Дартс: палитра души (гет)

Лаванде Браун было всего двадцать три. Или уже двадцать три.

Многие волшебницы в этом возрасте перестают грезить о красавце-маге на золотой метле, но продолжают мечтать о романтических приключениях, счастливой семейной жизни, нагрянувшей славе или, на худой конец, о внезапно свалившемся наследстве троюродной бабушки. Лаванда была в каком-то смысле нетипичной молодой волшебницей и мечтала о двух совершенно разных, но важных для неё вещах: об успешной карьере и о справедливом возмездии. Они разделили жизнь Лаванды пополам: на явную и скрытую, на дневную и ночную, на размеренную — и полную приключений. Родители, коллеги и друзья Лаванды прекрасно знали, что она закончила колдомедицинский колледж и устроилась на работу в одну из больниц на севере Англии, чтобы со временем стать душевным хилером и открыть свою собственную практику. Что касается её второй мечты (о справедливом возмездии) — она уже несколько лет оставалась тайной, в которую были посвящены только трое: сама Лаванда и две её подруги по школе и колледжу, Сандра Фосетт и Патрисия Стимпсон.

После финальной битвы за Хогвартс юная мисс Браун, как и многие другие волшебники, надолго задержалась в больнице Святого Мунго, и для неё, как и для многих, короткая эйфория от победы быстро сменилась тревогами и разочарованиями. Она с ужасом узнавала имена погибших друзей, переживала за раненых и за тех, кто потерял в войне своих близких. Общая боль была настолько сильной, что на время заставила забыть Лаванду о её собственном здоровье. Правда оказалась неожиданно горькой.

— Если магической раны коснулись зубы оборотня, шрамы никогда полностью не затянутся, — сказал Лаванде лучший колдомедик Святого Мунго после месяца лечения. — Радуйтесь, мисс Браун, что это не случилось в полнолуние и вас не заразили ликантропией! Магия творит чудеса, но и она не всесильна.

Лаванда, как во сне, послушно выполняла советы врачей, лечивших её изуродованное тело, и радовалась: они победили, её родители живы, она сама практически здорова, и всё у неё впереди! Радовалась — и плакала по ночам в подушку оттого, что никогда уже не будет прежней. Да, ей, в отличие от многих, повезло выжить, но уродливые шрамы на левой груди и животе первое время так пугали Лаванду, что ей казалось, будто это вовсе не её тело: откуда эта кривая красная дорожка и рваные полосы, напоминающие колючки? Они не её, а чьи-то… Принимая душ или переодеваясь, Лаванда представляла, что случайно выпила оборотное зелье, скоро его действие закончится, и она вернётся в своё собственное, молодое, красивое тело. Или думала, что это сон, и она вот-вот проснётся — здоровой и прежней. Проснётся собой. Проходили дни, но шрамы не исчезали и не светлели. Это казалось ей нелепым и несправедливым — на глазах у Лаванды колдомедики возвращали раненым здоровые руки и ноги, восстанавливали потерянное зрение, залечивали самые страшные раны, но не могли помочь ей избавиться от нескольких уродливых полос, пересекающих тело. Родители доставали для неё самые редкие и дорогие мази, она смело принимала экспериментальные, ни на ком не проверенные зелья, но ничего не помогало. И всё же Лаванда верила, что со временем сможет исцелиться. Просто нужная ей мазь малоизвестна, твердила себе она, а зелье… пока не изобретено!

Лаванда много размышляла о том, чем заняться в мирной жизни. С тех пор как хрустальный шар, в который она заглянула перед финальной битвой, предсказал ей «героическую гибель в бою», Лаванда забросила прорицания, в больнице окончательно и бесповоротно решила посвятить себя колдомедицине и после выписки поступила в Высший Магический Колдомедицинский колледж в Рединге. За годы учебы в колледже, к сожалению, ни чудодейственная мазь, ни зелье так и не отыскались, но Лаванда ничуть не пожалела о выборе карьеры и со временем привыкла к своему новому телу. В конце концов, кто видит, что у неё там на груди или на животе? Под одеждой всё равно ничего не заметно, а интимные встречи… Во-первых, когда они ещё будут, а во-вторых, их можно проводить в темноте, рассудила она, и примирилась сама с собой.

В колледже Лаванду увлекло лечение душевных недугов, поэтому, сдав выпускные экзамены, она устроилась на работу ассистентом к знаменитому мистеру Штолле (лучшему душевному хилеру во всей магической Британии), который практиковал в магическом поселении под названием Северная Пустошь. Мистер Штолле, с виду строгий и суровый колдомедик, на деле оказался очень милым и покладистым стариком. Этот великолепный лекарь имел одну слабость, которая мешала ему выходить на работу по понедельникам: маггловский шотландский виски. После долгих лет употребления этого напитка антипохмельное зелье почти не помогало, и Лаванда без возражений подменяла своего наставника, когда этого требовало его недомогание. Своей надёжностью и добрым отношением к больным мисс Браун заслужила молчаливое одобрение мистера Штолле. Она старательно перенимала его опыт, надеясь в будущем открыть собственную практику — желательно в Рединге — уж очень ей приглянулся этот городок за студенческие годы. Когда её подружка по колледжу уехала работать во Францию и попросила присмотреть за своей квартиркой в маггловском квартале Рединга, Лаванда согласилась, не скрывая ликования. Она радовалась новой работе и независимости от родителей и в целом считала свою карьеру очень перспективной — в отличие от личной жизни.

И дело было вовсе не в шрамах.

Всё началось с Кевина — дементор его раздери… Если бы не он, возможно, всё у Лаванды сложилось бы по-другому, и она бы никогда не задумалась о справедливом возмездии.

Кевин Флинт, молодой художник из чистокровного шотландского семейства, писавший виды бухт и пляжей, стал по-настоящему её первым. Они познакомились на одном из речных пирсов Рединга в первый год её учёбы в колледже: очаровательный маг, рисующий реку, сразу привлёк внимание Лаванды. В его облике было что-то завораживающе-романтичное: он опускал свою кудрявую белокурую голову, поднимал красивую, перепачканную красками руку, и крупные мазки на холсте превращались в отражённое в серой речной воде небо. Лаванда смотрела, как он рисует, с сожалением думая о том, что в Хогвартсе неприлично мало внимания уделялось изучению искусств — не магических, а эстетических. Почему в программе школы чародейства не было ни пения, ни рисования, ни танцев, ни театрального искусства? Не трансфигурацией единой жив волшебник! Она поняла, почему её в своё время так привлекали Прорицания: там можно было в полной мере применять не логику, а фантазию и воображение. Их у Лаванды всегда было с лихвой.

— Когда я смогу написать ваш портрет? — вдруг спросил художник, оборачиваясь к Лаванде, которая сделала вид, что дышит свежим воздухом и любуется красотами старой верфи.

— Я не знаю, — робко ответила она. Парень был всего лишь незнакомым уличным художником, но его внимание всё равно польстило. — Разве вы не пейзажист?

— Я пишу и портреты. Не волнуйтесь, не в стиле «девушка-груша» или «лицо-фруктовый сад». Вы будете похожи на себя!

Лаванда пожала плечами, улыбнулась, и они разговорились.

После занятий в колледже она частенько отправлялась с Кевином на этюды, а в холодные дни приходила к нему в студию и подолгу смотрела, как он пишет. Точнее, приходила она с целой кипой учебников по колдомедицине, раскладывала их на коленях, а в перерывах между зубрёжкой названий костей и ингредиентов для зелий, поднимала голову и любовалась его работой.

Лаванда долго не соглашалась позировать для Кевина, потому что он настаивал на портрете в полный рост и в обнажённом виде. Потом призналась в том, что у неё есть шрамы, но это вовсе не оттолкнуло его, а, наоборот, заинтриговало. Когда же она, сгорая от стыда, всё-таки поддалась на уговоры, Кевин какое-то время разглядывал её тело с немым восторгом и в конце концов изрёк:

— Великолепно! — он внимательно рассмотрел её обезображенную кривым, рваным шрамом грудь и мечтательно добавил: — Я назову её «Раненая роза»…

— Я могу ненадолго осветлить шрамы, если буду неделю принимать имбирное зелье, — нерешительно сказала Лаванда.

— Ни в коем случае, — ответил Кевин, направляя на неё свет и выбирая правильный ракурс.

Ни он сам, ни его шотландские родственники с Гебридских островов не участвовали в войне с Волдемортом, и истории Лаванды, которые она рассказывала, пока писался портрет, заставили Кевина ещё больше восхититься своей новой знакомой. Картина была готова через месяц. На ней была изображена светловолосая обнаженная девушка со шрамами на груди и животе, спящая на чёрно-красном покрывале (которое символизировало войну и смерть, пояснил автор). В одной руке, закинутой за голову, она держала волшебную палочку, а в другой — белую розу с кривым стеблем и надорванными лепестками. Лаванда прониклась и идеей, и исполнением.

Их отношения были бурными, но недолгими: клятвы в вечной любви сошли на нет, когда оказалось, что у Кевина Флинта имеется шотландская невеста, давно намеченная родителями. Против воли отца он пойти не мог (или не хотел), зато рассказал Лаванде длинную и путаную историю о волшебных шотландских кланах и обязательном родстве семей с островов.

Для неё этот разрыв стал первым серьёзным ударом взрослой жизни. Чуть позже Кевин интеллигентно предложил ей семейную жизнь на троих, что вообще повергло Лаванду в глубокий шок.

— Так все живут, дорогая, — заметил он, пожимая плечами.

— Только не я, — уверенно ответила она и потребовала назад свой портрет. Шедевр «Раненая роза» в тот же день был испепелён заклинанием, но вместе с ним сгорела и часть души Лаванды, которую не смог бы восстановить ни один, даже самый лучший, душевный хилер.

После отъезда Кевина Лаванда с головой погрузилась в учёбу, люто возненавидев реку, пирсы, лодки и белые розы. По вечерам после занятий она лежала в своей комнатке в общежитии, которую делила с Сандрой и Патрисией, и подолгу смотрела в потолок, пытаясь отыскать на его белом полотне смысл жизни, и немного успокоилась, только когда прочла в «Северных Хрониках» о свадьбе Кевина Флинта и увидела фото его жены. Такую натуру ни один художник рисовать не станет, подумала Лаванда — впрочем, может, он извращенец, и ему нравится уродство во всех его проявлениях?

Её соседки по комнате в студенческом общежитии (знакомые ещё с Хогвартса) оказались настоящими подругами: в ответственный момент перед экзаменами, которые Лаванда с горя чуть не завалила, они устроили небольшую вечеринку, выпили сливочного пива и дружно сошлись на том, что все парни сволочи.

— Нет худа без добра — когда они нас бросают, мы переживаем и худеем! — сказала неуклюжая, полненькая Патрисия. Лаванда с сомнением посмотрела в зеркало на свои впалые щёки — ей показалось, с них даже ямочки сошли. — А вообще, этот придурок Кевин прав: все так живут.

Отец Патрисии, мистер Стимпсон, как раз в том году сообщил миссис Стимпсон о том, что нашёл себе другую, но не хочет разводиться, потому что среди волшебников это не принято. Делясь этой неловкой правдой, Патрисия презрительно фыркнула. Её личный опыт общения с противоположным полом сводился к насмешкам мальчиков в Хогвартсе (в особенности, близнецов Уизли, с которыми ей не повезло учиться на одном курсе), к безразличным взглядам парней в колледже и страданиям по одному молодому доктору, который Патрисию в упор не замечал.

— Они тупые, бесчувственные чурбаны, — сказала она, — и не стоят наших слёз.

Сандра Фосетт, бывшая когтевранка, полностью согласилась с подругой. Высокая, стройная, красивая и самоуверенная, Сандра заявила, что всей душой ненавидит мужчин и Лаванде советует делать то же самое.

— Основания? — спросила слегка захмелевшая от пива Лаванда.

— Два аборта, — ответила Сандра.

Основания показались Лаванде вескими, но она ещё какое-то время не теряла надежду найти исключение из правил и решила дать мужчинам ещё один шанс, прежде чем обрушить на них всю свою ненависть.

Однако попытка номер два, увы, тоже оказалась неудачной.

Джекилл, однокурсник Лаванды, специализировался на маггловских болезнях. Он хоть и не блистал умом, но был симпатичным и изобретательным и долго завоёвывал её внимание: дарил букеты горной лаванды, носил фиолетовые рубашки и даже перекрасил волосы в красный цвет, когда она в шутку сказала, что любит рыжих (так, без задней мысли, просто к слову пришлось). Лаванда оттаяла и отнеслась к Джекиллу со всей душой: подтянула его в учёбе, сдала за него экзамен по зельеварению, выпив оборотное зелье, а в конце семестра случайно вернулась раньше с лабораторной и застукала его с другой девушкой. Джекилл пытался просить прощения, но был без сожаления послан куда подальше. Впрочем, он страдал недолго: подружился с главной отличницей курса и, как пиявка, провисел на ней до окончания колледжа. Полное презрение Лаванды Джекилл заслужил, когда она случайно услышала, как его дружки за обедом в столовой обсуждают её шрамы.

Сандра и Патрисия выпили с ней огневиски и заявили, что вообще решили обходиться без мужчин. И многозначительно переглянулись.

— В каком смысле? — спросила покрасневшая Лаванда.

— А в таком. Мы решили создать клуб мести лживым и подлым мужчинам. Ты с нами?

Она удивлённо уставилась на подруг.

— А как мстить будем?

— Мы же колдомедики, — Сандра хитро изогнула бровь. — Начнём с зелья временной импотенции.

Лаванда сдалась не сразу и вступила в клуб «Справедливое возмездие» только спустя два месяца. Впрочем, про её третью попытку устроить личную жизнь и вспоминать не стоило — маггл, с которым она познакомилась на улице Рединга, спасаясь от ливня под козырьком кафе, вообще совершенно случайно на пятом свидании оказался женатым.

— Ну, жена моя пока беременная, — попытался оправдаться он. И стал первой жертвой зелья временной импотенции.

Как блестели его глаза, когда Лаванда согласилась на интимную встречу — и как сильно они округлились, когда интим не удался… Впрочем, Лаванда ушла со свидания с чувством выполненного долга и уверенностью, что в ближайшие полгода её друг не станет изменять своей супруге.

* * *

Сандра Фосетт была в их женском клубе заводилой: именно ей приходили в голову самые невероятные идеи о том, как проучить неверных, подлых, неблагодарных мужчин (а другие им почему-то не попадались). Доступ студенток колдомедицины к редким зельям открывал большое поле для творчества, к тому же все трое были неглупыми и прилежными ученицами.

— Учтите, если помешать против часовой стрелки, эффект будет обратным — вместо закрепления желудка, расстройство усилится! — предупреждал учитель зельеварения.

Они запоминали.

— Осторожно, не передержите это зелье, иначе оно будет вызывать приступы клаустрофобии!

Они передерживали.

— Если перегреете бодрящий корень, ваш пациент будет час бегать с выпученными глазами!

Они перегревали.

Начали юные мстительницы с того, что проучили своих бывших, подмешав им в напитки зелье временной импотенции. Потом долгое время забавлялись, помогая подругам наказывать неверных парней, причём без всяких зелий: например, распространяли слухи о том, что у их новых пассий маггловское заболевание под названием СПИД — колдомедикам было хорошо известно, что это такое… Через полгода борьбы на невидимом фронте Сандра прочла книгу про суфражисток и заявила, что клубу «Справедливое возмездие» пора переходить на новый, более глобальный уровень — наказывать мужчин, которые относятся к женщинам, как к вещам. Например, покупают их на одну ночь. В магическом мире проституция была запрещена законом, но после войны в волшебных поселениях появилось немало увеселительных пабов. Не будет спроса — не будет и предложения, считала Сандра; бедным во всех смыслах девушкам не придётся зарабатывать на жизнь, торгуя своим телом, если мужчины не будут считать их товаром. На общем собрании клуба девушки единогласно (за — трое, против — ноль, воздержавшихся — ноль) проголосовали за воплощение нового плана и даже приняли свой манифест:

«Мы, члены свободного магического сообщества, в котором права женщин и мужчин признаны равными, но на самом деле не являются таковыми, клянёмся бороться за восстановление социальной справедливости всеми доступными нам средствами. Мы поддерживаем сильных, независимых женщин и выступаем против неверных мужчин, скрывающих своё распутство и малодушие за идеями полигамности, взятыми у магглов. Все наши действия бескорыстны и направлены на сохранение духовных и семейных ценностей, а потому не могут считаться противозаконными».

— Ого, — уважительно сказала Лаванда, прочитав текст манифеста, составленного Сандрой.

— Всё верно, — согласилась Патрисия. — Только напомни, что такое полигамность?

— Отговорка для самцов, желающих иметь много самок, — уточнила Сандра.

— И что мы будем делать? — спросила Лаванда.

— Пойдём на баррикады!

— Куда? — удивилась Патрисия.

— В увеселительные пабы, куда же ещё.

В тот же день в дополнение к манифесту девушки составили подробный план действий, который был прост, красив и, естественно, опасен — но это-то и делало его таким привлекательным. Чтобы осуществить свой план, Лаванда, Патрисия и Сандра стали ходить в магические заведения, где поощрялись вольные развлечения. С помощью магии они слегка изменяли внешность, изображали из себя девушек лёгкого поведения и ждали. Добыча быстро попадалась в сети, а остальное было делом колдомедицинской техники — и всё благодаря тому, что ещё на первом курсе колледжа девушки изучили заклинание временного отупления: Оттузо Темпоранео. Отточенное до совершенства, оно действовало безотказно — накладывай и делай с жертвой, что хочешь! Это заклинание после войны входило в обязательный минимум целителя и применялось для пациентов, страдающих от психической боли — те становились спокойными, послушными, выполняли все требования врача, безропотно принимали лечение… Поднимались в комнату наверху, раздевались, отдавали «доброму доктору» свои вещи и палочки... Наутро просыпались с головной болью и полным отсутствием воспоминаний. Всё, что эти мужчины помнили — как согласились купить девушку на одну ночь. И пожинали плоды своей опрометчивости.

— Женщина — это не товар, — не уставала повторять Сандра на заседаниях их женского клуба, которые проходили каждый месяц в одном из кафе Рединга.

— Вместо того чтобы заботиться о своих жёнах и детях, мужчины ищут лёгких развлечений, — говорила Патрисия.

— Вместо того чтобы любить одну женщину всю жизнь, они с юных лет распутствуют, — вторила подругам Лаванда.

Это была шутка на грани преступления. Игра, затянувшаяся на три года. Игра, которая приносила всем троим много адреналина и морального удовлетворения.

Чего не скажешь об их жертвах.

Для «покупателей женских тел» исчезновение одежды было небольшим, но унизительным недоразумением, а потеря палочки — крупной неприятностью. Однако юные мстительницы, помучив жертву несколько дней, всегда возвращали им и то, и другое — не из сострадания, конечно, а чтобы не быть пойманными. Девушки были уверены, что никто из магов не станет распространяться о своём позоре — особенно, если утерянная палочка возвращена.

Сандра говорила:

— Мы не просто умные и осторожные — мы делаем правое дело, причём совершенно бескорыстно! Поэтому нас никто никогда не вычислит.

Так уж вышло, что определять хозяина палочки входило в обязанности Лаванды. Ещё в Мунго она познакомилась с одним раненым аврором, который долгое время был прикован к постели и от скуки обучил навещавшую его Лаванду разным авторским штучкам. Среди них было Падроне Ривелио: всего два слова, несколько мудрёных взмахов рукой, и заклинание безошибочно устанавливало владельца любого магического предмета. Имя высвечивалось в воздухе, повисало светло-серым облачком и через несколько секунд исчезало.

Прежде чем вернуться к владельцам, все похищенные палочки попадали в руки Лаванды, и она не удержалась и завела «чёрный список развратников», который каждый месяц пополнялся на несколько фамилий. Среди них иногда попадались и знакомые.

— Неужели? — удивлённо шептала она, вглядываясь в серые буквы, медленно проявляющиеся в воздухе, — Джордан Паркинсон? Уж не родственник ли это нашей Панси? — Лаванда хмыкала и возмущённо качала головой.

— Ой, и мистер Гойл туда же! — восклицала она в другой раз. — Надеюсь, Патрисия не поленилась хорошенько изменить внешность, и он не узнал её… Старый хрыч.

* * *

Однажды в начале декабря Сандра забежала к Лаванде после очередной охоты, чтобы передать ей «конфискованную» одежду и палочку и поделиться впечатлениями.

— Такой парень вчера попался, — сказала она, попивая кофе у Лаванды на кухне, — молодой, симпатичный… Так сочувственно качал головой, пока я впаривала ему про свою больную бабушку, словно собирался отдать мне последний сикль! Я думала, сама сейчас расплачусь от жалости к себе — знаешь, на меня иногда находит красноречие… Так вот, он оказался, как и все, мерзавцем: согласился на ночь за десять галлеонов, а у самого было всего два. Не смотри на меня так, Лаванда — да, я проверила его карманы, но ты же знаешь, я не возьму ни сикля! Деньги остались в его штанах, да вот только сами штаны пропали, — Сандра злорадно хихикнула и добавила: — Типичный представитель мужского пола: слушал про то, какая я бедная, изображал сочувствие, а на самом деле собирался переспать, а потом сказать, что денег нет — ну не сволочь?

Сандра напилась кофе и ушла, а Лаванда взяла трофейную палочку, произнесла над ней Падроне Ривелио и не поверила своим глазам, когда серая дымка вычертила в воздухе знакомое имя: «Рональд Биллиус Уизли». Дважды повторив заклинание, Лаванда бросила палочку на журнальный столик, устало опустилась в кресло и нахмурилась. Из всех знакомых имён это было последнее, которое она ожидала встретить — и последнее, которое хотела бы увидеть. Нет, подумала Лаванда, только не Рон! Он не мог докатиться до такого! А как же его женитьба, о которой в прошлом году писали в газетах? Герои войны, мистер Уизли и мисс Грейнджер снова обрели друг друга, бла-бла-бла, и прочие сопли. Не прошло и года после свадьбы, а Гермиона достала Рона до такой степени, что он отправился в другой город, чтобы позабавиться с гулящей девицей? Честно говоря, чисто теоретически Лаванда допускала такую возможность — её бывшая соседка по комнате всегда отличалась занудством… Всего на долю секунды Лаванда испытала злорадство, но это нехорошее чувство быстро вытеснили досада и растерянность.

Из всех своих «несчастных любовей» только первая не оставила в её душе по-настоящему горького осадка. Рон был славный мальчик — но не её. Она знала это с самого начала и, кажется, начала ревновать его к Гермионе еще до того, как влюбилась. Лаванда не держала на Гермиону зла: после того, как они сражались на одной стороне против общих врагов, глупо было хранить детские обиды. Она ни разу не встречалась после войны ни с Роном, ни с Гермионой, хотя их имена, мелькавшие в прессе рядом с именем Поттера, трудно было игнорировать.

Черт возьми, Уизли, неужели и ты туда же, с горечью подумала Лаванда, разглядывая новую, незнакомую палочку Рона. Её воображение разыгралось. А если бы вчера была её, а не Сандры, очередь идти на охоту? Рон, конечно, не узнал бы её, она бы сочинила для него свою историю падения, сторговалась о цене на ночь, наложила на него чары временного отупления… Он прошёл бы с ней в комнату наверху, отдал свою палочку, снял с себя всю одежду — и был бы полностью в её власти… Лаванда тряхнула головой, избавляясь от этих глупых фантазий: нет, она бы ни за что так с ним не поступила! Она же хочет стать душевным хилером! Она бы… поговорила с ним по душам. Узнала, зачем Рон пришёл в тот паб. Может, ему плохо и одиноко? Может, он излил бы ей, прекрасной незнакомке, свою душу — и Лаванда смогла бы ему помочь?

Раньше у Лаванды не возникало подобных мыслей — ей совершенно не было жаль мужчин, попадавших в её сети в увеселительных пабах. Все они казались пошлыми, вульгарными, низкими и малодушными типами, которых интересовало лишь одно — подешевле сторговаться и быстрей пройти в комнату наверху. Пару раз «дяди постарше» сочувственно спросили у неё, как она, такая молоденькая, докатилась до подобной работы (ты, детка, сквиб или грязнокровка?), чем ещё больше разозлили Лаванду. Но сейчас, глядя на палочку Рона, она поверила, что он посочувствовал придуманной истории Сандры и вовсе не собирался переспать с ней — наверняка Сандра его неверно поняла…

В сентиментальном порыве, навеянном воспоминаниями, Лаванда решила не наказывать Рона. Завернув его палочку в лист пергамента, она в то же утро отправила к нему свою белую сову. Ради старой дружбы, говорилось в её записке. Ради первой любви, имела в виду Лаванда.

Ответ Рона её ужасно разозлил: письмо не содержало никаких объяснений, только скупую благодарность и наглую просьбу прислать ему палочку и часы Холдингера, частого посетителя увеселительных пабов, известного в Рединге гуляки и ловеласа! Сентиментальный порыв Лаванды сразу утих, и она мысленно отругала себя за слабость. Как же права была Сандра! Если Рон водит дружбу с такими типами, как Холдингер, то неудивительно, что он дошёл до гулящих девиц… В Лаванде проснулась женская солидарность, которая требовала просветить Гермиону насчёт похождений её непутёвого мужа. Возможно, со стороны такая солидарность могла показаться странной, но Лаванда была уверена, что действует в интересах Гермионы: если Рон ей изменяет, лучше узнать об этом сразу.

Впрочем, она и здесь проявила фантазию и не стала действовать прямолинейно: поздно вечером отправила Рону посылку с часами и палочкой Холдингера, которые всё равно собиралась на днях вернуть, а к ним приложила кричалку и сюрприз (синий в сердечки). Лаванда надеялась, что Гермиона не пропустит это шоу — и пусть Рон потом выкручивается, как хочет!

Воспоминания о Роне Уизли и о первой любви совсем чуть-чуть разбередили душу Лаванды, потому что её голова и сердце в последнее время были заняты совершенно другим человеком: в начале ноября в больницу Северной Пустоши совершенно случайно попал молодой адвокат из Лондона по имени Флориан Клифф, которого Лаванда вылечила от укуса нюхлера. Несмотря на справедливое возмездие, она имела на Флориана большие планы: он должен был, в свою очередь, вылечить её от тайного и беспросветного отчаяния, совершенно не совместимого с профессией душевного хилера.