Искупление (гет)

июнь 1692 года

Нуньес прислушался, затем приоткрыл дверь кельи и выглянул наружу: в коридоре никого не было. Он аккуратно закрыл дверь и, подойдя к лежащему на полу монаху, принялся стаскивать с того рясу. 

...Досыта хлебнув лиха у английских собак, он сумел-таки сбежать и помытарившись еще несколько месяцев, добрался, наконец, до Санто-Доминго. По старой памяти заглянул в таверну Кривого Фернана... и раскис, пустил пьяную слезу, вспоминая «Санта-Изабель» и Диаса... Сейчас Нуньес клял себя за то, что распустил свой язык. Эх, побратим, как бы не довелось с тобой вскорости встретиться. Что, горячи ли сковороды в аду? 

Монашек был ниже и уже в плечах, но сгодится и так. Нуньес втащил его на кровать и, повернув спиной к двери, накрыл одеялом. Вроде жив, ну, одним грехом меньше... Нуньес натянул рясу поверх одежды и, надвинув капюшон так, чтобы тень падала на лицо, выскользнул из кельи. Скоро колокол прозвонит к вечерней мессе, и отец-настоятель непременно заметит пропажу одной овцы из своего пасомого стада. Не заплутать бы, ведь в эту обитель дьявола его доставили с мешком на голове. Сердце Нуньеса заходилось, но он заставил себя подражать неторопливой походке монахов. Это удавалось с трудом, покалеченная в бою нога при каждом шаге напоминала о себе. 

…К нему подсел человек, одетый добротно, но не броско. Подсел и начал щедро подливать в кружку дешевого рома. Нуньес и сам не понял, как незнакомцу удалось вытянуть из него подробности последнего плавания. И про подслушанный разговор между капитаном Гонзалесом и благородным доном Диего де Эспиносой, чтоб их обоих черти в аду дрючили, и про то, что после капитан приказал снять с «Санта-Изабель» пушки. На галеоне остались только несколько легких кулеврин, а в трюме нашлось место для груза серебряных слитков. И про бой с английским фрегатом, и про то, что «Сан-Феллипе» показал им свою корму, оставив подыхать. И про то, как умирал Диас... Как бы вот только не оказалось, что повезло в аккурат побратиму, а не ему. 

Пройдя по коридору, он спустился по узкой лестнице и, толкнув тяжелую дверь, едва слышно пробормотал:

«Благодатная Дева, радуйся...»

Он оказался в главном дворе монастыря. Только пересечь двор, и — свобода! Навстречу попались два монаха и Морено прогундосил единственное, что знал на латыни:

— Pax vobiscum...

Те переглянулись, и Морено обмер: а ну как он ляпнул чего неположенное? Однако потом один из них ответил, обходя беглеца:

— Et cum spiritu tuo.

Второй монах молча кивнул и пошел за первым. Это воодушевило Морено. Стараясь не хромать, он приблизился к воротам и произнес почти шепотом, но более уверено: 

— Pax vobiscum...

Брат-привратник смерил Морено взглядом: 

— И тебе мира, брат мой. Куда это ты направил стопы свои? Что-то я тебя не разгляжу...

В наступающих сумерках привратник всматривался в Морено и не торопился открывать ворота. В горле у беглеца пересохло. Он совсем не подумал, что монахам требуется разрешение, чтобы покинуть обитель. Ощущая, как тело покрывается холодным потом, он закашлялся и схватился за грудь. 

— А, все-таки ты, брат Ансельмо. Так и думал, что это ты ковыляешь, да прости, не признал по голосу. Так тебя опять хворь одолела?

Нуньес энергично закивал, поднося руки то к горлу, то к груди.

— Зачастил ты к Бенито. Ну, мое дело — сторона, — и, отодвигая щеколду калитки, выдал напутствие: — Поторопись только, а то отец Сальвадор разгневается.

Нуньес пробормотал нечто неразборчивое, мысленно вознося благодарность Небу за хворого и увечного брата Ансельмо и за его странные привязанности.

Свернув на узкую, плохо освещенную улицу, он привалился к стене. Ноги не держали, Морено хватал ртом воздух, не веря своему счастью: он вырвался! Сколько же времени он провел в монастыре? Больше года! Он потерял счет дням, и лишь по доносившимся отголоскам песнопений понимал, что служат очередную праздничную литургию...

Немного отдышавшись, он прикинул, в какой стороне находится порт и поковылял по ведущий под уклон улочке, порываясь перейти на неуклюжий бег. Благо, что на чертовом Барбадосе его все-таки взялись лечить. Доктор был осужденным бунтовщиком и несомненно — еретиком, но ногу спас, и Нуньес дал себе зарок когда-нибудь поставить свечку за его заблудшую душу.

…Незнакомец уговорил Нуньеса идти с ним, посулив златые горы. Он был доверенным человеком дона Алонсо де Лары и сказал, что злоключения выжившего моряка с «Санта-Изабель» заинтересуют его господина. И Нуньес поверил, что Удача ему улыбнулась. А ведь он и прежде уже закаивался трепаться о делишках благородных донов... Ничему-то его жизнь не научила!

Дон Алонсо внимательно выслушал Нуньеса. Его в самом деле заинтересовал разговор двух капитанов, а еще более — налет на Барбадос дьяволов дон Диего. Да уж, тогда Нуньес полагал, что спасен, а это было лишь преддверие настоящего ада... Впрочем, описание ужасов плена интересовало дона Алонса куда меньше. Остановив Морено, он предложил тому свое покровительство, уверяя, что сведения необычайно важны, но нужно выжидать. Разумеется, выходить из дома Морено запрещалось — для его же безопасности...

Ему почудились шаги, и он резко обернулся. Никого, но Нуньес кожей ощущал чужой взгляд. Он неторопливо дошел до угла и, метнувшись в нишу, образованную стенами двух домов, затаился. Кровь бешено стучала в висках. Минута текла за минутой, но никто так и не прошел мимо. Ударил колокол монастыря, собирая прихожан на мессу. Надо спешить! Нуньес стащил с себя рясу; скомкав, бросил ее в глубь ниши и выбрался на улицу.

Главное — попасть в порт. В подкладке куртки он нащупал перстень. За настоящую цену его не сбыть, но на первое время хватит. Когда он еще гостил в богатом особняке дона Алонсо, словно кто-то подсказал ему стянуть драгоценную побрякушку, а теперь перстень поможет ему затеряться. 

...Благородный дон не заметил пропажу, а вскоре и вовсе изменил свои планы относительно Нуньеса Морено. Однажды в отведенную для Морено комнатушку ворвались слуги, его оглушили, натянули на голову мешок и привезли в монастырь францисканцев. Впрочем, Морено далеко не сразу узнал, где именно очутился. Он часто думал о побеге: раз дон Алонсо не отпустил его, значит он все еще был ему нужен. А кто сказал, что затем он из разряда важного не перейдет в разряд мертвого свидетеля? Поначалу его усиленно стерегли, но постепенно бдительность францисканцев ослабла. Однако святые братья, принося ему еду, все равно заходили в келью по двое. Вплоть до сегодняшнего вечера. Увидев на пороге кельи одного, хилого на вид монаха, кротко взирающего на него, Нуньес не колебался, и, выбрав момент, когда монашек отвернется, огрел его табуретом по голове...

Улочка вильнула и перед Нуньесом открылось темное море. Приветливо мерцали кормовые огни стоящих на рейде кораблей, на мостовую падал свет из распахнутых дверей припортовых таверн. Нуньес облегченно перевел дух. Он сбежал из английского плена, даст Бог, выберется и из этой передряги! 

* * *

— Дон Мигель...

На пороге кабинета переминался с ноги на ногу Лопе и вид у него был весьма удрученный.

— Что такое, Лопе? 

Да Варгос подошел к столу и негромко заговорил:

— Я допустил непростительную ошибку... Тот человек, Морено, которого вы велели найти...

— Говори!—  бросил де Эспиноса, в упор глядя на него.

— Я нашел его, но... он мертв.

Де Эспиноса втянул воздух сквозь сжатые губы и откинулся на спинку стула:

— Его убил ты?

Лопе отрицательно мотнул головой.

— Люди дона Алонсо?

— Не думаю. Скорее — случайность, — да Варгос позволил себе кривую ухмылку, поняв, что де Эспиноса не спешит обрушивать на него свой гнев.

— Надо же... прошло два года. Как тебе удалось?

— На днях я узнал от... одного старого приятеля, что Морено почти все это время продержали в монастыре францисканцев. 

— И что же, твой приятель не мог подсказать тебе раньше? — саркастично хмыкнул дон Мигель

— Его не было в Санто-Доминго, он... ездил поклониться на могилу своей матушки. Так вот, вчера я отправился к монастырю. Надо было посмотреть, можно ли проникнуть во внутрь. А Морено как раз вчера вечером сбежал из-под опеки святых отцов.

Де Эспиноса удивленно приподнял брови, и Лопе пояснил:

— У него шрам на левой щеке и он приволакивает левую же ногу. Верно, Господь вел меня. Я увидел, как из ворот в неурочный час вышел хромой монах, и решил проследить за ним. Монах не долго блюл свои обеты и в первой же подворотне скинул рясу. Однако, он был настороже и мне пришлось отстать. Он шел к порту, и я был уверен, что снова настигну его. Но я не успел. Морено был еще жив, когда я наклонился над ним...

Дон Мигель нахмурился:

— Он что-то сказал?

— В основном он хрипел. Но я разобрал кое-что. 

— Что именно? — резко спросил де Эспиноса.

— Имя — Диас... 

Дон Мигель пожал плечами: это имя ему ни о чем не говорило.

— Ты уверен, что это и был Нуньес Морено?

— Владелец таверны узнал его. Морено хотел сбыть перстень, наверняка — краденный. Да не сошелся в цене с покупателем, а тот и всадил Морено нож в брюхо. Я подвел вас, дон Мигель, — покаянно пробормотал Лопе.

— Пусть Господь смилуется над его душой. Лопе, я не сержусь на тебя. Иди спать, светает.

Лопе ушел, а дон Мигель так и сидел, глубоко задумавшись. Воистину, неисповедимы пути Господни. В 1690-ом да Варгосу удалось выяснить, что матрос с «Санта-Изабель» действительно находился в в особняке дона Алонсо, но затем исчез. Далее все нити обрывались, и говоря откровенно, дон Мигель не надеялся, что Лопе вновь нападет на след. Ну что же, больше ничего предпринимать не придется. Нуньес Морено мертв и унес свои опасные тайны в могилу. А он так и не узнает, солгал ли ему Диего... 

Почему де Лара так долго медлил? Хотя он из тех, кто действует наверняка. Значит, в Мадриде не прониклись его идеей, и он решил спрятать Морено у францисканцев. 

Было бы любопытно взглянуть на ярость дона Алонсо, когда ему сообщат о смерти драгоценного свидетеля. Поделом — сторожить надо было лучше. Дон Мигель усмехнулся: пожалуй, Морено правильно сделал, что умер. Теперь можно успокоиться. На какое то время, до следующей интриги, затеянной де Ларой... 

В высокие окна уже лился розово-палевый свет наступившего утра. Де Эспиноса поднялся со стула: Беатрис еще спит, но ему захотелось взглянуть на нее.

* * *

Он осторожно открыл дверь в спальню жены и подошел к кровати. Беатрис, сбросив покрывало, лежала на спине, заложив руку за голову. Сквозь тончайший батист сорочки проступали очертания пышной груди. Де Эспиноса опустился на край кровати, любуясь женой и борясь с искушением привлечь ее — теплую, податливую со сна, к себе . 

В декабре 1690 у них родилась дочь, которую назвали Изабеллой — так звали его мать, и помимо этого — в честь Изабеллы Кастильской. Когда де Эспиноса впервые взял дочь на руки, в груди возникло странное, щемящее чувство, и он суеверно подумал, что стал уязвим перед Судьбой...

Материнство добавило Беатрис плавности линий, но ее тело оставалось стройным и гибким. Возможно, дело было в частых поездках верхом. Неожиданно для де Эспиносы, Беатрис вошла во вкус. Он тоже увлекся этими прогулками, а когда они возвращались домой, рассказывал жене о тех местах, где ему довелось побывать. Блеск великих городов Европы и тайны древних цивилизаций Северной Африки, дебри лесов Нового Света, где на каждом шагу подстерегала смерть от когтей дикого зверя или отравленной стрелы, забытые богом индейские племена, свершавшие жуткие обряды человеческих жертвоприношений... Беатрис слушала его, затаив дыхание, а де Эспиноса будто сам вновь переживал свои бесчисленные приключения. Она страстно желала подарить ему и сына, но пока что Небу не было угодно благословить их брак еще одним ребенком... 

Пока он предавался воспоминаниям, Беатрис потянулась, просыпаясь, и сонно моргнула, обнаружив рядом с собой мужа.

— Мигель? Я не слышала, как ты вошел... Ты давно здесь?

— Какое-то время. Решил дождаться, когда ты проснешься... — де Эспиноса обнял Беатрис за плечи и потянулся к ее губам.

— Донья Беатрис!

Раздавшийся за дверью звонкий голос Лусии заставил его разжать объятия.

— Черт побери, твоя служанка никогда не спит?

Беатрис хихикнула, глядя на раздосадованное лицо мужа. 

— Спит, в отличии от вас, дон Мигель, — затем она громко сказала: — Входи, Лусия. Как Изабелита?

— О, за эту ночь не проснулась ни разу, с ней теперь Мерседес... — входя в спальню, затараторила служанка и осеклась: — Ох! 

Она растерянно смотрела на де Эспиносу, и тот хмыкнул:

— Что ты застыла, Лусия? 

— Прошу прощения, дон Мигель, у вашей дочери режутся зубки... — Лусия попятилась. — Донья Беатрис, вода согрелась, девушки с кухни помогут мне приготовить ванну, — с этими словами она скрылась за дверью.

— Сегодня я хотела опробовать ваш подарок, — пояснила Беатрис, показав на стоявшую в отгороженном драпировками углу спальни стальную ванну с высокой спинкой.

Дон Мигель покосился на достижение пытливого ума французских котельщиков и встал.

— Смею предположить, что тебе понравится, — подойдя к двери, он оглянулся на жену и вдруг улыбнулся.

— Почему вы улыбаетесь? — удивилась Беатрис

— Узнаешь...

* * *

Ванна была наполнена. Плеснув в воду ароматической эссенции, Лусия опустила на дно большую полотняную простыню. 

Перешагнув через край, Беатрис с наслаждением погрузилась в теплую ароматную воду. Лусия только взяла гребни, готовясь расчесывать волосы госпожи, как дверь открылась, и к, удивлению женщин, в спальню вошел дон Мигель.

— Ступай, Лусия, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Беатрис переглянулась со Лусией и слегка пожала плечами. Лукаво улыбнувшись, та присела, а затем быстро вышла из комнаты. 

«Неужели он собрался мыть меня?» — озадачено подумала Беатрис.

— Сегодня я позабочусь о тебе, — усмехнулся де Эспиноса, отвечая на ее невысказанный вопрос.

— Как вам будет угодно, — пробормотала Беатрис и инстинктивно попыталась погрузиться глубже в воду.

— Неужто ты все еще стыдишься? После трех лет брака? И... стольких ночей?

— Нет, но...

— Вот и хорошо.

Дон Мигель подошел к ванне и сел на низкую скамеечку. Оглядевшись, взял со столика один из гребней, повертел в руках и отложил в сторону. Слегка касаясь, он ладонью провел по волнистым темным волосам Беатрис, перебирая длинные шелковистые пряди, пропуская их через пальцы. Затем он дотянулся до губок и принялся бережными круговыми движения обмывать ее плечи и спину.

— Встань, сердце мое,

— Нет!

— Беатрис, — с нарочитой суровостью проговорил дон Мигель — давая брачную клятву, ты обещала слушаться меня.

Беатрис взглянула в глаза мужа, и дрожь предвкушения пробежала по ее телу. Словно зачарованная его горящим взглядом, она оперлась руками о край ванны и встала. Струйки воды скатывались по ее смуглой коже, и де Эспиноса на мгновение замер. Глубоко вздохнув, он провел руками по бедрам Беатрис, поднимаясь к талии, затем его ладони скользнули на ее поясницу, а после спустившись ниже, сжали упругие полушария ягодиц.

Он поднялся на ноги и, взяв льняную простыню, закутал в нее Беатрис, затем легко подхватил на руки и шагнул к кровати. Опустив ее на покрывало, де Эспиноса стянул через голову рубаху, затем прильнул к губам жены, всей кожей ощущая чуть ее влажную после купания нежную кожу и вдыхая ее пьянящий аромат. 

— Я стал богаче, у меня есть Изабелита, — прошептал он, на миг оторвавшись от нее, — однако, во имя продолжения рода, нам надо постараться еще... 

— Мы должны удвоить усилия... — так же шепотом отозвалась Беатрис, вновь подставляя губы для поцелуя.

* * *

Де Эспиноса и не предполагал, как скоро будет удовлетворено его любопытство по поводу реакции дона Алонсо на произошедшее. Тем же вечером де Ованда прислал записку, приглашая к себе. И первым, кого увидел дон Мигель, входя в кабинет наместника, был дон Алонсо, лицо которого казалось подобием застывшей алебастровой маски. Де Ованда отсутствовал, посему дон Алонсо позволил выплеснуться своему бешенству.

— Смерть Нуньеса Морено — ваших рук дело? — прорычал он.

Де Эспиноса изобразил удивление: 

— С чего это взбрело вам в голову, дон Алонсо? Вы же утверждали, что он скрывается в надежном месте. 

— Ему кто-то помог сбежать. А потом прикончил.

— И как же я могу быть к этому причастным? Как вы изволили заметить, моим людям нечего было и пытаться разыскивать его.

— Я более, чем уверен, что это вы, — дон Алонсо стиснул челюсти, с ненавистью глядя на де Эспиносу.

— Вы можете быть уверены во всем, что вам заблагорассудится. Я же, со своей стороны, ставлю под сомнение существование этого вашего Нуньеса. Иначе почему вы так и не использовали эту карту в вашей игре против меня? — не скрывал иронии де Эспиноса.

— Напрасная язвительность, — процедил де Лара. — У вас полно и других грехов, мне достаточно взять на себя труд заняться ими.

Во взгляде дона Мигеля вспыхнула ярость:

— Кто из смертных без греха? Лучше займитесь спасением своей души, дон Алонсо.

На пороге кабинета возник де Ованда. 

— Приветствую благороднейших сеньоров! — он обвел их взглядом, и дону Мигелю опять почудилось злорадство в его глазах: — О, вы чем-то огорчены?

Поскольку ответа не последовало, наместник продолжил:

— А у меня, напротив, радостное известие. Но! — он поднял палец вверх. — Неофициально. Ведь Англия — союзница Испании...

На лицах благородных сеньоров отразилось вежливое внимание.

— Сегодня я получил донесение: на Ямайке несколько дней назад произошло катастрофическое землетрясение. А самое главное — Порт-Ройял полностью разрушен, и море поглотило его руины! Воистину, перст Всевышнего указал на это пиратское гнездо и сосредоточие гнуснейших пороков, и его жителям воздалось... Дон Мигель, — вдруг прервал сам себя наместник, взглянув на оцепеневшего де Эспиносу. — Что с вами?

— Невыносимая жара, дон Бартоломео, — растянул губы в кривой усмешке де Эспиноса. — Разумеется, еретики понесли заслуженное ими наказание.

— Ну, если вы неважно себя чувствуете, пожалуй, я не буду вас больше задерживать. И вот еще что — надеюсь на ближайшем приеме вновь увидеть не только вас, но и вашу очаровательную супругу.

— Донью Беатрис смущает блеск и суета светской жизни. Она целиком посвятила себя делам милосердия и заботам о нашей дочери, в чем ее горячо поддерживает ее духовник.

— Если таково ее душевное стремление, — протянул де Ованда, — я не смею настаивать...

Де Эспиноса молча поклонился, затем повернулся и медленно пошел к дверям.

...Перст Всевышнего! В первый миг де Эспиноса ощутил растерянность, даже досаду. Почему именно так должно было завершиться их противостояние с Питером Бладом? Затем ему пришло в голову, что не поэтому ли он потерпел поражение в поединке на Исле-де-Мона? Он подумал об Арабелле Блад. Сверкание летящего к нему клинка и ее взволнованное, прекрасное лицо. Хочет ли он знать, выжила ли она? Но разве он должен тревожиться за донью Арабеллу, разве он все еще любит ее? И все-таки — послать в Порт-Ройял Лопе, чтобы тот выяснил все наверняка? А если Бладу удалось уцелеть — в хаосе, который царит сейчас на Ямайке, несложно довершить месть... 

Однако последняя мысль вызывала неясный протест. Он мог и раньше подослать к Бладу наемных убийц, но не сделал этого. Не сделает и сейчас. Пусть судьба его врагов останется в руках Господа...