Клан Ночных Фурий (джен)

Так, до самого вечера, Иккинг рассказывал ей о том, что же с ним приключилось за эти десять лет, о том, как он докатился до такой жизни.

Конечно, поведал он и откровенно смешные или просто забавные истории из своей жизни на Чёрном Острове, но по большей части его рассказ был всё же печальным и серьёзным, лишь изредка разбавленным такими вот весёлыми моментами.

Мира его не перебивала.

Слушала внимательно, чуть наклонив голову, и смотрела в даль, где клонящееся к горизонту солнце, свидетельствуя о конце дня, уже окрашивало небо в золотые и алые тона.

Своим прошлым девушка не делилась — не удивительным, очевидным было оно, не таким красочным, как у её друга.

Обычным.

И так странно было понимать, что даже спустя столько лет разлуки и полной уверенности в его гибели, она так спокойно и естественно приняла этот факт — он жив, он здесь, он стал совсем другим.

Да, этот Иккинг, Сын Луны — не её растрёпанный и застенчивый друг из детства, нежно лелеемое воспоминание — он живой, из крови и плоти, он дышал, думал и улыбался.

Он жил.

Он был.

А каким он стал — уже неважно.

Она примет его любым, и даже таким, каким он теперь стал.

— Тебе не пора домой? — вдруг забеспокоился Иккинг, повернув своё бледное лицо к девушке, опять слишком глубоко ушедшей в собственные мысли и потерявшейся в них.

Эту неожиданную черту в обновлённой своей подруге парень заметил почти сразу.

Стоило ей задуматься — и она пропадала для всего мира.

— Наверное… Но так не хочется уходить… — ответила та, отрываясь от созерцания неба и поворачиваясь, наконец, к собеседнику.

И Иккинг чувствовал — ей с трудом давалось даже такое откровение, даже столь незначительные слова, и это в коей-то степени расстраивало его. И не потому, что она не желала открыться своему вновь обретённому другу, это здесь вообще было едва ли причём.

Он был недоволен тем, что ей вообще пришлось так закрыться.

Он чувствовал свою вину в этом — он настолько увлёкся делами Чёрного Острова, настолько погрузился в его развитие и защиту, что позабыл не просто о своих друзьях — о себе.

Если бы он ещё тогда, несколько лет назад, добрался бы сюда и забрал её, то всё было бы иначе.

Что её сломало?

Как жаль, что он не умел смотреть воспоминания…

— Хочешь полетать? — осторожно, на пробу, спросил Иккинг, пытаясь понять, чем можно было зацепить подругу, как помочь ей вновь видеть мир во всех его красках.

И более подходящего средства, чем полёт, он не знал.

Там, в небо, по-настоящему хотелось жить.

И он жил.

А она?

— Было бы здорово.

— Ну так давай!

Иккинг как за утопающий за соломинку ухватился за эту возможность — показать подруге не просто парение, а настоящий полёт, показать ей небо и это закат с высоты, доступной лишь драконам.

Из-под облаков мир кажется всегда таким прекрасным…

А она, как маг воздуха, должна это понимать, видеть, ощущать!

Она поймёт.

Парень подозвал Беззубика, который доселе с остервенением зализывал царапину на боку, полученную в результате падения, а потом умчавшегося куда-то в неизвестном направлении с наказом людям на глаза не показываться.

Дракон появился минуты через три и уже с дружелюбным интересом, а не с насторожённостью стал разглядывать Миру.

Хмыкнув на это, Иккинг взобрался в седло и помог девушке последовать его примеру.

Беззубик обернулся, одарив своих всадников хитрым взглядом зелёного глаза с затаившимися на дне золотыми искорками. Вдруг, тело дракона напряглось, всего пара мгновений, сильное движение крыльями и…

Он оторвался от земли.

Полёт — это нечто невероятное, неописуемое, ведь не было в человеческом языке таких слов, что способны были дать понять, что же это такое… Это ощущение способно повторить только падение, но оно увы не такое долговременное, как полёт.

Падение вверх.

И ветер пел в крыльях Беззубика…

* * *

Солнце уже клонилось к горизонту, на улице заметно похолодало, да и в накрывших мир сумерках ориентироваться было проблематично, а эта дурёха, непонятно куда девшаяся ещё во время утреннего налёта, так и не вернулась в деревню.

Аскель раздражённо покачал головой.

Он видел, как она, прихватив один и своих механизмов, рванулась к утёсу, а спустя некоторое время после этого — в лес, но после…

После она опять пропала.

На весь день.

Конечно, такое бывало не в первый, и даже не во второй раз, но на этот раз сам Плевака подошёл к нему с просьбой найти опять блуждавшую непонятно где воспитанницу, пока совсем не стемнело.

Благо, хоть волков не было в их лесу.

Хоть какая-то польза от соседства с драконами!

Естественно, Аскель для вида поотнекивался, подумал, а потом взял и согласился помочь кузнецу.

Почему нет?

Он действительно лучше всех после Миры знал лес, и не только охотничьи тропы, а самые разные месте, где предпочитал тренироваться, вдали от любопытных глаз назойливых девиц.

Дитя Ветра, как же занесло тебя сюда?

Как же случилось так, что родилась ты в столь неподходящее время в столь не предназначенном месте?

То, что девушка придерживалась нейтралитета в борьбе с драконами и никакой ненависти, на удивление, к ним не питала, для Аскеля было совершенно ясно, однако рассказывать об этом остальных людям он не спешил, прекрасно понимая, что каждый имел право на своё мнение и свои ошибки.

И точно так же понимал парень, почему ненависти удостаивались люди.

Он вообще, как ему казалось, лучше всех видел эту удивительную девушку и совершенно не понимал, зачем нужно было её травить, пытаться вывести из себя, если все жалкие потуги ребят не стоили ничего.

Ей просто было плевать.

Ему — тоже.

И людей, и драконов он ненавидел одинаково сильно.

И с одинаковой ледяной яростью уничтожал врагов его народа, пригвождая их ледяными шипами к земле, заставляя кровь замёрзнуть, разрывая тело изнутри или наоборот — вскипеть.

На одинаково страшную смерть он обрекал всех своих противников, без разбора, без каких-либо сожалений.

Как же он любил это равнодушие.

Каким же великолепным оно было в Мире.

Именно поэтому он шёл сейчас по тёмному лесу, вглядываясь в пространство между деревьями и чувствовал невероятный прилив сил — полная луна одаривала всех Магов Воды своей милостью.

И вдруг он замер.

Голоса.

Два голоса — юношеский и девичий, такие тихие для толпы, но такие громкие для ночной тиши, стали отчётливо слышны Аскелю.

С удивлением он опознал в девичьем голос Миры.

Личность её собеседника так и осталась невыясненной, но это и не требовалось, на самом деле — главное забрать девушку в деревню, доставить её к Плеваке, а тот пусть сам разбирается с тем, почему его воспитанница шастала по ночам с неизвестными.

По крайней мере, Хофферсон пытался убедить себя в этом.

— Ой, уже поздно, — опомнилась-таки Мира.

Да неужели?

Аскель решил пока на глаза им не показываться и неслышно проследовать за ними — проследить, чтобы всё было хорошо.

— Темно уже, — заявил спутник Миры, — я тебя провожу.

— Хорошо, — как-то слишком быстро согласилась девушка, — только не показывайся на глаза кому-то из деревни.

Хофферсон машинально обходил все веточки, что могли хрустнуть под ногами, перешагивал через камни, о которые мог спотыкнуться, упасть, прибегая к себя сейчас такое нежелательное внимание преследуемых, и всё думал: кто это?

Кем был таинственный собеседник Миры?

Чужой тихий разговор Аскель честно не подслушивал, считая себя выше этого, и потому ответа на свой вопрос не мог найти.

Решившись, парень по дуге обогнал преследуемых, дошедших до тропы и по ней же пошёл к ним на встречу, желая изобразить то, что он наткнулся на них лишь сейчас и случайно.

Но неизвестный исчез — столкнулся он только с Мирой, только хмыкнувшей на его нотации.

Что это было?

* * *

Так и повелось — Мира, выполнив все домашние дела, раздав задания мальчишкам-подмастерьям в отсутствие Плеваки, шла в лес, где проводила весь день с Иккингом, который всё рассказывал и рассказывал ей истории минувших лет, о своём острове, о своём народе.

Он словно готовил её к чему-то.

Приглашал?

Они вместе тренировались, и Иккинг даже показывал ей интересные, неизвестные ей доселе приёмы, вместе охотились и готовили дичь, и девушка даже помогла другу наладить какой-никакой быт в одном известном лишь им двоим овраге, найденным ми ещё когда они были детьми.

Только порою Мира ловила на себе какие-то странные, задумчивые взгляды Аскеля.

Он знал?

И ещё более странно было ловить похожие взгляды Иккинга…

И в то утро (восьмое с последнего драконьего налёта, после которого люди ещё не оправились, и потому суетились, отстраивая заново разрушенные дома или по несколько дней пропадая в море, чтобы наловить рыбы, которую нужно было заготовить на грядущую зиму) всё было как обычно, как установилось за минувшую седмицу, и всё равно было как-то иначе.

Беспокойство грызло девушку, не желая оставлять.

С тем грызущим сердце, пугающим волнением она умылась ледяной водой из бочки, позавтракала и собрала сумку со всем необходимым, с той же нарастающей паникой сообщила Плеваке, что шла в лес и искать её не стоило, и ушла по одной из троп.

Конечно, не видела она, как неслышно проследовали за ней несколько теней, скользя от дерева к дереву.

Не знала она, как с другой стороны точно такая же тень разрывалась между желанием продолжить слежку и продиктованным разумом желанием вернуться в деревню за подмогой.

Земля ушла у неё из-под ног, и Мира едва успела перескочить на казавшееся безопасным место, но, как оказалось, лишь для того, чтобы понять — среди окруживших её вражеских солдат был обученный Маг Земли.

Что же теперь ей делать?

Сбив с нос нескольких противников, она попыталась сделать самое логичное в этой ситуации — сбежать, но…

Не получилось.

Проклятый маг земли!

Когда чистая, ничем не замутнённая боль пронзила бок девушки, она наконец закричала.

Холод вновь окутал её.

Вечный холод.

О на только сумела от него избавиться…

* * *

Бытие на какую-то часть драконом (ведь кровь Фурии продолжала бегать по его телу, она никуда не делась) накладывало свои отпечатки, путь и осознать их он сумел далеко не сразу.

Он и не сейчас до конца в них разораться, если честно…

Так или иначе, помимо зрения, изменился у Иккинга ещё и слух, и потому голос Миры он узнал сразу.

Что случилось?

Почему она кричала?!

Не думал в тот миг юный Король ни о чём, кроме одного — успеть, помочь, спасти!

Однажды он уже оползал.

Только не снова.

Только не она!

На поляне, к которой парень оказался меньше чем через минуту, был отряд непонятных солдат, в которых Иккинг без труда опознал проклятых Изгоев. Он оглядел их лишь мельком, даже не беря в расчёт — ему они на один чих, не противники, однако, стоило взору его пасть на окровавленную Миру, то глаза вновь застелила алая пелена.

Парень тихо зашипел, и этот чуть хрипловатый звук с каждым мигов всё больше походил на рык.

Драконий рык.

Примчавшиеся на зов Иккинга Беззубик и его подруга лишь под его мрачным взглядом блокировали выходы с поляны.

Юный Король старался изо всех сил не обращать внимания на режущую боль в сердце, такую знакомую, такую… приносящую отчаянье, бескрайную, беспросветную безысходность, которая не сломала его, но породила в нём холодную ненависть.

А она намного страшнее звериной ярости — он продолжал прочитывать каждый свой шаг, но сил словно стало больше.

Или это были их силы?

Их страх перед притворявшимся, по их мнению, человеком существом делал его сильнее?

Нет, он не притворялся.

Он давно сказал, что стал выше людей.

Наблюдать их ужас было почти забавно — то, как они тряслись при виде его оскалившихся белоснежных клыков, глаз, что загорелись ярче обычного, показывая таким контрастом до какой степени сузился драконий зрачок.

Энергия сгустилась в руках Иккинга, концентрируясь для удара…

Все, кроме Мага Земли, упали на такую выгоревшую на солнце траву — их сердца не выдержали такого напора чужой силы, чужой энергии.

Люди хрипели, люди бились в агонии.

Люди умирали.

Когда он двинулся с сторону специально оставленного Мага Земли, тот трусливо стал отползать — ноги его, видимо, уже не держали.

Парень не поленился наклониться, чтобы потом распрямиться и поднять над землёй схваченную за горло тварь, посмевшую причинить вред принадлежащему ему человеку!

А своё он будет защищать до конца.

Видимо, в нём намного больше от дракона, чем ему казалось раньше.

Хруст позвонков шеи, влажный и звонкий, показался особенно громким в повисшей тишине, развиваемой только звуком биения сердца Иккинга и его едва слышным дыханием.

А Иккинг, не обращая ни на что, подошёл к Мире и сев на землю, прижал её к себе, обнимая.

Он видел, заворожённо и с неверяще, как энергия, тяжёлыми кольцами их обвивавшая, не желала рассеиваться в пространстве, говоря — есть надежда, есть шанс спасти!

Кто-то (или что-то) голосом Лувеˈн говорило ему, что следовало делать, и Иккинг подчинился.

Впервые, с того момента, как стал Королём.

Выхватил кинжал и с каким-то мрачным удовлетворением заметил, как под отточенным лезвием расходилась кожа, как проступала на ладони такая алая, такая тёплая кровь.

Боли почти не было.

Эту боль в разы заглушала иная — душевная, и потому он просто не обращал на неё внимание.

Парень положил свою окровавленную ладонь на бок девушке, накрывая рану, и постарался забрать всю жизненную энергию ещё живых врагов, чтобы отдать её всю, без остатка Мире — и рана стала затягиваться буквально на глазах, оставляя лишь едва заметный шрам, как напоминание о себе.

«Спасибо, мама!» — мелькнуло в голове Иккинга мысль.

Да.

Спасибо.

Облегчение заставило прижать девушку поближе к себе, чтобы знать — она дышит, чтобы слышать, как тихо, но ровно и мощно билось её сердце, гоняя кровь по тело.

Теперь и его кровь.

Он сидел так минут пять, полностью отключившись от реальности, пока понимание того, что просто так вражеский отряд попасть сюда не мог, не заставило его очнуться.

Бой не окончен.

Где-то должен быть корабль!

Приказав Береˈс, давней подруге Беззубика, сторожить покой Миры до его возвращения, Иккинг ловко взобрался в седло и вместе со своим братом отправился на поиски остальных врагов.

Да.

Корабль…

Был.

Кто они такие против взбешённого Короля Клана Ночных Фурий и его Злобного Порождения Молнии и самой Смерти?

Что могли, трусы, противопоставить?

Ничего.

* * *

Харальд Льётсон, бывший командир отряда бойцов племени Берсерков, бывший воин племени Теней, а ныне — скромный советник Вождя племени Синих Шипов, размышлял о том, что ему мало того, что было у него сейчас.

Он хотел большего.

Выросший бок о бок с тем, кого теперь знали на их Архипелаге как Дагура Остервенелого, он привык к тому, что цель оправдывала средства, и к власти идти по трупам не зазорно — его друг же пришёл к вершине, перешагнув через тело свергнутого им отца.

Того самого тела, на котором в районе сердца была страшная рана, оставленная молнией.

Не просто так символом Берсерков был Скрилл.

Не просто так Дагур годами учился управлять этими потоками энергии, чистой, сжигающей всё, но — управляемой яростью, которая в конце концов покорилась ему, став его собственным ручным монстром.

И не просто так следил за этом Харальд.

В сознании тогда ещё мальчишки навсегда запечатлелась одна простая истина — в этом мире побеждал сильнейший, и только сильнейший достоин был славы, почёта и уважения.

И с тех пор он шёл к власти.

По головам.

Конечно, Харальд жалел о многом, что совершил за свою пока ещё достаточно короткую жизнь, и в первую очередь о своей попытке совершить переворот среди Берсерков, о том, что предал Дагура.

Не потом, что нажил тем самым себе смертельного врага.

И навсегда лишился сильнейшего союзника.

Нет, дело было в совершенно ином — он пошёл против заведомо более сильного противника, к которому прислушивались и которому принадлежала любовь народа.

Он попытался убить идеал.

Безуспешно.

Только его способность Говорящего спасла его, ведь освободив с Арены дракона — Змеевика — Харальд сумел сбежать к тем, у кото точно можно было укрыться от гнева Дагура, который, при всём своём безумии, против Теней идти не желал.

Тени приняли его холодно.

Да и не было в том ничего удивительного — слава предателя, как это всегда бывало, шла впереди него, и от изменника не ждали ничего хорошего.

Однако, он был хорошим воином и пользовался популярностью среди Змеевиков.

Это его и спасло.

Он выжидал подходящий момент, наблюдал за настроениями в племени, через своих крылатых знакомых — за Фуриями, насколько это было возможно, и понял, что у одного мальчишки, воспитанника Десятой Советницы Клана Ночных Фурий, как пафосно можно было назвать её, был большой потенциал, особенно учитывая его происхождение и при том — отсутствие способностей.

Мальчишку можно будет взять в оборот, думал он тогда.

С его помощью прийти к вершине, а потом избавиться от ставшего ненужным драконьего сына.

Какая наивность…

Пятый Советник его опередил, сделав всю работу за Харальда — заручился поддержкой большей части крылатого населения Чёрного Острова, перебил Совет, включая приёмную мать мальчишки и двоих его братьев-Фурий, и назвал себя Королём Клана.

Оставалось только убить этого Короля.

Теперь отпала надобность в пропавшем в неизвестном направлении мальчишке и его драконе, власть была уже почти в руках Харальда…

И тут малец вернулся.

Совершенно другим он был — не той нежной ромашкой, которая боялась вида крови и избегала людей, а настоящим Сыном Фурии, в руках которого была громадная сила.

Та самая сила, которой он убил самопровозглашённого Короля.

Убил, и занял его место.

Как ярился Харальд, как хотел убить паршивца, удавить голыми руками, но здравый смысл говорил взять себя в руки, ведь если этот юный Король убил своего предшественника, даже не коснувшись его, то с человеком, коим попрежнему оставался Харальд, он мог расправиться в два счёта.

Новый план — собрать вместе недовольных правлением этого Иккинга, натравить их на него и в решающий момент ударить в спину юному Королю, свалив вину на мятежников, тоже провалился.

Он не учёл того дракона.

Фурию.

Брата Короля.

Завербовать его не удалось, а вот получить страшные рваные раны и ожоги на лицо и не иначе как чудом сбежать — получилось.

Как и прибиться к Синим Шипам.

Ну ничего! Видит Небо, однажды придёт его звёздный час, и он возвысится над всеми и заставит страдать всех своих врагов, что помешали ему на его пути к вершине!

* * *

Когда Аскель, взволнованный, примчался, требуя дать ему отряд воинов, Плевака заподозрил неладное, однако подробности и причины подобного поведения Хофферсон объяснял уже лично Стоику.

И тот даже послал отряд.

И ничего не нашёл.

Только трупы пробравшихся на Олух Изгоев, причём только на одном били видны какое бы то ни было повреждения, и то — его словно задушили, или сломали шею голыми руками…

Это не было удивительно, для тех, кого Высшие или Боги, или Духи, или кто там был, наградили физической силой, но совершенно не объясняло того, как погибли остальные люди — те словно просто… умерли.

Испугались, что ли?

Но чего?

До самого заката Плевака вместе с молодыми прочёсывал лес в поисках Миры и того, кто убил Изгоев, но наткнулся вместе с остальными только на выброшенные волнами на берег обугленные обломки кораблей и людские останки — где нога, где рука, где целое туловище или его половина.

Вода у берега была алой.

Уже ни на что не надеясь, мужчина поплёлся домой, приготовившись оплакивать очередную потерю, ведь при их суровой жизни надежда была совершенно лишним чувством, а чудо происходило очень редко.

Слишком редко.

Но в доме, неожиданно для Плеваки, обнаружился некий наглый чужак, преспокойно сидевший у постели то ли спавшей, то ли бывшей без сознания Миры.

При виде хозяина жилища он не спеша встал, кивнул в знак приветствия и молча сложил руки на груди.

Чего он ждал?

Плевака быстро заметил и герб Чёрного Острова на наплечнике неизвестного воина, и то, что броня того была сделана явно из драконьей чешуи, при том — чёрной, и возможно…

Возможно, из Ночной Фурии.

Шлем как бы намекал на то…

Лицо неизвестного было вымазано в золе, и на её фоне зелёные драконьи глаза казались особенно страшными.

— Почему? — наконец-то собрался с мыслями и спросил мужчина.

— Потому что она такая же, как и я, — не стал изображать, что не понял чужак, ответив сразу же.

Голос его был словно знакомым.

Или не словно?

— И что же теперь?

— Пусть поправляется, — улыбнулся воин племени Теней, сверкнув в свете свечи белыми, слишком длинными и острыми для человека клыками. — Придёт время, и я заберу её с собой.