Панцироносица. Наука против волшебства. Книга первая. (гет)

Кира всё чаще и чаще видела странные сны, и запоминались они всё лучше. Незнакомые пейзажи, встречающиеся на фоне этих пейзажей знакомые и незнакомые животные, фантастические городские ландшафты, сцены из жизни людей, которых она никогда прежде не видела, сии люди пользовались вещами, о назначении которых она понятия не имела, и говорили между собой на наречии, которого она не смогла определить даже приблизительно... впрочем, её успехи в изучении всего лишь одного английского языка оставляли желать лучшего.

"И почему я, — думала девушка, — начала так хорошо запоминать эти сны именно с той поры, когда Норка обнаружила, что я — падчерица?"

С фактом своего сиротства она примирилась довольно быстро. В самом-то деле, что тут такого особенного? Мало ли на свете детей, чьё происхождение под большим вопросом? В годы гитлеровского нашествия чуть ли не каждый пятый ребёнок лишился одного, или обоих родителей, и ничего — выросли, отучились, полюбили, отстроили страну... Печально, но факт — дети остаются без родителей. Так-то вот.

Вот только как узнать подробности своего прошлого? Да и стоит ли?

Несколько раз Кире предоставлялась возможность начать непростой разговор, но всякий раз во рту немел язык, а подходящие слова улетали в тартарары. Приходилось придумывать какие-то отговорки, ибо мама иной раз замечала, что с дочерью творится что-то странное. Шли дни; разговор постоянно откладывался на завтра...

Норка иногда уводила Киру в дальний угол школьного коридора, чтобы поинтересоваться — состоялся ли упомянутый выше разговор.

— Чего ты резину тянешь? — недоумевала подруга, — нечего ходить с таким видом, будто тебя горчицей накормили. Вот на днях твой батя вместе с Шуриком из дому вечером ушли. А ты опять молчала?

— Страшно как-то, — мялась Кира, — а если это очень больная тема? Эдак я своими вопросами всю семью развалю...

— Развалится семья или нет — важно не это, — отрезала Норка, — а то, что тебе сердце велит. Если предки тебя любят, то ничего они не развалят...

— Ты жестокая, — хмурила брови Кира.

— Жизнь жестокая, — парировала Норка, — друзья отворачиваются и предают, родители детей бросают, братья и сёстры друг друга ненавидят, но есть ты и твоя любовь. Вот что важно...

Кира лишь молча кивала, со всем соглашаясь, но дело так и не двигалось с мёртвой точки. Разговор опять переносился на завтра, на послезавтра...

Как-то раз, уже в самом начале апреля, Киру угораздило сильно расшалиться на уроке геометрии. К доске был вызван Севка Бакисов. Главный шутник и весельчак класса возле доски всегда становился каким-то вялым, начинал ныть, мямлить невпопад, спотыкаться, ронять мел или тряпку — одним словом, выступал как мог. Весь класс потешался, глядя на его душевные терзания(мол, это тебе не анекдоты про Вовочку травить). Сейчас он решал какую-то жутко трудную задачу — впрочем, без надежды на успех. Кира тоже ничегошеньки в ней не поняла, кроме того, что в тетради нужно было начертить квадрат. Севка веселил публику своими выкрутасами, Кира под шумок тоже норовила как-нибудь отличиться, и кончилось это тем, что Валентина Николаевна влепила Бакисову "красного лебедя", а Кире велела пересесть за первую парту.

Эммочка Мокрецова всегда сидела на первой парте одна-одинёшенька. Кира совсем не горела желанием сидеть на виду — ни пошептаться, ни записочку бросить — но тут последовало новое наказание: Валентина Николаевна объявила, что Кира вместе с Эммочкой будет убирать класс после уроков. "Пусть бы эта умница и убирала всё сама, тем более сегодня её очередь... — думала шалунья, — мне-то зачем..."

На перемене произошёл случай, заставивший Киру получше присмотреться к своей новой соседке по парте.

Неведомо каким путём в учебный корпус залетела синичка. Крылатое желтогрудое создание металось под потолком и билось в окна, желая покинуть неуютное человеческое сооружение, а детвора из младших классов, завидев в стенах школы беззащитную живую душу, придумала себе очередное развлечение. Всю перемену огромная ватага малышей, вооружившись швабрами, вениками и линейками, гоняла синичку по всему корпусу, не давая ей ни минуты передышки.

Кира всегда жалела мелких, попавших в беду зверюшек и насекомых. Она не задумываясь выпустила бы птицу на волю, но печальный опыт советовал ей не связываться с одуревшими от азарта малолетками, от которых шарахались в сторону и более крепкие подростки, чем она.

Синичка спаслась лишь благодаря невысокому росту тех, кто за ней гонялся, и благодаря Эммочке, которая вскочила на подоконник в самом дальнем конце коридора и открыла форточку. Птица юркнула в неё — и была такова, а размахивающая швабрами и вениками толпа была вынуждена разойтись кто куда с постными физиономиями.

— Вот и поразвлекались, — сказала Кира, подходя к дальнему окну, — и где им эта птичка дорогу перешла?

— Вот именно, — тихо молвила отличница, — представляешь, что думала эта птичка? Что это, мол, за ненормальные носятся, прыгают, орут, размахивают чем-то...

— Они меня уже сколько раз сшибали, — сказала Кира, — а Сашка, гад ползучий, ни разу не остановился и не подошёл, чтобы узнать, не сломала ли я что-нибудь.

Минуту помолчав, Кира усмехнулась:

— У малышей было такое прекрасное развлечение, а ты испортила им всё веселье...

У Эммочки, оказывается, тоже имелось чувство юмора. Она прикрыла рот сложенными пальцами и тихо хихикнула.

— Слушай, — спросила она сквозь смех, — зачем ты всюду, где ни попадя, пишешь, что Децл — потный лох?

Упомянутого отличницей новоиспечённого "деятеля искусства" обожала почти вся мужская половина школы с первого по одиннадцатый классы.

— Потому что я не люблю его песни, — ответила Кира, — папа говорит, что он и ему подобные нарочно всякую дрянь поют, стригут деньги, и втихомолку похихикивают над народом — вот, мол, какие они все дураки, за такое дерьмо готовы последнюю копейку отдать...

— Очень может быть, — согласилась Эммочка, — ты, как обычно, сбежишь с уборки?

Кире очень хотелось сбежать, посидеть в "Лунном венце" и проглотить пару стаканчиков мороженого, но в последний момент передумала. Эта сероволосая умница вроде бы и не такая уж зазнайка, во всяком случае, с ней можно общаться по человечески...

— Кстати, где ты живёшь? — поинтересовалась Кира.

— Нам по пути, — Эммочка назвала номер своего дома на Паромной. Оказалось, что это прямо напротив Кириного дома, мало того, окна их комнат смотрят друг на дружку и расположены почти на одном уровне — Мокрецовы жили на одиннадцатом этаже.

...Очистить класс от следов пребывания в нём тридцати одного человека большого труда не составляло. Взгромоздить стулья на парты, вымыть доску, подмести пол... Кира взялась за веник, смела мусор и снесла его в бак за углом корпуса. А вернувшись в класс, обнаружила, что Эммочка намела ещё одну кучу всякой дряни, раза в два больше той, что прежде вынесла Кира. Странно, ведь пол казался таким чистым. Опять надо тащиться за угол. Сплошные расстройства сегодня... Эммочка успела и воды принести, причём ни разу не расплескав её по дороге.

Уборка подходила к концу, когда в коридоре послышались чьи-то шаги, а затем в дверях появился старый Димкин приятель — Мирослав Кратов.

— Извините, что отвлекаю, — начал он, — не подскажете, где здесь вашу новую словесницу найти, Александру Антоновну?

— Наверно, в бассейне, — ответила Эммочка, — там сегодня вроде как насос полетел...

— Благодарю за информацию... — тут Мирослав заметил Киру, — а вот и два знакомых симпатичных хвостика нашлись.

— Что тебе до моих хвостиков? — проворчала девушка.

— Что поделаешь, если они такие красивые... ну всё, не буду вам мешать. До скорого, — парень развернулся, и вскоре его шаги затихли где-то на лестнице.

— Кирка, — усмехнулась самая умная ученица, — а знаешь, ты счастливица.

— Это почему это? — фыркнула Кира.

— Потому что тебя нашли красивой. Поняла? Тебя, а не какую-нибудь кривляку с губами Чиччолины... а ты почему-то ворчишь. Лучше бы покраснела от смущения, тебе это бы больше подошло. Ты что, знаешь Кратова?

— Ничего я не знаю, — отмахнулась Кира, — а вот он ведёт себя так, словно... вот дались ему хвостики, и всё.

— Не волнуйся, — успокоила её Эммочка, — он уже не одинок. У него есть девушка постарше нас. Какая-то Стешка Мамонтова из Марьинской гимназии.

— Вот и пусть бы ей говорил про её хвостики, — продолжала дуться Кира, — мои-то ему зачем...

— Так у тебя их целых два, а у Стешки — только один, — хихикнула Эммочка.

Обладательница двух хвостиков ничего на это не ответила. "Нет, что ни говори, а приятно, когда тебя считают красивой, да ещё и говорят об этом без утайки, — подумала она, — а я... вот блин, и чего я так окрысилась на этого Славку?"

С уборкой было покончено. Домой девушки отправились, как и было условлено, вместе. На крыльце Эммочка вдруг остановилась и сказала:

— Кира, я могу у тебя спросить кое-что? Только ты не сердись.

— Спрашивай.

— На следующий день после того, как тебя вызывали таблицу наследования заполнять, ты пришла в школу какая-то сама не своя, мрачнее тучи... это из-за групп крови, да?

— Зачем тебе это? — буркнула Кира. Видно, права была Норка — сейчас эта зубрила начнёт грозить, что всем расскажет...

— Знаешь что, я тебе расскажу, что со мной однажды случилось. Года два назад я осталась дома одна и от нечего делать начала лазить по шкафам. Много чего интересного увидела, в том числе один документ. Когда я его прочла, то весь вечер проплакала в подушку, пока мама с работы не пришла. Я, конечно, успела всё убрать на место, но мама заметила, что со мной что-то не так, и в два счёта всё из меня вытянула...

Кира стояла на верхней ступеньке, с тоской глядя на огромную лужу, в которую превратился школьный двор. Эммочка дёрнула ей за рукав.

— Что? — повернулась к ней Кира, — подожди... так тебя тоже взяли из детдома?

— Взяли, — улыбнулась Эммочка, — я тоже подкидыш. Или найдёныш, какая разница. Но у меня только одна мама, которую я люблю. Отец ушёл от неё, когда узнал, что она никогда не сможет родить. И после его ухода она взяла меня, когда мне и года ещё не было. Я понимаю, что ты чувствовала, когда узнала о себе такое... это неприятно, но разве это мешает быть счастливой? Более того, в нашей школе человек десять знают, что я не родная дочка.

— Так всё было бы хорошо, но мне хочется поговорить об этом с мамой, просто чтобы и ей, и мне было спокойно, но вдруг ей будет больно из-за меня? Я не знаю, как всё это сделать...

— Со временем подвернётся случай, и если она сама не решится рассказать, то ты с ней поговоришь. Что с того, что мама не родная? Вы ведь любите друг друга, так?

— Да, но... — Кира осеклась, — Эмка, да ты прямо как Норка говоришь.

— А она тут при чём?

— Так ведь я от неё всё и узнала, — и Кира рассказала о событиях давно минувшего вечера и о том, как Норка уговаривает её открыться маме — мол, от этого и ей самой, и маме в придачу, легче станет...

— Вот как... — подняла брови отличница, — ну что мы стоим? Пошли, — она потянула Киру за рукав.

Уже за воротами Кира поинтересовалась:

— Слушай, Эмка, а тот... ну, который мог бы стать твоим отцом — ты с ним лично знакома, или...

— Мама рассказывала о нём как-то, — пожала плечами Эммочка, — я его ни разу сама не видела, только на старой фотке. Я знаю, что есть такой тип, зовут Владимир Николаевич Прогноевский, живёт где-то на Волгоградке, по слухам — преуспевающий художник, и у него есть жена, которая дважды родила... вот, пожалуй, и всё. Я могла быть записана как Эмма Владимировна, но не вышло. Я всего лишь Ивановна.

— А если ты с ним встретишься, то что?

— Он уже никогда не придёт. На что мы ему сдались...

Кира шла, глядя на мокрый тротуар и пытаясь ухватить какую-то мысль. Что, интересно, могло послужить причиной того, что чета Беляковых удочерила её? Ведь мама не болеет, у неё родился Сашка... Так ни до чего не додумавшись, девушка уже хотела было повернуть к мосту, как Эммочка вдруг сказала:

— Не хочешь ко мне на чаёк заглянуть?

— М-м... не знаю, — замялась Кира, — это удобно, или...

— Я сегодня одна дома, — и Эммочка принялась рассказывать о детской больнице номер 38 и о маме, которая там работает и довольно часто остаётся на ночные смены. По Кириному лицу пробежала тень — два года назад ей пришлось лечь в это заведение из-за приступа аппендицита. На животе до сих пор остался шрам, пусть и почти невидимый после сеансов лазерной шлифовки...

Отзвонившись маме, Кира приняла приглашение отличницы, и уже через минуту, поднявшись на одиннадцатый этаж, она переступила порог скромного жилища Мокрецовых. Комнаты здесь освещались простыми лампочками, занавески на окнах были невообразимо стары — не иначе, подумала Кира, достались в наследство от бабушки, немногочисленная мебель тоже имела почтенный возраст, хотя ей и пытались придать более новый вид с помощью лака и самоклеящейся плёнки...

Девушки разогрели чайник и сели за стол. В подвесном шкафчике было много посуды, но все тарелки и чашки были из разных наборов, с товарными клеймами давно закрывшихся, ещё советских предприятий. Эммочке и её матери отчаянно не хватало средств на жизнь, но следовало отметить, что жилище содержалось в порядке и чистоте. Нигде ни единого пятныщка или потёка; вездесущие тараканы, скорее всего, даже носа не показывали в этой квартире.

Девушки забрали чайник, посуду и перебрались в Эммочкину комнату.

— Ох ты блин! — изумилась Кира, оглядывая гигантские залежи книг, занимавшие почти треть комнаты, — и ты всё это читаешь?

— Читаю, — кивнула отличница, — но по большей части чиню. Видишь, в каком состоянии тут всё... — и она тронула пальцем оторванный корешок учебника по радиотехнике.

— Но откуда ты всё это достаёшь?

— Из разных мест, — девушка несколько стушевалась, — вот, например, предназначенные под снос деревни. Там много чего на чердаках валяется. Хозяевам это не нужно, и если уговорить их не выкидавать книги на свалку, то можно много чего отыскать...

Кира обратила внимание на отдельно уложенную стопку книг и брошюр, явно обитавших в комнате не ради красоты. Их названия ни о чём ей не говорили — что-то о высокочастотных цифровых фильтрах, стоячих волнах, вязкости газов, блоках развёртки, стробоскопических преобразователях и ещё о многом таком, что отдавало ненавистной математикой...

— Иногда можно отыскать полные комплекты журналов, — говорила между тем Эммочка, — "Радио" или "Наука и жизнь", вот...

— И ты что, серьёзно понимаешь, что здесь написано? — Кира указала на верхнюю брошюрку под названием "Азбука коротких волн".

— Ну как сказать — понимаю? Я ещё только сама учусь.

Она порылась в столе и извлекла оттуда несколько альбомов, битком набитых как старыми, так и новыми почтовыми марками едва ли не всех ныне существующих на планете государств.

— Ой мамочка, — воскликнула Кира, — да откуда это у тебя?

В её представлении такую коллекцию можно было получить лишь единственным способом — украсть.

— Ты не поверишь, — улыбнулась Эммочка, — но прежние владельцы всё это попросту выкинули.

— Ты представляешь, какие это деньги?

— Представляю. Потому они и лежат здесь так спокойно, почти на виду. Большинство марок приобретёт цену лишь через сорок-пятьдесят лет, а это время ещё как-то прожить нужно. Самые ценные экземпляры мы давно уже отсюда вынули. От греха подальше.

Она показала Кире коллекцию спичечных этикеток, самые старые из которых датировлись концом сороковых годов прошлого века.

— Их собирать было гораздо легче, — сказала она, — помнишь, мальчишки на труду потрошили подвал?

— Помню.

— Так вот я порылась в куче всего того, что им велели выкинуть, и много чего нашла. Знаешь, мне даже пришлось покрепче за химию взяться, чтобы понять — как снять слой клея с бумаги. Спичечные коробки часто склеивают в блок — чтобы семена хранить, скажем... и вот верхний ряд нормальный, а на остальных — не пойми что, потому что всё заклеено...

Кира вспомнила о своей ныне покойной прабабке. Та была очень запасливой женщиной — сказалась военная юность — и в её запасах хранилось очень многое, начиная от ниток, иголок и соли и заканчивая спичками. Спичек у неё был целый мешок; он до сих пор хранился у бабушки в потолочной нише на кухне. И старых этикеток там было немерено. "Можно Эмке подарочек сделать, — подумала она, — ей десятого сентября пятнадцать стукнет..."

— А это что вон там? — Кира ткнула в угол, где под белым пологом скрывался некий довольно громоздкий предмет.

— Это? — Эммочка сняла полог, — это нам в наследство от предков досталось, — она отошла в сторону, и Кира увидела арфу.

— И ты что, неужели ещё и играть умеешь? — Кира подошла поближе и кончиком пальца осторожно потрогала резонаторную коробку. В арфах, как и в любых музыкальных инструментах, она нисколько не разбиралась, но по её прикидкам сей инструмент был очень стар. Наверняка он был ровесником её прабабке Екатерине Матвеевне Беляковой, умершей в возрасте девяноста двух лет, а может, и вовсе отметил вековой юбилей...

— Специально не училась, но умею, — отличница уселась на стул и взялась за струны, — могу показать... ты что предпочитаешь — Чайковского, Дебюсси, или... — заметив растерянное лицо гостьи, девушка опустила глаза, — ох, извини, Кирка, я...

— Ничего-ничего, — Кира выставила вперёд ладошки, — я и в самом деле не знаю, кто такой Дебюсси, а вот о Чайковском слышала, что он... ну, это... как Боря Моиссев. По телевизору показывали как-то...

— Чего только завистники не напридумывают, — вздохнула Эммочка, — про Паганини говорили, что тот с чёртом спутался, про Ободзинского — что у него была любовница в Америке... — она пощёлкала педалями и вновь взялась за струны, — сейчас мы сыграем "Вальс цветов"...

Кира ничего не понимала в музыке, но Эммочкино исполнение ей понравилось, да и инструмент был вполне хорош — звучал он великолепно, несмотря на Бог весть какой возраст...

— Мне не хватает аккомпаниатора, — сказала отличница, — нужна скрипка или виолончель... так примерно...

— Но всё равно классно! — Кира даже зааплодировала.

Девушки сели за стол, ещё раз подогрели чайник и наполнили чашки.

— Скажи, Эмка, — спросила Кира, — а тебе никогда не снились такие сны, после которых остаётся чувство, будто то, что ты видела — это твоё, родное? Что ты там знаешь всё, каждый дом, каждую улицу, фонтан, площадь?

— Ну... — отличница поспешила проглотить глоток чая, — я... даже не знаю. А тебе что, снилось что-то особенное?

От Киры не ускользнуло то, что Эммочка как-то оживилась и вся превратилась в слух. С чего бы такая перемена? И Кира рассказала ей кое-что из своих ночных видений. Чем больше она рассказывала, тем сильнее менялась в лице хозяйка... Когда она дошла до восхода на небе гигантского, похожего на Юпитер, шара, Эммочка, не утерпев, перебила её:

— Постой, а этот шар случайно не Асгардом называется?

— Да, в снах он назывался Асгард, — подтвердила Кира и вдруг остановилась. Откуда Эммочка это знает?

— Значит... ты тоже видела это?

— Ты меня дурочкой посчитаешь, но мне видится в снах всё то же самое, что и тебе, — прошептала Эммочка, — все эти города, люди на огромных ластоногих черепахах, на мамонтах, на эласмозаврах. Аэропорт с летающими дисками на стоянках... а ещё я помню какую-то странную девушку. Она охотилась на тиранозавра, выследила его и уложила с первого же выстрела прямо в пасть. Ещё она ехала на спине диплодока, и у неё на голове были "бабочкины усики", такие хвостики от пучков, почти как у тебя...

Упоминание об охоте на тиранозавра(разрывная пуля крупного калибра пронзала его нёбо и взрывалась в черепе или шейных позвонках — это Кира тоже наблюдала), о диплодоке с наездницей и "бабочкиных усиках" убедило Киру в том, что Эммочка не несёт отсебятины. Они, почти не общавшиеся между собой раньше, видят в своих снах одинаковые картины... Как такое может быть?

— Нам видится одно и то же? Но почему? Как? — спрашивала Кира.

— Кирка, — сказала Эммочка, — ты что-нибудь вообще знаешь о природе сновидений?

— Ну...

— Я тоже не знаю, — сказала девушка, — даже Бехтеревы — и те не могли толком ничего сказать. Версий много. Говорят, люди общаются между собой в своих снах, вроде телепатии, или что душа выходит из тела и путешествует по иным мирам. Всё это одинаково недоказуемо, так что...

— То есть, ты думаешь, что эти картины из снов, с двумя Солнцами, с газовым гигантом и прочим — где-то существуют на самом деле?

— Ты знаешь... всё, что мы видим — существует, ибо при всём желании мы не сможем выдумать что-то такое, чего в действительности нет и не может быть вообще.

— Ну знаешь! — воскликнула Кира, — если я навоображаю себе какое-нибудь чёрт-те-что с бантиком сбоку, то оно, по-твоему, существует?

— Если оно дало сигнал на твои зрительные элементы и нервные окончания — то оно существует. Может, это "чёрт-те-что с бантиком" не совсем твоё, но всё же...

— Ой, Эмка, я прямо с ума скоро сойду, — простонала Кира, — я просто кретинка какая-то и ничегошеньки не понимаю...

— А ведь мы обе — сироты, и кто наши настоящие родители — мы не знаем... — задумчиво молвила отличница.

Обсуждение странной проблемы затянулось на два часа или чуть больше, версий происходящего было множество — от телепатии до контакта с ноосферой(что это такое, Кира знать не знала, и Эммочке пришлось чуть ли не полчаса растолковывать ей значение мудрёного словца, а попутно рассказывать и о том, кто такой Вернадский и чем он знаменит). Ни до чего дельного не договорившись, они решили распрощаться, тем более нужно было учить заданные уроки...

Кира неторопливо брела по мосту к своему дому, задумчиво глядя на серую гладь пруда.

Похоже, что с Эммочкой можно подружиться. Если та ничего не придумала, а не верить ей нет оснований, то они обе — подруги по несчатью: она подкидыш, и Кира... А что касается сновидений... Если бы между ними обеими в прошлом существовала какая-то связь, то всё можно было бы объяснить. Но какая тут может быть связь? Кира могла бы вспомнить некоторое количество эпизодов своей жизни, имевших место в двухлетнем возрасте. Больше возраст — больше эпизодов. Но Эммочке в них места не было. Она не появлялась в её жизни до первого класса начальной школы.

Обедать Кира не стала. Аппетит, на который она никогда не жаловалась, куда-то пропал, и она ограничилась лишь через силу сгрызенным яблоком.

Папа и Сашка собрались проведать дядю Колю — младшего брата отца, жившего за несколько улиц от Ключевой, в Наташином проезде возле кладбища. Кире очень хотелось составить им компанию — ведь у дяди Коли всегда на столе бывает много вкусных вещей, но в конце концов передумала и решила остаться дома. Ведь рядом будет мама. Может, хоть сегодня удастся наконец поговорить с ней?

Мама проводила отца и Сашку до лифта. Кира подождала её в коридоре и проследовала за ней в спальню. Как начать тяжёлый и наверняка неприятный разговор? Никакого подходящего предлога девушка не находила.

— Почему ты не стала обедать? — спросила мама, устроив поудобнее подушки и расположившись на кровати с наполовину связанным свитером и спицами, — обычно ты даже переодеться забываешь, сразу спешишь к столу...

— Не знаю. Аппетита нет, — ответила Кира. Как свернуть на наболевшую тему, найти подходящие слова... а тут ещё и эти сны, которые они видели с Эммочкой... О них и заикаться нельзя. Мать позвонит Мокрецовым, начнёт волноваться, клещами вцепится в Киру, и тогда такая круговерть начнётся, что никому не пожелаешь. Сейчас девушке только хождений по психиатрам не хватает.

— Почему же тогда ты ночами плачешь? — мама отложила вязание и усадила Киру рядом с собой.

— Я плачу? — сказала она, отмечая про себя, что беседа с матерью начала развиваться именно в том направлении, которое ей и требовалось. "Будь что будет, или сегодня же всё узнаю, или вообще никогда", — решила девушка.

— Не ты одна ночью не спишь. Что с тобой, девочка? Неразделённая любовь? Или с Норкой поругалась?

— Мамочка... — всхлипнула Кира, — я... скажи, это всё правда? Что если у тебя первая группа крови, у папы первая, а у меня четвёртая, то я была не вашим ребёнком, а чьим-то ещё?

Если бы мать попыталась скрыть правду, девушка почувствовала это сразу. Этот вопрос сжигал все мосты. Какой будет дальнейшая жизнь семьи, что будет во взаимоотношениях Киры с матерью и отцом — всё зависело от того, что прозвучит из уст Анны Павловны.

Довольно долго в спальне стояла гробовая тишина. Кира подняла голову и увидела, как из глаз мамы выкатилось несколько слезинок. Похоже, удочерение прошло не совсем гладко — девушка уже не сомневалась в том, что её вопрос оживил в материнской памяти какую-то трагедию.

— Вот это и случилось, — сказала мама тихим голосом, — может, так будет даже лучше. Мы хотели сказать тебе, но думали сделать это позже, когда ты школу окончишь. Что твои настоящие родители — не мы. И про всё остальное...

— Я из Дома малютки, да?

— Нет... — мама вытерла слёзы рукавом халата, — ты из палаты отказничков, но... туда тебя принёс милицейский патруль из отделения по Марьино. Наш папа, когда начал работать на Первом канале, сумел найти их рапорт.

— А как вы с папой решили меня взять?

— Так просто этого не объяснить... Садись поудобнее. Думаю, тебе уже можно узнать об этом.

Кира поплотнее придвинулась к матери и взяла её правую ладонь в свои ладошки. Вскоре мама полностью взяла себя в руки и начала свой рассказ.

— Все девушки, носящие нашу фамилию, если им повезло быть выношенными и рождёнными, страдают от какого-то наследственного отклонения, которое заключается в том, что большая часть девочек рождается мёртвыми, или изгоняются с выкидышем примерно на четвёртом месяце беременности. У меня должно было быть две младшие сестрёнки, но обе они погибли. У твоей бабушки, она же моя мама, должна была быть младшая сестрёнка и две старших, но и им не повезло. Мальчики же все здоровы, и их потомство в полном порядке. А вот если бы у меня была своя, родная дочка, то...

— Значит, четырнадцать лет назад она умерла? — догадалась Кира.

— Умерла, — на глазах у мамы снова заблестели слёзы, — на пятом месяце.

— Но почему возникло это отклонение?

— Очень давно, ещё при царях, наши предки с фамилией Баручко жили на Черниговщине. Там мать моей бабушки, мне она прабабка, какое-то время сожительствовала с кем-то из двоюродных братьев, или ещё с кем-то — сейчас это точно не известно. После она уехала от позора подальше, сюда в Москву, хорошо ещё, руки на себя не наложила. У неё родился мальчик. Мой дедушка. Он умер ещё до моего рождения, вживую я его не видела. Только на фотографиях. Внешне он был нормален, а вот изнутри... От этого у его потомков женского пола все несчастья.

— А папа знал об этом случае? — спросила Кира.

— Я сказала ему, не помню уже точно, когда, но ещё до того, как он сделал мне предложение о замужестве. После свадьбы у нас снова состоялся разговор на эту тему, и он сказал, что обдумал всё ещё до того, как сделать предложение, что он полон решимости пойти на такой риск, осознавая, какие тяжёлые могут быть последствия, и что он будет меня любить и никогда не бросит, даже если у нас вообще не будет детей. И моего первого ребёнка действительно не стало...

Мама помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:

— А я очень хотела именно девочку, хотя умом понимала, что шансы на её появление незначительны, не говоря уже о её здоровье... Когда я начала поправляться после выкидыша и узнала о скорой выписке, я сказала твоему папе, что если нам не суждено растить и воспитывать нашу девочку, то пусть её место займёт другая — не важно какая, но которую мы будем любить как родную... Как бы ни был он расстроен из-за меня, но едва я заикнулась о другой девочке, то он без промедления согласился, и мы пошли в отделение для отказничков.

Там было три новорожденных девочки, и одна из них не спала. Нам сказали, что она поступила за сутки до того, как меня госпитализировали, что её принесли патрульные... они нашли её под скамейкой в парке. Это и была ты, Кира. Тебе было тогда около двух недель от роду, может, чуть больше. Не знаю почему, но ты очень оживилась... активно задвигалась, когда папа подошёл к тебе. Ты как будто просилась ему в руки. Папа прямо из больницы позвонил в социалку, приготовил все бумаги... К отказничкам ты попала двадцать девятого мая, это число мы записали как день твоего рождения. Когда ты появилась у нас, я просто... вела себя как маленькая, никак не могла наиграться с тобой... словно с куколкой. А после того, как я родила Шурика... в общем, я в своём роде последняя, кто может продолжить эту вереницу несчастных жён. Поэтому уже десять лет я не допускаю никаких зачатий.

Кира помолчала, обдумывая услышанное. Потом сказала:

— Но как же без зачатий? Ведь если так долго пить таблетки, то может печень заболеть, или почки...

— Никаких противозачаточных средств не нужно, — объяснила мама, — достаточно знать чередование плодных и неплодных дней.

Анна Павловна принялась рассказывать девушке о её первых годах жизни. Как оказалось, Кира была, что называется, очень "голосистым" ребёнком — стоило больших трудов успокоить её, если той что-то приходилось не по вкусу. Была и одна наводящая на размышления деталь, связанная с никому не известной крохой — кто-то запеленал её в чёрную форменную мужскую рубашку военного образца, прожжённую в трёх местах неизвестно чем — то ли тлеющей головнёй, то ли паяльной лампой. Папа хотел выбросить её, но передумал после того, как собственными глазами увидел реакцию крохотной девочки на этот предмет одежды. Возможно, дело было в запахе, который хранила рубашка. Её вешали на спинку кроватки, если Кира среди ночи начинала плакать. Видя чёрную ткань или вдыхая её запах, кроха мгновенно замолкала и крепко засыпала на всю ночь до утра, если рубашка оставалась на своём месте.

— Вот поедем в Заборье — я тебе её покажу, — сказала мама, — она где-то до сих пор лежит в комоде у бабушки.

— Надо же, — улыбнулась Кира, — неужели эта рубашка принадлежала... ох, даже не знаю, как сказать...

— Что-то страшное случилось с твоими прежними родными, — тихо сказала мама, — даже не могу представить — что именно... иначе за столько лет они как-нибудь да проявили бы себя.

— Мама, — попросила девушка, — прости за то, что заставила тебя пережить всё это снова.

— Что ты, Кира... я не так сильно страдаю. Твоему папе пришлось гораздо хуже. Ты знаешь, папа всегда может сказать мне, как он любит меня, но то, что он делал и как вёл себя... Он очень страдал, но никогда, ни разу, ни словом, ни жестом, никаким действием не упрекнул меня за то, что со мной случилось четырнадцать лет назад. Ни разу не выразил недовольства...

— Знаешь, мамочка, — сказала вдруг Кира, — я думала о том, что будет, если вдруг появится та, другая... Которая бросила меня под скамейкой. Я думала о том, кто она, кем может быть сейчас... Но я не хочу её! Не хочу к ней, даже если сейчас она живёт в любви, почёте и уважении! Кем бы она ни оказалась... Я хочу быть здесь, с вами... — и она, обняв мать, уткунась лицом в её грудь.

Мать, не говоря ни слова, гладила русоволосую головку девушки. Слова не были нужны. Кира оказалась сильной личностью, способной справиться с собой сама, без посторонней помощи.

Незаметно наступил вечер. Девушка посидела с матерью ещё немного, потом ушла к себе и занялась заданными на завтра уроками. На сей раз ей удалось довольно быстро со всем управиться. Тем более что не было задано ни одной головоломной задачи. Отложив тетради в сторону, Кира устроила подбородок на руках и стала глядеть в окно. Разглядывая освещённые квадратики окон в соседней двадцатипятиэтажке, она пыталась осмыслить всё, что произошло между ней и мамой.

Кира вспомнила то, что говорила ей Норка... "Она как в воду глядела, — думала русовласка, — когда сказала, какие жуткие истории могут скрываться в прошлом. Даже то, что я как-то особенно реагировала на своего будущего отца, хотя она не имела в виду конкретно его... Просто провидица какая-то, а не подруга. А тут ещё наши с Эмкой сны. Может, рассказать об этом Норке? Вдруг у неё опять мелькнут какие-нибудь гениальные мысли?"

Она думала о том, какими хорошими людьми оказались её новые папа и мама.

— Просто не верится, что папа пережил такое, — прошептала девушка, — всё выдержал. Не слетел с катушек, не убежал, как Прогноевский... а мама... какая она оказалась крепкая...

Она вспомнила отца на старых фотографиях. Обычный парень ростом чуть выше среднего, да ещё и в очках. На фоне более крепких одноклассников он явно терялся. Да и сейчас, много лет спустя, на фоне той же мамы он смотрится не слишком выразительно. Мама высокая, с тяжёлой костью, с густой гривой вьющихся каштановых волос. А папа внешне ничем не примечателен.

Александр Васильевич проходил службу в Севастополе, в морской пехоте. Там он и познакомился со студенткой Бауманки Анной Баручко, приехавшей с подругами на море. После демобилизации папа поступил в МГУ. Работал в журналах "Советская милиция", "Человек и закон", затем перешёл на студию Пиманова на ОРТ, он же Первый канал...

Кира подумала о том, что папа является один из немногих жителей района, кто не боится выходить не улицу по ночам. На Братеевской двух человек в буквальном смысле порвали на кусочки(кто это сделал — большой и трудноразрешимый вопрос), но его это не напугало. Только усилило желание докопаться до правды...

Кира вспомнила о Сашке. Папа проводит с ним всё свободное время, Кира делит своё общество с мамой. Это положение вещей всех устраивает. Ничего удивительного — мама так сильно хотела девочку, а Сашка — сын своего отца. Наследник, надежда и опора. Пусть так и будет, Кира не против.

— Вот только почему, как бы гадко не вёл себя Сашка, папа всегда его выгораживает? — сказала себе Кира, — на всё одна отговорка — он же маленький... Пять лет назад был маленьким, два года назад тоже был маленьким. Почему я в восемь лет не считалась маленькой? Ты же большая, уступи... А когда же Сашка будет большим, если он и сейчас маленький? Когда поседеет и сгорбатится? Вот всегда так — слышит дитё, что оно вечно маленькое, и окончательно развинчивается...

Сквозь музыку Кира услышала, как в передней зазвенел телефон. Аппарат был многоканальный, с пятью трубками, имеющимися в каждой комнате. Тот, кто первым брал свою трубку, мог переадресовать соединение. Сейчас первой сняла свою трубку мама. Иногда Кира сожалела, что функция аппарата не предусматривала возможности прослушивать другие трубки... но нужно было иметь в виду, что такой возможностью мог бы воспользоваться и Сашка. Он большой любитель совать нос куда не следует...

Мама закончила разговор и позвала Киру.

— Звонила Эмма, — сказала она, — она сейчас в тридцать восьмой больнице.

— С ней что-то случилось?

— С ней всё в порядке. Что-то случилось с Норкой. Её отец привёз на машине. Кто-то попытался ограбить её в подъезде, изорвал ей куртку и укусил за руку.

— Но ведь... С ней всё хорошо? Она жива? — взволновалась Кира.

— Жива. Даже успела описать нападавшего, но какое-то время спустя впала в кому.

— В кому?

Девушка почувствовала слёзы на глазах, но всё-таки сумела удержаться от рыданий. Она кинулась к себе в комнату, нашла одежду и приступила к сборам.

— Кира, подожди... — попыталась остановить её мать, — тебя не пустят к ней, она подключена к аппаратуре...

С внезапно нахлынувшей решимостью Кира прошла на кухню, сделала вид, что хочет напиться, открыла кран и незаметно вынула из нижнего шкафчика нож. Сунув его в голенище сапога, за металлическую застёжку-молнию, и вихрем, не оглядываясь, вылетела за дверь.

Перепрыгивая по пять ступенек, девушка выскочила в холл и остановилась перед парадными дверями, чтобы отдышаться. Затем вынула телефон и набрала номер хорошо знакомого местного таксиста...

Всю дорогу девушка провела как на иголках, то и дело норовя расплакаться. Неизвестный злоумышленник разгуливает сейчас по Москве, доводя людей до самоубийств и умопомешательств своими нападениями... Может, он и на куски их рвёт? Как ему удаётся проделывать такие фокусы? Кира вспомнила о ноже, засунутом в сапог, и почувствовала себя полной идиоткой. Это глупо. Что она может противопоставить этому новоиспечённому Джеку-Потрошителю, который расправился с более крепкими жертвами, как с ненужными котятами? Он заберёт у неё нож на раз-два, а потом... Кто знает, какие мерзости он проделывал с теми, кто попадался ему на пути? И почему те, кому посчастливилось уйти от него живым, впоследствии прыгали с балконов, сходили с ума, впадали в кому? Что тогда должна делать Кира, если встретится с ним? "Так просто я ему не дамся, — думала девушка, — хотя бы раз, но за Норку он получит..."

Если бы кто-нибудь сейчас сказал Кире, что укусивший Норку преступник через три дня будет убит у неё на глазах, и что она, ученица девятого-В класса 998-й школы Белякова Кира в компании со своей одноклассницей и соседкой по парте Эммой Мокрецовой и их новой учительницей по русскому языку, примет в этом убийстве непосредственное участие — девушка бы только рассмеялась и сочла собеседника чокнутым...