Трудности перевода (джен)

Больше всего на свете я ненавижу ожидание.

Убивать время, сидя без дела на одном месте — отчаянная скука.

А ждать чего-то в Имладрисе, оказывается, ещё скучнее. Здешняя жизнь кажется такой искусственной, такой неживой, что на душу давит. Никаких действий, никаких опасностей, ни-че-го. Я знаю: мой отец сильно недоволен, что Элронд владеет одним из эльфийских колец. Почему это народ Элронда заслуживает такой защиты, а наш — нет, думает он, ему это кажется оскорблением. А для меня это — счастье. Ни одной травинки своего дикого края не отдал бы я за всё здешнее совершенство. Я скучаю по неправильной хаотичности древесных чащ и полян. По ощущению подстерегающей опасности, когда любой день, начавшись обычным пробуждением, может завершиться в чертогах Мандоса. Здесь такого точно не случится. Я должен был бы чувствовать облегчение, но нет: жизнь превращается в бессмысленную рутину.

Ждать чего-то в Имладрисе — занятие, хуже не придумаешь.

Когда гном подходит ко мне, я стараюсь занять себя оперением стрел для дороги домой. Элронд всё ещё не отпускает меня, и это огорчает. Я уже всё сказал, доставил своё сообщение, и теперь мне пора уходить. Назад, к своему народу, которому я нужен. В отличие от Элронда, который прячется в своём убежище, мы не можем позволить себе роскошь тратить время впустую.

Чувствую гнома задолго до того, как он приближается вплотную, и поднимаю взгляд от своей работы. Вид у него непреклонный и решительный, он наверняка явился по какому-то делу, и это дело точно касается меня. Не знаю, что ему от меня надо, но я вообще почти ничего о нём не знаю, да и знать не хочу. Моя предыдущая встреча с гномами не оставила особого желания познакомиться с ними поближе; напротив, я был бы счастлив больше никогда не видеть ни одного гнома.

Остановившись передо мной, он пытается начать разговор. На вестроне, так что я вроде бы и должен его понять, но с гномьим акцентом язык звучит не так, как у моих учителей, и не так, как у озёрных людей, с которыми я беседовал раньше. Понимать вестрон мне сложно, частенько я путаюсь, когда перевожу сказанное в уме на лесное наречие. Они все слишком быстро говорят. В исполнении же гнома разобрать плохо знакомые слова почти невозможно.

— Недобранка лучше перебранки, эльф, — отрубает он. По крайней мере, мне кажется, что он выразился именно так, хотя никакого смысла в услышанных словах я не вижу.

Что такое «недобранка»? Такого слова я раньше не слыхал. Возможно, какое-то животное? А «перебранка»? Что-то смутно знакомое. Гномье название гоблина? Перебираю в уме несколько вариантов. Или это какие-то виды оружия? Не думает ли он, что я трогал его недобранку? И подменил её на перебранку? Должно быть, он меня с кем-то перепутал.

Сижу и смотрю на него, обдумывая сказанное им. Не хотелось бы понять его неправильно и начать ссору посреди Имладриса из-за какого-нибудь пустяка. Но, с другой стороны, вдруг он обвиняет меня в чём-то, чего я не делал?

Он протягивает ко мне руку, как будто хочет что-то от меня получить. И явно ждёт моего ответного действия. Предполагается, что я должен ему что-то подарить? В качестве извинения за что-то там случившееся с его недобранкой, о которой он так беспокоится?

Оглядываюсь вокруг с тревогой. У меня нет ничего подходящего, а ничего не дать — наверняка обидеть. Есть кинжал, но даже в Имладрисе я ни за что не отдам его гному. И вообще, это мой лучший кинжал, подарок отца, никакой гном его не получит.

И тут мой взгляд падает на охапку стрел. Это всё, что у меня есть, и это действительно хорошие стрелы. Не люблю хвастаться, но в оперении я достаточно искусен. Наверняка даже гном сможет оценить мастерство.

Беру самую лучшую стрелу и медленно, вежливо вкладываю её в руку гнома.

Пока он удивлённо смотрит на неё, думаю, что поступил правильно, но через мгновение он просто взрывается:

— Это что? Угроза? Я прихожу предложить мир, а ты хочешь воевать?! Я должен был догадаться, что ничего, кроме оскорблений, от тебя не дождусь!

Он изо всех сил пинает мои аккуратно сложенные стрелы — они разлетаются в стороны. А на некоторые ещё и нарочно наступает.

— Вот что я думаю о твоей выходке! — рявкает он, ломает мой подарок, мою замечательную стрелу, пополам, швыряет обломки на землю и удаляется в бешенстве.

— Ты точно такой же, как и твой отец! — бросает он через плечо, и эти слова ещё больше сбивают с толку. Мой отец — великий правитель, и сравнение с ним — большая честь, хотя гном ошибается, я совсем не такой, мне до отца далеко. Но к чему этот комплимент? И как можно хвалить собеседника с такой явной злостью в голосе?

Бросаю попытки понять гнома и уныло смотрю на свои стрелы. Результаты долгой работы уничтожены или разбросаны как попало по траве. И зачем только я попытался с ним общаться?

— Чем ты его так оскорбил? — выводит меня из задумчивости голос. Это человек, Арагорн; ходят слухи, что он наследник Исилдура.

По крайней мере он говорит на синдарине, хотя и с сильным местным акцентом. Почему он считает, что я что-то сделал? Почему именно я должен был сделать что-то неправильно? Он не доверяет мне… Не доверяет моему народу, он это чётко дал понять во время совета у Элронда.

Должен признаться, что я слушал только небольшую часть этого совета. Слишком долгое, слишком бесконечное обсуждение одних и тех же вещей, чтобы удержать моё внимание. Но я помню обвинения Арагорна в наш адрес. Я их не забуду.

Поэтому не говорю ничего. По-моему, он не заслуживает ответа. Вместо этого молча опускаюсь на колени и начинаю потихоньку собирать разбросанные стрелы. Нужно убрать целые, выбросить сломанные и отдельно отложить те, что ещё можно исправить.

Удивительно, но он, не говоря ни слова, опускается рядом со мной и начинает мне помогать. Некоторое время мы раскладываем стрелы молча, но потом мне в голову приходит мысль: может быть, он сможет мне объяснить?

— Что такое «недобранка»? — спрашиваю его, используя слово из вестрона, которое услышал от гнома. Не знаю, как оно звучит на синдарине.

Он садится на пятки и внимательно на меня смотрит:

— Это странный вопрос.

— Гном не хотел, чтобы я трогал или подменял его недобранку. Но я даже не приближался к нему! Он, должно быть, ошибается, разве что я как-то обидел его ненароком.

Он ненадолго задумывается, хотя глаза его остаются непроницаемыми.

— Что он тебе сказал? Повтори мне так точно, как только сможешь.

— Он сказал: «Недобранка лучше перебранки». Вряд ли мне пришло бы в голову подменить одно на другое, я же вообще не знаю, что это такое! Это какие-нибудь животные?

Арагорн улыбается, и эта улыбка полностью преображает его серьёзное лицо. Прямо на глазах он становится совершенно не похож на сурового следопыта, которого я видел раньше.

— Это значит, что худой мир лучше доброй ссоры. Что вам двоим не стоит держать зла друг на друга, что бы там ни случалось в прошлом между вашими народами. «Недобранка», которая тебя так заинтересовала, это когда ругаются и дерутся меньше, чем могли бы, и она определённо лучше «перебранки», когда ссорятся больше.

Я удивлён.

— Ты уверен?

— Уверен. Именно это он и имел в виду.

— И поэтому он хотел получить дар? Как предложение мира? Знак доброй воли?

Арагорн хмурится:

— Он просил тебя о подарке?

Стараюсь вспомнить поточнее, что именно он делал.

— Он не просил, но мне кажется, что он хотел получить подарок. Он протягивал руку и чего-то ждал от меня.

— И что же ты сделал?

— У меня не было ничего подходящего! — показываю пустые руки. — Только стрелы, и я дал ему одну из них. Они хорошо сделаны, и я подумал, что такой подарок вполне подойдёт. А что ещё я мог поделать?

Улыбка переходит в смех.

— Он сказал, что недобранка лучше перебранки, а ты дал ему стрелу! Леголас, конечно же он подумал, что ты швырнул его добрую волю ему же в лицо. Он принял это как вызов. Неудивительно, что твои стрелы нашли столь печальный конец здесь в пыли!

И внезапно я понимаю, что так и есть. Он смело предложил мне мир, а в ответ получил стрелу — войну. Неудивительно, что он пришёл в ярость.

— Я не знал! — кричу я и пробую оправдаться, чтобы этот смертный не счёл меня необразованным. — Я понимаю вестрон, но у него такой сильный акцент… И я никогда не слышал раньше этих слов, мы их не употребляем. А что я должен был сделать? Ничего ему не дать… Разве это не оскорбило бы его?

— Всё, чего он хотел, — это чтобы ты пожал ему руку.

И я вспоминаю странные ритуалы озёрных людей. После переговоров им нужно коснуться друг друга, чтобы скрепить сделку. Они хотят, чтобы и мы тоже пожимали им руки. Я считал это бессмысленным, но отец пытался объяснить, что люди не могут коснуться души, чтобы почувствовать добрую волю, потому и используют соединение рук. Так вот чего хотел гном. Рукопожатия, чтобы скрепить наш договор. И почему я об этом не подумал? Теперь этот человек решит, что я ничего не знаю и не понимаю.

— А, — быстро говорю я, — я слышал о таком. У меня просто вылетело из головы.

Он поднимается на ноги, всё ещё улыбаясь.

— Что же, рад, что помог тебе. Если когда-нибудь в будущем понадобится помочь с переводом, не стесняйся, спрашивай.

Непонятно, почему это он думает, что мы вообще с ним увидимся в будущем, ведь я вернусь в лес, а он наверняка отправится куда-то с Кольцом, но решаю над этим не задумываться.

— Большое спасибо за помощь, — говорю ему вслед и снова склоняюсь над своими стрелами. Придётся до вечера с ними разбираться. Пожалуй, мне следует пойти к гному и извиниться за непреднамеренное оскорбление. Хотя удовольствия мне это не доставит. Или пусть всё идёт как идёт; вряд ли мы ещё когда-нибудь встретимся после того, как Элронд наконец отпустит меня.

Мой отец ничего не узнает, и в любом случае не возмутится, что я оскорбил гнома.

Тут я вспоминаю, что гном назвал меня похожим на отца. Несмотря на то, что я вручил ему стрелу, он всё-таки решил сделать мне комплимент. Должно быть, не так уж и сильно он разозлился.

Возможно, лучше не обращать внимания на ссору, чтобы не смущать гнома лишний раз. Улыбаюсь про себя, обдумывая это решение.

Я просто вежливо поблагодарю его за добрые слова сегодня вечером.

Он обязан будет признать моё поведение верхом уважения, и всё наладится.

Представляю себе эту сцену: как я великодушно забываю, что он сотворил с моими стрелами, и осыпаю его благодарностями. Все увидят мои идеальные, царственные манеры.

Пожалуй, я не так уж и плох в деле общения с гномами.

Сегодня я пришёл к самому началу ужина, и у меня есть время посидеть и понаблюдать за всевозможными гостями, собравшимися сейчас в Имладрисе. Гномы, хоббиты, люди — нечасто здесь у нас такое разнообразие. И ещё лесные эльфы — как я мог забыть лесного эльфа, сына Трандуила? Эльф — но не такой эльф, каких я знаю, а ведь раньше думал, что мне о них известно всё.

Смотрю, как он пересекает зал, лавируя в шумной толпе. Он выглядит решительным, на чём-то сосредоточенным, и через некоторое время я понимаю, что ему нужен тот самый гном, Гимли. Интересно, зачем? Сегодня утром случайно увидел их ссору, и мне казалось, что Леголас должен бы избегать гнома, а не специально его высматривать. Что-то мне подсказывает, что дело не кончится добром, и я понимаю, что оказался прав, когда он останавливается перед Гимли и начинает говорить:

— Гном.

Морщусь от этой резкости. «Назови его по имени, Леголас!» — думаю про себя, но затем понимаю, что он может даже не знать этого имени. Вспоминаю неурядицу, что произошла с Леголасом сегодня утром, его полное непонимание простейших вещей, и гадаю, не стоит ли принять участие в их разговоре. Но я слишком далеко, к тому же за столом. Если сейчас встать и подойти к ним, вмешательство окажется чересчур явным.

— Что тебе надо, эльф? — Гимли тоже отвечает грубо. Видно, что он не забыл и не простил Леголасу утреннюю сцену. — Ты пришёл извиниться за утреннее оскорбление? Если нет, то мне не о чем с тобой говорить.

Леголас наклоняет голову, и я замечаю лёгкое недовольство на его лице.

— Я хотел бы поблагодарить тебя, — говорит он.

Гимли явно в замешательстве. Я тоже. За что Леголас его благодарит? За кучу испорченных стрел, которые наверняка пришлось полдня приводить в порядок?

— За что ты меня благодаришь? — спрашивает Гимли. — Разве за то, что обратил внимание на твою грубость и скверные манеры?

Леголас снова приводит его в замешательство яркой улыбкой, просто ослепляющей своим сиянием, но дальнейшие события всё портят.

— Я готов закрыть глаза на то, что ты сделал с моими стрелами, — он добр и великодушен в своём прощении, но на лице Гимли написано явное недоверие, — и благодарен тебе за похвалу. Хочу, чтобы ты знал, что я высоко оценил её.

Леголас прикладывает кулак к груди и отвешивает короткий поклон. Знаю, что это знак уважения, но опасаюсь, не издевается ли эльф, потому что хвалить его Гимли и не думал, это уж точно. Да что вообще этот Леголас творит, здесь, посреди зала, перед всем честным народом? Он должен понимать, что Гимли отреагирует на такую издёвку очень агрессивно. Он что, нарочно злит гнома?

Разумеется, тот совсем не рад, и ответ не заставляет себя ждать.

— Похвала?! — рычит Гимли, вставая перед Леголасом. — Я никогда тебя не хвалил, потому что никогда не встречал среди эльфов подобного невежу! Ясно, что яблочко от яблони недалеко падает!

На лице Леголаса появляется удивлённое выражение. Я видел похожее, когда объяснял этим утром гномье предложение мира на вестроне. Не знаю, чего хотел добиться эльф, начиная этот разговор, в одном уверен: обидеть Гимли он не хотел. Но, к сожалению, всё-таки обидел.

— При сильном ветре может упасть и далеко, — отвечает он гному, и я пытаюсь понять, что вообще имеется в виду. Затем мне становится ясно, что слова Гимли насчёт яблочек и яблонь поняты буквально. Увы, я слишком долго медлил, и разыгрывающаяся перед нами комедия ошибок грозит перейти в трагедию. Отталкиваю стул, встаю, но уже поздно: гном разъярён.

Он набрасывается на Леголаса, и прямо здесь, в зале, перед нашими глазами моментально разворачивается жуткий скандал. Элронд уже вскочил на ноги, Гэндальф — тоже, но они, как и я, слишком далеко и не с той стороны стола, чтобы прекратить это безобразие. Зато Глорфиндел рядом, он как раз вошёл в зал, и ему хватает нескольких торопливых шагов, чтобы оказаться в самом центре событий. Все расступаются перед ним как по волшебству: никому не хочется оказаться на пути разгневанного Балрогобойца, а сейчас он явно в гневе.

Не успеваю моргнуть, как он уже хватает Леголаса за шиворот, пока отец Гимли удерживает своего сына, молотящего кулаками воздух.

— Прекрати! — кричит Глоин. — Не опускайся до уровня сына Трандуила!

Леголас бьётся в захвате, он уже не в замешательств, на лице его чистая ярость. Он выглядит как взбесившееся лесное существо, дикое, как… Как лесной эльф в рассказах нолдор. Но Глорфиндел держит его крепко и вырваться не даёт.

— Спокойно, Трандуилион, — шипит Глорфиндел. — Не знаю, как там тебя воспитывал Трандуил, но здесь, в цивилизованном обществе, так себя не ведут!

Леголас вздрагивает, его щёки краснеют, но, по крайней мере, он перестаёт вырываться, и Глорфиндел уволакивает его подальше от гнома, через всю комнату, к моему стулу. Мы все облегчённо вздыхаем: этих двоих наконец-то удалось растащить.

— Орофер, по крайней мере, использовал свои невеликие запасы ума, чтобы сдерживать собственную дурость на поле боя, — Глорфиндел говорит негромко, но весь зал слышит его слова, я же вижу, как Леголас широко распахивает глаза и смертельно бледнеет.

— Проследи за ним, Арагорн, — обращается ко мне Глорфиндел, силой усаживая Леголаса на пустой стул рядом со мной. — Ради всех нас — обеспечь, чтобы он вёл себя прилично.

Только этого мне и не хватало. И почему он выбрал именно меня?

— Глорфиндел, ты хватил через край. Тебе следует выбирать выражения, — Гэндальф явно недоволен. Все знают, что ему чем-то нравится Леголас, хотя многие не понимают, чем именно.

— А тебе, пожалуй, следует повнимательнее выбирать любимчиков, потому что этот мальчишка не может и носа высунуть из своего леса, чтобы не влипнуть в историю. Даже не знаю, почему это меня так удивляет. Это же видно сразу, — отрезает Глорфиндел и шагает к своему месту рядом с Элрондом.

А я остаюсь с Леголасом.

Он сидит рядом сгорбившись, на меня не смотрит, даже мельком ни на кого из нас не глянет. Изучает стол перед собой.

— Скажи, ну чего, чего ты пытался добиться? — спрашиваю негромко, наклонившись к нему.

Мне просто хочется выяснить причину недоразумения. Уверен, что бы он ни задумывал, ему не хотелось устраивать драку при всём честном народе. Но, пожалуй, мои слова звучат как обвинение, и ему это явно не нравится.

— Почему ты думаешь, что это твоё дело? — огрызается он со всей злобой, которую ему наверняка хотелось выплеснуть на Глорфиндела и гнома, и на этом наша беседа, если её можно так назвать, подходит к концу.

Больше он ничего не говорит, а я не настаиваю, так что он ужинает в молчании. Правда, не столько ест, сколько тычет еду ножом и вилкой — каждый удар злее предыдущего. Он обижен и разгневан, а я не могу ему помочь. Он не позволит, даже если бы я знал как. Хотелось бы понять, что творится у него в голове.

Потом он уходит при первой возможности. Голова высоко поднята, спина прямая, как аршин проглотил, лёгкий кивок Элронду — и нет его. Отчаянно сожалею, потому что чувствую: что-то мы здесь недопонимаем.

Вечером сидим в кабинете Элронда и опять, уже в который раз, обсуждаем вопрос о представителе эльфийского народа в Братстве. Я уже почти потерял надежду на то, что мы договоримся, и ловлю себя на мысли, что лучше будет отправиться в путь вообще без всяких эльфов.

— После сегодняшней возмутительной сцены всем ясно, что мы не можем всерьёз рассматривать кандидатуру сына Трандуила, — высокомерно заявляет Глорфиндел. Его слова адресованы Гэндальфу, который с самого начала, к огромному удивлению остальных, решительно выступал за Леголаса.

— Единственное, что нам всем ясно, — отвечает Гэндальф, — это то, что у тебя, Глорфиндел, слишком тяжёлая рука.

Гэндальф в плохом настроении, и я уверен, что драка в большом зале ему радости не прибавила.

Глорфиндел возмущается, ощетинивается, но прежде чем он успевает начать тираду, после которой дела наверняка станут ещё хуже, в разговор с тяжёлым вздохом вмешивается Элронд. Кажется, ему эти обсуждения надоели так же, как и мне.

— Гэндальф, ты должен признать, что Леголас с Гимли не уживётся, и их ссоры поставят под удар всё наше дело. Я знаю, ты хорошо к нему относишься…

— Он подходит нам лучше всех, его юношеский задор ещё сослужит нам добрую службу, — Гэндальф менять точку зрения не собирается. — Кроме того, он хорошо умеет сражаться и сопротивляться тьме. И вы забываете, что я тоже буду с ними и смогу удержать его и гнома от свар.

— Есть и другие, лучшие варианты, — возражает Глорфиндел. — Ради всего святого, Элронд, отправь кого-нибудь из близнецов, если уж не посылаешь меня.

Вот главная причина неистовых протестов Глорфиндела против Леголаса. Он сам очень хочет отправиться в поход. Но здесь я соглашусь с Гэндальфом. Влияние Кольца на лорда нолдор, такого могущественного, как Глорфиндел, может быть очень опасным. Он, как маяк, будет привлекать к нам назгулов.

— Близнецы никуда не пойдут, по крайней мере сейчас, — повышает голос Элронд. — Я уже высказался по этому вопросу.

Здесь он твёрд как алмаз с самого начала обсуждения. Не думаю, что он хотел бы укрыть сыновей от опасности, скорее наоборот, но ему было какое-то предзнаменование насчёт их участия. Подробностей он нам не сообщает, и это сильно расстраивает Глорфиндела. Честно говоря, меня тоже, потому что в нашем походе я бы предпочёл компанию близнецов всем прочим.

Решаю высказаться. Я нечасто вношу свой вклад в эти обсуждения, предпочитая оставить споры об эльфийской политике другим, но чувство сожаления, появившееся за ужином, никуда не ушло. Я не могу избавиться от тревожной мысли, что мы несправедливы к Леголасу.

— Не верю, что Леголас хотел проявить неуважение к гному сегодня вечером, — говорю я. — Возможно, это всего лишь недоразумение…

— Эстель, только не говори, что ты тоже подпал под очарование лесных эльфов! — с неверящим видом прерывает меня Глорфиндел. Но Гэндальф хватается за мои слова с энтузиазмом:

— В самом деле! — восклицает он. — Не всё бывает так просто, как кажется. Мы должны дать ему шанс объясниться. Разве он не заслуживает того, чтобы быть выслушанным?

— Всё как кажется, так и есть. Мальчишка некультурен и невежлив. И лучшее, что можно о нём сказать, это то, что он не знает, как себя вести, — Глорфиндел стоит на своём, но Элронд снисходительнее.

— Что скажешь, Эстель? — спрашивает он меня. — Выслушаем его?

— Скорее всего он просто в очередной раз опозорится, — ворчит под нос Глорфиндел, и этого достаточно, чтобы вывести Гэндальфа из себя.

— Да открой наконец глаза, Глорфиндел! — кричит он. — Не позволяй старым предубеждениям застилать тебе взор!

Элронд не обращает внимания на обоих.

— Эстель? — спрашивает он меня. — Ты нечасто берёшь слово. Так каково твоё мнение?

Все смотрят на меня, и оказаться под прицелом такого количества эльфийских взглядов — не самое приятное ощущение, хоть и привычное.

— Эстель? — он спрашивает снова, поскольку я всё ещё медлю с ответом. При всей своей предвзятости Глорфиндел прав: Леголас молод, неопытен, и его мысли для нас — загадка. Слишком многим мы рискуем, принимая в Братство ветреника и чужака. А ведь мне ещё придётся что-то решать с Боромиром…

Но мне всё-таки кажется, что мы несправедливо осуждаем Леголаса. Да и Гэндальф не просто так считается мудрецом, а ведь он смог что-то такое разглядеть в этом лесном эльфе…

Наконец я прерываю паузу:

— Я бы хотел выслушать его. Хотел бы узнать, что Леголас может сказать о своём поведении сегодняшним вечером.

Возможно, он докажет, что все мы ошибаемся.

Леголас нервничает, и я не могу его винить. Наше собрание выглядит довольно устрашающе, а он знает, что его здесь не будут ни поздравлять, ни восхвалять. Он теребит рукава своей одежды, взгляд его мечется по комнате, поочерёдно останавливаясь на каждом из нас. На каждом, кроме Глорфиндела. На Глорфиндела он не глядит, будто того и вовсе здесь нет. Чувствую, как взгляд Леголаса пробегает по мне, прежде чем остановиться… Нет, не на Элронде — на Гэндальфе. Кажется, он чувствует, что Гэндальф — его единственный друг в этой комнате. Возможно, в этом он прав.

— Леголас, — голос Элронда строг, но в то же время вежлив, он наверняка видит его волнение и может его понять, — ты осознаёшь, зачем ты здесь?

Смотрю, как Леголас стискивает зубы и поднимает голову, чтобы встретить пристальный взгляд Элронда.

— Вы хотите сделать мне выговор за случившийся сегодня скандал, — прямо отвечает он. — И это справедливо, потому что я опозорил своего отца. Должен вам сказать, что он ожидал от меня лучшего.

Он делает паузу, но потом, будто бы отказавшись от задуманной речи, проглатывает заготовленные слова и приносит извинения:

— Мой лорд, я сожалею о своём поведении. Больше такое не повторится.

Воцаряется тишина. Некоторое время Элронд пристально смотрит на Леголаса оценивающим взглядом. Интересно, что он видит.

Пауза затягивается, из вежливой она становится тягостной, и в конце концов Леголас прерывает молчание:

— Я только хочу знать, почему должен отвечать за свои проступки перед столь представительным собранием, а не лично перед вами. Действительно ли так необходимо, чтобы все присутствующие здесь стали свидетелями моего наказания?

При этом он смотрит на меня, и я опять не могу его винить. С его точки зрения, зачем мне быть здесь, если не для того, чтобы ещё сильнее его смутить? Однако я удивлён, что у него хватило мужества это высказать.

— Мы позвали тебя сюда не для наказания, Леголас, — это Гэндальф, и он говорит с той добротой, которую обычно приберегает для хоббитов. — Мы хотели, чтобы ты объяснился. Арагорн уверен, что всё произошедшее сегодня вечером не так просто, как кажется.

Леголас смотрит на меня распахнутыми от удивления глазами. Не знаю, чему он удивляется: тому, что я мог понять, что его слова значат не то, что подумали все вокруг, или тому, что я вообще решил его поддержать?

— Можешь сказать нам, зачем ты решил подойти к гному? — спрашивает Элронд, и плечи Леголаса опускаются.

— Я хотел его поблагодарить. Думаю, вы понимаете, что всё пошло совсем не так, как должно было.

— Поблагодарить его? — Гэндальф наклоняется вперёд в своём кресле, удивлённо поднимая брови. — За что ты хотел его поблагодарить? Разве он не уничтожил сегодня днём все твои труды?

— Это правда, но это было недоразумение из-за… Мы… Я… — он теряется и в отчаянии смотрит на меня.

— Плохое знание языков, — быстро говорю я. — Леголас и Гимли просто не смогли понять друг друга, поэтому я убеждён, что в случившемся на самом деле никто не виноват.

Слышу рядом недовольное ворчание Глорфиндела, но в этот раз не обращаю на него внимания.

— Он был зол на меня, но всё же похвалил, — продолжает Леголас. — Я подумал, что его любезность не должна остаться без ответа. И решил его поблагодарить.

— Похвалил? — я крайне удивлён. — Леголас, когда я его увидел, было непохоже, чтобы он собирался тебя хвалить!

— Я знаю, — оборачивается ко мне Леголас. — Это и меня удивило.

— Как именно? — Гэндальф внимательно смотрит на него. — Мой опыт, а он достаточно богат, подсказывает мне, что гномы вообще-то не настроены хвалить народ Трандуила. Что конкретно он сказал?

— Он сказал, что я похож на своего отца.

Со стороны Элронда раздаётся отрывистое фырканье, и его рука взлетает к лицу: прикрыть улыбку, подавить грозящий вырваться смех. Короткая усмешка пробегает и по моим губам, я не могу её подавить до конца, а Глорфиндел даже не пытается скрыть своё веселье.

— Это не похвала, это оскорбление! — хохочет он.

Но Леголасу это не кажется смешным. Наше веселье приводит его в бешенство, он с трудом сдерживает ярость.

Мне становится стыдно за наш смех над ним. Он неуместен и обиден, каким бы смешным ни казалось утверждение Леголаса.

— Элронд! — шипит Гэндальф. — Держи себя в руках!

Упрёки совести за смешки и ухмылки мешают мне оценить по достоинству забавную ситуацию: Гэндальф приводит в чувство некстати развеселившегося Элронда.

— Это и в самом деле похвала, — продолжает Гэндальф, смотря при этом на Глорфиндела, — причём высшей пробы. Вот только я боюсь, Леголас, что гном не это имел в виду. В конце концов, он не знает твоего отца так, как знаю его я, как знаешь его ты. Он видит лишь то его обличье, которое твой отец показывает внешнему миру. Как и все остальные здесь присутствующие. Что ж, это их беда.

Он откидывается на спинку кресла и награждает Глорфиндела взглядом, способным приморозить того к сиденью. Глорфиндел даже не вздрагивает. Глорфиндел никогда не вздрагивает.

— Я понимаю, — теперь Леголас слушает только Гэндальфа и разговаривает только с ним.

 — Думаю, — его голос вдруг становится тихим и грустным, — думаю, мне следует извиниться, а то выходит, что я только и делал, что оскорблял других, не желая того.

Тревожный взгляд, как вспышка, пролетает между Элрондом и Гэндальфом.

— Пожалуй, тебе не стоит извиняться перед гномом в одиночку, — вступает Гэндальф. — Давай-ка я схожу с тобой в качестве переводчика. Нам бы не хотелось усугубить проблему. Это было бы крайне неудачно.

Давно сдерживаемый гнев Леголаса наконец вырывается наружу:

— Я не дитя малое, чтобы водить меня за ручку!

— Я и не считаю, что ты дитя, — твёрдо отвечает Гэндальф. — Если бы считал, не предложил бы твою кандидатуру для нашего предприятия.

Теперь очередь Элронда недовольно шипеть: Леголас не знал и не должен был знать, что мы обсуждаем, достоин ли он сопровождать хранителя Кольца. Тем более что мнения у нас серьёзно разделились. Гэндальф высказался не вовремя, шило вылезло из мешка… Нам придётся объяснять…

Леголас прерывает свою отповедь на полуслове, он очень удивлён.

— Для чего вы предложили мою кандидатуру? — он поворачивается от Гэндальфа к Элронду.

— Для чего вы предложили мою кандидатуру, мой лорд? — повторяет он.

Если бы Элронд мог выглядеть как пойманный обманщик, я бы сказал, что именно так он сейчас и выглядит, и на моей памяти такое случается впервые.

— Мы обсуждаем представителя эльфийского народа, который отправится с Фродо и Кольцом, Леголас, — говорит он наконец с таким видом, будто каждое слово тянут из него клещами. Ему не хочется разглашать секрет, но выбора у него нету. Возможно, Гэндальф проговорился не так уж и нечаянно, а вовсе даже намеренно. С него, пожалуй, станется.

Леголас тихо выдыхает. Очевидно, он даже не думал о такой возможности, да и с чего бы ему о ней думать? Какую-то секунду он молчит, он не ожидал подобного, когда его вызвали сюда. Однако очень скоро ему удаётся собраться, и я восхищен его самообладанием.

Однажды я видел Трандуила, пусть недолго, и сказать, что он произвёл на меня впечатление, было бы серьёзным преуменьшением. Так вот, Леголас, стоящий перед Элрондом, больше не кажется неуверенным юным эльфом, который растерялся, столкнувшись с незнакомой культурой. Теперь он выглядит в точности как сын своего отца.

— И когда же вы собирались мне об этом сообщить? — спрашивает он. — По-вашему, я не имею права знать о планах, которые напрямую касаются меня? Возможно, вам следовало получить моё согласие, прежде чем обсуждать мои недостатки… Чем, я уверен, вы долго и небезуспешно занимались.

Тут он в первый раз бросает взгляд на Глорфиндела.

Если Элронд и удивлён такой реакцией, он хорошо это скрывает. Он не отвечает Леголасу, будто тот ничего и не спрашивал. Он не пытается объясниться. Вместо этого он сам переходит в наступление, и мне интересно, как Леголас с этим справится.

— Ты сам понимаешь, почему твоё поведение сегодняшним вечером обеспокоило нас, — говорит Элронд резким, язвительным тоном. — Нет никакого смысла рассуждать о твоём включении в отряд, если ты не можешь нормально общаться с гномом даже здесь, в Имладрисе. Сможешь ли ты отправиться с ним в поход, Леголас, и не разрушить Братство?

Леголас не задерживается с ответом, и я восхищаюсь его мужеством, когда он стоит здесь один против всех нас. Он смотрит Элронду в глаза, а ведь я все эти годы избегал встречаться взглядом с правителем Имладриса, когда тот сердился.

— Вы считаете, я не могу работать в одном отряде с другими? Вы думаете, я никогда не был в походе и в бою рядом с теми, кому раньше не нравился? Вы думаете, я могу испортить дело такой важности из-за своих личных чувств?

Леголас искренне негодует, и Глорфиндел не может упустить случай высказаться. Он не видит мужества и силы духа, которые вижу я; мне кажется, он просто считает Леголаса наглецом.

— Ты не дал нам поводов думать иначе, — бросает он. — Даже сейчас ты не ответил на вопрос лорда Элронда: можно тебе доверять или нет? Сможешь ты поладить с гномом или нет?

Но Леголас не отводит взгляд от Элронда и не заглатывает приманку Глорфиндела. Годы рядом с Трандуилом явно не прошли даром. К нашему удивлению, если надо, он отлично владеет собой. А всё его поведение в этой комнате меня просто поражает.

— Я спрошу вас, — говорит он Элронду, голова высоко поднята, глаза сверкают, — задавались ли вы подобным вопросом в отношении гнома? Он-то сможет поладить со мной — или нет?

И Элронду нечего возразить, потому что так вопрос мы не ставили… А ведь следовало бы. Нечасто я вижу, чтобы над Элрондом кто-то брал верх в споре.

— Нет, — вынужден признать он. — Но мы исправим это, Леголас.

Леголас оборачивается к Гэндальфу, я всё ещё вижу его лицо — пыл утихает. Теперь он кажется очень юным и одиноким.

— Вам следовало мне сказать, — говорит он негромко. — Я не пешка, которой вы играете. Есть народ, которому я нужен, есть много вещей, о которых мне стоит подумать, прежде чем согласиться на ваше предложение, даже если вы и выберете меня. Вам хотелось, чтобы в этом незнакомом месте я вёл себя так, как требуется вам, но как вы могли ожидать этого, не давая мне никакой важной информации? Это ошибка, и ошибка не моя.

И Гэндальф отводит взгляд, потому что Леголас прав. Мы все были несправедливы к нему, когда судили каждый его шаг, а он не знал, чего от него хотят.

Он не даёт нам шанса извиниться, хотя я, со своей стороны, искренне бы этого хотел. Вместо этого он решает избавить нас от своего присутствия. С истинно королевской вежливостью он коротко кланяется Элронду.

— Прошу меня простить, — говорит он. — Вы дали мне много пищи для размышлений.

И поворачивается к выходу, не ожидая разрешения Элронда. Но тут же останавливается, принимает какое-то решение и начинает действовать, пока не передумал.

— Разрешите сказать несколько слов лорду Глорфинделу? — спрашивает он.

Элронд отвечает кивком и удивлённым взглядом. Неужели теперь, разорвав наше превосходство в клочья, Леголас собирается принести извинения?

Очевидно, Глорфиндел ожидает именно этого. Он откидывается на спинку кресла, руки за голову, на лице снисходительное выражение.

— Разумеется, слушаю тебя, мальчик, — улыбается он, готовясь услышать очевидные слова раскаяния.

Леголас останавливается перед ним, но не склоняет голову со стыдом и уважением, как ожидает Глорфиндел… Да и все мы тоже. Его голова поднята, он наклоняется вперёд, впервые с момента входа в комнату глядя Глорфинделу в глаза. Его голос холоден как лёд и царапает души слушателей. В этот момент нет сомнений, чей он сын, это внушительное высокомерие в тяжёлой обстановке могло достаться ему только от Трандуила.

— Вы никогда не знали моего деда и ничего не знаете о нём до сих пор, — слова плывут над столом с неприкрытой враждебностью. — Вам не следовало публично клеветать на него лишь для того, чтобы унизить меня.

Затем он разворачивается на каблуках и уходит, не удостоив никого из нас прощальным взглядом, а мы все не можем сказать ни слова, потому что никто… Никто… Никогда не разговаривал с Глорфинделом таким тоном, как бы тот этого ни заслуживал. Глорфиндел багров как свёкла и аж заикается, настолько он непривычен к прилюдному порицанию. Неодобрение от Элронда — это одно, но от неизвестного никому маленького лесного эльфа — это совсем другое.

И мы поражённо глядим друг на друга, пока сидящий в углу со своими заметками Эрестор не нарушает молчания.

— Всё-таки Гимли прав, — говорит он спокойно и сухо. — Яблочко от яблони недалеко падает.

Но говорит он это скорее с восхищением, чем с насмешкой, и Гэндальф смеётся.

Я ухожу в парк и забираюсь на дерево. Так лучше думается, а с последней ночи у меня много тем для размышлений.

Они решают, не отправить ли меня с Братством как представителя всех эльфов. Меня, Леголаса, сына Трандуила, лесного эльфа из синдар, могут предпочесть любому из нолдор. Если такое случится, это будет неслыханное событие, но я всё равно не знаю, что делать, если меня всё-таки выберут. Согласиться или нет?

Мне хочется поговорить с отцом. Хочется узнать его мнение, получить совет. Я не готов принимать такие решения самостоятельно. Но отец далеко, и ждать его помощи слишком долго. Надо думать самому, это понятно, но как же мне его не хватает…

Конечно, может случиться и так, что все мои тревоги напрасны. Они считают меня придурковатым, это стало совершенно ясно прошлой ночью. Все, кроме Гэндальфа, думают, что я недостоин. Шансы, что меня всё-таки выберут, в лучшем случае невелики. Да и моё сольное выступление перед великим лордом Глорфинделом вряд ли помогло делу. Хотя, что греха таить, приятно было ему врезать…

Я уже давно сижу в ветвях, размышляя об одном и том же, раз за разом прогоняя одни и те же доводы, одни и те же рассуждения, когда снизу, с земли, слышится шум. В мою сторону идут двое: один — человек, второй, похоже, эльф. Я осторожно выглядываю посмотреть — и тут же стараюсь как можно скорее спрятаться в листве. Мне не хочется быть обнаруженным. Человек — это Арагорн, а рядом с ним один из сыновей Элронда.

Я уверен, что человек меня не увидит, хотя он опытный следопыт, да ещё и один из лучших. Никакой следопыт не найдёт лесного эльфа на деревьях. Но вот полуэльф… Насчёт их способностей я не уверен, а этот к тому же внук Галадриэли. Ох, не проста правительница Лориэна, отец не раз об этом говорил… Однако эти двое подходят слишком близко, остаётся только спрятаться получше и надеяться, что меня не заметят. Деревья мне помогут, если я попрошу.

К счастью, они останавливаются и располагаются под другим деревом неподалёку от меня. Они пришли поговорить, и я не могу удержаться, чтобы не послушать, хоть и знаю, что это нехорошо.

— Стало быть, меня не отпустят, — с горечью произносит сын Элронда. — Не могу поверить, что они выбрали этого нецивилизованного древесного эльфа. Они что, с ума все посходили? Не видели, что он вчера вытворял?

У меня перехватывает дыхание. Это точно? Они выбрали… И они выбрали меня? Сердце так колотится, что я с трудом разбираю, о чём говорится дальше.

— Кажется, что отец нас наказывает. Только я не могу понять за что?! — он подбирает с земли камешек и изо всех сил запускает его в ствол дерева, на котором я сижу. Сначала думаю, что он меня почувствовал, и камень предназначался мне, но потом понимаю, что это не так. Если бы он захотел в меня попасть — наверняка попал бы.

Арагорн хватает его за руки, спасая и меня, и дерево от града камней.

— Если бы решение было за мной, я бы выбрал тебя или Элрохира, брат, — говорит он, и моё сердце падает. Ему я тоже не нравлюсь, а вчера ночью я думал, что он может быть на моей стороне. Я его не знаю, я ему не доверяю, но мне кажется, что мы могли бы подружиться. Очень обидно, что он выбрал не меня. Хотя, напоминаю я себе, он вырос среди этих нолдор, близнецы-полуэльфы считают его своим братом, неудивительно, что он выбирает именно их.

— И всё же я считаю, что это хороший выбор. Когда стало ясно, что вас Элронд не отпустит, я высказался за него.

Выходит, я ошибся. Он на моей стороне!

— Ты спятил? Эстель, он же неуправляем. Как ты собираешься его контролировать?

Хоть я и убеждаю сам себя, что мне плевать, что там творится в головах у этих нолдор, всё-таки очень обидно слышать о себе такое. Обидно не только за себя, но и за отца, ведь они судят о нём, глядя на меня. Это нечестно.

Арагорн только смеётся:

— Ты сейчас говоришь как Глорфиндел, Элладан. Вы преувеличиваете. Мне не придётся его контролировать, он воин, причём очень неплохой, если верить Гэндальфу. Он умеет работать вместе с другими, он способен отложить в сторону собственные проблемы ради общего дела. Не будь к нему несправедлив, не позволяй своему разочарованию застилать глаза.

Но полуэльф продолжает упиваться своей обидой:

— Вы отправляетесь в опасный поход, младший брат. Я не доверю ему защищать твою жизнь.

— О своей жизни я позабочусь сам! — раздражённо отвечает Арагорн. — Вы ничего не знаете о нём и ничего не пытаетесь узнать. А ведь он силён и ловок, сообразителен и весел, и в мужестве ему не откажешь!

Тут он с улыбкой наклоняется к брату:

— Знал бы ты, как он вчера отчитал Глорфиндела! Ничего подобного отродясь не видел. Это было великолепно!

Сын Элронда расплывается в улыбке, и его вид совершенно преображается. Исчезает суровое отталкивающее выражение, остаётся красивое лицо.

— Я слышал! — восклицает он. — От Эрестора. Он только об этом и говорил: что это было действительно хорошо сказано, и что Глорфиндел это заслужил, а то его наглость уже давно границ не знает. Хотелось бы мне это видеть…

Он приваливается спиной к стволу дерева и закидывает руки за голову.

— Вот видишь! — говорит Арагорн. — Леголас ещё удивит тебя, если возьмешь на себя труд узнать его получше. Никто из нас не рискнул бы так поспорить с Глорфинделом.

Потом они говорят о разных вещах, но это уже скучно. Меня не интересует ни нолдорская политика, ни путаница в их семейных делах. Я думаю о другом: что мне делать? Отправиться в поход, на это безнадёжное дело, или послать Элронда куда подальше и вернуться домой, к своему народу?

Наконец сыну Элронда надоедают разговоры, и он поднимается на ноги:

— Я должен явиться к отцу, чтобы он официально сообщил мне о принятом решении, и уже довольно долго заставляю его ждать. Ты не пойдёшь со мной?

Арагорн качает головой:

— Нет уж. Если ты хотел притащить меня с собой, чтобы смягчить выговор за опоздание, то тебе не повезло. Пожалуй, я пока останусь здесь!

И он располагается поудобнее, глядя с улыбкой, как его брат нехотя отправляется к Элронду. Я мог бы подождать на дереве, пока и он не уберётся, здесь вполне удобно, но у меня вдруг возникает желание поговорить с ним. Он может помочь мне принять решение, поэтому я легко спрыгиваю на тропинку. Мне нравится его сильное удивление: он понятия не имел, что я здесь.

— Леголас! — он хмурится и пытается подняться на ноги, но я жестом останавливаю его и усаживаюсь с ним рядом.

— Что ты слышал? — спрашивает он, будучи мной явно недоволен.

— Всё, что касалось меня. В конце концов, я эльф, — отвечаю я. — Если хотите посекретничать, вам следует говорить потише.

— Мы не ожидали, что кто-то спрячется на дереве и будет нас подслушивать.

— А, — улыбаюсь, — если вы собираетесь в поход в компании лесного эльфа, вам придётся к этому привыкнуть.

— Если бы я отправился в поход с лесным эльфом, — сердито глядит Арагорн, — я попросил бы его предупреждать, где именно его носит!

Я в ответ пожимаю плечами:

— Возможно, вам и не придётся путешествовать в его обществе.

— Разве ты не слышал? Я говорил Элладану, что тебя выбрали.

— Это ещё не значит, что я согласился. Ты сам-то слышал, что я говорил вчера? У меня есть и другие обязанности. То, что Элронд хочет меня отправить, ещё не значит, что я смогу отправиться… Или что я захочу отправиться. Я ему не подчиняюсь.

Он явно не ожидает подобного ответа.

— Ты откажешься участвовать в нашем деле? — он поражён, и в глубине души я доволен, что мне удалось застать его врасплох. — Ты же должен понимать, что оно важнее ваших мелких ссор!

Я поворачиваюсь к нему:

— Что именно ты называешь мелким? То, что меня посчитали не в себе из-за того, что мне сложно понять гнома? То, что меня оценивали с момента прибытия и при этом видели только то, что хотели увидеть? То, что мне приходилось выслушивать оскорбления в адрес моего отца… И моего деда? Почему Элронд не отправит своих сыновей, почему он посылает сына Трандуила? Потому что его не жалко?

Меня тревожит, не выбрали ли меня просто потому, что им не придётся горевать обо мне, если я не вернусь. Но моему отцу… Ему будет очень меня не хватать. Ради него я не позволю сделать из меня жертвенную пешку.

Арагорн не возражает, он вздыхает:

— Не знаю, почему он не посылает близнецов. Ты слышал, я говорил это своему брату. Он никому из нас не сказал, но это точно не для того, чтобы укрыть их от опасности. Он уверен, что ты подходишь лучше. Он ищет самый лучший вариант, прилагает для этого отчаянные усилия. Ты не знаешь его так, как я, он потерял слишком много любимых, и не захочет причинить твоему отцу такую же боль. Может, ты здесь не единственная жертва предубеждения? Ты уверен, что сам-то без греха?

У меня не находится ответа, а такое случается нечасто. Я молчу, трогая висящие передо мной листья… Слова Арагорна пылают в мыслях. Неужели я столь же предубеждён, как и они?

Он касается моего плеча, чтобы привлечь внимание:

— Обещай мне, что хорошо подумаешь над этим. Я очень хочу, чтобы ты отправился с нами, без тебя мы будем не так сильны. Это важнее, чем нолдор и синдар, это важнее, чем Элронд и Трандуил, это важнее, чем ты и я.

— Не могу сказать, что не польщён, — отвечаю я и встаю, собираясь уйти и подумать ещё в одиночестве. Но тут в уме всплывает один вопрос, который беспокоил меня всю ночь.

— Ты говорил, я могу обратиться за помощью насчёт перевода… — осторожно начинаю я.

— Конечно, — он хмурится. — Ты случайно не встречался с Гимли ещё раз?

— Нет! — громко смеюсь. — Гэндальф запретил. Хотя я очень удивлён, что Гимли интересуется садоводством. Это так странно для гнома… К тому же он обратился за помощью в самое неподходящее время.

— Сомневаюсь, что Гимли интересует хоть что-нибудь в садоводстве, Леголас, — отвечает он. — Но почему ты так решил?

Я разочарованно развожу руками.

— Тогда зачем он вздумал обсуждать направление падения яблок во время нашего конфликта?

Возникает пауза, затем Арагорн понимает, что именно привело меня в недоумение — и смеётся. Это не насмешка, это просто весёлый смех, который и меня заставляет улыбнуться.

— Леголас, речь была вовсе не о яблоках. Яблоня — это твой отец, яблоко — это ты! Он думает, что вы похожи!

— Он не мог прямо сказать то, что думает? — рявкаю я. — Этот поход окажется очень утомительным, если он из каждой фразы будет делать учёный труд о яблоках!

Разворачиваюсь и шагаю по траве в сторону большого зала, внезапно обнаружив, что очень сильно проголодался.

— Значит, ты всё-таки отправляешься, — окликает меня Арагорн, — в наш утомительный поход?

— Возможно, — отвечаю я. Мне не хочется сдаваться слишком легко. — Возможно, это окажется забавным.

И я точно знаю, что он улыбается.

Вечером накануне выхода я один. Моих товарищей провожают их родные и близкие: хоббиты держатся своей компанией, гном — с отцом, Арагорн, ко всеобщему удивлению и возмущению, с Вечерней Звездой (сногсшибательная была сплетня). Где Гэндальф и где человек из Гондора, неизвестно, но я и не ищу их общества.

Так что вокруг меня пусто. Не оказалось здесь никого, кто бы меня провожал. Вместо этого я перечитываю письмо отца. Мне бы хотелось, чтобы именно он был сейчас рядом, но он слишком далеко. Приходится обходиться теми словами, что он мне написал.

Он пишет, что любит меня и гордится мной, и я надеюсь, что не подведу его. Что не струшу, что бы с нами ни случилось в дороге. Стараюсь не думать о том, что шансы на успех у нас невелики, и что я могу вообще никогда не вернуться в свой родной лес.

— Этим вечером ты не должен быть в одиночестве.

Голос, прорвавшийся через мои раздумья и заставивший подскочить от неожиданности, не из тех, что я ожидал услышать. Мало того — из тех, что я слышать бы не хотел. Вообще, ко мне явился именно тот, кого, будь моя воля, бы я ещё эпоху-другую не видел.

— Здесь нет никого, кто хотел бы попрощаться со мной, разве только чтобы убедиться, что я наконец убрался, — отвечаю я. — Да и никого, кого бы я хотел видеть, тоже нет.

Поворачиваюсь к нему спиной и возвращаюсь к письму, надеясь, что он поймёт вежливый намёк и оставит меня в покое.

К сожалению, Глорфиндел этого не делает. К моему ужасу он усаживается рядом. Слишком сильно наглеть перед Балрогобойцем не стоит, второй раз это может и не сойти с рук, поэтому я пытаюсь выставить его хитростью.

— Если вы так заботитесь, чтобы никто не остался в одиночестве, возможно, вам стоит проведать Боромира?

— Нет, — небрежно отвечает он, — у него вполне приличная компания. Элронд позаботился о нём, ведь ему здесь непросто, а мы должны быть гостеприимными хозяевами.

— Угу, вы здесь исключительно гостеприимны, — ворчу я под нос. Ну почему он не оставит меня в покое?

Он пропускает моё замечание мимо ушей и наклоняется вперёд, указывая на моё письмо:

— Что это ты читаешь?

Убираю письмо подальше от его любопытных глаз. У него нет никакого права совать свой нос в мысли моего отца.

— Это моё дело, — рычу я. Злее, чем собирался.

— Письмо от твоего отца, как я понимаю.

Он совершенно спокоен и не возмущается моей грубостью. Я разглядываю лежащее у меня на коленях письмо — и несмотря на все усилия, несмотря на самый неподходящий момент, чувствую, как глаза наполняются слезами. Ну почему это должно было случиться именно сейчас, именно перед ним?

Его душа касается моей, передавая волну сочувствия, и я ставлю защиту, чтобы его оттолкнуть. Мне не нужна жалость, тем более от него.

— Ты увидишь его снова, — негромко говорит он.

— Я не ребёнок, которого нужно успокаивать волшебными сказками, — отрубаю в ответ. — Я знаю, что шансов вернуться из этого похода у нас почти нет. Скорее всего, я больше его не увижу, и ваши пустые слова здесь ничего не изменят.

При этом я поворачиваюсь и свирепо смотрю на него, а он отвечает пристальным взглядом, и в его глазах не жалость, а вызов. Он широко разводит руки и улыбается:

— Разве я сам — не достаточное доказательство, что это не сказки?

Должно быть, я туго соображаю, потому что понимаю его не сразу. Но потом вспоминаю, что он — единственный из нас — вернулся из чертогов Мандоса. Становится понятно, что он имеет в виду: даже если со мной случится самое худшее, я всё равно могу вернуться, надежда встретиться с отцом не потеряна. Это как-то странно утешает.

Он откидывается назад и ложится на траву, заложив руки за голову и глядя на звёзды.

— Расскажи мне про свой лес, — просит он. — Я никогда там не был, и мне интересно.

— Про мой лес? — переспрашиваю недоверчиво. — Про тот самый лес, из которого я недостоин высунуть нос?

— А… Пожалуй, я это заслужил, — он улыбается с сожалением. — В свою защиту могу сказать лишь то, что был очень зол, потому что меня самого не пустили в этот поход. Это, конечно, слабое оправдание, признаю.

— И что же изменилось?

Мне интересно, почему он здесь, со мной, к чему эта странная попытка принести извинения и помириться, а ничем другим его действия быть не могут.

— Мало кто способен сделать мне такой выговор, как ты. Хоть эта выволочка и не доставила мне особого удовольствия, надо признать, она заставила меня многое увидеть в другом свете, — он смотрит на меня почти как на родного человека. — Очевидно, что в тебе есть кровь Орофера.

Сдвигаю брови. Что эти слова могут значить, как не слегка замаскированное оскорбление? И как раз тогда, когда я чуть не открылся перед ним!

Он замечает моё недовольство и немедленно уточняет:

— Это не оскорбление, это комплимент.

Но я ему не верю:

— Вы так явно презираете деда. Не понимаю, как вы можете думать, что я посчитаю ваши слова комплиментом. Я уже усвоил урок насчёт обманчивых слов, спасибо гному.

— Я не презираю его, — отвечает он. — Не имею права, потому что слишком плохо его знал. Насколько мне известно, он заботился о своём народе и имел основания не доверять правителям нолдор. Поэтому он не поверил Гил-Галаду, хотя должен был поверить, ведь Гил-Галад не был ни своим отцом, ни дедом. Он был сам по себе. Думаю, нам следует раскрыть глаза и не закапываться в прошлом, но это довольно трудно, ведь у нас так много прошлого, в котором можно закопаться. Думаю, я совершил ту же ошибку, что и Орофер: судил о сыне по его отцу, хотя должен был смотреть на его собственные дела.

Что-то в его словах тревожит меня. Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками, будто бы прикрываясь от чего-то. Не помогает.

— У него была серьёзная причина не доверять Гил-Галаду.

— Нет, — Глорфиндел качает головой. — У него была серьёзная причина не доверять его предшественникам, сам Гил-Галад не сделал ему ничего дурного. Смотри вокруг внимательно, Леголас, старайся увидеть остальных такими, какие они есть на самом деле, и ты далеко пойдёшь. Этот урок я учу до сих пор.

Я ничего не отвечаю, я погружаюсь в размышления. Его слова достигают цели. Вспоминается предположение Арагорна, что я и сам могу быть так же предубеждён, как и те, кем я недоволен. Может ли это быть правдой?

— В любом случае, — Глорфиндел выдёргивает меня из задумчивости, — хватит о грустном. Расскажи мне о своём доме и о своём народе, мальчик. Даю слово, мне действительно интересно.

И я рассказываю. Я говорю о родном лесе, о заповедных местах, о тех, кого я люблю, о доме, который могу никогда не увидеть, и меня успокаивает этот рассказ.

Когда я заканчиваю, он начинает рассказывать мне про Гондолин, легендарный город, погибший задолго до моего рождения. А потом переходит к историям о тех, кто жил до нас, о героях давнего прошлого. Кое-кого из них меня учили презирать, но в его рассказах я их почти не узнаю. Его истории захватывают, и пока мы сидим вдвоём под звёздами, ночь проходит. Не так я хотел провести эту ночь, но в качестве ночи перед смертельно опасным походом она вполне хороша.

Мы уходим на рассвете, когда первые лучи солнца подсвечивают горизонт. Прощание кажется бесконечным и утомительным, ведь меня никто не провожает. Я взбудоражен и спешу отправиться в путь, стоять на месте просто невозможно, хоть я и знаю, что моя суетливость раздражает окружающих.

Наконец, к моему облегчению, Гэндальфу надоедает это действо.

— Отправляемся! — кричит он недовольным голосом, и мы отправляемся.

Арагорн — он идёт во главе колонны — оборачивается назад, чтобы бросить прощальный взгляд (должно быть, на Вечернюю Звезду), и в этот момент один из ранних лучей освещает его волосы, его голову, окружает её сиянием… ореолом… короной. У меня перехватывает дыхание.

— Ты тоже это видишь, — ворчит позади Глорфиндел. — Думаю, это предзнаменование. Он станет королём, и хорошим королём.

— Вижу, — отвечаю я. — И приму в этом посильное участие.

— Стало быть, увидимся в конце этой истории, Леголас, — Глорфиндел хлопает меня по плечу.

— Возможно, — я не так уверен. Предзнаменование — для Арагорна, не для меня. Для себя я ощущаю только тревогу.

— Если увижу твоего отца раньше, чем ты, скажу ему, что он может гордиться тобой, — продолжает он. — Ты справишься, Леголас.

И напоследок, шёпотом мне на ухо:

— Только держись подальше от гнома!

Это настолько неожиданно, что я просто взрываюсь хохотом, оставляя одни клочья от тяжёлой и серьёзной атмосферы нашего похода. Гэндальф оборачивается ко мне и глядит с упрёком. Арагорн поражён, когда видит, с кем это я перешучиваюсь, и я начинаю хохотать ещё громче при виде его изумлённой физиономии.

Так, с весёлым смехом, я ухожу из Имладриса и делаю первые шаги по ведущей в неизвестность дороге.

И могу только надеяться, что случится чудо, и рано или поздно состоится столь же радостное возвращение.

Все мы путешественники в дебрях этого мира, и лучшее, что мы можем отыскать во время наших странствий — это честного друга.

Роберт Льюис Стивенсон

Для эльфов время течёт не так, как для всех остальных.

Я понял это во время долгого ожидания в Лориэне. Мы живём здесь намного дольше, чем должны бы, в этом я уверен полностью, но не могу точно вспомнить, сколько дней мы здесь провели. Время растягивается до бесконечности, и по этому времени бродят эльфы.

Арагорна это, похоже, не расстраивает, его не беспокоят потерянные дни. Должно быть, за годы, проведённые в Имладрисе, он привык к этому бесцельному убийству времени. Хоббиты счастливы; приходят в себя после трудной дороги, передышка им в радость. Только нас с Боромиром раздражает вынужденный отдых. Каждый день мы недовольно ворчим, он громче, я тише, но толку нет. Приходится сидеть без дела.

Конечно, есть ещё один из нашей команды, Леголас, но он нас бросил. О нём мне известно мало. Он приходит и уходит, кивает при этом Арагорну, но бывает с нами настолько редко, что я почти забыл, что он один из нас. Такая вот у него легковесная эльфийская душа. Подозреваю, что наше долгое ожидание его совершенно не волнует, он проводит дни, забавляясь со своими новыми друзьями. Да что ему до нас? Не знаю, почему я ожидал чего-то другого, он же эльф, и полагаться на него нельзя.

Вот почему я удивился, вернувшись с завтрака и увидев, что он меня ждёт. Сначала я решил, что ему нужен кто-то другой. С чего бы именно я?

— Арагорн скоро будет, — говорю коротко. Я не в настроении разводить политесы, тем более с таким легкомысленным эльфом.

А он даже не моргает.

— Я не его жду, — говорит, — а тебя.

— Зачем ждёшь? Что за дело может быть для нас двоих? — думаю, это закономерный вопрос. Даже до этой скучной эльфийской задержки мы не были друзьями и не рвались общаться. Терпели друг друга ради Братства, как необходимое зло, с которым следует смириться ради большого дела.

— Мне кажется, ты мог бы пройти со мной, — отвечает он, и хотя я жду подробностей, он ничего не говорит.

— Пройти с тобой — куда? — в конце концов мне приходится спросить самому.

Он насмешливо глядит на меня, наклонив голову на сторону, будто бы считая меня странным.

— Да туда, куда мы можем пойти, разумеется, — говорит, и я понимаю, что никакого смысла из него не выжму, а потому тяжело вздыхаю и сдаюсь. Может, во время прогулки день пройдёт быстрее, и неважно, насколько неприятна компания.

— Если сейчас я пойду с тобой, потом ты оставишь меня в покое? — спрашиваю я недовольно, не желая показать, что сдаюсь слишком легко, и он бросает на меня ещё один странный взгляд:

— Ну да, тогда не будет причин поступить иначе.

Он отмахивается от моего недовольства и не ждёт, чтобы я продолжил ворчать. Вместо этого он ныряет в лес и скрывается в ветвях деревьев. Похоже, он думает, что я последую за ним, но у меня нет шансов, пока он лазает так высоко. Я знаю, что он где-то там, но не вижу его.

— Тебе придётся спуститься, эльф! — кричу ему. — Я тебя не вижу и не собираюсь карабкаться за тобой по деревьям. Я тебе нужен на этой прогулке или нет? А то у меня и другие дела найдутся!

Негромко шелестят листья, расходятся передо мной ветки, и почти без единого шороха он спрыгивает с дерева, под которым я стою, мягко приземлившись передо мной.

— Ты хочешь, чтобы я шёл по земле? — спрашивает он, как будто это не было очевидно, и я начинаю, далеко не в первый раз, сомневаться в наличии у него разума.

— Разумеется, я хочу, чтобы ты шёл по земле, как все нормальные смертные ходят.

— Я не смертный.

— Но ходить-то ты можешь! — отрубаю я. Мы прошли только несколько шагов, а я уже сожалею, что согласился на эту авантюру.

Он поворачивается ко мне спиной и молча шагает вперёд, но на этот раз по крайней мере не скачет по веткам. Буду считать, что победил, хотя приходится поторопиться, чтобы не отстать. Это самая странная прогулка из всех, в которых я участвовал.

— Леголас! — кричу ему, когда этот кросс через лес кажется длящимся уже целую вечность. Хотя кто его разберёт с этим кривым и заторможенным временем, в котором живут эти создания. Знаю только, что я устал, что он не обращает на меня внимания, что за несколько часов мы не перекинулись ни единым словом. Моё терпение на исходе.

— Леголас, куда именно мы идём? Зачем ты меня звал? Мне надоело переться неизвестно куда.

Он оборачивается и смотрит на меня чуть ли не с изумлением. Он что, забыл, что позвал меня с собой? Он вообще настолько странный, настолько чужой, что я не представляю, как мне начать его понимать. И не знаю, зачем это я должен хотеть его понять, напоминаю себе. В конце концов, он мне никто. Просто очередной эльф.

— Прости, — говорит он вдруг. — Я задумался. Мы можем остановиться прямо здесь. Это вполне подходящее место.

— Вполне подходящее — для чего?

Он не отвечает, но забирается на ветку возле моей головы и смотрит на меня сверху вниз. Это приводит меня в полное замешательство.

— Тебе обязательно так делать? — спрашиваю его. Вот что это с ним такое, что делает меня настолько нетерпимым? Почему это он может меня так сильно раздражать?

Как это частенько бывает, он не обращает внимания на вопрос и продолжает думать о чём-то своём.

— Мне уйти? — спрашивает он внезапно, и я его не понимаю.

— Мы только что пришли сюда, ты заставил меня пройти весь этот путь без всякой разумной причины, а теперь собираешься уходить?

— Я не об этом, — он разочарованно качает головой и понижает голос. — Я имею в виду: должен ли я уйти из Братства?

Я в замешательстве. Сначала думаю, что ослышался. Он думает нас бросить? Наш поход только-только начался, а он собирается уйти? Знаю, мы двое уже прошли с хранителем Кольца сколько обещали, но я и подумать не мог, что он собирается дезертировать.

— Ты что, в самом деле такой ненадёжный? — кричу ему. — Такая пустышка? Ты от нас удерёшь? Бросишь барахтаться одних?

Он со стыдом опускает голову, и я не удивляюсь. Ему и должно быть стыдно.

— От меня нет никакого толку, — говорит он наконец так тихо, что мне с трудом удаётся его расслышать.

— Если это всё, что ты придумал для оправдания своей трусости, тебе придётся пошевелить мозгами получше! — кричу ему с горечью, потому что очень зол. Не за себя, а за предательство товарищей.

— Я не ищу оправданий, — его голос тих и очень печален. — Я подвёл. Я подвёл Гэндальфа.

— Мы все подвели Гэндальфа. Почему вдруг именно ты заслуживаешь особого упоминания?

Я не хочу вспоминать Гэндальфа, потому что слишком хорошо знаю: я тоже поучаствовал в его гибели. И мне не нужен эльф, чтобы об этом напоминать. Увидев отвратительное огненное чудовище, я пришёл в ужас и не сделал ничего… Вообще ничего. Кроме того, именно я настаивал на проходе через Морию, Гэндальф туда идти не хотел. Они все страдают из-за моей гордости. Но похоже, что эльф слишком поглощён собственной виной, чтобы подумать о моей.

— Я уронил свой лук, — шепчет он. Слёзы блестят у него в глазах, но не вытекают, и я понимаю, пожалуй, слишком поздно, как сильно он страдает.

— Это не имеет значения, Леголас. Ты ничего не мог сделать против… Этого… Никто из нас не мог ничего сделать.

Боюсь, что моя неуклюжая попытка помочь не имеет успеха. Не знаю, какое мне вообще дело до того, что он несчастен, почему это меня задевает? Да потому что он не должен отвечать за мои ошибки, подсказывает совесть. Потому что я сам, пожалуй, виноват ещё сильнее.

Он всхлипывает на вдохе, и мне видно, как ему трудно взять себя в руки.

— В Имладрисе спорили, стоит ли меня брать в поход, ты знаешь об этом? — сухо говорит он, немного успокоившись. — Представителем эльфийского народа мог стать кто-то другой, более достойный. Меня считали слишком молодым, слишком необразованным, слишком диким.

Этого я не знал. Не знал, что он не был единодушно одобрен. Хотя удивлялся: почему именно он? Почему сын Трандуила? Иногда казалось, что его выбрали просто мне назло.

— Теперь ясно, что они были правы, — продолжает эльф, прервав мои размышления. — Надо было посылать Глорфиндела! Он бы не дрогнул перед балрогом. Он бы сделал что-нибудь, а я должен был хотя бы попытаться! Другие-то могли, те, что жили раньше. Великие эльфы, прославленные эльфы, легендарные эльфы. Если сейчас я уйду, моё место займёт кто-то другой. Тот, кто будет полезнее Братству, чем я.

— Ты слишком строг к себе, Леголас, — говорю. Это что, всё время в Лориэне он раздумывал на эту тему? Именно поэтому он и отгородился от нас?

— Тебе надо обсудить это с Арагорном, — решительно заявляю я. По-моему, неплохая идея. — Он тебе поможет.

Я заметил, что Арагорн очень мудр, особенно когда требуется кого-то выслушать и разобраться с чьими-то проблемами. Он сможет успокоить эльфа и показать, что не так уж он и плох. Непонятно, почему он решил поговорить со мной: я понятия не имею, как ему помочь.

Но Леголас печально качает головой.

— Только не Арагорн, он не скажет мне правды, — он серьёзно и печально смотрит на меня. — Он будет щадить мои чувства, не захочет меня обидеть. Он никогда не скажет, чтобы я отошёл в сторону, даже если захочет, чтобы я убирался прочь. Я спрашиваю тебя, потому что ты ответишь честно. У тебя нет причин меня защищать… Я знаю, что не нравлюсь тебе.

Он попросил меня прийти сюда и выслушать его, потому что уверен, что я его презираю. Потому что верит, что я не стану просить его остаться из чистой вежливости. Потому что думает, что я не постесняюсь высказаться насчёт всех его недостатков, если они найдутся. Это сбивает меня с мысли. А прав ли он? Я его действительно так сильно не люблю?

— Мне нужно, чтобы именно ты, Гимли, — говорит он наконец, и я понимаю, что впервые слышу от него своё имя, — сказал мне, не будет ли Братству лучше без меня? Не должен ли я уступить место достойнейшему?

Я разглядываю его. Словно несчастный ребёнок, он сидит на ветке, обхватив колени руками и опираясь на них подбородком. Уверенный в собственной бесполезности. Так ли это?

Вспоминаю нашу дорогу, его ловкость и оптимизм, его сияющую улыбку — и его силу, когда она нам требовалась. Вспоминаю, как он бежал по сугробам на том проклятом перевале, и мысленно удивляюсь его смелости, которой он сам не замечает. А ведь ему хватило мужества позвать гнома, который всегда был им недоволен, чтобы расспросить о своих недостатках.

Если он думает, что бесполезен, то ошибается.

Он всё ещё смотрит на меня и ждёт ответа. Ещё в начале нашей прогулки я бы ответил по-другому, но сейчас…

— Леголас, я бы лучше продолжил наш путь с тобой, чем без тебя. И мне плевать, насколько прославленной может быть твоя замена.

Он в изумлении. Его лицо принимает крайне удивлённое выражение, но его удивление — это мелочь по сравнению с моим собственным, когда я понимаю, что только что сказал чистую правду.

Я не хочу, чтобы он уходил.

— Ты думаешь, мне следует остаться?

Он не верит своим ушам. Да и с чего бы? Разве он слышал от меня в походе что-нибудь, кроме ругани?

— Думаю, ты должен остаться. У тебя ещё будет целая куча возможностей доказать самому себе, чего ты стоишь, и я знаю, что ты не струсишь. Я уверен в безопасности, когда ты прикрываешь мне спину. Давай вернёмся к остальным, тебя слишком долго не было с нами. Идём прямо сейчас!

Я протягиваю ему руку. Разумеется, ему не нужна моя помощь. Он легко может спрыгнуть с этой ветки, для него это детская забава, и я это знаю. Но всё равно протягиваю ему руку: как знак дружбы, как символ поддержки, и просто потому, что мне этого хочется.

И он без колебаний её принимает.