Дартс: палитра души (гет)

Миссис Дороти Трустоун, пожилая хозяйка дома под названием «Сапожок», обычно гуляла по утрам, когда улицы Северной Пустоши были действительно пустынны — потому что не любила людей. Впрочем, люди отвечали ей взаимностью.

Одним морозным декабрьским утром миссис Трустоун проснулась ещё до рассвета и решила сама, не доверяя эльфам, замесить свой любимый рождественский пудинг, для которого было необходимо приобрести имбирь, корицу, изюм и чернослив. А поскольку Пирс и Шейла мало смыслили в выборе приправ и сухофруктов, она отправилась в магазин, впервые за долгое время покинув «Сапожок».

Старушка вышла за калитку и медленно побрела по свежевыпавшему снегу, оставляя за собой частые тёмные следы. Она наслаждалась открывшейся взору белизной; её стоптанные калоши тихо чавкали под нетвёрдыми ногами. Бе-лый, бе-лый, бе-лый… Миссис Трустоун отдыхала телом и душой, глядя на невинное, чистое полотно дороги. Снег хлопьями ложился на её старую, поношенную шляпу и длинную чёрную мантию, делая старуху немного похожей на намокшую ворону.

Обогнув соседские дома, миссис Трустоун протопала мимо поместья Остинов-Блюбери, мимо небольшого здания больницы и направилась к центру магической деревушки, где располагались продуктовые лавочки и её любимый книжный магазин. Невысокий маг средних лет, облачённый в серую мантию с капюшоном, бодро вышагивал навстречу миссис Трустоун по дорожке, которую хозяева магазинов расчистили сразу после открытия. Старуха замедлила шаг и брезгливо прищурилась: густое, мерзкое шафрановое пятно расползлось по животу мага, опускаясь к ногам нечёткими полосами. Шафран… Прелюбодеяние и похоть. Старуха ненавидела этот красно-коричнево-жёлтый оттенок, ещё с детства вызывавший самые неприятные ассоциации. Шагавший ей навстречу мистер Персиваль уже не первый год изменял жене, милой продавщице из фруктовой лавки. С кем — миссис Трустоун не знала, да и знать не хотела.

— Доброе утро, миссис Трустоун, — холодно сказал Персиваль.

Старуха кивнула в ответ и проводила мага презрительным взглядом, вблизи невольно подмечая тусклый серо-синий, которым отливал его подбородок. Цвет мутной реки означал предательство… Неудивительно, подумала она, предательство — подходящая компания для похоти и прелюбодеяния.

Миссис Трустоун побрела дальше, с облегчением переставляя ноги по расчищенной, ровной дорожке. Всё-таки семьдесят лет не лучший возраст для того, чтобы передвигаться по сугробам! Надеясь, что с утра в магазинах будет мало покупателей, она прошла мимо лавки с мантиями, в которой торговала юная мисс Прунс, чей прекрасный лазурный ореол в последнее время приобрёл фиалковый оттенок. Фиалки — милые цветы, и они ни в чем не виноваты! Миссис Трустоун с удовольствием выращивала их в горшках на подоконнике и всегда недоумевала, почему именно этот цвет палитры предупреждал о коварстве.

Дойдя до книжного магазина мистера Честнера, старуха подумала, не заглянуть ли к нему на пару минут. Этот господин был одним из немногих, чья палитра не вызывала у неё неприязни: светло-жёлтая, почти канареечная голова (ясный ум) и небесно-голубая грудная клетка (добрая душа) лишь немного омрачались блёклым терракотом. Чего греха таить, Уильям Честнер любил поесть, но миссис Трустоун давным-давно перестала считать обжорство пороком. Честнер был немолодым и одиноким, а у этой категории магов палитра почему-то всегда была приятней, чем у женатых. Заметив, что в нужной ей продуктовой лавке ещё не подняли роллеты, она всё-таки свернула в книжный.

Там привычно пахло пылью, кожаными переплётами и кофе. Хозяин выглянул на звук дверного колокольчика и приветливо поздоровался: в последние месяцы дела в книжном магазине шли неважно, и Честнер втайне надеялся, что миссис Трустоун зашла не просто поговорить, но и оставить в его корзине для выручки пару-другую галлеонов. В Северной Пустоши все знали, что нелюдимая старуха имеет средства. Ходили слухи, что она живет одна, потому что разругалась с единственной внучкой и дальней роднёй из-за своего дара ясновидения, но Честнер не верил в эту чушь. В беседе миссис Трустоун была неподражаема, а он, после среднепрожаренного бифштекса, больше всего любил общение с умным и проницательным собеседником.

— Доброе утро, — сказала миссис Трустоун, по привычке оценивая палитру собеседника и улавливая в ней новые оттенки, как ищейка, которая не может не уловить запах добычи. Мох? Горло Честнера прямо под кадыком приобрело тусклый серо-зелёный оттенок, в который душу окрашивала скупость.

Однако не успела она поразмыслить о том, что вызвало приступ алчности у столь приятного ей господина, как из-за стеллажа с книгами ей навстречу вышел ещё один утренний покупатель: высокий, элегантно одетый мужчина средних лет, лица которого она не разглядела, потому что багрово-красный, мерцающий свет, располосовавший грудь незнакомца, ослепил, обжёг ей глаза, заставил отшатнуться и зажмуриться... Миссис Трустоун никогда раньше не видела такого оттенка, а в её возрасте встретить новый, незнакомый цвет палитры было всё равно что обнаружить на своей собственной, до боли знакомой ладони шестой палец. То же самое, что учёному, потратившему жизнь на изучение одного единственного цветка, вдруг отыскать у него новое соцветие, или поэту, написавшему стихотворение, увидеть в нём незнакомое слово, которое, тем не менее, вписывается в общий ритм и рифмуется с остальными. Нет, Дороти определённо не встречала раньше такого странного багрового оттенка, но по мерцанию поняла, что он означает: стоящий перед ней человек недавно совершил убийство.

Она, к сожалению, была знакома не понаслышке с палитрой хладнокровного убийцы: левая половина его тела окрашивалась в алый, мерцающий цвет, который почти не тускнел даже после глубокого раскаяния. Миссис Трустоун считала, это оттого, что столь тяжёлое преступление полосует душу, разделяя жизнь преступника на «до» и «после». Если же кому-то пришлось убивать, защищая себя или своих близких, в алый окрашивалась только грудная клетка в районе сердца. Миссис Трустоун видела много таких душ после войны… Их ореол тоже никогда не становился прежним, но со временем в палитре таких людей оставалась лишь еле заметная красная полоска.

По интенсивности и насыщенности цвета Дороти умела отличать убийство из ревности от убийства из мести, случайное от преднамеренного, давнее от недавно совершённого, но багровый свет, исходящий из груди стоящего перед ней мужчины поверг её в недоумение. Отступив назад, к высокому книжному стеллажу, она прищурилась и, не сдержав эмоций, прошептала:

— Убийца…

Незнакомец замер на месте, с изумлением уставился на странную старуху, а потом, выронив из рук выбранную книгу, выскочил из магазина, едва не снеся головой дверной колокольчик. Дороти вздохнула с облегчением: ей было до боли неприятно видеть яркие, мерцающие оттенки палитры.

— Что вы ему сказали, миссис Трустоун? — недовольно проворчал мистер Честнер, увидев, как сбежал потенциальный покупатель. — Вы мне так последних клиентов распугаете…

— Простите, — виновато пробормотала старуха. Она с трудом наклонилась, протянула дрожащую руку и подняла книгу, брошенную незнакомым магом. На старой, потёртой обложке было написано: «Отсроченные зелья». — Какой интересный выбор, — сказала миссис Трустоун, постепенно приходя в себя. — Не расстраивайтесь, мистер Честнер — я, пожалуй, сама куплю эту книгу. Сколько она стоит?

— Девятнадцать сиклей — это, знаете ли, довольно редкая книга, — ответил Честнер, с удовольствием глядя на то, как мисс Трустоун опускает деньги в плетёную корзинку.

— Сдачи не нужно, — она в задумчивости посмотрела на дверь магазина. — А что это был за господин? Я его раньше не видела.

— Да я и разглядеть его толком не успел! Когда звякнул дверной колокольчик, я был занят в отделе исторической книги — у меня там вдруг завелись книгошмыги, а они, знаете ли, грызут переплёты и плодятся, как муховёртки! Уж если поселятся, то надолго. Столько книг могут перепортить, и не выкуришь их ничем, — возбужденно сказал мистер Честнер. У миссис Трустоун была большая библиотека, и Честнер полагал, что его информация может оказаться полезной. — Впрочем, я знаю одно надёжное средство от книгошмыгов — хотите расскажу, миссис Трустоун? Вы удивитесь! Банальный Люмос! Да-да, обычного света они не боятся, но Люмос, выпущенный из палочки, для них страшней огня. Так что если в вашей библиотеке когда-нибудь заведутся книгошмыги, вспомните мои слова!

— Спасибо за совет, — ответила старуха, криво морщась, точно съела что-то горькое. Ей снова вспомнился багрово-красный цвет, исходящий от убежавшего мага. Проклятая палитра… Как теперь жить, зная, что по Северной Пустоши разгуливает убийца?

Честнер не удивился странной гримасе миссис Трустоун — из их долгих и увлекательных бесед он понял, что она проницательна, остра на язык, ужасно старомодна — и немножко не в себе. В ранние часы покупателей в магазине всегда было мало, а Честнер был не прочь развлечь себя разговором.

— Не желаете ли чаю? — спросил он, собираясь обсудить с миссис Трустоун свои мысли по поводу недавно прочитанной книги по психологии магглов.

— Нет, благодарю, я спешу. До свидания, мистер Честнер, — рассеянно ответила она, и Честнер разочарованно вздохнул.

Из книжного магазина миссис Трустоун отправилась в продуктовую лавку, где перекинулась парой слов с молодой продавщицей, купила сухофрукты, имбирь и корицу, а затем отправилась домой, недовольно качая головой. Дороти расстроилась оттого, что жемчужно-розовый оттенок, исходящий из груди продавщицы, в последнее время стал вытесняться, как плесенью, тёмно-коричневым — зависть поедала невинность и добродушие... Пробурчав что-то себе под нос, миссис Трустоун стала размышлять о том, как приятно брести по собственным следам и смотреть на любимый белый, который крайне редко высвечивается в обликах людей... Неприятная встреча с незнакомым магом не шла у неё из головы. Дома Дороти намеревалась первым делом просмотреть свою семейную книгу, в которой подробно описывались все оттенки палитры, чтобы выяснить, что может означать багровый мерцающий ореол в районе груди. Затем она собиралась замесить свой любимый пудинг и провести день за одним из маггловских романов, к которым её пристрастил покойный муж. «Как мне не хватает Джо», — подумала Дороти, вспоминая мужа и его ровный, спокойный светло-зелёный — сострадание и сентиментальность… Миссис Трустоун растрогалась от воспоминаний и за всю дорогу домой ни разу не обернулась, а потому не заметила, что за ней на небольшом расстоянии следует высокий человек в мантии. Осторожно пробираясь по сугробам, он явно проявлял повышенный интерес к одинокой прохожей.

Не дойдя ста ярдов до своего забора, старуха вдруг остановилась, как вкопанная. Прямо у калитки «Сапожка» стояла высокая тонкая фигурка в светлом маггловском пальто. Старческое зрение не позволило миссис Трустоун как следует разглядеть, кто это был, но она приподняла свою заснеженную шляпу и довольно улыбнулась: от стоящей у забора девушки исходило чистое, голубое сияние, смотреть на которое было одно удовольствие. Лазурь…Такой пронзительный небесный ей не попадался очень давно.

Увидев старуху, девушка вскинула руки и бросилась ей навстречу:

— Бабушка, дорогая, здравствуй!

Старуха уронила шляпу, схватилась за сердце и часто-часто заморгала.

— Элиза? Ты?

Девушка оказалась выше миссис Трустоун почти на целую голову, поэтому заключённая в объятия старушка уткнулась носом в мокрое от снега плечо.

— Бабулечка, я вернулась! Ты рада? — воскликнула девушка, и её зелёные глаза — точь-в-точь как у изумлённой Дороти — засияли радостью и теплом.

Миссис Трустоун отстранилась от объятий и прищурилась, разглядывая среди струящейся лазури тонкие лучи серого в левом предплечье девушки: туманный серый — обида и тоска… И проворчала, вытирая проступившие слёзы:

— Сначала нужно проверить ты ли это — может, это старая миссис Кукис под оборотным зельем?

На самом деле она ни за что бы не спутала палитру своей старой кузины с палитрой Элизы. Дороти нельзя было провести оборотным зельем, и поворчала она только для вида. Любимая внучка, единственная и последняя надежда на продолжение рода, растратчица их редкого дара уехала пять лет назад в Австралию за своим бестолковым женихом, который наверняка стал не менее бестолковым мужем. Старуха была уверена, что туманный серый в левом предплечье внучки появился у неё именно из-за него.

— Это самая настоящая я, — рассмеялась Элиза, беря миссис Трустоун под локоть. — Если ты меня не прогонишь и простишь за то, что я так давно не писала, я останусь в «Сапожке» на Рождество.

Они подобрали шляпу, закрыли за собой калитку, прошли мимо зелёных кустов туи, усыпанных снегом, и скрылись внутри дома, перебрасываясь на ходу короткими фразами. Громкий, оживлённый голос девушки можно было услышать даже сквозь закрытую дверь.

Высокий мужчина в мантии, издалека наблюдавший за сценой у калитки "Сапожка", неохотно развернулся и побрел прочь.