Искупление (гет)

Удивительно, но мысли о Питере Бладе больше не вызывали у дона Мигеля де Эспиносы жгучей ненависти. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.

Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее грудному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней... 

Де Эспиноса невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле смертной женщины. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса изумился себе: что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?

Сегодня он еще не видел Беатрис, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык. С другой стороны, что ему до прелестной сеньориты Сантана, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: что дальше? Он все еще был адмиралом Испании, хотя длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере. Вполне вероятно, что его уже сместили.

...Когда судьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!

В свое предыдущее пребывание в Ла-Романе он написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде — наместнику его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.

И тем более этот вопрос был ему безразличен в первое время, когда он едва отступил от смертной грани. Все же де Эспиноса продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, пусть и осознавая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля — звучат туманно и неубедительно. И то, что часть его людей поступила в распоряжение сеньора Гомеса, коменданта защищающего Ла-Роману форта, также не являлось оправданием. Наверняка дон Бартоломео уже успел известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особой милостью Карлоса II.

Ему следовало бы отправиться в Санто-Доминго сразу же, как только опасность для жизни миновала. Неделю назад он даже распорядился очистить днище «Санто-Доминго» и подготовится к выходу к море. Однако день шел за днем, а он, находясь во власти странного равнодушия, медлил...

* * *

Беатрис все-таки пришла.  Де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в девушке: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на ней было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным. Рамиро  пристально глянул на  ее и вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.

После его ухода в комнате наступило неловкое молчание. Дон Мигель обратил внимание, что Беатрис не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел ли и ей сеньор Сервантес, но она заговорила первой:

— Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.

— Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?

— Да, надолго, — она грустно улыбнулась. — Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.

Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:

— Куда вы едете?

Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:

— В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла-Романы. 

— Там находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?

— Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.

— Вы?! — воскликнул пораженный де Эспиноса, — Я не заметил в вас тяги к монашеской жизни.

— И тем не менее, это так.

— Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?

— Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? — начала сердиться Беатрис.

— Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.

— Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? — раздосадовано фыркнула девушка.

— Известно, — де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. — В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.

— Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.

— Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, — проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.

— Я должна идти. Прощайте, — она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.

Он медленно поднялся из кресла и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу решение.

«Мало я натворил безумств? — насмешливо спросил он себя. — Одним больше. Почему бы и нет».

* * *

Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?

«Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?»

Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем... а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее. 

— Беатрис, ты еще не легла? — услышала она голос отца.

— Нет.

Дверь открылась, и Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга.

— Нам надо поговорить.

— Выйди, Лусия, — сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: — Слушаю тебя.

— Я только что разговаривал с доном Мигелем. Он просит твоей руки, дочь моя.

Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать.

«Да! Да!» — вскричало сердце.

Но девушка не спешила радоваться:

— Как это возможно?

— Вот и я в замешательстве. С одной стороны, он оказывает нам великую честь, но с другой... Скажи, Беатрис, — Сантана даже похолодел от ужаснувшего его подозрения: неужели Каридад ошиблась и не досмотрела за ними?! — Между вами... э-э-э, возможно, ты не соблюла себя... — он запнулся, не в силах договорить.

— Уж не думаешь ли ты, что гранд Испании обесчестил дочь человека, давшего ему приют? — грустно усмехнулась Бестрис. — Не беспокойся, ничего такого не было и быть не могло. Но ты же сказал дону Мигелю о том, что я предназначена Господу?

— Разумеется, но гордыня рода де Эспиноса непомерна. Дон Мигель ответил, что раз обряд не был свершен, то и говорить не о чем. И его даже не интересует размер твоего приданого, — с почтительным придыханием ответил Сантана, до сих пор отказывающий верить в удачу.

Беатрис строптиво вскинула голову:

— А мои чувства его интересуют?

— Не глупи, дочь, — отмахнулся Сантана, думая совершенно о другом. — Такая честь... Хотя уладить это дело со святым отцом будет непросто...

— Вот значит как. Дон Мигель де Эспиноса необычайно самоуверен. Могу ли я поговорить с ним наедине?

— Учитывая изменившиеся обстоятельства, это не вполне пристойно, — очнувшийся от своих размышлений, сеньор Хуан нахмурился.

— Мы поговорим в патио, и сможешь наблюдать за нами. Нет никакого повода для беспокойства, — спокойно, но твердо возразила ему Беатрис.

— Хорошо — неохотно согласился он, — я велю принести факелы, уже совсем стемнело.

* * *

Де Эспиноса неподвижно стоял в круге света от двух факелов, и мятущееся пламя бросало резкие тени на его лицо. Он не смотрел на Беатрис, и ее охватила грусть. Событий последних недель могло бы хватить на несколько лет размеренной и ничем не примечательный жизни девушки, и в этот миг ей было не до соблюдения приличий. Она спросила с пугающей ее саму немыслимой прямотой:

— Дон Мигель, что побудило вас к такому неожиданному и необдуманному шагу? 

— А если я скажу, что ваша прелесть, сеньорита Сантана, вы не поверите мне? — помолчав, задал он встречный вопрос.

— Не поверю. К тому же вы не любите меня.

— Не будьте столь наивны. Для удачного брака нужно совсем другое. Любовь хороша для поэтов с их сонетами или для юнцов шестнадцати лет отроду. Да и те ее себе придумали, — жестко сказал дон Мигель. — Я ни тот, и ни другой, да и вы изволили заметить, что не являетесь «юным созданием».

Он и раньше заставлял Беатрис забыть о благоразумии своей язвительностью, а в эту минуту его высокомерный тон, и более того — слова, больно ранили ее.

— А как же ваши чувства к донье Арабелле? Или вы себе придумали эту любовь? — выпалила она.

Лицо де Эспиносы исказилось от ярости, он развернулся к Беатрис, и свет факелов был бессилен проникнуть в мрачную бездну его глаз.

— Кто посмел? — с угрозой в голосе спросил он. — Кто назвал вам это имя?!

Беатрис отвечала ему бесстрашным и печальным взглядом.

— Вы сами. Не думаю, что наш брак можно было бы назвать удачным. Или вам нужны еще какие-то доводы?

Он не отвечал, продолжая яростно смотреть на нее. Тогда она спокойно добавила:

— Прощайте, дон Мигель, и будьте счастливы.