Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

С приходом ноября ветер, бушевавший все начало осени, наконец-то утих, на его место пришел загадочный туман, каждые утро и вечер укутывавший горы близ Хогвартса невесомой периной. Зрелище было прекрасным, но, казалось, таило в себе какую-то угрозу. Подобно погоде, нечто похожее установилось и в замке: шумные ссоры лордов Гриффиндора и Слизерина прекратились — по крайней мере, на время, сменившись долгожданным затишьем. Судя по всему, они заключили перемирие — и хотя оно выглядело хрупким и обманчивым, леди Хельга была рада и этому. Ей до смерти надоело постоянно разрываться между старыми друзьями, к каждому из которых она питала равное уважение, надоело пресекать выходки воюющих друг с другом учеников лордов и бесконечно взывать к благоразумию самих Мастеров. Она предчувствовала, что долго эта вожделенная пора мира и спокойствия не продлится, но старалась держать это на самом краешке воображения. Пока что все было хорошо. Не так, как когда-то, но все-таки неплохо. Баронесса Рейвенкло была по-прежнему погружена в свои грустные мысли, однако вид имела уже не такой мрачный. Она словно встряхнулась, приободрилась и расправила плечи. Если для Хельги туман, сгустившийся над замком, был предвестником бури, то Ровена словно старалась разглядеть в нем надежду на что-то очень сокровенное.

Старые тревоги сменились для леди Хельги новой, не менее острой. Леди Ровена сказала чистую правду — дела у Белуса действительно шли из рук вон плохо. Подопечные баронессы Рейвенкло открыто указывали молодому учителю на ошибки, не стесняясь его статуса. Вообще-то обычно они были тихими, прилежными и почтительными, но, чувствуя свою правоту и негласную поддержку наставницы, на каждом занятии засыпали Белуса вопросами, предназначенными лишний раз доказать слабость его знаний. «Барсучки» ни словом не обмолвились на его счет, но это так сильно напоминало солидарность, что леди Хельга забеспокоилась. Ее воспитанники всегда стояли друг за друга горой, и чем больше было поводов для нагоняя кому-нибудь из них, тем сильнее сплачивались вокруг него товарищи. Так они поступили и сейчас. Однако если рейвенкловцы просто жаловались, то ученики лорда Салазара откровенно издевались над преподавателем. Они приходили к нему на занятия только за тем, чтобы осыпать едкими насмешками, нисколько не боясь последствий. Белус старался держаться невозмутимо, но все чаще и чаще покидал аудиторию бледным. Слизеринцы с каждым днем становились все развязнее. Мастер, очевидно, одобрял их. И на его сторону встали бы многие.

Только гриффиндорцы не выказывали никакого недовольства — просто потому, что учеба как таковая вообще не находилась в сфере их интересов. Куда больше буйным питомцам лорда Годрика нравилось устраивать между собой дуэли и возиться с оружием, этим-то они и занимались большую часть своего времени. Магические науки — а уж тем более перемещение на небосводе каких-то там светящихся точек — проходили мимо них, не вызывая ни интереса, ни, соответственно, протеста против того, кто этот интерес удовлетворить не мог.

Было и еще кое-что.

У самой Хельги возникло к Белусу Бардену какое-то новое, неудобно сильное чувство. Она убеждала себя, что не испытывает и не может испытывать к молодому человеку ничего, кроме материнской привязанности, это так понятно и естественно после стольких лет наставничества. Естественно, что сейчас, когда у него все идет наперекосяк, ей хочется поддержать его. Не более и не менее. Ничего, кроме этого, и быть не могло.

Но постепенно Хельга стала замечать за собой, что ищет встреч с Белусом, что хочет говорить с ним все чаще и чаще, что у нее вызывают злость насмешки над ним. Она поймала себя на том, что ей нравится смотреть на него — просто смотреть. Нравились его волнистые, пшеничные волосы, его глаза, его голос и улыбка.

«Тише, старая дура, — осаживала себя Хельга, невольно краснея при мысли о том, что разглядывает его как мужчину. — У молодого человека всегда есть на примете молодая леди, а ты… Просто курам на смех!»

И все же леди Хельга ничего не могла с собой поделать: она говорила с ним, улыбалась ему — не замечая, что улыбка ее становится все более и более смущенной — и чувствовала себя на седьмом небе, если ловила его улыбку в ответ. Как ни ругала Хельга саму себя, она то и дело ловила себя на том, что ее тянет прикоснуться к Белусу — положить руку на плечо, как будто невзначай стиснуть запястье. Когда ей показалось, что леди Ровена стала замечать эти «случайные» прикосновения, она едва не пришла в ужас: не хватало еще выставить себя ополоумевшей старухой, пристающей к мальчишке! Баронесса Рейвенкло, если ей случалось увидеть, как леди Хельга смотрит на Белуса или смеется над его неловкими шутками, полувопросительно поднимала брови. Она задумчиво смотрела на них, а госпожа Хаффлпафф внутренне сгорала от стыда. Особенно неловко вышло как-то промозглым ноябрьским вечером, когда Белус отчитывался по поводу неприятного инцидента на одном из занятий.

— Они украли и спрятали линзы из двух моих приборов, лорд Годрик, и теперь я не могу проводить полноценные астрономические наблюдения. Заставьте их вернуть линзы, иначе я просто не смогу работать.

— Говорил я тебе, парень, что одной учености мало будет, — вздохнул Гриффиндор, запуская пятерню в густую седеющую бороду. — Нужно еще заставить уважать себя и стать для них авторитетом.

Леди Хельга, все это время не сводившая с Белуса глаз, вдруг рассмеялась.

— Прекрасная история, мой дорогой! Ты всегда так метко подмечаешь любопытные и смешные детали, это делает честь твоей наблюдательности.

— Хельга, да что с тобой такое? — лорд Годрик уставился на нее с нескрываемым удивлением. — Что здесь смешного?

Белус сжал губы, будто злясь на себя за то, что не выдал действительно смешной истории.

— Извините, — Хельга почувствовала, как кровь с жаром бросилась ей в лицо. Она не слышала ни слова из того, что Белус говорил Годрику. — Я сегодня что-то витаю в облаках и никак не могу спуститься на землю.

Она сконфуженно улыбнулась Гриффиндору и поспешила оставить их вдвоем.

Хотя ничего такого больше не повторялось, леди Хельга не переставала корить себя за легкомысленность. Она вела себя, как незрелая девица! Не очень-то это пристало женщине ее лет и положения, матери десяти взрослых сыновей и наставнику ватаги одаренных ребят. Да самая юная девчонка среди ее «барсучков», наверное, смотрится серьезнее и степеннее, чем она! Леди Хельга приказывала себе оставить это ребячество и вспомнить о долге, о том, что ей пристало делать, а что — нет. Но вместо долга ее почему-то мучило совсем другое — беспокойство, что у Белуса и впрямь есть в сердце некая молодая леди, о которой он грезит ночами и к которой рано или поздно вернется. От этого становилось тяжело. Она решила избегать его, чтобы избавить себя от недопустимых мыслей и вернуться в прежнее состояние.

Однако ей не всегда удавалось справиться с собой. Леди Хельга пересекалась с ним в коридорах, и все чаще видела его бледным и расстроенным. В такие дни она становилась рассеянной, печальной и в замешательстве понимала, что даже «барсучки» отходят для нее на второй план. Хельга знала причину его подавленности и больше всего на свете хотела бы встать на его защиту, заставить всех уважать его, несмотря ни на что, уважать, потому что он — необыкновенный… Но она прекрасно понимала, какими глазами на нее будут смотреть Ровена и лорды, и при одной мысли об этом ее обдавало жаром стыда. Она не могла переступить через собственные заповеди. Честность во всем и до конца, как бы ни было трудно — разве не этому она всегда учила «барсучков»? Каково это будет — обмануть их, причем обмануть в лучших чувствах? Леди Хельгу внутренне передергивало от этого. Она останется верна себе. И поэтому все, что ей оставалось — втайне надеяться, что все наладится… и как-то переживать дни, когда грусть Белуса Бардена передавалась и ей.

Апофеоз наступил неожиданно.

В один из таких дней к ней подошел лорд Салазар с лицом, не предвещавшим ничего хорошего. Леди Хельга поняла, что пришло время того, чего она боялась, но подспудно ожидала. Он пригласил ее в свое подземелье, и Хельга, ненавидевшая сырые стены и полутемные коридоры, на этот раз покорно последовала за ним, словно наказанный подросток.

Они говорили очень долго. Наверх она поднялась бледной и усталой. Хельга ожидала этого разговора, но дался он ей гораздо труднее, чем можно было предположить. Она поняла, что последняя черта перейдена, и выбора ей не остается. Из волшебной палочки, которую она машинально достала из кармана мантии и стиснула, будто ища в ней поддержки, посыпались красные и золотые искры. Судьба Белуса Бардена, преподавателя астрономии, была решена.