Гарри Поттер и принц датский (джен)

«Кромешный мрак, чудовищное место,

Где реет смерть под сводом вековым

Вместилища усопших наших предков,

Чьи кости здесь прибежище нашли».

(Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта»)

.

«И увидел я Ангела, сходящего с неба, который

имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.

Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол

и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его

в бездну, и заключил его, и положил над ним печать,

дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится

тысяча лет; после же сего ему должно быть

освобожденным на малое время».

(Откр. 20:1-3)

Лондон тонул. Этот процесс был мучительно медленным, растянутым на тысячелетия, но столь же неотвратимым, как закат солнца и приход зимы. Залежи глины и песка, на которых возводился город, год за годом поглощали его, засасывали в свое ненасытное чрево, чтобы на глубине в десятки футов навсегда сохранить его прошлое. Выстроенные в прошлые века дома и целые улицы под ногами ничего не подозревающих жителей и гостей Лондона продолжали свое бесконечное погружение туда, где залегают каменные плиты палеозойской эры. Над ними вырастали новые дома, и дороги, и мосты, втаптывая в землю, хороня прошлое — темное, грязное и зловонное.

Город не помнил свое прошлое и не пытался вспомнить. Лишь изредка сумрачный нижний мир соприкасался с верхним в туннелях метро, необъятной сети канализационных стоков, в склепах и катакомбах. Немногие догадывались о гигантских подземных пещерах, целых реках, которые на бессчетные мили несли холодные воды, отравленные гнилью и нечистотами. Единицы были вхожи в этот мир, но и они не могли помыслить даже о сотой доле тайн, которые навсегда ушли вниз, в сырой грунт вместе с выщербленными каменными стенами покинутых домов.

Богрод знал больше прочих — во всяком случае, так он сам полагал. Число подземных сейфов Гринготтса, соединенных многими милями переходов, давно исчислялось тысячами, но их по-прежнему не хватало. А виной тому — политика банка, не менявшаяся со дня основания. «Ваше имущество мы будем хранить вечно!» — только так, без оговорок, гордо до заносчивости. С вечностью между тем шутки плохи. Когда очередной клиент отправлялся в мир иной, содержимое его сейфа получали законные наследники — так происходило обычно. Проблемы возникали, когда наследников не было, а клиент вовремя не подумал о завещании. Запертый сейф продолжал хранить свое содержимое, и никто, кроме покойного владельца, не имел права открывать его.

Богрод терпеть не мог таких клиентов — из-за них приходилось вгрызаться в новые и новые слои породы, тянуть сотни футов рельс, накладывать кучу защитных чар на очередное хранилище и, конечно, вносить исправления в горы документов. Больше же всего он не любил одержимых темных волшебников и монахов. Особенно первых из них. Наследников, как правило, не имели ни те ни другие, но монахи хотя бы никогда не возвращались в банк через десятилетия после своей смерти.

Он прошел мимо массивной двери с выбитым на ней номером — двести четырнадцать. Отличный сейф, удобно расположенный… Но вместо того, чтобы открыть дверь, вычистить все, что там хранится, и приписать его к новому клиенту, они будут вынуждены рыть туннель в трех милях к югу отсюда, и на него, Богрода, снова навесят кучу бумажных обязанностей. Он ведь уже стар, и его утомляет даже несложная ежедневная рутина, а тут… Мало того, ярусом ниже располагаются сразу несколько таких же сейфов. Владельцы, открывшие их в конце XVI века, больше не нуждаются в хранилищах, так к чему эти глупые формальности?

С нависшего над головой массивного сталактита сорвалась ледяная капля, угодив ему за шиворот. Богрод поежился и вполголоса пробормотал проклятие. Вот еще один навеки запертый сейф неизвестного владельца — двести сороковой. На карте, которую он всегда имел при себе, были нанесены только эти безликие номера. Где-то в недрах пожелтевших гроссбухов, давно похороненных в архивах, можно найти имя владельца, но, конечно, никто никогда не станет этим заниматься. За спиной послышался шорох и стук посыпавшихся камней. Он рывком обернулся, но это лишь вагонетка, повинуясь наложенным на нее чарам, пришла в движение и понеслась в сумрак туннеля.

Пора уходить с этой работы, пока он окончательно не превратился в жалкого задерганного старикашку. Его накопления не особенно велики, но их вполне хватит, чтобы безбедно провести старость. Может быть, еще годик поработать. Или два. А уж потом — однозначно прочь. Богрод вздохнул, покачал головой и тяжело зашагал к следующему сейфу.

* * *

Театр «Глобус» казался посланцем из прошлого. Даже будничного вида ограждение и плакаты с предупреждениями о ведущихся строительных работах не могли перебить этого впечатления. Могучие стены Тауэра из кентского известняка и величественные шпили Вестминстерского аббатства, сложенные из кайенского камня, были вне времени, и эпохи проносились мимо них, лишь добавляя сколы и выщербины на грубой поверхности. Они принадлежали вечности. Но дерево — непрочное и недолговечное дерево стен «Глобуса» — носило отпечаток столетия, в котором был построен его двойник. Послание из прошлого следовало искать здесь, в здании, ставшем памятником мимолетности человеческих свершений.

— Оригинальный театр времен Шекспира сгорел в пожаре 1613 года, — сказала Гермиона, проскользнув за металлическое ограждение. — Это произошло во время одного из представлений. Фитиль от театральной пушки поджег декорации, и вскоре загорелось все здание. Его быстро отстроили заново, но это было уже после смерти Шекспира… Ну, то есть после предполагаемой смерти. А спустя тридцать лет театр закрыли и сравняли с землей.

— Наверное, после такого ничего не сохранилось, — покачал головой Гарри.

— Может быть, — пожала она плечами. — Однако кое-что уже удавалось найти.

— Ты ж говорила, что не было никаких раскопок!

— Их не было на месте самого «Глобуса», да. Но вот по периметру кое-какие исследования проводили. При строительстве автостоянки возле Анкор Террас были обнаружены фрагменты фундамента. Может быть, мы найдем что-нибудь интересное и под самим Анкор Террас, если сможем туда добраться.

— А что же мы надеемся найти в этой копии? — спросил Чжун Ли, до сих пор напоминавший безмолвную тень.

Гермиона взялась за ручку приоткрытой двери и улыбнулась:

— Не найти. Я просто хочу видеть то, что должен был увидеть Тихо Браге, чтобы…

Он умолкла и прислушалась. Из-за двери явственно доносились голоса: судя по интонации, какие-то люди яростно спорили.

— Строители? — прошептал Гарри. — Но ведь сегодня воскресенье!

— Тут никого не должно быть, — кивнула Гермиона. — Давай-ка подберемся поближе…

— А если нас увидят? — нахмурился Гарри, но она уже развернулась и растворилась во мраке дверного проема.

Гарри и Ли, переглянувшись, последовали за ней. Голоса стали громче, и доносились они, судя по всему, из центра здания. Гарри старался шагать как можно тише и прислушивался изо всех сил. «…Могилы роют для мертвых, а не для живых, — произнес чей-то насмешливый голос. — Что за человек будет похоронен в ней?». Он вздрогнул: слова эти были хорошо ему знакомы. «Никакой», — небрежно отозвался обладатель второго голоса. Гарри прошиб пот: это же знаменитый диалог на кладбище из «Гамлета», который он проштудировал не меньше десяти раз! Гермиона обернулась, и ошарашенное выражение ее лица в полной мере отражало чувства самого Гарри.

Не сговариваясь, они ускорили шаг и вскоре оказались у выхода в трехъярусный амфитеатр под открытым небом. В самом его центре, на прямоугольной авансцене, стояли несколько человек в костюмах елизаветинской эпохи, еще трое стояли напротив, глядя на представление.

— …Клянусь Богом, Горацио, — говорил молодой парень в черном дублете и с закрепленными на поясе ножнами шпаги, — в последнее время, по-моему, нравы так изменились, что простолюдин наступает придворному на любимую мозоль и не извиняется.

— Стоп! — рявкнул женский голос справа от них, заставив Гарри подскочить. — В чем дело?

Актеры на сцене застыли. Обернувшись на голос, Гарри увидел идущую к ним молодую женщину в джинсах и сером свитере, которую сразу не заметили в тени амфитеатра. Ее соломенного цвета волосы были небрежно собраны в пучок, придавая ей одновременно строгий и профессиональный вид.

— Так в чем дело? — спросила она, остановившись перед ними и обращаясь к Ли, сочтя его за старшего. — У нас договоренность с Маккарди на воскресенье… Погодите, вы кто вообще?

Чжун Ли замешкался и обернулся к Гарри и Гермионе. Не ожидавший допроса Гарри отступил на шаг и пробормотал:

— Да вообще-то никто…

— Мы интересуемся историей театра, — нашлась Гермиона. — Ну, вы понимаете. Изучаем наследие Шекспира, ищем все, что проливает свет на его биографию. Никак не могли дождаться завершения строительства, вот и зашли посмотреть… Извините, мы не хотели помешать. Наверное, нам лучше уйти.

Женщина преобразилась. Строгая учительница исчезла без следа, а ее место заняла улыбающаяся студентка с сияющими от энтузиазма глазами.

— Вы любите Шекспира? — промурлыкала она.

— Да, очень, — кивнул Гарри и с опаской подошел ближе.

— Тогда добро пожаловать! Зовите меня Эдит, — по-прежнему улыбаясь, проговорила она и протянула руку для рукопожатия. — Нам разрешили репетировать здесь по воскресеньям, пока театр еще строится… Только это между нами, хорошо? Мы вообще-то из Гилфордской школы. Месяц назад у моих ребят возникла идея заниматься здесь, чтобы проникнуться духом елизаветинского театра…

— Я вижу, вы ставите «Гамлета»? — спросила Гермиона, закончив с ритуалом знакомства. — Нас больше всего интересует именно эта пьеса.

— И неудивительно, — кивнула Эдит, переключившись на профессиональный тон. — Величайшая пьеса из когда-либо поставленных на сцене. Наполненная загадками снизу доверху, о сути которых можно только догадываться.

— Например? — осторожно спросила Гермиона.

— Да вот хотя бы эта сцена на кладбище… — Эдит повернусь к актерам на сцене. — Ребята, продолжаем с того же места!

Парень, игравший Гамлета, вначале замешкался, потом, глубоко вдохнув, заговорил:

«Сколько труп пролежит в земле до полного разложения?» — громко спросил он, обращаясь к одетому в серые лохмотья актеру, изображавшего могильщика. Тот оперся на лопату и беспечно проговорил: «Смотря какой труп. Теперешний мертвец еще при жизни бывает таким разложенным, что его еле успевают похоронить…»

Гарри наклонился к Гермионе и прошептал:

— Как удачно мы вошли. Даже здесь трупы и могилы.

— Тс-с-с! — шикнула на него Гермиона. — Слушай.

«…Вода, сэр, сущая беда для этих подлецов-покойников, — говорил могильщик. — Полюбуйтесь-ка на этот череп. Он пробыл в могиле двадцать три года».

«Чей это череп?» — заинтересовался Гамлет.

«Да одного придурка, не тем будь помянут, этакий он был подлец! Как по-вашему, чей?»

«Откуда мне знать?»

«Чума ему в душу, пройдохе безмозглому! Вылил мне как-то за шиворот целую бутылку рейнского!

Этот череп, сэр, Йорика, придворного шута.»

Когда Гамлет принялся декламировать свой знаменитый монолог про бедного Йорика, Эдит вновь подошла к ним и тихо произнесла:

— Вот вам и загадка. Почему двадцать три?

— Двадцать три? — недоуменно переспросил Гарри.

— Двадцать три года череп пролежал в могиле, — пояснила Эдит. — Так почему именно двадцать три?

— Может быть, это просто число? Взятое наугад.

— Уильям Шекспир и «наугад»? — усмехнулась она. — Вы, наверное, шутите. Специалисты десятилетиями спорят о личности Йорика и большинство сходятся на том, что сцена на кладбище — отсылка к человеку, умершему за двадцать три года до первой постановки, где-то в 1577 году. Есть версия, что человек этот — поэт Джордж Гаскойн, Шекспир был хорошо знаком с его творчеством…

— Вы прекрасно владеете темой, — с уважением сказала Гермиона.

— Положение обязывает, — снова расплылась в улыбке Эдит и обратилась к актерам: — Так, ребята! Пять минут отдыхаем и приступаем к сцене с Лаэртом!

Гермиона, нахмурившись, сделала несколько шагов в сторону и присела на край скамьи. Она по-прежнему смотрела на сцену, но Гарри заметил, что глаза ее приобрели знакомое отсутствующее выражение. Эдит натолкнула ее на мысль, и теперь Гермиона вплетала новую идею в узор выстроенных ранее теорий, а быть может, разрушала уже созданную картину ради написания новой. Гарри охватило нестерпимое любопытство. Ужасно хотелось сесть рядом с Гермионой и обрушить на нее град вопросов… Но нельзя. Гипотеза в стадии становления — слишком хрупкая материя, и обрушить ее сейчас — ничего не стоит.

Вместо этого Гарри повернулся к Ли и тихо спросил:

— А у вас изучают Шекспира?

Тот медленно кивнул, не сводя завороженного взгляда с происходящего на сцене.

— На курсе иностранной литературы. Вообще-то до последнего времени я был плоховато знаком с вашим драматургом. Теперь, конечно, жалею об этом. Я привык знать все относящееся к заданию, но здесь это, наверное, невозможно.

— И много у тебя было… заданий?

Чжун Ли окинул Гарри странным взглядом, помолчал и снова кивнул.

— Пожалуй, да. Достаточно. Но ни одного похожего.

Устав стоять, Гарри все же опустился на скамью рядом с Гермионой — впрочем, не слишком близко, чтобы не потревожить ее, пока она занята размышлениями. Чжун Ли продолжал стоять на прежнем месте. Его поза казалась расслабленной, но даже поверхностный взгляд позволял увидеть дремлющую внутри стальную пружину вечной готовности к действию. Как он живет с этим чувством? Гарри всегда казалось, что постоянная бдительность недостижима, и плата за нее — разрушенная нервная система и ранняя старость.

Чжун Ли был спокоен, доброжелателен и выглядел почти юношей, сколько бы лет ему ни было на самом деле, но оставался при этом смертельным оружием, всегда готовым к бою. Тайная восточная магия? Или просто образ жизни и мышления, делающие человека таким — приближающие его к той, кого они поныне почитают за богиню? Гуаньинь. Цакебе. Мать Кали. Цао Шу. Небожительница, скрывающаяся за всеми этими именами и все еще живущая где-то там, в темном мире искривленного пространства и времени. Живущая и здесь, на Земле — в своих дарах человечеству, в учениках, в самих основах порожденной ей культуры. А еще — в извечном людском страхе перед грозящими распахнуться адскими вратами. Перед концом света.

Звон театральных рапир с авансцены прервал его размышления. Последний поединок! Дуэлянты наносят друг другу смертельные раны, и Лаэрт, упав на колени, начал свой душераздирающий монолог:

«О, Гамлет, Гамлет, ты погиб! И в мире средства нет тебя спасти: на полчаса в тебе осталось жизни. В твоей руке отравленный клинок, он заострен изменой, — обратилось мое коварство на меня. Не встану я больше. Мать от яда умерла, — всему виновник он: король, король!»

Вот Лаэрт протянул дрожащую руку, указывая на застывшего с перекошенным лицом короля Клавдия, и Гарри встрепенулся. «Всему виновник он…» — не есть ли это то самое указание на личность Ши Хэна, о котором говорила Гермиона? Он обернулся к ней и, наткнувшись на встречный взгляд, понял, что не только ему в голову пришла та же мысль. Гермиона, однако, с легкой улыбкой покачала головой и прошептала:

— Понимаю, о чем ты думаешь, но нет.

— Нет?

— Не Клавдий. Клавдию-то сейчас конец, как и большинству основных героев. Думаю, герой Ши Хэна должен выжить. Гарри… Очень здорово, что мы пришли сюда. Мы нашли совсем не то, на что я надеялась, но это к лучшему. Увидеть постановку своими глазами — то, чего мне не хватало. Мне кажется… я знаю, кого играл Ши Хэн.

Король Клавдий, пронзенный отравленной рапирой принца Гамлета, обмяк на троне рядом с мертвой Гертрудой, запрокинув голову. У его ног без движения лежал Лаэрт. Гамлет, тяжело оперевшись на трон и выронив оружие, произносил свой последний монолог:

«Имей я время… Но ведь смерть — палач жестокий — отсрочек не дает… Я рассказал бы… Но нет… Я умираю… Ты в живых, Горацио, останешься… Поведай незнающим всю правду…»

— Неужели Горацио? — прошептал Гарри.

— Смотри дальше, — спокойно ответила Гермиона. — Есть кандидат получше.

Отодвинув портьеру, на сцену вышел пышно разодетый актер в сопровождении свиты. Фортинбрас, догадался Гарри. Эпизодическая — на насколько же важная! — роль. Вошедший медленно окинул взглядом сцену, заваленную погибшими, задержался на застывшем в горестном молчании Горацио и сделал шаг ему навстречу.

«О, груда мертвых тел! — низким голосом пророкотал он. — У гордой смерти какое торжество в чертогах вечных! И сколько царственных скосила жертв она одним кровавым взмахом!».

— Понимаешь? — снова прошептала Гермиона. — Тот, кто по-настоящему появляется лишь в финале, хотя его имя было известно с самого начала. Клавдий — без сомнения, злодей. Полоний — его отвратительный слуга, а Лаэрт — и вовсе марионетка. Но вот смертельные враги с обеих сторон мертвы, и на сцену выходит настоящий победитель, который забирает все.

«Печально я встречаю счастье, — мрачно продолжал вещать Фортинбрас. — Есть у меня старинные права на ваш престол; о них я заявляю!»

— Вот о чем эта история на самом деле, — продолжала Гермиона. — Вовсе не о мести и не об этическом выборе, как считали столетиями. Шекспир показывает нечто совсем иное. Самые глубокие наши чувства, самые высокие достижения обратятся в прах, и весь мир достанется тому, кто придет в конце. Он расправится с нами нашими собственными руками и унаследует Землю, на которую у него «старинные права». Ведь нет больше никакого смысла в этом персонаже, он не добавляет никакой иной идеи.

— Любопытная трактовка, — с явным интересом проговорила тихо подошедшая Эдит, которая услышала последние слова Гермионы. — Вы полагаете, что все это подстроено Фортинбрасом? Шекспир нигде не говорит об этом прямо.

— Эдит, вы как никто знаете, что настоящее искусство иносказательно, — сказала Гермиона. — Прямо говорит наука, и в этом ее ценность. Искусство действует иначе. Оно заставляет увидеть истину, показывая вымысел. Да. Я думаю, вражда Гамлета и Клавдия — лишь фон, а истинный, наиболее глубокий конфликт — между миром людей и тем, кто приходит в финале.

Эдит, широко раскрыв глаза, слушала страстную речь Гермионы, а потом растерянно проговорила:

— Это… интересно. Но кого же тогда олицетворяет Фортинбрас? Кто приходит в финале всего? Смерть?

Гермиона вдруг нахмурилась и пробормотала:

— Перворожденный…

— Простите?

— Кто знает? — быстро отозвалась Гермиона, должно быть, сообразив, что и так рассказала больше, чем следует, и поспешила свернуть обсуждение. — Я бы хотела поблагодарить вас и ваших актеров. Очень талантливые ребята. Благодаря вам я увидела то, чего не замечала в «Гамлете» раньше. Мы… наверное, пойдем.

— Всегда пожалуйста, мисс, — по-прежнему растерянно проговорила Эдит. — Кто вы такие, ребята, на самом деле?

— Мы просто любители Шекспира, — с нервной улыбкой ответила Гермиона и, взяв Гарри под руку, потащила его к выходу. — До встречи, Эдит!

— До встречи… — пробормотала та, провожая их удивленным взглядом.

Вместе с неизменно молчаливым Ли они проследовали мимо рядов скамей и вышли наружу — если слово «наружу» имеет смысл по отношению к зданию, лишенному крыши.

— Гермиона, не томи, — не выдержал Гарри, когда они выбрались за ограждение на тротуар. — Я же вижу, что ты до чего-то додумалась!

— Наверное, — с хитринкой в глазах улыбнулась она.

— И?.. Что ты там шептала про Перворожденного?

— Имя Фортинбрас — одно из имен, придуманных Шекспиром. О его смысле многие пытались догадаться, но, когда я поняла, какова его истинная роль в пьесе, мне пришло в голову заняться перестановкой букв — любимой словесной игрой Шекспира. Гарри, имя «Fortinbras» — не что иное, как анаграмма для «First Aborn». Перворожденный. Ли, тебе ведь знаком этот титул, верно?

Тот, утратив всю свою невозмутимость, ошарашенно посмотрел на Гермиону. Потом коротко кивнул и сказал:

— Конечно. Перворожденный — это Пань-гу. Тот, от чьего имени действует Ши Хэн.

Гермиона с улыбкой обернулась к Гарри.

— Так что нам удалось сдвинуться с мертвой точки. И теперь нам определенно стоит посетить Косую Аллею.

Гарри остановился как вкопанный, заслужив удивленные взгляды друзей.

— Что случилось? — спросила Гермиона.

— Нам ведь нельзя на Косую Аллею! — воскликнул он. — У нас же там знакомых — без малого вся улица.

— Тем лучше. Проще будет найти то, что меня интересует.

Гарри неохотно двинулся вперед.

— И что такое нас интересует? — спросил он. — Оно явно должно скомпенсировать риск нашего появления там. Уйма народу отлично знает, что мы сейчас должны быть в Хогвартсе! И с ними не пройдет объяснение, которое ты приготовила для своих родителей.

— И что? Что они нам сделают, Гарри? Арестуют? Пожалуются Дамблдору? — Гермиона с беззаботной улыбкой махнула рукой и свернула на Парк-стрит. — Идем. Сядем на станции Лондонский мост.

— Ты так и не ответила, зачем нам туда идти, — повторил Гарри, теряя терпение. — Если ты хочешь узнать, как выглядел первый актер, сыгравший Фортинбраса, то искать нужно в архивах университетов, а не среди торговцев волшебным скарбом.

— Нет, Фортинбрасом займемся чуть позже. А сейчас мне нужны карты гоблинских захоронений.

От неожиданности Гарри лишился дара речи и теперь механически шагал вдоль улицы, пытаясь совместить в сознании сюжет «Гамлета» со всем, что он знал о гоблинах. Потерпев неудачу, он проговорил:

— Но… Я, наверное, кажусь невероятно тупым, но какое отношение ко всему этому имеют гоблины? В пьесе о них ни слова!

— Ошибаешься, они там упоминаются дважды открытым текстом. Но более интересно место, где о них прямо не говорят. Бедный Йорик. Помнишь? Имя «Йорик» не выдумано Шекспиром — это гоблинское имя.

— Серьезно? — нахмурился Гарри. — Я думал…

— Твоя подруга права, Гарри, — вмешался Ли. — Это довольно редкое имя, которое сейчас почти вышло из употребления, однако оно определенно гоблинское. Само его звучание характерно для гоббледука — не так давно мне пришлось основательно изучить этот язык.

Гермиона согласно кивнула.

— Редкое гоблинское имя плюс достоверный год смерти, который упомянула Эдит, дают нам точное указание на могилу, в которой… В которой что-то спрятано. То, что должен был найти Тихо Браге.

Гарри вспомнил недавно приобретенный опыт эксгумации, и его передернуло.

— Надеюсь, хотя бы на этот раз обойдется без дремлющих проклятий, — тихо сказал он.

— Вряд ли Шекспир намеревался расправиться с датским астрономом, — покачала головой Гермиона. — Думаю, что на этот раз все будет хорошо, Гарри. В конце концов, хотя бы однажды нам должно повезти.

Они прошли по узенькой Парк-стрит до перекрестка с Банк-энд, нырнули в разрисованный граффити туннель, ведущий на Клинк-стрит, и зашагали в направлении станции метро. Гарри смотрел вперед, стараясь не косить на творения уличных художников по обе стороны, но периферийное зрение исправно выполняло свою функцию. Со стен туннеля сквозь кричащие цвета и трещины взирали лица, провожая троих молодых исследователей холодными испытующими взглядами.

* * *

Закончив проверку последнего сейфа, Богрод захлопнул дверь и сделал неуловимый жест рукой, приводя в действие изощренный комплекс защитных чар. На этот раз хотя бы обошлось без мумифицированных трупов неудавшихся грабителей. Оба раза, когда он видел такое, зрелище было не из приятных.

Он забрался в ожидавшую вагонетку и, пока та набирала скорость, раскрыл перед собой рабочий журнал. «Ярус 6 — проверен», — написал он и, поставив свою подпись, быстро пролистал немногие из оставшихся страниц. Еще одна проверка, и журнал отправится в архив, а он возьмет новый. Так будет и с ним, да и с каждым из тех, кто работает на «Гринготтс». Простые гоблины работают, изо дня в день выполняя одну и ту же рутинную работу, а потом их отправляют в подземный архив, и на их место встают новые — молодые и полные сил, чтобы пройти тот же путь с тем же финалом. Ничего не меняется, кроме имен и лиц.

Богрод тронул пальцами одежду, и она отозвалась мгновенной дрожью, избавляясь от осевшей каменной пыли. Отворив дверь в офис, он столкнулся в дверях с Крюкохватом — тот ответил своим обычным тяжелым взглядом и протиснулся мимо. Что ему понадобилось в хранилище, интересно? Мимолетное любопытство удовлетворять он не стал: давно прошли времена, когда Богрод еще мог помыслить о том, чтобы совать нос в чужие дела. Теперь ему вдоволь достаточно своих собственных.

В молчании он проследовал к своему рабочему месту, бросил на стол журнал и со вздохом сел. Из-за закрытой двери, ведущей в подземелья, эхо едва слышно донесло ответный вздох — голос камней, медленно тонущих в необъятной толще глины, и воды, сочащейся сквозь трещины и каверны в породе, и затхлого воздуха, что лениво веет в бесконечной сети туннелей. Богрод невольно прислушался, но звук больше не повторялся. Он раскрыл гроссбух и обмакнул перо в чернильницу.