Гексаниэль

Когда Минерва МакГонагалл окончила школу, ей пророчили блестящую карьеру в Министерстве Магии. Самая талантливая и умная выпускница Гриффиндора, самая лучшая гриффиндорская староста, самая верная подруга из всех подруг, одна из самых красивых и недоступных девушек во всем Хогвартсе. Ах да, ещё постоянно упоминали о блестящем балле по Трансфигурации — последним такой же получил сам Альбус Дамблдор. Собственное будущее казалось безоблачным и прекрасным. Сотни путей и дорог разбегалось от школьного порога, и можно было выбрать абсолютно любой, гордо по нему шагать, гордо и, непременно, успешно.
Она выбрала Академию Высшего Волшебства: захотелось продолжить свое восхождение к вершинам магии. Пять лет, наполненные семинарами и лекциями. Но для неё было кое-что ещё. Никто не знал, какой амбициозной и труднодоступной целью задалась студентка. Мало находилось волшебников, которые изъявляли желание стать анимагами. Хотя желание, наверное, было у каждого второго, но всего у единиц — такая смелость, такое упорство и усидчивость. Она тренировалась до поздней ночи, пока не падала на постель от усталости и отчаянного бессилия.

…эксперимент, когда казалось, что получается идеально, окончился неудачей. Она лежала в больнице Святого Мунго и равнодушно смотрела в белый, неаккуратно побеленный потолок.
— Я ваш врач, мисс, — совсем молодой парень склонился над постелью. У него были карие восточные глаза и смуглая кожа. — Моё имя Кэмерон. Патрик Кэмерон.
Колдомедик сутками сидел у её постели, варил сложнейшие зелья и использовал рискованные заклинания. Через неделю она попыталась встать на ноги, покачнулась и упала в сильные объятия. Все стало понятно сразу же, в одно мимолетное мгновение. Как люди влюбляются друг в друга? Достаточно одного прикосновения, одного взгляда, одной улыбки, чтобы понять: это твой человек, и другого тебе не нужно.
<…>
Их «всегда» вышло коротким и болезненным. Минерва МакГонагалл не успела примерить белое подвенечное платье. Патрик погиб ровно через месяц после того, как сделал предложение. Погиб глупо, взорвав котел с экспериментальным зельем. И вся чертова больница с сотнями целителей не смогла помочь. Она медленно сползла по стенке, когда старший колдомедик покачал головой:
— Простите, мы ничего не смогли сделать.
Она почувствовала резкую боль и потеряла сознание. И опять был белый, плохо покрашенный потолок, только вместо Патрика рядом сидела сухонькая старушка с добрыми глазами.
— Вы знали, что были беременны?
Минерва знала. Хотела сказать любимому в тот самый день, когда взорвался проклятый котел. Уже даже придумала, как будут звать маленького мальчика, именно мальчика, так хотел Патрик.

То, что её место именно здесь, она поняла, когда впервые увидела разномастные головы студентов в Большом Зале. Все как-то сразу вернулось. Желание действовать, желание учить, помогать, оберегать. На неё смотрели сотни широко распахнутых глаз.
За долгие годы в Хогвартсе МакГонагалл учила многих студентов. Умных, смелых, благородных, немного ленивых, хитрых, честных, талантливых... Но своих первых мальчишек и девчонок она запомнила навсегда. Минерва ввела толпу первокурсников в Большой Зал. Положила на табуретку старую-престарую шляпу, которая уже много веков решала судьбы. Смотрела на детские лица, пытаясь угадать, кто из них попадет на факультет львов, окажется под её крылом.

— И как ты не устала, Минерва, — Августа в последние годы тоже стала носить очки. Сейчас они смешно сползали на кончик носа. — Я от своих правнуков не знаю, куда деваться, бывает, такой ор по дому поднимают, хоть на стену лезь. Невилл совсем разбаловал близнецов. Не пора ли тебе на покой? — Августа отпила маленький глоточек своего любимого мятного чая.
Минерва улыбнулась. Она смотрела на стену, увешанную фотографиями, десятки и сотни лиц улыбающихся лиц. Выпускники.
— Я никогда их не оставлю. Ведь это все мои дети.

"...хорошо, что вы вспомнили о Гриндевальде, — с кокетливой улыбкой отвечает Скитер. — Боюсь, тех, кто простодушно верует в блестящую победу Дамблдора, ожидает новость, которую я сравнила бы со взрывом навозной бомбы. Вот уж действительно грязная история. Пока я могу сказать только, что сам факт проведения этой легендарной дуэли вызывает большие сомнения. Те, кто прочитает мою книгу, возможно, придут к заключению, что Гриндевальд просто-напросто вытащил из кончика своей волшебной палочки белый носовой платок и мирно удалился!"
Читать дальше было невозможно. Решительно отодвинув газету в сторону, Минерва взялась за стоящую рядом чашку с медленно остывающим чаем, однако сделать глоток не удалось — напомнила о себе давно не беспокоившая ее боль в суставах, и пальцы мелко задрожали. Пришлось подхватить чашку второй рукой.
Кисловатый чай немного успокоил. Лимон, чуть-чуть сахара и ни капли молока — этому ее когда-то научил Дамблдор, говоря, что такой чай помогает работе мысли...
Ох, Дамблдор.
Эмоции, переполнившие ее, как только она раскрыла газету, вернулись с прежней силой. Внутри вскипала ярость и тупая злость, похожая на желание тут же помчаться в редакцию и, позабыв о том, что она-то — леди, высказать Скитер в лицо все, что думает о ней самой и о «сенсации». Кто дал ей право на этот якобы тонкий сарказм? А тем более — на сомнения в его достижениях, в его вкладе в науку? Кто она такая, чтобы позволять себе подобные выходки?!

Едва схлынула первая волна ярости, как возникла непрошеная, но очень рациональная мысль: "Меня ведь тоже там не было. По сути, и я не могу..." — однако Минерва резко оборвала себя. Да, там ее не было. Она не видела. Но все равно — она знает. Знает, что...
Она подошла к распахнутому окну. Во дворе все цвело, и в комнату один за другим, диковинно перемешиваясь, влетали еле ощутимые запахи давно знакомых цветов.
Поневоле вспомнилось: такой же теплый весенний вечер, такие же редкие облака на небе... И газета, кажется, была такая же (вот дизайн "Пророка" за полвека ничуть не изменился!). Только ей самой — всего девятнадцать, и она примчалась в Хогвартс, едва прочитала свежую статью...

— Понимаете, Минерва, многие вещи звучат куда грандиознее, чем они есть на самом деле... и героями кажутся те, кто на самом деле не сделал ничего героического. Даже наоборот — просто поддался общественному вызову, не смог противостоять...
— Неправда! — яростно возразила Минерва. — Вы же победили его! Вы должны гордиться собой, ведь...
— Вы молоды, — покачал Дамблдор головой. — Когда-нибудь вы сможете понять, что не всегда победа является триумфом, и не всегда хочется побеждать. Иногда ты предпочел бы, чтобы всего этого вообще не было, чтобы и не начиналось это вовсе…
Ей показалось, что при этих словах лицо профессора исказила гримаса боли, будто он пытался изгнать из головы непрошеные воспоминания. Он поднялся и сделал пару шагов, приближаясь к окну. Минерва следила за ним взглядом, как завороженная, однако встать из-за парты и подойти ближе не решалась: она словно приросла к месту, попав под гипнотическое воздействие его голоса, как часто случалось на уроках.
— ...смириться с собственной победой порою сложнее, чем смириться с поражением, — продолжал Дамблдор: он стоял у окна, глядя вдаль, словно забыл о присутствии Минервы. — Сложнее, чем смириться с тем, что ты, такой, какой есть, просто не нужен кому-то... Перешагнуть через это и спокойно идти дальше...
Минерва еле сдержалась, чтобы не ахнуть: "Да кому же вы — такой, какой есть — можете быть не нужны?!" — затаенная боль, что крылась в этих словах, шокировала. Услышать такое от вечно спокойного и сдержанного Дамблдора?.. Осознание того, что и герои временами бывают беззащитны и неприкаянны, заставило ее застыть на месте, пораженно глядя на профессора. Хотелось подскочить, подойти к нему, как-то утешить и переубедить — но как?..
— Впрочем, я немного увлекся, — резко закончил он, будто только что вспомнил о стоящей рядом Минерве. — Извините меня за это. Что же вы хотите услышать, Минерва?
На самом деле, она даже не знала, чего ждала — эпического описания удивительного сражения двух великих магов, откровений Дамблдора о его переживаниях и чувствах, простого отчета вроде "Пришел, увидел, победил"? Чего угодно, но точно не этого. Не философские мысли вместо ответа, не затаенную боль в голосе...

— Полагаю, что наша… м-м… дорогая Долорес имеет в виду заболевание, вспыхнувшее после ухода близнецов Уизли, — весело объяснил Филиус Флитвик
— Они называют его «амбриджитом», — добавила с ухмылкой профессор Вектор, стоя в дверях. — Они откусывают от одной половины конфеты, которую изобрели Уизли, и заболевают чем-то весьма неприятным. Из-за этого Долорес просто вынуждена отпустить их в больничное крыло. За дверью они тут же съедают вторую половину и бодренько идут по своим делам.
— Я на днях проходила мимо класса защиты от Темных искусств, — весело сказала Помона, — на занятии сидело всего двое.
— О, Мерлин, неужели? — Профессор Синистра захихикала, прикрыв рот ладонью. — Похоже, это войдет в историю. «Амбриджит»? Как я порой люблю наших студентов!
Минерва силилась не расплыться в ухмылке — ей надо было поддерживать репутацию.
— А меня лично больше раздражает замечание про неспособность урезонить студентов, — заметил Снейп с серьезным лицом, делая глоток кофе. Он был единственным преподавателем, который мог с утра первым делом выпить кофе. Черный. Без сахара. Псих, что сказать.
— Серьезно? Не способны? — подняла брови Вектор. — С ума она сошла, что ли?
Минерва закатила глаза:
— То есть, меня подняли с постели в полседьмого утра после всего четырех часов сна просто потому, что эта злобная жаба не умеет выполнять свою работу?
— Не совсем так, Минерва, — уточнил Снейп, — вас подняли с постели в полседьмого утра потому, что она не только не умеет выполнять свою работу, но и считает, что мы не можем справиться с нашей.
— О, благодарю, Северус, теперь все видится в лучшем свете, — сардонически сказала профессор Синистра. Снейп немного смутился, хотя, возможно, это было удивление. — А почему вы не спали до двух часов ночи, Минерва? — спросила Синистра, не удостоив Северуса даже взглядом.
Не желая задумываться об этом обмене любезностями, Минерва глубоко и страдальчески вздохнула.
— Чарли Харпер пытался превратить себя в орла заклинанием уровня ЖАБА и отражателем чар. — Раздалось несколько недоверчивых смешков. — Мы с Поппи провели семь часов в больничном крыле, пытаясь привести его в порядок.
— Примите мои извинения, Минерва, — серьезно сказал Флитвик, — не думал, что на моем факультете учатся такие… такие…
— Идиоты? — пришла на помощь Синистра. Послышались еще смешки.
— Хорошо, а где тогда Поппи? — поинтересовалась Помона. — Она обычно так пунктуальна, а ведь уже семь.
— Понятия не имею, — ответила Минерва, — но, если в течение тридцати девяти секунд наша министерская марионетка не явит нам свой лик, я ухожу.
По комнате разнесся одобрительный гул, и в этот момент в холле послышался звук шагов и раздражающе фальшивый голосок Амбридж. У преподавателей вырвался дружный стон.
— Знаете, — прошептала Вектор, — я могу отсюда шарахнуть ее Таранталлегрой, и нам не придется это терпеть.
— Ага, и она вас вышвырнет с работы, — прошептала в ответ Синистра.
— Если поймает.
— О, ну хватит, — буркнула Минерва. — Мы же не дети. Мы вполне способны справиться с этой чинушей и без детсадовских проклятий. — К тому же, — кисло добавила она, — я не смогу терпеть еще одну из этих министерских «крылатых обезьян» в качестве преподавателя нумерологии. Увижу — придется прибегнуть к Непростительным, а к такому риску я пока не готова.

— Сегодня утром, — тихо сказала МакГонагалл, склоняясь к самой тарелке, — несмотря на приказ Министра, горгулья вновь не впустила Долорес в кабинет Дамблдора. Прикинулась глухой. Это означает, что замок не намерен признавать Амбридж директором, а значит и мы не должны сдаваться!
— И что мы можем сделать? — потерянно спросил Флитвик. — Дамблдор просил нас ни во что не вмешиваться.
— Но Дамблдора с нами больше нет! — возмутилась мадам Хуч. — Амбридж уже уволила Трелони и едва не выгнала Хагрида. Кто будет следующим? Я уверена, что теперь, когда Министерство избавилось от Альбуса, она вконец распоясается. Да еще и эта ее Инспекционная дружина! Вы ведь слышали? Снейп наверняка потирает руки от счастья. Может, он теперь и мантию будет носить розовую, чтобы соответствовать?!
— Прекратите, — строго велела МакГонагалл, осуждающе глядя на коллег, — мы не будем ссориться с Северусом. Амбридж только того и надо, чтобы разделить школу. Северус такой же заложник этой отвратительной ситуации, как и мы, и единственный шанс выбраться из неё без потерь — это держаться всем вместе.
— Не думаю, что позиция пассивного неприятия приведёт нас к нужным результатам, — недовольно буркнула Хуч.
— Мы не можем вмешиваться! — расстроенно возразила профессор Спраут. — Если нас уволят одного за другим, кто позаботится о наших учениках?
— Думаю, Помона права, наша главная задача — защитить учеников, — согласилась МакГонагалл. — Но мы не должны опускать руки! Если Амбридж считает, что это так легко — быть директором этой школы, то она глубоко заблуждается!

Горгулья открыла один глаз, затем другой, посмотрела на Амбридж сверху вниз и совершенно непочтительно рыгнула, обдав новоиспечённого директора зловонным запахом сырой штукатурки.
— Что происходит?! — взвизгнула Амбридж, вскидывая палочку. От её приторной улыбки мгновенно не осталось и следа.
— Эгг... — горгулья рыгнула снова, и запах прокисшей штукатурки стал сильнее.
— У неё расстройство желудка. После вчерашней икоты, — холодно сказала МакГонагалл, — с ней это бывает.
— Ну уж нет, я не позволю ей проделать это снова! — взвилась Амбридж и, прежде чем МакГонагалл успела хоть что-то ответить, с короткой палочки директора сорвался луч заклинания.
— Аква Эрукто! — воскликнула Долорес высоким девчачьим голоском, и мощный фонтан воды ударил горгулье в лицо. — Немедленно открывайся! Я директор Хогвартса, ты обязана мне подчиня...
Раздался глухой стук, и горгулья, накренившись под странным углом, неожиданно завалилась на стену.
Фонтан воды из палочки мгновенно иссяк.
— Что происходит? — растерянно спросила Амбридж.
— Вы что, пытались её утопить? — не веря собственным глазам, воскликнула Минерва.
— Что за чушь? Каменную горгулью невозможно утопить!
МакГонагалл протёрла мокрые очки и внимательно осмотрела статую.
Глаза горгульи закатились, гранит, из которого она была высечена, заметно побледнел, а из полураскрытого клюва безвольной серой тряпкой свисал обвисший каменный язык.
— Мне кажется, она в обмороке, — резюмировала МакГонагалл.
— В обмороке?! — взвизгнула Амбридж.
— А чему вы удивляетесь, Долорес? Никто ещё не позволял себе так с ней обращаться! — вспылила Минерва. — Ей, между прочим, не менее семи сотен лет, почтенный возраст, знаете ли! Какое варварское отношение к школьной собственности! Как заместитель директора, я буду вынуждена написать письмо попечителям школы. Им будет полезно узнать, что всего за два дня своего директорства вы едва не уничтожили замок и потеряли ученика.
— Только попробуйте! — сказала Долорес Амбридж своим самым мерзким сладеньким голоском, её выпуклые глаза превратились в щёлки, а дряблый подбородок затрясся от гнева. — Только попробуйте, и я вас уничтожу!

Воспользовавшись всеобщей суматохой, профессор Флитвик незаметно заколдовал гобелен Варнавы Вздрюченного, висящий на восьмом этаже, и изображённые на нём огромные тролли, разучивающие балетные па, неожиданно оказались одеты в пушистые розовые кофточки, а их головы, покрытые седыми локонами, украсили чёрные банты. Сам же Варнава Вздрюченный стал весьма узнаваемо покашливать, издавая скрипучее «кхе-кхе», каждый раз как только получал от троллей по голове. Студенты, прознавшие об этом чуде, нестройной цепочкой потянулись на восьмой этаж и весь день тыкали в троллей волшебными палочками, с хохотом заставляя их танцевать.
Мадам Хуч, изображавшая деятельное участие в ловле фейерверков, самолично засунула одну из взрывающихся петард в унитаз в туалете для девочек, расположенный как раз напротив кабинета Амбридж, и тот извергался не менее часа, пока новоиспечённый директор Хогвартса не догадалась заткнуть его импровизированной пробкой. Спустя два часа распухший от давления унитаз неожиданно взорвался, распространив по коридору чарующее амбре и украсив стены и потолок абстрактными коричневыми узорами.
Джордж и Фред Уизли, попавшиеся на глаза Помоне Спраут в вестибюле первого этажа, получили в награду по двадцать баллов каждый за великолепное праздничное шоу, устроенное в честь назначения нового директора, а Снейп, проходивший мимо, совершенно случайно отвернулся именно в тот момент, когда близнецы, кряхтя и ругаясь, запихивали новую партию фейерверков в каминную трубу.

Она любила — первый раз в жизни, преданно, беззаветно, и это чувство заставляло её парить над землей. Потому, когда он встал на одно колено посреди поля, протягивая ей маленькое изящное кольцо, она не дала себе времени на раздумья, а просто выдохнула "Да, да, да" и таяла, таяла в его объятьях.
В экстазе, в восторге они провели целый день — самый счастливый день в её жизни. Он в красках расписывал, какая жизнь их ждет, когда он унаследует ферму отца, но она почти не вслушивалась, только смотрела, смотрела на него — такого красивого, радостного и родного. Потом он проводил её домой, и она предвкушала, какой теплый день они проведут завтра, и послезавтра, и послепослезавтра...

Дугал не знал, что Минерва ведьма. Дугал не верил в магию. Дугал обожал землю и мечтал всю жизнь провести на ферме. Он никогда, никогда не уедет с ней в Лондон. Она будет так же несчастна, как Изабель.
Минерва знала, как сильно её мать любила отца — настолько, что ради него отказалась пользоваться волшебством. В тот день, когда Изабель наконец призналась Роберту в своих способностях, Минерве было около четырех лет, и она хорошо запомнила ту сцену, хотя и была тогда совсем еще крошкой. Не было ни криков, ни ругательств — только слезы матери и глубокая боль отца, который не мог поверить, что жена столько лет обманывала его.
Хотя Роберт не запретил Изабель пользоваться магией, она видела, что её признание напугало его. Казалось немыслимым, что жена пастора может быть ведьмой, и он боялся, что кто-нибудь в деревне узнает об этом. Не желая подвергать мужа такому риску, Изабель снова спрятала волшебную палочку и постаралась сделать вид, что ничего не случилось. Она знала, что Роберт не сможет оставить службу и уехать с ней туда, где волшебство признано почти открыто, и решила попытаться забыть о своей природе. Но рождение один за одним детей с волшебными способностями сильно подкосило Изабель. В итоге и она, и Роберт глубоко страдали.
Разве Минерва хотела такой же жизни?
Она легла на кровать, почти не осознавая, что делает. Лежала в оцепенении, пока мысли продолжали кружиться лихорадочным вихрем, складываясь в одну простую истину: она не должна была принимать его предложение. Они не могут быть вместе. Им не суждено сделать друг друга счастливыми.

— Минерва, — наконец, собрался с духом он, — мне кажется, вам не нравится в Лондоне.
Она грустно улыбнулась.
— Это так ясно читается на моем лице?
Он тоже улыбнулся.
— Я понял это с первого взгляда. Но все-таки объясните, что именно вас расстраивает? Может быть, я могу что-то сделать? Мне бы не хотелось, чтобы сотрудники в моем отделе грустили.
— Нет-нет, это вовсе не касается работы! — поспешила заверить Минерва. — Мне просто… Неуютно. Я всю жизнь провела на природе — сначала дома, потом в Хогвартсе, и теперь мне трудно привыкнуть к холодной серости города.
— Только ли в этом дело? — не выдержав, спросил Эл, но тут же прикусил язык. — Простите, я не должен вмешиваться в ваши личные дела.
Минерва смерила его внимательным взглядом. Элфинстоун, хоть и был старше её в два раза, выглядел странно робким. Она поняла, что вовсе не праздное любопытство заставило его задать этот вопрос, а искреннее желание разобраться в том, что с ней происходит.
— Вы правы, есть и другие причины, заставляющие меня грустить, но я бы не хотела о них распространяться, — ответила Минерва, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы случайно не обидеть его. — Понимаете, летом со мной кое-что произошло, и это оставило глубокий след в моей душе, от которого не так просто избавиться. Но я надеюсь, что совсем скоро приду в себя.
Элфинстоун был вовсе не глуп и сразу понял: речь идет о любви. Он не стал больше расспрашивать, перевел тему на нейтральную и приложил все усилия, чтобы к концу вечера хоть немного, но развеселить Минерву. Закончилась их встреча тем, что он попросил её называть его просто "Эл", как все в отделе, и она согласилась. Так началась их дружба длиною в десятки лет.

Ветер играл в квиддич с полами ее черной мантии, одновременно пытаясь сорвать остроконечную шляпу. Острые снежинки кололи лицо, но она не чувствовала холода. Она вообще ничего не чувствовала. Просто… запретила себе чувствовать. Полгода назад, жаркой августовской ночью, она достала сердце из грудной клетки, превратила его в кусок льда и разбила… тут, на хайлендских пустошах.
Зачем же было снова сюда возвращаться? Зачем?
Формально повод отправиться на родину был — британская королева захотела выкупить замок, связанный с древним магическим родом, и министерство откомандировало в Шотландию сотрудника, хорошо знающего эти места.
Но никто не заставлял этого сотрудника оседлать метлу, которую любезно одолжила проживающая в замке чистокровная волшебница, семиюродная кузина. Никто не заставлял лететь сломя голову сюда, на пустынный мыс.
Зачем, зачем ей нужно было вернуться в Кейтнесс?
С севера, с Оркнейских островов, к Хайленду шла жестокая буря. Стихия вот-вот должна была обрушиться на пустынный берег, каких-нибудь полчаса — и все здесь превратится в кромешный ад… А если кого-то эта буря застанет в море…
Никакой надежды… Почти…
Единственное, что может спасти моряка — маяк. Свет, который будет виден за десяток миль, свет, который не погаснет, который укажет путь.
Она подняла голову — глазница маяка была пуста и мертва. Смотритель — старый сквиб —
скончался прошлой ночью...
И теперь она должна зажечь свет.

Минерву знали как ответственную и благоразумную ведьму. Она внушала людям доверие, всегда выглядела уравновешенной и надежной. И оставалась в памяти не человеком с приятными чертами лица, большими карими глазами и тонкими губами, которых она немного стеснялась, а наборов образов. Аккуратный пучок каштановых волос. Идеально выглаженная школьная мантия. Белая блузка, всегда застегнутая на все пуговицы. Гриффиндорский галстук. Блестящий значок старосты. Коричневая юбка, которую никогда не укорачивали выше положенной длины. Круглые очки в золотистой оправе на чуть длинноватом носу.
Минерву не сильно тяготило подобное отношение. Ведь она и правда была рассудительной практичной особой, не совершала легкомысленных поступков, не делала глупостей. До нынешней ночи зимнего солнцеворота.

Из замка она выбралась вскоре после полуночи — с тем расчетом, чтобы успеть вернуться до конца снегопада, который должен был скрыть ее следы. Путь наметила заранее, наложив на все двери, включая калитку внутреннего дворика, специальные чары, и те не подвели.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она своего сокурсника.
— Всего лишь исполняю обязанности старосты: ловлю нарушителей, — ответил Риддл, не поднимая капюшона.
— Ты тоже покинул школу без разрешения.
— Я скажу, что заметил тебя еще в школе и решил проследить.

— Свет сияет на праведника, и на правых сердцем — веселие. Радуйтесь, праведные, о Господе и славьте память святыни Его!
Голоса стихли под сводами церкви, эхом отражаясь в сердцах прихожан. Благочестивые улыбки на их лицах говорили о том, что пение, как и полагается, гармонировало с их душевными помыслами.
— Мир вам, — закончил служение преподобный Роберт, и прихожане потянулись к выходу.
Минерва, дочь преподобного, тут же вскочила со своего излюбленного места в первом ряду и бросилась к отцу. Ей не терпелось поделиться, что сегодня она спела совсем без запинки. Вот папа будет ею гордиться!
Семья Макгонагаллов жила в самой северной точке Шотландии. Преподобный Роберт с женой Изабель и маленькой Минервой («Что за диковинное имя! — удивлялись люди, познакомившись с весьма наблюдательной и серьёзной для своих лет малышкой. — Что оно означает?») жил на побережье Северного моря в скромном доме пастора возле самой церкви. Его приход составляли благочестивые люди, скромные и добрые. Они проводили время в работе и молитвах, а по воскресеньям спешили в церковь — петь псалмы и слушать мудрые проповеди пастора Роберта. Тот, в свою очередь, не забывал навещать больных, беспокоился о бедных и посещал школы с заботой о воспитании младшего поколения. Минерва часто следовала за отцом, черпая в его словах мудрость, и уже слыла не по годам смышлёной.

— Почему мама не ходит к ручью стирать вместе с остальными женщинами? — спрашивала Минерва у отца.
— Ей лучше наедине со своими мыслями, — тепло улыбаясь, отвечал он.
— Почему мама почти не улыбается? — задавала вопрос Минерва и видела, как в глазах отца тускнеют искорки.
— Она тоскует по своим родным, с которыми пришлось расстаться, — чуть вздыхал отец и крепче сжимал руку Минервы в своей большой ладони.
Иногда Минерва слышала, как мама с кем-то разговаривает. Но когда входила в дом, та молчала, а собеседника нигде не было видно. Минерва и сама иногда в ночи вела беседы с Господом, читая молитвы, как учил отец, но матери будто бы кто-то отвечал. Не могла же она всё выдумать? Но и рассказать отцу тоже боялась.

Погожий солнечный денёк не предвещал ничего необычного. Минерва шла к церкви, чуть размахивая корзинкой с собранным для отца обедом: парой отварных яиц и караваем домашнего хлеба. Тонкие туго заплетённые косы развевались от быстрого шага — нужно было успеть, пока обед не остыл.
Церковь встретила Минерву гостеприимно распахнутыми дверями, но вход в комнату пастора располагался с торца здания, и девочка направилась прямиком туда. Когда Минерва зашла за угол, взору открылась привычная картина: небольшой хвойный лесок поодаль и часть кладбища, что располагалось за церковью.
И в следующее мгновение случилось сразу несколько удивительных, странных и пугающих событий. Откуда ни возьмись прямо из стены церкви, преграждая путь, выплыла полупрозрачная фигура. Минерва от неожиданности вскрикнула и, словно защищаясь, выставила руки вперёд. Из корзинки с папиным обедом выпорхнули две белоснежные курицы и с громким кудахтаньем разбежались в разные стороны. От удивления и неожиданности Минерва не удержалась на ногах и упала, больно ушибившись.
Взглянув снизу вверх на красивую жемчужно-белую, немного просвечивающую женщину, парящую в нескольких дюймах над землёй, Минерва сразу же подумала об ангеле. Быть может, Господь прислал ей весть в ответ на её молитву или послал благословение? Тогда более объяснимо было бы чудо, которое только что произошло на её глазах, когда два сваренных вкрутую яйца превратились вдруг в живых кур. Вероятно, в присутствии ангела и не такие чудеса могли случаться.