После смерти (джен)

Кладбище. Дождь. Все мокнут и мёрзнут. А я лежу в уютном тёплом ящике. Хотя что мне теперь тепло и уют? Осталось лишь подобие мрачного удовлетворения.

На моих похоронах настояла Белла. Заботливая жена? Как бы не так. Просто дань традициям. Или желание убедиться, что я наверняка упокоен. Выгляжу я, кстати, довольно прилично. Не «я», как я себя ощущаю, — а «я в гробу». Крышка, разумеется, закрыта, но я-то знаю. После того, что произошло, моё тело должно было превратиться в отбивную. Благо, как бы ты плохо ни выглядел, смерть всё равно не отвернётся от тебя. Но надо бы не забыть сказать «спасибо» Джагсону — наверняка это он колдовал над моими останками, чтобы они напоминали человеческие. Как же сложно ощущать себя вне своего тела!..

Белла морщится. Мелкий противный дождь брызгает ей на лицо. Она не любит дождь. От влаги её густые вьющиеся волосы становятся ещё тяжелее и непослушнее. Зато она постоянно надевает чёрное. Траур по утраченным амбициям? Но явно не выражение скорби по мужу. А Нарциссе траур не к лицу. Нелепо же она будет выглядеть в чёрном в день праздника по случаю смерти Люциуса. Последний же на похороны свояка принципиально пришёл в зелёном. По физиономии видно, что готов пуститься в пляс. Никакого уважения к соратнику.

Брат стоит тут же. На лице — мрачно-отрешённое равнодушие. Другого выражения я у него после Азкабана и не видел. Не рад, что пришлось навестить предков? Когда-нибудь он тоже займёт своё место на семейном кладбище. Разве плохая перспектива?

И вот мой ящик опускают в яму. И засыпают землёй — чёрной, тяжёлой, набухшей под дождём, как волосы Беллы. Над могилой — надгробие.

Родольфус Рольф Лестрейндж

3.II.1951 — 26.VII.1997

Что страшнее — жена или ад?

Он подумал и выбрал могилу.

Эпитафия в стиле Беллы: сомнительный юмор и доля кокетливого самолюбования. Она женщина, ей простительно. Хотя она права. Мне ли бояться смерти, когда жена щедро раздаёт её направо и налево? Тогда возникает закономерный вопрос: почему я всё ещё здесь?

Я отчётливо помню момент, когда сделал выбор. Не страх смерти сделал меня привидением, а простое… любопытство? Мне стало интересно, чем всё закончится. И я вернулся. Вообще меня настолько удручала перспектива лежать в могиле практически в цвете лет, что не вернуться я просто не мог. Зачем предаваться унынию, когда можно ещё повеселиться на белом свете? Странно, что весёлых привидений я за свою жизнь ни разу не встретил.

Момент, когда я встретил смерть, как-то стёрся. Помню вспышку адской боли, и мгновением позже я уже наблюдал за происходящим сверху, словно бы всё ещё находился на метле. И в то же время видел бесформенную массу тряпья и плоти на земле, которая тоже была мной. Потом я увидел Беллу — она кружилась над моим телом, как я кружился над ней. Те, кого мы преследовали, уже скрылись. Ощущение было странным: тело будто зудело, мышцы словно ныли, хотя ни того, ни другого у меня уже не было. Каждое движение сопровождалось болью, но если тела уже нет, что же болело? Неужели… душа? Не думал, что привидения могут так искренне хохотать.

Итак, церемония похорон уже завершилась, а каждое движение до сих пор отдаётся в моей бестелесной оболочке такой звенящей болью, что впору сдохнуть заново. Хотя на этот раз я предпочёл бы безобидную Аваду, чем упасть с метлы от заклятия и расшибиться о землю, успев услышать, как трещат ломаемые кости. В процессе своей весёлой и насыщенной событиями жизни (исключая пятнадцать лет Азкабана) я не раз испытывал боль. Один брак с Беллой чего стоит. Но следует, наверное, всё-таки поговорить со специалистом — неужели мне мучиться теперь до конца вечности? Это ведь совсем не весело и совсем не то, на что я рассчитывал. Смерти следует всем вновь преставившимся выдавать брошюрки типа «Плюсы и минусы становления привидением», прежде чем заставлять делать выбор.

Поскольку знакомых спиритологов у меня нет, а единственный толковый колдомедик, которого я знаю, — Джагсон, я отправляюсь к нему. Конечно, не хочется лишать себя удовольствия поскорее увидеть скорбное лицо моей любимой вдовы, когда я очередной раз взбешу её своим присутствием — и даже после смерти. Но не хочу давать ей повод для злорадства, когда она увидит отражение бесконечной муки на моём полупрозрачном лице.

Таким образом, хлебая горький коктейль из полёта и боли, я являюсь перед дверью дома Джагсона и бесцеремонно просачиваюсь сквозь неё.

Стоит отдать должное самообладанию друга — увидев меня, он только несколько озадаченно трёт лысую макушку и усмехается:

— Вот так всегда: тянут до последнего, а потом бегут к колдомедику.

На столе вижу стакан и початую бутылку огневиски. Неужто он предавался скорби по утраченному соратнику? Я усмехаюсь в ответ и вдруг жалею, что в своём состоянии не смогу никогда больше насладиться приятным чувством расслабленности, которое дарит хороший алкоголь.

— Ты не менее отвратно выглядишь, кстати.

— После проваленной миссии с Поттером Лорд как из ума выжил, — делится он. — Так что тебе повезло, что погиб. Но неужели ты испугался умереть?

— Кто был женат, тот смерти не боится, — выдаю я заготовленную шутку, и мы смеёмся.

— Так чем обязан?

Пока он продолжает пить огневиски под моим завистливым взглядом, рассказываю о том, как мне не хватило благоразумия сдаться на милость смерти и нашлось достаточно любопытства выйти из разбитого тела и остаться здесь. И о том, как теперь разрывает от нескончаемых мучений мою призрачную оболочку.

— И я подумал, не мог бы ты чем-то помочь? — заканчиваю я как-то совсем жалко.

— Боюсь, даже ванна настойки пустырника тебе не поможет, — чуть пьяно фыркает Джагсон в стакан. — Я не уверен, но подозреваю, что это отголоски твоего состояния в момент смерти. Как фантомные боли в отрубленных конечностях, знаешь.

В ходе нашей пожирательской деятельности, конечно, не раз приходилось отсекать и пальцы, и уши, и ноги. Врагам, конечно. Или маглам. Но вот как себя «чувствует» магловская нога после этого, я никогда не задумывался. Было бы о чём!

— Только ты чувствуешь фантомную боль, расставшись с телом, — продолжает рассуждать Джагсон. — Какое интересное явление…

— Меня больше интересует практическая сторона вопроса, — перебиваю я. — Это лечится, доктор?

— Я не спец, — он пожимает плечами. — И с привидениями до тебя так близко не общался. А Белла знает? — вдруг спрашивает он, облизнув губы.

— Как раз собирался её обрадовать после визита к тебе.

— Ну уж обрадуется она — не то слово, — гогочет он, и я вижу, что он мертвецки пьян. Иронично, учитывая, что я и есть мертвец, но опьянеть мне не суждено уже никогда.

О чём я очень и очень жалею, когда наведываюсь в Лестрейндж-холл и, просочившись сквозь стену прямо в супружескую спальню (которая долгие годы скорее была уже спальней Беллы, так как я ночевал в гостевой), застаю свою вдову не в одиночестве. Не то чтобы я ожидал увидеть её безутешно горюющей по мне, но уж каплю уважения проявить бы могла, вместо того чтобы притащить кого-то в постель фактически в день похорон мужа.

С усилием подавляю жгучее желание устроить очередной скандал. Что я могу, в конце концов? Только сотрясти воздух угрозами? Угрозами чего? Вечного преследования? Завывания в водосточных трубах? Сейчас бы вытащить этого упыря, кем бы он ни был, врезать ему как следует по-магловски, и чтобы он в ответ врезал как следует, потом налакаться палёным виски, рухнуть навзничь на кровать — и адью. Но теперешнее положение к этому никак не располагает, поэтому я, не проявив своего присутствия, решаю просто убраться восвояси. Интересно, а это теперь — где? Уж не на кладбище же?

Кажется, начинаю понимать, почему все встреченные привидения сплошь унылые. Видимо, просто быть — не самое важное, чтобы весело и со смыслом проводить время. Всё-таки значение в этом вопросе плоти и связанных с ней радостей (да даже не радостей, что уж) я недооценил. Сейчас, когда о прежнем мире напоминает лишь боль в фантомном теле, а из чувств остались только досада и неудовлетворение, хочется именно не быть. Хороший вопрос — как это устроить?

Как уничтожить привидение? Я пытаюсь вспомнить, слышал ли я вообще когда-нибудь о таких случаях. Скорее всего, даже если они и были, живым до дел неживых — плевать с Астрономической башни, и это нигде не зафиксировано. С другой стороны, привидения Хогвартса живут (тьфу, существуют) там не одно тысячелетие, и как-то не спешат исчезать, идти дальше или что-то подобное.

Я стараюсь не впадать в отчаяние и рассуждать логически. Ныть и превращаться в унылое привидение я не собираюсь — на это, если потребуется, у меня целая вечность. Так. Если я — отпечаток покинувшей землю души, то что-то от души у меня всё-таки есть. Значит, мне нужен тот, кто может уничтожить душу. И на ум тут же приходит симпатичная компания в чёрных балахонах, и мне смертельно хочется, чтобы меня поцеловал кто-нибудь из них.

* * *

Говорят, если хочешь узнать, что станет с миром после твоей смерти, посмотри, что стало с ним после смерти других. Я увидел достаточно. Мир остаётся таким же, как и был до. Жена остаётся курвой, брат — безразличным, друг — пьяницей, начальник — деспотом. А посмертие — просто жестокая насмешка, сначала дающая, а затем отнимающая надежду.

Практически незаметной полупрозрачной тенью я скольжу над проливом в сторону острова, где возвышается башня Азкабана, когда-то ставшая мне пристанищем на долгие пятнадцать лет. И уж сказал бы мне кто раньше, что я буду искать освобождения в тюрьме, а душевного облегчения — у дементоров. Какая ты, смерть, всё-таки ироничная сука… Не думал, что привидения могут так искренне хохотать.