Клетки не только за работой (гет)

Прелестная эозинофил сражалась с огромным страшным червем. Базофил украдкой наблюдал это душераздирающее действо. Он был в восхищении: такая хрупкая, такая нежная и прекрасная, она была так сильна духом! Как она сразила этого огромного уродливого червя! О, он аж воспламенился! Там, под водонепроницаемым плащом, у него сперло от восторга, сперва в груди, а потом и на несколько микрометров ниже.

— О, юная дева, что зажгла огонь в моем сердце и чреслах, смею ли я надеяться на твою благосклонность? — спрашивал он в пустоту. — О ты, чья кожа нежнее шелка, губы розовее лепестков роз, глаза, как ясные звезды… а стан своей стройностью описанию вообще не поддается… — бормотал он, заставляя случайных прохожих шарахаться от него, как от безумного.

* * *

И вот он уже думал о ней день, другой, третий… Размышления его становились все мудренее и диковиннее, они причудливо сплетались и расплетались, выстраивались в различные фигуры, целые архитектурные ансамбли и города. Настроение менялось от спокойного до совершенно дождливого, такого, что под ногами постоянно хлюпала сырость, и куда бы базофил ни отправился, за ним тянулась дорожка из мокрых следов.

С того дня, как он впервые увидел ее, прошло много времени, но прекрасная эозинофил никак не шла у него из головы и сердца. Его чувства с каждым днем ничуть не ослабевали, наоборот, ему казалось, что они расцветают с такой силой, что становятся очевидны сквозь маску и плащ… И даже зонтик не мог их прикрыть.

Однако никому не было до него дела. Только тучная клетка и В-лимфоцит каким-то чудом заметили, что базофил ведет себя странно. Хотя он всегда так себя вел, но даже для него степень странности была из ряда вон выходящей.

— Никогда его не понимала, — пожимала плечами тучная клетка, — хоть мы почти как родственники.

— Да он вообще мрачный тип, — заметил В-лимфоцит. — Век бы с ним не встречался.

— И все-таки с ним что-то не так.

* * *

Базофил страдал и философствовал. И чем больше страдал, тем больше философствовал. И чем больше он философствовал, тем больше выносил мозг окружающим. И так, пока те не стали совсем обходить его стороной.

И вот однажды он нашел очаг воспаления и призвал туда подмогу, как и предписывали инструкции. И пришли к нему на помощь два нейтрофила и один эозинофил. Это была она! От радости у базофила так дыханье сперло, что он так и застыл как окаменевший, а потом разразился комплиментами от переполнявших его чувств. Были они столь изысканны и заковыристы, что никто толком так и не смог понять, чего базофил вещает. Нейтрофилы, бросив попытки въехать в его загадочную речь, махнули рукой и начали прочесывать периметр. Эозинофил извинилась и неловко произнесла:

— Я… это… посмотрю, нет ли каких паразитов.

И она поспешила прочь, почему-то речи уставившегося на нее базофила очень смущали. Тот задумчиво глядел ей вслед, над его головой прямо так и дождило.

Нейтрофилы, не найдя ничего для себя интересного, кроме какой-то завалящей бактерии, начали рассуждать, чего этот тип их вообще дергал. Ну и по самому ему основательно прошлись. В итоге они оба пришли к какому-то довольно странному выводу.

— А он не лишен некоторой притягательности, — задумчиво протянул один.

— Согласен. Но я все равно предпочитаю девушек, — сказал другой.

— Это точно! — согласился первый, а сам продолжал думать, какой же этот базофил загадочный и какой у него соблазнительно звучащий голос…

* * *

Прошло несколько дней. Прелестная эозинофил скучала в тканях. Она чувствовала себя очень уставшей. Но стоило ей вновь выйти в кровоток, как она наткнулась на него.

Базофил онемел от восторга. Подобно богине утренней зари появилась она ранним утром, поднявшись со своего ложа, словно выходя из океана, а не из тканей, и озаряя светом вселенную. И если уж не всю вселенную то, как минимум, его персональную точно.

Он долго и пристально на нее смотрел, заставляя бедную девушку краснеть и нервничать. Пытаясь как-то завести разговор, она выдала:

— Привет. А что, опять у нас аллергия где-то или еще что?

— Хвала небесам, все тихо, — ответил он и замолк.

— Н-небесам? Ой, н-наверное, — пролепетала она, теряясь.

В следующий момент она растерялась окончательно, когда влюбленный в нее базофил картинно упал на одно колено, взял ее за руки и невыносимо-патетично начал толкать речь:

— Мне не страшен ни снег, ни зной, ни катастрофа любая вселенская, когда рядом ты, о, звезда моих очей. Активируй же меня здесь и сейчас, ибо с ума схожу я!

— З-зач-чем актив-виров-вать? — заикалась от волнения эозинофил. — В этом же нет н-необх-ход-димости…

— Потому что сгораю я от страсти пламенной! — безапелляционно заявил ей тот.

— Ува-а-а-а-а!.. — эозинофил была в полном ужасе от таких внезапных и откровенных признаний. И их шокирующий эффект перевешивал возможный приятный. Если базофил сгорал от страсти, то она готова была сгореть со стыда. Тем более, что на них уже стали оглядываться другие клетки.

И снова она от него убежала, схватившись за голову. И снова он остался совсем один.

* * *

От нее у него внутри лопались все гранулы. Она заставляла его, кхм, активироваться. Базофил, обычно такой спокойный и невозмутимый, был так влюблен, восхищен и возбужден, что совсем потерял голову. И очень скоро это вышло ему боком.

Однажды он брел мимо одного подозрительного места в тонком кишечнике. Местные работники жаловались ему на странные неполадки на этом участке, причину которых они так и не смогли выяснить. Небольшое воспаление, больше похоже на раздражение от трения частиц плохо переваренной твердой пищи о слизистую оболочку, не казалось чем-то особенно подозрительным. Но стоило завернуть за изгиб и углубиться в складку, как обнаружился неприятный сюрприз. Возможно, это были потомки того самого червя, убитого прекрасной эозинофил, возможно, эти малыши вылупились из яиц, подхваченных с очередной порцией сырой рыбы, к которой почему-то был так неравнодушен хозяин тела. Может, еще что, кто знает. Но перед базофилом нарисовался целый выводок молодых паразитов.

Оторвавшись от своих радужных мечтаний о прелестях возлюбленной, он сообщил куда следует о своей находке и начал выпускать необходимые вещества, но зазевался. Внезапно что-то чиркнуло по нему с двух сторон, и он почувствовал обжигающую боль. Плечо, часть груди и спина оказались распороты и обожжены каким-то ядом. В следующий миг отрава распространилась вокруг, и базофил, интуитивно прикрывшись зонтиком, перешел в отступление. Жжение в ранах было просто невыносимым, а чувство опасности столь острым, что закралось подозрение о возможной скорой кончине. Нет, он не мог погибнуть вот так, не добившись взаимности от прелестной эозинофил! Ах, как бы ему хотелось, чтобы она была здесь! Нет, он не хотел подвергать ее опасности, но и умереть, не увидев ее еще хоть раз, было бы невыносимо мучительно. Настолько, что он бы не нашел потом покоя в загробном царстве и являлся бы ей призраком.

Пока буйное воображение базофила представляло его клеткой-призраком, пугающим до икоты и своих, и чужих, подоспело подкрепление. Эозинофил была в первых рядах и была не одна: она созвала всех своих подруг, так как еще с прошлого раза заподозрила неладное. Однако обнаружить финны ей тогда не удалось, но она знала, что господин базофил был прав и звал их с нейтрофилами не просто так. Последние, кстати, уже лезли изо всех щелей. Прибыв на место, радостно сообщили, что вскоре подойдут В-клетки со своей артиллерией и макрофаги. Моноциты уже прибывали вперед их и создавали оцепление вокруг гнезда паразитов. Эозинофилы удивились, к чему такая срочность, они бы с этой мелочью и сами прекрасно справились, но тут случился новый выброс отравы, и клетки увидели виновника торжества: весьма враждебно настроенную палочку. Она отчаянно сопротивлялась и хлестала защитников организма ядовитыми жгутиками и плевалась ядом. Нейтрофилы пытались ее укокошить, но лишь напрасно ломали ножи об защитную капсулу.

После долгой и опасной возни палочки были отловлены и взяты под стражу. Эозинофилы подсобили пробить их защиту своими рогатинами. Нейтрофил U-4989, бывший среди прочих, тут же решил попробовать на вкус это нечто. В последний момент добыча была отнята у него госпожой макрофагом.

— Не советую, — сказала она. — Сальмонелла даже для нас слишком ядовита, а микрофаг вроде вас и вовсе может концы отдать после такого обеда. Ох, — вздохнула она, с огорчением глядя на убитую палочку, — чую, будет расстройство желудка.

Эозинофилы в это время разбирались с паразитами. Те были настолько слабенькие и вялые, что не оказывали практически никакого сопротивления. Видимо, им тоже от токсинов досталось. Скинув тела червей макрофагам, эозинофилы при поддержке других клеток тщательно прочесали все места, где могли еще оказаться неприятные сюрпризы. Подруги уверили эозинофил-чан, что справятся сами и отпустили ее ухаживать за раненым базофилом. Тот метался как в бреду и нес всякую чушь про прекрасные глаза и что-то еще в том же духе. Обрабатывающая его раны макрофаг заверила, что яд уже нейтрализовали, и вроде как все с ним должно быть в порядке, хотя она не уверена. Эозинофил вздохнула, сказав, что это у него и без всякого яда бывает, и приняла у нее перевязочные материалы. Макрофаг только лукаво на нее покосилась, но ничего не сказала.

Придя в себя и узрев звезду своих очей, базофил едва ли не сразу выздоровел. Все попытки эозинофил-чан объяснить ему, что его спасение — вовсе не ее личная заслуга, ни к чему не привели. Базофил был абсолютно уверен, что спасла его любовь. Ну, может, и так. От переизбытка чувств его вновь прорвало на признания.

— Ты самая прекрасная и желанная из всех клеток! — восклицал он.

— Ну что вы… — смущалась она, от неловкости момента затягивая бинт слишком туго.

— Я одарю тебя самыми изысканными ласками! — сулил он, прижимая ее руку к своему сердцу (что явно мешало процессу перевязки).

— Ой, ну я не знаю… — эозинофил отворачивалась. — Сперва надо получше узнать друг друга, — пролепетала она, не зная, что сказать.

— Я готов узнать тебя ближе!

— О-ой…

— Ну же, взгляни на меня, — умолял он, притягивая ее к себе.

Эозинофил набралась храбрости и, едва поборов смущение, посмотрела. Она глядела в его глаза, задумчивые и влюбленные. Все остальное скрывали капюшон и маска. Но эти глаза говорили больше, чем что-либо. В этих зеркалах души она видела такое, чего не видела ни у кого. И что-то в ее душе шевелилось и загоралось в ответ. Но для скромной и стеснительной эозинофил это все было чересчур…

— Я слишком спешу, — базофил не спрашивал, он утверждал. — Но, стоя на самом краю пропасти, так трудно не упасть в нее!

Эозинофил вдруг стало его по-особенному жалко. Она улыбнулась, желая унять его тревогу, и сказала:

— Не волнуйся, я не дам тебе никуда упасть.

* * *

С тех пор минул не один день, полный забот. К счастью, вредоносных антигенов больше не обнаружили. Палочки, очевидно занесенные вместе с паразитами, были еще не созревшие, и их удалось уничтожить, прежде чем началось заражение. Когда убедились, что ни тех, ни других больше не предвидится, эозинофил-чан и ее подруги немного расслабились. Она же не переставала думать про несчастного базофила и даже собиралась его навестить, но случайно встретила его раньше. Тот пригласил ее в свою отшельничью хибару и там всю ночь читал ей стихи, чем окончательно ее покорил.

Позже они стали по-настоящему близки, и, как ни расспрашивала ее АЕ-3803, эозинофил наотрез отказалась об этом рассказывать, пискнув, что это личное. Все же она была очень стеснительна. Приятели-нейтрофилы только и поняли, что та вроде как теперь встречается с базофилом, и они, особенно он, очень счастливы. Ну а тучная клетка и В-лимфоцит от таких новостей только разводили руками, косились друг на друга и, вздыхая, произносили: «Любовь зла…»