неуверенности. Очень тихо он начал рассказывать о том, о чем Гарри не решался спросить.

— Это была ловушка. Они должны были обезвредить один механизм в башне. При этом все трое оказались заперты в небольшом помещении. Мисс Грейнджер, очевидно, поцарапалась чуть ранее, и их атаковали бешеные магические крысы. Эти твари… их притягивает кровь и… поверьте, вам будет лучше, если я не стану упоминать, что рассказал мне вчера профессор Дамблдор.

В его темных глазах плескалось участие, смешанное с печалью, и Гарри невольно сглотнул.

— Вчера?

— Вы долго спали.

Гарри молча кивнул и снова попытался удержать подступавшие слезы.

Итак, это правда. Гермиона мертва. Он знал о риске этой миссии. Он предполагал, что все может закончиться именно так. Все могло оказаться еще хуже. Но легче от этого не становилось. Ему было ужасно больно. Никогда больше он не услышит ее смех, никогда не вдохнет присущий только ей аромат ванили и старых книг. Он больше никогда не будет спорить с ней или слушать ее нотации. Ярость предыдущего дня исчезла, уступив место бесконечной пустоте и безграничной скорби. Гермиона была его лучшей подругой. Она была его сестрой, матерью и чем-то вроде совести, а теперь ее нет. Навсегда. Гарри в отчаяние пытался вытереть слезы с глаз, но чем больше он их стирал, тем сильнее они текли по щекам.

— Мисс Грейнджер была очень талантливой, искренней и доброй ведьмой. Вы не должны стыдиться своей скорби.

И Гарри плакал. Он плакал из-за несправедливости этого мира, он плакал из-за потери такой чудесной юной девушки, и он все еще плакал, когда Снейп положил руку ему на плечо и начал говорить. Его жест и слова свидетельствовали о желании утешить, хотя и были пронизаны неуверенностью и звучали немного неловко.

— Знаете, несколько лет назад я находился в очень похожей ситуации. И я знал юную, талантливую и добрую волшебницу. Она… мне кажется, я могу назвать ее своей лучшей и единственной подругой. Она тоже погибла. После ее смерти я скорбел много лет, и много лет не знал, как справиться с этой потерей. И… наконец, мне попала в руки книга Джона Грина, которая впервые помогла мне найти правильный путь справиться со своей болью.

Книга. Как всегда. Как будто не было разницы между вчера и сегодня. Но разница была. Гермиона мертва. Она ушла. Навсегда.

Гарри не знал, как реагировать на эти слова, не понимал, чувствует он злость или радость от того, что, очевидно, для Снейпа ничего не изменилось. С другой стороны…. Кое-то изменилось. Появилось нечто новое. Может, другая разновидность понимания между ними, другой вид тепла. Эта неуловимая близость; осознание, что они больше не ученик и учитель, а просто два воина; знание того, что другой пережил точно такую же потерю; и эта чудесно теплая рука, которая дарила ему небольшие крупицы поддержки в то время, как слезы лились и лились, и не думали останавливаться.

— Вам будет больно, мистер Поттер, но постарайтесь не прекращать думать о мисс Грейнджер. Думайте о вашей первой встрече, о ее манере говорить, о ее улыбке. Вспоминайте, какой она была в гневе и как она радовалась. Вспоминайте малейшую деталь. Вам будет больно, но доверьтесь мне.

Гарри отчаянно замотал головой. Он не хотел. Он не хотел думать о Гермионе. Он не хотел вспоминать и со временем замечать, как кусочек за кусочком исчезают детали о ней в его памяти. Потому что он знал точно: он забудет ее. Каждый день он будет забывать еще несколько подробностей о своей подруге, и ничего нельзя с этим поделать.

— Мистер Поттер, прошу вас…

Его голову энергично приподняли за подбородок чужие пальцы, и через размытую пелену слез он вынужден был взглянуть в лицо Снейпа. Бледное лицо c ввалившимися щеками, испещренное морщинами. Слишком глубокими морщинами, чтобы их причиной был лишь возраст.

— Поверьте мне.

Под черными глазами Снейпа лежали глубокие тени.

— Мне… мне станет легче? Это будет… если я…

— Да, я думаю, станет легче. По крайней мере, немного. Я ни в коей мере не хочу давить на вас, но вам остается не так уж много времени на траур. Для вас же будет лучше, если вы разберетесь с этой проблемой сразу. Я знаю, вначале хочется вытеснить случившееся из сознания, но не будьте глупцом, мистер Поттер.

Гарри чувствовал, что Снейп говорит правду, и был уверен, что тот пытается ему помочь.

— Почему вы делаете это для меня? Почему…

— Почему я подвергаю себя подобному неудобству? Вы правы, мистер Поттер, утешать кого-либо никогда не являлось моей специальностью и даже противно моей натуре. Однако кое-кто напомнил мне о… моей ответственности по отношению к вам.

— Ответственности? Сэр, вы не обязаны…

— Книга называется «В поисках Аляски». Это современный роман неожиданной глубины. Он не так уж длинен и не особо известен, но пронизан смесью величайшей радости и глубочайшей печали и затрагивает тему жизни и смерти. В романе… рассказывается о том, что будет после смерти.

— После смерти? — звук голоса успокаивал. — Вы верите в Посмертие?

Он с трудом вытер слезы. Снейп действительно хотел сделать это. Хотел утешить его. То, что было само собой разумеющимся у других людей, у этого человека граничило почти с чудом.

— Я верю лишь в то, что человек является большим, чем просто суммой своих физических составляющих. Но я не верю ни в рай, ни в ад, ни в бога, который следит за нами.

— Больше, чем сумма?

Может… Если очень повезет… Возможно… Снейп действительно знает что-то, что может принести утешение? Странная мысль, но Гарри доверял Снейпу. Если что-то помогло профессору, может, и ему немного поможет, потому что так, как сейчас, он не мог ясно мыслить.

— Недавно я посоветовал вам вспомнить мельчайшие подробности о мисс Грейнджер. Сделайте это теперь. Вспомните о ее манере одеваться, о ее прическе, украшениях, о всех деталях ее внешности. А когда вы это сделаете, подумайте о ее теле. Вспомните форму ее пальцев, изгиб ее губ. Я уверен, у вас так много воспоминаний, что вы сможете составить ее точный портрет.

Гарри так и сделал, и почувствовал, как снова появляются слезы. Гермиона стояла перед глазами как живая. Боль была такой свежей, что мысли о подруге казались сплошной мукой. Он оплакивал ее — и все равно не мог осознать.

— Мисс Грейнджер была — поправьте меня, если я ошибаюсь — суммой множества отдельных составляющих. Она была смесью всех этих мельчайших деталей, которые я только что назвал, и именно они делали ее человеком, которого вы знали.

На мгновение Снейп погрузился в свои мысли. Он замер; покачал головой, так что черные пряди волос упали на его лицо. Гарри ждал, но Снейп, казалось, мысленно был совсем в другом месте. Может, он…

— Вы думаете… Сэр, вы думаете о своей подруге, которую упомянули?

Снейп ничего не ответил, и все же Гарри был уверен, что прав. На короткое мгновение рука на его плече судорожно сжалась.

— Какой… Как она выглядела? Каким человеком была?

Скорбящего Снейпа было очень трудно себе представить. Кроме того, та женщина должна быть чем-то особенным, раз Снейп назвал ее «единственной и лучшей подругой». Очень мало людей могли ладить с мрачным зельеваром, еще меньше принимали его таким, каков он есть, и, пожалуй, не было практически никого, кто мог бы назвать себя его другом.

— Вас это не касается, Поттер.

Его имя было практически выплюнуто, как нечто особо противное, и рука на плече исчезла. Гарри захотелось удержать ее. Каким-то образом ему удалось все испортить. Как всегда. Не удивительно. Удивительно было скорее другое — что ему так долго удавалось удержаться от этого. Гарри уже отвык от колючего взгляда и презрительно наморщенного носа.

Он опасался, что разговор на этом и закончится и Снейп в развевающейся мантии вылетит из комнаты. Но, к счастью, ошибся. Никогда еще он не чувствовал такой благодарности, как в тот момент, когда чужая рука неловко похлопала его по бедру, а затем обхватила ладонь.

Тепло. Поддержка. Утешение.

— Мне очень жаль, сэр. Просто… я ненадолго подумал, что вам это знакомо. Это… это чувство потери. И я… Мерлин! Я ною тут, как маленький ребенок, и…

— Вы не ноете — вы скорбите. Было бы хуже, если бы вы этого не делали. Знаете, что делает потерю такой мучительной?

Гарри покачал головой, благодарно сжимая пальцы вокруг ладони Снейпа. Ему казалось, что без этой близости он не выживет и секунды.

— Самое горькое — осознавать, что ничего не останется. Внезапно понимаешь, ЧТО потеряно, и на месте этого зияет пустота. Джон Грин в своем произведении сделал кое-что, но это работает, только если действительно очень хорошо знаешь человека, которого потерял. Если сможешь описать его до мельчайших подробностей. А теперь представьте себе человека в виде математической формулы. Подумайте о мельчайших деталях, которые делали мисс Грейнджер мисс Грейнджер. Вспомните ее руки, ее улыбку и ее манеру двигаться. Все те вещи, которые так или иначе связаны с телом. Все это исчезнет. Тело превратится в прах, волосы истлеют, и даже от костей через много-много лет ничего не останется. А теперь скажите мне: ткани, связки, кости и волосы — это мисс Грейнджер? Являлась ли она суммой этих элементов? Наверняка нет, я имею в виду, мисс Грейнджер составляло нечто большее, чем это. Все те составляющие тела, которые являлись мисс Грейнджер в физическом смысле — из них невозможно сотворить человека, не так ли, мистер Поттер?

— Вы имеете в виду… — Гарри недоверчиво посмотрел на Снейпа и попытался сморгнуть слезы.

— Да. Я не верю ни в рай, ни в ад, ни в жизнь после смерти. И все же я уверен, что от каждого человека что-то остается, что-то, что не является суммой его физических составляющих, даже если тело полностью разложится. Называйте это, если хотите, «душой», или «жизненной энергией», или придумайте другое название, но…

— Спасибо. Спасибо большое.

И вот оно уже появилось снова — это чудесное ощущение теплоты. Чувство, удерживающее от полного падения в пустоту, когда он начинал думать о лице Гермионы. По крайней мере, пока Снейп сжимал его руку и сидел рядом с ним бок о бок.

— Как Рон?

— Он… так же скорбит — по-своему. Я полагаю, покой — это то, в чем он сейчас больше всего нуждается.

— Вы останетесь со мной?

— Да.

Долгое время они сидели рядом друг с другом и молчали.

Больше, чем сумма отдельных составляющих — это мысль странно успокаивала.

Пока солнце медленно заходило за темно-красными гардинами, Гарри крепко держался за эту мысль. Конечно, он будет скорбеть, он не стыдился слез, пролитых сегодня. Но ему было ясно, что он как можно скорее должен справиться со своей скорбью. Начало последней битвы положено. Война началась. Они не будут прятаться вечно. У него нет времени бесконечно долго предаваться трауру по Гермионе. Времени не будет и чтобы долго скорбеть по следующим погибшим в этой войне, потому что Гарри не сомневался — Гермиона не была последней жертвой.

Снейп.

Он вновь отправится к Волдеморту, и Гарри становилось плохо при одной только мысли об этом.

Сколько времени они уже сидели вместе? Сколько времени молча смотрели на красные гардины, за которыми медленно умирал солнечный свет? Гарри не знал, но был уверен, что не хотел бы провести так ни минутой меньше.

— Сэр…

— У нее были длинные, рыжие волосы, которые в детстве немного вились. С возрастом они становились прямее и светлее. В лучах заходящего солнца волосы казались каштановыми, а днем светились почти золотистым светом. Ее глаза, они… они были всегда добрыми и всепрощающими и… они… были такими же яркими и солнечными, как ее волосы и улыбка…

— Мне кажется, она была замечательной, сэр.

— Да, она такой и была.

Из горла Снейпа вырвался хриплый звук, что-то среднее между смехом и всхлипом.

Неосознанно Гарри сжал ладонь Снейпа сильнее. Может, поэтому вся эта ситуация не казалась бессмысленной. Может, Снейп потому был рядом с ним в минуты траура, что и сам пережил точно такое же горе. Может, поэтому именно сейчас рядом со Снейпом было так правильно находиться — помогая друг другу. Ведь не только Снейп был его опорой, но и сам в какой-то мере являлся опорой Снейпа.

В который раз они замолчали. Гарри хотелось бы задать еще пару вопросов, но что-то подсказывало ему, что не нужно, что вопросы уничтожат царившую в комнате атмосферу. Поэтому он ждал. Немного погодя тишину нарушило произнесенное тихим голосом «Люмос». Дрожащий конус света на конце волшебной палочки Снейпа упал светлым пятном на потолок. Несколько минут спустя кто-то постучал в дверь, но Гарри и Снейп, не сговариваясь, продолжили молча сидеть, пока не услышали удаляющиеся шаги.

— Ее глаза…

В ответ на эти слова, сказанные шепотом, Гарри поднял взгляд, но Снейп не смотрел на него.

— Впервые я встретил ее, когда мы были еще детьми. Это было еще до Хогвартса, я встретил ее на детской площадке. Ее глаза были такими же зелеными, как трава и листва деревьев вокруг. Первая встреча прошла совсем не так, как мне хотелось бы, но за ними последовали и другие. И однажды она сказала мне свое имя. У нее было прекрасное имя. Такое же сияющее и чистое, как она сама. Ее назвали — очень подходяще — в честь цветка. Лили Эванс.

Снова Снейп рассказал о себе нечто очень личное.

И снова не сбежал.

Постепенно шестеренки в голове Гарри сцепились зубцами, механизм заработал, и части многолетнего пазла постепенно начали складываться в единую картину.