Wave

О да! Неорганическая химия.... Сладкий запах едких и взрывоопасных веществ...

— Ох и замотал меня этот мистер Полански, — жаловалась вечером Минерва чашке чая в директорском кабинете. — Не дай Мерлин на мой факультет попадёт...
— А куда же ему тогда идти, девочка моя? — директор улыбался в бороду и хитро сверкал глазами поверх очков.
— Да пусть хоть к Северусу катится. Так этому Снейпу и надо!

— Пустяки, нитрид йода в мелких влажных кристаллах. Как высох, так и начал... хлопать. Мисс Клируотер вам, между прочим, просто почистила мантии! Могли бы и сами.
— О таком не слыхали...
— Где взял, мистер Полански?
— Что взял? Сам нитрид? Спросите у профессора Макгонагалл. А откуда знаю... Ладно, открою тайну. Когда я по глупости сделал шпаллер и зарядил его серой от спичек, а он взорвался, меня бабушка Саманта и дед Ян заставили сдавать зачёт по пиротехнике и взрывчатым веществам. Тогда много интересного узнал... Мне дед даже разрешил разобрать бронебойный патрон!
— Тебе не кажется, братец Джордж...
— Что сэр Энтони очень достойный противник, братец Фред?
— Мир?
— Мир!

Ниже привожу разговор, который произошел в кабинете Лорда:
- Мой Лорд, а как вы назовете ее? – спросила я, судорожно наматывая прядь на палец.
- Авада… - Лорд явно задумался.
- Не-не-не, можно и не называть, если хотите! – тут же запаниковала я.
- Идиотка, это ее имя. Авада де Морт. Ее ждет великое будущее…
Все Пожиратели нервно сглотнули и поспешно выдавили улыбки…»

- Папа, папа, мне письмо пришло!
- Аллилуйя, аллилуйя! Аааа!
Это был первый и последний, к несчастью, незарегистрированный, случай, когда Люциус Малфой исполнил пятнадцать фуэте подряд и после этого отбил чечетку.
Драко побледнел. Его мучения только начинались.
Белла подавилась овсянкой, и ее пришлось откачивать Лорду.
Все испортил Эйвери.
- Рано радуетесь. Ей тут еще два месяца жить.
После этого Эйвери лежал в своей комнате две недели, отходя от десятка заклятий, пришедших, словно из ниоткуда. Пожиратели не любили плохих вестей.

- Мастер Иллайуни предложил ему остаться, - наконец сказал он. - А нам троим пожелал доброго пути. Оно и понятно, Менке - самый талантливый из нас. Честно говоря, я ему завидую. До сих пор. Мне нравится жить в Ехо, тут сейчас стало здорово. Но всё равно я завидую Менке, как не завидовал ещё никому. Моя нынешняя жизнь это… ну, просто хорошая жизнь, интересная и довольно осмысленная. А у него - настоящая чудесная судьба. Как в древних легендах… Смеётесь? Правильно делаете. Но я всё равно знаю, что это именно так.
- Я не над тобой смеюсь, а над собой. Не представляешь, сколько раз я думал о других точно так же: «Вот у кого настоящая чудесная судьба! А у меня - ну просто хорошая жизнь».
- У вас?!
Я развёл руками:
- Собственная жизнь всегда кажется не особо чудесной. Уж точно не эпизодом из древних легенд! Слишком близко мы с собой знакомы, это не оставляет места иллюзиям. И то, что со стороны представляется умопомрачительным подвигом, изнутри обычно выглядит примерно так: «Я ужасно хотел спать и ещё больше в уборную, а тут какие-то придурки под ногами путаются, заклинания орут, пришлось их быстренько разогнать; точно не помню, что сделал, очень спешил, но они, хвала Магистрам, куда-то подевались, и я наконец-то пошёл домой».

Когда воспитатели спустились вниз, между прутьями было зажато уже три головы. Мальчишки не смогли остаться в стороне от горя своего приятеля. Из капкана крепкой мужской дружбы они с тоской взирали на взрослых.

Спохватившись, Сьюзен выгнала детей из коридора, пока количество жертв легендарной вейновской изобретательности не сравнялось с общим количеством детей, но положение только ухудшилось — теперь громко орали все пятеро узников коварной лестницы, даже Август не смог остаться в стороне.

— Мы здесь умре-е-ем! — драматизировали девочки.

— Я никогда не поступлю в Хо-о-огвартс! — страдал Август.

— Мы пропустим у-у-ужин! — надрывались его младшие друзья.

Поминутно отвлекаясь на то, чтобы хоть как-то успокоить детей и в очередной раз предпринять попытку раздвинуть прутья руками, воспитатели пришли к выводу, что здесь необходим комплексный подход: один накладывает защитные заклинания на ребенка, другой трансфигурирует металл. Но не успели они договориться о формулах и поднять палочки, как в воздухе над лестницей с громким хлопком появилась Гибси. В руках домашний эльф сжимала два куска мыла и ведро воды, на голове ее красовалась стопка чистых полотенец. Не расплескав ни капли, она приземлилась позади Августа Вейна и стала намыливать его голову кусками мыла с такой скоростью, что движения ее рук расплывались перед глазами.

— Что ты?.. — с трудом выдавила Сьюзен.

Гибси крепко схватила мальчика за ворот рубашки и дернула на себя. С придушенным писком Август выскользнул из тисков лестницы и сел на ступеньки, осторожно ощупывая свои малиновые уши. Чистое полотенце белым пологом опустилось на него сверху, когда домовик уже намыливала другого ребенка.

— …делаешь? — когда мисс Боунс закончила фразу, на свободе были уже трое из пяти пленников. Гибси работала сосредоточенно и быстро, и вскоре все пятеро незадачливых экспериментаторов сидели на полу, вытирая мыльные головы.

— Гибси идет мыть окна на второй этаж, — невозмутимо проговорила домовик и, закинув на плечо последнее полотенце, подняла с пола ведро с водой. — Мисс что-нибудь нужно от Гибси?

— Н-нет, спасибо, — промямлила Сьюзен. — Ты можешь идти.

Как только Гибси растворилась в воздухе, потрясенная Боунс медленно повернула голову к Гарри и застыла с открытым ртом, не в силах вымолвить: «Нет, ну ты видел?!». Пока эффект от близкого общения с лестницей не прошел, он предложил детям поиграть в индейцев, назначив Августа Вейна Вождем Большое Ухо.
…
Гарри повернулся к Боунс, пожал плечами и спокойно сказал:

— Я всегда говорил, что эльфийская магия — это страшная сила! — припомнив, как Добби подставил его с именинным пирогом Дадли, он добавил: — Правда, мне не верил никто.

Кошка Минни — МакГонагалл в образе человека — в свою очередь оказалась в затруднительном положении. Она сказала Матроскину в свое время, что связана с Министерством, чтобы объяснить свою осведомленность. В сущности, даже не соврала (в кошачьей форме МакГонагалл позволяла себе на волосок — другой отступить от строгих правил, которых придерживалась, как декан Гриффиндора), в конце концов, она преподаватель Хогвартса, а тот подчиняется Министерству.

Но теперь, предстояло либо объяснять, кто она на самом деле и признаваться, что врала Матроскину, либо умолчать о сути задания. Рассказывать о драконах было безопасно, через Хагрида Гарри Поттер все равно узнал бы о них. Но раскрывать суть задания чемпиону Дурмштранга и не предупреждать своих, учеников Хогвартса? Просто решительно невозможно! При этом правила и обязанности точно не дали бы МакГонагалл предупредить чемпионов Хогвартса, следовательно, оставалось только промолчать.

Поэтому она фыркнула, провела хвостом по шее Матроскина, вкладывая в это следующий смысл: «конечно, я знаю, но ты провинился и не заслужил, вот когда получишь мое одобрение, тогда я все тебе расскажу». После чего мяукнула и спрыгнула с башни на проходящую внизу стену.

— Такое ощущение, что я эту тысячу рублей зарабатываю в поте лица, — пожаловался Матроскин звездам.

— Кто тебя обидел, Гермиона? — спросил дядя Федор, натолкнувшись в своих поисках на плачущую девушку.

Та помотала головой и убежала, разрыдавшись еще сильнее.

— Ничего не понимаю, — сказал дядя Федор в пространство.

— Вот, дядя Федор, ты познал суть женщин, — ответило пространство наставительно — мудрым голосом кота Матроскина, — ибо женщина — это всегда загадка!

— Давай разгадаем эту загадку, — пробормотал дядя Федор, глядя вслед убегающей Гермионе. — Потому что у меня такое ощущение, что я ее чем-то обидел и не знаю чем.

Матроскин хитро ухмыльнулся в усы, и сказал.

— Ты хочешь разгадать эту загадку?

— Не знаю. Наверное, — ответил дядя Федор, подумав. — Как-то все сложно и запутанно выходит.

— Что один человек запутал, то другой кот всегда еще сильнее запутать сможет! — торжественно объявил Матроскин.

«Дорогой папа!
У нас в Хогвартсе теперь появилось еще одно новое привидение, с длинной рыжей бородой. Они с этим усатым бегают по коридорам и смешно дерутся, Филч не успевает стекла вставлять. Еще возле гробницы Дамблдора разбил палатку какой-то старик. Он говорит, что ему сто тридцать пять лет, врет, наверное.
Я подружился с очень умными мальчиками и девочками. Они говорят, что это все получилось из-за того, что кто-то выбросил в Запретном лесу Камень Воскрешения. Ты случайно не знаешь, кто бы это мог быть?
Твой любящий сын Джеймс Сириус Поттер»

Попытка изобразить Джеймса Поттера так, чтобы никто не догадался, потерпела поражение в первые же полчаса: сначала Снейпа узнал Невилл Лонгботтом, а затем... Хогвартс.
И если Лонгботтома можно было убедить молчать, то договориться с замком не получалось. Сложно сохранять конспирацию и прикидываться двенадцатилетним мальчиком, когда твоя школа считает, что ты ее директор.
Снейпу кланялись призраки.
Портреты пропускали его повсюду без паролей.
Домовые эльфы ежедневно крахмалили ему рубашки, а когда он входил в Большой зал, оттуда вылетал испуганный Пивз.
Самым странным во всем этом было то, что кабинет директора как ни в чем не бывало продолжал открывать двери перед Помоной Спраут. Хогвартс на удивление легко воспринял идею, что теперь у него два директора.
Снейп прикладывал массу усилий, чтобы учителя видели в нем лишь жертву всех этих странностей и ничего не заподозрили. И только на уроках Невилла профессор мог немного расслабиться. Спокойно и ненавязчиво Лонгботтом взглядом и знаками корректировал его манеру держаться: сидеть, ходить, смотреть и даже оборачиваться. Именно Невилл смог после нескольких специально устроенных тренировок обучить бывшую грозу Хогвартса неуверенно держать волшебную палочку. Настолько неуверенно, насколько положено двенадцатилетнему волшебнику, даже если он и сын знаменитого Гарри Поттера.
Но скрыть поведение замка от окружающих было невозможно. Особенно после того, как на уроке полетов, отвлекшись на что-то, Снейп умудрился, потеряв равновесие, не грохнуться со старенькой школьной метлы, а плавно приземлиться на ноги. Сделал он это автоматически и тут же пожалел, но было поздно. В умении летать его, конечно, не заподозрили, но очередная странность незамеченной не осталась. Уже через сутки имя Джеймса Поттера повторяла вся школа, исключая лишь пятерых Повелителей Стихий, глухих ко всему, кроме проклятий фантомного Гриндельвальда.
Очень сложно изображать двенадцатилетнего гриффиндорца, когда ты шестидесятилетний слизеринец. Очень сложно делать вид, что ты нормальный ребенок, когда стены, мимо которых ты ходишь, демонстрируют всем желающим твою исключительность.

— Тем более! Ваша затея не работает, — отрезал Кингсли.
— Она работает, — упрямо возразил Поттер. — Только немного... неправильно.

Записки Северуса Снейпа

Надо повнимательнее почитать мой лабораторный журнал. Если там скрыты какие-то сюрпризы, стоит узнать о них как можно раньше.

* * *
Например, если я открыл философский камень…

* * *
Что за вздор!

* * *
Подозрительно хорошо все складывается. Интересно, когда начнутся неприятности? Должно же здесь быть хоть что-то хуже, чем там?

* * *
Ох, не каркай.

— Привет, па! Что-то случилось?

— Ничего особенного, — солгал Снейп. — Видишь ли, я начал кое-что вспоминать и хотел бы проверить… Тебе о чем-то говорит слово «василиск»?

Гарри задержал дыхание.

— Да. То есть… да. Но я не думал, что ты знаешь…

Снейп вытер со лба пот. Чертов мальчишка действительно убил василиска в двенадцать лет. И никому об этом не сказал. Даже родителям.

— Я давно знаю, — сказал он осторожно. — А вот маму лучше держать в неведении, правда?

— Точно, — согласился Гарри. Он выглядел так, словно ждал чего-то еще, и Снейп внезапно понял, чего именно. Нужно было срочно сказать что-то ободряющее, сдержанное, и чтобы при этом его не стошнило.

— Это было… смело, — выдавил он из себя. Гарри заулыбался. Чертовы гриффиндорцы. — И очень кстати, как выяснилось. Потому что мне нужен яд василиска. Для экспериментов. Что значит — для каких?!

Записки Северуса Снейпа

Никогда не думал, что Поттер может так хорошо разбираться в зельях.
* * *
Будь я проклят, какого черта я его так старательно учил?

Закончив с этим, он огляделся по сторонам. Это была его лаборатория — и не совсем его. Два стола вместо одного — второй, несомненно, принадлежал Лили. Один шкаф с ингредиентами вместо трех — да, без глубоких карманов попечительского совета будет тяжеловато. Алхимический горн. И кто из них двоих работал с ртутными соединениями? Явно не тот, кто изготавливал губную помаду с перламутровым блеском. Снейп примерился к расположению инструментов и колб. Выходило так, что косметику делал именно он. Блестяще.

После своей смерти он обнаружил, что Лили, которую он любил с девяти лет, в значительной степени была плодом его воображения. Это открытие могло крайне неблагоприятно повлиять на его психику, однако одновременно он обнаружил, что Лили, которая каждую ночь спала у него под боком, заслуживала внимания гораздо больше, чем бледный призрак, дитя угрызений совести. Она прекрасно готовила, заплетала на ночь волосы зеленой лентой, пользовалась какими-то дешевыми сладковатыми духами и писала никому не нужные статьи о зельях. Она принимала Снейпа с тем же равнодушным стоицизмом, с каким жители Помпей, вероятно, принимали Везувий. Это было не слишком романтично, но существенно больше того, что он когда-либо получал от женщины. К тому же он обнаружил, что чувствует глухую ненависть к романтике.

Но так было только поначалу. Спустя три десятка лет пришло понимание: я совсем не меняюсь. Точнее, не меняюсь внешне. Дети растут, друзья и подруги стареют, а я оставался всё тем же. Вот тогда-то я и осознал всю истинную подоплёку проклятия. Смерть слишком обыденна и не пугает тех, кто долгие годы был столь близок к ней. Но вот год за годом наблюдать, как неуклонно стареют твои близкие... хоронить друзей, любимую, собственных детей... В какой-то момент я сломался и запил. В пьяном угаре я крушил всё вокруг, пытался разнести собственный дом. Снёс одну из внешних стен, в отчаянной надежде хоть так вырваться наружу, пытался использовать порт-ключи в никуда, или уничтожить подвал, в котором каждый раз приходил в себя. Но всё тщетно и в итоге я оставил все контакты с внешнем миром и пил, пил, пил... Наверное я пытался напиться до смерти, но как показала дальнейшая практика, я даже убить сам себя не мог. Лишь изредка приходилось занять чем-то конструктивным, например, сварить и продать партию зелий, чтобы было на что заказать выпивку.

Но шли годы и даже пьянки уже не приносили никакого облегчения. Я чувствовал, что пора что-то делать, вот только что именно? Да и вообще, откуда такая мощь у проклятия? Да, если тебя проклял собственный отец, да ещё и за дело, то это страшное наказание, но остановить ход времени? Верилось с трудом. И лишь где-то на исходе второго века заточения до меня, наконец, дошло: меня проклял не только отец, я проклял сам себя. Кровь членов собственной семьи: отца, брата, сестры и, отчасти, дяди, была на моих руках, и простить себе этот факт я не мог, пусть и всеми силами забыть событиях тех дней.

Но понимания было мало. Что я мог сделать? Забыть и жить дальше? Я пытался, вышло не очень. Мстить? А кому? Давно умершему брату матери? Или церкви? Да, со временем моё понимание о роли этой организации только окрепло. Как говориться, хочешь найти виновного — ищи кому это выгодно. А резня между магами, по определению, на руку религиозным фанатикам.

…

Но даже если отбросить все эти нюансы, то как объяснить сам факт моего существования? Здравствуйте дети, я ваш пра... или прапрадед которого разве что самые долгоживущие из вас видели в детстве? Ну, в качестве письма такой посыл бы мог сгодиться, но вот что делать при личной встрече? Выглядел-то я по-прежнему на тридцать. Рассказать про проклятье? Да кто в такое поверит... Самому-то до сих пор верилось с трудом. Сочтут ещё аферистом и попытаются прибить.

Решение пришло спустя долгие месяцы, когда я, постепенно приходя в себя, начал в качестве средства от скуки экспериментировать с теми немногими реагентами, что сохранились в доме. Мне нужно легализоваться, обосновав свою молодость спустя два века? Легко. Знавал я одну легенду — легенду о философском камне.

Снейп промолчал сверхъестественным усилием воли и углубился в чтение своей почты. Первым делом ему под руку попался каталог мыла и шампуня. Он подозрительно оглядел столовую и, с особым подозрением, мисс Маллиган. В Хогвартсе такая посылка представляла бы собой оскорбительный намек, и к полудню Снейп знал бы, кто это считает себя таким остроумным, и проявил бы собственное остроумие. Однако, учитывая свойственное американцам сочетание наивности и предприимчивости, каталог мог быть и честным коммерческим предложением.

Из конверта выпали старые, с одним разбитым стеклом очки, которые принадлежали никому иному, как Гарри Поттеру. Старший из братьев обрадовался, что отец выбрал наиболее примечательную личную вещь, и, едва развернув послание, понял, почему.

"Дорогой Джеймс,

Твое письмо немало меня удивило, но вскоре я понял, к чему ты клонишь. Присылаю свои старые очки, вряд ли кто-то будет сомневаться в их подлинности.

Мы прибудем утром в день вручения.

Передавай привет Альбусу и Лили.

До скорой встречи,
Твой отец.

P.S.: Мама подозревала, что ты собираешься продать очки какому-нибудь фанатику, чтобы выручить денег на всякую чепуху. Просто она не знает, как Тедди в свое время собирал Список Охотника. Только не влипай в неприятности из-за этого.

P.P.S.: Я тоже, помню, собирал семь странных вещей... "

Джеймс ухмыльнулся и остановился перед портретом Полной Дамы. – Львиное сердце.

– Верно, сладкий, – пропела хранительница и открыла проход.

– Почему она называет тебя так уже второй месяц? – спросил Лисандр, подозрительно глядя на Поттера.

– Я сказал ей, что на лестнице в Астрономическую башню висит картина спящего в погребе рыцаря. Думаю, она опустошает запасы вина на пару с Виолеттой.

– О, так вот почему она не поднимает шума, когда ты возвращаешься среди ночи?

– Идешь с нами в Тайную Комнату? – спросил он.

– Спрашиваешь! Когда выдвигаемся? – воодушевился Поттер.

– В полночь, я думаю. Твоя сладкая нас не сдаст? – подколол Лис друга.

– Нет, – усмехнулся Джеймс. – Пока в погребе остается выпивка – я буду ее лучшим другом.

Люблю, всё-таки, фики вида «Снейп выжил и налаживает отношения с основными героями, возможно, под чужим именем». Конечно, если написаны хорошо.

— Невилл, — без тени удивления проговорил Смит. — Хоть кто-то нормальный здесь будет.

«Вот и Макгонагалл так сказала», — некстати пронеслось в голове. И — Мерлиновы панталоны — это Снейп!

— Профессор... — начал было Невилл, но Смит (Снейп — это же ни в какие ворота!) не дал ему сказать ни слова. Одним прыжком он оказался вплотную к Невиллу и почти ласково взял его за грудки.

— Невилл, видите, это Рем Люпин, его «ступефаем» оглушило, его нельзя энервейтить...

— Он оборотень, — кивнул Невилл. — Сок мандрагоры поможет?

— И где вы возьмете сок мандрагоры в феврале? — ощерился Смит — безошибочно знакомо. Тот, портретный, так не скалился, живой, живой!

— В банке, профессор. Консервированный, конечно, но на «ступефай» его хватит, правда?

Смит мигнул, то ли растерянно, то ли совсем непонятно, попятился, не выпуская из рук мантию. Невилл потянулся за ним.

— Невилл! — обрадовался Гарри. — Как хорошо, что ты... Ты останешься с Ремом? Мы за Малфоем, Невилл, его спасать надо.

— Может, лучше я туда? — засомневался Невилл.

— Не беспокойтесь, мы друг друга не убьем, — фыркнул Снейп. — Я смотрю, тут уже все всё знают. Флитвик тоже ведь в курсе, да?

Невилл кивнул.

Они остались стоять лицом к лицу. Гарри судорожно подбирал слова. Снейп выждал, покачался на каблуках и уселся на стул, где раньше сидел Кингсли.

— И почему все считают, что нам непременно надо поговорить? Вам надо со мной поговорить, Поттер?

Гарри пожал плечами и тоже сел. По идее стоило попросить прощения, но виноватым он себя не чувствовал. Не врал бы профессор — не пришлось бы играть в сыщика.

— Кстати, я вам благодарен, — неожиданно добавил Снейп. — Малфоям светил бы Азкабан без вашей поддержки.

Гарри хотел сказать, что состава преступления нет, но понял, что Снейп говорит не о сегодняшнем.

— Я подумал, что Дамблдор... и вы... этого не хотели бы.

Снейп кивнул. Изливать душу он, похоже, не собирался.

Кингсли покачал головой.

— Вот как ему удается, а?

— Что? — не понял Гарри.

— Быть героем, и при этом такой скотиной.

Выйдя из камина в своём старом, но еще крепком домишке, Снейп сразу же устремился к бару. Достал оттуда бутылку коньяка, понюхал пробку, посмотрел бутылку на свет.
Снейп был глубоко разочарован. В мире, в людях, но больше всего в себе. Где были его глаза двадцать лет назад? Нет, глаза-то как раз были на месте, но где были его мозги?
Самое обидное, что его Лили ничуть не изменилась. Она осталась в точности такой же, что и двадцать лет назад, но тогда он находил её поведение милым. Его сердце навеки разбилось, когда она предпочла ему другого.
А сейчас он готов был подарить этому наглецу Джеймсу алмаз величиной с дом. Ведь этот несчастный избавил его от кошмарной участи быть мужем Лили.
Нет, вы скажите, как такая хорошенькая женщина может оказаться такой беспросветной стервой?
Снейп оценивающе поглядел на бутылку, поставил коньяк обратно и вынул ром. Налил на два пальца в рюмку для бренди, неторопливо опрокинул в себя душистую и тягучую огненную струю. Внутри стало тепло и беззаботно.
Эх, хорошо...