Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

— Недаром речью одарен, мой сокол быстрокрылый,

Снеси письмо, а с ним поклон

Моей подруге милой!

— Я рад снести ей письмецо

По твоему приказу.

Но как мне быть? Ее в лицо

Не видел я ни разу.

— Легко ты милую мою

Отыщешь, сокол ясный.

Среди невест в ее краю

Нет более прекрасной…

Леди Хельга Хаффлпафф отложила садовый совок и невольно залюбовалась своей работой: ровный ряд молодых, недавно завязавшихся, молочно-белых паффподов сверкал в солнечном луче совсем как свежевыпавший снег. За этой партией леди Хельга ухаживала с особым тщанием — это был новый сорт, ранее ей незнакомый, но обещавший весьма и весьма интересные результаты. Приславший семена Арлан Хор писал, что, несмотря на все его старания, эти новые паффподы никак не желают прорастать под его началом — то ли почва по каким-то причинам кажется им некомфортной, то ли ему не хватает умения обращаться с ними. Арлан когда-то учился в Доме Хаффлпафф, и в его лице Мастер обрела своего самого фанатичного соратника в деле травологии. Леди Хельга в тот же вечер с удовольствием взялась за работу и обнаружила, что этот сорт и впрямь отличается от обычных паффподов. В первую очередь — кропотливостью ухода, так нехарактерной для таких растений, но леди Хельгу это только радовало: с юности ей нравились сложные задачки, требующие сложных решений. Теперь, к концу августа, стало очевидно, что справилась она прекрасно — паффподы вышли на славу и обещали превзойти размерами все, когда-либо виденные. Осталось только немного разрыхлить землю у корней, чтобы они могли вдоволь питаться тем, чем угощает растения хорошая добрая почва. Леди Хельга снова взялась за совок.

— Придет с подругами она —

Их двадцать и четыре.

Нет счету звездам, а луна

Одна в полночном мире.

Мою подругу ты найдешь

Меж дев звонкоголосых

По гребням, что сверкают сплошь

В ее тяжелых косах…

За работой в саду леди Хельга всегда мурлыкала эту старинную балладу, которую они с братьями и сестрами любили петь в детстве у костра или во время прогулок по лесу. Ближе к финалу горло немного сдавливало — грустный конец расстраивал ее и сейчас, спустя столько лет. Она напевала мягким, грудным голосом, улыбаясь или хмурясь, пока ее ловкие, немного загрубелые руки копали, подрезали, поливали или подвязывали. Растения вокруг нее словно впитывали любовь и труд своей хозяйки и старались выйти настоящим великолепием. Ну, вот и все. Готово. Последний штрих — несколько простеньких защитных заклинаний, спасающих от сильного ветра, ливня, града и паразитов. Леди Хельга потянулась за волшебной палочкой, прокручивая в голове давно доведенные до автоматизма формулы.

— Тебе я должен передать

Короткое посланье.

Твой друг не в силах больше ждать

И молит о свиданье.

— Для друга прядь моих кудрей

Возьми, о сокол ясный.

Я шлю кольцо с руки моей

И встретиться согласна.

Пусть ждет в четвертой из церквей

Шотландии прекрасной!

Вот. Теперь осталось только ждать, когда они окончательно созреют и разродятся чудесными бобами. В этом году урожай будет солидным, хватит до следующего лета.

К отцу с мольбой пошла она, склонилась у порога.

— Отец, мольба моя — одна!

Исполни ради бога!

— Проси, проси, родная дочь, —

Сказал отец сурово.

— Но выкинь ты из сердца прочь

Шотландца молодого!

В светлицу тихую пошла

Красавица с поклоном,

На ложе девичье легла

С протяжным, тихим стоном.

Весь день, печальна и бледна,

Покоилась в постели,

А ночью выпила она

Питье из сонных зелий…

Леди Хельга убрала палочку за пазуху, вытерла лоб и поднялась на ноги. Поясница тут же отозвалась короткой болью, и она поняла, что уже постарела. В медовых кудрях, по-прежнему слишком свободолюбивых и доставшихся в наследство всем ее сыновьям, уже просматривалась седина, поступь стала тяжелой, а морщины на лбу больше не разглаживались, стоило только улыбнуться. Что и говорить, вздыхала иногда леди Хельга, прожитых лет не вернешь. А как быстро они пронеслись! Давно ли она, шестнадцатилетняя, выходила замуж по отцовской указке, давно ли впервые взяла на руки собственное новорожденное дитя и расплакалась от счастья, давно ли мирила и утешала своих малышей в их детских горестях, встречала их отца из его бесконечных походов, начинала Хогвартс, набирала первых учеников? Кажется, будто всему этому лишь год, от силы — два, а на самом деле ее мальчики уже давно взрослые мужчины, имеющие своих детей — сыновья не делились с ней подробностями сердечных дел, но о рождении внуков оповещали регулярно — а ученики сменили несколько поколений. Каждый из них находил в ее Доме не только храм познаний, но и настоящий семейный уют — для Хельги эта вторая составляющая с самого начала была гораздо важнее первой. Она всегда любила детей, в своих «барсучках» — как любовно называли в Доме Хаффлпафф учеников — не чаяла души, и постоянное участие в их жизни дарило ей чувство гармонии и полного счастья. Ее собственные сыновья выросли слишком быстро — леди Хельга и глазом не успела моргнуть, как они отправились вслед за своим отцом, за море, воевать и покорять, и в их жизни уже не было места для матери. Ни один из них не пошел по ее стопам. Хельга смирилась с этим, но порой на нее накатывала тоска, сильнее которой человек, сколь могущественен он ни был, испытывать не может — тоска по крови от крови, по плоти от плоти своей. Младшие иногда еще посылали ей весточки, и каждый раз эти краткие послания становились для нее настоящим праздником. От старших новостей не было, но леди Хельга сердцем чувствовала, что они живы и с ними все хорошо, а значит, беспокоиться не о чем. И хотя она помнила всех их крошечными мальчуганами, гоняющими по двору кур, или размахивающими игрушечными деревянными мечами, или ревущими над содранными корой коленками, они давно уже были взрослыми мужчинами и суровыми воинами. Хельга понимала это головой, но сердцем рвалась в то время, когда их можно было держать на руках и петь им колыбельные, когда они прижимались к ней и не имели ничего против поцелуя перед сном.

Этого уже не вернуть, но зато у нее есть «барсучки», которых столькому нужно научить, и стольким не хватает заботы. Хельга действительно любила их как родных детей, и они были ей под стать — добродушные, верные, привязчивые. Рядом с ними она вновь чувствовала себя юной, полной сил и зеленого любопытства. В Хогвартсе Хельга Хаффлпафф заново обрела дом, став матерью сразу для сотен детей, которым передавала не только знания, но и старалась воспитывать людьми с большой буквы — честными, трудолюбивыми, горой стоящими друг за друга. Сильное сердце непобедимо — таким был ее девиз, под этой эгидой жил ее Дом. Разве это не главное? Разве это когда-нибудь не оправдывало себя?

Погруженная в свои мысли, леди Хельга очнулась только тогда, когда Карл, ручной ворон баронессы Рейвенкло, похлопал крыльями над ее головой и уронил ей на колени кусок пергамента. Леди Хельга встрепенулась, взяла пергамент и, кивнув Карлу (умная птица с достоинством задрала голову и поспешила вернуться к своей хозяйке), пробежала глазами по аккуратным, безукоризненно-ровным строкам:

«Гость прибудет с минуты на минуту. Поспеши, будет неловко, если ты опоздаешь. Р.»

Хельга улыбнулась: даже в посланиях близкому другу Ровена оставалась верной себе, сохраняя некоторую долю официальной сухости. Такой она была всегда, с молодых лет, серьезная ученая дама. Но улыбка быстро сменилась озабоченностью, стоило леди Хельге посмотреть на солнце. Она опять забыла о времени, самозабвенно занявшись грядками. Любимое занятие ест часы за обе щеки, напоминала она своим подопечным, сама раз за разом попадая в ловушку этого правила. Придется поспешить, нужно еще привести себя в порядок. Впрочем, оглядев себя, леди Хельга решила не тратить на это время: на мантии пятен как будто не наблюдается, заплатанную шляпу можно оставить здесь, а руки сполоснуть с помощью волшебной палочки. К тому же, прибудет ее прежний ученик, а, стало быть, формальности ни к чему. Да и кого ей стесняться? Только Салазар насмешливо поднимет брови при виде ее «садовой» мантии, да Ровена, леди с головы до пят, подожмет губы. Хельга и не думала сердиться на них: лорд Слизерин никогда не отличался добродушным нравом, а леди Ровена сама не своя с тех пор, как Елена отправилась учиться во Францию. Баронесса Рейвенкло держалась строго и собранно, ничем не выказывая своих переживаний, но Хельга знала ее слишком давно, и отчетливо видела в светло-голубых глазах страдание. Это ее удивляло: одно дело — тревога за любимое чадо, впервые покинувшее родительское гнездо, и другое — такая непреходящая острая боль. Неужели Ровена столь чувствительна? Или они поссорились? Леди Хельга хотела расспросить ее, но деликатность не позволяла ей вторгаться в столь личное, а сама леди Рейвенкло привычки делиться наболевшим не имела никогда.

Леди Хельга решила оставить этот вопрос на потом и поспешила в замок.

* * *

— Я не слишком опоздала?

— Всего на несколько минут, — ответил густой бас. — Пришлось развлекать гостя своими силами, Хельга.

Так и есть: все уже ждали ее. Лорд Годрик, огромный, уже заметно оплывший, с буйной огненно-рыжей копной, восседал в своем любимом кресле спиной к камину и приветливо улыбался леди Хельге. Лорд Салазар, недавно отрастивший аккуратную бородку, в длинной черной мантии пристроился у камина, облокотившись о подставку. Леди Ровена, с убранными наверх густыми черными косами, сидела по правую руку от Гриффиндора и вела любезную беседу с молодым человеком в запыленной дорожной мантии. Хельге хватило одного взгляда на его встрепанную, пшеничного цвета шевелюру, тонкое лицо и синие глаза, чтобы сердце радостно подпрыгнуло в груди:

— Белус Барден! — она ласково улыбнулась и протянула к нему руки. — Здравствуй, мой милый!

Молодой человек залился краской и вскочил на ноги, намереваясь, по-видимому, обнять наставницу, но, перехватив строгий взгляд баронессы Рейвенкло, остановился, отвесил, помешкав, учтивый поклон и приложился губами к руке леди Хельги.

— Добрый день, госпожа Хаффлпафф, — церемонно произнес он, почему-то краснея еще сильнее. — Весьма рад нашей встрече.

Хельга усмехнулась.

— Хорошие манеры — залог успеха юного мага. Я сама учила тебя этому, но сейчас брось эти штучки, воспитанный ты кавалер, и давай поприветствуем друг друга как полагается.

Она крепко обняла старого ученика и расцеловала в обе щеки. Гриффиндор расплылся в широкой улыбке. Слизерин насмешливо повернул голову, а леди Ровена с бесконечно терпеливым выражением ждала, когда сможет продолжить прерванный разговор. Что до Белуса Бардена, то он был уже не просто красным, а пунцовым. Округлое гладкое лицо выражало крайнюю степень смущения, но глаза счастливо сияли. Наконец леди Хельга отпустила его и отступила на несколько шагов, разглядывая молодого человека.

— Четыре года, — сказала она, улыбаясь почти растроганно. — Всего четыре года назад ты покинул школу, но узнаю я тебя уже с трудом. Совсем взрослый мужчина! И все равно — мой барсучок, хоть двадцать четыре тебе, хоть сто четыре! Чем ты занимался? Как жил? И что…

— Хельга, как бы у нашего юного друга не помутилась в голове от восторга, в который ты его привела, — усмехнувшись, вмешался лорд Салазар. — А ведь он собирался обсудить с нами очень серьезный вопрос.

— Что ж, ты прав, — леди Хельга с прежней улыбкой не сводила с Белуса глаз. — Прости старушку, мой милый, я совсем тебя замучила.

— Нисколько, госпожа Хаффлпафф, — пробормотал юноша, застенчиво опустив глаза.

— Итак, мы обсуждали… — деликатно напомнила баронесса Рейвенкло, складывая руки на коленях. Ее породистый тонконосый профиль казался в полумраке совершенным изваянием.

— Как я и сообщал в письме, я хочу попросить место преподавателя в Хогвартсе, — сказал Белус, выпрямляясь на стуле. — Вы рассматривали мою кандидатуру…

— Ты хорошо подумал? — леди Хельга украдкой обвела вопросительным взглядом других основателей, будто ожидала получить ответ от них. — Уверен, что тебе это подойдет? Ты еще так молод, мой мальчик.

— Я уже обрисовала мастеру Бардену обязанности преподавателя, — произнесла баронесса. — И он заверил меня, что прекрасно к ним готов. Хельга, господин Барден учился у тебя, ты знаешь его лучше всех нас, и нам необходима твоя характеристика, чтобы понять, можно ли доверить ему эту работу.

— Белус в высшей степени достойный юноша, трудолюбивый и добросовестный, — леди Хельга чуть приосанилась, поскольку это были ее ученик и чистая правда. — Он никогда не подводит тех, кто поручил ему что-либо. Таким он был, пока учился у меня, и, уверена, таким остался и сейчас.

Белус жарко покраснел и снова потупил взгляд. Леди Рейвенкло смотрела на него оценивающе, словно взвешивала слова леди Хельги на внутренних весах.

— Хочешь сказать, нам на редкость повезло, что молодой человек обратил свой взор на нашу скромную обитель? — снисходительно улыбнулся лорд Салазар. — Я уже имею некоторое представление о его талантах, но вот о его учености я еще ничего не слышал.

— Я весьма преуспел в астрономии, — тихо ответил Белус, на секунду встретившись глазами со Слизерином. — И могу многому научить детей.

Леди Хельга немало удивилась. Хотя моральные качества молодого Бардена она оценивала очень высоко, о чем открыто заявила остальным, он, учась в Хогвартсе, был, как и все «барсучки», ее любимым, но не особенно старательным учеником. Науки давались ему нелегко. Даже гербология, к которой он испытывал недюжинный интерес, шла через пень-колоду. Поэтому для леди Хаффлпафф стало сюрпризом его желание вступить на учительскую стезю, и, сказать правду, она все еще пребывала в растерянности. Белус прекрасный юноша, но выйдет ли из него такой же прекрасный наставник? Неужели он и впрямь стал за эти четыре года ученым мужем и жаждет теперь делиться знаниями?

— Одной учености мало, чтобы учительствовать, парень, — заметил лорд Годрик, глядя на Белуса с сомнением. — Можешь ли ты быть авторитетом для молодой поросли? Я так погляжу, у тебя самого еще молоко на губах не обсохло.

— Говори прямо, Годрик: ученость, на твой взгляд, не нужна вовсе, — заметил Слизерин, подкручивая черную бородку. — Достаточно заучить пару-тройку заклятий и носиться по замку, раскидывая их по сторонам, как делают твои учащиеся, не так ли?

— Не зли меня, — угрожающе отозвался Гриффиндор, приподнимаясь в кресле. Леди Хельга напряглась: так обычно и начинались их стычки, в последнее время случавшиеся все чаще и чаще. — Я ведь не жалуюсь целыми днями на твоих змей, которые только и знают, что подстрекать и провоцировать. Неужто у наставника научились?

— Довольно, — не выдержала леди Ровена, и мужчины умолкли, отвернувшись друг от друга. Леди Хельга раздосадовано вздохнула: ей не нравилось, что лорды выносили свои размолвки на всеобщее обозрение.

— Я буду очень стараться, лорд Гриффиндор, — почтительно ответил юноша. — Я смогу воздействовать на юных, поскольку сам недавно был им и помню, что это значит.

Леди Хельга подняла брови: ай да мальчик! Против этого трудно что-либо возразить. Даже Салазар и тот промолчал, только хмыкнул и отвел глаза.

— Ну, хотелось бы верить, — вздохнул лорд Годрик, поглубже разваливаясь в кресле. Его мрачный взгляд на секунду метнулся к Слизерину.

Точку в разговоре поставила леди Ровена.

— От себя могу добавить, что вы предложили свои услуги весьма вовремя: я как раз подумывала оставить пост преподавателя астрономии. Если вы считаете, что полностью готовы к этому, то я не имею ничего против.

Леди Хельга и лорды уставились на баронессу в изумлении. Она отказывается от ведения дисциплины? Это что-то небывалое. Заметив их взгляды, леди Рейвенкло невозмутимо пояснила:

— Кажется, я взяла на себя слишком много. Оставлю за собой заклинания и руны, у меня есть несколько новинок в этих сферах для моих учеников. Нужно понемногу уступать дорогу молодым, — она устало улыбнулась и выпрямилась, давая этим понять, что разговор окончен. — Возражения есть, господа?

— Пожалуй, нет, — сказал лорд Салазар. — Если вы, дамы, считаете нашего юного друга достойным, я не отважусь спорить с вами. Вы поистине страшны в гневе, — он отвесил обеим насмешливый, но ни чуточки не оскорбительный поклон.

— А что насчет тебя, Годрик? — спросила леди Хельга.

— Пускай остается, — махнул рукой Гриффиндор. — Если он сумеет справиться с моими парнями, я посажу его рядом с собой. Если нет — что ж, его судьба будет незавидной. Слыхал, парень?

— Значит, решено, — баронесса поднялась на ноги и сложила ладони вместе. — Вы приняты, господин Барден. Хельга, я полагаю, честь предоставить нашему коллеге расписание и показать его комнаты лучше всего оказать тебе?

— Разумеется, — леди Хельга просияла. Они приняли его! — Ну, мои поздравления, дорогой Белус. Теперь ты преподаватель.

Молодой человек улыбнулся — неуверенно, но искренне. Казалось, до него еще не совсем дошел смысл происходящего.

— Возлагаем на вас надежды, молодой человек, — лорд Салазар сделал жест в его сторону. — Не подведите наставницу, верящую в вас всецело.

— Никогда, — почти шепотом отозвался Барден.

— Вы приступите к работе через неделю, когда в Хогвартс вернутся ученики, — напомнила леди Рейвенкло. — У вас будет достаточно времени, чтобы освоиться и быть в полной боевой готовности. Желаю успеха, дорогой коллега.

Белус низко поклонился ей.

— Пойдем, мой милый, — леди Хельга под руку повела его за собой. — Я покажу, где отныне ты будешь обретаться.

Он покорно пошел рядом с ней, отчего-то пытаясь спрятать радостную улыбку.

Прошло время, и вот наконец Хогвартс наполнился своими обитателями. Некоторые были огорчены из-за расставания с отчим домом — это свойственно детям во все времена и эпохи — но большинство все-таки радовалось встрече с товарищами и гостеприимным замком. А еще несколько по прибытии явно перевели дух с облегчением: жить среди маглов становилось все не безопаснее. Соседи, а иногда и родные юных колдунов постоянно были начеку и при малейшем подозрении ставили в известность церковь. Закончиться это могло ужасно, в прошлом нескольким ученикам не удалось спастись от безжалостной кары служителей божьих. К счастью, «барсучки» вернулись в полном составе, целые и невредимые к несказанной радости леди Хельги. В честь воссоединения она устроила в гостиной Дома Хаффлпафф грандиозное пиршество, попотчевав подопечных блюдами собственного приготовления — особенно вышли на славу всевозможные пудинги и пирог с ревенем. За общим столом было так уютно и весело, что "барсучки" вместе с наставницей засиделись до глубокой ночи, без устали делясь летними историями и приключениями. Таких историй хватало у каждого, и леди Хельга смеялась от души над проделками учеников — благо, проделки эти были весьма милы и безобидны. Вечер выдался уморительным и теплым. Но в конце концов Мастер — не без сожаления — велела всем идти спать, чтобы завтра, в первый же день, не нахватать предупреждений и выговоров. Немного поворчав, "барсучки" повиновались и разошлись по постелям сытые, сонные и счастливые. Леди Хельга, пожелав каждому хороших сновидений, решила сделать такие посиделки ежегодной традицией. И даже пригласить на будущий год учеников Ровены, Годрика и Салазара. Места хватит всем, а праздничный пир прекрасно объединит всю школу. Определенно им нужно будет это предложить.

На следующее утро начались занятия. Ученики вернулись под крылышко к своим наставникам, и Белус Барден вместе с другими приступил к работе. Его расписание было пока не слишком плотным — во-первых, астрономические изыскания имеют свой распорядок, а во-вторых, его решили не нагружать в первые недели. В этом чувствовалась рука леди Рейвенкло — сравниться с ней в рациональности не было под силу никому. С первого дня своего возвращения в Хогвартс Белус много времени проводил с леди Хельгой, стараясь пересечься с ней при любой возможности. Та была только рада его компании. Приятно было вместе побродить по воспоминаниям, а еще — помочь советом и делом начинающему учителю. Все-таки Белус — ее ученик, и он должен проявить себя достойно в кругу леди Ровены и лордов.

— Если у тебя возникнут трудности, сразу иди ко мне, — напутствовала она Белуса. — Я приму тебя в любое время, дорогой. От моих «барсучков» подвоха можно не ждать, а вот сорванцы Годрика и Салазара сведут с ума кого угодно. Не стесняйся, с ними даже я порой умываю руки.

— Да, мадам, — он опускал глаза и густо краснел. — Большое спасибо, надеюсь оказаться полезным.

Леди Хельга была им горда. Да, он не один из тех надменных высоколобых юнцов, которых берет под крылышко Ровена (и которые, чего греха таить, в этом старательно подражают наставнице) — даже лорд Слизерин порой поражался их знаниям и сообразительности. Однако хорошее сердце, старательность и скромность — отличный пример для детей, считала леди Хельга, а уж этим Белус был наделен в полной мере.

Спустя некоторое время разговоры с ним стали для леди Хельги едва ли не единственной отдушиной. Атмосфера в замке становилась все более и более нерадостной. Хельга сердцем чувствовала грядущие мрачные перемены и ждала, когда первые молнии и гром обрушатся на Хогвартс.

Молодой преподаватель появился не в лучшее время школы. Споры Гриффиндора и Слизерина о маглорожденных учениках стали по-настоящему жестокими и вплотную приблизились к черте, за которой их дружбе грозил конец. Дело дошло до прямых оскорблений, после чего и отношения между их учениками накалились до предела. И те, и другие не успевали освободиться от наказания и тут же влипали в следующее. Но по-настоящему леди Хельге становилось не по себе от того, что их Мастера и не думали как-то останавливать своих подопечных. Она старалась влиять на них, взывая к разуму, но успеха не добилась: при ней юнцы вели себя тихо и скромно, но, стоило только отвернуться, как происходила новая стычка.

— Годрик, почему ты не сделаешь внушение своим? — вопрошала она у Гриффиндора, уперев руки в боки. — Они как с цепи сорвались! Неужели тебе это нравится?

— Змеи провоцируют их, — неизменно отвечал он, хмурясь и скрещивая руки на исполинской груди. — Я не могу приказать парням молча сносить эти гадости. А ты сразу встала на их сторону, Хельга? Наслушалась нытья их мастера? У меня учатся не слабаки, и мне было бы стыдно, если б они не давали отпор.

Разговоры со Слизерином заканчивались тем же, и Хельга поняла, что, пока лорды не придут к согласию, покоя в Хогвартсе можно не ждать. В конце концов она махнула на них рукой, лишь призвала «барсучков» не лезть в разборки гриффиндорцев со слизеринцами, и те, послушные и миролюбивые, пообещали наставнице оставаться в стороне.

Не вмешивалась и Ровена, хотя ее авторитет и холодная невозмутимость могли привести в чувство по крайней мере слизеринцев. Но у баронессы, похоже, сдали нервы: во всяком случае, других объяснений Хельга не находила. Всегда сдержанная и безукоризненно владеющая собой леди Рейвенкло изменилась. Нет, она не пропускала ни одного занятия, добросовестно читала лекции и даже изобрела пару новых заклинаний — ее Экспекто Патронум, которому она научила остальных основателей, произвел на Хельгу неизгладимое впечатление — но весь ее облик утратил былую уверенность. Она стала позволять себе резкие, гневные выпады — и в адрес своих учеников тоже. Конечно, это была сущая безделица, особенно в сравнении с едкими замечаниями Слизерина, часто доводившими до слез, но для Ровены, какой ее знала Хельга, такое было немыслимо. Догадаться о причине этой перемены не составляло труда.

— Ровена, ты получила плохие новости от Елены? — спросила у нее Хельга как-то раз после ужина. В зале они находились практически наедине: ученики разбрелись по гостиным и коридорам, а лорды где-то пропадали (неужели опять ругаются, с тоской и раздражением подумала Хельга). Только три девочки, на вид не старше четырнадцати, за самым дальним столом о чем-то оживленно перешептывались между собой. Наверное, дожидались здесь четвертую подружку или составляли план засады для какого-нибудь смазливого мальчишки. Ровена смотрела поверх них, оперевшись подбородком на сложенные руки, но на самом деле ее взгляд был обращен вовнутрь. Леди Хельга не планировала задавать ей этот вопрос, но что-то внутри подсказало, что это нужно сделать сейчас. Ее очень пугало это отсутствующее, пустое выражение, появляющееся в глазах Ровены все чаще и чаще в последнее время.

Она медленно, будто нехотя, повернула голову к Хельге.

— Хвала небесам, нет. Почему ты так решила?

— Я же вижу, какой ты стала. И какие у тебя глаза. Так может болеть только материнское сердце. Выкладывай-ка начистоту.

В голубых глазах леди Рейвенкло пробежало страдание, но она моментально взяла себя в руки.

— Нет, плохих новостей не приходило, — она чеканила каждое слово, будто зачитывала особенно трудную магическую формулу. — Думаю, все в порядке, но… — губы ее дрогнули. — Я так скучаю по ней, Хельга. Невыносимо.

Она опустила голову, и ее черные косы, роскошные и без единой седой пряди, свесились ей на грудь. Слезы готовы были вот-вот хлынуть у нее из глаз, но усилием воли — Хельга видела это усилие по ее напряженной шее и сжатым губам — она затолкала их глубоко внутрь и заперла на ключ. Замкнутая, несколько нелюдимая леди Рейвенкло никогда не показывала своих чувств — сказывалась сдержанность натуры и воспитание, заставлявшее ее оставаться на высоте даже в самые тяжелые моменты. Леди Хельга подумала, что никогда бы не смогла прятать в себе столько эмоций и переживаний. Она считала, что ране нельзя позволять гноиться — ни на лбу, ни под ним, в мозгах.

— Я проходила через это ровно десять раз, — Хельга печально улыбнулась, подумав, что каждое новое расставание с сыном было не менее болезненным и трудным, чем самое первое, когда она плакала почти без остановки несколько дней подряд. Плакала от шока, а еще — страха того, о чем и так знала в душе: что уже скоро за старшим последуют его братья. И не в ее силах что-то с этим сделать. Все, что она могла — тосковать и надеяться, что когда-нибудь они все-таки к ней вернутся. — Порой самое безжалостное, что могут сделать твои дети по отношению к тебе — так это вырасти.

Леди Рейвенкло молча смотрела на нее спокойным и безнадежным взглядом. У Хельги сжалось сердце.

— Ровена, — она ласково обняла баронессу за плечи, как иногда обнимала тоскующих по родному дому детей. — Ну, что ты, милая? Твоя девочка вернется через несколько месяцев, и какой умницей она будет! Самой сильной волшебницей. И ты будешь ею гордиться. Еще как!

— Да, конечно, она вернется, — отрешенно повторила Ровена, глядя перед собой. Девчонки в конце зала, вскочив на ноги, со смехом умчались в коридор.

— Она вернется и будет тебе помогать, а ты еще совета у нее станешь спрашивать. Иногда, — леди Хельга улыбнулась, давая понять, что шутит. — А сейчас это самое тяжелое время. Кажется, что она покинула тебя навсегда. Но это не так: ты всегда с ней, и она всегда с тобой. Тем более скоро вы увидитесь. И все наладится. Вот увидишь.

Леди Ровена закусила губы и на секунду уткнулась лбом ей в плечо, а Хельге совершенно неожиданно вспомнился один ребенок, который когда-то точно так же прижимался к ней, горька плача и всхлипывая без остановки. Хельга прижимала его тогда к сердцу и шептала, чтобы он не боялся, что она никогда не бросит его одного. Несчастное дитя рыдало до изнеможения, в конце концов его сморил тяжелый, но милосердный сон, и Хельга, закутав его в свою мантию, собственноручно отнесла в спальню. Она сама вытерла слезы тем снежным вечером: у нее болело сердце за этого мальчика.

Леди Рейвенкло, однако, не заплакала; она справилась с собой, как всегда, очень быстро, всего минута, и уже ничего не говорило о том, какая буря бесчинствовала у нее в душе.

— Спасибо, Хельга, — тихо сказала баронесса, выпрямляясь, и, хотя ее глаза не утратили тоскливого выражения, лицо немного посветлело. — Мне… действительно стало легче. В последнее время я немного сдала. Постоянно думаю о ней и… мне очень тяжело.

— Если бы ты не заталкивала все свои чувства внутрь, они бы не действовали на тебя, как яд, отравляя сердце и разум, — сказала леди Хельга с легким укором. — Ты столько мучишь себя вместо того, чтобы выпустить все наружу. Я не враг тебе, Ровена. Можешь делиться со мной всем, чем хочешь.

— Я знаю, — леди Рейвенкло слегка улыбнулась. — Ты с самого начала была мне другом — верным другом. Ни о ком больше я не могу такого сказать. Слишком мало людей, которых можно назвать другом кому бы то ни было, — она вздохнула. — Поэтому позволь мне кое-что тебе сообщить.

— Что угодно, я вся внимание, — Хельга старалась не показывать, насколько ее растрогали слова Ровены о том, что она считает ее своим единственным другом. Из уст баронессы Рейвенкло, образца благородства и чести, такое стоило многого.

— Это насчет Белуса Бардена.

Леди Хельга подняла брови.

— Слушаю.

— Извини, что говорю тебе это, — леди Ровена сложила руки на коленях. — Но дела у него не блестящи. Мои ученики жалуются, что новый преподаватель не слишком силен в своей науке. Они уже не единожды ловили его на ошибках, притом весьма грубых. Салазар тоже обмолвился мне на его счет. Его оценка куда более сурова.

Леди Хельга представила себе, в каких выражениях лорд Слизерин отзывался о Белусе, и, к своему удивлению, почувствовала негодование.

— Почему ты извиняешься? — спросила она у леди Ровены. К негодованию уже добавилась грусть и немного стыда: в конце концов, именно благодаря ей Белус получил место. Разве она не думала, что он еще слишком молод и, к тому же, не может похвастаться тягой к научному изысканию? А теперь, когда его поправляют юнцы, это упрек ей, приведшей в Хогвартс такого учителя.

— Потому что… — баронесса внимательно всмотрелась в ее лицо, словно искала в нем что-то ускользнувшее от взгляда. — Потому что он — твой ученик. Ты… возлагала на него надежды.

— Все в порядке, — леди Хельга улыбнулась, немного вымученно. На душе стало тоскливо, и она не понимала, почему. — Я уверена, что он не обманул меня. Если он сказал, что сведущ в астрономии, значит, сведущ, и причина оплошностей в чем-то другом. Думаю, стоит дать ему еще шанс. Если все пойдет так и дальше, то мне не останется ничего другого, кроме как попросить его оставить пост. А преподавать астрономию будет другой. Например, Хелена, когда вернется. После такой учебы это не составит для нее труда.

Лицо леди Ровены помрачнело.

— Да. Когда она вернется, я поговорю с ней об этом.

Уже вернувшись в свои покои, леди Хельга вдруг подумала, что ни разу за весь их разговор Ровена не назвала дочь по имени.

С приходом ноября ветер, бушевавший все начало осени, наконец-то утих, на его место пришел загадочный туман, каждые утро и вечер укутывавший горы близ Хогвартса невесомой периной. Зрелище было прекрасным, но, казалось, таило в себе какую-то угрозу. Подобно погоде, нечто похожее установилось и в замке: шумные ссоры лордов Гриффиндора и Слизерина прекратились — по крайней мере, на время, сменившись долгожданным затишьем. Судя по всему, они заключили перемирие — и хотя оно выглядело хрупким и обманчивым, леди Хельга была рада и этому. Ей до смерти надоело постоянно разрываться между старыми друзьями, к каждому из которых она питала равное уважение, надоело пресекать выходки воюющих друг с другом учеников лордов и бесконечно взывать к благоразумию самих Мастеров. Она предчувствовала, что долго эта вожделенная пора мира и спокойствия не продлится, но старалась держать это на самом краешке воображения. Пока что все было хорошо. Не так, как когда-то, но все-таки неплохо. Баронесса Рейвенкло была по-прежнему погружена в свои грустные мысли, однако вид имела уже не такой мрачный. Она словно встряхнулась, приободрилась и расправила плечи. Если для Хельги туман, сгустившийся над замком, был предвестником бури, то Ровена словно старалась разглядеть в нем надежду на что-то очень сокровенное.

Старые тревоги сменились для леди Хельги новой, не менее острой. Леди Ровена сказала чистую правду — дела у Белуса действительно шли из рук вон плохо. Подопечные баронессы Рейвенкло открыто указывали молодому учителю на ошибки, не стесняясь его статуса. Вообще-то обычно они были тихими, прилежными и почтительными, но, чувствуя свою правоту и негласную поддержку наставницы, на каждом занятии засыпали Белуса вопросами, предназначенными лишний раз доказать слабость его знаний. «Барсучки» ни словом не обмолвились на его счет, но это так сильно напоминало солидарность, что леди Хельга забеспокоилась. Ее воспитанники всегда стояли друг за друга горой, и чем больше было поводов для нагоняя кому-нибудь из них, тем сильнее сплачивались вокруг него товарищи. Так они поступили и сейчас. Однако если рейвенкловцы просто жаловались, то ученики лорда Салазара откровенно издевались над преподавателем. Они приходили к нему на занятия только за тем, чтобы осыпать едкими насмешками, нисколько не боясь последствий. Белус старался держаться невозмутимо, но все чаще и чаще покидал аудиторию бледным. Слизеринцы с каждым днем становились все развязнее. Мастер, очевидно, одобрял их. И на его сторону встали бы многие.

Только гриффиндорцы не выказывали никакого недовольства — просто потому, что учеба как таковая вообще не находилась в сфере их интересов. Куда больше буйным питомцам лорда Годрика нравилось устраивать между собой дуэли и возиться с оружием, этим-то они и занимались большую часть своего времени. Магические науки — а уж тем более перемещение на небосводе каких-то там светящихся точек — проходили мимо них, не вызывая ни интереса, ни, соответственно, протеста против того, кто этот интерес удовлетворить не мог.

Было и еще кое-что.

У самой Хельги возникло к Белусу Бардену какое-то новое, неудобно сильное чувство. Она убеждала себя, что не испытывает и не может испытывать к молодому человеку ничего, кроме материнской привязанности, это так понятно и естественно после стольких лет наставничества. Естественно, что сейчас, когда у него все идет наперекосяк, ей хочется поддержать его. Не более и не менее. Ничего, кроме этого, и быть не могло.

Но постепенно Хельга стала замечать за собой, что ищет встреч с Белусом, что хочет говорить с ним все чаще и чаще, что у нее вызывают злость насмешки над ним. Она поймала себя на том, что ей нравится смотреть на него — просто смотреть. Нравились его волнистые, пшеничные волосы, его глаза, его голос и улыбка.

«Тише, старая дура, — осаживала себя Хельга, невольно краснея при мысли о том, что разглядывает его как мужчину. — У молодого человека всегда есть на примете молодая леди, а ты… Просто курам на смех!»

И все же леди Хельга ничего не могла с собой поделать: она говорила с ним, улыбалась ему — не замечая, что улыбка ее становится все более и более смущенной — и чувствовала себя на седьмом небе, если ловила его улыбку в ответ. Как ни ругала Хельга саму себя, она то и дело ловила себя на том, что ее тянет прикоснуться к Белусу — положить руку на плечо, как будто невзначай стиснуть запястье. Когда ей показалось, что леди Ровена стала замечать эти «случайные» прикосновения, она едва не пришла в ужас: не хватало еще выставить себя ополоумевшей старухой, пристающей к мальчишке! Баронесса Рейвенкло, если ей случалось увидеть, как леди Хельга смотрит на Белуса или смеется над его неловкими шутками, полувопросительно поднимала брови. Она задумчиво смотрела на них, а госпожа Хаффлпафф внутренне сгорала от стыда. Особенно неловко вышло как-то промозглым ноябрьским вечером, когда Белус отчитывался по поводу неприятного инцидента на одном из занятий.

— Они украли и спрятали линзы из двух моих приборов, лорд Годрик, и теперь я не могу проводить полноценные астрономические наблюдения. Заставьте их вернуть линзы, иначе я просто не смогу работать.

— Говорил я тебе, парень, что одной учености мало будет, — вздохнул Гриффиндор, запуская пятерню в густую седеющую бороду. — Нужно еще заставить уважать себя и стать для них авторитетом.

Леди Хельга, все это время не сводившая с Белуса глаз, вдруг рассмеялась.

— Прекрасная история, мой дорогой! Ты всегда так метко подмечаешь любопытные и смешные детали, это делает честь твоей наблюдательности.

— Хельга, да что с тобой такое? — лорд Годрик уставился на нее с нескрываемым удивлением. — Что здесь смешного?

Белус сжал губы, будто злясь на себя за то, что не выдал действительно смешной истории.

— Извините, — Хельга почувствовала, как кровь с жаром бросилась ей в лицо. Она не слышала ни слова из того, что Белус говорил Годрику. — Я сегодня что-то витаю в облаках и никак не могу спуститься на землю.

Она сконфуженно улыбнулась Гриффиндору и поспешила оставить их вдвоем.

Хотя ничего такого больше не повторялось, леди Хельга не переставала корить себя за легкомысленность. Она вела себя, как незрелая девица! Не очень-то это пристало женщине ее лет и положения, матери десяти взрослых сыновей и наставнику ватаги одаренных ребят. Да самая юная девчонка среди ее «барсучков», наверное, смотрится серьезнее и степеннее, чем она! Леди Хельга приказывала себе оставить это ребячество и вспомнить о долге, о том, что ей пристало делать, а что — нет. Но вместо долга ее почему-то мучило совсем другое — беспокойство, что у Белуса и впрямь есть в сердце некая молодая леди, о которой он грезит ночами и к которой рано или поздно вернется. От этого становилось тяжело. Она решила избегать его, чтобы избавить себя от недопустимых мыслей и вернуться в прежнее состояние.

Однако ей не всегда удавалось справиться с собой. Леди Хельга пересекалась с ним в коридорах, и все чаще видела его бледным и расстроенным. В такие дни она становилась рассеянной, печальной и в замешательстве понимала, что даже «барсучки» отходят для нее на второй план. Хельга знала причину его подавленности и больше всего на свете хотела бы встать на его защиту, заставить всех уважать его, несмотря ни на что, уважать, потому что он — необыкновенный… Но она прекрасно понимала, какими глазами на нее будут смотреть Ровена и лорды, и при одной мысли об этом ее обдавало жаром стыда. Она не могла переступить через собственные заповеди. Честность во всем и до конца, как бы ни было трудно — разве не этому она всегда учила «барсучков»? Каково это будет — обмануть их, причем обмануть в лучших чувствах? Леди Хельгу внутренне передергивало от этого. Она останется верна себе. И поэтому все, что ей оставалось — втайне надеяться, что все наладится… и как-то переживать дни, когда грусть Белуса Бардена передавалась и ей.

Апофеоз наступил неожиданно.

В один из таких дней к ней подошел лорд Салазар с лицом, не предвещавшим ничего хорошего. Леди Хельга поняла, что пришло время того, чего она боялась, но подспудно ожидала. Он пригласил ее в свое подземелье, и Хельга, ненавидевшая сырые стены и полутемные коридоры, на этот раз покорно последовала за ним, словно наказанный подросток.

Они говорили очень долго. Наверх она поднялась бледной и усталой. Хельга ожидала этого разговора, но дался он ей гораздо труднее, чем можно было предположить. Она поняла, что последняя черта перейдена, и выбора ей не остается. Из волшебной палочки, которую она машинально достала из кармана мантии и стиснула, будто ища в ней поддержки, посыпались красные и золотые искры. Судьба Белуса Бардена, преподавателя астрономии, была решена.

Леди Хельга понимала, что последнюю точку придется ставить ей. От этой мысли в груди у нее словно сгустился ледяной клубок, который становился все больше с каждой минутой откладывания решающего разговора с Белусом.

Вывод был прост: ей оставалось одно, и это одно нужно сделать, пока остаются силы и голос разума превыше тех неудобных чувств, которые она испытывала к нему. Леди Хельга вызвала его к себе, пытаясь заглушить внутреннюю боль мыслями о благе Хогвартса. Так будет лучше для школы. Значит, так тому и быть.

Он поднялся к ней после ужина, когда все занятия закончились, и замок заметно опустел. Хельга хотела поговорить с ним с глазу на глаз, чтобы никто не мог вмешаться или отвлечь. Ей и так потребовалось напрячь все душевные силы, чтобы заставить себя сделать это, ни к чему еще внешнее раздражение. Она поприветствовала его кивком, он, словно обескураженный таким холодным приемом, безнадежно опустил плечи и сел в предложенное кресло, напряженно упершись подбородком на большие пальцы сцепленных в замок рук.

— Белус, — Хельга вдруг поняла, что дороже этого имени для нее слова нет. Только, может, Хогвартс, но даже он сейчас отодвинулся на задний план. Пораженная таким открытием, она запнулась и растерянно уставилась на ковер. От разгоревшейся внутри битвы закружилась голова: одна ее часть готова была запеть, другая в ужасе отгораживалась от всего. Колоссальным усилием воли она взяла себя в руки и продолжила: — Ты ведь понимаешь, почему я вызвала тебя сюда?

Он кивнул, не меняя позы. Лицо у него было бледным и измученным, под глазами темнели круги, светлые волосы в беспорядке падали на лицо. Леди Хельга подумала, что даже в таком виде он необычайно красив. И тут же себя отругала.

— Мне тяжело говорить тебе это, — она с трудом сдержалась, чтобы не назвать его «мой милый». — Но тобой очень недовольны. Лорды и баронесса Рейвенкло считают, что твоя работа оставляет желать лучшего. К моему сожалению, ты не оправдал наших надежд. Ты и сам это знаешь, правда?

Белус опустил глаза.

— Ты прекрасный мальчик, — Хельга порадовалась, что он не может видеть прилившей к ее щекам краски. — Но преподавать… Белус, тебе это не подходит. А после этого ужасного случая с бароном Гонтом…

Белус сжал зубы. Об этом говорила уже вся школа, и он был главным отрицательным героем. Хельга мимолетно рассердилась на себя за то, что вновь заставляет его пережить неприятные минуты, которых он и без того натерпелся в Хогвартсе немало — насмешки, колкости, косые взгляды других преподавателей и учеников... Но это было еще ничего в сравнении с тем, что произошло прошлой ночью.

Скандал с Грегори Гонтом — одним из любимых учеников лорда Салазара — стал последней каплей. Симпатия лорда к этому четырнадцатилетнему нахалу объяснялась просто: старшие братья Грегори, очень зажиточные и влиятельные аристократы, тоже когда-то учились у Слизерина, один из них, самый старший, даже женился на единственной дочери Мастера Саласии. Средний, к слову, безуспешно обхаживал Елену Рейвенкло. В отличии от лорда Салазара, который видел в семействе Гонт единственную достойную партию для горячо любимой им дочери, Ровена была настроена скептически. В свое время хлебнувшая с лихвой неудачного брака, она знала, что ни родовитость, ни пылкость жениха вовсе не обещают счастливой семейной жизни. К тому же второй Гонт вызывал у нее какое-то глубинное недоверие, которое не могли усыпить ни его безупречные манеры, ни богатство, ни откровенно влюбленные глаза, устремленные на ее дочь. Что касается самой Елены, то она, казалось, даже не рассматривала этого своего поклонника серьезно, предпочитая переключаться с одного кавалера на другого, а потом и вовсе уехала учиться во Францию. Порой леди Ровена строго отчитывала ее за непостоянство, на что Елена отвечала беззаботной улыбкой: «Разве это моя вина, матушка, что все они настолько глупы и постоянно ищут моего общества?». Возразить на это было нечего: возле высокой, утонченной белокурой девушки с задумчивыми голубыми глазами и аристократическим — в мать — лицом постоянно крутились обожатели, всячески стремившиеся добиться ее расположения. Елена обходилась с ними любезно и учтиво, но — это было видно всем — пока не находила среди них никого себе по сердцу. Хельга не раз успокаивала рафинированную Ровену, объясняя, что девочка всего лишь наслаждается молодостью и красотой, и добродушно посмеивалась, когда Елена рассказывала об очередном незадачливом воздыхателе. Возможно, судьба ждала ее во Франции, и, как знать, может быть, именно поэтому баронесса Рейвенкло так переживает за свою ветром подбитую дочь?

Самый юный барон Гонт учился, разумеется, у лорда Салазара и никогда не упускал случая оказаться в центре внимания. Добивался он его выходками разной степени развязности, а по замку разгуливал так важно, будто это была его вотчина. Собственно говоря, именно за вниманием и поклонением, а вовсе не за знаниями, он и прибыл в Хогвартс по настоянию старших братьев. Младшего Гонта терпели с трудом: даже хладнокровная Ровена порой выставляла его за двери аудитории, мечтая, чтобы он никогда их больше не переступил. Мальчишка, тем не менее, не желал вести себя, как подобает, уверенный в своей неприкосновенности, которую ему дарили знатность происхождения и заступничество наставника. Леди Хельга и та едва не скрипела зубами, когда этот юнец удостаивал ее уроки своим появлением. Новый преподаватель астрономии стал для него наилучшей мишенью — он мог изводить его безнаказанно, чем занимался постоянно. За Гонтом тянулись и его товарищи. На последнем занятии — совместном с рейвенкловцами — все и случилось.

Белус Барден ясной звездной ночью привел учеников на самую высокую башню Хогвартса и велел составить астрономические карты. Южная часть небосвода сияла во всем великолепии, несмотря на глубокую осень: туман наконец разошелся, чтобы вернуться обратно через два-три дня. Ученики принялись настраивать астролябии, некоторое время все были поглощены наблюдением и занесением звезд и планет на карту. Белус смотрел поверх склоненных голов, явно думая о чем-то своем. Тут подала голос худенькая светловолосая девушка с вплетенной в косу алой лентой — подопечная леди Ровены:

— Простите, господин учитель, но я совсем забыла, что это за созвездие вон там, над Марсом?

Белус не сразу перевел на нее глаза — казалось, он даже не слышал вопроса.

— Повторите, будьте добры.

— Я спросила, — терпеливо, подражая баронессе, повторила светловолосая девушка. — Что это за созвездие над Марсом?

Она указала волшебной палочкой в ту часть неба, где сверкала россыпь звезд в форме литеры «М».

— Кто-нибудь может ответить на этот вопрос? — поинтересовался Белус у собравшихся.

Ни один не произнес ни слова.

— Никто не может?

— Если бы могли, уже ответили бы, — дерзко ответил Грегори Гонт, и слизеринцы ехидно прыснули.

— Я бы попросил вас вести себя сдержаннее, — сказал Белус, сердито глядя на него. — Если вам нечего сказать по существу, лучше предпочесть молчание.

— Я бы посоветовал вам то же самое, господин учитель, — заявил Гонт с нажимом на последнее слово.

По рядам учеников пронесся одобрительный шепоток. Потом все притихли.

— Вы забываетесь, молодой человек, — отчеканил Белус. — И уже не в первый раз. Я делаю вам последнее предупреждение. Если вы не вспомните, как надлежит вести себя ученику, я более не допущу вас до моих занятий.

Гонт как будто внял его словам и опустил голову — но только для того, чтобы скрыть торжествующую ухмылку.

— Продолжаем, — Белус взмахнул рукой, давая понять, что перепалка окончена.

— Но вы не сказали насчет созвездия, — сердито произнесла девушка с лентой в косе.

— Да, прошу прощения, меня отвлекли. Это… ммм… это созвездие Корабельный нос.

— Корабельный нос? — недоверчиво переспросила ученица Ровены.

— Да, это очевидно, — голос у Белуса был твердым, невзирая на два ярко-алых пятна, вспыхнувших у него на щеках. — Он появляется как раз в это время года и как раз над Марсом.

Два рейвенкловца переглянулись.

— Никогда не слышал о таком, — сказал один из них, пристально всматриваясь в небо. — Даже от вас.

— Я должен был о нем упоминать.

— Я такого не помню, — упрямо продолжил мальчишка.

— Корабельный нос появляется довольно редко, — Белус завел руки за спину. — Во второй половине осени его можно даже не ждать, но сегодня, по-видимому, нам улыбнулась удача. Это созвездие…

— Это созвездие называется Дуралей, — громко сказал Грегори Гонт. — Большой Дуралей.

На этот раз захихикали рейвенкловцы. Белус круто повернулся к ним — и почти все из них притихли. Одни чуть-чуть испугавшись, другие, может быть, смутившись. Грегори Гонт не повел и бровью. Он бестрепетно смотрел на Белуса, улыбаясь самым краешком губ.

— Извольте объясниться, — тихо и отчетливо произнес молодой человек.

— Объясниться? — Грегори сделал круглые глаза. Его приятели подавили смешки. — Я всего только назвал созвездие, господин учитель.

— Я порядком устал от ваших выходок, — голос Белуса слегка зазвенел от гнева. — Раз за разом я делал вам предупреждения, но вы не вняли ни одному. С этого вечера я освобождаю вас от моих занятий. Кроме того, о вашем поведении будет доложено главе вашего Дома.

— Вы бы сделали большое одолжение не только мне, но и остальным, если бы освободили ВСЕХ от ваших занятий, — ответил Гонт, скрещивая руки на груди. — Потому что только круглый дурак не знает, как выглядит созвездие Кассиопея, — он ткнул большим пальцем в злополучное созвездие над Марсом. — И этот самый дурак отчего-то возомнил себя учителем.

Тишина на башне воцарилась такая полная, что слабо доносившийся издалека надрывный собачий лай казался всем оглушительным. Рейвенкловцы, опустив глаза, неловко теребили незаконченные карты — словно им было одновременно и боязно, и любопытно, чем закончится эта сцена. Слизеринцы вели себя куда развязнее — половина вызывающе смотрела на преподавателя, остальные открыто ухмылялись. Белус Барден шагнул вперед. Он был очень бледен, розовые пятна на его щеках горели как от удара.

— Если вы думаете, что мне неизвестно о вашем влиянии на своих… товарищей, — так же тихо проговорил он, сделав некоторое ударение на последнем слове. — То вы глубоко ошибаетесь. Если вы думаете, что я не знаю, зачем вы срываете мои занятия, то вы ошибаетесь еще больше.

— Откуда вам знать, что я думаю? — ухмылка Гонта стала чуть шире.

— И если вы, пользуясь безнаказанностью, открыто оскорбляете своего преподавателя перед всеми…

— Слишком высокое звание для того, кто не знает простейших вещей в своем предмете.

Челюсть у Белуса дрогнула. Грегори Гонт смотрел на него насмешливо и презрительно.

— Покиньте башню, — процедил Белус, испепеляя его взглядом. — Немедленно покиньте.

— Вы для меня не преподаватель, а значит, я не обязан подчиняться вашим приказам, — ощерился Гонт. — Впрочем, я полагаю, что никто из присутствующих не удивлен. Чего еще ждать от выпускника Хаффлпафф, — он оглядел соучеников, по рядам которых снова пронеслось сдержанное хихиканье. — Они же не блещут умом. Никто, имея хоть немного мозгов, не может туда попасть. Кажется, будто к Хаффлпафф специально отбирают тех, чьи умственные способности не дотягивают до докси. Прямо под стать наставнице!

Слизеринцы грохнули хохотом. Гонт стоял среди них, под впечатлением от только что произнесенной им тирады, наслаждаясь этим признанием и собственной дерзостью. Поэтому он не сразу понял, что произошло, когда смех приятелей неожиданно и резко оборвался.

Белус Барден в три шага преодолел разделявшее его с Гонтом расстояние. Изменившись в лице, с яростно сверкающими глазами он схватил слизеринца за ворот мантии, дернул с такой силой, что послышался треск материи, и, размахнувшись, влепил ему звонкую пощечину. Потом еще раз дернул и снова ударил по щеке. Грегори изумленно вытаращил глаза. Теперь щеки у него горели почти так же, как у Белуса, который таскал его за мантию и что-то пыхтел. Другие ученики завороженно наблюдали за этой сценой. У них был такой вид, словно они лишились дара речи.

— Еще одно слово, — прорычал Белус в самое ухо Гонту. — Еще одно слово, дрянной мальчишка, и я сброшу тебя с башни. Ты понял?

Выражение лица у него было таким свирепым, что у любого сердце ушло бы в пятки. Грегори, сильно побледнев, казалось, был не в силах вымолвить ни слова. Все самодовольство слетело с него в мгновение ока.

— Щенок! — Белус подтащил его к самому краю площадки, будто и впрямь намеревался сбросить вниз, несколько девушек прижали ладони ко рту. Грегори отчаянно замычал и вцепился в воротник мантии, будто это могла удержать его на земле. — Ты долго испытывал мое терпение. Я сносил все… но… всему… есть свой… предел!

В промежутках между словами Белус встряхивал его с такой силой, что у Гонта клацали зубы. Никто из свиты, хохотавшей над проделками предводителя, даже не попытался прийти ему на помощь.

— Ты понял меня, я спрашиваю?!

Гонт поспешно закивал, глядя на учителя горящими от паники глазами.

Через несколько секунд Белус с видимым усилием разжал руки, и юноша упал на каменный пол башни. От потрясения он даже не пробовал подняться на ноги. Просто таращился на взбесившегося преподавателя, широко раскрыв рот. Остальные слизеринцы выглядели так, будто только что перед ним лег на спину дракон, требуя почесать ему животик.

Звенящая тишина висела полных пять минут.

— Все свободны, — с трудом проговорил Белус, ни на кого не глядя. — Прошу покинуть башню и вернуться в свои Дома.

Без единого слова ученики собрали вещи и, будто во сне, принялись спускаться вниз. Кое-кто шептался, но таких было мало — слишком сильным было впечатление от увиденного. Последним уходил Грегори Гонт. Вид у него был ошеломленный и разъяренный.

После этого происшествия выбора не оставалось: ему придется покинуть школу. Лорд Салазар высказался категорично; его питомец примчался к нему на следующее же утро и в красках живописал, как обошелся с ним невменяемый учитель астрономии. Лорд отреагировал немедленно, потребовав выгнать «неотесанного мужлана, распускающего руки». Ровена, поколебавшись — она сама еле сдерживалась, когда порог ее аудитории переступал Грегори Гонт — все же признала поведение Белуса Бардена недопустимым. Если бы это все проделал другой ученик — тогда еще можно было бы закрыть глаза (в ее голосе чувствовалась слабая надежда, что когда-нибудь кто-то из учеников все-таки выдаст Гонту все, что тот заслужил), но преподаватель… Лорд Годрик, напротив, заявил, что наконец-то видит поступок мужчины («Я сам бы, вот этими руками, задушил мелкого гаденыша! Вдоволь он над всеми поиздевался»). Хельга хотела присоединиться к нему, но с ее стороны это выглядело бы протекционизмом в чистом виде, чего она вынести не могла. Вот почему Хогвартс намеревался в ближайшее время распрощаться с Белусом Барденом.

— Это моя вина, — хрипло сказал Белус. — Я не сдержался. Хотя должен был. Должен был, несмотря на то, что он давно меня провоцировал. Но мальчишка оскорбил Дом Хаффлпафф, чего я не мог стерпеть. И еще он оскорбил… вас.

Леди Хельга широко распахнула глаза. Ледяной клубок внутри словно немного оттаял.

— Это… очень рыцарственно с твоей стороны, мой мальчик, — она изо всех сил старалась выдержать спокойный тон. — Но как бы там ни было, думаю, ты знаешь, какие отношения связывают лорда Салазара с бароном Гонтом. Скажу откровенно, многие втайне одобряют твой поступок, однако это мало что дает. Нам ничего не остается, кроме как попрощаться с тобой.

Эта фраза далась ей с таким трудом, что все внутри будто свело от напряжения. Сердце предательски пропустило один удар — а потом заныло так, что лицо леди Хельги слегка исказилось.

После нескольких минут полного молчания Белус поднял голову.

— Госпожа Хаффлпафф, — почти шепотом проговорил он. Его глаза казались еще синее на белом лице. — Я хочу попросить вас…

— Конечно, дорогой, — упавшим голосом отозвалась она.

Он порывисто встал на ноги.

— Пожалуйста, не прогоняйте меня, — мольба в его взгляде заставила Хельгу буквально онеметь. — Я готов понести любое наказание, но только позвольте мне остаться здесь. Оставьте меня в школе кем угодно, мне все равно. Я не гожусь в преподаватели, это правда, но я был готов на все, только чтобы попасть в Хогвартс и быть рядом с вами, — его лихорадочный шепот оборвался, и он неожиданно произнес в полный голос: — Я вас люблю.

Только один раз в жизни леди Хельга теряла сознание, но этого ей хватило: она помнила накатывающее предобморочное состояние в мельчайших деталях. Впервые за много лет это состояние подкралось к ней снова, и причиной послужили несколько последних слов, произнесенных Белусом Барденом, без пяти минут бывшим преподавателем Хогвартса, бывшим учеником Хельги Хаффлпафф и ее...

— Что ты сказал? — ошеломленно спросила она.

— Я люблю вас, — повторил Белус, причем глаза его засверкали диким, неистовым пламенем. — Люблю с того самого вечера, когда заснул от рыданий у вас на руках в день кончины моей матери, люблю все это время. Я думал, это пройдет с годами, но ошибся. Не помогли ни странствия, ни новые знакомства, ни… — он перевел дух и заглянул ей прямо в глаза. — Вы — самая добрая, самая храбрая и самая лучшая из всех женщин мира. Если вы прогоните меня, я просто сяду у ворот и никуда не уйду, утешая себя мыслью, что вы в замке, а значит, рядом со мной. Я буду смотреть на вас издали и чувствовать себя счастливейшим из смертных. Я хочу быть с вами.

Хельга слушала его, ощущая, как бешено колотится сердце. Одна ее часть, та, что хотела петь рядом с Белусом, медленно, но верно наполнялась радостью и предвкушением новых возможностей, другая застыла в потрясении. Об этом она запрещала себе думать, но часто видела в сумеречной зоне между пробуждением и сном. И теперь, когда все происходило наяву, она начала сомневаться, не лежит ли она сейчас в кровати, в объятиях сонных фантазий?

Белус умоляюще смотрел на нее исподлобья, и он, в своей потертой мантии, с небритым подбородком и запавшими глазами, был слишком реален для сна.

— Простите меня, — сказал молодой человек, откинув волосы со лба.

— За что?

— За то, что вывалил это на вас. Я понимаю, что такая, как вы, может счесть оскорблением подобного рода заявления от такого, как я, но я просто не могу и дальше держать это в себе. Я давно не ребенок, я мужчина, и не пускаю слов на ветер. Прошу вас лишь об одном: позвольте остаться в школе. Кем угодно.

Еще никогда в жизни леди Хельга не чувствовала себя такой растерянной… и воодушевленной.

— Белус, — тихо сказала она. — Ты так молод, а я…

— А вы слишком прекрасны для меня, — голос юноши слегка дрожал от переполнявших его чувств. — Я знаю, что вы не можете воспринимать меня всерьез, поэтому все, что мне нужно — просто видеть вас и хотя бы изредка говорить с вами. И все.

Леди Хельга почувствовала легкое головокружение. Она осторожно опустилась в кресло и вцепилась правой рукой в подлокотник. У нее даже дыхание перехватило. Во-первых, никто и никогда раньше не говорил ей таких слов — покойный муж, бывая дома, уделял ей мало внимания, и разговоры о чувствах точно не входили в программу его визитов к жене — а во-вторых… Это было слишком прекрасно для реальности. Она могла только мечтать об этом, а как часто мечты имеют обыкновение сбываться? Увы, слишком редко. Это скорее сон. Чудесный, но всего лишь сон. Разве реальность может быть такой? Она старше его на годы и годы, у нее седина и сорок с лишним зим за плечами, ее первый сын, должно быть, ровесник Белусу. Так как он может говорить такие слова ЕЙ? И смотреть на нее так, будто она — юная девушка в самом расцвете, та, которой она была когда-то… Или даже лучше. Неужели он и впрямь видит ее такой? А если нет, то как это объяснить? Не мог ведь он действительно влюбиться в… а кто, собственно, она такая — Хельга Хаффлпафф? Что имя это скрывает в себе? Чародейка, основавшая школу магии вместе со своими друзьями молодости, Мастер, наставник, для многих почти мать…

Наверное, во все это — нет, подсказал внутренний голос, голос молодой и звонкий, как у шестнадцатилетней девушки. Именно таким его всегда слышала Хельга.

Но он мог влюбиться в женщину.

Не в ту, которая годится ему в матери! — вклинился другой голос, злой и очень тонкий — Он так молод, а я…

А я — нет.

Хельга окостенела от этого простого вывода. У нее было такое чувство, будто она вдруг с головой ушла под воду. Белус поднял на нее глаза, и она, одновременно с ним, сделала то же самое. Его глаза смотрели тревожно, смущенно и страстно, ее — изумленно. Хельга чувствовала, что момент требует от нее действий. Справившись с собой, она заговорила почти обычным своим голосом:

— Белус, иди к себе. Ты… потряс меня. Такого я не ожидала и ожидать не могла. Иди. К разговору о твоей судьбе мы еще вернемся… Когда я все обдумаю.

Он сжал руки и опустил голову. Потом, помешкав, поклонился — поклон вышел на этот раз неуклюжим — и ушел, а Хельга еще долго смотрела ему вслед, пытаясь собраться с мыслями. Она чувствовала себя как человек, оставшийся целым и невредимым в эпицентре сильнейшего землетрясения и теперь в одиночестве сидящим среди руин.

Консилиум продлился недолго: лорды решили дать Белусу Бардену три дня на то, чтобы собрать вещи и покинуть школу. Он принял их вердикт спокойно и сдержанно, ничего, кроме выступивших на щеках пятен, не выдало его волнения. Он не стал ни оправдываться, ни объясняться. Лишь на мгновение взгляд, полный отчаяния и тоски, метнулся к леди Хельге, но та, осыпая себя проклятиями за малодушие, опустила глаза и не произнесла ни слова. Белус сжал губы, молча поклонился и вышел из комнаты.

«Он никогда больше не заговорит со мной», — подумала Хельга. Еще ни разу в жизни она не чувствовала себя такой одинокой и опустошенной.

Лорд Годрик смотрел ему вслед с неприкрытым сочувствием.

— Из парня мог бы выйти толк, — вздохнул он, ероша усы.

Лорд Салазар презрительно скривил губы в ответ на эти слова: он не собирался прощать оскорбление, нанесенное семье его дочери.

Леди Хельга вынесла собственный вердикт — в первую очередь, самой себе. Он дался ей с колоссальным трудом, но зато подарил твердую уверенность в принятии решения. Она не имела права отвечать на чувства Белуса. Как бы ни было тяжело и больно, она не должна действовать в угоду себе. Что ждет его вместе с ней? Насмешки, недоуменные взгляды, шепот за спиной. Она уже немолода, и многое из того, что может предложить юноше девушка, к ней не относится. Он привлекал ее, она не могла этого отрицать, часто, глядя на него, она чувствовала то же самое, что и в молодости при взгляде на красивого мужчину, но тело обманчиво, а главенствовать должен разум, что бы ни происходило. Белусу нужна молодая, полная сил и здоровья женщина, та, с которой он сможет познать радости семьи и отцовства, под боком у которой будет тепло и надежно. Он и сам это поймет, как только выйдет в мир и оглянется по сторонам. Хельга убеждала себя, что это — святая правда, но сердце отчего-то упрямо нашептывало ей другое. Она старалась заглушить этот шепот, доказывая себе, насколько нелепа сама мысль о любви молодого человека к женщине ее лет, и доказательств всякий раз находилось предостаточно. Это еще больше укрепило ее в правильности своего безжалостного приговора.

Итак, леди Хельга приняла решение — с какой бы болью оно ей ни далось — и теперь должна была сообщить о нем Белусу. Но, судя по всему, на этот раз уже он избегал ее. Хельга нигде не могла его найти. Ей было больно при мысли, что она обманула его в лучших чувствах и надеждах, еще больнее — от скорого расставания с ним, но она упрямо искала его, чтобы объясниться в последний раз. Белус словно испарился. В конце концов Хельга решила, что он уже покинул Хогвартс — ни с кем не прощаясь, никого не поставив в известность. Ее охватил холод, но потом на лестничном пролете мелькнул край знакомой потрепанной мантии, и сердце подпрыгнуло до самого горла.

— Белус! — Хельга поразилась тому, как высоко прозвучал собственный голос. Она бросилась к нему, но он, не обернувшись, скрылся в ту же секунду. Хельга застыла, ошарашенная и несчастная. Он не только не желал с ней говорить, но даже видеть.

«Что ж… может, так даже лучше», — сказала она себе, поднимаясь в свои комнаты, причем ноги будто налились свинцом и с трудом преодолевали каждую ступеньку. Той ночью ей, впервые за долгие годы, приснилась смерть: кто-то падал с самой высокой башни замка, и, хотя различить силуэт было невозможно, это определенно был кто-то знакомый и близкий. Хельга очнулась в темноте с дико бьющимся сердцем и страхом в душе. Такой кошмар приходил к ней лишь раз, за несколько дней до того, как ее третий сын утонул в озере. Хельга завернулась поплотнее в одеяло и до самого рассвета просидела, не шевелясь. Страшное видение стояло перед глазами, леденя сердце и сдавливая дыхание. Она потянулась за волшебной палочкой. Когда пальцы сомкнулись на знакомой до малейшей неровности рукоятке, стало немного легче. Хельга зажгла магический огонек над потолком, от чего в спальне сделалось как-то безопасно и уютно, будто на кухне у очага. Чтобы отвлечься от жуткого предчувствия, она стала пускать из палочки клубы разноцветного дыма и бездумно придавать ему очертания птиц, животных и людей. Обычно этой детской забаве удавалось успокоить и развлечь ее, так вышло и теперь, но когда алый дым вдруг обрисовался в форме знакомого лица со встрепанной шевелюрой, Хельга в мгновение ока развеяла его и сердито обругала себя за слабость.

Вместе с ночной темнотой, как это обычно бывает, ушла и часть ночных тревог. Страх понемногу растворился, уступив место глубокой тоске. Леди Хельга с трудом заставляла себя проводить занятия, почти не замечала ничего вокруг, и в ее кудри добавилось еще несколько серебряных нитей. Она говорила себе, что приняла правильное решение, но легче не становилось. Пару раз она отстраненно ловила на себе обеспокоенные взгляды Ровены. Та будто хотела заговорить с ней, но не решалась и отступала. Хельга относилась к этому равнодушно — как, впрочем, и ко всему остальному. Все, что раньше расцвечивало ее жизнь, утратило свою силу, превратившись в нечто блеклое и размытое.

Так прошло еще два дня, и наконец леди Хельга устыдила себя. Такое поведение подходило зеленой девчонке, но никак не ей. Она усилием воли заставила себя стряхнуть хандру и, по выражению отца, покой заблудшей душе его, снова влезла в седло. Хельга принялась за свои обычные дела, однако время от времени у нее возникали смутные планы о том, как бы увидеть Белуса и поговорить с ним по душам — в последний раз. В такие моменты она заставляла себя переключаться на другое, а потом напоминала, что уже совсем скоро он исчезнет и все пойдет как раньше. Облегчение приходило вместе с горечью и болью, но Хельга привыкла и к этому. Ничего сверх знаменательного не произошло — да, ей признались в любви, которая (врать себе самой было тяжело) была в каком-то смысле взаимна, но что здесь такого, от чего звезды падают с небес? Он уйдет — и жизнь вернется в прежнее русло. Нужно лишь немного перетерпеть.

Через два дня леди Хельга спустилась к завтраку почти бодрой. Доводы разума оказали свое жесткое, но в то же время целительное воздействие — те новые чувства, которые она хотела сохранить в своем сердце относительно Белуса Бардена, постепенно окрепли. Хельга была готова жить дальше, не питая никаких иллюзий на свой счет. Через некоторое время она будет вспоминать эту историю как смутный сон, вроде того, который недавно так напугал ее. Хельга не подозревала, что этот сон напомнит ей о себе в самое ближайшее время.

Это случилось утром, сразу после завтрака, когда ученики уже лениво разбредались по аудиториям и гостиным. Учиться никому не хотелось, потому что это был один из тех редких ноябрьских дней, когда небо сияет бледной голубизной, а солнце словно пытается наверстать упущенное с удвоенной силой. Леди Хельга улыбалась — впервые за последние дни — размышляя о том, что в такой денек одно удовольствие повозиться в саду — ей как раз предстоял урок травологии вместе с «барсучками». Отчего-то вспомнилась юность, на душе стало хорошо и немного грустно. В благодушном настроении пребывала не только она — Гриффиндор расслабленно развалился в кресле (Хельга уже не раз замечала, что ему тяжело сидеть прямо с тех пор, как он раздался вширь) и, по-видимому, тоже ушел в приятные воспоминания. Даже лорд Салазар улыбался каким-то своим мыслям, беседуя с леди Ровеной, и его обычно хмурое лицо смягчилось. На миг Хельге показалось, что они вернулись в те времена, когда были молоды и Хогвартс еще был лишь призрачной фантазией четверых честолюбивых волшебников, не таящих друг на друга ни злости, ни обиды, ни каверзы. Так давно прошедшие времена… И, возможно, лучшие в жизни.

— Думаю, нам пора отправляться к своим птенчикам, — заметил лорд Салазар. — Не то как бы они не решили, что на сегодня мы взяли отгул.

— Твоя правда, — вздохнул лорд Годрик, тяжело приподнимаясь в кресле. — Хотя я бы с удовольствием отпустил своих на все четыре стороны — когда еще солнце до весны увидим.

Леди Ровена неторопливо, с достоинством поднялась из-за стола, сошла по каменным ступенькам вниз — и вдруг, вскинув руку к голове, стала оседать на пол. С ее губ не слетело ни звука, поэтому Хельга лишь удивленно вскинула брови, когда лорд Салазар внезапно вылетел из-за стола с исказившимся лицом. Она рывком вскочила на ноги, и в глазах у нее потемнело, стоило увидеть Ровену, неподвижно лежащую лицом вверх посреди зала.

— Что случилось? — леди Хельга рванулась к ней, опрокинув стул. Слизерин опустился на каменные плиты рядом с баронессой, положил ее голову себе на колени и осторожно взял за запястье. Его белый лоб покрылся испариной.

— Что с Ровеной? — к ним, тяжело дыша, спешил Гриффиндор. На лице — той его части, которую не скрывала полуседая борода — читался неподдельный страх. Даже Годрик Гриффиндор мог бояться, и он не пытался это скрыть.

— Она дышит? — прошептала леди Хельга, падая на колени рядом с лордом Салазаром. У нее даже голова закружилась от мысли, что это может быть не так. — Салазар, она дышит?

— Да, — без промедления ответил Слизерин. — Она жива. Ровена жива.

— Что случилось? — повторил лорд Годрик, белый как мел. — Почему она упала?

— Не знаю. Это произошло в одну секунду. Она шла и вдруг потеряла сознание, — во второй раз в жизни леди Хельга видела Слизерина растерянным и пораженным. В первый он выглядел таким в тот день, когда Саласия, его дочь, объявила, что выходит замуж. — Нужно отнести ее в башню.

— Сейчас! — почти не понимая, что делает, Хельга в мгновение ока просунула руки под колени и спину баронессы Рейвенкло и попыталась встать.

Мужчины в изумлении уставились на нее.

— Палочка, — только и смог сказать Слизерин, но Хельга сердито обернулась к нему:

— Я отнесу ее без всякого волшебства!

Она даже выпрямилась, держа Ровену на руках и не обращая внимания на выстрелившую в пояснице боль, но тут пришел в себя Годрик.

— Не дури, Хельга! — гаркнул он. — Дай лучше мне.

Он легко, как ребенка поднял леди Ровену на руки, и они направились в башню Дома Рейвенкло.

«Силы небесные, я так боюсь за нее», — думала леди Хельга, пока они преодолевали лестницу за лестницей, поднимаясь наверх. Она едва узнавала знакомые пролеты и коридоры, сознание затуманивал страх. Поясница горела огнем — дало о себе знать напряжение, хотя Ровена никогда не отличалась упитанностью. Для обморока она слишком долго не приходила в себя. А что, если у нее остановилось сердце? Хельге два раза в жизни доводилось видеть, как у людей внезапно отказывала важнейшая их часть, и они падали замертво, хотя еще минуту назад на их лице играла улыбка, а тело сотрясал беззаботный смех. Хельгу бросило в дрожь, неимоверным усилием она отогнала от себя страшные мысли и принялась считать ступеньки, чтобы сохранить хотя бы немного ясности сознания.

В комнатах Ровены — просторных, светлых, выполненных в очень изысканной манере — лорд Годрик бережно опустил ее на широкую резную кровать и в нерешительности отступил назад. Его огромные, покрытые рыжей шерстью руки заметно дрожали, вид был ошеломленный и несчастный.

— Мне так страшно, — шепотом сказал он, повторяя недавние мысли Хельги. — Я очень испугался. А сейчас боюсь еще больше.

— И я боюсь, Годрик, — тихо ответила леди Хельга и сжала его ладонь. Он посмотрел на нее тоскливо и благодарно.

Леди Рейвенкло лежала на постели поразительно беспомощная и слабая, ее белая мантия смялась, руки безвольно вытянулись, одна коса распустилась — и почему-то именно эта коса окончательно добила Хельгу. Она наклонилась, и, сдерживая слезы, ласково погладила руку баронессы.

— Я здесь дорогая, — прошептала она. — Я с тобой. Всегда была и буду.

— И я, — Годрик положил ладонь на высокий, умный лоб леди Рейвенкло. — Ты же знаешь.

— Я тоже, — непривычно тихо произнес Слизерин, подходя ближе и глядя на нее блестящими глазами. Поколебавшись, он взял Ровену за другую руку, стиснул ее, и тут она моргнула.

Затем еще раз моргнула. Губы ее дрогнули. Она сделала глубокий медленный вдох.

— Ровена! — закричала Хельга радостно и испуганно. Сердце заколотилось о ребра, к лицу прилил жар. Гриффиндор шумно выдохнул и прикрыл глаза.

Леди Рейвенкло осторожно приподняла голову.

— Лежи спокойно, Ровена, — ломким голосом произнес Слизерин. — Тебе нужно отдохнуть.

Она поморгала, чтобы привести в порядок глаза.

— Что случилось, дорогая? — спросила леди Хельга, опускаясь на колени, чтобы их лица были на одном уровне. — Почему ты упала?

— Голова закружилась, — ответила баронесса, обводя глазами комнату. — Да, должно быть, в этом причина. Не помню дальше ничего. Я потеряла сознание?

— Сейчас принесу что-нибудь укрепляющее, — лорд Слизерин глубоко вздохнул, потом обнаружил, что все еще держит Ровену за руку, выпустил ее поспешно и в то же время как будто с неохотой, оправил мантию и направился к выходу. — У меня есть кое-что подходящее. Тебе сразу станет лучше.

— Спасибо, Салазар, — сказал лорд Годрик.

Слизерин задержал на нем взгляд, кивнул и скрылся за дверью. Леди Хельга впервые за долгое время ощутила то единение, которое связывало их всех в год основания Хогвартса.

— Я в порядке, — успокоила их леди Ровена. — Ничего страшного не произошло.

— Ничего себе — не произошло, — Гриффиндор упер руки в бока. — Между прочим, вам, леди, удалось сегодня то, что не удавалось еще никому: вы напугали Годрика Гриффиндора! И он вам, можете быть уверены, это еще припомнит!

Баронесса слабо, но искренне улыбнулась ему и попыталась приподняться. На ее лице отразилось крайнее изумление.

— Что такое? — встревоженно спросила Хельга. Облегчение, испытанное совсем недавно, испарилось без следа.

— Левая рука, — пробормотала леди Рейвенкло. — Я не могу ею пошевелить.

Она вытянула правую руку, согнула и разогнула, затем повращала кистью.

— Я ее не чувствую, — сказала Ровена скорее задумчиво, чем испуганно. — Совсем не чувствую левую руку.

Подняв глаза, Хельга увидела, что Годрик прижал ко рту кулак, мелькнула безумная мысль, что он пытается сдержать смех… Но через мгновение она поняла, что это вовсе не смех. Это были слезы.

— Давай я помогу тебе, — пораженная этим зрелищем, Хельга осторожно приподняла баронессу, устраивая ее на высоких подушках. — Вот так. Салазар поможет тебе. Не беспокойся, дорогая.

Она отметила, что голос ее звучит выше, чем обычно. Когда леди Рейвенкло попробовала опереться на левую руку, ее глаза сузились. Она съехала с подушек, и Хельга, с болезненно сжавшимся сердцем, вновь бросилась ей на помощь.

— Совсем не чувствую ее, — баронесса правой рукой поднесла левую к глазам, рассматривая ее, как интереснейший экспонат. — Она не болит, но ее как будто нет вовсе. Будто отрезали.

— Куда запропастился Слизерин? — вдруг заорал Гриффиндор, заставив обеих женщин вздрогнуть. — Где носит черт этого пройдоху?! Когда в кои-то веки понадобились его склянки…

— Годрик, — устало произнесла баронесса. Вид у нее был измученный и апатичный. — Успокойся. Салазар сделает все, что нужно, и скоро я опять буду на ногах.

— Хочешь, я останусь с тобой? — предложила леди Хельга.

— Держать палочку я могу и одной рукой, — резко ответила леди Рейвенкло. Но тут же смягчилась: — Извини, Хельга. Я действительно не настолько плоха. Я не беспомощна.

Хельга поняла, что задела ее гордость. Она представила, каково это — оказаться в таком положение человеку, привыкшему всегда и во всем быть на голову выше других, и все внутри словно покрылось инеем. Для Ровены гораздо тяжелее перенести именно жалость, чем физическую немощь.

— Тогда я буду, по крайней мере, навещать тебя. Не возражаешь?

Леди Рейвенкло, помедлив, кивнула.

— Буду лишь благодарна, — она перевела глаза на Гриффиндора: — Спасибо. Всем вам.

— Вот и я, — на пороге возникла сухощавая фигура Слизерина. В руках он держал тонкий сосуд с бледно-розовой жидкостью. — Нашел самое действенное.

Ровена едва заметно улыбнулась ему.

Прошло несколько дней, и о беде, случившейся с леди Рейвенкло, узнала вся школа. За это время ей не стало лучше. Лорд Салазар исправно носил ей зелья, но толку от них было немного. Слизерин углубился в свои тяжеловесные трактаты, делал какие-то составы, выискивал рецепты, которые могли бы помочь хотя бы в некоторой степени, однако успеха не достиг. За эти дни он как-то усох и стал еще тоньше, морщины на его лице проступили отчетливее, и напоминали теперь глубокие порезы. Лорд Годрик взялся опекать учеников Ровены, со всей душой и очень бестолково, как он делал практически все, хотя беспризорными они не остались: обязанности Мастера временно исполнял ее прежний ученик — молодой, чуть рябоватый мужчина. В редкое свободное время лорды были снова заняты друг другом: их ссоры вышли на новый, яростный виток, а недолгое затишье и примирение из-за несчастья Ровены растаяло без следа. Хельга была поражена до глубины души. Ей казалось, что сейчас им, как никогда, нужно быть друг для друга поддержкой и опорой, но мужчины, судя по всему, считали иначе. Оба перестали даже подбирать выражения, и теперь их скандалы напоминали стычку деревенских мужланов посреди рынка. Хельге было больно видеть это, еще больнее от того, что собственный эгоизм оказался для каждого превыше чего бы то ни было — Дела, Цели, Дружбы. Ее друзья, люди, с которыми она провела рядом столько лет и столько всего совершила, превращались во врагов, и сделать с этим она ничего не могла.

«Неужели это и есть итог? Неужели к этому все шло с самого начала?» — без конца спрашивала она саму себя и не находила ответа. Как не находила ответ и на другой, еще более страшный и значимый вопрос: «Устоит ли Хогвартс?». Замок выглядел непоколебимым и прочным, этот дом для сотен подрастающих волшебников, для многих — единственный во всем мире приют, но и в нем могут пойти трещины, как в некогда спаянном союзе Основателей. Хельга долго изводила себя этими мучительными раздумьями, пока однажды не проснулась с ясной, пронзительной мыслью: теперь все зависело от нее. Это заставило ее похолодеть. Мысль была проста и беспощадна — на Годрика и Салазара надежды нет, слишком они погрязли в своих войнах за главенство, Ровену сразила болезнь и неизвестно, чем она закончится, следовательно, Хогвартс может рассчитывать только на нее, Хельгу Хаффлпафф. И долг ее теперь, ее священное обязательство, скрепленное некогда произнесенной клятвой — всеми своими силами сохранить и уберечь школу. Она пообещала себе, что ради этого долга поставит на кон даже собственную жизнь, если потребуется. Принятых решений Мастер Дома Хаффлпафф не меняла никогда.

Всегда верная своему слову, Хельга каждый вечер теперь проводила в башне Дома Рейвенкло. Она бы и вовсе переехала туда, но прекрасно знала, что, во-первых, Ровена никогда не допустит этого, а во-вторых, в ее заботе нуждались еще и «барсучки», о которых она не имела права забывать. Мы в ответе за каждого из них — так решили они вчетвером на заре Хогвартса, и так будет всегда. Хельге было тяжело оставлять Ровену одну. Леди Рейвенкло ни на что не жаловалась, не спорила, старалась лишний раз не выдать своей слабости, но выглядела при этом почти прозрачной и… смирившейся. Это пугало Хельгу больше всего. Ровена, которую она знала раньше, никогда не опускала рук. Теперь же, казалось, она решила полностью подчиниться обстоятельствам. Хельга подбадривала ее и всячески пыталась вернуть в прежнее состояние, ответом был усталый и теплый взгляд, который она ловила на себе все чаще и чаще. Баронесса смотрела со спокойной обреченностью и вместе с тем благодарила за участие. У Хельги все внутри сжималось от этого взгляда. Зелья не помогали, магловское врачевание, в котором был сведущ Слизерин, давало кратковременный и слабый эффект. Леди Рейвенкло теряла силы с каждым днем. Глаза ее запали, щеки ввалились, и без того очерченные скулы стали острыми, вставать с постели становилось все труднее. Левая рука оставалась такой же нечувствительной, но Ровене хватало духу шутить, что ей повезло уродиться правшой. Она улыбалась, тяжелое состояние как будто даже не пугало ее, но за этой мрачной веселостью скрывалась готовность к худшему и его ожидание.

Хельга страдала от собственной беспомощности. Видеть мучения близкого друга и не иметь возможности ничего сделать — это испытание похуже любой самой лютой напасти. Она не могла помочь. Не могла исправить. Не могла спасти.

Ничего она не могла.

В один из таких вечеров она покинула башню Рейвенкло с белым лицом и крепко стиснутыми зубами. Все вокруг туманилось от слез, она привалилась спиной к стене, внезапно осознав, что не может никуда идти. Хельга изо всех сил обхватила себя руками, словно пыталась победить физическую боль, но едва ощущала это. Несколько крупных слез скатилось по ее щекам и упало на каменный пол. Прижав ладонь ко рту, она зажмурилась, но слезы потекли сильнее. Можно сколько угодно твердить себе, что для них еще не время, но кто знает? Кто знает, что ждет впереди, а раз так, то как сдержаться? Это выше ее сил. Хельга по опыту знала, что слезы горя нельзя остановить — ни во имя кого, ни во имя чего.

Ровена была спокойна и даже величава — впрочем, как всегда, этого у нее не могло отнять ничто. Она держала в правой руке палочку, когда Хельга зашла к ней в сумерках, и даже не повернула головы на звук шагов. Комнату заливал свет, яркий, прохладный, будто под потолком взошла луна. Хельга не сразу поняла, откуда он льется, завертела головой и увидела над кроватью Ровены огромного серебристого орла. Он парил, свободно расправив крылья, мощный и сияющий. Хельга узнала недавнее изобретение Ровены — сильную мыслеформу, появляющуюся из магической формулы и душевных ресурсов. Она сама вызывала ее и знала, скольких внутренних затрат требует это заклинание, поэтому невольно восхитилась силой духа леди Рейвенкло. Та что-то прошептала, орел, наклонив голову, точно прислушался к хозяйке, после чего грациозно вылетел из окна в темноту, разрезая ее собой до тех пор, пока не скрылся из глаз.

— Очень красивый, Ровена, — тихо сказала Хельга, садясь в кресло рядом с ее кроватью. Зрелище впечатлило ее не на шутку.

Баронесса слабо улыбнулась.

— Они могут говорить, — прошептала она. — В них можно вложить свою речь, и они передадут послание. Необходимо лишь чуть сильнее сконцентрироваться.

Рука с волшебной палочкой медленно опустилась. Хельга всмотрелась в ее лицо: бледное, изможденное, безучастное. Свет, озарявший его еще секунду назад, когда она шептала серебряному орлу, исчез, оно вновь стало застывшим. Со страхом и удивлением Хельга увидела в смоляных волосах Ровены белые пряди.

Ее первая седина.

— Значит, эти зверушки могут передавать твои сообщения? — спросила она нарочито беззаботным тоном, изо всех сил стараясь скрыть охватившее ее смятение. — Как ты это выяснила?

— Случайно, — леди Рейвенкло попыталась усесться поудобнее. Двигалась она очень странно, помогая себе одной правой рукой. Хельга привычно бросилась на помощь, но она жестом показала ей, что справится сама. — Мысленно сказала ему несколько слов, он кивнул и повторил их. Я посчитала, что, поскольку это порождение твоей душевной силы, ты можешь вкладывать в него и мысли. Опыт удался. Довольно удобно, если, конечно, не считать затрат на его создание.

— Ты отправила с ним послание Елене?

Баронесса, помедлив, кивнула.

— Она скоро вернется?

— Да, хотелось бы верить.

Горечь в ее голосе встревожила Хельгу. Разве что-то может помешать дочери навестить больную мать?

Хельга хотела спросить об этом «чем-то», но решила не расстраивать Ровену — в конце концов, ей нужно много сил, чтобы восстановиться. Вместо этого она взглянула на деревянную доску, которая лежала на крохотном столике у изголовья кровати. Взглянула — и у нее перехватило дух.

На доске были вырезаны — и вырезаны с большим искусством — четыре короля, сидевших рядком. Все совершенно разные, в разных одеяниях и с разными коронами, но с одинаково грустным выражением лица. Губы были плотно сжаты, глаза опущены, подбородки безвольно поникли. Лица вырезала рука настоящего мастера, но главное, от чего перехватывало дыхание — в них была магия. Короли жили, едва заметно дыша, переглядываясь и словно делясь друг с другом своей печалью. Им не мешало жесткое дерево, из которого они были сотворены. Мельчайшие детали лиц то оживали, то сникали, и смотрелось это удивительно, захватывающе… волшебно.

— Ровена, — Хельга, сама того не зная, завороженно смотрела на доску. — Это же потрясающе.

— Когда-то в детстве у меня неплохо получались такие штуки, — леди Рейвенкло слегка улыбнулась. — Нравится?

— Слов нет, как, — искренне ответила Хельга, не сводя глаз с печальных королей. В них было что-то невероятно притягательное. — Эти лица… Они действительно живут.

— Несколько элементарных заклинаний.

— Элементарных? Ну, возможно, заклинания просты, но то, на что они подействовали, невероятно. У тебя настоящий талант.

— Спасибо.

— Что они изображают? — спросила Хельга. — Эти короли?

— Да просто мои дурацкие сны, — Ровена повела здоровой рукой в воздухе. — Дурацкие сны и фантазии. Воплотить их в жизнь не так уж и трудно. Послушай, — она перевела глаза на Хельгу: — Скоро меня не станет, и я хочу кое-что тебе сказать.

— Нет, — Хельга качнула головой. — Не смей так говорить и даже думать.

— Это естественный ход событий, — леди Рейвенкло приподняла брови. — Если бы ты знала, как я рада тому, что именно ты рядом со мной. В дальнейшем судьба Хогвартса зависит от тебя, да ты, уверена, и сама это понимаешь.

— Прекрати! — выпалила Хельга, содрогнувшись от того, что она повторяла недавние ее мысли. — С чего тебе умирать? Раненько ты себя хоронишь, знаешь ли! Твои ребята души в тебе не чают, такие умные и способные, твои изобретения еще не все опробованы, твоя дочь, силы благие, Ровена, твоя дочь еще не наградила тебя прелестной внучкой или внуком! А ты собралась в могилу! Да в своем ли ты уме? Ишь! Послушайте только! Скажи спасибо, что на моем месте сейчас не Годрик, не то, сама знаешь, пришлось бы потом ползамка восстанавливать, да и…

— Хельга, — ровным и усталым голосом сказала Ровена.

— … вот я и говорю: ползамка, да еще по кусочкам собирать тех, кто подвернулся ему под руку…

— Хельга, — чуть громче повторила баронесса, глядя на нее очень серьезно. — Этой ночью у меня отнялась вся левая часть. Я не чувствую ни руки, ни ноги, ни бока. Поэтому перестань меня отвлекать. Я слишком долго живу на свете, чтобы научиться принимать неизбежные вещи спокойно.

Хельга застыла в своем кресле, будто увидев василиска.

— Итак, когда это произойдет…

— Нет.

— Когда это произойдет, тебе придется взять все на себя. К сожалению, Годрик и Салазар больше не годятся на то, чтобы руководить школой. Если Елена… — Ровена запнулась. — Если ОНА не успеет прибыть ДО, я прошу тебя передать ей бумагу, которая хранится в шкатулочке, в тайнике над каминной полкой, там, на стене, еле видная пометка. Постучи волшебной палочкой три раза, и он откроется. Об этом знаем теперь только мы вдвоем.

— Да ты не можешь умереть! — вдруг закричала Хельга, до этой минуты слушавшая ее молча.

— Отнесись к этому… хм… философски. Ничего страшного, по сути, здесь нет. Эпикурейцы, которых я читала прошлым летом, так изящно и умно написали об этом. В их трактатах говорится, что…

— Философски! Отнестись философски к тому, что твой друг…

— Множество страхов в этом вопросе надуманы. Истина доказывается легко, поскольку изначальный тезис гласит…

— Ровена! Ты не умрешь! НЕ УМРЕШЬ! Поняла?

Баронесса молча уставилась на нее тем взглядом, который обычно адресовался самым бестолковым ученикам.

— Ты сделаешь это, Хельга?

— Ты сама сделаешь, потому что не умрешь.

— Хельга! Прошу тебя.

Хельга спрятала лицо в ладонях. Так хотелось убежать в эту черноту, чтобы не видеть и не слышать, а в особенности не слышать последних указаний старого друга. Так прошло некоторое время.

— Хорошо, — одними губами сказала она наконец. — Как скажешь, Ровена.

Голубые глаза леди Рейвенкло на секунду зажглись.

— Благодарю. Это сняло камень с моей души. Я люблю тебя, Хельга. Помни об этом… сколько бы времени нам не осталось.

Хельга не сохранила в памяти, как вышла из ее спальни. Это все было как сон, тот страшный сон с башней, который заставил ее до рассвета не сомкнуть глаз. Привалившись спиной к стене, она тщетно пыталась овладеть собой. Ей показалось, что сердце лопнуло у нее в груди и выходит теперь наружу вместе со слезами. В ушах стоял невозмутимый голос Ровены, говорящей о собственной смерти так спокойно, словно речь идет о лекции. Хотелось успокоить, уверить себя, что еще не все потеряно, но Ровена ошибалась редко, слишком редко для того, чтобы отмахнуться от ее слов. Хельга вспомнила ночной кошмар, который в очередной раз известил ее о потере, и крупная дрожь пробежала по всему телу. Все говорило ей о том, что неизбежное не за горами, но она не могла смириться с этим, не могла покорно пойти на поводу судьбы.

Хельга далеко не сразу поняла, что в этот момент находилась в коридоре не одна.

Она почувствовала кожей, что на нее кто-то смотрит, сделала над собой усилие и медленно подняла глаза.

Ей хватило мгновения, чтобы узнать его, но не хватило бы и вечности, чтобы поверить. Он стоял прямо напротив нее, на его лице читались одновременно надежда и робость. Это выражение делало его еще моложе… почти подростком.

Хельга не понимала, как он здесь очутился и как нашел ее. Ей захотелось убежать, скрыться до того, как он увидит потрясение и жаркую краску на ее лице, но в этот миг взгляд Белуса остановился на ней и поймал ее взгляд, после чего о бегстве не могло быть и речи. Хельга смотрела на него, как очарованная, не в силах ни шевельнуться, ни тем более уйти. Он тоже смотрел, и в синих его глазах был не гнев, не злость и не отвращение. Они светились той же надеждой, что была написана на его лице.

Позабыв обо всем, Хельга, трепеща и в то же время чувствуя странную отстраненность, медленно подошла к нему. Он потянулся к ее руке. Она знала, что не должна позволять себе это, что все уже решено и пересмотру не подлежит… и повернула руку так, чтобы было удобнее сжать его тонкие пальцы.

Она неуверенно взглянула в его лицо. Ничего подобного не случалось с ней раньше, ничего, и она растерялась, не зная, как следует реагировать и как себя вести.

Их глаза не разрывали связи ни на мгновение. Внезапно на Хельгу обрушились все события последних дней: разлука, кошмар, болезнь Ровены, скандалы Слизерина и Гриффиндора, бессонные ночи, этот последний разговор, выбивший у нее почву из-под ног. Белус развел руки в стороны, может, он хотел объяснить, как оказался здесь, но Хельга словно ждала этого движения. Больше ничего не требовалось. Сердце рванулось к нему, не обращая внимания на слабые доводы рассудка. Хельга почувствовала, что идет, будто во сне, в его распростертые объятия, и, когда руки Белуса сомкнулись у нее за спиной, она прижалась лицом к его плечу и закрыла глаза. А когда эти руки погладили ее по волосам, она испытала нечто странное и чудесное: ей показалось, что секунду назад она проснулась. Всего лишь секунду назад, и теперь воспринимает мир новыми глазами. Было очень трудно вытолкать скопившийся в легких воздух и придать ему форму слов, но все-таки она справилась.

— Я рада, что ты пришел.

— Надеюсь, вы оба отдаете себе отчет в том, на что обрекаете школу, — процедил лорд Салазар.

Его лицо излучало холодную ярость.

— Если бы школа заботила тебя хоть в малейшей степени, ты бы признал, что ничего другого не остается, — отпарировал Гриффиндор. Он стоял, широко расставив ноги, и всем своим видом демонстрировал презрительную воинственность Слизерину, который, казалось, был готов схватиться за палочку. Хельга, находившаяся между ними на манер живого барьера, ощутила растерянность и — впервые в жизни — настоящую злость по отношению к этим двум. Она и не ожидала, что разговор пройдет спокойно, но такое откровенно ребяческое поведение тех, кто совместно с ней распоряжался судьбой Хогвартса, накалило ее до предела. Они вообще способны думать о чем-либо еще, кроме своих распрей? Уже в сотый раз Хельга вынуждена была признать: по всей видимости, нет. Это напоминало противостояние двух стихий, неуемных, непредсказуемых, действующих по им одним известным правилам и закономерностям.

— Да неужели? — Слизерин сощурился, одним лишь взглядом окатив Гриффиндора такой волной презрения, какая ему, с его вызывающей позой, всклокоченной бородой и напряженными мускулами, и не снилась. — И кто это решил — ты? Даже не обсудив со мной? Думаю, я не сделаю открытия, сказав, что интеллект — не самая сильная твоя черта.

— Просто я способен думать о ком-то еще, кроме себя, — широкое лицо лорда Годрика стало практически одного цвета с сохранившими краску волосами.

— Право? И с каких это пор ты стал главным благодетелем Хогвартса?

— С тех самых, как основал его!

— Основал? Ты?

Гриффиндор сделал глубокий вдох, отчего кожаная перевязь на его груди туго натянулась. Хельга знала, что так он делает в двух случаях: когда пытается взять себя в руки — или готовится перейти к серьезной атаке, полностью отключая разум. Оставалось уповать, что из двух зол он выбрал первое.

— Я и вы, вчетвером, — сказал он глухо, на секунду прикрыв глаза. — Ты прекрасно это знаешь, к чему растравливать меня лишний раз?

— О, хвала небесам, ты признал, что все-таки справился не в одиночку, — Слизерин поклонился ему с юродивой почтительностью. Он так взбесился, что зрачки у него почти исчезли, превратившись в точки. — Великий Годрик Гриффиндор соблаговолил принять скромную помощь остальных и основал магическую школу. Ты понимаешь, насколько ты смешон? Сомневаюсь, иначе в твоих поступках сквозила хотя бы толика разума. Если уж на то пошло, то наибольший вклад внесли мы с Ровеной — и при этом меня лишают даже права слова.

— Никто тебя ничего не лишал!

— Тогда почему я узнаю обо всем последним?

— Потому что ты напыщенный старый ду…

— Хватит! — Хельга безотчетно вскинула вверх правую руку. Так всегда делала Ровена, когда ситуация выходила из-под контроля, и теперь она совершенно бессознательно повторила ее жест. — Я сыта по горло вашими войнами. Сейчас совсем не время для них.

Оба, успевшие, по-видимому, забыть о ее присутствии, умолкли и воззрились с раздражением и удивлением.

— Как пожелаете, госпожа Хаффлпафф, — Слизерин криво улыбнулся и отвесил Хельге преувеличенно учтивый поклон. — Не знал, что вы у нас теперь за главную. Должно быть, и это прошло мимо меня, пока вы вдвоем вершили историю.

— Салазар, — Хельга призывала все свои силы, чтобы выдержать спокойный тон и не показать, как ее уязвила его колкость. — Прошу тебя, услышь. Все совсем не так, как ты наговорил. Положение дел таково, что нужно делать выбор в пользу Хогвартса, каким бы тяжелым он ни был. Ты и сам это знаешь.

— И вы в довершение всех бед надумали вернуть в школу этого дубоголового хлыща? — ядовито осведомился Слизерин. — Достойно, что и говорить.

У Хельги застучала в висках кровь от его слов.

— Я попросил его вернуться по одной причине, — сказал Гриффиндор. — Не знаю, заметил ли ты, но астрономия осталась без преподавателя. Предлагаешь вычеркнуть целую дисциплину из-за собственного упрямства и дурости?

— Предлагаю найти настоящего учителя.

— Замечательно! Сам знаешь: достаточно свистнуть — и у порога выстроится шеренга желающих. Или, может, ты наколдуешь его? Давай! Мы посмотрим.

Худое лицо лорда Салазара исказила гримаса.

— С его возвращением ничего не изменится, — сквозь зубы проговорил он. — Ему не место здесь!

— Тебе известен другой выход? — Гриффиндор смотрел на него в упор, будто хотел прожечь взглядом. — Ровена… очень больна, и, пока она не поправится, преподавать астрономию будет некому.

— Отличное решение! — съязвил Слизерин. — Назначить во второй раз преподавателем никчемного, пустого, ничего не понимающего в предмете мальчишку! Браво! Ты, как всегда, верен себе…

— Салазар, я разослала письма всем нашим старым ученикам, — примирительно произнесла Хельга, но щеки у нее вспыхнули гневной краской. — Если кто-нибудь из них откликнется, ему будет предложено место.

— Опыт показывает, что бывшие ученики — как, впрочем, и наставники — не оправдывают возложенных на них надежд.

Это был столь явный камень, пущенный с умыслом попасть в цель, что Хельга потеряла дар речи.

Слизерин стоял, скрестив руки, и вызывающе смотрел на нее. В его взгляде читалась убийственная решимость отстоять свое.

— Не говори такого, о чем впоследствии можешь пожалеть, — тихо сказал лорд Годрик.

— Это угроза?

— Нет, всего лишь совет. Я терпел достаточно, и готов вытерпеть еще немало, но оскорблять леди, к тому же ту, что прошла с нами весь путь на равных, позволять не намерен.

Слизерин мрачно усмехнулся.

— Никаких оскорблений, — сказал он, не сводя глаз с Гриффиндора. — Я всего лишь… высказал обескураженность вашим решением призвать в Хогвартс того, кто не единожды проявил себя… не лучшим образом. Кстати, твою светлую голову не посещала мысль спросить мнения Ровены на этот счет?

— Если ты считаешь допустимым тревожить ее сейчас, когда она находится в таком состоянии, то я окончательно разочарован в тебе.

Они стояли друг напротив друга, и каждый словно пытался стать выше ростом — это дало бы хоть иллюзорное, но преимущество над противником. Рука Гриффиндора застыла около бедра, отработанное движение воина, готового выхватить меч при малейшей угрозе. Слизерин сжимал кулак в кармане мантии — гадать не приходилось, что он там держал. Хельге показалось, что в следующий миг один из них сделает это движение, навсегда оставляющее позади любые переговоры и слова, и ее рука непроизвольно потянулась к собственной палочке. У нее не укладывалось в голове, что они втроем, находясь в одной комнате, готовы обратить оружие против друг друга. Пусть это будет сон, взмолилась она, пусть я всего лишь сплю и это — очередной кошмар…

Но это был не кошмар, а действительность, в которой двое мужчин стояли, готовые к драке, с горящими от ненависти глазами и искаженными лицами. Она, Хельга Хаффлпафф, некогда любившая и уважавшая их обоих, находилась между ними и гадала, не закончится ли все смертоубийством. Сцена, достойная ада, каким его изображали христианские проповедники в своих речах.

Но им хватило разума не переходить последнюю грань. Слизерин разжал кулак, вытащил руку из кармана и весь как-то подобрался, словно пришел в себя после непродолжительной дремоты. Гриффиндор шумно выдохнул. Воздух, до того наэлектризованный, как пред грозой, вновь стал душным.

— Что ж, — первым нарушил молчание Слизерин. Лицо его стало непроницаемым. — Раз уж наша любезная беседа подошла к концу, я больше не смею отягощать вас своим присутствием. Тем более, если мое мнение здесь никого не интересует. Отныне у вас развязаны руки: набирайте в школу всякий праздно шатающийся сброд, доверяйте учеников первому встречному, да хоть разворотите все до последнего камешка. Я больше не имею к этому никакого отношения.

Он круто развернулся и, взметнув полой мантии, скрылся за дверью. Его шаги по лестнице гулко отдавались в пустом коридоре.

— Старый дурак, — пробормотал Гриффиндор, опускаясь в кресло. Теперь он выглядел предельно измученным и постаревшим на несколько лет.

— Он не может простить ту историю с Гонтом, — вздохнула Хельга.

Лорд Годрик крякнул.

— Ненавижу эту семейку, — признался он. — Скользкие, лживые, малодушные змеи. Из одного гнезда с наставничком, что тут еще скажешь?

— Годрик, — Хельга еще раз вздохнула и опустила ладонь на его плечо. — Скажи мне: ну почему вы так и не пришли к согласию? Скольких несчастий нам удалось бы избежать, не будь ваших распрей! Особенно сейчас, когда Ровена…

Гриффиндор встрепенулся.

— Никогда, — вспылил он, приподнимаясь в кресле. — Никогда я не приду к согласию с этим двуличным напыщенным душепродавцом! Если бы ты слышала, как он высказывается о…

— Я слышала, — тихо ответила Хельга. — Это… просто отвратительно, Годрик. Ни я, ни Ровена никогда не поддержим его в этой идее «чистой крови», но… Порой мне кажется, что тебе не хватает его. Его, каким он был прежде.

— Мне? — мгновенно вскипел лорд Годрик. — Не хватает ЕГО? Думай, о чем говоришь, женщина! Да мне руку ему подать и то стыдно!

Но Хельга заметила, как его лицо слегка исказилось, стоило ей упомянуть о ПРЕЖНЕМ Салазаре. Если быть честной, прежнего не хватало им всем. Не хватало его рассудочности, здравого скепсиса, острых, но в общем-то безобидных насмешек. Доведется ли им еще встретиться с ним когда-нибудь? Хотела бы она это знать.

— Ладно, — Хельга погладила его по плечу и убрала руку. — Это всего лишь надоедливые сентенции старой леди. Не бери в голову.

— К слову, о Гонтах, — угрюмо произнес лорд Годрик. — Один из них заявлялся вчера в Хогвартс.

— Неужели? — удивилась Хельга.

— Да, этот полудурочный женишок Елены, — он скривился, давая этим понять, что думает о любом из рода Гонт. — Поднимался в башню к Ровене.

— Что ему могло понадобиться? — задумчиво сказала Хельга. Гонты были вхожи к Слизерину, и общих дел с Домом Рейвенкло не имели. Кроме, пожалуй, одного.

— Должно быть, снова насчет Елены, — недовольно проговорил Гриффиндор, вторя мыслям Хельги. — Нашел время! Ровене только его не хватает вдобавок к непутевой дочери. Ох, попадись она мне в руки…

— Что ты хочешь сказать? — Хельга недоуменно уставилась на него.

Лорд Годрик повернулся к ней. И Хельга вдруг обомлела. Она видела его глаза взбешенными, насмешливыми, удивленными, раздосадованными, ликующими, довольными, необузданными, усталыми, ехидными — каким угодно, но чуть ли не впервые в жизни она видела их УМУДРЕННЫМИ. На нее смотрел человек, многое повидавший и о многом умеющий рассказать.

— Хельга, не такой уж я чурбан, — сказал он устало. — Я все-таки кое-что вижу и, представь себе, умею делать выводы. Она же с ума сходила с того самого дня, как Елена покинула Хогвартс. Судя по всему, они сильно поссорились, и она бросила Ровену, укатив на все четыре стороны. Или сбежала из дома с тайным возлюбленным. Словом, выкинула что-то в этом роде, и Ровена не смогла с этим смириться. Ты ведь знаешь ее. А когда человек прячет внутри такое, это всегда очень опасно. С ней случился удар, я видел такое — это постигло мою бедную мать, и она уже не оправилась. Глупой, самовлюбленной девчонке наплевать на мать, а тут еще Гонт, этот гад ползучий, лезет, пристраивается. С каким удовольствием я бы его задушил! За то, что он пользуется слабостью, пользуется тем, что Ровена разбита, чтобы получить свое. Уверен, он добьется желаемого.

Хельга слушала его, поражаясь тем глубинам, которые скрывались под неотесанной внешностью Мастера Дома Гриффиндор. Она и представить себе не могла, что Годрик может быть таким наблюдательным. Ее и саму посещали подобные мысли относительно Елены. Неужели он прав? Хельга вспомнила свой последний разговор с Ровеной, и ее затопило волной отчаяния.

— Годрик, — очень тихо произнесла она. — Мы приняли правильное решение?

Гриффиндор взял ее руку и положил себе на плечо.

— Сейчас он нужен Хогвартсу, — его голос был таким же усталым, как и взгляд. — И тебе.

Хельга вздрогнула и невольно отвела глаза.

— Не волнуйся, — лорд Годрик улыбнулся ей. — Все в порядке.

Хельга молчала, не зная, что ей сказать.

— Я вернул его главным образом для тебя, — продолжил Гриффиндор, поглаживая ее руку. — Наступили черные времена, Хельга. Немного света необходимо каждому из нас. Он может стать светом для тебя. Это понятно даже такому старому, грубому чурбану, как я, стоит только увидеть, какими глазами он смотрит на тебя.

Его улыбка стала ласковее, веселее. Хельгу затопило стыдом и в то же время — волной теплоты к Годрику, который сделал ей такую услугу.

— Тебе не кажется, что… — она почти шептала. — Я и он…

Годрик заглянул ей в глаза, все понял и усмехнулся.

— У тебя молодое сердце и душа. Я сам чувствую себя гораздо моложе рядом с тобой. Не думай об этом. Просто будь счастлива.

Он встал, обнял ее за плечи и на секунду притянул к себе. Так обнимал ее старший брат в те времена, когда они беззаботными детьми резвились в бескрайних лесных чащах, и ей случалось пораниться, или потерять ножик, или заблудиться, или напугаться до слез. Его неуклюжая, но искренняя ласка подействовала почти как глоток медовухи: Хельга вздохнула свободнее и расправила плечи. Стало легко, необъяснимо легко, захотелось улыбнуться. И еще — жить.

Годрик отпустил ее, широко улыбнулся и грузно зашагал к двери. Теперь, со спины, он даже внешне чем-то напомнил Хельге старшего брата, сгинувшего где-то на севере, в боях с норманнами.

Она еще какое-то время провела наедине с собой, пытаясь привести в порядок то, что происходило у нее внутри. Страх, восторг, тревога и сладостное ожидание переполняли ее полностью, и такой гаммы чувств она не испытывала еще никогда в жизни. Мрак последних дней отступил назад, ей показалось, что над ее горизонтом пробиваются солнечные лучи. Ей хотелось сохранить это чувство как можно дольше.

Наконец, сполна насладившись ощущением, Хельга покинула Общую комнату.

Она еще не успела спуститься по лестнице, когда увидела Белуса. Он ждал ее, хотя ни о чем таком они не договаривались. Смущенная и вместе с тем счастливая, Хельга подошла к нему и робко заглянула в глаза. На его лице стала расцветать улыбка — медленно, неуверенно. Так же медленно, будто боясь обжечься, он протянул руки, положил ей на талию. Хельга не шевелилась, боясь спугнуть это мгновение. Он может стать твоим светом, прозвучал в голове голос Годрика. Светом в черные времена. И когда Белус, с блестящими от восхищения глазами осторожно коснулся губами ее губ, она поняла, как он был прав.

Дни летели быстро и как-то легко. Каждое утро Хельга, вставая, видела в окне укутанные снегом горные вершины, огромное выцветшее небо во всей своей чистоте и беспредельности, горящий алым солнечный диск, объявляющий своим появлением новый день — и всякий раз чувствовала, как в ней поднимается оглушающее, острое и непередаваемое счастье. Быть живой, смотреть, как солнце поднимается над блистающими снежными холмами — это же величайшее сокровище на земле, думала она, улыбаясь и распахивая окно, чтобы вдохнуть чистый умытый воздух. На самом деле Хельге приносило радость все — утро, занятия, «барсучки», которых она, казалось, никогда еще не любила так сильно, снятие урожая паффподов, тех самых, нового сорта, вечерние посиделки с несколькими старшими учениками, которые вскоре должны были покинуть Хогвартс, и даже самые обычные повседневные дела.

Причиной этой небывалой восприимчивости к прелестям жизни был Белус. Хельга удивлялась самой себе, а еще больше — тому, как она обходилась раньше без его утреннего поцелуя, поглаживания по плечу или ласковой улыбки. Густая и тающая, как мед нежность, струящаяся из его глаз, все еще приводила Хельгу в смущение и трепет, хотя она и знала, что теперь имеет на нее все права.

Они решили не объявлять открыто о себе, рассудив, что рано или поздно все выплывет наружу само. Хельге нечего было таить, она считала, что любовь такого человека, как Белус Барден, может являть собой только объект гордости, но она боялась заново поднять бурю, которая только-только улеглась в замке. Это было единственным, что омрачало ее счастье, мешая ему стать полным, абсолютным, безграничным. Впрочем, Белус отнесся к этому с пониманием, а потому Хельга решила просто отдаться новому, удивительному периоду своей жизни.

Рядом с Белусом она будто снова открывала для себя все — многие чувства и ощущения ей доводилось испытывать впервые, они миновали ее в далекой юности и настигли только теперь. Смотреть на него — теперь так близко — доставляло ей глубокую радость, волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси. Просыпаясь каждое утро, она испытывала восторг при мысли, что проведет этот день вместе с Белусом, что она может устремить все свои помыслы к нему, не чувствуя при этом стыда. Теперь он встречал ее не застенчивым взглядом — куда только все девалось! — а объятием и поцелуем, доставлявшим ей настоящее блаженство. Это было так естественно — любить его и быть любимой им. Внутренне она благодарила судьбу за то, что они нашли в себе силы выбрать верное направление.

Случилось и еще одно событие, за которое Хельга вознесла хвалу небу. Ровене стало лучше. То ли она все-таки отказалась покориться, то ли болезнь решила отступить, но однажды утром она тихо, словно боясь сглазить, объявила Хельге, что вновь чувствует левую ногу. На щеках ее проступил румянец, глаза ожили, утратив то безучастное выражение, которое не покидало их последнее время. Хельга бросилась к ней, смеясь и смахивая слезы. Ее радости не было предела — Ровена справится, выкарабкается, и все вернется на круги своя. Леди Рейвенкло улыбалась, широко и радостно, и такую ее улыбку Хельга не видела уже очень давно. Она поспешила разыскать Годрика, чтобы поделиться с ним новостью. Гриффиндор примчался моментально, оставив своих подопечных, которых учил бою на мечах. Он возник на пороге, огромный, взъерошенный, с дико сверкающими глазами и на радостях расцеловал Ровену в обе щеки, заставив ее раскраснеться. Излив чувства, он так же стремительно скрылся, пообещав вечером преподнести ей кое-что в подарок. Хельга не верила своему счастью.

— Ровена, я благодарю небо, что тебе стало лучше, — сказала она, улыбаясь. — В моей душе снова светит солнце.

— Скоро вернется Елена, — баронесса тоже улыбалась, правда, немного рассеянно, будто уйдя в свои мысли.

— Правда? — обрадовалась Хельга.

— Осталось немного, — леди Рейвенкло убрала за ухо черную прядь. — И я снова увижу ее. О, Хельга, мне так хорошо. Я снова чувствую в себе силы.

Этим же вечером она попробовала встать на ноги. Хельга зорко следила за каждым движением, будто мать за учащимся ходить ребенком. Ослабевшая и изнуренная, Ровена с трудом делала каждый шаг, но радовало и это. Ходить ей было тяжело, левая нога слушалась плохо, несмотря на некоторое улучшение. Леди Рейвенкло находила в себе силы улыбаться и шутить над своей неуклюжестью, но было заметно, что новое положение обескураживает ее. Хельга заметила, что, когда она садилась немного передохнуть, то запахивала мантию так, чтобы не видеть больную ногу.

— Хорошо себя чувствуешь? — беспокойно спрашивала Хельга каждый раз.

— Хельга, ты возвращаешь меня в те времена, когда я еще не перешагнула пятилетний рубеж, — усмехалась леди Рейвенкло.

Когда она присела в очередной раз, в башню вошел Годрик, пряча что-то за спиной. Его светло-голубые глаза лукаво блестели, в бороде пряталась загадочная улыбка. Хельга сама не сдержала улыбки, увидев на его лице это мальчишеское выражение.

— Добрый вечер, дамы, — лорд Гриффиндор церемонно поклонился, как актер на сцене, заставив обеих прыснуть. — Леди Рейвенкло, примите мой скромный дар и пожелание скорейшего и полного выздоровления.

Он протянул Ровене что-то длинное и тонкое, гладко блестевшее, как рукоятка метлы. Сперва Хельга и приняла это за метлу и изумленно уставилась на Годрика, но потом в глаза ей бросился набалдашник, и она поняла, что это трость. Сделанная с большим искусством, черного дерева, с набалдашником в виде львиной головы, она смотрелась совершенством. Ровена рассматривала ее во все глаза.

— Вы довольны, леди? — гордо улыбаясь, осведомился Гриффиндор. — Изготовлена вот этими самыми руками именно для вас.

— Годрик, она прекрасна, — ответила леди Рейвенкло. — Настоящее произведение искусства. Благодарю от всего сердца.

Она растроганно улыбалась, но Хельга видела, что челюсть у нее слегка дрогнула, когда она взяла трость в руки. Годрик, находящийся под впечатлением от своего подарка, ничего не заметил.

«Лишь бы у нее опять не опустились руки», — подумала Хельга. Трость для такой, как Ровена, в первую очередь напоминание о собственной немощи, с которой ей придется справиться. Она подумала, что преодолеть это будет нелегко.

— Опробуй ее, — лорд Годрик горел энтузиазмом, как мальчишка, схватившийся за рогатку. — Давай.

Ровена послушно поднялась и оперлась на трость. Держала она ее с опаской, словно боялась, что та вдруг превратится в змею.

— Очень красиво смотрится, Ровена, — ободряюще сказала Хельга, пытаясь отвлечь ее. — Ты выглядишь так внушительно. Будто сама Моргана.

— Вот это уж точно! — подхватил лорд Годрик. — Леди Моргана с Аваллона собственной персоной!

Ровена улыбнулась им — на этот раз искренне, открыто. Перехватив трость удобнее, она сделала несколько шагов, и они дались ей гораздо легче, чем ранее. Хельга перехватила ее взгляд, устремленный на подарок Годрика — уже без отвращения, скорее задумчивый.

— Она придаст мне сил поправиться совсем, — сказала леди Рейвенкло. — Еще раз большое спасибо, друзья.

Тут в башню зашел еще один человек.

Тонкая, худощавая фигура в просторной мантии, черные волосы гладко зачесаны назад, взгляд быстрый и настороженный. Лорд Салазар Слизерин скользнул глазами по Годрику, развалившемуся в кресле и с восторгом наблюдающим за Ровеной, крутанул головой в сторону Хельги и устремился к баронессе. Леди Рейвенкло улыбнулась ему.

— Здравствуй, Салазар, — она приподняла трость, салютуя. — Взгляни, какой подарок мне сделал Годрик.

— Прелестно, — лорд Слизерин без восторга взглянул на трость. Потом тоже улыбнулся — по крайней мере, губы его изогнулись. Судя по всему, он не рассчитывал встретить здесь кого-то еще.— Рад видеть улучшения, Ровена. Уверен, не за горами тот день, когда ты поправишься окончательно.

Он обнял ее, прикрыв глаза и на секунду коснувшись лбом ее плеча. Хельга заметила, что складки на его щеках залегли еще глубже, чем раньше, да и вообще он выглядел очень постаревшим и слабым. Ровену он обнимал так, словно она была единственной вещью в мире, за которую он мог держаться, чтобы не утонуть. Хельга смотрела на него с состраданием. Наконец лорд Салазар нехотя разомкнул объятия и отступил назад. Глаза его странно блестели.

— Отдыхай, Ровена, — произнес он негромко. — И возвращайся. Ты нужна всем нам.

Он холодно, без единого слова поклонился Хельге и Годрику и быстрым шагом покинул башню. Гриффиндор проводил его мрачным взглядом и демонстративно отвернулся.

Хорошо, что он не стал рассказывать Ровене, что поссорился с нами, подумала Хельга. Этот разговор лучше отложить на потом.

Это был очень теплый вечер, невзирая на неприятный осадок от Салазара. Хельга решила, что рано или поздно они помирятся. Конечно, помирятся — и все пойдет, как прежде. Все будет хорошо. Ровена поправляется, и что еще может произойти? Потом Хельга поднялась к себе, ее ждал Белус, его улыбка, его тепло и его прикосновения. Все было таким сияющим, что мрак, окружавший ее последние месяцы, словно рассеялся. Хельга готова была забыть о пугающих предвестниках беды, посещавших ее во снах, и терзавших душу предчувствиях. Ей еще предстояло узнать, что этим редким озарениям лучше доверять.

Миновало солнцестояние* (22 декабря), принесшее за собой в Хогвартс несколько приятных и неприятных событий. Во-первых, школу покинул Грегори Гонт — с помпой, в сопровождении всех своих однокашников из Дома Слизерина. Всем своим видом он давал понять, что оскорбленная гордость больше не позволяет ему ни дня находиться в одном месте с человеком, публично унизившим его фамильную честь. Лорд Салазар на прощание крепко пожал ему руку и шепнул на ухо несколько слов. Барон Гонт кивнул с надменным, снисходительным лицом, как бы соглашаясь, что другого выхода не остается, и вышел через огромные дубовые двери, напоследок эффектно взметнув полами мантии. Его уход все, кроме наставника и нескольких товарищей, восприняли с облегчением. В последние недели он стал совершенно невыносим, возможно, отчасти потому, что у него стали пробиваться усы, и он почувствовал себя взрослым и всемогущим. Это проявлялось в открытой дерзости всем, за исключением лорда Салазара, неприкрытой грубости и демонстрации пренебрежения ко всем занятиям других преподавателей. На Белуса Бардена он отказывался даже смотреть — тот не заслуживал и случайного взгляда. Примерно так же вел себя и его Мастер. Порой Хельга чувствовала на себе испепеляющие, ядовитые взгляды Слизерина, внутренне вздрагивала при мысли, что он обо всем знает, но каждый раз брала себя в руки, несмотря на учащенно бьющееся сердце. Он все еще отказывался говорить с Хельгой и Годриком, посылал первой насмешливые поклоны, а второму — презрительные гримасы. Поначалу она даже боялась, что Слизерин применит к Белусу какое-нибудь колдовство, это было вполне закономерным итогом их отношений, но опасения не оправдались — во всяком случае, пока. То ли Салазар еще хранил в своей душе уважение и симпатию к Хельге, не рискуя расправляться с тем, кто ей дорог, то ли просто считал связываться с вставшим ему поперек горла юнцом недостойным себя. Все свое время он теперь проводил в компании учеников, изредка наведывался в башню Дома Рейвенкло, и почти исчез из поля зрения Хельги. Ее огорчал этот разлад в их отношениях, но много думать об этом ей было некогда. В дневные часы она отдавала всю себя «барсучкам», особенно тем из них, кто вскоре должен был вылететь из-под ее крыла, а вечера ее занимал Белус. Он выглядел счастливым — несмотря на откровенно накалившуюся в замке атмосферу. Дом Слизерин в полном составе игнорировал его присутствие в Хогвартсе, рейвенкловцы не считали нужным включать его уроки в свое расписание, но, по крайней мере, вели себя пристойно, чего нельзя было сказать о подопечных лорда Салазара. Даже вражда с гриффиндорцами отошла для них на второй план: теперь их мишенями стали «барсучки» — всегда горой стоявшие за своего Мастера и опального Белуса. Вступать в открытую конфронтацию слизеринцы не решались — чувствовали, что лорд Салазар все же не поддержит их в противостоянии с Хельгой, как поддерживал в войне с Гриффиндором — но язвы и насмешки от них летели со всех сторон. «Барсучки» нервничали, становились рассеянными и раздражительными. Миролюбивость, воспитанная в них Хельгой, не позволяла отвечать на нападки атакой. Впрочем, у всего есть свои пределы: в один скучный зимний день тринадцатилетний «барсучок» срывающимся от злости голосом вызвал на дуэль особенно развязного слизеринца, сочинившего о леди Хельге похабную песенку. Песенка распевалась тайно, чтобы не коснуться ушей лорда Салазара и тем более самой Хельги, но коридоры вскоре знали ее наизусть. Слизеринец вызов принял. Оба выхватили палочки, условились начать бой после того, как каждый преодолеет двадцать шагов, но слизеринец выпалил заклинание раньше. Битва закончилась катастрофой: он чем-то засветил «барсучку» в глаза, и тот ослеп. На крики сбежались преподаватели и ученики, слизеринец попытался ретироваться, но был пойман за шиворот Хельгой. Сперва она пришла в ужас при виде стонущего на полу мальчишки, но спустя несколько минут узнала заклятие и поспешила произнести необходимые антиформулы. Зрение вернулось, но по сей день мальчик не мог долго писать и читать, не выносил яркого света. Через месяц все должно было прийти в норму, однако Хельга не могла забыть той самой страшной первой минуты, когда ее «барсучок» корчился и кричал на полу, закрывая лицо руками. Лорд Салазар, не терпевший распущенности, пришел в бешенство от такого поступка своего ученика и безжалостно высек его на глазах всех своих учащихся. Когда же пострадавший назвал причину дуэли, Слизерин поставил вопрос об изгнании рифмоплета из Хогвартса.

— Я не намерен терпеть разнузданность от кого бы то ни было из вас, — холодно объявил он своему Дому тем же вечером. — Если вы способны позволить себе подобную низость, вам не место среди тех, кого я обучаю.

С того дня слизеринцы присмирели и вели себя ниже травы, тише воды. Что касается «барсучков», то своего отважного товарища они чествовали как героя. И не только они: сам лорд Годрик, узнав об этой истории, покровительственно похлопал его по плечу, заявив, что такого достойного мужчину уважает безмерно. Мальчишка весь светился от гордости, а Хельга, тронутая любовью «своего рыцаря», как она ласково называла его, с удовольствием отметила, что больше всего внимания и сочувствия он получил от девочки, к которой очень давно был неравнодушен. Это немного сгладило неприятный осадок происшествия.

Но все эти бедствия отходили на второй план после главного события месяца. Оно заключалось в том, что Ровена окрепла настолько, что вернулась к занятиям — не в полной мере, конечно, но несколько уроков в день, преимущественно для старших, которым предстояло вскоре покинуть Хогвартс, были ей вполне по силам. Она успела освоиться с гриффиндоровой тростью, и, хотя левая нога все еще слушалась плохо, передвигалась без особых трудностей, к огромной радости Хельги и Годрика. Ученики Ровены отнеслись к ее возвращению воодушевленно: они встретили своего Мастера на ее первом после болезни уроке восторженной овацией, после которой впервые за годы увидели баронессу смущенной и застенчивой.

— У меня даже дух захватило, — призналась она потом Хельге, блестя глазами и улыбаясь немного обалдело. — Никогда не чувствовала… такого подъема.

Хельга мысленно хвалила «умников» (как она не без насмешки называла про себя подопечных леди Рейвенкло) за устроенный наставнице прием: сейчас ей как никогда требовалась всесторонняя поддержка.

Однако поправке Ровены были рады не только старшие. Как-то вечером, когда Хельга (уже скорее по привычке) поднялась в башню Рейвенкло, она увидела у покоев Ровены крошечную девочку со смешно (явно собственноручно и без магии) закрученными в «барашки» светлыми волосами и высоким крутым лбом, в чудно скроенной атласной мантии нежно-лилового цвета. При взгляде на нее Хельге на миг почудилось, будто она перенеслась в прошлое, когда Елена, такая же светленькая, носилась весь день по замку и то и дело звонко смеялась над новой проделкой. Дети растут слишком быстро, вздохнула Хельга и приветливо улыбнулась девочке.

— Добрый вечер, — ласково сказала она, подходя ближе.

Девочка с «барашками» порозовела и застенчиво опустила глаза.

— Добрый вечер, госпожа Хаффлпафф.

— Ты, верно, учишься у леди Рейвенкло и решила ее навестить?

— Да, миледи.

— Как тебя зовут, дитя?

Девочка покраснела еще сильнее, но реверанс, как того требовали приличия, выполнила безупречно.

— Леди Имоджин Фоксбрайд, графиня Корнуольская.

— О! Стало быть, я веду себя совсем неподобающе перед такой знатной дамой, — Хельга тоже изобразила реверанс, правда, немного шутливо. В Хогвартсе училось немало отпрысков древних аристократических фамилий, и поначалу Хельга, всю жизнь откликавшаяся на свое имя без всяких титулов, чувствовала себя немного скованно в окружении «голубой крови», привыкшей к почестям и преклонению с пеленок. Но по прошествии времени она убедилась, что они мало чем отличаются от учеников-простолюдинов, не считая изысканных манер и сдержанности; среди них были способные и не очень, трудолюбивые и ленивые, заносчивые и дружелюбные, но никто из них не смотрел свысока на наставников, считая непочтительность к ним недопустимой. Исключение составляли только Гонты.

Не успела девочка ответить, как на пороге появилась Ровена.

— Силы благие, Хельга, почему ты стоишь под дверью вместо того, чтобы войти? — удивленно спросила она, запахивая длинную голубую мантию по левому краю. Этот жест стал для нее характерным.

— Я беседовала с твоей посетительницей, — ответила Хельга, не в силах сдержать улыбки. — Тебя ждет этим вечером светский визит.

Ровена перевела взгляд на девочку.

— Добрый вечер, леди Фоксбрайд, — она слегка поклонилась ей, как старой знакомой. — Чем обязана визиту?

— Я хотела справиться о вашем здоровье, миледи, — с великолепной аристократической вежливостью ответила маленькая графиня, причем щеки у нее вспыхнули. — И выразить надежду о нашей скорейшей встрече в стенах аудиторий.

Для Хельги было очень странно слышать эти лощеные безукоризненные фразы из уст такого маленького ребенка; она ожидала скорее лепета и даже объятия, поскольку было видно — по глазам и лицу — что Ровену девочка очень любит. Но леди Рейвенкло, похоже, приняла это как должное.

— Премного благодарна вам, — ответила она, улыбаясь. Взгляд ее заметно смягчился, и Хельге показалось, что в нем промелькнула лукавая искорка. — Думаю, вы не откажетесь зайти?

— Вы окажете мне честь, миледи.

Все трое вошли в светлые, просторные, искусно оформленные покои баронессы, которые, несмотря на изысканность, всегда казались Хельге несколько неуютными. Это был скорее зал официальных приемов, чем место отдыха и досуга. Однако сейчас здесь ярко горел камин, бросая на белые стены весело пляшущие тени, за окном уже сгустились окрашенные закатом сумерки с бледно-желтой полосой над горизонтом, и за счет этого в башне стало гораздо приятнее, чем обычно. Хельга вспомнила вечера, которые еще недавно проводила здесь с бледной, слабой, почти не встающей с постели Ровеной, вспомнила вырезанных из дерева печальных королей, и сердце у нее сжалось. Усилием воли она отогнала эти воспоминания, сказав, что этот вечер будет совсем другим. К тому же с такой высокопоставленной гостьей, мысленно добавила она, чем заставила себя снова улыбнуться.

Ровена предложила леди Фоксбрайд кресло у камина, сама опустилась в соседнее. Хельга, по требованию хозяйки, без лишних слов могла позволить себе выбрать абсолютно любое место, какое ей только понравится.

— Весьма рада вашему визиту, — повторила Ровена, отставляя в сторону трость и сцепляя руки в замок. — Как вы относитесь к тому, что я попотчую вас ягодной наливкой? Она не хмельная, разумеется.

— Буду лишь благодарна, — тихо ответила леди Фоксбрайд. Она была такой маленькой, что, сидя в кресле, не доставала ногами до пола, но, невзирая на это, держалась с видом и достоинством взрослой женщины.

Ровена достала из внутреннего кармана волшебную палочку, легко повела ею в воздухе, и над небольшим столиком из светлого дерева появились три бокала и пузатая бутылка с темно-бордовым содержимым.

— Цвет позволяет нам представить, что мы пьем вино, — усмехнувшись, баронесса еще раз взмахнула палочкой, и бутылка принялась разливать наливку по бокалам. — Конечно, вы, леди Фоксбрайд, произведя палочкой известные манипуляции, могли бы изменить напиток в своем бокале, но, осмелюсь доложить, я пристально слежу за вами.

Девочка вспыхнула, а леди Рейвенкло послала ей дружескую улыбку. И все-таки у Хельги вызывало небольшое напряжение то, что Ровена обращается с ребенком, как с равной ровесницей. Будь ее воля, она бы уже давно усадила эту девочку с ее неумело, но очень старательно накрученными «барашками» к себе на колени, и принялась бы расхваливать за попытки сделать такую красивую прическу.

— Ты любишь учиться, дорогая? — обратилась она к Имоджин, намеренно пропуская титул и высокопарное «вы».

Маленькая графиня отставила бокал и вскинула на нее глаза.

— Люблю, — еще тише, чем прежде, сказала она. Видимо, присутствие рядом сразу двух наставниц все-таки смущало ее, несмотря на отличную аристократическую выдержку. — Мне нравится нумерология, а еще история, и руны. Но больше всего я люблю заклинания.

— Леди Фоксбрайд весьма и весьма способная молодая колдунья, — сказала Ровена, и в ее голосе слышалась гордость. — Я немного знала ее мать, и могу с уверенностью сказать, что она очень гордилась бы своей дочерью.

Что значит — гордилась БЫ, тут же отметила про себя Хельга. Она умерла? И эта малютка теперь наполовину сирота? Желание взять ее на колени стало еще сильнее.

— Впрочем, как гордится сейчас вами ваш отец, — поспешно добавила Ровена, видимо, ощутив неловкость от того, что задела эту тему. — Вы ведь недавно писали ему, правда?

— Он редко отвечает на мои письма, — леди Фоксбрайд тихонько вздохнула.

— Когда ты писала ему в последний раз? — спросила Хельга.

— Неделю назад.

— И он не ответил?

— В последний раз я получала от него письмо в октябре.

Личико девочки стало печальным. Ровена растерянно взглянула на Хельгу, будто спрашивая, как лучше себя повести.

— Твой папа умеет колдовать, дорогая? — тихо продолжила Хельга, подвигаясь ближе к девочке.

— Нет, — та покачала головой, ее «барашки» смешно затрепыхались. — Мама умела, и еще я. Я думала, он расстроится, когда узнает, что я уеду надолго в школу, а он не расстроился и сказал, что так тому и быть. Ему вообще лучше без меня.

Горечь в ее голосе прозвучала совсем не по-детски. Хельга не удержалась и погладила ее по голове.

— У вас сейчас все в порядке, леди Фоксбрайд? — спросила Ровена, глядя на девочку растерянно, сконфужено и тревожно одновременно.

— Да, — она подняла глаза на Мастера и вдруг быстро, совсем не по-графски вытерла нос рукавом мантии. — Я просто соскучилась по вас, леди Рейвенкло.

Удивление на лице Ровены выглядело почти комичным, и Хельга бы непременно прыснула, не будь беседа такой грустной и серьезной. Целую минуту баронесса в молчании смотрела на леди Фоксбрайд, потом подалась вперед, словно хотела обнять девочку, но, овладев собой, вернулась в кресло и оперлась щекой и виском на ладонь.

— Что ж, — негромко произнесла она. — В таком случае я сама напишу ему, и, если он не ответит, приму соответствующие меры. Отцы… не имеют права забывать о своих чадах, особенно если остались их единственными попечителями. У меня есть еще кое-что для вас, леди Фоксбрайд. Думаю, вам это понравится.

Ровена взмахнула палочкой, и в комнату вплыла небольшая деревянная дощечка, вызвавшая у Хельги узнавание. Она ожидала увидеть так впечатливших ее королей, но, по всей видимости, это была другая дощечка и другая картина. Дощечка аккуратно легла на колени леди Фоксбрайд, и при первом же взгляде на нее у девочки вырвался вздох восхищения. Хельга тоже взглянула. Это были две играющие друг с другом охотничьи собаки, вырезанные с тем же искусством, что и короли, и такие же живые: они дышали, скалили зубы и едва заметно виляли хвостами. Зрелище было изумительным. Леди Фоксбрайд долго не могла отвести от дощечки глаз, а когда все же подняла их, в них читалась искрящаяся детская радость.

— Это мне? — так же по-детски спросила она, и Хельга впервые за весь вечер увидела, как на ее лице загорается улыбка. Сейчас она ничем не отличалась от тысяч других маленьких девочек, получивших красивый подарок.

— Если вы не откажетесь принять мой скромный дар, — улыбнулась Ровена. Хельга адресовала ей одобрительный взгляд. Подарки действуют на детей чудесно, особенно в моменты грусти и меланхолии.

Леди Фоксбрайд смотрела на наставницу с благодарностью и обожанием.

— Какая волшебная у тебя картина теперь, — Хельга склонилась над дощечкой, любуясь. — Красивая, как и ты сама. А ты заметила, Ровена? — обратилась она к баронессе, заговорщически улыбаясь. — Заметила, какая красивая прическа у леди Имоджин этим вечером? Я прямо непременно завью себе такие «барашки» завтра утром.

Леди Имоджин вспыхнула, но на этот раз — от удовольствия, что ее старания заметили. Один «барашек» уже порядком раскрутился, и прическа выглядела неряшливо, но девочке это знать вовсе не обязательно.

— Настоящая леди, — серьезно кивнула Ровена. — Я всегда высоко ценила ваш вкус, леди Имоджин.

— Прекрасно подходит к твоей мантии, — Хельга поправила ей воротничок. — Будто ты, право, собралась на прием к королю, дорогая. Совсем взрослая леди! Но кое-чего тебе не хватает, — она подмигнула Ровене.

— Чего же? — нетерпеливо осведомилась маленькая графиня. Хельга подавила смешок: ну как же эта юная леди могла что-то упустить?

— Взрослые волшебницы носят шляпы, — пояснила Хельга. — У меня таких несколько штук, а у леди Рейвенкло еще больше. Вот такие, видишь? — она указала на черную остроконечную шляпу Ровены на каминной полке.

— Думается, вы уже достаточно взрослая серьезная дама, — Ровена снова взялась за палочку. — Чтобы позволить себе такой атрибут. Правда?

— Правда!

— Ну вот, — шляпа приплыла в руки к хозяйке, и та протянула ее Хельге.

— Почему бы вам не примерить ее, леди Имоджин? — Хельга подсела к девочке и опустила шляпу на ее светловолосую голову. Шляпа немедленно закрыла ей не только лоб и глаза, но даже нос и губы.

— Что скажете, леди Рейвенкло? — серьезно спросила Хельга.

— Скажу, что она вам потрясающе идет, — эти слова Ровена выговорила сквозь смех, и вместе с ней рассмеялась и леди Имоджин. Это был радостный, чистый и беззаботный смех ребенка, согревший Хельге сердце. Отчего-то она была уверена, что леди Имоджин смеется очень редко.

— Вот теперь придраться не к чему, — провозгласила Хельга и, не удержавшись, прижала девочку к себе.

Хельга давно не проводила такого уютного вечера. Она видела, что леди Имоджин очень хорошо с ними, особенно — рядом с Ровеной; она благоговейно и с детской радостью смотрела на ее утонченное лицо, нежно-голубую мантию, на черные косы и даже на ее трость. Они сидели втроем, пока не прозвонил звонок, возвещая о том, что настало время ложиться спать. Девочка с большой неохотой слезла со своего кресла. Ровена и Хельга проводили ее до порога, дальше идти было недалеко — спальни учеников Дома Рейвенкло располагались под апартаментами Мастера.

— До свидания, — снова покраснев, леди Имоджин присела в реверансе перед обеими наставницами.

— Скоро увидимся, — секунду поколебавшись, Ровена погладила ее по голове на прощание. Прижимая к груди дощечку с собаками, леди Имоджин со счастливой улыбкой сбежала вниз по лестнице.

— Славная девчушка, — произнесла Ровена, улыбаясь с необычайной для нее нежностью.

— Ее мать умерла? — спросила Хельга.

— Да. Чума, — лаконично ответила леди Рейвенкло. — Отец, судя по всему, просто рад сбыть ее с рук хоть куда-нибудь. К тому же с волшебными данными. Бедное дитя.

— Прояви к ней тепло, — Хельга скользнула взглядом по лестнице, ведущей в спальни рейвенкловцев. — Она тянется к тебе. Уверена, что она полдня крутилась под дверью, чтобы повидаться с тобой. Не знаю, чем ты можешь подкупить, но это дитя любит тебя безмерно.

— Кто я для нее? — смутилась Ровена. — Всего лишь строгий, занудный учитель.

— Человек, отчасти заменяющий мать, — вздохнула Хельга. — И не притворяйся, Ровена: у тебя доброе сердце. Хоть его порой и не разглядишь за высокоумными сентенциями.

— Благодарю, — леди Рейвенкло усмехнулась.

Хельга шутливо толкнула ее кулаком в плечо.

— Знаешь, кого она мне напомнила?

— Кого?

— Елену. Я как увидела ее впервые, сразу вспомнила, как Елена проказничала в замке, пока была маленькая. Волосы точь-в-точь такие же, да?

На лицо баронессы, до этого безмятежное, набежала туча.

— Да… возможно, — она опустила глаза. — Возможно, ты права. Хотя леди Имоджин куда старательнее и прилежней.

— Нам скоро ожидать Рейвенкло-младшую, верно? — Хельга приобняла ее за плечи. — Она ведь скоро должна прибыть?

— Обещала быть скоро, — ответила Ровена, смотря в сторону. — Хотя никогда не знаешь, что у этой девчонки на уме. Обещать — обещала, а дальше…

— Ох, не терпится уже на нее взглянуть, — Хельга улыбнулась. — Я не видела ее сто лет! Наверное, она стала еще красивее, а может, даже прибудет с женихом! Ты обрадуешься?

— Может быть, — леди Рейвенкло повела плечом. — Может быть, это действительно принесет мне покой, если она вернется сюда с женихом. Главное, чтобы он оказался достойным. Ладно, поживем-увидим… Спокойной ночи, Хельга, я думаю, мне стоит прилечь — она улыбнулась краешком губ. — К сожалению, уроки отнимают у меня много сил.

— Спокойной ночи, дорогая.

Они распрощались, и Хельга вернулась к себе с ощущением полной гармонии и счастья. Этот короткий разговор о Елене ей чуть позже предстояло вспомнить в мельчайших деталях.

Хельга держала ее в руках и думала, что неисповедимы пути богов: мог ли творец представить себе, что его детище окажется в мешке грабителя и убийцы, потом пересечет полмира и в конце концов волей случая попадет к девчонке, незадолго до этого повидавшей девятнадцатую зиму? Определенно, он этого представить не мог, если, конечно, не был наделен даром предсказания. Но все сложилось именно так, как сложилось.

Хельга нежно погладила тонкие ручки маленькой золотой чаши. Она была ее верным спутником в самых важных моментах жизни: рождении детей (всех, кроме старшего), крупных житейских радостях и собственных успехах. Хельга не знала, кем был ее создатель — магом или простецом, стариком или молодым, семейным или одиноким, мужчиной или женщиной, наконец. Иногда она пыталась представить себе образ этого человека, кем бы он ни был, но всякий раз у нее получался обычный ремесленник из родной деревни: худой бородатый мужичок с большими руками и красным от частых возлияний лицом, окруженный оравой беспокойных детей, на которых покрикивает его вечно беременная жена. Хельга понимала, что едва ли эта картина имеет сколько-нибудь общего с действительностью: так говорило ее восприятие и детские воспоминания, связанные с понятием «ремесленник». Не знала она так же и того, для чего он изготовил чашу и, конечно, с какими мыслями он над ней работал. Возможно, он хотел кого-то порадовать и чаша была подарком; а может, выполнял работу на заказ, предвкушая щедрый барыш и покровительство богатого патрона?

Как бы там ни было, одно Хельга знала точно — создатель был настоящим мастером своего дела. Все в этой чаше радовало глаз и руку: безупречная работа с металлом, изящно выполненный сосуд, небольшая россыпь зеленых камней (Хельга так и не выяснила за эти годы, драгоценные они или нет, поскольку никакого значения это для нее не имело), красивая, элегантно расширяющаяся книзу ножка. Чаша так хорошо ложилась в руки Хельги, будто была создана специально для них. Она поняла это в тот самый день, когда впервые увидела ее, и широкая, черная, с зарубцевавшейся раной ладонь — ладонь убийцы — небрежно бросила чашу к ее ногам.

Хельга прикрыла глаза, вспоминая. Для того, чтобы восстановить в памяти те события, ей всегда было достаточно взять чашу в руки и закрыть глаза. Все было таким отчетливым и ярким, будто случилось от силы два-три месяца назад.

Вот она, девятнадцатилетняя, в простом рабочем платье, идет по тропинке в соседнюю деревню, таща за руку упирающегося двухлетнего сына. Они идут к лекарю, поскольку сама Хельга отнюдь не сильна в целительстве, а простенькие магловские способы, о которых она узнала у соседей, не помогают мальчишке, объевшемуся яиц докси. Сын капризничает и норовит вырваться, Хельга измучена, рассержена и напугана одновременно: две ночи подряд мальчика беспрестанно рвало, он задыхался и плакал, а его мать сходила с ума от отчаяния. В то время дети умирали каждый год, их косили болезни, холода, иногда — голод; губил родительский недосмотр, тяжелая работа, плохая пища. Среди соседей редко какая семья могла похвастаться отсутствием маленького покойника. Хельга вспоминала тогда все это и ее бросало в дрожь при одном взгляде на белое как мел лицо сына, его дрожащие губы и мокрые злые глаза. Что, если уже завтра его не станет? Ее дитя уснет навеки, и виновата в этом будет только она — ведь он наелся этих проклятых яиц почти что у нее под носом, когда она набирала воду из колодца. Хельга покрепче сжала крошечную ладошку и постаралась как можно незаметнее смахнуть с глаз слезы.

Неудивительно, что за этими мыслями она совсем не смотрела на дорогу. Деревня лекаря была уже близко, и только женщина, поглощенная думами о своем больном ребенке, могла не заметить неладного. Они шли по мостику, перекинутому через шумливую, бурную, но все равно похожую на ручеек речку, когда сына опять стошнило. Он согнулся так, что чуть не упал в реку, его рвало, а тельце сотрясала крупная дрожь. Хельга бросилась к нему — он действительно едва не свалился с моста — подхватила на руки и прижала к себе, на этот раз не сдержав слез. Ей было жаль ребенка — жаль до физической боли в сердце — а еще очень страшно. Если бы ей предложили оказаться посреди поля битвы в окружении двадцати вооруженных вражеских солдат — или держать на руках собственного больного ребенка и не иметь никакой возможности ему помочь, она без раздумий выбрала бы первое. Сын расплакался — тонко, жалобно, и как-то обмяк на ее руках. Хельга вытерла ему лицо рукавом, поцеловала в заплаканные глаза и только тут увидела поднимающийся над деревней черный дым.

Ее пробрал холодок: первой мыслью было, что на деревню напали норманны. И напугали не сами норманны, а то, что лекаря она сегодня не увидит. О небо, не допусти этого, беззвучно взмолилась Хельга, имея в виду несостоявшийся визит к целителю. Но потом до нее дошло, что норманны давным-давно оставили эти земли и не сунулись бы без крайней нужды, о которой всем точно стало бы известно. Значит, дело в чем-то другом. Но в чем? Может, там пожар?

По-прежнему держа сына на руках, Хельга со всех ног поспешила в деревню, радуясь, что прихватила с собой волшебную палочку. Облегчение от этого факта становилось сильнее по мере приближения к поселению: теперь она уже слышала крики и звуки сражения. Стало совсем нехорошо — что же там происходит? И почему происходит именно в тот день, когда ей просто нужно было увидеть лекаря?

Долго гадать не пришлось. Хельга все поняла, стоило ей очутиться на месте — и тут ее охватил такой ужас, что она чуть не уронила сына. Охваченные огнем хижины, рыдания, крики, мелькающие то там, то здесь люди, испуганное лошадиное ржание, хруст ломаемых построек — картина катастрофы была слишком узнаваема. На деревню напали разбойники.

Хельга побледнела и, невзирая на ноющие от тяжести руки, крепче прижала сына к себе. Теперь они оба находились в смертельной опасности, и нужно было уносить ноги что есть силы. Разбойники, если расходились, могли и камня на камне не оставить, круша, сжигая и грабя все, что только видели на своем пути. С ними порой было не под силу справиться и настоящим солдатам. Да, нужно бежать, и при том — немедленно. Хельга оглядела горящую деревню, почувствовала, как перекатывается за пазухой, на груди, волшебная палочка и оцепенела. Там, за ближайшим поворотом, убивают, грабят и насилуют мирных беззащитных людей, у которых в качестве оружия — в лучшем случае вилы и топоры, через несколько часов здесь не останется половины жителей, а к вечеру, может, и вовсе никого живого. У нее есть волшебная палочка. Еще с ней ребенок, она должна сделать все, чтобы он не пострадал, и все же… все же…

Хельга прикрыла глаза, как делала всегда, когда ей нужно было быстро принять решение. Борьба заняла не более одной минуты. Глубоко вздохнув, она поставила сына на землю (мышцы рук негодующе взвыли), крепко сжала его ладонь и отчетливо проговорила:

— Не вздумай вырываться и убегать. Иди рядом со мной и ни на шаг не отходи в сторону. Ты понял меня?

Это было так не похоже на обычную ласковую речь матери, что мальчик лишь испуганно взглянул на нее и молча кивнул.

Хельга достала палочку и, держа ее наизготовку, двинулась к эпицентру шума и дыма.

Первым, что бросилось в глаза, были тела. Они лежали повсюду — почерневшие, обугленные, изломанные, иные залиты кровью. Некоторые еще сжимали в руках оружие — как и представляла Хельга, кто вилы, а кто топоры. Запах пожара — и горящей плоти — был таким сильным, что жгло в горле. На миг у нее закружилась голова, она остановилась и спросила себя: у нее что, с головой не в порядке, что она идет туда, да еще с двухлетним мальчишкой в охапку? Рука с волшебной палочкой опустилась, Хельга замерла, но тут же заставила себя двигаться дальше, усилием воли отогнав пустые размышления. Сейчас для них не время. Сын послушно ковылял за ней.

Некоторые дома уже сгорели до основания, вокруг других суетились люди — с черными от копоти лицами, в разорванной одежде и безумными глазами. Никто не обращал внимания на трупы, пытались спасти хоть немного имущества. Хельга быстро миновала ряды сгоревших и полусгоревших построек и очутилась, по всей видимости, на центральной площади, откуда доносились вопли. Трое в чем-то наподобие доспехов выносили какие-то мешки из большого дома, еще двое, вооруженные один булавой, другой — коротким мечом, сражались с крестьянами, пытавшимися отбить у них несколько сундуков. Какая-то женщина неподалеку безуспешно пыталась вырваться от тащившего ее невысокого мужчины в боевом шлеме. Из близлежащих домов доносились леденящие душу крики. Хельга окостенела посреди этого кошмара. Сын, тихонько захныкав, прижался к ее ноге, спрятав лицо в полах платья, но она этого даже не заметила.

— Эй, Граннус, нас сегодня ждет веселая ночка! — крикнул тот, что был в шлеме, другому — огромному детине в кожаной перевязи и латных доспехах на плечах, груди и бедрах. У него была пышная каштановая борода, скрывающая лицо до самых глаз, и такие гигантские руки, что, казалось, он мог без труда задушить ими медведя. В руке он держал меч, который, под стать хозяину, больше напоминал шест, и в момент оклика энергично орудовал им, выламывая дверь аккуратного, еще не охваченного огнем домика. Женщина, которую тащил «шлемоносный» все еще сопротивлялась, но выглядело это до пугающего бессмысленно. — Глянь, еще одна птичка!

Граннус отвлекся от двери и повернулся к товарищу.

— Волоки ее к остальным, — распорядился он грубым, рыкающим голосом, прекрасно сочетавшимся со всем его обликом. — Займемся на досуге.

Он выломал дверь, и тут Хельга точно пришла в себя. До этого мгновения происходящее казалось ей сном, диким и ужасающим, теперь она вернулась в реальность. Она взмахнула палочкой, направив ее на «шлемоносного», и тот отлетел от женщины, врезавшись в какие-то обугленные развалины. Женщина зашаталась, потеряв равновесие, и изумленно уставилась на Хельгу, которая тем временем выпустила струю воды на ближайший горящий дом. Она крутила и вращала палочкой, вспоминая все, что только умела и знала, туша, по возможности восстанавливая, убирая с дороги мешающее, сбивая с ног и оглушая. Хельга не была сильна в боевой магии, но сейчас, оказавшись посреди хаоса и разрухи, просто отдалась волшебству, которое, подстегиваемое адреналином, рвалось из нее как никогда раньше. Она метнула заклятия в двух головорезов, отнявших у крестьян их сундуки, и те рухнули наземь без единого движения. Новый крик у нее за спиной заставил вздрогнуть. Круто обернувшись, Хельга нацелила палочку на дом, откуда донесся крик, и прямо к ней вылетел бородатый мужчина в странной, явно неместного покроя одежде. Он пролетел по воздуху ярдов двадцать, грохнулся на землю и больше не шевелился.

— А ну!

К ней неслись еще трое, кажется, это были те, кто выносил мешки из большого дома. Хельга, закрыв собой сына, направила на них палочку, чем, по-видимому, нисколько не испугала. Головорезы двинулись на нее, держа в руках ножи, медленно, осторожно, будто подступали к кабану на охоте.

— Назад! — хрипло скомандовала Хельга, чувствуя, как сердце стучит на разрыв, а по спине течет пот. Холодный пот. Она не знала заклятия, которое сразило бы сразу троих. А они уже близко. Слишком близко.

Один решил пойти на опережение, Хельга панически взмахнула палочкой, нож в его руке дернулся, но остался на месте. По лицу разбойника пробежало удивление и торжество.

— Выбейте у нее из рук эту штуку, — бросил он товарищам, продолжая наступать. — Понятия не имею, что это, но она этим сражается.

«Только не это!» — чуть не крикнула Хельга, лихорадочно вспоминая хоть какое-нибудь подходящее заклинание. Ничего она не знает. Ей не справиться с тремя противниками. Сын, прижимаясь к ней и дрожа, уже рыдал навзрыд. Она снова подвела его к смертельной черте…

Тут Хельга почувствовала нечто очень странное: палочка вдруг потянула ее руку, как большой магнит, и медленно нацелила на наступавших. Мгновение — и палочка исторгла из себя порыв золотистого огня, заставивший ее зажмуриться. Затем раздался треск и вопль ярости. Кто-то взвыл, кто-то взвизгнул: «Проклятье!», Хельга открыла глаза и обнаружила прямо перед собой три неподвижных тела. Часто дыша, она изумленно смотрела на палочку в своей руке: та сработала сама по себе, видимо, поняв, что на хозяйку можно не рассчитывать. Хельга видела такое впервые в жизни.

«Как мало я знаю о сути магии, — подумала она ошеломленно. — Как мало МЫ знаем о ней».

Она наслала заклятия еще на нескольких разбойников, выскочивших ей наперерез с награбленным за спинами, и тут увидела того исполина с бородой и рыкающим голосом. Он остался теперь один, без банды, которая лежала на земле и больше не могла подняться. Хельга приняла его за главаря — и не ошиблась.

— Стой на месте, если не хочешь лечь здесь мертвым, — собрав в кулак всю выдержку, крикнула ему Хельга. Во рту у нее сделалось сухо, но зато голос прозвучал твердо и даже властно.

Исполин — кажется, его звали Граннус? Да, именно так его окликнул разбойник в шлеме — опустил на землю мешки и медленно вытащил из ножен свой огромный меч.

— Ты приказываешь мне, девочка? — мрачно ухмыльнулся он и двинулся к ней размашистым, уверенным шагом. Хельга метнула в него оглушающее заклятие — и он лишь покачнулся, не сбавляя темпа. Она метнула еще, и еще — он подался назад, но упрямо продолжил идти на нее, мало-помалу занося меч. Хельгу сковал холод: магия не брала его. Что же делать? Хельга собрала воедино все внутренние резервы, какие только были в ее распоряжении, и рассекла палочкой воздух с такой силой, что послышался свист.

Граннуса сбило с ног, он повалился на землю, держась обеими руками за сердце, его меч упал далеко сзади. Хельга услышала вскрик восхищения. Она обернулась: вокруг собирались люди, оставившие свои пожарища и почувствовавшие, что опасность миновала. Она почувствовала, как в ней поднимается что-то теплое, мощное, сияющее, еще не зная, что это — осознание совершенного ею.

Граннус кое-как поднялся на колени и воззрился на Хельгу потрясенно и разъяренно одновременно. Она нацелила палочку ему точно в грудь .

— Ведьма, — проскрежетал он, упираясь руками в колени. — Провалиться мне пропадом, ведьма…

— Убей его! — крикнул один из уцелевших жителей деревни. — Убей мерзавца! Годами он разорял эти земли и стольких оставил без крова!

— Убей! — поддержали другие. — Убей, убей!

Хельга растерянно огляделась. Вступая в сражение, она не думала о том, что ей придется сделать это, если она одержит верх. Она вообще ни о чем не думала, даже о собственном сыне — ее занимало только то, что нужно остановить происходящую вокруг катастрофу. Теперь она поняла, что не готова поставить последнюю точку.

Граннус смотрел на нее исподлобья.

— Дай мне уйти, — хрипло проговорил он. — Дай мне уйти, и я больше никогда не вернусь сюда.

— Сынок, встань, пожалуйста, вон там, вместе с теми женщинами в серых платьях, хорошо? — Хельга потрепала сына по волосам и ласково подтолкнула к людям. — Постой с ними немного, и никуда не уходи, понял? Давай, сынок, иди. Я буду здесь, рядом. Ты будешь прекрасно меня видеть.

Мальчик, поколебавшись, с третьего раза отпустил ее подол и неуверенно заковылял, куда приказала мать. Хельга проследила за ним взглядом и кивнула женщинам, ненадолго взявшим его под опеку.

— Почему я должна верить тебе? — обратилась она к разбойнику. — Ты — отпетый мерзавец, нападающий на беззащитных людей. Ты сжег эту деревню, ты разорил ее, ты убил многих жителей. Назови хоть одну причину, по которой я должна отпустить тебя?

— Нет такой причины, — согласился Граннус. — Но я клянусь, что, если ты отпустишь меня, я навсегда покину эти края и больше не потревожу ни одно поселение.

— Что за радость в этом, если ты просто переместишься в соседнюю область? — гневно вопросила Хельга. — И там продолжишь убивать и грабить. Я смотрю, ты даже не раскаиваешься. Негодяй, — и она плюнула на него.

Окружавшие их люди одобрительно засвистели. Граннус дернулся, будто его окатили кипятком, и прожег ее ненавидящим взглядом.

— Я молю тебя о пощаде, — процедил он.

— Это не слишком-то вяжется с твоим взглядом, — заметила Хельга. — Ты бы убил меня, будь у тебя развязаны руки.

— Верно, верно! — поддержал кто-то сзади.

— Пощади. Я отблагодарю тебя.

— Мне это не надобно.

Граннус сунул руку в мешок, по-прежнему висевший у него за спиной, и вынул из него какую-то вещицу, сверкнувшую на солнце золотой вспышкой. С секунду он смотрел на нее, потом бросил под ноги Хельге.

— Она твоя, — прорычал разбойник. — А теперь дай мне уйти.

— Решил откупиться, бесчестное, подлое, грязное отродье? — закричала Хельга, пораженная до глубины души его варварством. Она успела разглядеть, что он бросил ей маленькую золотую чашу. — Решил выторговать себе жизнь?

— Приношу дар искупления, — криво усмехнувшись, поправил Граннус, но усмешка мигом слетела с его губ, когда Хельга ногой отшвырнула чашу. Лицо его налилось кровью.

— Грязное животное! — она рассекла палочкой воздух, из ее кончика посыпались искры. — То, что ты натворил, никакими дарами не искупить!

— Ведьма, эта вещь стоит столько…

— Меня это не волнует! Сколько бы она ни стоила, ты ее украл, отобрал у кого-то!

— Ошибаешься. Эту вещь оставил мне отец…

— Я даже не хочу слушать.

Граннус взял чашу в руки, отряхнул и, задержав на минуту взгляд, снова протянул Хельге.

— Эта вещь — самое дорогое, что есть у меня, — прохрипел он. — И сейчас я прошу тебя взять ее, взамен позволив мне уйти. Я никогда больше не обращу оружие против других. Клянусь.

Хельга поймала себя на том, что очень хочет верить ему. Хочет, чтобы он встал, развернулся и ушел восвояси, целый и невредимый, и навсегда забыл, что значит держать в руках меч. Да, она хотела этого… Но разум твердо говорил ей, что этому никогда не бывать. Он возьмет меч — уже другой — и поднимет его на безоружного. И не один раз.

— Что ж, — медленно проговорила она. — Может, ты и прав. Ты никогда больше не обратишь оружие против других.

В дальнейшем Хельга не раз терзалась вопросом, правильно ли она поступила. Бывали дни, когда уверенность в этом достигала абсолюта, и она расправляла плечи, довольная собой, девятнадцатилетней. Но бывало и так, что она не спала ночами, готовая на следующее же утро броситься разыскивать разбойника, которому не посчастливилось в тот день встретиться с колдуньей. Взрослая Хельга переживала оба этих состояния поочередно, размышляя то над вопросом силы, то над тем, была ли она вправе так поступать с человеком.

Юная же Хельга в тот день взмахнула палочкой и превратила Граннуса в мышь. Позже эта история легла в основу традиционной сказки, передававшейся в деревне из поколения в поколение, с каждым разом несколько видоизменяясь и обрастая новыми деталями.

Жители, на глазах которых все и произошло, еще долго не могли прийти в себя от потрясения. Хельга, часто дыша, опустила палочку и уставилась на крупную темно-серую мышь, сидевшую на земле с оглушенным видом и беспрестанно тянувшую носом. Ее черные глаза нашарили глаза Хельги и замерли, точно запоминая. Вне сомнений, в них читалась жажда убийства.

— Человек из тебя не вышел, — сказала Хельга. — Может, животное получится лучше?

Люди за ее спиной пришли в движении. Вперед вышел подросток — взъерошенный, с черным лицом и в разодранной рубахе. Несколько секунд он просто стоял, потом что есть силы швырнул в мышь камень.

— Сдохни! — голос у него был очень высоким и сорванным. — Сдохни, мразь!

Мышь успела отскочить. Но тут в нее полетел второй камень.

— Убью его! — это кричала женщина.

— За наших детей!

— За наших родителей!

Камни летели непрерывным потоком. Никто не заметил, успела ли мышь спастись бегством, или чей-то метко пущенный снаряд покончил с ней навеки. Возможно, она убежала, скрылась в траве или в какой-нибудь щели, но тогда ее дальнейшая жизнь едва ли была лучше камня, пущенного рукой озлобленного подростка.

Маленькая чаша светилась как осколок солнца.

Хельга наклонилась, подняла ее и увидела, что вещица, судя по всему, сделана из чистого золота. Она была теплой, и легла в руку на удивление хорошо. Изогнутые ручки обвивали ладонь, словно дружеское рукопожатие. Хельга невольно улыбнулась. Странно: по всем признакам чаша должна была вызывать у нее отвращение, но вместо этого она чувствовала нечто, похожее на благоговейную радость.

Между тем ее стали обступать люди. Они трогали ее за плечи, осторожно гладили волосы, кто-то даже ухитрился поцеловать ее в щеку.

— Как тебя зовут, дитя? — спросила высокая седовласая женщина.

— Хельга Хаффлпафф.

— Ты обладаешь колдовскими силами? — вклинился молодой мужчина, глядя на нее со страхом и восхищением.

— Да, — ответила Хельга. — И мне остается лишь положиться на вашу благодарность. Надеюсь, вы не станете распространяться об этом христианским проповедникам…

Ответом ей был гул возмущения.

— Ни за что!

— Можешь быть спокойна!

— Провалиться в пекло, если кто-то из присутствующих выдаст тебя!

— Добрая ведьма! Милая ведьма! Мы в долгу перед тобой!

Вперед вышел мужчина с седой бородой.

— Кем бы ты ни была, — торжественно провозгласил он. — Двери наших домов всегда открыты для тебя.

— Мама! — к ней подбежал сын и так вцепился в ее колени, что Хельга невольно рассмеялась. Она наклонилась и крепко обняла мальчика, радуясь, что страшное позади и с ними все хорошо.

После восстановления деревни ее ждал новый шквал благодарностей. Простецы умоляли ее остаться, предлагали дары, но с Хельги хватило и золотой чаши, которую она окончательно решила взять с собой. Чем-то эта вещица притягивала ее, и притягивала неодолимо. Может, не так уж все с ней и плохо?

Хельга очень тепло попрощалась со всеми, не забыв в суматохе переговорить с лекарем (которым оказалась та самая женщина, которую она спасла от «шлемоносного» разбойника) насчет сына и получив от нее все необходимые средства. Домой она вернулась триумфатором. Осознание того, что она спасла целую деревню, не укладывалось у нее в голове еще очень долгое время.

Чашу она поставила на самое невидное место и лишь изредка любовалась ею, когда находило настроение. Историю ее появления она намерилась унести с собой в могилу: только бы никто не узнал, что в доме находится подобная вещь! Но как-то раз, после очередного возвращения мужа, когда они лежали ночью, молодые, разгоряченные и изнуренные, Хельга не выдержала и рассказала ему все. Рассказала и тут же пожалела: что он теперь скажет? Как отнесется? Вдруг выбросит чашу в окно, да и ее саму вместе с ней? Но муж отреагировал неожиданно: нежно поцеловал в висок и провозгласил, что, на его взгляд, это был очень храбрый поступок, поступок, достойный воина. Хельга не верила своим ушам и была на седьмом небе от такой похвалы. А наутро муж взял чашу в руки и долго рассматривал.

— Прекрасная вещь, — бормотал он, ероша усы. — Прекрасная, просто прекрасная, и ни капельки не виноватая в том, что ею владел такой мерзавец.

Он налил в нее вина и, высоко подняв над головой, провозгласил:

— За мою жену, храбрейшую из всех женщин мира!

Хельга растроганно прослезилась, а потом они выпили вино, и стало так хорошо. Сын ластился к родителям, забираясь на колени то к одному, то к другой, словно не зная, кого предпочесть, и муж, пощекотав его в шею, сказал:

— Надеюсь, сын унаследует храбрость своей матери.

Через год, когда у них родился второй, муж снова достал чашу, налил в нее вина и выпил, празднуя рождение сына и благополучный исход для жены. Это окончательно смыло довлевшее над чашей зловещее разбойничье проклятие.

С тех пор так и повелось: рождение каждого ребенка отмечалось с помощью чаши, как и воссоединение друг с другом, и радостные вести, и семейные праздники. Хельга полюбила чашу всей душой, она ознаменовывала собой все самые счастливые события ее жизни.

И ей предстояло ознаменовать еще одно.

* * *

Хельга поставила чашу на стол. Она сидела в гостиной Дома Хаффлпафф, взбудораженная и счастливая, не уставая, тем не менее, задаваться вопросом: не сон ли это все? Вставая и одеваясь, она поняла, что не сможет окончательно поверить до тех пор, пока снова не увидит Белуса, и он не скажет ей опять слов любви, которые, отчаянно краснея, говорил накануне. Хельга выбрала простую, изящную и светлую мантию, и ей казалось, что еще ни один наряд так не шел к ней, потому что ни одного она не надевала в таком блаженном настроении. Она велела себе собраться и взять себя в руки, чтобы выглядеть подобающе, однако на щеках ее горел румянец, а глаза сияли от радости и волнения.

«Уже сегодня я, возможно, стану самой счастливой женщиной наших краев», — думала Хельга, безуспешно пытаясь успокоить быстро бьющееся сердце.

Через несколько мгновений она увидела его. Он входил нерешительно, но в устремленных на Хельгу глазах светилось восхищение, почитание, восторг — все то, от чего у нее по-прежнему кружилась голова.

— Подойди сюда и поздоровайся со мной, — сказала Хельга, удивляясь, что голос ее звучит спокойно и приветливо, а вовсе не трепещет от переполнявших ее чувств.

Белус с радостью подошел, не сводя с нее глаз. Его наряд, напротив, отличался замысловатостью: рубашка, жилет, тщательно вычищенные штаны необычного покроя и длинная, полночно-синего цвета мантия. Он явно старался выглядеть как можно лучше.

Хельга очарованно смотрела на него. Он подошел, обнял ее и поцеловал, и Хельга в очередной раз отметила, как же это упоительно — любить его и быть любимой им.

— Белус, — начала она очень тихим и очень нежным голосом. — Я пригласила тебя сегодня по очень важному случаю.

Он серьезно и сосредоточенно смотрел на нее. Казалось, прикажи она броситься в море — он выполнит это с таким же выражением, не меняясь в лице.

— Для начала, хочу сказать, что эта чаша, — Хельга взяла ее в руки. — Сопутствовала мне с моей далекой юности. История ее появления у меня слишком долгая, чтобы рассказывать сегодня, но в любой другой день я ее тебе расскажу с превеликим удовольствием.

Белус терпеливо слушал.

— Я пила из нее в самые важные моменты своей жизни, — продолжила Хельга, доставая волшебную палочку. — Так уж повелось. Поэтому я выпью из нее и сегодня. Вместе с тобой.

— Это очень приятно, — почти шепотом ответил Белус.

Хельга взяла его лицо в ладони.

— Если твое желание остаться со мной так же велико, как и раньше, — она поцеловала его в лоб. — То мое еще сильнее. Выпьем вдвоем, как это делают мужья и жены, это скрепит наш союз по крайней мере друг перед другом.

Краска отхлынула от его щек.

— Ты предлагаешь…

— Да, — Хельга повела волшебной палочкой, и чаша наполнилась вином до краев. Осталось последнее, оно же — самое главное. — Если, конечно, ты не передумал.

— Хельга, — Белус взял ее за руку, поцеловал. — Ты знаешь, какая для меня радость просто называть тебя по имени… А теперь, получается, у меня будет на это полное право.

Он потянулся к чаше, взял ее за ручку. Хельга взяла за вторую. Они выпили вино, все до капли, как и полагалось по старой традиции. Когда чаша опустела, Хельга ощутила, как ее всю переполняет чувство только что законченного очень важного дела. Она нежно улыбнулась Белусу, и он улыбнулся ей в ответ.

«Я все сделала правильно», — пронеслось в голове. Она почувствовала себя молодой, сильной и почти всемогущей.

Белус, все так же улыбаясь, подвинул чашу к себе. И достал из рукава волшебную палочку.

Хельга удивленно взглянула на него.

— Я хочу немного усовершенствовать ее, — сказал он.

Хельга хотела что-то сказать — знаешь ли ты заклинание, ты уверен, может, это лишнее — но передумала. Она решила, что будет доверять ему.

Белус направил палочку на чашу и что-то прошептал. Следуя его шепоту, на золотом тиснении стали проступать очертания… Хельга не сводила глаз с чаши, гадая, что же он задумал.

Прошло несколько минут, и чаша предстала перед ними в новом виде. Хельга всмотрелась — и радостно рассмеялась.

Белус улыбнулся, взял в руки чашу и протянул ей. Теперь на гладком золотом боке красовался барсук, символ Дома Хаффлпафф — выполненный очень мило и аккуратно.

— Теперь это по-настоящему твоя чаша, — сказал он. — Посмотри под ножку.

Хельга послушно перевернула чашу, глянула — и на сердце у нее потеплело. Там красовались крошечные, витые инициалы H&B.

— Спасибо, — прошептала Хельга. — Белус, это прекрасно.

Он наклонился к ней, положил руки на плечи и притянул к себе.

— Хельга, моя Хельга, — мягко проговорил Белус, касаясь губами ее волос. — Как долго я к этому шел.

Этой ночью он остался у нее, и это тоже было так естественно. Немного позже, когда в окно заглянула белая ущербная луна, Хельга рассматривала в ее свете спящую фигуру Белуса и думала лишь о том, насколько она счастлива и как же безгранично ее счастье. Чаша, ее постоянный спутник в жизненных радостях, блестела в лунном свете и словно лукаво подмигивала Хельге. Хельга с улыбкой подумала о том, что не ошиблась, взяв когда-то с собой последний дар разбойника. Как не ошиблась и с Белусом. Хельга наклонилась, чтобы поцеловать его. Потом она еще долго наблюдала за лунными бликами на потолке, улыбаясь и думая о том, что эту ночь она запомнит на всю жизнь.

Странный человек появился у ворот Хогвартса рано утром, когда тяжелое, свинцовое небо было готово вот-вот обрушить на землю очередной снегопад. Он тяжело ковылял по неровной каменистой дороге, высокий, угловатый, в длинном коричневом плаще, очень потрепанном и тонком. Обветренное широкоскулое лицо украшал шрам, который тянулся через глазницу и вытекший левый глаз к переносице, щеки покрывали клоки жестких рыжих волос, на бедре висели небольшие ножны — не для меча, скорее, для кинжала. С первого взгляда в нем распознавался бывалый солдат, выбравшийся из, по меньшей мере, сотни ожесточенных сражений. Рядом с ним плелся маленький ребенок — мальчик или девочка, понять было невозможно, поскольку с ног до головы он был укутан в какие-то лохмотья, скрывающие голову и лицо. Мужчина даже не смотрел на своего крошечного спутника, и, если бы не его хромота, тому едва ли удалось бы поспешать за ним. Их заметил лорд Гриффиндор, который проводил со своими учениками занятие по бою на мечах.

— Что тебе нужно, воин? — спросил он у мужчины, подходя к ограде. Опытный глаз тут же отметил и характерную хромоту, и шрам, и расписанные ножны. Свой меч он опустил и держал вроде бы не опасно, но все же наготове. Вид путника внушал уважение, однако никак не доверие.

— Мне нужна Хаффлпафф, — ответил мужчина удивительно молодым, сильным и чистым голосом, который мог бы принадлежать юноше. Его здоровый глаз смотрел на лорда Годрика мрачно и в то же время оценивающе. — Она тут вроде как заведует. Верно?

— Верно. А кто ее спрашивает? — Гриффиндор слегка сощурился. Магической ауры вокруг чужака не наблюдалось, это определенно был простец. Это ему не понравилось: простецы предпочитали держаться от Хогвартса подальше. Они, разумеется, знать не знали, что собой представляет замок и кто его обитатели, но что-то всегда держало их на расстоянии. Лорд Годрик пристально посмотрел на мужчину и постарался как можно незаметнее перехватить меч так, чтобы при малейшей угрозе пустить его в ход.

От чужака это явно не укрылось. Он усмехнулся уголком губ, от чего изувеченное лицо приняло ехидное выражение.

— Звать меня Кеган. Кеган из Йорка, — называя свое имя, он приосанился. — Я бился с норманнами на севере, а теперь возвращаюсь домой. К Хаффлпафф у меня дело, потому как иду я от сына ее, Иветуса Хаффлпаффа. Попросил он меня об одолжении, а отказать я не мог: обязан ему жизнью.

Лорд Годрик опустил меч и, поколебавшись, отворил ворота. Что такое солдатская честь, он понимал очень хорошо.

— Ты можешь войти, — сказал он пришельцу. — А кто это еще с тобой?

— Это и есть мое одолжение, — загадочно ответил тот, поправляя ножны. — А теперь мне нужно переговорить с Хаффлпафф.

Гриффиндор свистнул, подзывая к себе ученика.

— Найди леди Хельгу и скажи, что ее хотят видеть, — наказал он мальчишке, рыжему, краснощекому, с пробивающимся над верхней губой пушком. Он умчался выполнять поручение наставника с горящими от энтузиазма глазами.

— Скажи еще, что это от сына, Иветуса, — крикнул ему вслед лорд Годрик. У него была при себе волшебная палочка и, разумеется, он мог бы оповестить Хельгу другим способом — например, создав ту серебристую мыслеформу, которую им показывала Ровена, но это отнимало столько сил, что Годрик не решался прибегать к ней без крайней нужды. Да и не любил он, положа руку на сердце, эти магические выкрутасы, хоть и был чародеем от рождения. Заклятия, формулы, свитки, чары — все это больше пристало женщине, а он мужчина, и оружие его — меч. С ним он сокрушал, и только ему доверяет всей душой. Палочка, конечно, тоже хороша, но нет в ней надежности. Колдовство рассеивается, меч же вершит суд раз и навсегда.

— Чем больше я смотрю на твое лицо, тем более знакомым оно мне кажется, — сказал Гриффиндор. — Мы сражались где-то бок о бок?

— А кто знает, может и сражались, — почесывая щеку, ответил Кеган из Йорка. Ребенок прятался у него за спиной, изредка осторожно поглядывая на Гриффиндора. — Всех ведь не упомнишь. А ты тут кто — стражник? Смотрю, вроде как тоже вояка, и молодняк учишь.

— Можно и так сказать, — усмехнулся лорд Годрик. — Стражник.

Ему понравилось это определение. Простец-воин, сам того не зная, попал не в бровь, а в глаз. Годрик Гриффиндор всегда стоял на страже Хогвартса, и будет стоять, пока рука в силах держать меч.

— Годрик! — к ним со всех ног спешила Хельга. В длинной, подбитой мехом мантии цвета осенних листьев она напоминала королеву, в замке которой начался пожар. Когда ее разыскал рыжий гриффиндорец, она вместе с «барсучками» занималась перевоплощениями. Поскольку это был класс младших, Хельга еще не приступала с ними к перевоплощениям живой материи в неживую и наоборот. Успехи делали немногие, но Хельга была горда каждым. Рано или поздно они освоят эту науку, которая даже умникам Ровены дается через одного. Она демонстрировала в пятнадцатый раз, как перевоплотить сосновую иголку в металлическую, когда в аудиторию ворвался рыжий парень и объявил, что в Хогвартс прибыл какой-то одноглазый человек по просьбе ее сына. Хельга поняла, что это, судя по всему, боевой товарищ Иветуса, а боевые товарищи заявлялись к родне чаще всего в очень плохих случаях. Она вскочила ни жива ни мертва и, сбивчиво извинившись перед «барсучками», помчалась за рыжим мальчишкой.

Еще издали она увидела Годрика и одноглазого мужчину, который напугал ее шрамом на пол-лица и своей кривой усмешкой. У нее упало сердце: если он пришел сообщить ей самую страшную новость… Хельга побледнела как смерть, и пожалела, что рядом нет Белуса.

— Годрик! — она поравнялась с двумя мужчинами, задыхаясь от бега. Гриффиндор похлопал ее по плечу, чужак заинтересованно оглядел уцелевшим глазом. — Твой мальчик сказал мне, что…

— Неплохо бы поприветствовать леди, как полагается, — сказал лорд Годрик, обращаясь к Кегану. Сказал без упрека, просто напомнив. Он тоже был старым воякой, но считал зазорным забывать о приличиях.

Кеган, помешкав, отвесил Хельге неуклюжий поклон.

— Надеюсь, я не слишком пугаю своей физиономией, — сказал он, снова усмехаясь.

— Нисколько, — тут Хельга все-таки покривила душой. — Приветствую вас, сэр. Скажите сразу: что-то случилось с Иветусом? Не скрывайте ничего, скажите все, как есть. Я выдержу.

Гриффиндор сжал ей плечо.

— Он жив и здоров, — ответил одноглазый Кеган. — По крайней мере, был таким, когда я распрощался с ним.

У Хельги даже голова закружилась от облегчения.

— Хвала силам небесным, — проговорила она, слегка оперевшись о Годрика. От пережитого волнения каждый мускул словно превратился в студень.

— Он попросил меня передать тебе, — Кеган подтолкнул к ней замотанного в лохмотья ребенка.

— Передать мне? — Хельга изумленно уставилась на него.

— Дочь его, — он скрестил руки на груди с видом человека, наконец-то закончившего очень неприятное и ответственное дело.

— Охо-хох! — лорд Годрик тихо присвистнул.

— Моя внучка? — у Хельги расширились глаза.

Кеган стянул с головы ребенка тряпки, и первым, что увидела Хельга, были буйные золотистые кудри. Ее кудри. И кудри ее сыновей. Они падали на лоб, закрывая хмурое, изможденное личико. Девочка тоже скрестила руки, мрачно рассматривая Хельгу сквозь светлые пряди.

— Мать ее померла, Ивет сказал, что ему не с руки с ней возиться, — продолжал Кеган. — А как узнал, что я домой иду, сказал: мол, у меня в тех краях мать живет, доставь ей девчонку. Я и согласился — обязан ему.

— Сколько же вы уже в пути? — спросила Хельга, но спросила машинально. Она еще не отошла от потрясения.

— Двенадцать дней, почитай.

— Двенадцать дней! Девочка слишком мала для такого путешествия, — Хельга всмотрелась в нее. Магическая аура чувствовалась отчетливо, и сомнений не оставалось: перед ней колдунья, хотя и очень маленькая. Ее лишенный магических сил сын произвел на свет одаренное дитя. Впрочем, возможно, ее мать была ведьмой?

Девочка исподлобья смотрела на Хельгу.

— Вы не останетесь? — подняв глаза, обратилась леди Хаффлпафф к Кегану. Это был не просто закон гостеприимства: ей хотелось отблагодарить человека, доставившего в целости и сохранности родное ей по крови дитя. — Отдохните и восстановите силы. К тому же, говорят, здесь поблизости появились волки.

Он покачал головой.

— Благодарю, но мне осталось преодолеть совсем немного. Я живу тут, неподалеку, за холмами. А волков не боюсь.

— Позвольте тогда выразить вам благодарность за ваш поступок.

— Не стоит: я был должен Ивету.

Хельга сняла с руки золотой браслет — единственное свое украшение. Браслет подарил старший сын, вернувшись из очередного похода (Хельга подозревала, что это был не поход, а набег, но высказать тогда почему-то не решилась).

— Возьмите его, — она протянула браслет Кегану. — Чистое золото.

Его глаз заблестел.

— Золото? Не стоит, леди… — протянул он, но протянул нерешительно.

— Берите, — Хельга вложила браслет в его руку. — Это меньшее, что я могу сделать для вас.

Кеган взирал на браслет, как на невиданное чудо.

— С ума сойти, леди, — пробормотал он. — Семья может жить на это полгода!

— Вот и чудесно, — она улыбнулась. — Может, все-таки останетесь? Вам нужно отдохнуть.

— Видите ли, — Кеган тоже улыбнулся, и улыбка у него была гораздо лучше усмешки. — Я так соскучился по родным, что мне не терпится увидеть их всех. Премного благодарен вам, но я вынужден отказаться.

Гриффиндор хмыкнул: разговор дикаря вдруг превратился в речь учтивого человека. Пожалуй, самой большой магической силой на свете обладает золото. Оно способно творить настоящие чудеса.

— Понимаю, — Хельга сделала реверанс. — Что ж, тогда желаю вам счастливо добраться домой. Идите с миром, добрый человек.

— Прощайте, леди.

Кеган отвесил еще один неумелый поклон и медленно заковылял прочь. Хельга смотрела ему вслед.

— Не привиделось ли мне это все? — произнес лорд Годрик, почесывая затылок.

— В таком случае, мы видим один и тот же сон, — Хельга перевела взгляд на девочку. За все это время она не произнесла ни слова. — Это все… так невероятно, Годрик.

— Еще бы! Ребенок свалился как снег на голову, — он, будто спохватившись, обернулся и рыкнул ученикам, наблюдавшим за сценой давно и с большим интересом. — Эй, вы, бездельники! Какого черта вы бросили мечи и глазеете? Хотите, чтобы я вздул каждого из вас?

Мальчишки поспешно расхватали мечи и принялись упражняться с усиленным старанием.

— Иди ко мне, дорогая, — Хельга слегка наклонилась и протянула руки к девочке.

Девочка не двинулась с места.

— Не бойся, — Хельга приблизилась к ней. — Я позабочусь о тебе.

Она осторожно приобняла ребенка за плечи. Девочка не отстранилась, но напряглась.

«Маленький волчонок, — подумала Хельга. — Что же мне делать с ней?».

— Пойдем со мной, — ласково продолжила она. — Видишь большой, красивый замок? Ты будешь жить в нем. Там очень здорово. Хочешь взглянуть?

Девочка тряхнула кудрями.

«Наверное, это согласие».

— Пойдем.

По-прежнему придерживая внучку за плечи, Хельга повела ее к замку. Ощущение нереальности происходящего не покидало ее всю дорогу. Девочка не сопротивлялась, но была натянута как струна, словно в любой момент ожидала оплеухи.

Хельга направилась в Дом Хаффлпафф. Смутно она надеялась, что Белус будет здесь, и он как-то поможет ей разобраться со всем. Но его здесь не оказалось. Мелькнула мысль позвать Ровену, однако Хельга тут же отмела ее, и отмела сердито: все-таки она не маленькая девочка, и должна справиться сама. Тем более с… собственной внучкой.

— Ну вот, — бодро сказала Хельга. — Как тебе здесь? Нравится?

Девочка огляделась по сторонам. И не произнесла ни слова.

«А вдруг она не умеет говорить?» — эта мысль родилась в одно мгновение, и сразу окрасилась паникой. Что предпринять в таком случае, она не знала.

Хельга опустилась перед девочкой на колено, чтобы их лица оказались вровень.

— Как тебя зовут? — спросила она, осторожно взяв крошечную ладошку в свою. Сейчас, когда она видела девочку так близко, у нее захватило дух. На нее смотрели большие, ясные, настороженные светло-карие глаза — такие же, как и у нее самой, личико обрамляли кудри, и треугольный мысок надо лбом был тем же. Хельга видела те же губы, тот же нос, те же скулы. Она словно смотрела на саму себя в далеком детстве.

— Хельга Хаффпафф, — ответила девочка, глядя почти враждебно. Волны магии, исходящие от нее, заметно усилились.

— Как ты сказала, дорогая? — Хельга вздрогнула, услышав ее голос.

— Меня зовут Хельга Хаффлпафф.

Хельга ласково сжала ее ладонь. Она все еще не могла поверить в это.

— Меня тоже, — сказала она, не в силах отвести взгляд от лица девочки. Лица, так похожего на ее собственное. — Я твоя бабушка. Твой отец рассказывал тебе про меня?

Маленькая Хельга не ответила. На вид ей было лет шесть, не больше. Она выглядела очень болезненной и изможденной, под глазами темнели круги, а крайняя худоба делала ее почти прозрачной. Лохмотья были немыми свидетелями ее приключений: изорванные, протершиеся и едва ли спасающие от холода. Хельга ощутила прилив злости — злости на Иветуса, с легким сердцем отправившего дочку в тяжелое и опасное путешествие, чтобы избавиться от нее. Где она спала? На земле? Что ела? И ела ли вообще? Не больна ли она? Одноглазый солдат явно не был тем, кто может позаботиться о ребенке. У Хельги болезненно сжалось сердце.

— Ты будешь жить со мной, — сказала она, перебирая пальчики девочки. — Тебе понравится. Здесь много детей, дорогая, тебе будет, с кем играть.

На Хельгу-младшую это, похоже, не произвело ровно никакого впечатления.

— Ну, это ты еще увидишь, — тем же преувеличенно-бодрым тоном произнесла Хельга. — А сейчас тебе нужно поесть.

Дом Хаффлпафф располагался неподалеку от кухонь, поэтому обед не заставил себя долго ждать. Ела Хельга-младшая жадно и в полном молчании. Мясо на столе привело ее в восторг и изумление. Она сильно оголодала, и это стало для Хельги еще одним ударом. Ей начинало казаться, что ее сын оказался самым безответственным отцом в мире.

После еды девочку стало клонить ко сну.

— Знаешь, дорогая, давай-ка снимем с тебя все это, — Хельга осторожно погладила ее кудри. — У меня есть кое-что получше. Оденем тебя красиво.

Хельга-младшая позволила себя раздеть без сопротивления: слишком ее разморил отдых, тепло и сытная еда. Хельга достала одну из своих мантий. Она была так велика ребенку, что укутывала ее двойным слоем, но это было даже хорошо: в ней было тепло и уютно, а что еще требовалось сейчас девочке? Хельга-младшая завернулась в мантию поудобнее и блаженно вздохнула. Глаза у нее слипались.

Хельга без труда перенесла ее на свою кровать. Через минуту внучка уже крепко спала.

«Несчастное дитя, — думала она с болью. — Бросил на произвол судьбы! Не могу поверить, что Иветус так поступил с родной дочерью. Я воспитывала его не так».

Негодование переполняло ее всю. Походив по спальне, она села за стол, достала пергамент, перо и начала писать:

«Иветус Хаффлпафф! Пишет тебе твоя мать, о которой ты не вспоминал без малого год. Ей очень стыдно, что ее сын повел себя как беспечный бродяга и подверг собственное дитя смертельной опасности. Девочка могла погибнуть от холода (ты не соблаговолил обеспечить ее одеждой), от голода (она едва держится на ногах), от болезни (сейчас лютые холода), она могла потеряться, заблудиться, замерзнуть. Хвала небу, ей удалось выжить. Она осталась без матери (как сообщил твой товарищ), а ты, сын мой, решил оставить ее еще и без отца. Неужели у тебя камень в груди вместо человеческого сердца? Никогда бы не могла подумать, что кто-то из моих сыновей способен на такой поступок. Я очень недовольна тобой. Если ты не ответишь на это письмо, я окончательно уверюсь в том, что вырастила бесчувственного, безответственного, жестокого мужлана, и тогда мое сердце попросту разорвется. Жду твоего ответа с объяснениями. Твоя мать, Хельга Хаффлпафф».

Хельга закончила выводить «Хельга Хаффлпафф», проткнув насквозь пергамент на последней букве, когда в спальню вошел Белус. Хельга даже не сразу заметила его, такой ее охватил гнев. Она раз за разом перечитывала собственноручно выведенные строки и думала, что, будь сын сейчас рядом, она бы отхлестала его розгой, невзирая на его габариты и военные заслуги.

— Что произошло? — поспешил к ней Белус. — Кому ты пишешь с таким остервенением? Никогда не видел тебя такой.

Очевидно, злость отразилась у нее на лице.

— Посмотри на кровать, — сдавленным голосом ответила Хельга.

Белус повернул голову.

— Ребенок! — он произнес это слово с таким изумлением, будто никогда не слышал о такой вещи. — Но…

— Это моя внучка, Белус, — Хельга отодвинула от себя пергамент и глубоко вздохнула. — Прибыла сегодня утром. Мой дорогой сынок отправил ее ко мне без одежды и всего остального. Для него же лучше, что он сейчас далеко.

Белус переводил изумленный взгляд с кровати на Хельгу и обратно.

— Она в порядке? — спросил он наконец после долгой паузы.

— Думаю, да. Правда, она не разговаривает, но это дело времени. Девочка шла сюда двенадцать дней.

Хельга взглянула на спящую внучку, и ей захотелось обнять ее. После пережитого она должна получить разрядку и заботу. Может, тогда девочка начнет говорить.

Белус положил руки на плечи Хельги, сжал их.

— Полагаю, мне лучше переехать?

— Что? — Хельга вздрогнула.

— Если девочка будет жить с тобой, мне лучше занять другую комнату, — сказал он мягко. — По крайней мере, на время.

Хельга повернулась, уставилась на него. Только сейчас до нее дошло, что она совсем забыла о Белусе. Злость на Иветуса испарилась в одно мгновение, сменившись стыдом и виной. Она не подумала, как он отнесется к такой перемене. И кроме того… Хельга смотрела в его гладкое, румяное, свежее лицо, и думала, что обсуждает с ним собственную внучку. С Белусом, который повидал на веку два с небольшим десятка зим. Что-то внутри оборвалось у Хельги, вернулись старые страхи. Она вновь почувствовала себя совсем как в те дни, когда уговаривала себя выбросить из головы нелепую идею отношений с молодым человеком.

— Белус, — очень тихо сказала Хельга. — Прости меня, милый.

— За что? — он нежно погладил ее плечи.

— Я совсем не подумала, как ты отнесешься к этому. В конце концов, моя внучка не имеет к тебе никакого отношения, и… — она чуть не добавила «ты так молод». Ты так молод, а я — нет. И у меня внучка. Не одна, просто эту судьба занесла ко мне. Что ты на это скажешь?

— Хельга, послушай, — он наклонился к ней, коснулся щекой ее волос. — Я понимаю. Ты забываешь, что я не ребенок, и не вчера выполз из скорлупы. Ты думаешь, для меня открытие, что у тебя есть внуки? Рано ли, поздно ли, но это случилось бы. И ничего бы не изменило. Потому что я мужчина, а ты — женщина, которую я люблю. И ничего другого. Я думал, ты знаешь об этом.

Хельга взяла его руку, поднесла к губам. Она подумала, что еще никогда не любила его так, как в эту минуту.

— Спасибо, милый, — шепнула она, прикрыв глаза.

— И хватит об этом, — Белус улыбнулся. — Тем более, не выставишь же ты ребенка вон?

— Никогда! — Хельга даже встрепенулась.

— Вот и прекрасно. Я займу другую комнату. Думаю, в Хогвартсе уж точно хватит места всем.

Его синие глаза лучились светом, какого Хельга еще не видела. Он был почти величественен. И никто при всем желании не мог назвать его сейчас «мальчиком».

Когда Белус ушел, Хельга снова взяла в руки гневное послание, предназначавшееся Иветусу. Злость ушла и больше не возвращалась, на ее место пришла горечь. Какая пропасть между ее сыном и Белусом, хотя оба они молоды и оба дороги ей. Сколько душевного благородства и тепла в одном, и как низко проявил себя другой! И этот другой, между прочим, плоть от плоти, кровь от крови ее. Хельга вздохнула и свернула пергамент в трубочку. Надеюсь, он найдет нужные слова для объяснения, думала она, перевязывая послание лентой.

Хельга-младшая тоже вздохнула — во сне. Хельга опустилась на кровать рядом с ней. Осторожно отведя кудри, она рассматривала ее лицо, в котором теперь проступило что-то мягкое, беспомощное и… детское. Хельга вспомнила, насколько она мала, и ее затопило тоской и любовью. Хвала небесным силам, теперь она с ней. Хельга ласково поцеловала внучку в лоб, пообещав себе, что рядом с ней покинутый ребенок обретет все — дом, уют и настоящего друга.

В конце концов, обретали же это все «барсучки» в ее Доме? Уж в этих трех вещах леди Хельга Хаффлпафф разбиралась как никто другой.

— Хельга, я не знаю, зачем ты надумала уморить себя голодом, но это явно неудачная затея, — заметила леди Рейвенкло спустя несколько дней за ужином. Зал, как всегда в это время, был полон оживленного гомона учеников, предвкушавших вечерний отдых. Обычно он настраивал Хельгу на умиротворенный лад, но сегодня она даже не слышала веселых голосов обитателей Хогвартса.

— Впрочем, не ты одна, — Ровена задумчиво кивнула на пустующее место лорда Салазара. — Он, кажется, вообще не выходит из своих подземелий.

Слизерина никто не видел уже несколько дней. Он явно избегал общества других Мастеров и чем-то безвылазно занимался в своих мрачных сырых аудиториях. Ровена несколько раз навещала его, хотя ей было трудно преодолевать спуск по крутым лестницам. Лорд Салазар обращался с ней любезно, но с заметной прохладцей. Ровена не понимала, чем вызвала его недовольство, и всякий раз поднималась наверх в расстроенных чувствах.

— Наверное, опять скандалил с Годриком, — рассеяно произнесла Хельга и скользнула взглядом по слизеринскому столу. — Не могу есть, Ровена. Слишком расстроена.

Леди Рейвенкло внимательно посмотрела на нее.

— Не произошло ничего страшного, — сказала она негромко. — Хельга, тебе ли переживать насчет этого? Разве ты не сможешь позаботиться о девочке?

— Конечно, смогу, — Хельга сцепила руки в замок. — Но… я не могу поверить, что мой сын оказался таким.

Этим утром Карл, которого Хельга позаимствовала у Ровены, принес ей ответ Иветуса. Хельга с первого взгляда узнала небрежную писанину и развернула пергамент с учащенно забившимся сердцем.

«Приветствую, матушка. Что вы предлагаете мне? Я остался без жены, и мне нужно плыть в поход. Девчонке будет лучше с вами, к тому же, она уродилась странной, такой же, как вы. За время путешествия с ней ничего не случилось, стало быть, вы зря пеняете мне. Да и вообще, один старик вроде вас — со странными способностями — предсказывал мне сына. Что я буду делать с девчонкой? Она не будет держать меч, не отправится со мной за море. Оставьте ее у себя и по возможности приучите к жизни. Ваш сын, Иветус».

Хельга представляла, как он писал — разрывая пергамент, а то и ломая перо огромными пальцами. Несколько минут она перечитывала строчки, и поражалась тому, каким равнодушием веяло от них. Она знала, что мужчины редко бывают привязаны к детям и воспринимала это как непреложный жизненный факт, однако, как и все матери, не применяла это правило к собственным сыновьям. Никакого стыда или смущения Иветус явно не испытывал. Хельга покачала головой: она всегда мечтала о дочери, но ей и в голову не пришло бы отказаться от кого-то из своих мальчиков. А ее сын с легкостью избавился от родного дитя, как от ненужного хлама — потому что она родилась не тем, кто мог держать меч и воевать за морем.

«Впрочем, так даже лучше, — подумала Хельга, стараясь отвлечься от тяжелых размышлений о сыне. — Она будет учиться в Хогвартсе и станет волшебницей. И я это увижу».

Весь день Хельга была сама не своя. Маленькая Хельга, как прозвал ее Годрик, ходила следом за ней — не оставлять же ее одну — осматривалась и приглядывалась, но с таким видом, будто была готова убежать в любой момент.

— Она все молчит? — спросила Ровена, вырывая Хельгу из печальных мыслей.

— Да. Просто ума не приложу, что с ней делать.

Хельга-младшая осваивалась в замке медленно. За пределы Дома Хаффлпафф одна не выходила, смотрела волком и по-прежнему не говорила. Хельга всячески пыталась ее расшевелить, но абсолютно безуспешно. Ее это расстраивало и пугало: обычно с детьми у нее не было никаких проблем. Она любила их, и они, чувствуя это, тянулись к ней. Однако Хельга-младшая была исключением. Стоило приблизиться к девочке, как она готова была отскочить. Прикосновения терпела, но напрягалась так, будто ждала удара. Когда с ней ласково заговорил Белус — на следующий после прибытия день — она убежала. Такая диковатость вызывала у Хельги мрачные мысли относительно того, как девочка жила с отцом и матерью.

«Барсучки» очень быстро узнали о перемене в жизни Мастера и всех связанных с ней трудностях. Они решили помочь — как умели. Несколько девушек попробовали разговорить Хельгу-младшую за ужином, но закончилось это так же, как и раньше — она убежала, сверкнув глазами. Хельга была в отчаянии. Она перепробовала все, что знала, и никакого эффекта это не возымело.

— В таком случае остается рассчитывать только на время, — заключила Ровена, когда Хельга поведала ей обо всем. — Когда она привыкнет и к тебе, и к замку.

— Я одного боюсь, Ровена, — Хельга обхватила локти и подалась вперед.

— Чего?

— Она — колдунья. Передалось ей это либо от меня, либо от ее матери, но это неважно. Важно другое: что, если магия повернется внутри нее и она не сможет с ней совладать? Иветус написал, что она родилась странной, то есть проявления магии начались рано. Она не разговаривает и держит все в себе. Как ты думаешь, это опасно?

Леди Рейвенкло задумчиво свела брови.

— Теоретически, опасность возможна, — сказала она после раздумья. — Но, раз выплески магии происходили, нет причин думать, что она, грубо говоря, «запрет» магию в себе.

— Хотелось бы верить. Мне так неспокойно, — призналась Хельга. — Она не похожа ни на одного из тех детей, каких я только видела в жизни. Подозреваю, родители обращались с ней не лучшим образом.

— Этого не узнать, пока она не расскажет сама, — вздохнула Ровена. — Один из моих учеников тоже почти не разговаривал, хотя отличался на редкость блестящими способностями. Дичился однокашников, избегал наставников. В конце концов я выяснила, что однажды дома отец-магл попытался утопить его, привязав камень к шее и бросив в горную реку. Мальчик выжил благодаря магии, и…

— Ровена, прекрати пугать меня! — в ужасе воскликнула Хельга.

— Прости, — поспешно сказала леди Рейвенкло. — Но можно предположить, что и твоя девочка пережила нечто очень травмирующее.

— Мне так хочется подержать ее на коленях. Или обнять. У нее нет матери, а отец фактически отрекся от нее. У девочки нет никого, кроме меня. Но она не дается.

— А что думает Белус? — спросила Ровена. — Как он отнесся к ней?

— Он просто в шоке, — с тяжелым вздохом ответила Хельга. — Он пытался разговорить ее, как и все, но она убежала. Что ж, по крайней мере, Белус поддерживает меня. Если бы не он, я, наверное, опустила бы руки.

Леди Рейвенкло улыбнулась.

— Я давно хотела сказать тебе, Хельга. Ты будто… помолодела рядом с ним. Лицо и взгляд… Никогда не видела тебя такой цветущей. Приятно слышать, что и ведет он себя достойно.

Хельга зарделась.

— Тебе не за что краснеть, — Ровена пожала плечами. — Пусть он никудышный преподаватель, но его поступки говорят о внутреннем стержне. Возможно, ваша встреча — это судьба.

Было странно слышать рассуждения о судьбе от Ровены — всегда такой серьезной и находящей рациональное объяснение всему. Хельга не помнила, чтобы раньше она высказывалась в таком духе.

— С каких это пор ты веришь в судьбу? — спросила она смущенно.

— Это всего лишь предположение, — леди Рейвенкло соединила кончики пальцев. — Предположение и не более того. Говорят, некоторым путям суждено пересечься.

— Что ж, твой муж тоже был твоей судьбой?

Ровена чуть скривила губы.

— Нет. Выгодную сделку, заключенную родителями, определенно так не назовешь… И эта сделка довлеет надо мной всю последующую жизнь.

Хельга слушала ее с удивлением. Она знала, что Ровена оставила мужа много лет назад и вернулась в родовой замок его единоличной владелицей (впоследствии предложив его в качестве школы, когда они вчетвером задумали Хогвартс). Но о браке по расчету она услышала впервые. Впрочем, среди аристократии это была не редкость. Счастливую семейную жизнь там еще поискать.

— Никогда не спрашивала тебя об этом, — Хельга почувствовала небывалое смущение. — Он тебя бил?

Ровена повела плечом. Так она делала всегда, когда речь заходила о неприятных ей вещах.

— Было разное. Скажу только, что родители серьезно просчитались… Впрочем, когда единственный критерий подбора жениха — его деньги, другого ожидать не приходится. Если уж говорить о судьбе, ее подарок для меня — Елена, — высокий лоб немного разгладился. — Подарок, которого я не могла и ждать.

Фраза прозвучала странно, но Хельга видела по лицу Ровены, что продолжать этот разговор баронесса не будет. Она решила задать ей вопрос позже, когда придет время.

— И знаешь, Хельга, — леди Рейвенкло поправила косы. — Я думаю, не стоит заставлять девочку говорить. Если она не реагирует, нужно сменить тактику. Оставьте ее в покое, и она сама заговорит, когда почувствует необходимость.

— Да, может быть.

Хельга вернулась в свои покои, ожидая увидеть там Хельгу-младшую на ее привычном месте — в уголке рядом с камином — но вместо этого девочка лежала на кровати. Хельге сразу бросилась в глаза ее бледность, а также яркий, неестественно яркий румянец на щеках. Внутри шевельнулось плохое предчувствие. Она села на кровать рядом с внучкой и осторожно пощупала лоб.

— Дитя мое, у тебя жар! — воскликнула она испуганно.

Хельга-младшая приоткрыла глаза, горящие лихорадочным блеском. За короткий промежуток времени, истекший за ужином, лицо ее стало белым как мрамор. Само лицо тоже изменилось, в нем появилось что-то тревожное, измученное. Хельгу не на шутку напугали эти симптомы. Она поняла, что дает о себе знать долгий путь по сугробам и лютому морозу. У Хельги-младшей началась жестокая лихорадка.

— Дитя мое, бедное дитя, — без конца повторяла Хельга, в отчаянии то закутывая ее в одеяло, то наоборот сдергивая его. Хельга-младшая не реагировала ни единым движением: очевидно, силы покинули ее окончательно.

Хельга позвала Белуса. Он появился незамедлительно, встревоженный и притихший.

— Белус, милый, — дрогнувшим голосом сказала Хельга. — Пожалуйста, посиди немного с девочкой. Я спущусь к Салазару, попрошу зелье. Протирай ей лоб, вода рядом с кроватью, это может помочь.

Без единого слова Белус занял вахту, ответив одним беспокойным взглядом.

— Хельга? — удивленно протянул лорд Слизерин, увидев ее на пороге подземелья. Ехидная усмешка дернула его губы, но он сдержался. — Какими судьбами?

— Салазар, у меня горе, — сразу выпалила Хельга, чувствуя, как сжалось сердце. — Внучка… у нее лихорадка, сильный жар. Ты не мог бы дать мне зелье?

Лицо лорда Салазара вытянулось. Усмешка, мелькнувшая было на губах, растаяла без следа.

— Конечно, — пробормотал он. — Конечно, сейчас… Подожди минутку.

Он не предложил ей войти. Прежде, чем Салазар скрылся среди длинных стеллажей, заставленных склянками, Хельга заметила мелькнувшую в углу длинную тень у самого пола. В другой ситуации это удивило бы ее, но сейчас она могла думать только об одном. Она ждала Слизерина, считая секунды.

— Серьезная лихорадка? — спросил он из глубины комнаты.

— Жар, бледность, глаза блестят.

— Ох… — Слизерин сочувственно вздохнул. — Для такого маленького ребенка… — он кашлянул. — Кажется, нашел.

Через несколько секунд он вручил Хельге несколько склянок с бледно-розовым содержимым.

— Давай ей по одной ложке пять раз в день, — проинструктировал лорд Салазар. — Действие быстрое.

— Салазар, благодарю от всего сердца, — Хельга быстро поцеловала его в щеку и помчалась к себе.

— Все будет хорошо, — вслед ей сказал он, однако без нужной уверенности. Дети слишком часто проигрывали бой лихорадке, чтобы быть уверенным на этот счет.

Белус встретил ее на пороге.

— Жар, по-моему, не усиливается, — сказал он. — Это хорошо?

— Я думаю, — Хельга села рядом с девочкой. — Ничего, дорогая, скоро тебе станет лучше. Я позабочусь об этом.

Хельга-младшая слабо пошевелила рукой. Возможно, так она хотела попросить всех оставить ее в покое. А может, просила помощи.

— Белус, иди к себе, — попросила Хельга. — Боюсь, как бы ты не заразился. Я справлюсь со всем.

— А ты не заразишься?

— Я не могу ее оставить.

Она поцеловала его, и он, поколебавшись, нехотя ушел.

— Мы справимся, милая, — тихо сказала Хельга, устраиваясь рядом с девочкой. — Справимся, вот увидишь.

Началась ночь, бесконечно долгая и стирающая все мысли, кроме одной. Еще до полуночи Хельга-младшая начала метаться. Хельга не отвлекалась от нее ни на мгновение. Только сейчас она поняла, насколько опасна болезнь, и как тяжело с ней сражаться ребенку. Хельге удалось влить ей в рот положенную порцию зелья, и девочка затихла. Но лицо ее по-прежнему оставалось смертельно бледным, скулы заливались румянцем, крошечная ручка была холодной. Кудри разметались. Дыхание было тяжелым и хриплым.

«Небо, не допусти, чтобы она умерла, — мысленно молила Хельга, сжимая ладонь девочки и гладя ее медовые кудри. — Не допусти, чтобы я потеряла ее!».

Сколько раз она вставала этой ночью и, с дико колотящимся сердцем, прижималась ухом к груди Хельги-младшей, слушая ее дыхание! Сколько раз Хельгу пробирала дрожь и на лбу выступал холодный пот, когда ей казалось, что девочка не делает вдох и свершилось то, о чем страшно было подумать! И сколько молитв она вознесла в эту ночь к небу, прося лишь об одном. Хельга еще несколько раз давала ей зелье, но улучшений не было.

«Вдруг я опоздала? Вдруг зелье ей уже не поможет? Почему я не заметила, что она больна, раньше? Вдруг время уже упущено и…» — довести мысль до конца было слишком страшно. Хельга поуютнее закутала девочку в одеяло и вытерла выступившие на глазах слезы.

Ночь тянулась и тянулась без конца. Ужас сменялся надеждой, надежда ужасом, и это не прекращалось ни на минуту. Хельга мечтала, чтобы мрак поскорее развеялся, и вышло солнце, и в то же время боялась утра, как никогда в жизни. Что оно принесет с собой, пройдет ли кризис — этого она не знала и боялась узнать. Хельга-младшая слабо сжала ее ладонь.

Ночь тянулась и тянулась. И ее конец не предвещал ничего хорошего.

Перед самым рассветом Хельга задремала. Это было мимолетное, неосвежающее, тревожное забытье, не дающее ни отдыха, ни облегчения. Маленькая Хельга лежала рядом с ней, безмолвная и тихая, как только что выпавший снег. Грудь ее слабо и едва заметно приподнималась, по худому личику пробегала время от времени тень. Хельга видела ее даже в забытьи, и мысли ее были лишь об одном: только бы девочка осталась жива, только бы болезнь не взяла над ней верх и не увлекла в могилу. Вероятность такого исхода была столь велика, что от отчаяния Хельге казалось, будто она задыхается.

Когда она открыла глаза, уже рассвело. В комнату лился тусклый свет серого зимнего утра. Хельга пришла в ужас, осознав, что из-за глупой слабости оставила маленькую Хельгу без присмотра и опеки, и неизвестно, чем это обернется. С замирающим сердцем, не в силах сдержать дрожь, Хельга склонилась над внучкой.

Она спала глубоким, спокойным сном, какой приходит только после недавних страданий. Румянец с ее щек сошел, дыхание выровнялось. Хельга осторожно положила ладонь на ее лоб. Жар спал, не полностью, но уже настолько, чтобы не угрожать жизни. Хельга прикрыла глаза, на которых выступили слезы облегчения и счастья. Ее внучка возвратилась в этот мир.

Спустя несколько часов Хельга-младшая проснулась. Она смотрела измученно и грустно, но зато осмысленно. Хельга дала ей еще одну порцию зелья и обнаружила, что его запас почти подошел к концу.

«Оно спасло ей жизнь» — подумала она, глядя на опустевший пузырек почти благоговейно. Теперь она в долгу перед Салазаром до конца жизни.

— Ты просто молодец, моя милая, — прошептала Хельга, ласково гладя кудрявую шевелюру девочки. — Мы справились. Теперь все будет хорошо.

Хельга-младшая ответила ей бесконечно усталым взглядом.

Прошло три дня — и она уже могла сидеть в кресле, со всех сторон обложенная подушками. Болезнь не прошла бесследно: девочка похудела и потеряла все краски лица, у нее обрисовались все кости. Она была так слаба, что не могла даже ходить. Хельга на руках переносила ее из кровати в кресло и обратно и старалась ни на минуту не оставлять одну. Занятия пришлось временно отменить, заботу об учебных часах «барсучков» взяла на себя Ровена. Кое-кто из учеников предлагал Хельге помощь в выхаживании маленькой Хельги, но та, хотя и была тронута, твердо отказалась: слишком боялась распространения лихорадки. Понемногу девочка начала есть. Она по-прежнему не произносила ни слова, но Хельга была безмерно рада уже тому, что она просто осталась жива.

Лишь однажды она оставила Хельгу-младшую ненадолго одну. Наверное, в этом не было острой необходимости, но, спускаясь все ниже и ниже по крутым лестницам, Хельга думала о том, не может этого не сделать.

В подземелье, как всегда, было сыро и мрачно. Но сейчас Хельга не замечала этого. Ее не волновало ничего, кроме невысокого, сухопарого, бледного человека, проводившего здесь почти всю свою жизнь.

— Салазар, я в долгу перед тобой, — Хельга поклонилась ему. — Если бы не ты, моя внучка бы умерла.

Он положил руку ей на плечо.

— Не стоит. Главное, девочке теперь лучше. Я очень рад этому, Хельга.

Этой зимой Слизерин еще больше высох и сгорбился, и вообще у него был вид очень больного человека. Что послужило причиной, оставалось только гадать. Но сейчас в его словах и взгляде было что-то настолько теплое и живое, что он выглядел мягким и даже помолодевшим. И Хельга сделала то, чего не делала никогда: крепко обняла его.

Лорд Салазар изумленно застыл.

— Спасибо тебе, — Хельга постаралась вложить в объятие всю свою благодарность, и, похоже, он это почувствовал, потому что его впалые щеки залила краска.

— Не… не стоит, я же сказал, — неуклюже пробормотал лорд Салазар. — Я не сделал ничего выдающегося. Всего лишь помог моему… другу, который неоднократно перед этим помогал мне. И Хельга… — тут на его губах заиграла улыбка. — Отпусти меня, это чересчур для моих старых костей.

Хельга разжала руки, одарила его сияющей улыбкой и помчалась наверх, к внучке, которая обманула собственную смерть.

Это были очень счастливые дни — дни выздоровления Хельги-младшей. Хельга, окрыленная, носилась без устали и стала наконец принимать посетителей. Заглянул Годрик, поздравил с благополучным исходом и вручил несколько деревянных игрушек, как догадалась Хельга, сделанных собственноручно. От его широкого открытого лица, почти скрытого бородой, веяло таким добродушием, что она не хотела отпускать его целый вечер. Следующей спустилась со своей башни Ровена. Она принесла одну из своих чудесных живых дощечек, на этот раз — с очень красивой юной принцессой, которая улыбалась, поднимала брови и в целом была очаровательна. Желали повидаться и старшие ученики, успевшие соскучиться по Мастеру за время ее отсутствия. Все было так мирно, чисто и аккуратно, все были так добры и ласковы с Хельгой-младшей, что она непременно, как считала Хельга, должна была оттаять и заговорить. Но девочка продолжала упорно молчать, будто дала себе зарок не произносить ни слова. Хельга пыталась расслабить, расположить, развеселить ее, но все попытки остались безуспешными. Оставалось только смириться с этим и принять все как должное.

Белус согласился с ней.

— Кто знает, почему она молчит, — сказал он, когда Хельга поделилась с ним своим решением ничего больше не предпринимать. — Я думаю, что все дело в переменах в ее жизни. Возможно, что она потрясена. Мне кажется, лучше не донимать ее.

— Должно быть, ты прав, любовь моя, — вздохнула она, качая головой. Бездействие она не любила ни в каком виде.

Однажды ночью, примерно через неделю после решающего боя с лихорадкой, Хельга проснулась от крика. Она рывком села на кровати, не вполне уверенная, что слышала его наяву, но, узнав сквозь сон голос Хельги-младшей, в одно мгновение пришла в себя и, схватив со столика волшебную палочку, поспешила зажечь ее заклинанием.

— Хельга! — звала ее внучка. В голосе слышался страх и слезы. — Бабушка!

Это слово заставило сердце Хельги зайтись.

— Я здесь, милая, — она приподняла волшебную палочку над головой, чтобы лучше видеть. — Ничего не бойся, я здесь.

Хельга-младшая сидела на кровати, встрепанная, испуганная и дрожащая. По ее лицу катились слезы.

— Что случилось? — Хельга в тревоге привлекла ее к себе. И, на удивление, она не стала сопротивляться. — Что случилось, дитя мое? Почему ты плачешь?

Девочка громко всхлипнула.

— Мне… мне опять приснился этот сон, — с трудом, сквозь слезы и судорожные всхлипы, выговорила она. — Про то, как мама… ум… умерла.

Слезы покатились уже градом. Она терла глаза кулаками, словно пытаясь их остановить, но они текли и текли, безостановочно.

— Тише, Хельга, — Хельга ласково обняла ее. — Тише, моя хорошая, моя дорогая, моя самая храбрая девочка. Я здесь. Я с тобой.

Неожиданно Хельга-младшая прижалась к ней. Ее горькие, безотрадные слезы — слезы утраты — жгли сердце как кипящее масло. Хельга завернула ее в одеяло и принялась укачивать. Она знала, что никакие слова здесь не помогут, и ни одна магическая формула не окажет своего волшебного воздействия. С этим можно лишь справиться, пережить, принять. Неважно при этом, шесть тебе лет или сто шесть, несправедливо только то, что некоторые получают такие удары в столь юном возрасте.

Хельга стала напевать — что-то очень древнее, завораживающее и родное. Это пела ей мать в те времена, когда она сама только училась ходить. Стерлись из памяти многие слова, ушли туда, где неуклюже бродила, спотыкаясь, крошечная Хельга Хаффлпафф, а полдюжины мальчишек и девчонок, похожих и одновременно непохожих на нее, как это может быть только с родными братьями и сестрами, зорко следили, чтобы она не упала. Слова ушли, но остался мотив. Хельга пронесла его с собой через все, что приготовила ей жизнь, и теперь отчетливо видела себя, делающую первые шаги, падающую, плачущую, но неизменно встающую и продолжающую это нелегкое дело. Падать и вставать, что бы ни случилось — этот мотив был с Хельгой всегда.

Мало-помалу всхлипы стихли. Хельга-младшая, по-прежнему прижимаясь лицом к груди Хельги, заснула в изнеможении. На ее щеках блестели еще не высохшие дорожки слез. Хельга знала, что вскоре она проснется и заплачет опять. И снова заснет. И снова заплачет. Это нормально. Таким и должно быть горе. Она обнимала девочку, качала и напевала. Она чувствовала себя просветленной. Теперь Хельга Хаффлпафф знала, что вдвоем они справятся.

Выплакав весь запас слез, Хельга-младшая опустила голову, вся как-то сжалась и притихла. Хельга решила, что она снова заснула, но девочка смотрела перед собой неподвижными, страдающими, будто пеплом присыпанными глазами. Это выражение придавало ей странно-состарившийся вид.

— Тебе лучше, милая? — спросила у нее Хельга.

Она не отреагировала. Это было хуже всего: загнанное глубоко внутрь горе превращается в яд, парализующий чувства, волю, разум. Червь-могильщик совершает свою работу менее непреклонно, чем этот медленно ползущий огонь над человеком. У Хельги разрывалось сердце, но она всегда следовала своему принципу: не позволять ране гноиться ни на лбу, ни под ним — в мозгах. Поэтому как бы тяжело ей сейчас ни было, она должна сказать то, что должна.

— Послушай.

Хельга обхватила Хельгу-младшую за плечи и слегка приподняла, чтобы видеть ее лицо.

— Ты еще так мала, моя дорогая девочка, — она ласково погладила бунтующие светлые кудри. — И, конечно, едва представляешь, как все меняется в этом мире и как люди покидают его. Но всем нам, Хельга, суждено об этом узнать. Бедное мое дитя, — она помолчала, пытаясь сдержать подступившие к горлу слезы. — Тебе выпало узнать истину так рано. Слишком, слишком рано. Твои слезы горьки и безостановочны, твоя душа страдает, и ты не видишь больше ничего впереди. Но ни один человек не в силах этого избежать. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой.

Хельга знала, что в настоящий момент эти слова не смогут ни утешить, ни заставить взглянуть на все по-другому, но Хельга-младшая обязательно их поймет. Не сейчас и не в ближайшее время, но они достигнут своей цели и впоследствии останутся с ней на всю жизнь.

— Тебе очень больно сейчас. Я вполне это понимаю. Однако со временем тебе станет лучше. Еще нескоро, но, поверь мне, дитя, сердце в конце концов расправится и захочет жить.

Хельга-младшая тяжело вздохнула в ответ. В ее карих глазах больше не было слез, но лицо оставалось бледным, измученным и печальным. Хельга прижала ее к себе.

— Расскажи мне о маме, — тихо попросила она. — Я совсем не знала ее. А мне очень хочется узнать.

Девочка немного оживилась, в глазах появилось осмысленное выражение, будто она только что пришла в себя после долгого нездорового сна, и, собравшись с мыслями, она начала говорить. Хельга, прижимая ее к себе, ловила каждое слово: она понимала, что с ней делятся сокровенным. Это привело ее в необычайное волнение и заставило забыть обо всем.

Мать ее внучки звали Эйна, она была огромной (по словам Хельги-младшей) огненно-рыжей женщиной с голосом, который мог посоперничать по силе с сигнальной трубой. Волосы ее спускались до талии, а от ее смеха, как казалось Хельге-младшей, рушились горы. Она носила длинный темно-зеленый плащ с красивой застежкой на груди, и Хельга-младшая постоянно любовалась этой застежкой: на ее взгляд, она была сделана из чистого золота. Эйна часто подхватывала дочку на руки, подбрасывала и ловила, чем приводила ее в дикий восторг, плела ей косы, рассказывала древние преданья или просто приключения из своей жизни, что бывало порой даже интереснее. Учила танцевать. Закутывала в одеяло. Целовала в глаза и щеки.

«И любила, — с грустью подумала Хельга. — Самое главное, она любила девочку. Неудивительно, что Хельга теперь так горюет. Но что произошло? Что могло свести в могилу такую женщину?».

Однако Хельга-младшая, похоже, не собиралась об этом говорить. Она рассказывала о том, как ее мать разделывала мясо, как ругалась с соседями, как чистила оружие и любила спать летом под открытым небом. Ни слова о ее смерти. И ни слова об отце.

— У нее были стрелы и лук, она так ловко стреляла, — говорила Хельга-младшая с заблестевшими глазами. — Я хочу быть, как она.

«Мать для нее все еще живет, — Хельга гладила ее волосы уже с состраданием. — Ох, небо, дай ей силы справиться с этим».

— И непременно станешь, — сказала она бодро, но со сжавшимся сердцем. — Я в этом уверена. Ловкой, храброй, прекрасной женщиной. Как твоя мать.

Хельга-младшая подняла на нее глаза и впервые за долгое время улыбнулась — слабо, но с некоторой горделивостью. Ей было очень приятно сравнение с Эйной.

— Скажи, дитя мое, мама умела… делать чудеса? — спросила Хельга. Пока ничего из слов девочки не говорило о том, что ее мать была чародейкой. А этот момент терзал любопытство Хельги с их самой первой встречи. — Какие-нибудь необычные вещи, которые не делали другие люди?

Хельга-младшая задумалась, но так и не смогла припомнить ничего такого. Кажется, Эйна все-таки имела магловское происхождение. Впрочем, Хельга-младшая могла просто-напросто не придавать значения тому, что видела, поскольку сама обладала магией и не считала ее проявления чем-то из ряда вон выходящим.

«Теперь правды уже не узнать, — подумала Хельга. — Да и разве это так важно? Вовсе нет».

Хотя, конечно, должен был знать Иветус. Эту женщину он выбрал себе в жены, делил с ней ложе, наверное, не один год, засыпал у нее под боком, имел от нее дитя. Одаренное магией дитя. Вот только от кого к ней перешел дар — от матери или от бабки — вопрос открытый.

— А ты, моя девочка? — Хельга поуютнее закутала ее в одеяло. — Когда ты сама начала показывать чудеса?

Хельга-младшая помрачнела. И перемена была столь заметной, что Хельга немного смешалась.

— Чем я смутила тебя, моя милая?

Девочка сдвинула брови.

— Показывать чудеса — очень плохо, — ответила она. — Так плохо, что хуже и представить себе нельзя.

— Но почему? — изумилась Хельга. По спине пробежал холодок плохого предчувствия. — Кто тебе сказал такое?

Хельга-младшая подобрала под себя ноги.

— Папа, — произнесла она после недолгого молчания. — Он говорил, что нельзя, чтобы кто-то видел чудеса. Он был очень зол, когда я делала что-то такое. Но я не хотела их делать. Получалось само. Всегда само.

— Конечно, — сдавленно проговорила Хельга. Ей стало не по себе. — Конечно, само, иначе и быть не может.

— Он очень злился. И наказывал каждый раз, когда я делала чудеса. Я говорила, что не хочу их, что делаю не специально. Он говорил, что выгонит меня из дому в лес, если я буду делать чудеса. Заставлять дрова гореть просто так, или поднимать в воздух посуду. Но я не хотела! Клянусь, я не хотела. Я так ненавидела себя, я молилась, чтобы чудеса перестали происходить, но они… не перестали.

«Силы небесные, — с ужасом пронеслось в голове у Хельги. — Что ты делал с ней, сын мой? Во что ты ее едва не превратил?».

Хельга знала по опыту, что магия, которую насильно запирают внутри, способна повернуться против своего носителя и однажды вырваться наружу неконтролируемым и разрушительным извержением. Опасным. Смертельно опасным для всех, и в первую очередь — для того, кто запер, подавил в себе дар, способный как созидать, так и стирать с лица земли.

Ее пробрала дрожь.

— Твой отец, — негромко произнесла Хельга, с трудом сдерживая гневную дрожь в голосе. — Твой отец, дорогая, ни разу не рассказывал тебе про меня?

— Только перед тем, как сказал тому человеку без глаза привести меня сюда, — Хельга-младшая опустила глаза, и вся напряглась. — Он сказал, что его мать живет у самых гор, и рядом с ней — лучшее место для меня, потому что…

Хельга ждала продолжения, но девочка умолкла. Было видно, что она стиснула зубы — по напряженным скулам и поджатым губам.

— Дитя мое, — Хельга взяла ее лицо в ладони. — Что еще сказал твой отец?

Хельга-младшая отводила глаза, причем щеки у нее залила краска. Она выглядела смущенной, растерянной и обозленной одновременно.

— Хельга? — она настойчиво заглянула девочке в глаза.

— Он сказал, что я никогда не смогу жить среди нормальных людей, потому что делаю чудеса — неохотно выдавила из себя Хельга-младшая. — И еще сказал, что я — чертова ведьма. Такая же, как и ты, а ведьмы приносят всем только зло и беды.

Хельга застыла как громом пораженная. Дышать почему-то стало очень трудно, сердце забилось в горле, которое вдруг сдавило. Хельга-младшая смотрела на нее исподлобья — настороженно, опасливо, выжидающе, будто ждала приговора. Хельга машинально притянула ее к себе, а в ушах у нее звучали слова, которые ее сын вложил в эту девочку — такую маленькую, такую ощерившуюся и такую одинокую.

«Так вот, значит, какого ты был обо мнения, сын мой? Так ты думал обо мне, когда я носила тебя на руках, когда вытирала твои слезы и собирала в поход? И вот почему ты бросил это дитя на произвол судьбы? Если бы ты только знал, как больно ты меня ударил!».

— Ты поэтому не хотела говорить со мной? — тихо спросила она у Хельги-младшей.

Девочка кивнула.

«Да, такого я точно не могла ожидать, — с горечью подумала Хельга. — Хельга боялась меня все это время. И почему? Потому что отец рассказал ей, кто есть его мать». Она чувствовала внутри глубокую боль, будто открылась живая рана. Это было невыносимо. А ее внучка, похоже, чувствовала это постоянно.

— Послушай меня, Хельга Хаффлпафф.

Хельга-младшая нехотя перевела на нее глаза.

— Ты ни в чем не виновата, девочка. Нет совершенно ничего плохого в твоих чудесах, — она положила руки ей на плечи. — Ты пока не можешь ими управлять, потому что еще слишком мала, но, став старше, ты научишься это контролировать. Твои чудеса — это дар, Хельга. Ты нисколько не плохая из-за того, что родилась с ним. Твой отец…. Не понимает многих вещей. Ты не чертова ведьма, милая моя девочка. Ты — чародейка, как и я. Как и все вокруг нас в этом замке. Чародеи не приносят зла — по крайней мере, большинство из нас. Напротив, мы совершаем много добрых дел. Хогвартс это школа, где такие, как ты юноши и девушки учатся управлять своим даром. Ты тоже станешь учиться, дитя мое. Когда немного повзрослеешь. Ты станешь великой чародейкой, самой лучшей чародейкой, и я тебе в этом помогу.

Хельга-младшая внимала каждому слову, едва дыша.

— Я не злая ведьма, моя девочка, — Хельга ласково поцеловала ее в лоб. — Когда-то, когда сюда приехали первые ученики, я дала себе слово, что магия моя и моих учеников будет служить только на благо. Разве я пугаю тебя, кажусь тебе опасной?

— Вовсе нет, — покраснев, качнула головой Хельга-младшая, и ее кудри смешно запрыгали.

— Ты тоже принесешь много добра с помощью своей магии. Никогда не стыдись себя, Хельга. Ты еще будешь гордиться собой.

А я приложу к этому все усилия, мысленно добавила Хельга и обняла ее, стараясь передать всю свою любовь и поддержку внучке, с которой ее так неожиданно свела судьба и которая носила ее имя. Я никогда тебя не брошу, маленькая Хельга. Я буду рядом.

— Чтобы ты в этом убедилась, предлагаю тебе сегодня посетить мои занятия, — продолжила она, улыбнувшись. — Ты увидишь, чем мы занимаемся в Хогвартсе, увидишь моих учеников и поймешь, что быть чародейкой совсем не стыдно. Хочешь?

Большие глаза Хельги-младшей стали еще больше.

— Да, мадам, — почти шепотом ответила она. — Очень хочу.

— Тогда, пожалуй, пора собираться.

Сборы не заняли много времени. Хельга немного нервничала: как отнесется девочка к тому, что увидит, не испугается ли? Она помогла ей надеть мантию (целый набор которых сшила собственноручно), постаралась причесать кудряшки (толку от этого было немного), оправила последние складки и нашла, что девочка выглядит очень мило. Хельга-младшая терпела эти манипуляции без единого возражения. Что-то изменилось в ней, в лице: она смотрела без враждебности и страха. Теперь в ее глазах читался скорее вопрос. Хельга поцеловала ее, и они отправились к «барсучкам».

«Обрадуются ли они мне? — размышляла она по дороге в аудиторию. — Должно быть, обрадуются. Мы так давно не виделись. Во всяком случае, уж я-то точно буду рада встрече с каждым из них».

За время болезни и выхаживания внучки Хельга успела соскучиться по ученикам. Ей так не хватало их молодой живости, приветливых улыбок, добродушной шумливости и непосредственности. В каком-то смысле они ведь были ее детьми, которых она любила всей душой, и только теперь, когда она пробыла столько времени в разлуке с ними, она в полной мере поняла, как сильно тосковала без своих «барсучков».

— Чем вы будете заниматься? — спросила Хельга-младшая у самого входа в аудиторию.

— Перевоплощениями, дитя мое, — улыбнулась Хельга. — Это очень сложный, хотя и захватывающий процесс. Скоро ты увидишь все сама.

«Барсучки» встретили Мастера восторженным громом: море радостных воплей и рукоплесканий обрушилось на нее неукротимым прибоем. Старшие бросились обнимать ее, младшие заливались звонким, счастливым смехом. У Хельги закружилась голова от нахлынувших чувств: нет в мире большего счастья, чем знать, что тебя так любят и радуются твоему присутствию. Она даже забыла на минуту о Хельге-младшей, которая, по-видимому, испугавшись такой бурной сцены, спряталась за полами ее мантии.

— Наконец-то вы вернулись!

— Как давно вас не было!

— Леди Рейвенкло уже допекла!

— Задает свитки такой длины, что с ума можно сойти!

— Мы так скучали.

— Ура Дому Хаффлпафф!

Понадобилось немало времени на то, чтобы все успокоились, и можно было приступать к занятиям. «Барсучки» то хлопали в ладоши, то принимались жаловаться на строгость леди Ровены, то вновь бросались обнимать Мастера. В конце концов Хельга, широко разведя руки, словно намеревалась обнять сразу всех, провозгласила:

— Я тоже очень люблю вас, дети мои! И мне очень не хватало вас все это время. Теперь я вас не оставлю, даю слово. Одна юная леди пообещала мне больше никогда не болеть и быть здоровой, поэтому я заявляю это со всей смелостью.

Она легонько подтолкнула Хельгу-младшую вперед. Девочка беспокойно оглянулась на нее и тут же съежилась, почувствовав на себе взоры всех собравшихся.

— Прошу любить и жаловать, дети мои, — Хельга расплылась в улыбке. — Это Хельга Хаффлпафф, моя внучка. Чрезвычайно хорошая и талантливая девочка, хотя ее время носить палочку еще не пришло.

«Барсучки» с удивлением и любопытством разглядывали маленькую Хельгу Хаффлпафф, отчего та покраснела до корней волос. Заметив это, Хельга-старшая хлопнула в ладоши, давая этим понять, что пора приступать к уроку.

Когда все они сели вокруг нее, не сводя блестящих глаз с волшебной палочки Мастера, ей показалось, что тепло и привязанность обхватили всех золотым обручем мира. Она раз за разом демонстрировала манипуляции, необходимые для перевоплощения жука в ложечку, и ее переполняла такая гармония, что в этот момент можно было бы с чистым сердцем и умереть. Хельга-младшая настороженно поглядывала на Мастера и подопечных дома Хаффлпафф, и по ее лицу пробегало изумление и восторг, когда кому-то удавалось совершить перевоплощение. «Барсучки» то и дело посылали ей дружелюбные улыбки.

— Что скажешь? — спросила Хельга, когда урок закончился. Чтобы не смущать девочку, она попросила «барсучков» оставить их в аудитории вдвоем, хотя многие из них сгорали от желания познакомиться с Хельгой-младшей.

Девочка вскинула голову. Ее глаза сияли.

— Я тоже так хочу, — выпалила она, сцепляя руки в замок на груди. — Хочу палочку, хочу делать чудеса… Хочу быть чародейкой.

Леди Хельга Хаффпафф почувствовала себя так, будто только что избавила Британию от последнего норманна.

Наступил конец января, и зима развернулась во всю свою силу. Она выдалась необычайно суровой даже для этих краев, где никто никогда не боялся ни холодов, ни долгого отсутствия солнца. Хогвартс и его окрестности утопали в снегу, а по утрам стоял такой мороз, что воздух, казалось, звенел. Лорд Годрик прекратил занятия на улице, переместившись вместе с подопечными в подвалы, но это оказалось немногим лучше. Хотя в замке беспрестанно горели камины, сырость все равно пробирала до костей, а вода в кувшинах за ночь превращалась в лед. Ученики ходили на уроки вялые, осунувшиеся; пар от их дыхания не исчезал даже в стенах аудиторий. Продрогшие и съежившиеся, они дули на пальцы, чтобы отогреть их, тесно прижимались друг другу, стучали ногами о холодный пол. «Барсучкам» приходилось легче, чем остальным: Дом Хаффлпафф располагался неподалеку от кухонь, и, благодаря жару печей, тут было тепло. Но разве можно было сказать это об остальных? «Умники» леди Рейвенкло занимали высоченную, продуваемую всеми ветрами башню, обледеневшую еще в декабре. Ученики лорда Салазара заседали в подземельях, сырых и холодных даже летом, не говоря уже о такой стуже. Лорд Годрик со своими сорванцами вынужден был кочевать по замку, так как найти место для шумной возни с оружием было непросто. Поэтому неудивительно, что очень скоро вся школа погрузилась в кашель и хрипы. Зная по горькому опыту, насколько опасной может быть лихорадка, леди Хельга поспешила взять все в свои руки. Ее специальная перцовая настойка, выведенная на основе Салазарова зелья, выдавалась ежедневно каждому ученику небольшими, но регулярными порциями. Спустя некоторое время дело пошло на лад, и обитатели Хогвартса стали выглядеть более бодрыми и здоровыми. Это, однако, не помешало родителям некоторых учеников (в основном подопечных лорда Слизерина) забрать чад домой. Они боялись эпидемии, и боялись вполне обоснованно: каждый год очередная напасть уносила множество жизней по всей Британии. В Хогвартсе, однако, все обошлось благополучно, и оставалось только решить, каким образом можно хотя бы немного утеплить замок.

Леди Хельга тем временем окончательно привязалась к Хельге-младшей. Теперь, когда та открыла душу, Мастер ясно видела, что девочка очень сообразительна, любознательна и прилежна. Она наконец-то освоилась в замке, посещая вместе с наставницей аудитории, и стала чувствовать себя гораздо увереннее и спокойнее. На занятиях Хельга-младшая садилась в уголок и ловила каждое слово и каждый жест леди Хельги, а также ее учеников. «Барсучки» уже успели привыкнуть к этой тихой, но очень живой девочке, и относились к ней почти нежно. Некоторые из них пытались подружиться с ней, и Хельга-младшая не отвергала этих попыток. Особенно привязались к ней две старшие девушки, которых леди Хельга помнила совсем детьми. Они обращались с Хельгой-младшей как с собственной сестренкой, развлекая ее и играя с ней, и девочке это, похоже, очень нравилось. Во всяком случае, она никогда не упускала возможности перекинуться словом со старшими подругами. Когда леди Хельга наблюдала за ними тремя, ее лицо невольно озарялось улыбкой: девочки, ставшие уже почти женщинами, были и сами не прочь вернуться в пору своей маленькой спутницы. Эх, юность, ласково вздыхала она и махала всем троим рукой.

Дружба леди Хельги и Хельги-младшей все крепла: девочка уже не хотела расставаться с ней. Глаза ее делались невероятно большими и как-то необыкновенно сияли, когда она обращалась к Хельге с вопросом. Чувствовалось, что магия переполняет ее и ждет того момента, когда сможет выплеснуться естественным для всех магов путем. Хельга порой сожалела, что внучка еще слишком мала для того, чтобы обзавестись волшебной палочкой и приступить к серьезному изучению магии. Шесть лет — возраст, вполне достаточный для стихийных выбросов волшебства, но слишком юный для их целенаправленного использования.

— Потерпи, дитя мое, — говорила леди Хельга, гладя кудри Хельги-младшей. — Наступит и для тебя день, когда ты станешь учиться.

— Но я хочу сейчас! — Хельга-младшая строила печальную гримаску. — Я уже почти все знаю, мне нужна только палочка!

— Не спеши, — смеялась Хельга. — Палочка у тебя будет, а вот сможешь ли ты на славу ею поработать — еще посмотрим.

Она чувствовала, что девочке легко и комфортно рядом с ней, и это наполняло ее сердце теплом до краев. Хельга-младшая перестала чураться Белуса: его милое и ласковое обращение с ней сделали свое дело. Да и что неприятного могло быть в красивом, улыбчивом молодом человеке с веселыми глазами и добрым лицом? Хельга-младшая настолько привыкла к нему, что не стеснялась приставать с бесконечными вопросами, правда, не имеющими никакого отношения к магическим наукам.

— Ты знаешь, почему меня тоже зовут Хельга Хаффлпафф? — звонко спрашивала она, дергая Белуса за мантию. Обычно это происходило, когда он направлялся на занятия (с теми немногими, кто все еще посещал его уроки астрономии), или готовился приступить к трапезе.

— Откуда же я могу это знать? — отвечал Белус, улыбаясь краешком губ.

— А ты догадайся.

— Не буду гадать.

— Нет, ты попробуй!

— Ладно, — Белус задумчиво тер подбородок. — Может быть, потому что твоим родителям понравилось это имя?

— Нет! — сверкала глазами Хельга-младшая.

— Хм… тогда, может, твои родители решили почтить леди Хельгу и назвали тебя в честь нее?

— Нет!

— Ммм… — Белус принимался ерошить затылок. — Тогда, наверное, они хотели, чтобы ты выросла такой же умной и доброй, как леди Хельга?

— Нет! — Хельга-младшая приходила в восторг от его глупости. — Меня зовут так же потому, что я — как она! Я тоже ведьма и буду скоро колдовать, как она!

— Ах вот оно что, — Белус сокрушенно стучал себя по лбу. — И как это я не понял. Да, кудряшки у тебя такие же.

И он несильно дергал Хельгу-младшую за волосы, заставляя ее хихикать.

Со временем леди Хельга поняла, что девочка воспринимает Белуса как еще одного ее ученика, только немного старше остальных. Это немного смущало ее. С другой стороны, что еще мог подумать ребенок ее лет? Даже если она замечала кое-что, связать эти обрывки в одно целое пока выше ее детского разума. Хельга решила, что постарается объяснить ей все, когда придет время, а пока что просто радовалась успехам своей внучки.

— Она такая умная, Ровена, — сказала она однажды вечером, когда они с леди Рейвенкло вышли побродить по замковому парку. Снег уже немного сошел, но морозно было так, что щипало нос. Впрочем, Хельге даже нравилось это ощущение. — Не исключаю, что она будет учиться у тебя, когда подрастет.

Баронесса, в длинной, до земли, изящной меховой мантии, слегка замедлила шаги и взглянула на Хельгу.

— Разве ты не хочешь, чтобы твоя внучка училась в твоем Доме? — спросила она с легким недоумением. Щеки ее раскраснелись от холода, глаза блестели, а черные брови поднимались над ними почти идеальной дугой, и она вдруг показалась Хельге собой двадцатитрехлетней. Такой, какой она увидела ее впервые — с приподнятыми бровями и скептичным выражением в глазах. — Это же… весьма естественно.

— Я хочу, чтобы она была там, где придутся ко двору ее способности, — ответила Хельга, улыбаясь краем губ своему открытию в лице Ровены. — Если она такова, как твои умники — то почему бы ей не учиться с ними? Или даже с сорванцами Годрика. Или в компании Салазара. Там, где ей лучше, ее место. Конечно, если она предпочтет остаться со мной, я также не стану ей мешать.

Ровена задумчиво смотрела на нее.

— Ты оставляешь ей выбор? — медленно спросила она, и лицо ее приняло знакомое рассеянное выражение, как бывало обычно, когда ей в голову приходила занятная мысль.

— Да, — просто ответила Хельга. — Пусть решает сама, где ей будет лучше. Я поддержу ее и буду любить всегда, вне зависимости ни от чего.

— Что ж, — леди Рейвенкло моргнула и улыбнулась. — Думаю, в этом что-то есть. Идея неплохая… Даже, можно сказать, прекрасная. Я сама еще давно раздумывала над этим, но тогда сама идея показалась мне нелепой. Наверное, я наложу чары на шляпу Годрика. Да, да… — она снова перешла на рассеянное бормотание. — Да, определенно так будет лучше. Спасибо, Хельга, ты дала мне отличную пищу для размышлений.

— Что ты собираешься делать? — с любопытством спросила Хельга, однако вопрос повис в воздухе, поскольку в этот момент послышался довольно сильный шум, и обе леди умолкли. С таким шумом обычно отворялись ворота, но этим вечером в Хогвартсе гостей не ждали. По крайней мере, Хельга так думала.

— К нам кто-то прибыл? — удивление Ровены было так велико, что она быстро очнулась от своих размышлений.

— Давай посмотрим.

Леди направились к воротам, гадая, кто же почтил их визитом. Будь это тревога или вторжение, тут уже был бы Годрик с мечом наизготовку и в сопровождении своей ватаги. Но Годрика не было. Вместо него Хельга увидела шагающего по террасе лорда Салазара в одной из его парадных мантий, а рядом с ним — молодую женщину, высокую, черноволосую, статную. Ее меховой плащ был скроен великолепно, и еще великолепнее развивался у нее за спиной, когда она стремительно направлялась к замку. Хельге хватило нескольких секунд, чтобы узнать ее.

— Саласия? — изумилась она.

Леди Ровена тоже выглядела ошеломленной.

— Ее не было здесь уже четыре года, с тех пор, как она вышла замуж, — Хельга остолбенела. — Просто не верится! Это действительно она!

— Почему он не сказал, что нас навестит Саласия? — Ровена покрепче вцепилась в трость. Теперь вид у нее был уязвленный. — Почему не оповестил?

— Это же Салазар, — Хельга попыталась улыбнуться, но ей тоже было неприятно. Приезд дочери, которую не видел несколько лет — не то событие, которое должно скрывать. Особенно от друзей.

Друзья ли мы еще? — мысленно задалась вопросом Хельга, но ответить на него не успела.

— Хогвартс! — воскликнула дочь Слизерина, разводя руки, будто намеревалась обнять замок. — Как давно я тебя не видела! А здесь все то же самое, — она с улыбкой повернулась к отцу, спешившего за ней, как сопровождающий за ребенком. — Все-все, до единой мелочи. Как я запомнила.

— Надеюсь, эти воспоминания не удручают тебя, — лорд Салазар погладил ее плечо.

— Что ты, отец! — рассмеялась Саласия, поправляя застежку плаща. — Наоборот: я как будто вернулась в юность, в то время, когда сама сидела в аудиториях. Ты все такой же строгий, такой же непримиримый наставник?

— В моем возрасте люди уже не меняются, — ответил лорд Салазар. Лицо его оставалось серьезным, но глаза сияли так, что он выглядел помолодевшим лет на десять. — К сожалению, ты права, и я все такой же сухой, черствый, злой и надоедливый старик, каким был раньше. Ты, наверное, откажешься теперь и поцеловать меня.

— Отец, прекрати! — Саласия снова засмеялась и поцеловала его в щеку. — Не то как бы я не отправилась домой, с таким-то спутником.

— Ты же только что прибыла, — Слизерин вцепился в ее локоть, будто ветер мог подхватить и унести его дочь.

— Я просто пошутила, — улыбнулась она и обняла его за плечи. — Как укоризненно ты смотришь на меня! Конечно, я никуда не уеду, пока мы не осточертеем друг другу. Я слишком соскучилась по тебе. И по замку.

Лорд Салазар улыбнулся, но по его лицу явно скользнуло облегчение, когда он услышал, что Саласия и в самом деле собирается остаться. Она тем временем увидела Хельгу и леди Рейвенкло, и брови ее поднялись.

— Если глаза не обманывают меня, то это же леди Хельга и леди Ровена! — она поспешила к ним, сияя улыбкой. Хельга не могла отвести от нее глаз: так неожиданно было ее появление, и так потрясающе она смотрелась на фоне снегов и розовато-желтых сумерек.

— Леди Ровена, — Саласия отвесила наставнице учтивый поклон. — Рада видеть вас. Вы по-прежнему сама элегантность.

— Благодарю, леди Гонт, — Ровена ответила наклоном головы. Хельга заметила, что она смотрит не на дочь, а на отца — который стоял, заведя руки за спину и глядя в сторону. Во взгляде Ровены читалось что-то очень трудноопределимое.

— Оставьте это, прошу! — взмахнула рукой Саласия. — Я — старая подруга детских игр Елены, вы знаете меня с самой дальней поры, стало быть, ни к чему эти формальности. А она еще не вернулась из Франции?

— Еще нет, — Ровена поудобнее перехватила трость. — К сожалению, ты не застала ее.

— Как жаль! — огорчилась дочь Салазара. — Я очень скучала по ней. Милая Елена! Вижу, — она перевела глаза на трость леди Рейвенкло. — Вижу, с вами приключилась какая-то беда?

— Сущая мелочь, — сказала, улыбаясь, Ровена и запахнула мантию по левой стороне. — В моем возрасте не стоит даже удивляться этому.

— Вы, право, сговорились с отцом, — усмехнулась Саласия. — Он тоже вечно вздыхает о своей старости. Вам до нее еще далеко! Старость — это отцветшая душа, а не состояние тела, как говорит мой свекор.

— Сильно сказано! — улыбнулась Хельга.

— Вот вы едва ли присоединитесь к их компании, — леди Гонт блеснула глазами. — Вы слишком жизнерадостны и полны сил, чтобы вздыхать о возрасте. Не так ли, леди Хельга?

— Именно так, моя девочка.

— Позвольте вас обнять.

— С удовольствием.

Саласия была выше Хельги, и поэтому ей пришлось немного наклониться, чтобы обнять Мастера. Ее волосы вблизи были чернее и гуще, чем могло показаться издали, особенно на висках; локоны падали на лоб с небрежным изяществом, оттеняя белую кожу щек. Вообще в ней отчетливо проступала порода Слизерина: в безупречной осанке, в горделивой посадке головы, в крепкой, но стройной фигуре и в белой коже. Ее зеленые, немного раскосые, как у отца, глаза, очень правильные брови с легким изломом, обрамлявшие их так изящно и тонко, и сочетание белого и черного цветов на ее лице — все это заставляло считать Саласию Гонт, урожденную Слизерин, очень красивой женщиной. Ей минуло двадцать пять лет, и она находилась в расцвете жизненных сил. Лорд Салазар смотрел на нее с гордостью и неприкрытым обожанием. Хельга взглянула на него из-за плеча Саласии и вспомнила, что все эти годы, пока Саласия росла, он оставался один, отказавшись искать себе спутницу. Она вспомнила, как он заботился о ней, единственном своем дитя — не с отцовской, но материнской нежностью. Как подхватывал любовно на руки и тайно плакал, когда она уехала вместе с мужем на север. Хельга знала, что жену Салазара убило молнией, когда их дочери еще не исполнилось и трех лет, и с тех пор он не подпустил к себе ни одну женщину. Может, Саласия лицом и повадками слишком напоминала ему о погибшей возлюбленной, а может, он не хотел пугать девочку мачехой. Как бы там ни было, она стала для него всем, тем, ради чего стоит жить и самой жизнью. Хельга вдруг поняла, каким он был одиноким все это время, с тех пор, как она оставила его, и сердце у нее сжалось до боли.

«Надеюсь, сейчас ты счастлив», — подумала она от всей души. Если он не счастлив сейчас, то был ли он вообще когда-нибудь счастливым?

Саласия разомкнула объятия, возвращая Хельгу в действительность.

— Я очень рада видеть вас, — сказала она, улыбаясь. — Надеюсь, вы тоже, хотя я никогда не ходила в числе ваших любимых учениц.

— Не сомневайся, — Хельга несильно толкнула ее плечом. — Ты надолго останешься в Хогвартсе?

— Думаю, где-то на месяц. Пока не надоем.

— Я бы поостерегся таких формулировок, — вмешался лорд Салазар. — Иначе тебе придется остаться с нами навсегда. Едва ли это понравится твоему мужу. Кстати, почему барон Гонт не захотел сопровождать тебя?

Саласия поморщилась.

— Он стал просто невыносим в последнее время. Посему я решила не портить эту поездку его присутствием. Маленький Салазар, негодник, тоже наотрез отказался отправиться со мной. Эти дети! Никогда не знаешь, чего ожидать от них. Я бы никогда не могла подумать, что мой сын окажется таким несносным, капризным, упрямым, своенравным и…

— И на кого-то очень похожим, — Слизерин не удержался от ехидной улыбки.

— Отец, — состроила гримасу его дочь. — Согласна, я не была пай-девочкой, как Елена, но виновник тут один.

— И кто же? — изогнул бровь лорд Салазар.

— Ваша любовь, избаловавшая меня донельзя.

Лицо Слизерина вытянулось и озарилось. Хельга видела, что Саласия играет с ним, но делает это так мастерски, что оставалось только восхититься.

«И ведь он ничего этого не видит. Салазар Слизерин — и не видит! Любовь слепа» — мысленно усмехнулась Хельга.

— Любовь твоего отца поистине безгранична, — сказала леди Ровена ровным тоном. — Поэтому в этом нет ничего удивительного.

Хельга уловила в ее словах горечь, адресованную вовсе не Саласии. Это показалось ей странным, но подумать как следует она не успела. Послышался оклик, она повернула голову. К ним со всех ног спешил Белус.

— Хельга, я нигде не мог тебя найти, — запыхавшись, выговорил он. — Маленькая Хельга соскучилась.

Все взоры устремились на него. Белус слегка съежился: присутствие лорда Салазара по-прежнему давило на него, да и леди Рейвенкло с ее холодным кивком вызывала смущение.

— Да, спасибо, Белус, — поспешно произнесла Хельга. — Я сейчас иду.

— Добрый вечер, — он увидел Саласию и отвесил ей поклон.

— Приветствую вас, — улыбнулась та. — Не припомню вашего лица. Вы, вероятно, ученик леди Хельги? Недавно в Хогвартсе?

— Это новый преподаватель, — нехотя ответил ее отец. Отчего-то он стал выглядеть не менее смущенным, чем Белус. — Ведет астрономию, с осени.

— Правда? Что ж, уверена, вы блестящий ученый, — по-прежнему улыбаясь, сказала Саласия. — Может, мы как-нибудь побеседуем с вами? С детства люблю астрономию. Наверняка вы сможете удивить меня чем-то новым в этой науке.

Она откинула с лица локон и слегка наклонила голову. Сейчас она выглядела почти шестнадцатилетней.

Хельга заметила, что Белус внимательно рассматривает ее, и в сердце кольнуло. Это был злой укол.

— Вряд ли у тебя найдется на это время, — сказал лорд Салазар. Лицо его приобрело надменное и брезгливое выражение. — Я не намерен оставлять тебя ни на минуту.

— В самом деле, — подхватила Хельга. — Отец так давно тебя не видел. Дай ему насладиться своим обществом.

Белус опустил глаза. Щеки у него горели.

«Знакомо. Слишком знакомо. Смутился от присутствия красивой женщины?» — Хельга глянула на него в упор. Чувствуя ее взгляд, Белус поджал губы. Хельга впервые испытала злость по отношению к нему.

— Думаю, лучше вернуться в замок, — нарушил молчание лорд Салазар. — Я покажу тебе твои комнаты, дочка. Надеюсь, ты не имеешь ничего против подземелья?

— Конечно, нет.

Всю дорогу до замка Саласия весело переговаривалась с отцом и, казалось, была поглощена только им. Хельга старалась держать на лице непроницаемое выражение. Белус плелся где-то позади, время от времени изучающе поглядывая на нее. Бок о бок шли Ровена и Салазар, обмениваясь мрачными, тяжелыми взглядами. Хельга обратила бы на это внимание, если бы не была поглощена своими нерадостными раздумьями.

Подземелье встречало гулкой тишиной и приятной прохладцей.

«Ничего не изменилось, — думала Саласия, спускаясь вслед за отцом по длинной каменной лестнице. — Как будто я уехала отсюда только вчера!».

Света, как всегда, почти не было, но она и в полной темноте могла безошибочно найти дорогу: здесь ей был знаком каждый коридор, каждый угол и каждый поворот. Она выросла в этих прохладных зеленоватых стенах, ставших ей одновременно и домом, и школьной скамьей, хотя, помнится, леди Хельга постоянно ворчала, что ребенку не следует постоянно находиться в сыром и темном помещении. Сама Саласия чувствовала себя здесь прекрасно, и поднималась наверх нечасто, в основном чтобы поиграть с Еленой Рейвенкло или вместе с отцом приступить к трапезе в Общем зале. В это время суток подземелье выглядело безлюдным и таинственным. Она любовно осматривала каждый камешек в стенах, а проходя мимо учебных аудиторий, где когда-то сама постигала науки, не смогла сдержать улыбки.

Вскоре они пришли в апартаменты лорда Салазара. Здесь тоже мало что изменилось, а ее комната, которую она занимала до замужества, и вовсе осталась прежней. В этом угадывалась рука отца. Заметив ее растроганный взгляд, он улыбнулся, и, вынув из кармана волшебную палочку, заклинанием разжег камин. Саласия сняла меховой плащ, в котором стало жарко, откинула назад волосы и тоже улыбнулась.

— Добро пожаловать домой, — сказал лорд Салазар, но вместо слов Саласия услышала негромкие шипящие звуки, слетавшие с его губ с некоторым замедлением. Он сел в ближайшее к камину кресло и посмотрел на дочь испытующе и вместе с тем — с обожанием.

У Саласии затрепетало сердце: на родном фамильном наречии она не говорила уже несколько лет.

— Спасибо, отец, — также на парселтанге ответила она, слегка склонив голову. Сейчас они здоровались по-настоящему. Лорд Салазар всегда чрезвычайно ценил их общее умение говорить на змеином языке, столь редкое даже среди самых одаренных чародеев. Он тоже снял мантию, оставшись в одной просторной рубашке и широких брюках. Это говорило о том, что обстановка полностью домашняя и разговор пойдет более чем непринужденный.

— Как ты заметила, я оставил твою комнату нетронутой, — продолжил лорд Салазар. — Помнится, ты приходила в бешенство, если кто-то заходил сюда без разрешения и позволял себе что-то трогать и переставлять.

— Так оно и осталось сейчас.

Саласия села на аккуратно застеленную белым кровать, пожалуй, чересчур широкую для одного человека, украшенную балдахином и резным изголовьем. Ее покои мало чем отличались от покоев лорда Слизерина: тут были те же стены из дикого камня, низкий потолок, минимум мебели, камин и кровать с искусной резьбой. С потолка на цепи свисала зеленая лампа, которую Саласия смастерила сама, будучи совсем девочкой, а на камине стоял еще один светильник, сделанный уже вместе с Еленой. Воспоминания нахлынули неожиданно, и она не успела их отмести.

— Что произошло с Ровеной? — спросила Саласия у отца.

— О чем ты говоришь? — улыбка сбежала с бледного лица Слизерина.

— Она волочит ногу и ходит с тростью.

— У нее случился удар, в конце осени.

— Правда? — Саласия нахмурилась. — Как жаль. Она была такой внушительной женщиной.

— Она и сейчас внушительна, — лорд Салазар тоже свел брови.

— О нет. К сожалению, нет.

Саласия действительно испытывала сожаление. Из всех прочих наставников баронесса Рейвенкло (не считая, разумеется, отца) вызывала у нее наибольший пиетет и даже опаску: с ней не проходили разнообразные ухищрения и наработки личного обаяния, к которым нередко прибегала дочь Слизерина, чтобы добиться желаемого. Это заставляло испытывать по отношению к ней нечто, похожее на уважение. Аристократичная, уверенная, хладнокровная и элегантная, леди Ровена казалась недосягаемым идеалом. Однако, встретившись с ней сегодня, Саласия вынуждена была заключить, что она сильно сдала. Леди Гонт чувствовала почти разочарование, увидев женщину, внушавшую ей некогда такое восхищение, разбитой и слабой. Между ней и отцом ощущалось напряжение: они вели себя друг с другом подчеркнуто-вежливо, но отводили глаза и вид имели весьма угрюмый. Саласию это удивляло: отец, конечно, был не из тех, кто оставляет о себе исключительно приятное впечатление, но с леди Рейвенкло у них всегда было полное взаимопонимание. Что ж, константы абсолютной в нашем мире не существует, подумала Саласия и усмехнулась.

— Баронесса выглядит такой… сломленной, — продолжила она.

— Виной тому тревога за Елену, — лорд Салазар откинулся на спинку кресла. — Если я, по крайней мере, знаю, что у тебя есть кров, теплый угол и любящий муж, то она сказать этого о своей дочери явно не может.

— Неужели? — приподняла бровь Саласия.

— По всей видимости, это так и есть. Но ты зря уводишь разговор в сторону, считая, что я не спрошу тебя о главном.

— О чем же?

— Почему этот самый любящий муж не сопровождает тебя?

Саласия поморщилась: она знала, что отец обязательно пристанет с расспросами на этот счет. Это было досадно — но если она хочет получить желаемое, придется играть по его правилам. Естественно, что он беспокоится за нее — впрочем, и за барона Гонта, своего первого и любимого ученика, тоже — и хочет получить ответы. Ну что ж, придется эти ответы ему дать. Неизвестно, правда, насколько отцу они понравятся, но ведь он сам настаивает на этом.

— Мы поссорились, — сказала Саласия, удобно развалившись на кровати. Жест, пожалуй, несколько фамильярный — пусть и перед родным отцом — но зато свидетельствующий об откровенности. Эти маленькие секреты оплетения обаянием она давно освоила в совершенстве.

— Он намерен оставить тебя? — неподвижно выпрямившись в кресле, спросил Слизерин.

— Нет.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Это Я думала оставить его.

Лорд Салазар повернул к ней голову.

— Ты сошла с ума? — спокойно поинтересовался он, но руки его с силой сжали подлокотники кресла.

Саласия усмехнулась.

— Не слишком-то это вежливо, отец.

— Вежливость волнует меня сейчас мало. Ты бросила их? Бросила мужа и сына и теперь прячешься у меня? Говори правду!

Тон его прозвучал так гневно и властно, что Саласия поневоле сжалась. Когда-то этот тон заставлял ее без единого возражения вставать в угол, трепетать и сидеть за книгами. Как оказалось, действует он на нее и сейчас. Саласия даже рассердилась на себя. Но поднять голову, тем не менее, пока не решалась.

— Я никого не бросала, — проговорила она после паузы. — Я всего лишь захотела навестить отца и побывать в родном доме. Если вы, лорд Слизерин, видите в этом нечто предосудительное, я могу незамедлительно покинуть Хогвартс, чтобы в дальнейшем не причинять вам неудобств.

Она поднялась и потянулась к плащу.

— Нет.

Лорд Салазар тоже встал и в несколько шагов покрыл разделявшее их расстояние. Положив руки на плечи дочери, он посмотрел ей в глаза, словно удостоверялся в истинности ее слов. Саласия спокойно выдержала его взгляд. Он закусил нижнюю губу и убрал руки.

— Я прошу у тебя прощения, — сказал отец. — И еще прошу остаться, настолько, насколько ты хочешь. Я просто очень волнуюсь за тебя, дочка, за тебя и Джильбертуса. Вы оба дороги мне. Поэтому я так горячусь и говорю лишнее. Прошу меня простить.

— Принято, — Саласия слабо улыбнулась самым краешком рта и опустилась обратно на кровать. — И все-таки мне не хотелось бы слышать такие обвинения в свой адрес.

— Я попросил прощения, — отрезал лорд Слизерин, возвращаясь к своему обычному тону. — И теперь перейдем к нашему разговору. Ты сказала, что вы с ним поссорились.

— Это правда.

— Я могу узнать причину?

Саласия вскинула голову. Ее глаза засверкали.

— Причина кроется в маленьком Салазаре.

— Что? — удивился лорд Слизерин. — При чем тут твой сын?

— Вот именно, отец, — усмехнулась Саласия. Усмешка получилась сухой, насмешливой и очень злой. — МОЙ сын. Видишь ли, с самого детства ты учил меня никогда не забывать, КТО я есть и откуда происхожу. Воспитываясь сперва тобой, а после и в твоем Доме, я усвоила это очень хорошо. Я сохранила парселтанг — который Салазар впоследствии передаст дальше. Он в первую очередь МОЙ сын и ТВОЙ внук, и только затем сын Джильбертуса Гонта, давшего ему лишь фамилию. Но твой ненаглядный Джильбертус придерживается своего мнения на этот счет. Я пыталась донести до него мысль, что Салазар — продолжатель рода Слизерин и твой наследник, однако он с этим не согласился и мы устроили небольшую войну. Закончившуюся, как и всегда, полной моей победой. Он смирится с этим и поймет — иного не остается. Потому что я не могу просто забыть, кто я и кто мой сын. Вот почему я прибыла к тебе без своего мужа.

Саласия закончила говорить и посмотрела сверху вниз на отца. Тот слушал ее с всепоглощающим вниманием в зеленых глазах. Неожиданно его лицо разгладилось.

— Как ты похожа на свою мать, — очень тихо сказал он, проведя рукой по волосам дочери. — Особенно сейчас, когда сидишь так и смотришь на меня такими же глазами. Да, я вижу в тебе мою Айрис, — прошептал он уже едва слышно и на секунду прикрыл глаза. — Это ее сила, ее гордость, ее упрямство. Ее величественность. Как будто она вернулась ко мне теперь и…

— Я понимаю, — нетерпеливо прервала его Саласия. Она не выносила, когда отец становился сентиментальным. — Я все это понимаю. И, если мы закончили обсуждать мою семейную жизнь, может, перейдем к тому, о чем ты говорил мне в письме?

Между бровей лорда Салазара пролегла складка.

— Я мог бы предположить, что тебя привело ко мне исключительно это, — холодно произнес он, отступая. — А вовсе не желание повидаться со мной. Но всегда продолжаешь надеяться на лучшее.

— Отец, — Саласия опять поморщилась. Очевидно, не стоило идти к цели напролом. Это ее просчет, и теперь придется снова выводить его на нужную ей дорогу. — Прекрати эти стариковские сентенции. Ты знаешь, что дороже тебя у меня в мире нет никого, кроме собственного сына.

Слизерин не ответил, но взгляд его смягчился. Саласия обняла его. Она была выше, и когда ее руки сомкнулись на худой спине отца, она вдруг отчетливо поняла, что с этого момента они поменялись местами. Теперь уже не он будет заботиться о ней и защищать ее, но она обязана оберегать его, как и следует по закону жизни. На секунду она замерла в замешательства от сделанного ею открытия, но почти сразу ее мысли вернулись в деловое русло.

— Покажи мне его, отец, — ласково улыбаясь, попросила Саласия и выпустила его из объятий. — Я прямо сгораю от любопытства и желания увидеть его своими глазами.

Лорд Салазар потрепал ее по плечу.

— Пойдем.

Мысленно возликовав, Саласия направилась следом за ним в его покои. Здесь оказалась потайная комната — искусно замаскированная в каменной стене, отыскать которую без заведомого знания было совершенно невозможно. Она не успела подивиться скрытности отца, оборудовавшего у себя такой тайник — потому что это было как раз не удивительно — когда он открыл его с помощью волшебной палочки и пригласил войти внутрь. Чувствуя себя совсем как в детстве при поиске очередных приключений, Саласия вошла в темноту.

Увиденное там превзошло все ожидания. Когда отец рассказал ей обо всем в письме, она не поверила. Но все оказалось то-в-точь так, как он писал, и Саласия пришла в восторг. Лорд Салазар предупредил, что пока можно ни о чем не беспокоиться, но со временем придется прибегать к осторожности. Саласия едва слышала его — она была полностью поглощена чудесным зрелищем.

— Я просто не могу поверить, — Саласия с трудом сдерживала дрожь возбуждения. — Он прекрасен!

— Счастлив, что тебе так понравилось, — Слизерин обнял ее за плечи.

— Ты не говорил в письме, откуда он у тебя взялся.

— Это долгая история.

— Но ты мне расскажешь?

Лорд Салазар ласково улыбнулся ей.

Они вернулись в комнату Саласии и проговорили почти до рассвета. Саласия забралась на кровать с ногами, скрестила их, как в детстве, и не сводила с отца сияющих глаз, пока он рассказывал. Внутри все трепетало от восторга.

— Отец, это просто невероятно, — выдохнула она.

— Это мой подарок тебе, — улыбнулся Слизерин.

— Спасибо!

Тут ее стало сильно клонить ко сну. Саласия завернулась поуютнее в одеяло, легла и быстро уснула, думая о чуде, которое сотворил для нее отец.

Смутно ей казалось, что лорд Салазар долго стоял, склонившись над ее изголовьем, и нежно гладил ее волосы. По временам ей слышался его шепот, не то на парселтанге, не то на человеческом языке: «Моя дорогая девочка!» или «Совсем, совсем как Айрис!». И хотя улыбка тронула ее губы, во сне Саласия Гонт видела одно — то, что скрывал от всего мира ее отец в глухом тайнике. Скрывал для нее.

* * *

Утро выдалось морозным и солнечным. Красные ранние лучи солнца падали на пол Общего зала, где все, по обыкновению, собрались к завтраку. Приподнятое настроение витало под потолком: смех и оживленные разговоры учеников, радующихся солнцу, эхом перекатывались от стола к столу.

Особенное оживление отмечалось за столом слизеринцев. Во многом это объяснялось его наиболее близким расположением к столу преподавателей, за которым этим утром сидела и Саласия. Она весело болтала с лордом Годриком, то и дело заставляя его посмеиваться. Гриффиндор прошлым вечером приветствовал ее очень ласково, но смотрел при этом немного настороженно, будто сомневался: та ли перед ним Саласия, которую он некогда катал на плечах и держал на коленях, или кто-то совсем другой? Судя по его довольному лицу и хохоту, она развеяла все его сомнения. Слизерин почему-то не поднялся к завтраку. В последнее время это случалось не так уж редко, а причиной служило очередное обострение в отношениях с Гриффиндором и странное, необъяснимое охлаждение со стороны Ровены. Знала ли об этом Саласия, можно было только догадываться, но если и знала, то предпочитала не ссориться с лордом Годриком и вела себя с ним, как добрый старый друг. Вообще ее свободное обхождение со всеми, светские манеры, жизнерадостность, приятный голос, красивое лицо, осанка и, вдобавок, врожденная привлекательность, которой обладают немногие, распространяли вокруг нее какое-то непостижимое очарование, привлекавшее всех и каждого. Слизеринцы, как один, взирали на нее восхищенно и завороженно. Юнцы из других Домов едва ли отставали от них. Даже леди Рейвенкло не отказалась завести беседу с Саласией, и по лицу ее было видно, что разговор ей очень приятен.

Однако не все в Общем зале разделяли хорошее настроение. Леди Хельга, к удивлению «барсучков», явно была не в духе. Поначалу она пыталась быть спокойной и беспечной, но лицо ее вскоре изменилось, и она, необычайно суровая и мрачная, сидела молча, опустив глаза. Это было так на нее не похоже, что «барсучки» принялись встревоженно перешептываться друг с другом, время от времени бросая на Мастера обеспокоенные взгляды.

— Нельзя ли мне подняться сегодня на Астрономическую башню, мадам? — осторожно спросила у нее Хельга-младшая, но ответа не получила. И до конца завтрака, опустив голову, просидела притихшая и задумчивая.

Леди Хельга не замечала ни ее, ни других. По ее бледному лицу, красным глазам и проступившим на лбу морщинам Белус, сидевший рядом, безошибочно угадал настигший Хельгу приступ головной боли. Такие приступы часто случались с ней в последние месяцы, и действовало в этом случае лишь одно средство.

— Давай помогу, — предложил ей Белус, когда кончился завтрак и все стали разбредаться по аудиториям. Разошлись и «барсучки» вместе с Хельгой-младшей, напоследок наградив Мастера вопросительными взглядами. — Сразу все пройдет.

Когда леди Хельгу настигала головная боль, помочь ей могло одно: Белус клал ее голову себе на колени и долго, прядку за прядкой, перебирал ее волосы, пока боль не отступала. В такие моменты она закрывала глаза и нежно обнимала его за талию, а после благодарила поцелуями. Белусу очень нравилось выступать в роли лекарства и приносило большую радость, когда его стараниями Хельге становилось легче.

— Можете не трудиться, сэр, — холодно ответила Хельга, смерив его беглым взглядом. — И дайте пройти, мне нужно идти к своим ученикам.

Она стремительно ушла вперед, не дав ему ответить и слова.

Белус ошарашенно смотрел ей вслед, не в силах ни думать, ни действовать, чувствуя боль и шок, а еще — разделившую их ледяную стену, преодолеть которую у него может не получиться.

— Проклятье!

Долговязый юноша в черной мантии, больно стукнувшись лбом о низкий свод прохода в Общую гостиную, вскинул руку к голове, выругался еще раз, уже покрепче, потом моргнул и обеспокоенно огляделся. К счастью, поблизости не оказалось никого, кто мог бы наблюдать эту сцену и ехидно прыснуть, и, хвала небу, здесь не было самого Мастера, который непременно услышал бы ругательства. Лорд Салазар не терпел подобного от своих подопечных и за брань наказывал строго. Юноша потер лоб и двинулся дальше, досадуя на свою рассеяность. В последнее время он все чаще и чаще так погружался в себя, что не видел ничего вокруг и обязательно обо что-то ударялся. Однокашники даже стали подшучивать, что он, верно, влюбился. Юноша злился, огрызался, краснел, брал себя в руки, но вскоре все начиналось сначала. Он грезил наяву.

Эмрис Кинддилиг, младший сын герцога Кинддилига, с детства отличался нравом беспокойным и живым. Даже чрезмерно живым, за что ему неоднократно попадало сначала от братьев, потом от отца. Учение у Мастера Слизерина, сурового, непреклонного, требовавшего от подопечных безупречной дисциплинированности и манер, не сумела обуздать его: он то и дело попадал в неприятности из-за своей кипучей энергии. Лорд Салазар однажды попытался даже отделаться от него, невзирая на знатную фамилию, титул и чистую кровь волшебника — это было после того, как Эмрис сочинил непристойную песню о леди Хельге и ее «фаворите», которая снискала огромную популярность и быстро разошлась по школе — но вмешался отец, умолил Мастера простить непутевого сына, и тот, сжав зубы, согласился. Первое время после скандала Эмрис вел себя ниже травы, тише воды, но не прошло и пары месяцев, как он снова отличился, на этот раз — розыгрышем однокашника, едва не закончившимся смертью последнего. Эмрис и в мыслях не держал навредить ему, но заклятие как-то само сработало не так, и парень едва не задохнулся под напором собственного языка, в мгновение ока увеличившегося в добрых двадцать раз. Он, по всей вероятности, отправился бы таки к праотцам, не вмешайся лорд Салазар. Мастер привел язык несчастного в нормальное состояние и ледяным тоном поинтересовался, что здесь произошло. Правда могла повлечь за собой последствия куда серьезнее, чем исключение из школы. К счастью, товарищи не выдали Эмриса, но он мог поклясться, что зеленые глаза Слизерина остановились на нем, когда он медленно оглядывал всех собравшихся над стонущим и хрипящим парнем. У Эмриса мурашки пробежали по спине, однако ему удалось выдержать испепеляющий взгляд наставника и ничем не выдать страха. Скривив губы, Слизерин развернулся и быстро зашагал прочь, бросив напоследок, что так позорить фамильную честь нужно уметь. Все облегченно переводили дух, понимая, что дешево отделались, однако Эмрис с того дня решил обходить лорда Салазара стороной. В его лице он приобрел настоящего недоброжелателя, и поэтому юноша рассудил, что чем меньше он будет попадаться на глаза наставнику, тем …

Одним словом, младший Кинддилиг обладал неуемным темпераментом, потому и мечтам своим отдавался всецело. А мечтал он о том же, о чем и добрая половина его товарищей по Дому Слизерина — о дочери своего Мастера. Она стояла перед глазами Эмриса все время, на занятиях, за едой, на прогулках в замковом парке, он потерял сон и все свои прежние интересы. Розыгрыши и шутки больше не пленили его. Неприличные стишки, раньше вылетавшие из его груди так же естественно, как дыхание, стали казаться ужасной глупостью. Теперь он хотел сочинять оды и сонеты, но бродившие в его голове слова не желали складываться в красивые строчки, потому что их немедленно вытесняла леди Саласия. Эмрис часами слонялся у лестницы, ведущей в апартаменты лорда Салазара, чтобы увидеть, как она поднимается наверх, в Общий зал, а там, за трапезой, и вовсе не сводил с нее глаз. Он мог бы любоваться ею вечно, ее сверкающими зелеными глазами, обворожительной улыбкой, прекрасными ямочками на щеках и гордой осанкой. Как-то раз, в первые дни после своего приезда, она улыбнулась ему (только ему одному!), столкнувшись с ним в коридоре, и Эмрис целую неделю ощущал себя на верху блаженства.

«Вот что поэты называют любовью», — думал он, чувствуя, как сердце сладко заходится в груди. Каждое утро он просыпался с мыслью, что сегодня, хотя всего и на несколько минут, увидит ЕЁ, и весь наполнялся счастьем до краев. Эмрису было достаточно увидеть леди Саласию издали, чтобы его губы совершенно непроизвольно начали растягиваться в широкой глуповатой улыбке. Он не смел пока думать о том, чтобы заговорить с ней. Она слишком красива, слишком замужем и… слишком совершенна, чтобы снизойти до беседы с ним, мальчишкой. Эмрис с разочарованием рассматривал в зеркале свое гладкое, розовощекое лицо с еле-еле проступающей на подбородке щетиной. Будь у него борода, настоящая густая борода… но, к сожалению, шестнадцать лет — слишком рано для этого украшения настоящего мужчины. Прибегать к помощи магии не слишком искусный в этом деле Эмрис не решался, да и толку от временных чар? Они не прибавят ему ни возраста, ни ширины плеч, ни всего того, что ценят и любят женщины. Как обратить на себя ее внимание? Как заставить ее улыбаться и даже — возможно ли это? — заговорить с ним? Как показать, что он уже почти мужчина? Эмрис ломал голову над этими вопросами, но, к своему огромному отчаянию, так и не нашел ни одного ответа.

Приятели теперь откровенно скучали в его компании. Эмрис — молчаливый, задумчивый, печальный — и вовсе забыл про них; он забыл обо всем, что не касалось дочери лорда Салазара. Сердце его съедала сладкая тоска, а вместе с ней — какое-то новое чувство, вызывавшее странный жар внизу живота. Оно мысленно отсылало его к старым римским трактатам, хранящимся в укромном месте библиотеки отца. Эмрис тайком прочитал их незадолго до поступления в Хогвартс. Полученные оттуда познания в науке любви теперь так будоражили его, что ему с огромным трудом удавалось сдерживать свое возбуждение. С особенным вожделением он вспоминал одну из описанных в трактатах техник ублажения женщины, тогда показавшейся ему невероятно постыдной и заставившей невольно залиться краской, а сейчас вызывающую приятный жар во всем теле. Для этого требовалась работа языка, причем во вторую очередь для того, чтобы поразить даму изысканными комплиментами. Живое воображение услужливо выдавало Эмрису такие сцены, что по ночам он просыпался с трепещущим сердцем. Юноша от души благодарил небо за то, что лорд Салазар не мог прочесть его мысли; впрочем, когда ледяные глаза Мастера смотрели на него в упор, он сомневался в этом. Эмрис иногда гадал, что сделал бы с ним Слизерин, если бы узнал, какие сны не дают покоя самому неудачному его ученику? Едва ли все ограничилось бы обычной экзекуцией. Мысль об этом заставляла юношу зажмуриваться. Однако странным образом страх делал вожделение еще острее.

Эмрис не заметил, как привычно погрузился в мечты о леди Саласии. Картины, возникающие в его мыслях, были столь прелестны и так далеки от подземелий Дома Слизерина, что дыхание у него участилось, а по телу прошла легкая дрожь. Он брел вперед, не отдавая себе отчета, куда идет, когда до его ушей донесся звук. Эмрис сперва не обратил на него внимания, но когда звук повторился, юноша замедлил шаги и немного отвлекся от грез. Несколько секунд он собирался с мыслями, затем холод пробежал у него по спине, а ноги словно приросли к каменным плитам. Это низкое, приглушенное шипение невозможно было спутать ни с чем.

Эмрис втянул воздух и прижался спиной к стене. Только не это! Кто-то за поворотом говорил на парселтанге. Эмрис не обладал этой способностью, но зато языком змей владел лорд Салазар, и все его ученики прекрасно это знали. Слушая резкое, как будто нервное шипение, Эмрис гадал, зачем Мастеру понадобилось общаться со змеей в такой час в подземелье. Или он говорит не со змеей? Но тогда с кем? И о чем?

Подумав о лорде Салазаре, Эмрис хотел немедленно скрыться. Что бы ни происходило за поворотом, Слизерин придет в ярость, если заметит его. ОСОБЕННО его. Однако ситуация пробудила любопытство Эмриса. Когда оно перевесило страх, он осторожно прокрался вдоль стены и выглянул из-за поворота.

От изумления Эмрис забыл о намерении оставаться незамеченным и вышел в коридор. Вместо Слизерина он увидел леди Саласию. Она упиралась коленями в плиты, и, положив на них ладони, что-то говорила на парселтанге. Эмрис совершенно ничего не понимал, но интонация показалась ему встревоженной и нервной. Он мог видеть ее черные волосы, собранные на затылке в высокую прическу, изящную шею и длинную мантию темно-синего цвета. Кроме Саласии Эмрис никого не видел. Казалось, она зовет кого-то, не слышит ответа и продолжает звать снова.

Юноша шагнул вперед. То ли услышав его, то ли заметив упавшую тень, леди Саласия резко вскинула голову, обернулась, и на ее лице на долю секунды отразился испуг. Однако она моментально взяла себя в руки и, выпрямившись, взглянула на Эмриса уже спокойно.

— Здравствуй, — сказала она, улыбаясь почти непринужденно. Но глаза ее еще сохраняли настороженное выражение.

Эмрис застыл. Он впервые видел леди Саласию так близко и не мог поверить в то, что она говорит с ним.

— Твое лицо кажется мне знакомым, — продолжила она после недолгой паузы, по-прежнему улыбаясь. — Ты, наверное, идешь в гостиную?

До юноши постепенно начал доходить смысл ее слов. Он словно слушал прекрасное пение и вдруг очнулся.

— Я… да, я шел в гостиную, — пробормотал он, с трудом сознавая, что произносит. Потом, спохватившись, поспешно поклонился. Получилось довольно неуклюже. — Добрый вечер, миледи. Позвольте выразить мое почтение.

— Ты очень любезен, — Саласия выполнила изящный реверанс. — Настоящий благородный сэр. Надеюсь, я не испугала тебя парселтангом?

— Разумеется, нет, миледи, — автоматически ответил Эмрис, не сводя глаз с ее лица, казавшегося в полумраке безупречным.

— Это, как ты понимаешь, моя фамильная особенность, — тихо засмеялась леди Саласия. — Я до сих пор не знаю, радоваться мне этому или грустить. Иногда… иногда мне просто хочется поговорить на нем, но так мало чародеев владеет языком змей, и приходится говорить самой с собой.

— Это способность великих магов, — тихо сказал Эмрис.

— Ты так считаешь? — на ее щеках заиграли ямочки.

— Ну… вот лорд Салазар, например, — Эмрис почувствовал, как к щекам приливает кровь.

Леди Саласия снова рассмеялась.

— Отлично, великолепно! Истинный ученик моего отца. Кстати о нем, не поздно ли ты возвращаешься в гостиную? Отец, насколько я помню, крайне строг в своих правилах, а одно из них гласит: ученикам надлежит быть в гостиной после вечерней трапезы. Ты задержался, не правда ли?

— Да, миледи, — очарованно пролепетал Эмрис.

— Тогда иди в гостиную, — она одарила его еще одной улыбкой. — Не буду тебя задерживать. Не хватало еще тебе нарваться на гнев моего отца. А ведь он страшен в гневе, да?

— Да, миледи.

— Ну так иди, мальчик, — ласково сказала леди Саласия. — И все-таки ты кажешься мне знакомым. Я не могла видеть тебя раньше?

— Мы с вами столкнулись один раз в коридоре, — почти шепотом ответил Эмрис. И чуть было не добавил: «И вы мне улыбнулись».

— Да, теперь припоминаю. Тебя и твое милое лицо. Не хочу, чтобы такой славный парень схлопотал неприятности. Иди.

— Я не боюсь, миледи, я… я… — бессвязно начал говорить Эмрис, чувствуя неожиданный прилив энергии. Простое, непринужденное обращение, обаяние, манеры Саласии придали ему смелости, и он решился… да, он сможет это. Он сделает это! Прямо сейчас! Эмрис глубоко вдохнул и заговорил немного отчетливее: — Чтобы поговорить с вами, миледи, я готов вытерпеть что угодно. И…

Чья-то рука легла ему на плечо. Эмрис вздрогнул.

— Позвольте спросить у вас, сэр, — раздался за спиной ледяной голос. — По какой причине вы до сих пор не в гостиной?

Эмрис невольно сжался. Лорд Салазар стиснул его плечо и притянул к себе.

— Я как раз шел туда, — тихо проговорил юноша.

— Заблудились? Забыли дорогу? — Мастер чеканил каждое слово, будто читал диктовку. — Мне кажется, вы снова вступаете на скользкую дорожку, мастер Кинддилиг. Я бы очень хотел ошибиться. Для вашей же пользы.

Его тон излучал неприкрытую угрозу.

— Это я виновата, отец, — вдруг вмешалась леди Саласия. — Мальчик шел в гостиную, но остановился поболтать со мной.

Эмрис взглянул на нее любовно и благодарно. В эту минуту она была для него богиней.

— Поболтать? — лорд Салазар сузил глаза.

— Да. Я и забыла, как строго ты требуешь соблюдения своих правил. Прости его на этот раз.

Слизерин подозрительно посмотрел на дочь, потом на Эмриса. Тот опустил голову, гадая, что же с ним теперь будет. Нарушение правил Дома Слизерин вовсе не пустая проделка. За такое можно было получить розгу. Впрочем, это нисколько не огорчало Эмриса. Он говорил с леди Саласией, а ради этого можно вытерпеть хоть сотню экзекуций.

Лорд Салазар отпустил его плечо.

— В гостиную, живо, — холодно приказал он. — И предостерегаю вас от нарушений дисциплины впредь, мастер Кинддилиг.

Юноша кивнул и поспешил, куда было сказано. Он хотел напоследок обменяться взглядом с Саласией, но она смотрела на своего отца.

«Как же мне повезло, — юноша повторял это про себя снова и снова. — Она улыбалась мне! Говорила со мной! Заступилась за меня! Как она прекрасна! Как добра! Я люблю ее. Я так ее люблю!».

У Эмриса голова шла кругом. В ушах стояли ее слова. Она запомнила его. Она сказала, что у него милое лицо. И что он — славный парень. Может быть, он ей понравился? Сердце его трепетало от счастья. Он не мог и мечтать о таком чудесном подарке судьбы.

Когда Эмрис скрылся за поворотом, Саласия перестала улыбаться, в упор взглянула на отца и заговорила на парселтанге. Лорд Салазар слушал ее, не меняясь в лице, но глаза его все больше и больше наполнялись тревогой.

— Я не могу найти его, — сказала Саласия, нервно сцепляя руки.

— Не отзывается? — скулы у Слизерина напряглись.

— Нет. Как сквозь землю провалился.

— Ты смотрела везде?

— Да.

Лорд Салазар сжал губы. Саласия опустила голову.

— Я буду искать его, — сказал он, погладив дочь по плечу. — Мы найдем. Он отзовется на зов — мой или твой, я уверен.

Однако особой уверенности в его словах не было. Отец и дочь обменялись до крайности встревоженными взглядами.

Этим вечером леди Хельга устраивала прием в честь «барсучков», которые закончили учебу и покидали Хогвартс. Прощальные банкеты она воспринимала так серьезно, будто расставалась с родными детьми: были и напутствия, и печаль, и даже слезы, причем с обеих сторон. Леди Хельга грустила от всего сердца, отпуская подопечных в свободный полет, однако испытывала она в такие моменты и другое чувство, не менее сильное — чувство гордости за тех, кто вырос под ее крылом. Эти юноши и девушки вступали в жизнь с необходимыми магическими познаниями, с искренним желанием использовать свои силы только на благо, с горячей любовью ко всему доброму и прекрасному. Покидая Дом Хельги, «барсучки» называли ее «Fam»* (мать) и могли быть уверены, что всегда найдут у нее приют и семейный очаг.

Белус помнил собственный прощальный вечер у Хельги и то, что переполняло его тогда — глубокую грусть из-за расставания с ней и школой, но вместе с этим и некую радость. Ему очень хотелось быть самостоятельным. Хотелось броситься без раздумий в туманную даль, открывающую перед ним неизведанные перспективы, и доказать всем, чего он стоит. Доказать в первую очередь, конечно же, Хельге. Тогда она могла бы взглянуть на него не как на бывшего ученика, а на нечто более серьезное. Правда, в те дни он и представить себе не мог, что это все может воплотиться в жизнь.

На волне этих воспоминаний — которые, Белус был уверен, разделяла сейчас и Хельга — он набрался смелости и решился поговорить с ней. Холод и неприкрытая отстраненность Хельги уже несколько дней заставляли Белуса терзаться самыми мрачными предчувствиями. Она не только не говорила с ним, но как будто и вовсе не замечала. Ночевать оставалась в комнате Хельги-младшей, и это было уже совсем ужасающим намеком. Белус впал в отчаяние и не знал, как ему подступиться к ней. Единственным выходом он видел откровенный разговор, однако для него еще нужно было поймать момент. Решив, что как раз такой момент настал, он подошел к Хельге, когда она закончила переодеваться и готовилась спуститься в гостиную. В конце концов, они ведь вместе будут на приеме, и совсем неловко демонстрировать в такой почти семейный момент свой разлад. Белус думал, что сейчас недоразумения разрешаться, и он наконец сможет вздохнуть спокойно.

Но тут его ждал удар.

— Вам нет нужды сопровождать меня, — ровным тоном сказала Хельга, когда Белус протянул ей локоть и выразил надежду, что она не откажется сойти вниз с ним. Официальное «вы» больно ударило по сердцу, и только сейчас он понял, насколько далеко все зашло.

— Могу я узнать, почему? — тихо спросил он.

— Хочу напомнить вам, что вы были и остаетесь совершенно свободны, а значит, можете провести вечер так, как вам заблагорассудится.

— Но я хотел бы провести его вместе с тобой… вами.

— Повторяю: вы совершенно свободны, — на ее лице не отражалось ничего. — Ничто не обязывает вас быть со мной. Вы вольны проводить свое время там, где и с кем вам захочется. Чего вы так упорно добиваетесь от меня, когда я высказалась вполне ясно?

— Хельга, что я сделал? — воскликнул Белус, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить ее за руку. — Почему ты так со мной?

Она взглянула на него, и ему показалась боль в этом взгляде. Однако на лице по-прежнему сохранялось бесстрастное выражение, пугавшее его даже больше, чем бездушные светские фразы. Отвернувшись, Хельга оправила мантию и, не говоря ни слова, стала спускаться в гостиную в сопровождении Хельги-младшей. Белус остался один. Девочка напоследок оглянулась на него недоуменно. Она, конечно, едва ли могла понимать происходящее, но, вне всяких сомнений, ощущала напряжение, так неприкрыто воцарившееся между ними. Белус печально пожал плечами ей в ответ и глубоко вздохнул.

Оставшись в одиночестве в покоях Хельги, он немного побродил по ним, размышляя о том, что ему теперь делать. Она отвергала его, это было очевидно. Но за что? Почему? Разлюбила? Нет, невозможно: еще три дня назад все было замечательно, за такой краткий срок нельзя отказаться от всего, что было между ними. Или все-таки можно? Белус почувствовал, как по шее бегут мурашки. Он не был слишком опытен в этом вопросе. За те несколько лет, что он провел вне Хогвартса, ему, конечно, доводилось заводить знакомства с молодыми леди, однако они не заходили далеко, и сказать, что он знает женщин, было невозможно. Вдруг Хельга и впрямь решила порвать с ним? Но в чем, в таком случае, причина? Чем он мог вызвать ее гнев? Белус стал припоминать, но ничего такого в его памяти не всплыло. Он был заботлив и нежен — просто потому, что не мог быть с ней другим. Он ловил каждое ее слово. Он приводил ее в восторг по ночам. Он готов был сделать что угодно, лишь бы вызвать ее улыбку. И, самое главное, он любил ее. Почему тогда она так себя ведет с ним?

Тут в нем заговорила гордость. Белус по справедливости пришел к заключению, что ничем не заслужил подобного обхождения. А раз так, не лучше ли ему покинуть Хогвартс? И в этот раз уже навсегда. Что он теряет? Презрение со стороны прочих наставников, в особенности — Слизерина? Вечные издевательства его проклятых учеников? Недоверие леди Рейвенкло? Снисхождение от юнцов, гораздо младше его самого? Ради Хельги он был готов терпеть все это, и даже больше, но какой это имеет смысл теперь? Она сказала, что он совершенно свободен. Может, это был намек? Да, уйти — лучший выход. Конечно, ему будет очень больно, однако с этим можно справиться. Белус вспомнил, с каким трудом выцарапал себе право остаться в школе, будто захватил в кровопролитной схватке мощную крепость, и после этого мысль все бросить отозвалась холодком в груди. Три дня назад он без колебаний назвал бы предложившего ему такое безумцем. Но это было три дня назад, и, как оказалось, за это время может поменяться слишком многое.

Белус огляделся вокруг. Все предметы в этой комнате точно сговорились жалить его в самое сердце. Он опустился было в кресло, но тут же вскочил, вспомнив, что именно в этом кресле он сидел, когда признался Хельге в своих чувствах. Взгляд его почти сразу наткнулся на большое, в полный рост зеркало, возле которого так часто стояла Хельга, потом, метнувшись — на ее золотую чашу, связавшую их одним зимним вечером… Последней каплей стала кровать, напоминавшая о самых жарких моментах. Белус больше не мог находиться здесь. Он почти бегом пересек апартаменты, выскочил за дверь, пронесся по лестнице и сам не заметил, как очутился в холле. Здесь не было ни души, что могло только порадовать. Подавленный и бледный, он свернул в один из коридоров и просто поплелся вперед, против воли погружаясь в самые печальные раздумья и втайне надеясь, что Хельга в это время думает о нем так же беспокойно, как и он о ней.

«Вы вольны проводить свое время там, где и с кем вам захочется». Что она хотела этим сказать? Чтобы он катился подальше? Белус постарался утихомирить задетую гордость и обдумать ее слова всесторонне. У Хельги не было привычки темнить, и обыкновенно она говорила без всякой задней мысли. Они понимали друг друга слету. Однако сейчас Белусу приходилось гадать. Это и злило, и расстраивало его. Она была зла на него, здесь сомнений быть не могло. Кроме одного — почему? Чем он мог так ее задеть?

Белус снова принялся вспоминать. Он был так несчастен, что совершенно не замечал, куда его несут ноги, наугад сворачивая то направо, то налево. Даже если бы он наткнулся сейчас на лорда Слизерина, это не заставило бы его поднять голову и отвлечься от своих мыслей. Все было так плохо. С того вечера, когда приехала дочь лорда Салазара… Тут Белус замедлил шаги. Да, это определенно началось с того вечера. После того, как они все вместе вернулись в замок. Что же произошло за столь ничтожный промежуток времени? Он поприветствовал леди Саласию, она сказала ему несколько слов, улыбалась. Он посмотрел на нее и нашел, что это чрезвычайно приятная молодая женщина. Хельга метнула на него взгляд. И когда они вернулись, она стала как в воду опущенная. Белус остановился. Глаза его расширились. Сердце подпрыгнуло до самого горла. Перед ним словно приподнялся плотный занавес. Хельга обозлилась на него за то, что он рассматривал другую леди. Неужели в этом все дело? Она просто-напросто… ревновала. У Белуса появилось ощущение, будто его вдруг озарило солнцем. Потом пришел прилив совершенно неуместной радости. Поняв наконец причину всего, он едва не рассмеялся от облегчения. Она посчитала, что он мог питать к леди Саласии какие-то чувства! Силы небесные! Само это предположение вызывало смех. Да, она — нельзя покривить душой — по праву могла считаться потрясающей: и внешне, и манерой держаться. Большинство мужчин не сумели бы отвести от нее глаз, и почти все уже через несколько минут почувствовали бы себя пораженными в самое сердце. От нее исходило какое-то неодолимое обаяние. Однако Белус знал, что все это напрасно. Стрелы, которые она, возможно, выпустила, метко прицелившись, безобидно пали у его ног.

Что значит подкупающая улыбка, хищное очарование и статная выправка Саласии Гонт перед покоряющей все внешней мягкостью Хельги Хаффлпафф и ее внутренней силой? Что значит томное изящество в сравнении с безграничной энергией? Смешная Хельга! Неужели она этого не знает? Столько переживать из-за своих лет, и в итоге превратиться в шестнадцатилетнюю. Она ревновала, глупо, болезненно, зло ревновала, и, как истинная женщина, не считала нужным ничего объяснять.

Белус смотрел перед собой, ошарашенно улыбаясь краем рта. Слепой дурак! Все лежало у него под носом, а он и внимания не обратил. Хельга разъярилась от того, что он разглядывал при ней высокую красивую женщину. Она так любила его, что один этот взгляд ранил ее в самое сердце.

«Я должен с ней поговорить! Сейчас же!» — Белус уже не замечал, как ноги несут его в обратную сторону. Теперь, когда все прояснилось, на душе у него впервые за последние дни стало легко, хотелось запеть и как можно быстрее найти Хельгу. Мысли о том, чтобы покинуть Хогвартс, испарились без следа. Он найдет нужные слова. Все вернется на свои места. И будет по-прежнему.

— Господин учитель! Господин учитель!

Белус сперва удивленно замер, спрашивая себя, какого учителя зовет этот дрожащий детский голос. Потом вдруг осознал, что зовут, по всей видимости, его — больше в коридоре никого не было. Он обернулся и увидел двух спешащих к нему мальчиков — лет двенадцати, не старше, оба черноволосые. И очень напуганные.

— В чем дело, юноши? — Белус смотрел на них и пытался вспомнить, видел ли он обоих в Астрономической башне. Кажется, нет: слишком еще малы.

— Мы видели там, в конце коридора, что-то страшное! — выпалил один. Его приятель таращился на Белуса в молчаливом ужасе.

— Что вы сказали? — молодой человек недоуменно вскинул брови.

— Что-то страшное! — повторил мальчишка, слегка задыхаясь. — И большое! Оно еще там!

— Оно? О чем вы говорите?

— Оно — большое и страшное!

Белус уставился на обоих. Это очень напоминало розыгрыш, довольно глупый, но ведь перед ним были дети, и ждать от них шуток поумнее не приходилось. Если это ученики Слизерина, то все ясно как день. Очередная попытка выставить его круглым дураком.

— И что вы от меня хотите? — спросил Белус. — Что я должен сделать?

Оба мальчишки переглянулись, словно этот вопрос не приходил им в головы.

— Не знаю, — протянул тот, что говорил раньше. — Что-нибудь.

Глаза у него лезли на лоб, щеки дрожали, лицо было белым, как сыр. Второй выглядел не лучше. Страх был диким и, судя по всему, вполне естественным.

— Послушайте меня, юноши, — Белус сузил глаза. — Я осмотрю сейчас этот коридор — только для того, чтобы успокоить вас — но предупреждаю сразу: если это шутка, то вам придется очень и очень несладко. Надеюсь, вы услышали меня.

Он сунул руку за пазуху и вытащил волшебную палочку. Мальчишки уставились на нее, как на что-то невиданное, и только молча закивали.

Белус двинулся по коридору, зажег палочку заклинанием и поднял ее повыше, чтобы лучше видеть. Его не покидало ощущение, что все это дурацкая проделка двух болванов, решивших посмеяться над ним. Если бы не приподнятое настроение от мысли, что скоро их ссоре с Хельгой придет конец, Белус просто велел бы обоим идти в свою гостиную, а сам поспешил бы в Дом Хаффлпафф. Но в сердце у него горела радость, и он решил разобраться со всем на месте.

«Просто двое мальчишек заигрались до вечера и примерещилось им какое-то чудовище в темноте», — думал Белус, улыбаясь отчасти этой мысли, а отчасти тому, что он почти справился с тяготившей его проблемой.

Скорее бы увидеться с Хельгой. Скорее бы сказать ей все. Скорее бы снова получить ее улыбку в залог того, что он снова близок и желанен.

С этими размышлениями Белус дошел до конца коридора. Свет палочки не слишком разгонял темноту, поэтому первым, что заставило его вздрогнуть, оказался звук. Звук скольжения чего-то гладкого по каменным плитам. Белус дернулся и инстинктивно вскинул руку с палочкой повыше.

И понял, что его никто не разыгрывал.

Если бы не поднятая вверх палочка, все могло бы закончиться по-другому. Скорее всего, Белус просто окостенел бы на месте, не в силах ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни тем более что-либо предпринять. Это с ним и случилось, однако палочка уже была у него в руке, и он держал ее достаточно высоко, чтобы получить нужную фору. Только мысль о том, как правильнее ею воспользоваться, Белус удержать не сумел. Впрочем, в этот момент ему не помогло бы ничего, потому что из темноты коридора прямо перед ним выползла огромная, зеленовато-серая змея — блестящая, поразительно гибкая, величиной с крупную собаку. Она ползла медленно, как по давно освоенной территории, извиваясь тяжелым туловом по каменному полу. В этом движении было что-то гипнотизирующее. Белус хотел закричать, но понял, что не может заставить себя издать вообще ни звука. Он смотрел на чудовище до предела расширившимися глазами и чувствовал, как по спине течет струйка холодного пота. Как оно оказалось в школе, нет ли здесь других таких, пострадал ли кто-то из учеников — все эти вопросы пришли гораздо позже, а тогда Белус мог думать, вернее, ощущать бьющуюся в мозгу одну лихорадочную мысль: «Что ЭТО такое? Я вижу это на самом деле?».

Змея внезапно замерла и приподнялась на хвосте, вертя треугольной головой. Она будто почуяла рядом с собой добычу и теперь пыталась определить, в какой та находится стороне. Мелькнули длинные, узкие, как сабля, клыки. Когда тяжелая, украшенная отвратительными наростами голова повернулась к Белусу, он едва не выронил палочку.

На какую-то долю секунды единственным его порывом было бегство. Он видел перед собой нечто, не укладывающееся в голове, нечто, подвластное далеко не каждому воображению. И, судя по всему, это нечто было по-настоящему смертоносным. Но бегство означало, что коридор становится свободен, и чудовищу открывается путь в любое место замка. Оно, откуда бы ему ни взяться, переползет в другой коридор, полный детей, или спустится в подземелья, или даже разыщет Дом Хаффлпафф, где никто не подозревает о жуткой опасности. Эта последняя мысль заставила Белуса стиснуть палочку и, не обращая внимания на крупную дрожь, направить ее на исполинскую змею.

Он выпалил первое пришедшее на ум заклятие — заклятие полного обездвиживания. Желтый луч рассек темноту и угодил чудовищу прямо в узкую морду. Это должно было свалить наповал любое живое существо. Однако тварь, похоже, не почувствовала никакого дискомфорта: она не только не утратила способности к передвижению, но даже не покачнулась. Белус снова взмахнул палочкой, посылая обездвиживающее заклятие снова и снова. Никакого эффекта. Только на третий раз змея, перестав крутить головой, двинулась прямо к нему.

Белус, не чувствуя ног, принялся отступать назад, вспоминая все магические формулы, какие только знал. Заклятие Воспламенения. Заклятие Оглушения. Связывающее заклятие. Взрывающее заклятие. Бешено взмахивая палочкой, он попробовал атаковать каждым из них. Бесполезно. Тварь не поддавалась никаким чарам и уверенно, с завораживающей грацией ползла к нему, все шире и шире раскрывая пасть. Одно из двух: или ее магический потенциал был попросту колоссален, или она вообще была нечувствительна к магии. Ни то, ни другое не сулило Белусу ничего, кроме неминуемой гибели: заклятия только раздразнили змею, которая, похоже, твердо решила разделаться со своим противником. Не сводя с нее широко распахнутых глаз, Белус прибегнул к последнему средству и своей последней надежде. Щитовые чары всегда выходили у него не слишком мощными, однако сейчас, когда на кону стояла его жизнь и, возможно, жизни других, он чувствовал, что готов отразить атаку по меньшей мере целой армии. Быстро вскинув палочку над головой, он постарался вложить в заклинание все свое отчаяние и ярость, которые заставили его голос прозвучать неузнаваемо высоко, когда он выкрикнул:

— Протего Тоталум!

Светло-синее свечение разлилось впереди, образуя барьер между ним и змеей. Оно сияло несколько мгновений, пока змея не прошла сквозь него без видимого труда, будто через стену воды. Ее клыки остро блеснули, мелькнул тонкий раздвоенный язык. Свечение погасло.

Белус машинально попятился назад, думая о том, что ему конец. Он совсем один. Помощи ждать неоткуда. Змеиное шуршание все ближе, Белус мог даже слышать хриплое дыхание монстра. Украдкой он бросил взгляд на палочку у себя в руке. И вдруг почувствовал, что страха больше нет. Что ж, если ему остается только одно, нужно сделать это достойно. Он не умрет, повернувшись спиной к опасности; не умрет, бросив оружие и закрыв руками лицо. Нет, он погибнет, как подобает мужчине, выпрямившись и до последнего пытаясь защитить то, что ему дорого — Хельгу и Хогвартс.

Змея была уже в метре от него. Не дожидаясь, пока она сделает бросок, Белус поднял палочку, готовый выпалить заклинание, когда позади вдруг грохнул голос:

— Разрази меня гром, быть того не может!

Белус, тяжело дыша, обернулся и чуть не потерял равновесие. В это же мгновение коридор озарила белая вспышка; пронесшись мимо, она ударила по глазам твари, и та, шипя от боли, принялась отползать назад, в темноту.

— С дороги, парень! Назад! — широкая, загрубелая, властная ладонь отодвинула Белуса в сторону, и лорд Годрик Гриффиндор, с искаженным лицом и зажатой в кулаке волшебной палочкой ринулся вслед за скрывшейся змеей. Темноту снова прорезали вспышки. Потом раздался звук, напоминающий удар хлыста, следом за ним — непристойное ругательство.

— С вами все в порядке, лорд Годрик? — хрипло спросил Белус, но темнота не отозвалась ответом.

Справившись с дыханием, молодой человек двинулся за Гриффиндором. От пережитого потрясения каждый мускул вдруг сделался мягким, но тем не менее от продолжал идти, не смея поверить, что спасся от верной смерти.

Гриффиндор, по-прежнему сжимая палочку, стоял в самом конце коридора и что-то рассматривал на полу. Белус подошел ближе, и его посетила до смешного неуместная мысль, что он впервые видел, как лорд Годрик использует магию.

— Ушел, — сдавленно прохрипел он, не сводя глаз с пола и на что-то указывая. Белус проследил за его взглядом. В самом углу зияло широкое черное отверстие, проделанное, несомненно, кем-то очень крупным и сильным. Кем-то, кто пробивал камень, прокладывая себе путь на поверхность. У Белуса мороз пробежал по коже. — Я не успел его добить.

— Его не берут заклятия, — тихо сказал Белус. — Я перепробовал все, но ни одно не оставило на нем никакого следа.

Гриффиндор повернулся к нему — задыхающийся, багровый, готовый к новому бою. Его голубые глаза лезли на лоб.

— Как ты сказал? Не берут заклятия?

— Ни одно не подействовало. Лорд Годрик… — Белус сглотнул. — Вы спасли мне жизнь. Эта тварь уже готовилась к броску.

— Брось, парень, — Гриффиндор все еще хрипел, но грудь его вздымалась уже не так тяжело. — Это, конечно, хвала небу, что я оказался поблизости, но загвоздка в том, тварь жива и успешно скрылась. Вот что главное, и теперь надо думать, что делать с этим.

— Что это было?

Лорд Годрик свободной рукой схватился за свою рыжую встрепанную бороду.

— Похоже, что василиск, — приглушенно ответил он. — Тварь смертоноснее еще поискать. Благодари судьбу, что он еще слишком молод, и не может пока убивать взглядом. Когда я доберусь до того лживого, гнусного душепродавца, который привел ее сюда, в школу, от него не останется мокрого места.

— Мне сказали о нем два ученика, наткнувшиеся на него в коридоре, — сказал Белус.

Гриффиндор ответил ему безумным взглядом.

* * *

— Требую объяснений! — лорд Годрик был вне себя. — Какого черта, я тебя спрашиваю, по школе ползает василиск?

Слизерин, стоя напротив, вызывающе усмехнулся.

— Очевидно, ему стало скучно в своей каморке, вот он и решил прогуляться.

По лицу Гриффиндора пошли красные пятна.

— Издеваешься? — прорычал он, надвигаясь на когда-то лучшего друга, а теперь совершенно чужого, жестокого человека. — Ты совсем выжил из ума? Как ты мог держать эту тварь в замке, полном детей?

— Я решил провести эксперимент и попытаться вывести его без привычных условий, — спокойно ответил лорд Салазар. — Эксперимент удался, а змейку я преподнес в подарок Саласии. Она давно просила меня.

— Змейку? — Гриффиндор не поверил своим ушам. — Змейку?! Эта тварь вымахала величиной с собаку! И отправилась гулять по коридорам!

Его голос был чересчур густым и сильным для Общей комнаты, где обычно проводили совещания четверо Основателей. Только сейчас здесь не было леди Рейвенкло и леди Хельги. Лорд Годрик и Белус, кратко переговорив, решили не посвящать обоих дам в случившееся. В конце концов, борьба с чудовищами — мужская забота, и, пока опасность миновала, она будет оставаться таковой. Лорд Годрик тщательно обследовал правое крыло замка и заделал все подозрительные трещины и пробоины, а также наложил Воющие чары на потайные уголки. За левое крыло он думал взяться завтра. А пока ему нужно было разобраться с непосредственным виновником «торжества».

Слизерин скрестил руки на груди.

— Раньше он никогда не выползал наружу. Что ж, он еще детеныш, и я не могу винить его в любознательности.

— И в желании сожрать кого-нибудь?

— Может быть.

— На него наткнулись дети! — заорал Гриффиндор, окончательно потеряв над собой контроль. — Дети, дурья твоя голова! А если бы он на них напал? Если бы он был старше и уже умел убивать взглядом?

Глаза лорда Салазара сузились, скулы напряглись, и было видно, что он тоже вот-вот готов взорваться.

— Если бы малыш и подзакусил кем-нибудь, ничего страшного бы не произошло, — процедил он с прежней усмешкой. — Благодаря вам с Хельгой здесь собрался один сброд. Отродьем больше, отродьем меньше — разницы не вижу. А моя дочь получила бы прекрасный подарок. Если бы не ты. Ты напугал его, и теперь неизвестно, выберется ли он когда-нибудь наружу или нет.

Гриффиндор поднял на него налитые кровью глаза.

— Ты сам понимаешь, что говоришь? — медленно проговорил он. На щеках его играли желваки.

— Я пока в своем уме.

— Твоя чертова змея чуть не сожрала парня, когда я нашел его.

— А вот в этом, — Слизерин с открытым отвращением скривил губы. — Не вижу совершенно никакой трагедии. Хогвартсу давно пора бы избавиться от него. Ты уже без малого час попрекаешь меня тем, что я не следил за своим василиском. Ну что ж, тогда я в свою очередь могу посоветовать Хельге следить за своим… фаворитом и не выпускать его дальше спальни. Где и находится его настоящее место.

Лорд Годрик почувствовал, как у него вскипела кровь и огненной струей ударила в голову. Он смотрел в такое холодное, такое надменное и такое знакомое до малейшей морщинки лицо и ничего не видел. Его глаза застилал вязкий, долго не остывающий бычий гнев.

— Ты все сказал? — почти раздельно проговорил он.

Лорд Салазар раздраженно кивнул.

— Тогда скажу я, — Гриффиндор вплотную приблизился к нему. Слизерин не дрогнул, но челюсть его напряглась. — Постарайся усвоить каждое слово. Если твоя тварь выберется наружу, я зарублю ее. Никогда не поверю, что Саласия могла просить тебя подарить ей василиска. Это первое. Теперь второе. Мы давно обговорили вопрос насчет учеников. И, кажется, пришли к решению: ты учишь кого хочешь, мы учим кого хотим.

— Вот как: Я и ВЫ? — Слизерин усмехнулся, но вместо яда в усмешке проступила горечь.

— Да, мы и ты, — подтвердил лорд Годрик. — Ты сам так захотел, а нам не удалось тебя образумить. Ты устроил свое змеиное гнездо, и мы согласились его терпеть. Что касается наших учеников, мы вправе ждать от тебя того же.

— Теперь я многое понял, — процедил лорд Салазар.

— Хотелось бы верить. И, наконец, третье. Я никогда не позволю тебе оскорблять Ровену или Хельгу. Никогда. Каждая из них мне все равно что родная сестра, а ты знаешь, что ждет того, кто оскорбит сестру воина. Брат, какой был у меня прежде, — лорд Годрик на мгновение запнулся. — Полностью разделял такую позицию.

Бледное лицо Слизерина слегка исказилось.

— Что-нибудь еще? — холодно осведомился он.

— Да. — Гриффиндор тяжело перевел дыхание и посмотрел ему в глаза. — Я действительно считаю, что ты не в своем уме. Это все говоришь не ты, а твое безумие. Прежний Салазар был надежным другом и по-настоящему великим магом. Не знаю, поддается ли исцелению твой недуг, но я всей душой хочу верить, что рано или поздно ты исцелишься и вернешься к нам.

Несколько секунд они в упор смотрели друг на друга, после чего Гриффиндор развернулся и грузно направился к выходу. Он сумел скрыть глубокий вздох, невольно вырвавшийся у него из груди, но не сумел почувствовать взгляд, которым Слизерин проводил его до двери.

В этом взгляде была горечь и глубокая боль, с какой люди, наверное, смотрят на своих погибших детей или свои погибшие мечты. Правда, если бы Гриффиндор увидел этот взгляд, он все равно не понял бы, что в гораздо меньшей степени он относится к состоявшемуся разговору, и в гораздо большей — к другой ситуации, исправить которую лорду Салазару уже не представлялось возможным.

Черт бы его побрал! Это надо же — выскочить как докси из норки и все испортить!

Леди Саласия Гонт, сидя в кресле Общей гостиной, сжала руки в кулаки — так сильно, что костяшки пальцев хрустнули, а ногти до крови впились в кожу. Боль разлилась почти сразу, но сейчас она этого не замечала, как не замечала и того, что прическа ее рассыпалась, и волосы свободно падают на плечи, придавая ей сходство с бедн-варой* (разновидность сирен-русалок — прим. автора).

Виски давила ярость — ослепляющая, безумная, доводящая почти до экстаза. Такую ярость Саласии доводилось испытывать всего два раз в жизни, и в оба этих раза она была очень близка к тому, чтобы совершить убийство. Губы ее сжались в узкую полосу, скулы напряглись, на лбу проступили морщины, тонкие черты перекосились. Если бы в этот момент Саласию увидел кто-то из тех, кому она не давала спать по ночам, он бы не только не узнал ее, но и сильно испугался. Это лицо больше не было лицом красавицы Саласии Гонт — это было лицо ведьмы, жестокой и беспощадной, готовой без колебаний расправиться с тем, кто встанет ей поперек дороги. Расправа обещала быть кровавой: устремленные вперед неподвижные зеленые глаза жалости не ведали.

Она встала, резким движением сдернула с себя тонкий атласный плащ с серебряной застежкой на шее и швырнула его через все помещение. Плащ пролетел немного и опустился на одно из кресел. Саласия постояла, тяжело дыша, рассеяно глядя на плащ, который ей внезапно захотелось сжечь. А вместе с ним и гостиную. И подземелье. И замок. Все вокруг, что стало свидетелем ее крушения. Саласия отвела глаза. Дыхание было частым и прерывистым, голову слегка кружило, как при эротическом возбуждении. Она медленно выдохнула через нос и пошла за плащом. Сперва она хотела швырнуть его еще раз, потом изменила свое намерение. Саласия взяла плащ и принялась расхаживать перед камином, пытаясь вернуть себе способность думать. Ярость не проходила: внутри словно проснулся вулкан, вот-вот готовый извергнуться. Пальцы впились в ткань, будто намереваясь разорвать ее.

Саласия Гонт на дух не выносила многих вещей: поучений, сочувствия, честности, проигрывать. Но в настоящее бешенство ее приводило одно — когда все шло не по плану. Стоило малейшей детали не оправдать себя, как она готова была крушить все вокруг. А сейчас дело было даже не в деталях — ее планы просто пошли прахом. Она разработала отличную комбинацию, которая не вызвала ни единого подозрения, выполняла каждый пункт с безупречной точностью, довела задуманное почти до конца… И все сорвалось! Саласия едва не завопила, когда отец рассказал ей о происшествии с Гриффиндором и этим проклятым болваном. Надо же было ему нарисоваться в том коридоре! Идиот, осел, дубина! Теперь по его милости все ее старания насмарку.

И отец тоже хорош! Он ведь чувствовал, что змей затаился в той части замка. Почему не принял никаких мер, не установил хотя Сигнальные чары? Это он должен был оказаться на месте Гриффиндора, оказаться и схватить малыша! Саласия, как это бывало с ней в критических ситуациях, привычно сняла вину с себя и переложила ее на другого.

Она ходила и ходила взад-вперед, пытаясь взять себя в руки. Отцовские ученики были на вечерней трапезе, поэтому пока она могла не беспокоиться о том, что кто-то из них ее увидит. Находиться в своих апартаментах она не могла: низкий потолок и сырые стены сводили с ума. Они напоминали ей о тайнике, в котором жил питомец отца, пока ему не вздумалось выползти на прогулку.

Когда отец сообщил ей, что вывел василиска, Саласия ощутила, как сердце ее всколыхнулось. План созрел почти мгновенно. Король змей, о котором она мечтала с детства, может не только скрасить ее жизнь, но и заметно улучшить. Улучшение жизни Саласия Гонт видела в избавлении от человека, давшего ей фамилию, которую она ненавидела, ненавидела почти так же сильно, как и его самого. Джильбертус Гонт, отцовский прихлебатель, ставший по указке ее мужем, без колебаний разделил ее жизнь на две половины. В первой была свобода, было осознание собственной неотразимости, была жажда перспективы и успеха, была уверенность, что перед ней — весь мир со всеми его возможностями. Саласия часто видела все это во снах. В них она была блистающей, уверенной, сильной. Победительницей. И ничем из перечисленного она не была наяву, в жизни с Джильбертусом Гонтом. Когда-то он смотрел на нее очарованно, целовал руку и был ближайшим помощником отца. Для Слизерина этого была вполне достаточно для того, чтобы избрать Гонта в мужья для своей единственной дочери. Сама Саласия в тот день, когда лорд Салазар объявил ей о предстоящей свадьбе, не могла сказать, что чувствует: радость или горе. Потому что ни того, ни другого она не испытывала, как, впрочем, не испытывала и каких-либо других чувств по отношению к своему суженому. Она привыкла во всем слушаться отца, искренне веря, что он все знает и понимает лучше, послушалась и на этот раз. К тому же, Джильбертус был хорош собой, с высокими точеными скулами и большими блестящими черными глазами, смотревшими так загадочно и так нежно. Саласия подумала, что будет даже интересно жить вместе с этим красивым молодым человеком, что жизнь эта ничем особо не будет отличаться от той жизни, которую она вела в Хогвартсе. Свадьба состоялась, и чета Гонт отбыла на север.

Ошибка стала очевидна в первый же день, вернее, ночь — первую брачную ночь, когда Саласия, после всего, разочарованно подумала: «Неужели ЭТО — все, что женщина может получить от мужчины?». Брачные отношения стали ударом — в юности она тайком от отца получила множество сведений на этот счет, и все они обещали неземное наслаждение и блаженство в объятиях друг друга. Ничего подобного ей испытать не довелось, ни в ту ночь, ни в последующие. Но главным было другое. После того, как они познали друг друга на ложе, Джильбертус изменился. Глаза больше не смотрели с обожанием, губы не приникали с трепетом к ее руке, ласковые слова испарились. Он вообще почти не говорил с ней, и стал невыносимым. Нет, он не бил ее, не кричал и не самодурствовал. Он попросту не замечал жену, будто она была всего лишь частью обстановки в его роскошном замке. Привыкшая с безграничной любви и обожанию отца, Саласия была жестоко поражена обхождением Гонта. Она знала, что может обаять любого — знала с самого детства — но, удивительное дело, единственным человеком, который был равнодушен к ее чарам, оказался ее суженый. Саласия смотрела на этого безмолвного, отстраненного и, по сути, совершенно чужого человека и без конца спрашивала себя, что она делает здесь, в этих чужих землях, где нет никого близкого? Ответ не приходил. Иногда, просыпаясь по утрам, она в тревоге думала: кто этот мужчина, спящий рядом с ней? Потом вспоминала, что он — ее муж, что ее выдал за него отец, что нынешней ночью они занимались тем, что приличествует лишь мужу и жене, и приходило успокоение, а вместе с ним — тоска, тягучая, неизбывная, липкая. Через какое-то время этот мужчина молча поднимется и, не сказав ей ни одного слова, уйдет, чтобы ночью прийти вновь. Она весь день будет слоняться по замку, скучая, зевая, принимаясь за рукоделие и почти сразу же бросая, грезя о родине, о Хогвартсе, о магических трактатах отца, о подземелье, в котором выросла. О доме. Но эти мысли Саласия старалась прогонять. Ее дом отныне здесь — в этом холодном краю и с таким же холодным человеком.

Скучные дни, иногда разбавляемые приемами, на которых она играла роль хозяйки, невыносимо тяжелые визиты и поучения матери мужа, хозяйственные неурядицы, насмешки слуг, сразу подметивших ее неловкость в ведении замковых дел, снег, дождь, туман, пустые глаза мужа — Саласия проклинала отца, обрекшего ее на это серое безрадостное существование. Она знала — теперь знала — что Джильбертус выбрал ее только за кровь Слизерина в ее жилах, а отец, в свою очередь, решил почтить своего верного слугу. Неужели это перевешивало всю ее жизнь? Саласия приходила в отчаяние от несправедливости. Да, таков был удел всех женщин вокруг, но… Елена Рейвенкло, беспечная и ветреная, была свободна. Мать не гнала ее в брак, хотя к Елене сватался младший брат Джильбертуса — знатный, богатый, с такими же красивыми темными глазами. Казалось бы, за такого жениха любые родители благодарили бы небо, однако леди Ровена вовсе не спешила поощрять его в ухаживаниях за дочерью, видя, что сама Елена не горит желанием проводить с ним время. Как-то, когда они с Еленой были еще совсем девочками, баронесса сказала леди Хельге, что ее дочь выберет себе мужа сердцем, а не глупыми амбициями матери. Саласия вспомнила об этих словах только покинув Хогвартс, и чуть ли не впервые в жизни пожалела, что у нее нет матери. Возможно, она рассуждала бы так же, как леди Ровена, и вмешалась бы в планы отца поженить дочь с его прихлебателем. Принимая во внимание все, что она знала о матери от лорда Салазара, такой исход был более чем вероятен.

Время шло, она страдала, вынужденная улыбаться, изображать реверансы и быть очаровательной. Все стало еще хуже, когда родился Салазар. Материнство далось Саласии тяжело, однако, взяв на руки новорожденного сына, она поняла: отныне ее притягивает не земля, а это крохотное создание, так поразительно похожее на нее лицом. Она была согласна испытать перенесенные мучения сотню и тысячу раз, чтобы снова и снова брать его на руки. В тот день она просто прижала его к груди и расплакалась, благодаря небо за посетившее ее счастье.

Однако уже к вечеру стало ясно: этот ребенок имеет к ней весьма опосредованное отношение. Явилась мать Джильбертуса — такая же черноглазая, молчаливая, насупленная — и забрала у нее сына. Саласия, ослабевшая и изнуренная, была так поражена, что не стала сопротивляться. Ночью она узнала: ее муж, не пожелавший даже повидать ее, праздновал рождение наследника рода Гонт, и этому самому наследнику надлежало находиться среди своих родных — Гонтов, но никак не с женщиной, которая всего лишь месяцами носила его под сердцем и дала жизнь и которая к этой семье, очевидно, не относилась. Она выполнила то, что от нее требовалось, и больше была не нужна. Но даже не это довело Саласию до каления. Она лежала на своем ложе, бледная и слабая, а внутри у нее бушевал адский огонь. Они там решили, что Салазар, внук Слизерина — принадлежит семье Гонт? Мальчишка с зелеными, слизериновскими глазами — глазами ее и ее отца — Гонт? Мальчишка, наверняка унаследовавший от своей матери парселтанг — Гонт? Мальчишка, которому самой судьбой предназначено носить имя и фамилию своего деда, величайшего мага Слизерина — Гонт? Саласия скрипела зубами, жалея всей душой, что у нее нет сил встать, выйти к ним и посмеяться над таким предположением. Ее сын — наследник Слизерина, и это не изменит ничего, никакие глупые речи его отца.

Никто в тот день даже не принес ей воды.

Первые смутные мысли насчет своей дальнейшей судьбы пришли к Саласии именно в те часы. Но прошло несколько лет, прежде чем они оформились в что-то отчетливое. Салазара отсекали от нее мать и братья Джильбертуса, сам муж оставался таким же холодным и равнодушным. Все вели себя так, будто она в замке Гонтов — посторонний, случайный человек, которого согласны терпеть, но не собираются любить. И в один день она ощутила ярость. Ту ослепляющую ярость, до неузнаваемости изменяющую ее лицо. Она готова была поднять палочку на Джильбертуса, но понимала, что закончится это не в ее пользу. Муж был весьма искушен в магии, причем в темной. Но это уже не могло остановить дочь Слизерина. Если ее жизнь в руках этого пустого, холодного, безразличного человека, то нужно всего лишь придумать осуществимый способ избавиться от него. Саласия погрузилась в размышления. Магия и яды исключаются сразу: подозреваемый будет очевиден. Несчастный случай требует безумно тщательной подготовки и везения. К тому же муж не так часто бывал дома, чтобы устроить ему ловушку. Нанять убийцу? Саласия не знала никого, кто мог бы помочь ей в этом черном деле. Она ломала голову месяц за месяцем, понимая, что на кону ее жизнь, но решения не было. В конце концов она была близка к тому, чтобы задушить Джильбертуса ночью в спальне — чем черт не шутит, вдруг это списали бы на страсть. Но однажды пришло письмо от отца, и она поняла, что ей улыбается удача. План действий обрисовался моментально, словно мозг давно приготовил его и только ждал момента, чтобы предъявить хозяйке.

Все складывалось идеально. Отец ничего не знал о ее семейной жизни — Саласия понимала, что Джильбертус безупречен в его глазах, и никакие жалобы не возымеют эффекта. Однако он своими руками давал ей выход. Еще в детстве Саласия просила у лорда Салазара короля змей, отец обещал вывести его, но так и не вывел. Сейчас она благодарила судьбу за это. Этот подарок был нужен ей сейчас, а не тогда. Василиск, это чудесное, как все змеи, существо — верное, чуткое и безопасное для того, кто владеет его языком. А еще у него есть клыки. Острые. Смертоносные. Даже василиск-малыш мог без труда расправиться со взрослым человеком. Стоило только шепнуть ему… И кто потом обвинит его? Животное всегда можно спровоцировать, оно не нападает без причины. Джильбертус мог испугать его резким движением и получить смертельный укус. Ах, какое несчастье, какое несчастье! Примите наши соболезнования, мадам Гонт.

Саласия снова начала сиять. С криками, угрозами, слезами она выцарапала себе право навестить отца: Джильбертус считал, что жене пристало всегда находиться подле мужа. Но глубинное почтение Мастера и, пожалуй, страх перед ним оказались сильнее. Сквозь зубы он разрешил Саласии отправиться в Хогвартс, и она с поющим сердцем покинула ненавистный ей замок. Она прибудет к отцу, заберет чудесную змейку, поселит ее в замке Гонтов как питомца (не откажется ведь муж от подарка самого мастера Слизерина?), а потом, как-нибудь вечером… Джильбертус и его семья не знали, что Саласия владеет парселтангом, никто, кроме отца, не знал; нападение любимца будет непредвиденным, последствия — необратимыми. Разыграть убитую горем не составит труда, а потом… Она станет свободна.

Большую часть плана Саласия выполнила безукоризненно: обхитрила отца, почти приручила василиска, прекрасно играла свою роль и не бросила на себя ни тени подозрения. Все, что зависело от нее, она сделала великолепно… но то, что не зависело, поменяло всю картину. Малыш, засидевшись в тайнике, выбрался на волю. Саласия вместе с отцом искали его по всему замку, призывая на парселтанге, но змей не откликался. Саласия начала нервничать, уверенная, тем не менее, что рано или поздно он вернется. Однако малыш не откликался, а в конце концов наткнулся на этого молодого болвана. Потом появился Гриффиндор и так его напугал, что он забился в недра Хогвартса и, по-видимому, решил больше никак не заявлять о себе. Саласия в отчаянии обошла все уголки, она призывала василиска, просила его вернуться, уверяла, что все хорошо и бояться нечего, умоляла, плакала, угрожала. Бесполезно. Змей затаился где-то глубоко-глубоко под замком, больше не доверял людям и откликаться на их зов не собирался.

Это был провал. Саласия не могла поверить, что ее устремления, к которым она шла с таким упорством, рассеялись как дым. Все было напрасно. Ярость улеглась, сменившись острым отчаянием.

Она села обратно в кресло и обхватила голову руками.

Отец всегда учил ее, что с судьбой нужно бороться, а не играть в поддавки. Но как бороться с этим? И что ей делать теперь?

— Что-то случилось, миледи?

Она тяжело подняла голову, сообразив, что этот тихий хрипящий голос обращается именно к ней. Меньше всего на свете Саласии хотелось сейчас видеть кого-то и тем более говорить, но тем не менее она заставила себя сесть прямо и взглянуть на обратившегося. Худосочный темноволосый подросток с пухлыми губами. Не тот ли самый, который наткнулся на нее тогда в коридоре? Да, это он. Саласия на мгновение наморщила нос: мальчишка определенно ищет себе неприятностей, поскольку время ужина еще не подошло к концу. Что за дуралей! Неудивительно, что отец спускает с него шкуру.

— Я могу вам чем-то помочь? — он несмело приблизился к ней и поклонился. Эмрис Кинддилиг к вашим услугам, миледи.

— Очень сомневаюсь в этом, — резко ответила Саласия, но, сделав усилие, взяла себя в руки и продолжила уже мягче: — Едва ли кто-то может мне помочь. Даже вы, господин Кинддилиг — она едва заметно улыбнулась ему краем губ.

Эмрис не верил своему счастью. Он находился наедине со своей мечтой, говорил с ней, и был так близко! Правда, леди Саласия выглядела расстроенной и мрачной, но вдруг он может разрешить ее горести? Окрыленный этим, юноша ощутил прилив небывалой смелости и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал низко и внушительно:

— Вы можете довериться мне, миледи. Клянусь честью моего рода, я сохраню вашу тайну в своей душе и не расстанусь с ней до самой могилы.

Эту фразу он выцепил из сборника римских сочинений в той же отцовской библиотеке и теперь, произнося ее, почувствовал себя таким взрослым и сильным, что невольно расправил плечи.

Саласия скользнула по нему взглядом, ощущая вскипающее раздражение. Хотелось протянуть руки, сомкнуть их на тонкой, нежной, кадыкастой шейке и показать, как сильно он может помочь. Услышать хруст косточек, сдавить что есть мочи… Саласия, не замечая этого, стала поднимать руку, когда ее вдруг пронзила новая мысль. Она повернулась к юноше и внимательно посмотрела ему в лицо.

— Скажите мне, господин Кинддилиг, — тихо произнесла она, немного наклонив голову и придав лицу застенчивое выражение. — Вы уже изучали с лордом Слизерином зелья с экстрактом болиголова?

— Да, миледи, — ответил Эмрис, чувствуя, как сердце трепещет от восторга. — Правда, освоить его удалось немногим, и Мастер Слизерин был очень недоволен.

— Стало быть, у него остался экстракт?

— Да, миледи. Эти зелья мы проходили всего лишь неделю назад.

— Видите ли, — Саласия придвинулась поближе к нему, заставив мальчишку вспыхнуть. — Я сведуща в зельеварении в силу понятных причин, и мне хотелось бы изучить свойства экстракта болиголова. Вы спросите, в чем трудность? К сожалению, лорд Слизерин считает это очень опасным: болиголов — сильнейший и быстродействующий яд, и такой же редкий. Мне очень хочется изучить его, но лорда не переубедить, он не позволит мне взять экстракт, поскольку несправедливо считает мои познания в зельях недостаточными. Вы не могли бы помочь мне, Эмрис?

Эмрис был так впечатлен беседой с леди Саласией, а особенно тем, что она назвала его по имени, что ее объяснение не показалось ему странным. Он понял одно: его богиня хочет заполучить некую вещь, которую в силу различных причин достать сама не может. Значит, он достанет ее — и вообще сделает все, что она захочет. Грудь его тяжело вздымалась, глаза лихорадочно горели, она натянулся, как струна.

— Конечно, миледи, — почти прошептал он, не сводя с Саласии очарованного взгляда. — Располагайте мной.

Она улыбнулась — открыто, радостно, щедро. От такой улыбки у юноши закружилась голова.

— Если бы вы, Эмрис, достали мне экстракт болиголова, я была бы вам очень благодарна.

Саласия коснулась его ладони.

Это прикосновение решило все. Для Эмриса больше не имело значения, что для исполнения просьбы Саласии ему придется проникнуть в святая святых Слизерина, рисковать чем-то гораздо большим, чем просто пребывание в школе, пойти, в конце концов, на хищение. Он сделает это, он добудет ей эту пакость, и тогда она поймет, что он храбрый, верный, сильный мужчина, и, возможно, посмотрит на него именно так.

Эмрис дернулся. По жилам разлилась решимость, сердце екнуло, и сладкая тревога запела внутри.

— Я достану его, миледи, — прошептал юноша. — Обещаю.

Белус отыскал Хельгу в саду. Ее не было на вечерней трапезе — она вообще редко появлялась в Общем зале в последнее время, — пустовали и ее апартаменты в Доме Хаффлпафф. «Барсучки» не видели Мастера с момента окончания занятий. Даже Хельга-младшая, маявшаяся без дела в гостиной, не могла сказать, куда запропастилась леди Хельга. Заметно нервничая, Белус решил навестить единственное место, где могла вдали от посторонних глаз обретаться Мастер. Он вышел из замка, пересек парк и вскоре, свернув на такую знакомую узенькую дорожку, очутился в известном ему с давних-давних пор царстве флоры.

Леди Хельга сидела у ряда цветущих паффподов, сложив на коленях руки, и смотрела на плоды своих многолетних трудов. В этом взгляде смешались нежность и гордость, с которыми смотрят лишь на венец любимой работы или собственное чадо. Здесь Белусу было знакомо и близко все, на что падал взор; вот абиссинская смоковница, неказистая на вид, но плодоносная, как никакое другое дерево. У ее корней поселилась Каган-трава, а дальше всех располагается колония заунывников — не слишком интересных, но невероятно полезных растений. Левее смоковницы стояло тонкое, высохшее, надломленное дерево — волшебная рябина, в которую еще на памяти Белуса ударила молния. Рябина переломилась надвое, однако леди Хельга то ли из жалости, то ли из других соображений не стала избавляться от нее — к растениям она относилась как к живым существам. Белус знал всех питомцев ее сада, когда-то и сам работал в нем, подобно многим «барсучкам». Стараниями трудолюбивых рук Хельги сад превратился в чудесное место, где все обитатели, казалось, тянулись к хозяйке, чтобы проявить свою привязанность и благодарность.

Солнце скатилось к западу, и в его лучах светлые кудри Хельги казались почти золотыми. Она напоминала Деметру, дарующую земле плодородие и изобилие.

Белус тихо приблизился к ней и сел рядом. Хельга сделала вид, что не замечает его.

— Приятно смотреть на эти чудесные трепетливые кустики, — сказал он тихо. — Судя по всему, я справился с ними неплохо.

Хельга не ответила.

— Помню, как я приходил сюда каждый день и таращился на каждый росток, страшно переживая, что сделал что-то неправильно, и они так никогда и не прорастут. Вы давали мне бесценные указания, однако я был настолько глуп, что с легкостью мог все испортить.

Он помолчал, глядя на забавные, дрожащие без всякого ветра деревца.

— Я посадил их в тот год, когда закончил учиться. Признаюсь, я надеялся, что вы будете смотреть на них и вспоминать обо мне. Вас так смешили трепетливые кустики.

— Отчего вы говорите мне все это? — бесцветным голосом поинтересовалась Хельга, не поворачивая к нему головы.

— Это дорогие моему сердцу воспоминания. С кем, как не с вами, я могу поделиться сокровенным, леди Хаффлпафф?

Она искоса взглянула на него.

— Хотя, возможно, я все-таки просчитался с выбором, — заметил Белус.

— Почему?

Он чуть наклонился вперед и тронул дрожащие листочки.

— Посмотрите сами. Нет силы в стебле. Корни не особо цепкие. Они никогда не станут сильным, крепким растением. Милые, но бестолковые.

Хельга снова уставилась на паффподы.

— Вы вольны делать тот выбор, который вам по душе. Если для вас желанны трепетливые кустики, то почему бы вам не посадить именно их?

— Мне они никогда не нравились, — Белус наклонил голову. — Слишком капризные и хрупкие. Я посадил их только потому, что их любили вы.

— Не стоит оглядываться на меня. Я уже говорила, что вы абсолютно свободны. Отчего вы так упорно продолжаете навязываться мне?

— Навязываться? Так вот что вы думаете?

— Да, — она слегка вскинула голову.

— Но у меня и в мыслях не было навязываться.

— Тогда что у вас было в мыслях?

— Я просто хочу быть рядом с вами.

Хельга взглянула на него — уже прямо, открыто; их глаза встретились на мгновение — и она снова отвернулась.

— Мне кажется, вы вводите в заблуждение самого себя.

— Тогда прогоните меня. Уверен, никто не будет горевать. Даже вы.

— Никто вас не гонит.

— Но я больше не вижу смысла оставаться здесь, — Белус, помедлив, встал. — Если вам угодно, чтобы я ушел — никак иначе я не могу истолковать ваши слова — мне остается только выполнить ваше пожелание.

Ее лицо изменилось. Однако она подобралась и заговорила спокойно:

— Хогвартс вам дорог, вы не можете этого отрицать. Оставлять его вам больно, и я не хочу служить причиной сему.

— Единственное, что мне дорого, уже оставило меня. Все мое сердце принадлежит женщине, которой я больше не нужен. А без нее мне не нужно ничего другое.

Хельга наклонила голову, но Белус успел увидеть, как ее глаза наполнились слезами. Сердце его переполнилось.

— Я совсем как эта рябина, разбитая молнией, — сказала она через некоторое время. — Какое право имеет такая развалина требовать, чтобы молодая манжетка обвила ее своей листвой?

Белус опустился рядом с ней и крепко обнял, безошибочно чувствуя, что на этот раз его не прогонят и не оттолкнут; боль, сквозившая в каждом ее слове, была такой жгучей, что он не смог бы удержаться и просто стоять на месте даже под угрозой собственной смерти. Прижимая голову Хельги к груди, он гладил ее кудри, желая утешить, зная, о чем она думает, но не решаясь заговорить об этом. Она обняла его за талию и закрыла глаза, будто боясь упустить грезу.

— Вы не развалина, а мощное красивое дерево, — очень тихо сказал Белус после долгого молчания. — Цветы без вашей просьбы с радостью обоснуются у ваших корней, потому что им так хорошо под вашей благостной тенью. Вы служите им надежной опорой.

Слезы покатились по ее щекам.

— Я думал, что это откровение никогда не представляло никакой тайны для леди Хаффлпафф, — он погладил ее висок, щеку, шею и поцеловал в ухо. — И снова прогадал. Или, на этот раз, прогадала леди Хаффлпафф?

— Очевидно, прогадала, — Хельга прикрыла глаза. — Приняла прекрасный сон за реальность, как самая распоследняя дурища.

— В самом деле?

— Да.

— Раньше вы никогда не говорили об этом.

— Ошибаетесь, — она попыталась отстраниться, но Белус сомкнул руки покрепче. — Я с самого начала говорила, что это неразумно, что вам нужно другое.

— И что же мне нужно?

— Вам нужна молодость, легкость, беспечность. Красота. Разве это новость для вас?

— Конечно. Вы и об этом говорите впервые.

— Напротив. Я говорила раньше и скажу опять. Вы, кажется, не даете себе труда задуматься над тем, чем жертвуете, оставаясь рядом со мной.

— Жертвую? Чем я жертвую? Холодом ради тепла, болезнью ради здоровья? Разве возможность обнять ту, что мила мне, услышать стук сердца той, кого я люблю — жертва? Вы так считаете, леди Хаффлпафф?

Хельга молчала, опустив голову. Белус не мог видеть ее глаз, зато видел напряженные скулы и мрачно сжатые губы. Ему было тяжело наблюдать ее в столь подавленном состоянии, но что-то внутри подсказывало, что она должна пройти через это сама.

— То, что ты говоришь — в самом деле у тебя в сердце? — после бесконечно долгого молчания спросила она, поднимая голову.

— Истинная правда, — Белус ласково гладил ее плечо.

— Ты видишь это, — Хельга коснулась тронутого сединой локона. — И готов мириться?

— Я не вижу ничего, с чем мне пришлось бы мириться. Я вижу прекрасные кудри, я вижу глаза, которые могут смотреть так, что кружиться голова. Только они ужасно грустные сейчас. Теперь, когда вы, несмотря на вашу мудрость, проявили себя совсем как девушка, обычная, беспокойная и, простите, обидчивая девушка, я буду относиться к вам именно так и любить даже больше, чем раньше.

Хельга вскинула на него глаза.

— Небо благословит и наградит тебя, любовь моя! — она впервые сама бросилась в его объятия. Белус прижал ее к груди, погладил по волосам. Он улыбнулся широкой, счастливой улыбкой, ликуя от того, что черные времена прошли. Она снова с ним, снова в его объятиях! Возвращенный от ужаса расставания к райской радости соединения, он мог только улыбаться и гладить ее кудри.

Хельга повторяла все вновь и вновь:

— Ты счастлив, Белус? Ты говорил правду?

И все вновь и вновь он твердил:

— Да, да, да!

Хельга поцеловала его.

— Прошу тебя, давай забудем обо всем, — сказала она и добавила взволнованно, шепча ему на ухо и прижимаясь щекой к его щеке. — Я едва не сошла с ума за эти дни, но теперь я вижу, что сердце твое чисто и открыто, и это я виновата перед тобой. Прости меня, мой милый!

Белус мог думать только о том блаженстве, которым она так щедро дарила его. Поэтому он просто кивнул и прикрыл глаза, мысленно вознося хвалу небу за то, что между ними все снова как прежде.

Тут где-то вдалеке раздался крик. Голос был юный, сильный, но прозвучал на такой высокой ноте, что понять, кто кричит — юноша или девушка — было невозможно. Белус вскинул голову, Хельга напряглась.

— Силы благие, что это? — хрипло проговорила она, выпрямляясь. Глаза ее блестели от волнения.

Белус не ответил, только крепче прижал ее к себе.

— Ты не видел ничего необычного по пути сюда, любовь моя? — Хельга, мягко высвободившись из его объятий, поднялась на ноги и обеспокоенно устремила взор туда, где, по ее представлениям, был источник шума. Белус, побледнев, покачал головой.

Крик повторился. Сомнений не было — он доносился откуда-то вне замка, что только усиливало странное впечатление. Кто-то попал в беду? Хельга, сжав в кармане мантии волшебную палочку, поспешила на звук, Белус двинулся следом.

Крики и впрямь доносились с улицы; подбегая к каменным ступеням, ведущим в замок, Хельга слышала их все отчетливее. Миновав теплицы и парк, она с изумлением обнаружила, что у входа в замок собралось немало народу — и только через несколько секунд она поняла, что это слизеринцы, по какой-то причине высыпавшие из Общего зала, где еще не кончился ужин. Они стояли плотной толпой, образовав в середине круг — у всех были неподвижные, бледные лица, обращенные в одну сторону. Хельга перевела взгляд и увидела их Мастера — лорд Салазар стоял у лестницы, держа в руке плетку с короткой ручкой и двумя кожаными ремешками с большими узлами на концах. Он никогда не отличался высоким ростом — не чета Годрику Гриффиндору — однако сейчас возвышался над остальными, подобно утесу у морского берега. Лицо его перекосилось от бешенства, глаза сверкали, и в тот самый момент, когда Хельга увидела его, он заносил руку для очередного удара. Удар предназначался худому темноволосому юноше, который, спустив рубашку до пояса, стоял на коленях спиной к Слизерину и закусывал губу, чтобы сдержать крик. Экзекуция, судя по всему, только началась: провинившийся еще мог держать спину, а не заваливался вперед, лицо его пока сохраняло краски, а глаза — осмысленное, хоть и отчаянное выражение.

— Вор! Вор! — рычал лорд Салазар, размахиваясь и с силой опуская плеть на спину юноши. Тот наклонился, но не издал ни звука; по его щекам катились слезы, однако он, по-видимому, напрягал последние силы, чтобы не кричать. Его товарищи, испуганные, бледные, безмолвно наблюдали за этой сценой. Среди зрителей можно было увидеть и других учеников Хогвартса — гриффиндорцы и рейвенкловцы стояли немного поодаль, изумленные и притихшие.

Хельга застыла. Она знала, что Слизерин практикует телесные наказания — но впервые видела, чтобы он делал это на всеобщем обозрении. Он бил жестоко — слишком жестоко для желания научить. Больше эти удары плетью напоминали месть. Позади Слизерина Хельга увидела Саласию. Она выглядела какой-то отчужденной, словно убеждала себя, что все происходящее — сон. На мгновение в зеленых глазах Слизерина Хельге показалась готовность убить. Она машинально стиснула руку Белуса, который стоял немного позади и потрясенно взирал на происходящее.

— Вор! — в полной тишине лорд Салазар поднял руку, и плеть заходила по спине несчастного. После очередного удара раздался жалобный стон, после следующего — душераздирающий крик. Хельга ощутила легкую дурноту. Кто-то, протолкавшись в толпе, подбежал, прижался к ее ногам. Она скорее почувствовала, чем увидела Хельгу-младшую. Также машинально, не отдавая себе отчета, нащупала ее голову, обхватила свободной рукой. Девочка спрятала лицо в складках ее мантии и сжалась.

— Отец, — выступила вперед Саласия, однако он, вскинув вверх руку, велел ей замолчать. Она подчинилась, опустила голову и отступила.

Хельга никогда не поднимала руку на своих учеников. Ей представлялось попросту немыслимым ударить кого-то из «барсучков» за неправильно выполненное задание или ошибку. Годрик мог изредка отвесить кому-нибудь пинка, но каждый раз тщательно рассчитывая силу. Ровена и вовсе считала такой подход унизительным — в первую очередь, для себя: разум, по ее убеждению, всегда должен выигрывать у физической силы. Салазар был единственным из них, кто придерживался «палочной» дисциплины, полагая этот метод весьма полезным и действенным в воспитании оравы молодых людей. Об этом все знали, но еще никогда наказания не выходили за пределы Дома Слизерина. Зрелище, открывавшееся сейчас глазам почти всей школы, было ужасным. Безжалостность расправы повергала в ступор. Можно было подумать, что это наказание преступника, а не провинившегося ребенка.

«Он не ребенок, — напомнила себе Хельга, однако легче почему-то не стало. — Он может жениться уже на следующей неделе, а через год обзавестись наследником. Но я никогда не видела Салазара таким разъяренным. Он словно обезумел от ярости!».

Хельга-младшая прижалась к ней покрепче. Хельга представила на минуту, как и она, несколько повзрослевшая, подставляет спину под плеть какого-нибудь наставника, и ее пробрала дрожь негодования и возмущения. Белус встревоженно заглянул ей в лицо, но она ничего не ответила.

Экзекуция продолжалась уже довольно долго, однако лорд Салазар и не думал останавливаться. Рука его без устали орудовала плетью, несчастный юноша задыхался от слез и боли. Он сильно подался вперед, опустив голову в надежде скрыть залитое слезами лицо. Его товарищи выглядели так, будто боялись пошевелиться.

Слизерин взмахнул плетью.

— Мама! Мама! — зарыдал наказанный, распластавшись на голой земле.

Выдержать это было уже невозможно; позабыв о том, что вокруг нее собрался весь Хогвартс, Хельга рванулась через толпу, чтобы вмешаться, однако кто-то опередил ее. Высокая, статная фигура пронеслась мимо рядов учеников, взметнув голубой мантией. Леди Рейвенкло, двигаясь поразительно уверенно для человека, вынужденного мириться с хромотой, очутилась рядом со Слизерином быстрее, чем кто-либо из собравшихся успел сообразить, что происходит. Она вырвала плетку у него из рук и стала, всем телом опираясь на трость, пораженная и разгневанная одновременно.

— Довольно! — выкрикнула она, не сводя горящих глаз со Слизерина. — Довольно!

Все произошло так внезапно, что он остолбенел. Воцарилась тишина, еще более давящая, чем раньше, которую нарушали только всхлипы наказанного. Около сотни пар глаз вмиг оказались прикованы к двум людям, стоящим напротив друг друга в центре круга. Хельге казалось, что она видит какой-то дурной сон, видит и никак не может проснуться.

— Ты совсем лишился рассудка, Салазар? — Ровена смотрела на него разъяренно, изумленно и неверяще. — Что ты делаешь?

Она перевела взгляд на лежащего на земле юношу. Он кое-как справился с дыханием и пытался подняться. Потом снова подняла глаза на Слизерина.

Тот тоже смотрел на нее. Несколько секунд на его бледном лице не читалось ничего, кроме бесконечной растерянности, затем на шее и щеках проступили алые пятна и он сказал голосом сдавленным и глухим:

— Как ты смеешь? Как ты смеешь говорить мне, что… — совершенно неожиданно он перешел на крик, заставив вздрогнуть учеников, стоявших к нему ближе всех. — Ты не знаешь, что сделал этот мерзавец! Ты не знаешь ничего, но выходишь вперед и…

— Я не позволю так обращаться с учеником, — спокойно произнесла Ровена.

— Ты диктуешь МНЕ, как я должен обращаться со СВОИМ учеником? — лорд Салазар все еще кричал. Его голос сейчас звучал непривычно высоко и пронзительно. — Ты? Как ты смеешь, Ровена?

— Я не намерена терпеть это в стенах Хогвартса, — сказала она, повышая голос.

— Я не просил твоего совета! — проревел Слизерин. — И я сам решаю, как поступать со своими учащимися. Этот выродок заслужил наказание в полной мере. Ты не смеешь указывать мне, что я могу и чего не могу!

— Не смею? Я смею заступиться за того, кого принял Хогвартс, — Ровена выпрямилась во весь рост. — Мы давали клятву — не только обучать, но и защищать тех, кто оказался под нашей опекой. И я выполняю клятву, если ты забыл о ней. Ты обезумел, Салазар, — отчеканила она. — Ты стал зверем. Я не узнаю тебя.

Слизерин отвел руку назад. Он был готов ударить ее — у Хельги перехватило дыхание от ужаса, когда она поняла это. Ровена стиснула трость. Глаза ее ошеломленно расширились. Однако она не отступила ни на шаг и прямо, бестрепетно смотрела в лицо Слизерина, готовая встретить все. Он взглянул на свою руку, быстро опустил ее, но в его лице ничего не изменилось.

Хельга хотела выйти к ней, встать рядом, но Белус положил руки Мастеру на плечи, сжал их, а Хельга-младшая вцепилась в подол ее мантии. Хельга рассеянно взглянула на нее. Девочка прижималась к ней, испуганная и несчастная, почти как в ту ночь, когда ей в последний раз приснился кошмар про смерть матери. Хельга обняла ее и устремила взор на леди Рейвенкло.

Лорд Салазар и Ровена долго смотрели в глаза друг другу, будто меряясь волей. Холодные, без блеска, затуманенные гневом зеленые глаза и упрямые, непоколебимые голубые. Наконец Слизерин опустил свои и, резко развернувшись, быстрым шагом поднялся по ступеням. В полной тишине он скрылся за парадными дверями Хогвартса под взглядами всей школы. Ровена, расправив плечи, тоже смотрела ему вслед, и в ее взгляде было что-то очень трудноопределимое.

Белус сильнее сжал плечи Хельги, она обернулась к нему растерянно и встревоженно.

Не было ни звука, ни движения — до того момента, как леди Рейвенкло, смертельно побледнев, не качнулась назад. Только тогда все будто очнулись; двое юношей, очевидно, ее ученики, поспешили ей на помощь, подхватили под локти.

— Помогите мальчику, — Ровена указала на так и не поднявшегося с земли слизеринца. — Я могу стоять. Все в порядке, просто на мгновение закружилась голова.

Голос ее звучал твердо, но лицо напоминало бескровное изваяние. Глаза были мрачны и пылали. Она оперлась на трость, подобралась и постаралась принять обычный невозмутимый вид. Должно быть, это потребовало значительных усилий, потому что в ее осанке, гордой, как всегда, появилось что-то надломленное. Хельга больше не могла оставаться на месте. Она нежно отстранилась от Белуса, ласково попросила Хельгу-младшую ждать ее здесь и двинулась вперед.

— Всем вернуться в замок, — скомандовал густой раскатистый бас, в котором далеко не сразу узнавался бас лорда Годрика. — Ну! Живо!

Медленно, очень медленно толпа двинулась к парадным дверям. Кто-то из однокашников помог наказанному юноше подняться на ноги, повел в замок. Леди Рейвенкло все так же стояла на месте, неподвижная, безмолвная, бледная. Гриффиндор обеспокоенно скользнул по ней глазами, но говорить ничего не стал. Хельга знаком велела ему идти вслед за учениками и подошла к баронессе.

— Ровена…

— Я не могла поступить по-другому, Хельга, — почти шепотом сказала она, глядя на парадные двери и явно их не видя. — Он не простит меня. Но я просто не могла.

— Я понимаю. Никто не смог бы, — Хельга погладила ее по плечу, острому и напряженному. — Салазар… Не стоит сейчас думать о нем.

Не отвечая, Ровена зашагала вслед за всеми в замок. Ее хромота заметно усилилась. Хельга хотела окликнуть ее, но потом передумала. Перед лестницей теперь осталась только она, Белус и Хельга-младшая. Она обернулась к ним. Потом посмотрела на небо. Хотя вечер был ясным, ей показалось, что над Хогвартсом сгустилась тяжелая, темная, непроглядная пелена. И Хельга не могла сказать наверняка, рассеется ли она или нет.

Она вошла в Большой зал твердым шагом человека, прекрасно знакомого с этим местом. Не было и тени сомнения в ловкой, крепкой фигуре, никакого колебания в лице и нерешимости в движениях. Быстро, почти по-военному преодолев разделявшее ее и стол наставников расстояние, она остановилась, гордо расправила плечи и выставила вперед руки ладонями вверх — жест мира, демонстрирующий, что у нее нет оружия и намерений его применить.

— Всех благ и процветания, — по-галльски поприветствовала она присутствующих и поклонилась — ровно настолько, чтобы соблюсти приличия. И ни на сантиметр больше.

Мастера восседали за столом наставников — все, кроме одного. Очевидно, утренняя трапеза закончилась совсем недавно, потому что перед ними стояли кубки, а сам стол был еще не убран. Все трое были почти такими же, какими она запомнила их. Разве что Гриффиндор сильно раздался вширь, но это и неудивительно: сытая, размеренная жизнь с обильной едой и крепким элем кого угодно превратит в домашнего теленка. А ведь когда-то это был настоящий воин, которому хотелось подражать во всем. Новоприбывшая рассматривала его с разочарованием: в годы учебы он нравился ей как мужчина — мощными руками, способными, казалось, рушить скалы, крепкими мышцами, великолепной бородой. Но это было так давно. Сейчас он мало напоминал себя самого из тех лет. Она отвела глаза.

Новоприбывшая была молода, лет тридцати или чуть меньше. Поджарая, длинноногая, выносливая, она была сложена, как Немона* (богиня охоты в кельтском фольклоре — прим. автора). Светлые волосы, довольно длинные, стянуты на затылке в высокий хвост, серые глаза смотрели открыто и смело. На левой ключице — синий узор боевой татуировки, перекрывающей длинный шрам. Но самое поразительное заключалось в том, что она была одета в мужской костюм: крепкие, отлично сшитые кожаные штаны, кожаная перевязь поверх шерстяной рубахи. Чувствовалось, что ей знакомо оружие.

— Благоденствие да посетит и тебя, — так же по-галльски ответила леди Рейвенкло, вставая и протягивая руку в приветственном жесте. — Жизнь помотала тебя, Девона.

— Вы и представить себе не можете, как, — усмехнулась новоприбывшая.

Прямо напротив нее сидела леди Хаффлпафф. Как всегда, ее мантия не могла похвастаться таким безукоризненным порядком, как одеяние баронессы, а кудри, в которых появилось больше седины, по-прежнему свободно падали на плечи, не зная ни долгой возни гребнем, ни сложной укладки. Хельга бросила на нее изумленный взгляд, который почти мгновенно уступил место пленительной, простодушной улыбке. Рядом с ней сидел миловидный светловолосый юноша, которого Девона заметила не сразу. По всей видимости, ее сын, она назвала его по имени — Байорус или Белус, разобрать не удалось, но точно что-то южное. Юноша склонил голову и сжал запястье главы Дома Хаффлпафф — жест совершенно не сыновний, и Девона с недоумением подумала, был ли он мужем ее дочери? Однако когда красивый блондин поправил мантию леди Хельги и поцеловал ее в край губ, а она, улыбнувшись, что-то шепнула ему на ухо, ей все стало ясно. Брови удивленно взлетели вверх, однако Девона быстро взяла себя в руки и вернула лицу невозмутимое выражение.

— Вы, вероятно, помните мою ученицу — Девону Риверстрим? — сказала леди Рейвенкло. — Она сильно изменилась с тех пор, как покинула Хогвартс, однако узнать ее все-таки можно.

Баронесса разглядывала наряд Девоны с таким изумлением, что та не смогла удержаться от усмешки. Было бы странно, если бы рафинированная, утонченная Рейвенкло, образчик элегантности с всегда аккуратно уложенной прической, отнеслась к такому равнодушно. Девона тоже как следует рассмотрела наставницу. Она показалась ей исхудавшей и сникшей, кроме того, у нее появилась трость. Все это вместе взятое было плохим признаком. Девона не слишком-то любила чуть надменную, придирчивую и скупую на похвалу леди Ровену, но не уважать ее просто не могла. Столь незаурядная женщина при всей своей дотошности всегда восхищала ее редким даром находить ответы на самые запутанные вопросы. Поэтому она почти невольно преисполнилась сочувствия к ней.

— А, я узнаю тебя! — лорд Годрик взъерошил седеющую бороду. — Ты — та самая девчонка, которая вечно крутилась рядом с моими парнями и смотрела, как они сражаются на мечах. Я весь извелся отгонять тебя.

— Я откликнулась на письмо леди Хельги, — спокойно ответила Девона. Блондин куда-то тихо скрылся, и теперь она осталась с Мастерами один на один. — В нем она сообщала, что Хогвартсу нужен преподаватель астрономии. Если это по-прежнему так, то я готова предложить себя. Если нет, то я просто рада посетить эти стены и всех вас.

Ее простое, незамысловатое обращение было так нехарактерно для подопечных леди Рейвенкло, что Хельга взирала на гостью с все большим и большим удивлением.

— Ты пришла издалека? — спросила она.

— В последние годы я обреталась преимущественно на севере, — Девона склонила голову набок. — После того, как мой край разорили норманны, я долго не находила себе места.

— Стало быть, тебе выпало проделать немалый путь, — Хельга покачала головой. — К тому же опасный. Было бы зря преодолеть его впустую.

— Разрази меня гром! — вдруг воскликнул Гриффиндор. — Это у тебя никак метка Эзуса?* (бог битв и сражений в кельтском эпосе — прим. автора).

Девона коснулась татуировки кончиками пальцев.

— Норманн, оставивший мне шрам, поплатился за него головой. Моим оружием была не только волшебная палочка.

Это признание заставило всех замолчать на некоторое время. Леди Ровена быстро переглянулась с Хельгой, как будто искала у нее подходящие слова. Та только растерянно качнула головой. Что до лорда Годрика, то он взирал на Девону со смесью крайнего изумления и восхищения.

— Ничего себе, — сраженно пробормотал он. — Такого и у крепкого мужика днем с огнем не сыщешь. А ты многих укокошила? — с живейшим интересом спросил Гриффиндор, позабыв о сути обсуждаемого вопроса.

— Достаточно, — лаконично ответила Девона. Взгляд ее был устремлен на леди Рейвенкло. — Как вы верно подметили, жизнь помотала меня основательно. Я сама в некотором роде опасность. Могу сказать, что те знания, которое дали мне вы, не раз спасали меня от смерти.

Леди Ровена подобралась, будто только придя в себя.

— И ты уверена, что хочешь взять на себя бремя наставника? — весьма скептически спросила баронесса. Изумление в ее глазах сменилось неудовольствием. — К тому же в такой точной науке?

— Я постигала астрономию под вашим началом, — Девона завела руки за спину. — И вам прекрасно известны мои успехи в ней. Впрочем, я не могу настаивать. Вы спросили — я предложила себя. Дальше решать вам.

Ее независимый тон производил сильное впечатление. Обычно ученики, пусть даже бывшие, обращались к наставникам с пиететом, она же просто демонстрировала уважение, не забывая, однако, уважать и себя. Хельга начинала испытывать огромный интерес к этой женщине.

— Мне всего лишь подумалось, что для такого человека не слишком притягательна ученая премудрость, — сказала леди Рейвенкло, скрещивая руки на груди. Скептицизм, как ни старалась она его скрыть, буквально исходил из нее. — Не покажутся ли тебе тесными наши скучные аудитории?

Девона поправила перевязь и посмотрела на нее ясными, безмятежными глазами.

— Я понимаю, что все то, что я вам открыла, показывает меня, вероятно, не в лучшем свете, — сказала она. — Но я хочу быть честной. С самой юности мне приходилось бороться за жизнь, а это, как вы понимаете, не благоприятствует рафинированной наружности. Судьба не дала мне возможности тихо корпеть за свитками в башне, но это не значит, что мне чуждо познание. Я сведуща в астрономии, что вам прекрасно известно. Однако если все дело в наружности и прошлом, которого я никогда не буду стыдиться, вам также следует быть честной и сказать об этом открыто.

Хельга вскинула брови: такое заявление, при всей его сдержанности, вышло неслыханно дерзким. Однако в нем не было ни капли лжи. Поэтому оно прозвучало звонко и сильно, как удар меча о меч. Ровена слегка покраснела, и, хотя глаз не опустила, возразить на это ей было нечего. Годрик уставился на Девону с обалдело приоткрытым ртом.

— Нам нужно посоветоваться, — Хельга поспешила прервать воцарившуюся накаленную тишину. — Как видишь, здесь не хватает Мастера Слизерина. Без него мы не можем принимать столь важное решение. Мы обсудим твою кандидатуру и известим тебя сразу же.

— Хорошо, — Девона кивнула ей. — Благодарю вас, госпожа Хаффлпафф.

— Однако ты понимаешь, — вмешалась леди Ровена. — Что если мы дадим согласие и ты станешь преподавателем, то тебе придется сменить свой костюм на что-то более подобающее?

Девона усмехнулась.

— Я не носила платье почти пять лет, — сказала она, едва заметно поморщившись. — Но если это необходимое условие, я, разумеется, приму его.

— Отлично, — Хельга ободряюще улыбнулась ей. — Тогда, с твоего позволения, мы начнем консилиум.

— В таком случае, мне лучше оставить вас. Я подожду в холле, пока вы не придете к заключению.

Она развернулась и, под взглядами всех троих, почти маршевым шагом вышла из зала. Снова воцарилась молчание.

— Какая женщина, — вздохнул Гриффиндор, не сводя очарованных глаз с дверей, за которыми скрылась Девона Риверстрим. — С ума сойти! Не будь я таким старым пнем…

— Дикарка, — нахмурившись, постановила леди Рейвенкло. — Совершеннейшая дикарка.

— По-моему, ты перегибаешь, Ровена, — возразила Хельга. — В чем же ее дикость? Да, выглядит она… не слишком привычно, но ведь она объяснила причину. Речь у нее превосходная, и училась она у тебя. Небо свидетель, Ровена, она — единственная из твоих умников, с кем я могу говорить! К сожалению, плохо ее помню. Она умная?

— Да, — с видимой неохотой признала Ровена. — Это отрицать нельзя. Но…

— Какие тут могут быть «но»?! — перебил ее Годрик. — Подходит по всем пунктам!

— Выслушайте наконец! — сердито выпалила баронесса. — Девона Риверстрим — не тот человек, которого влекут знания. Преподавание и она — как коза и волшебная палочка. Я серьезно. С юности она была такой: грубая, заносчивая, своенравная, неотесанная девица. Ей куда больше подошли бы твои казармы, Годрик, чем библиотека и наука.

Хельга прыснула.

— Что смешного? — недовольно осведомилась Ровена.

— Мне кажется, ты просто не можешь простить ей штаны.

Леди Рейвенкло вспыхнула.

— Силы благие! Не о дурацких штанах сейчас речь…

— И татуировку, — добавил Годрик.

— А вот это — настоящая дикость!

— Она заслужила ее в честном бою!

— И прекрасно! Ты бы начал брать на обучение девиц, Годрик. Тогда она и ей подобные учились бы у тебя, а не сваливались на мою голову!

— Рассуждать нужно здраво, — прервала их Хельга. Она все еще улыбалась, но, помня, что Девона терпеливо ждет их решения за дверью, постаралась вернуть разговор в конструктивное русло. — Итак, Девона действительно сведуща в астрономии?

— В юности была, — сумрачно отозвалась Ровена, подчеркнув последнее слово. На лице у нее проступило надменное, холодное выражение, которое она надевала всегда, когда спор шел не в ее пользу.

— Это не составит труда проверить, — продолжила Хельга. — Хотя что-то мне подсказывает, что ее знания окажутся на высоте. Слишком хорошо я знаю твоих умников.

Леди Рейвенкло поджала губы, но спорить не стала.

— Далее, она согласна одеться так, как хочется тебе. Большое дело: наденет платье и будет настоящей леди.

— Без сомнений! — саркастично отозвалась Ровена.

— По-моему, она вполне подходит, — заключила Хельга. — С дисциплиной, уверена, у нее тоже не будет проблем. В конце концов, это ребячество, Ровена.

— А как же Белус?

Этот короткий вопрос подействовал на Хельгу как Оглушающее заклинание. Она невольно залилась краской, но быстро справилась с собой и заговорила спокойно:

— Для вас ситуация не является тайной. Я считаю, что нет ни одной причины, по которой Хогвартс должен остаться без учебной дисциплины. Несколько месяцев назад мы договаривались, что, как только на это место найдется подходящий претендент, он и займет эту должность. Это правильно. Это необходимо. Я знаю, что вы согласны со мной. Как мне кажется, этот момент настал.

Маска надменности слетела с Ровены в один момент. Она взглянула на Хельгу сочувственно и уважительно одновременно.

— Все это, конечно, звучит очень разумно, дамы, — кашлянув, вмешался Гриффиндор. — Но вы забываете, что ваши доводы ничего не стоят без соглашения Его Сиятельства.

Леди Рейвенкло опустила голову, а Хельга ощутила, что сердце у нее упало. За спорами о претендентке на место преподавателя она совсем забыла о Салазаре. А его, между прочим, никто не видел уже три дня — с того самого момента, когда он, под взглядами всей школы, поднялся по каменным ступеням и скрылся в замке после экзекуции собственного ученика. Он не появлялся на трапезах в Большом зале, его подопечные перестали мелькать на занятиях других Мастеров. В последний год такое случалось время от времени, обычно после очередной схватки с Гриффиндором, однако у Хельги заныло в груди, когда она подумала о Слизерине. От нее также не укрылась восковая бледность Ровены, растекшаяся по ее лицу сразу после упоминания лорда Салазара. Она заметно осунулась за эти три дня, стала нервной и вспыльчивой, потому что безжалостно корила себя за вмешательство в расправу над юношей. Ровена, разумеется, не говорила об этом, но Хельга знала ее слишком давно и слишком хорошо, чтобы не замечать рассеянного взгляда, глубоко залегшей складки на переносице и напряженных скул. Она не находила себе места, и постоянно, против воли, погружалась в печальное раздумье. Ровена не искала с ним встреч — виной тому была не хромота, а, скорее, гордыня — но в Большом зале каждый раз с надеждой устремляла глаза на двери. Ожидания были напрасными. Ровена окончательно потеряла покой. Она спускалась в подземелье, тяжело волоча недействующую ногу, ждала у входа в апартаменты Мастера, стучалась, но никто ей не открыл. Хельга видела, каким это стало для нее ударом: она перестала есть, и у нее снова появился пугающий пустой взгляд, совсем как в то время, когда она, полу-онемевшая, лежала в кровати и готовилась к смерти. Хельга осторожно пыталась поговорить с ней, убедить не казнить себя, но всякий раз будто наталкивалась на стену. Молчание создавало еще большую напряженность. И теперь, когда Годрик упомянул Слизерина, Ровена застыла, словно ожидая удара. Хельга протянула руку и ласково погладила ее по плечу.

— Нужно позвать его, — тихо сказала она.

Гриффиндор взглянул на натянутую, как струна, леди Рейвенкло, на Хельгу, смотрящую на него почти умоляюще. Оправил бороду, грузно крякнул. И стал подниматься.

— Что ж, возьму эту ношу на себя, — вздохнув, сказал он. — Учитесь, леди: маленький, хиленький, а не боюсь спуститься в страшное подземелье.

Шутка получилась натянутой, однако Хельга сумела слабо улыбнуться. Так же слабо улыбнувшись ей в ответ, Годрик тяжело зашагал вниз, но, не успев отойти от стола, вдруг замер. Хельга тоже насторожилась: где-то совсем рядом раздался странный звук. Что-то, похожее на трепещущее на ветру знамя. Ровена поняла все первой.

— Сова! — она указала рукой вверх. Вид у нее был опешивший.

Звук оказался хлопаньем крыльев. Большая, рыжеватая сова, заложив элегантный вираж, уронила кусок пергамента на колени леди Рейвенкло. Та вздрогнула, помедлив, взяла пергамент и поднесла к глазам. Сова тем временем упорхнула на волю — очевидно, ей не предписывалось получить и отнести ответ. Годрик в недоумении проследил за ней взглядом. Леди Рейвенкло снова вздрогнула, потом, изменившись в лице, протянула пергамент Хельге.

— Прочитай, пожалуйста, — тихо попросила она. — Я знаю, это от него… Но мне страшно.

Хельга взяла пергамент и, чувствуя, как забилось сердце, принялась читать аккуратные, витиеватые строчки.

— «Досточтимые, горячо уважаемые мной Мастера! Пишет преданный вам и Хогвартсу Джильбертус Гонт».

— Гонт? — Гриффиндор скрипнул зубами. — А что понадобилось этой гадине от нас?

Хельга, не отвечая, продолжила читать дальше:

— «Полагаю, это известие произведет на вас мрачное впечатление, но смею доложить, что Мастер Салазар в данный момент находится в моем замке вместе с моей дорогой супругой, своей дочерью, и, если верить его многомудрым словам, не намерен больше возвращаться в Хогвартс».

— Не намерен больше возвращаться? — эхом повторила Ровена. На ее лице только глаза теперь имели цвет. — И даже не сказал. Не попрощался. Очень хорошо. Продолжай, Хельга, дорогая.

Хельга перевела дух. От волнения ей сдавило горло, она не сразу смогла вновь взяться за чтение.

— «Причиной тому стали непреодолимые разногласия, ввиду которых Мастер не мог больше продолжать ваше общее Дело. Оставаться в замке в дальнейшем ему более не представляется возможным. Он поручил Дом Слизерин моим заботам. В ближайшее время я прибуду в школу и возьмусь за порученную мне Мастером работу».

— Что?! — Годрика перекосило. — Эта тварь явится в Хогвартс и будет наводить здесь свои порядки? Не бывать этому! Не бывать, пока я жив!!

— «Заранее радуюсь нашей встрече, хоть и огорчен тем, что ваш великий союз распался. Надеюсь оказаться полезным Хогвартсу и основанному Мастером Дому. С неизменным почтением, ваш покорный слуга Джильбертус Гонт».

Ниже шла напыщенная подпись.

Хельга давно уже перестала читать, а Ровена и Годрик, неподвижные, смотрели и смотрели на нее. Так прошло несколько минут, все трое безмолвствовали. Наконец Годрик подошел к обеим леди, обхватил их за плечи, прижал к себе.

— Не беда, не беда! — несколько раз повторил он, не трогаясь с места. — Туда ему и дорога, туда, в змеиную нору, где все заговор, интрига и обман! Там ему самое место. Мы остались, мы вместе, мы справимся! Никакого Гонта здесь не будет. Я не допущу!

Хельга сжала его ладонь, но Ровена продолжала сидеть так же неподвижно. Никто не посмел потревожить ее ни движением, ни словом.

Постепенно она отвела наконец глаза от письма, которое Хельга по-прежнему держала в руке, и, как будто пробуждаясь от какого-то видения, произнесла глухо и раздельно:

— Справимся. Конечно, справимся. Ушел, не прощаясь? Хорошо. Очень хорошо.

Хельга взглянула на нее, пошатнулась и упала на стул, тщетно пытаясь что-то ответить. Ей стало так плохо, что в глазах потемнело.

— Ты волен поступать так, как тебе хочется, — прорычал Гриффиндор. — Но отныне нет больше тебе дороги сюда, и никогда не будет! Это говорю я, Годрик Гриффиндор! Можешь сколько угодно подсылать сюда своих змеиных сородичей, но я не позволю тебе и через них присутствовать в Хогвартсе! Отныне тебя здесь нет.

Закончив тираду, он сел между двумя женщинами, взял каждую за руку. Ни одна из них не вскрикнула, не пролила ни слезинки и не шевельнулась. Но обе точно погрузились в тяжелый сон: глаза и лица у них были неподвижны, губы плотно сжаты. И прошло еще немало времени, прежде чем они, очнувшись, стиснули ладони Годрика в ответ.

В таком виде всех троих застала Девона Ривестрим, заглянувшая в Большой зал после бесконечного ожидания. Никто не удостоил ее вниманием: фигуры Мастеров больше напоминали застывшие изваяния, чем живых людей -монумент, исполненный горя. И хотя Девона ничего не могла знать о причинах, сотворивших его, она сочла за лучшее удалиться. Ей не было места на похоронах, на которые ее не звали.

Когда по прошествии месяца Хельга оглядывалась назад, она обнаружила, что привыкнуть, в общем-то, можно ко всему. В жизни ей доводилось видеть, как люди привыкали обходиться без рук или ног, теряли зрение, и пример их стойкости всегда приводил ее в восхищение. Даже лишившись важной части самих себя, они находили силы приспособиться к новому положению и вели вполне приличную жизнь, стараясь по возможности не уступать здоровым. В сравнении с их трудностями все остальное могло казаться сущей безделицей.

Поэтому Хельга, помня о таких людях, тоже привыкла. Привыкла к постоянному напряжению, к атмосфере мрака, скорби, таящейся в тишине коридоров и особенно сгустившейся в подземельях, и даже к Джильбертусу Гонту, этому чужому человеку, который теперь заправлял в Хогвартсе наравне с ними. Его появление было, пожалуй, самым тяжелым моментом за все это время. Хельга старалась не вспоминать об этом. Он приехал спустя три дня после того злополучного письма и сразу направился в Общую комнату начальственным шагом человека, идущего по своим владениям. Мастера уже ждали его: об аудиенции условились заранее, муж Саласии настоятельно просил не устраивать ему пышный прием. Этой встречи Хельга боялась больше всего. Ей с трудом удалось уговорить Годрика хотя бы выслушать слизериновского наместника и, в зависимости от результатов переговоров, принимать решение. Гриффиндор согласился, но скрывать яростный настрой даже не думал. Он уселся в свое кресло с видом человека, готового отрубать головы. В сочетании с огромной фигурой и всклокоченной рыжей бородой его грозно сверкающие глаза производили крайне устрашающее впечатление. Ровена же, напротив, представляла полную его противоположность: апатичная и утомленная, она выглядела так, будто не совсем понимала, где находится и что, собственно, здесь делает. Хельга даже не могла сказать, что пугает ее больше — дикий настрой Гриффиндора или такое бессилие леди Рейвенкло. Она стояла между ними, переводила взгляд с одной на другого и чувствовала, что сердце у нее разрывается. Хельга думала, что они, по всей видимости, чувствует то же, что и она: разорвался магический круг, некогда связывавший их четверых нитью силы и безопасности, и теперь Джильбертус Гонт своим появлением окончательно это подтвердит. В таком положении они встретили его. Он вошел быстрой, напористой походкой — статный, черноволосый, в щегольской алой мантии, подвижным лицом и выражением глаз очень напоминающий свою жену. Вычурно опустился на колено, поочередно поцеловал руки дамам. Хельга сумела улыбнуться краешком губ, Ровена лишь повела головой. Лорд Годрик молча сверлил его ненавидящим взглядом.

— Рад приветствовать великих Мастеров магии, — негромко произнес Джильбертус и сложил губы в очень обаятельную и — самое главное — очень уместную улыбку. Она была приятной (многие молодые женщины сочли бы ее и вовсе великолепной), однако Хельге в ее приятности показалась опасность. Такие улыбки призваны обезоруживать и наносить удар. — Да восславиться ваша мощь в веках и прольется благодарность потомков неиссякаемым источником почета и любви.

— Благодарю за добрые слова, милорд, — отозвалась Хельга.

— Говори, зачем пришел, и закончим с этим побыстрее, — бросил Гриффиндор, не меняя позы. Хельга обеспокоенно посмотрела на него.

Лицо Гонта немного потемнело. Однако когда он заговорил, голос звучал ровно и почти мягко.

— Да, разумеется, лорд Годрик. Я осведомлен наилучшим образом, что вы не любитель светских любезностей, но, поскольку здесь присутствуют леди, я счел необходимым выразить им свое почтение. Что ж, тогда, с вашего позволения, перейдем к сути. Не будем еще раз останавливаться на всем нам известных печальных обстоятельствах. Моя миссия настолько же важна, насколько и тяжела. Как я вам уже писал…

— Даже и не мечтай, — процедил лорд Годрик. — Тебе — и всей твоей семейке — здесь не место. Это говорю я, Годрик Гриффиндор. Уясни это наконец, потому что я не имею привычки повторять по нескольку раз.

Хельга предостерегающе сжала его плечо.

— Но ведь я поставил вас в известность, лорд Годрик, — вкрадчивость в голосе Джильбертуса вдруг испарилась. — Что принятие мною руководства Домом Слизерин — распоряжение лорда Салазара.

Хельга почти физически ощутила, как моментально накалилось напряжение в комнате. Годрик скрипнул зубами, Ровена, будто немного встрепенувшись, медленно перевела на Гонта потемневшие глаза. Они втроем, не сговариваясь, больше не упоминали имя Слизерина в разговорах. Это было все равно как говорить о недавно умершем близком, тень которого все еще витает где-то поблизости. По крайней мере, так казалось Хельге. И теперь, когда имя Салазара впервые за эти дни прозвучало вслух, сердце у нее сдавило. Она по-прежнему не верила до конца в то, что он покинул их, хотя живое воплощение случившейся катастрофы стояло сейчас прямо перед ней. Он поручил этому человеку Хогвартс — не желая больше видеть их, но точно так же не желая и бросать вверенный ему Дом. Впрочем, это могло быть к лучшему. Некоторых из его учеников забрали домой родители, как только стало известно, что Мастер покинул школу. Но большинство все-таки осталось — оглушенные случившимся, растерянные, напуганные потомки титулованных семей. Такими видела их Хельга. Она никогда не была привязана к ним — во всяком случае, точно не любила так, как «барсучков», хотя МОГЛА полюбить, если бы они ей это позволили — но подавить жалость все равно не получалось. Почти все слизеринцы искренне питали к своему наставнику восхищение и уважение, пусть и смешанное с некоторой боязнью. Лишиться его покровительства для многих означало утрату целого спектра возможностей, что они прекрасно понимали. Хельга жалела их, исправно выполняла свои обязанности наставника, однако о большем речь не шла: она попросту не понимала сложившихся в их круге понятий, правил и устремлений. Они были далеки от нее — недосягаемо далеки. И потому все, что ей оставалось — переносить скопившиеся внутри переживания на «барсучков», отогреваясь душой от их довольных лиц и радостных взглядов.

Не только юнцы Дома Слизерин были сражены наповал внезапным исчезновением своего Мастера. Леди Рейвенкло, и ранее замкнутая, теперь редко покидала свою башню. Увидеть ее можно было только в аудиториях, гораздо реже — в Большом зале, она, казалось, тяжелее опиралась на трость и стала еще суше, холоднее, строже. На занятиях она была резкой, во все остальное время — апатичной и равнодушной. Хельга понимала, что она страдает, но как подступиться к ней, не знала: у нее самой жгло внутри. Оставалось надеяться, что Ровена сумеет свыкнуться с этим — точно так же, как она свыкнулась с хромотой.

— Твоего хозяина больше нет в Хогвартсе, — лорд Годрик приподнялся в кресле, его глаза засверкали еще яростнее. Хельге на мгновение даже почудился в них кровавый отблеск. — Он сам так решил. И вместе с ним отсюда должны убраться вы.

На лице Джильбертуса Гонта проступили желваки.

— Это невозможно, — сказал он, явно стараясь выдержать ровный тон. — Лорд Салазар и эта школа — вещи такие же неразделимые, как феникс и его песня.

— Ну что ж, ты, наравне с нами, имел возможность убедиться в том, что это не так, — ответил Гриффиндор. — Иначе какого черта, скажи на милость, рядом с нами сейчас стоишь ты, а не он?

— Лорд Салазар не стал пускаться в длинные объяснения…

— Разумеется, — перебил Годрик.

— … однако прояснил ситуацию до конца, — завершил Гонт и поправил воротник мантии. — Скорбь, которую я чувствую в связи с вашим расколом, не поддается описанию. Но, смею напомнить, отсутствие самого Мастера в Хогвартсе не означает отсутствие Дома Слизерин.

— Это он так сказал? — спросила Хельга, не отводя глаз от лица Джильбертуса.

— Мастер, как вы знаете, никогда не отличался тягой к долгим разговорам, леди Хельга, — ответил он. — Но самым правильным было бы предположить…

— Так ты сам назначил себя управляющим? — вмешался Гриффиндор и гневно сжал правый кулак.

— Лорд Салазар предложил мне взять на себя заботу и руководство Домом, и я счел за лучшее согласиться, учитывая сложность положения.

— А руководить всей школой он тебе не предлагал?

— Хогвартс — безусловное детище, очаг и вотчина лорда Салазара.

— Ах вот оно что.

Гриффиндор не без труда поднялся с кресла, выпрямился во весь рост. Хельга с тревогой следила за каждым его движением. Если он потеряет над собой контроль и бросится на Гонта, разнимать их придется ей. На Ровену, наблюдавшую за этой сценой, не меняясь в лице, надежды не было никакой.

— Выслушай меня теперь внимательно, — он подошел к Джильбертусу, который, невзирая на свой немаленький рост, был гораздо меньше мощного Годрика. Гонт напрягся, но отступать, кажется, и не помышлял. — ЭТА школа больше не имеет никакого отношения к твоему хозяину. Старый дурак бросил ее — и я скажу тебе больше: он сделал это еще давно, тогда, когда в его голову взбрела идея особости его чертового Дома. С этого момента он не мог быть другом для кого бы то ни было, но я был готов простить и принять его, если бы он одумался. Хогвартс никогда не будет таким, каким вы с ним хотите его сделать — заруби это себе на носу. Эта школа, за которую теперь в ответе только я и две леди, создана для магов, а не исключительно для магов высокого происхождения. Хогвартс — не бастион, не гадюшник, где вы будете растить себе подобных. Это — ШКОЛА, где мы передаем знания тем, кто к ним способен. Так будет и впредь. Передай мои слова своему хозяину, когда встретишься с ним уже этим вечером.

Лицо Джильбертуса исказилось. Весь лоск слетел с него в мгновение ока, побагровевший, со сжатыми зубами, он шагнул вперед, быстро сунув руку под мантию. То же движение сделал и Гриффиндор.

— Возьмите себя в руки! — Хельга, не раздумывая, встала между ними. Случилось именно то, чего она боялась, и рассуждать было некогда. — Годрик! Одумайся!

— Не лезь, Хельга! — рыкнул он. — Если его нужно гнать отсюда силой, то я это сделаю!

Джильбертус, увидев ее перед собой, как будто пришел в чувство. Он сделал глубокий вдох, успокаивая дыхание, пригладил волосы и убрал палочку в карман мантии. Лицо его все еще было красным, но взгляд стал более осмысленным. Оглядев Гриффиндора с ног до головы, он едва заметно скривил губы, отступил и заговорил почти спокойно:

— Приношу свои извинения за эту сцену, леди Хельга. Я позволил себе непростительное — забыться. В свое оправдание могу сказать только, что такой поворот событий стал для меня полной неожиданностью.

Гонт немного отошел назад и опустился в одно из свободных кресел. Убедившись, что он не пойдет в атаку, Хельга повернулась к Гриффиндору и кивнула ему на кресло в противоположной стороне. Тот бросил на нее тяжелый, мутный взгляд, но, помедлив, все же направился к нему и сел.

— Когда вы успокоитесь, мы продолжим беседу, — сказала Хельга, с удивлением отмечая, что ее голос звучит твердо.

— Я могу сделать это прямо сейчас, — Джильбертус скрестил руки на груди. — Если бы лорд Годрик за своей невероятно поэтичной тирадой изволил дослушать меня, он бы услышал следующее. Дом Слизерин не должен прекратить свое существование, даже если разногласия разбили ваш союз. Наследие лорда Салазара должно остаться в веках, ровно как и ваше. Я, исполняя волю Мастера, возьму на себя обязанности главы Дома и сохраню его в лучшем виде.

— Не позволю вам, змеиному гнезду, загнать Хогвартс под свою пяту! — закричал Гриффиндор, со всей силы ударяя кулаком по подлокотнику.

— Он прав, Годрик, — устало произнесла Ровена.

Гриффиндор, Гонт и Хельга одновременно повернули головы в ее сторону. Ровена медленно, будто нехотя, перевела на них взгляд, в котором читалась глубокая тоска.

— То, что строилось годами, не может быть разрушено за один день, — продолжила она, выпрямляясь на своем месте. — И то, во что было вложено столько сил и души, тоже. Дом Слизерин должен остаться в Хогвартсе. Если лорд Салазар не желает больше заниматься им сам, то… весьма предусмотрительно с его стороны было назначить преемника. Ваша кандидатура не вызывает у меня удивления, господин Гонт. Вы и ваши браться всегда были в почете у Слизерина.

— Благодарю вас, баронесса, — Джильбертус отвесил ей поклон. — Именно за этим здравым ответом я и прибыл сегодня в Хогвартс.

— Ты не можешь, Ровена… — начал было Годрик, но она жестом прервала его.

— Мы не имеем права вырвать из школы целое отделение. Как ты себе это представляешь? Отослать учеников по домам? Закрыть подземелье, убрать из программы зелья? Кто возьмет их на себя? Мы втроем не столь сведущи в них, сколько те, кто вышел из-под крыла Слизерина.

— Кто угодно, только не он! Не ОНИ!

— Таков выбор бывшего главы Дома Слизерин. У нас нет оснований не принять его.

На лице Годрика одновременно проступили изумление и возмущение, застыли неподвижной маской. Ровена повернулась к Гонту:

— Полагаю, вы можете приступать к своим обязанностям, милорд. Первое, что я бы вам посоветовала — это собрать и успокоить учеников Дома Слизерин. Они очень напуганы исчезновением своего Мастера. Вам следует разъяснить им новое положение дел.

Джильбертус пружинисто встал, снова поклонился баронессе, старательно избегая смотреть на Гриффиндора.

— Я рассчитывал на вашу разумность, леди Рейвенкло. Ваш совет в высшей степени целесообразен и я, разумеется, последую ему. К слову, мой брат просил передать вам, что его надежды оправдались и он вышел на верный путь.

Усталые глаза леди Ровены на мгновение зажглись живым огнем, но почти сразу же вернули свое прежнее выражение.

— Благодарю, милорд, — сухо отозвалась она и поплотнее запахнула мантию. Хельга подумала, что последняя фраза Джильбертуса прозвучала до крайности странно.

— Если мы все обговорили, — он повел рукой, будто говоря: «И хвала небу, что все кончилось!» — То я, с вашего позволения, отправлюсь вниз. Надеюсь, мы пришли к обоюдному согласию. И… я постараюсь забыть этот нерадостный прием.

— А, катись оно все к дьяволу! — лорд Годрик резко встал и, смерив Гонта испепеляющим взглядом, быстро направился к выходу. Хельге показалось, что он мимоходом посмотрел на нее укоризненно и горько. Она ничего не смогла ему ответить.

— Сожалею, что внес новую порцию раздора, — сказал Джильбертус, когда Гриффиндор скрылся за дверью.

— Лорд Гриффиндор слишком огорчен последними событиями, — ответила Ровена отрешенно. — И, по понятным причинам, у него немного сдают нервы. Не принимайте излишне близко к сердцу, милорд.

— И снова последую вашему совету, — он послал баронессе ослепительную улыбку. — Благодарю вас за вашу поддержку. И вас, леди Хельга.

Он поклонился обеим и, грациозно повернувшись, вышел из комнаты.

Хельга не заметила, как оказалась у себя. Ноги сами ее донесли. Лестница. Гостиная Дома Хаффлпафф, большая, светлая, уютная, но сегодня почему-то не дающая привычного умиротворения. Хельга заглянула в комнату Хельги-младшей, убедилась, что та, свернувшись клубочком, дремлет, и поднялась к себе. Опустилась в кресло, не замечая, что полы мантии беспощадно смялись, и какое-то время просидела, подперев голову рукой и глядя перед собой. Джильбертус Гонт, Годрик, готовый наброситься на него, Ровена, бессильно смотрящая на них, новые порядки, по которым теперь будет жить Хогвартс — все это без конца проносилось у нее перед глазами, заставляя углубляться складку между бровей.. Хельга не могла сказать, сколько времени просидела так, пока наконец не увидела Белуса. Он сидел в дальнем кресле, закутавшись в теплую старую мантию, и увлеченно читал какой-то манускрипт. Он был так поглощен им, что не замечал ничего вокруг. Хельга подумала, что они вдвоем просидели какое-то время, может быть, даже несколько часов в одной комнате, полностью уйдя в себя и не видя друг друга. Это заставило ее улыбнуться. Она немного полюбовалась его четким профилем, успокоилась и только потом спросила:

— Что ты читаешь, мой милый?

Белус вскинул голову, удивленно огляделся и увидел ее. Лицо его озарилось милой и отчего-то смущенной улыбкой, заставившей сердце Хельги зайтись.

— Я не слышал, как ты вошла. Это нумерология, я взял в библиотеке леди Рейвенкло. Ничего страшного?

Хельга удивленно подняла брови. Она сама когда-то изучала нумерологию, но эта наука показалась ей чересчур запутанной и кропотливой. Освоив основные принципы, она оставила ее и ни разу к ней не обращалась. Однако Белус смотрел в манускрипт с таким вниманием, будто в нем решался вопрос его жизни.

Хельга моргнула.

— Разумеется, ничего страшного, — сказала она. Наставники могли брать из библиотеки любые документы, какие только им были необходимы. — А почему именно нумерология?

— Когда-то в юности я много слышал о ней и вот решил узнать больше, — он на мгновение поднял на нее глаза. — Это оказалось… так увлекательно. Весь день читаю и не могу оторваться. Я и представить себе не мог, что цифры могут быть столь значительны и скрывать в себе столько мудрости.

Его вдохновенная речь заставила Хельгу изумленно округлить глаза. Впервые на ее памяти Белус всерьез заинтересовался научной дисциплиной и, судя по всему, с головой ушел в ее изучение. Это был так нехарактерно для него, что первые несколько минут она просто смотрела на юношу, позабыв даже о сцене между Годриком и Гонтом.

Белус снова поднял на нее глаза и вдруг нахмурился.

— Это потрясающе, но только…

— Что такое?

— Некоторые пункты я все еще не могу разобрать. Не могла бы ты?...

Он зарделся, а Хельга подняла брови.

— Конечно. С удовольствием, любовь моя.

Белус улыбнулся ей и, наклонившись, протянул манускрипт. Хельга подумала, что это так необычно — снова вернуться к роли наставника для него. Но раньше у них получалось отлично и, конечно, получится на этот раз.

Последующие вечера они коротали вдвоем за нумерологией, и это было единственным, что теперь приносило Хельге успокоение. Быть с Белусом, разбираться вместе с ним в цифрах, болтать о чем-нибудь постороннем или просто сидеть рядом, когда он откладывал нумерологию и занимался чем-то другим, чтобы дать отдых глазам — это было так мирно, уютно и благодатно. Только в эти часы Хельга могла отвести душу. Только в эти у нее получалось забыться.

Прошло на удивление немного времени, и Хогвартс продолжил жить своей жизнью. По-прежнему Мастера вели занятия, по-прежнему ученики или постигали магическую премудрость, или отлынивали от нее. День сменялся днем, неделя неделей, не принося ничего плохого и ничего хорошего. Во всяком случае, так казалось Хельге. Впрочем, многого она просто не хотела замечать.

Джильбертус Гонт взялся за дело споро: как новый глава Дома Слизерин, теперь он устанавливал в нем свои правила и законы, за нарушение которых полагалось физическое наказание — в этом он остался верен принципам лорда Салазара. Ученики, еще смотревшие на нового наставника с недоверием, впали в уныние. Строгость Мастера была им хорошо известна и привычна, однако когда столь жесткий регламент вводит чужой человек, который толком еще не обозначил себя, это наводит на довольно мрачные мысли. Джильбертус проявил неожиданно крутой нрав: за его миловидной внешностью скрывался деспотичный и бескомпромиссный человек, не терпевший, когда ему перечили. Это стало понятно в первые дни его руководства — за этот короткий срок более десятка его подопечных получили розги за провинности, которые мало кому могли показаться значительными. Джильбертус проводил экзекуции самолично — никогда не снимая при этом перчаток. Он был молод, крепок, и удары наносил с соответствующей силой. Леди Хельга, волей случая присутствовавшая один раз при этом, была поражена. От Джильбертуса она ожидала чего угодно, но только не того, что он окажется столь жестоким. Лорд Салазар тоже наказывал розгами, однако при нем это были достаточно редкие эпизоды, вызванные очень серьезными проступками. Новый же глава Дома наказывал почти ежедневно. Младшие трепетали, старшие возненавидели его так сильно, как на это могут быть способны только юные. Отпрыски знатных родов, они считали крайне унизительным для себя порку розгами, да к тому же от рук какого-то напомаженного хлыща. Своего отношения они не скрывали, как не скрывали и своего презрения, однако на открытое противостояние пока никто не решался. Для подопечных Дома Слизерин наступили черные дни, и, учитывая, как надменно они всегда относились к другим обитателям Хогвартса, никто не выказывал относительно их никакого сочувствия. Ждать защиты им также было неоткуда. Лорд Годрик заявлял во всеуслышание, что наконец-то в слизериновском гнезде воцарились порядки, полностью достойные его. Хельгу его слова задевали за живое — все-таки Дом Слизерин был такой же частью их общего детища, как и все остальные — но вслух ничего не говорила. Она дала себе зарок не ввязываться в стычки, чтобы не подливать лишнего масла в огонь, который и без того грозил перерасти в настоящий пожар. Ее заботы — «барсучки», Хельга-младшая и Белус, а остальное пусть идет своим чередом. Смириться с этим для Хельги было больно, но ничего другого не оставалось. Она понимала, что в случае протеста не найдет поддержки: Ровена совсем погрузилась в себя, а Годрик был только рад тому, что происходило у слизеринцев. С Мастерами Джильбертус был обходителен и безукоризненно любезен, особенно с леди Рейвенкло, но Хельга знала, что этой любезности не стоит доверять ни на мгновение. Когда Джильбертус обворожительно улыбался ей по утрам в Большом зале, она видела не улыбку, а оскал; красивое лицо старшего Гонта тоже утратило свою магическую силу, поскольку за ним не было ни сердца, ни души, ни просто человеческих чувств. Хельга думала, глядя на него, что он как аконит — прекрасный и смертельно опасный. Она вспоминала, что он муж Саласии, и ее всю переполняло сострадание к ней. Хельга боялась даже представить, каким себя проявляет такой как Джильбертус в домашней обстановке, когда на него не направлены глаза тех, кого он стремится обаять.

Одновременно с Джильбертусом к своим обязанностям приступила и Девона Риверстрим. Ровена без воодушевления даровала ей разрешение быть наставником, рассудив, что никого лучше они в ближайшее время все равно не найдут. На Девону она по-прежнему взирала с плохо скрываемым скепсисом, несмотря на то, что та облачилась в приличествующее ее новому положению платье, которое прятало татуировку и шрамы. Однако и в нем Девона была какой-то резкой, пружинистой, беспокойной, в любой момент готовой к опасности и сражению. В возложенной на нее работе проявила она себя выше всяких похвал: астрономия у нее шла превосходно — чего, в общем-то, и следовало ожидать от подопечной Ровены. Даже некоторые гриффиндорцы стали подниматься в Астрономическую башню, хотя причиной этому была вовсе не жажда научных познаний. Стройная, поджарая фигура, открытое лицо, уверенный, с легкой хрипотцой голос новой преподавательницы влекли на ее занятия все новые и новые пары блестящих мальчишеских глаз. Они, конечно, пытались изображать интерес к перемещению звезд на небе, но все, на что их хватало — старательно зарисовать звездную карту, чтобы получить от наставницы скупую похвалу и, если повезет, улыбку. Девона относилась к этому спокойно. Ни о какой фамильярности на ее занятиях не могло быть и речи, однако даже в таком случае ее выдержка и железная воля быстро навели бы идеальную дисциплину. Развязные слизеринцы, любившие скабрезности и непристойные шутки, и те не смели пикнуть в ее присутствии. Хельга оказалась права: Девона справилась с установлением порядка блестяще. И поэтому все, что оставалось парням — глазеть и тихо слушать о странствованиях Венеры по небосводу.

Когда ученики привыкли к армейской манере Девоны вести занятия, многие полюбили ее — за исключительную честность и умение ответить на любой вопрос. Даже Ровене пришлось с неохотой признать, что она, кажется, сделала правильный выбор, позволив Девоне остаться в Хогвартсе. Хельга от души радовалась ее успехам и надеялась, что она останется в замке как можно дольше. Слишком много случилось в нем неприятностей за последнее время, и появление хорошего преподавателя хотя бы немного разбавляет мрачный фон. Они с Девоной стали подолгу беседовать. Хельга заметила, что она избегает разговоров о своем прошлом, о войне с норманнами, о доме, который она потеряла из-за них. Из нескольких скупых фраз Хельга узнала, что был у нее когда-то муж, который пропал на болотах, убегая из горящей деревни, что в этой же деревне сгорела почти вся ее родня, и с того дня Девона нигде подолгу не задерживалась. Хельга надеялась, что в Хогвартсе ей удастся обрести новый дом и хотя бы отчасти забыть то, что ей довелось пережить на войне.

С помощью Хельги Белус продвинулся в нумерологии поразительно для человека его уровня. Он делал все новые и новые успехи, и в один день Хельга поняла, что очень скоро он превзойдет ее саму. Это наполнило ее сердце невыразимой радостью: теперь Белус нашел область, в которой мог проявить свои таланты в полной мере. Она с трудом узнавала его: он был так поглощен нумерологией, что забыл абсолютно обо всем. Хельга подумала, что такими темпами не за горами тот день, когда он может начать делиться своими знаниями с другими. Идея показалась ей отличной; нужно было только улучить момент, чтобы обсудить ее с Ровеной и Годриком. Убедить их, конечно, будет не так просто, но если Белус покажет себя на высоте, они наверняка согласятся ввести в Хогвартсе новую учебную дисциплину.

Эта мысль захватила Хельгу. Несколько дней она обдумывала ее со всех сторон, находя слабые места и подводные камни. Наконец, ей показалось, что настало время вынести ее на обсуждение. Во время завтрака в Большом зале она попробовала осторожно завести разговор, когда всеобщее внимание вдруг привлек шум за слизеринским столом.

Джильбертус Гонт вытащил из-за стола щуплого на вид мальчишку не старше десяти лет. Нависая над ним, как башня, он залепил очередному нарушителю пощечину — такую, что паренек завалился назад и едва не упал. Даже с такого расстояния Хельга могла видеть злые слезы, градом хлынувшие у него из глаз, и то, как он сжал кулаки, будто хотел ударить в ответ. Джильбертус что-то выговаривал ему, затем замахнулся, чтобы наградить пощечиной снова, но кто-то сзади перехватил его руку. Старший Гонт в изумлении обернулся, и его красивое лицо перекосило от гнева.

— Если вы снова ударите его, милорд, я этого так не оставлю, — невозмутимо произнесла Девона Риверстрим, по-прежнему держа руку Джильбертуса. Мальчишка, прижимая ладонь к щеке, переводил с нее на наставника дикий взгляд. Прочие слизеринцы не отрываясь наблюдали за сценой. На их лицах было написано нетерпеливое ожидание и предвкушение.

Джильбертус выпрямился и не без труда вырвал руку. Лицо его покраснело, хотя гримаса ярости уже сменилась холодным недоумением. В темных глазах вспыхнул опасный огонек.

— Позвольте напомнить вам, миледи, — отчеканил он, вложив в слово «миледи» столько скепсиса и презрения, сколько было возможно. — Что никто не вправе вмешиваться в… процесс общения наставника со своими подопечными. Особенно это касается представителей других Домов.

— В свою очередь, я хочу напомнить вам, что наказания позволены лишь в случае проступка, — ответила Девона, скрещивая руки на груди. — Я наблюдала за вашим столом. Этот ученик ничем не нарушил регламента.

Ученики прочих Домов тоже следили за ними с нескрываемым любопытством. Хельга встала, готовая вмешаться в происходящее, но пока в этом не было необходимости.

— Боюсь, вы забыли о том, что у Дома Слизерин свой регламент, — Джильбертус усмехнулся без тени юмора. — И я, как его глава, имею полное право требовать соблюдения правил от каждого ученика.

— Чем же заслужил наказание он?

— Дерзостью своему главному наставнику.

— Вы считаете за дерзость недостаточно почтительный взгляд в свою сторону, милорд?

За слизеринским столом начались перешептывания. Джильбертус даже не взглянул в его сторону. Он смотрел только на Девону, которая, не меняясь в лице, также не сводила с него глаз. Он так взбесился, что зрачки у него почти исчезли.

— Не пойму, чего вы хотите добиться, миледи, — процедил Джильбертус. — Чтобы я применил силу к вам?

Девона без колебаний выхватила волшебную палочку. У Хельги по спине пробежал холодок плохого предчувствия.

— Вы не примените ее ни ко мне, ни к этому мальчику, — сказала она. — Я это обещаю.

По лицу Джильбертуса пробежала гримаса — мимолетная, но настолько лютая, что от нее кровь застыла бы в жилах у кого угодно. Но только не у Девоны Риверстрим.

— Я наслышан о том, что вы воображаете о себе, — в голосе Гонта было столько скрытой угрозы, что ее хватило бы и на троих. — Но хочу напомнить, что здесь вам не казарма, и ваши прошлые… приключения не делают вас кем-то, кому не писаны общие правила.

— Да, это так, — согласилась Девона. — И то же я могу сказать вам. Вы, вполне вероятно, можете наказывать своих учеников за провинности, но бить их просто так у вас нет права.

Рука Джильбертуса нырнула в карман длинной, изящно скроенной мантии, но в этот момент рядом возникла леди Рейвенкло. Девона искоса взглянула на нее и вновь перевела глаза на Гонта.

— Что происходит? — ее голос звучал невыразительно и устало.

Джильбертус на мгновение застыл, затем выпрямился, не вынимая руки из кармана, и приветственно наклонил голову. Сейчас в его лице ничего не говорило о том, что еще минуту назад он был в ярости.

— Мое почтение, баронесса, — сказал он. — У нас всего лишь дружеский разговор с коллегой по поводу правил обращения со своими учениками. Напомните, пожалуйста, этой леди, что каждый глава Дома сам вправе решать, какие устанавливать правила и как наказывать за их нарушение.

Леди Рейвенкло взглянула на Девону.

— Я всего лишь напомнила господину Гонту, что он не может бить никого просто так, — Девона по-прежнему выглядела невозмутимой. — Даже своих учеников. Разве это не так?

Хельга тоже подошла к ним. Она почти физически ощущала исходящую от Гонта угрозу. Ровена воззрилась на него. По ее лицу пробежала тень.

— Я наказал его за нарушение дисциплины.

— Побоями? — леди Рейвенкло подняла бровь. — Полагаю, нарушение было очень серьезным?

Джильбертус не ответил. Он не сводил горящего злостью взгляда с Девоны.

— Должно быть, вы еще не совсем освоились с нашими правилами, милорд, — после паузы сказала Ровена. — Ваш… родственник, будучи главой Дома Слизерин, практиковал физические наказания, но лишь в исключительных случаях. В остальном это считается у нас неприемлемым. Надеюсь, впредь вы не станете допускать такого.

Стол слизеринцев пришел в оживление. Девона, стоя к нему спиной, не повела и ухом.

— Разумеется, — Джильбертус попытался придать голосу былую любезность, но вышло не слишком убедительно. — Разумеется, леди Рейвенкло. Подобное больше не повторится.

Он быстрым шагом вышел из Большого зала, провожаемый торжествующими взглядами слизеринцев. Хельга тоже смотрела ему вслед, и на душе у нее было неспокойно. Такой, как Гонт, едва ли оставит случившееся просто так.

Ровена повернулась к Девоне.

— Идите на занятия, госпожа Риверстрим, — сухо сказала она. — Благодарю за участие. Это все действительно зашло слишком далеко.

Девона сузила глаза, коротко поклонилась ей и проследовала к дубовым дверям.

— Это и вас касается, — обратилась баронесса к слизеринцам и другим ученикам. — Не задерживайтесь.

Все засобирались, не переставая вполголоса обсуждать только что увиденное. Теперь разговоров будет, огорченно подумала Хельга.

— Что ты думаешь об этом, Ровена? — негромко спросила она, жестом велев «барсучкам» последовать за всеми.

Леди Рейвенкло устало оперлась на трость.

— Не спрашивай, — ее пальцы с силой стиснули набалдашник. — Я боюсь, что дальше будет хуже.

— С ним нужно что-то делать, — Хельга заглянула ей в лицо. — Пока еще не поздно.

— А что мы можем сделать, Хельга? — Ровена говорила так, словно не обращалась ни к кому в особенности. — Его выбрал Салазар. Он назначил его главой Дома.

— Даже слизеринцы не выносят его.

— Выбирать им не из чего. Теперь Джильбертус Гонт для них Мастер.

К ним подошел Годрик.

— Наконец-то кто-то поставил хлыща на место! — его голос гудел от ликования. — Хоть я и не выношу змеенышей, но должен признать, что выглядело это наказание отвратительно. Молодец девка!

— Нечему радоваться, Годрик, — ответила Ровена, не глядя на него. — Последствия еще дадут себя знать.

— О чем это ты?

— Гонты подобного не прощают.

Гриффиндор уставился на нее.

— По-твоему, нужно было не вмешиваться? — пробасил он. — Да если это поможет выгнать его отсюда взашей, я повторю это хоть десять раз!

— Пока она в Хогвартсе, никто из них ничего не сделает, — сказала Хельга. — Только не здесь.

— Пусть только попробуют, — заявил Годрик. — Я сам им тогда кое-что сделаю.

— Ладно, довольно, — вяло отозвалась Ровена. — Нам тоже пора в аудитории.

Она тяжело зашагала к выходу, мерно стуча тростью и ни на кого не оглядываясь.

Гриффиндор растерянно смотрел ей вслед.

— Что я не так сказал? — повернулся он к Хельге.

Но та лишь покачала головой.

— Все в порядке, Годрик. Просто… нам всем сейчас очень тяжело.

Спустя несколько дней после сцены с Джильбертусом и Девоной Риверстрим Хельга все-таки решилась завести разговор о введении нового предмета в учебное расписание. Эта мысль поддерживала ее и хотя бы в некоторой степени позволяла отвлечься от неприятностей, которых не становилось меньше. Оставалось самое трудное — поделиться идеей с остальными. Разумеется, ни Годрик, ни Ровена не стали бы относиться к ней хуже, но Хельге было неловко от того, что в их глазах предложение о новой дисциплине будет выглядеть очередным проявлением «фаворитизма». К сплетням за спиной она уже успела привыкнуть, однако осуждение от близких людей стало бы для нее непереносимым. Никто из них не знал Белуса и даже представить себе не мог, на что он способен на самом деле. Хельге понадобилось несколько дней, чтобы решиться на этот разговор. Она приступила к нему за утренней трапезой в Общем зале, рассудив, что это наиболее удачное время — день еще не начался, и, соответственно, не успел омрачить всем жизнь новыми невзгодами. Хельга рассеянно оглядела четыре длинных стола и, собравшись с духом, повернулась к лорду Годрику, который сидел по левую руку от нее и сосредоточенно жевал хлеб.

— Как ты считаешь, Годрик: новый предмет в школе — хорошая или плохая идея?

Гриффиндор поднял голову и удивленно взглянул на нее.

— Новый предмет? — спросил он, будто слышал о такой вещи впервые в жизни.

— Да, новый предмет, — Хельга почувствовала, как к щекам приливает кровь. — У нас давно не вводилось новых дисциплин.

— И какую дисциплину ты хочешь ввести?

— Нумерологию.

— Что? — округлил глаза лорд Годрик. — Это еще зачем?

— Нумерология довольно интересная и необычная наука.

— Интересная? Да кому нужны эти цифры? Я не припомню никого, кто всерьез занимался бы этой ерундой.

— То есть ты против? — расстроенно спросила Хельга. Она готовила себя к такой реакции, и все равно отповедь оказалась для нее испытанием.

Лорд Годрик внимательно всмотрелся ей в лицо.

— Скажи мне прямо, Хельга, — заговорил он почти шепотом, хотя в Общем зале, полном гама, перешептываний и смеха, их никто не мог подслушать. — Почему тебе взбрела в голову эта нумерология?

Хельга хотела была начать с речи, которую подготовила заранее, но, встретившись с ним глазами, поняла, что просто не может лгать. Как на духу она выложила Годрику все с самого начала. Они знали друг друга слишком хорошо и слишком долго, чтобы такие вещи удавалось скрывать, и чтобы это в конце концов не встало между ними раздором. До последнего слова Хельга не решалась взглянуть на него, трепеща от мысли, что он обратится к ней с отвращением и презрением. Но, когда она все-таки отважилась перевести взгляд, то обнаружила, что зеленовато-карие глаза Гриффиндора смотрят на нее не презрительно, а сочувственно.

— Хельга, — только и сказал он, совсем тихо и непривычно тонко. — Добрая ты душа, неужто тебя ничему не учит прошлое? Неужто ты забыла, чем все закончилось в последний раз? Я понимаю твои чувства, но, может, лучше не рисковать, пока все успокоилось?

— Я верю в него, — твердо сказала Хельга. — И уверена, что он справится.

Гриффиндор лишь покачал головой.

— Думаю, это лучше обсудить с Ровеной, — вздохнул он, проводя рукой по стянутым в конский хвост рыжим волосам. — Я плохой советчик в таких делах. Хотя на твоем месте я бы не сильно обнадеживался. К слову, ты не знаешь, где она?

— Не видела со вчерашнего вечера, — Хельга и сама была обеспокоена этим.— Боюсь, ей снова нездоровится. Она выглядит такой измученной и больной.

— И эту гадину я тоже нигде не вижу, — окидывая взглядом зал, сказал лорд Годрик. — Куда он запропастился с утра пораньше?

— Хотела бы я знать, — ответила Хельга. Ей не нравилось, когда Джильбертуса не было на глазах. Как правило, это означало, что он занят, и занят чем-то, что точно не принесет ничего хорошего.

— Будь моя воля, я бы взял цепь и приковал его… — не успел Гриффиндор договорить угрозу, как у стола Мастеров оказалась Хельга-младшая. Вид у нее был встревоженный и немного испуганный.

— Что случилось, дитя мое? — спросила Хельга, стараясь скрыть беспокойство. Лорд Годрик подобрался.

— Там господин Гонт не пускает в зал двух девочек! — выпалила Хельга-младшая.

— Почему? — изумилась Хельга. Она не помнила такого дня, когда кому-либо в Хогвартсе запрещали есть.

— Он говорит, они нарушили правила.

Хельга и Годрик переглянулись. Глаза Гриффиндора заволоклись медлительным, долго не остывающим бычьим гневом.

— Я сейчас его сам, голыми руками… — рыкнул он и начал подниматься, но Хельга, положив руку ему на плечо, с усилием заставила его остаться на месте.

— Не надо, Годрик, — сказала она. — Я разберусь сама. Не волнуйся, милая, — она попыталась ободряюще улыбнуться внучке, но на душе у нее было неспокойно. — Сейчас я поговорю с господином Гонтом и все ему объясню.

Оставив Годрика распаляться в одиночестве, Хельга поднялась и быстрым шагом пересекла Общий зал. Сердце стучало как барабан. Краем глаза она успела заметить, что Белус за столом «барсучков» проводил ее обеспокоенным взглядом, но обмолвиться с ним словом у нее уже не было времени.

У дубовых дверей Хельга увидела двух девчушек не старше десяти-одиннадцати лет, которые выглядели до крайности напуганными и растерянными, а рядом с ними — Джильбертуса Гонта. Лощеный, в отлично сидящей на его стройной фигуре атласной мантии полночного цвета, он что-то говорил хорошо поставленным звучным голосом и улыбался. Судя по крою мантий, обе девочки были подопечными Дома Рейвенкло.

— Милорд, — сказала Хельга, даже не думая изображать реверанс. Джильбертус прервал речь, обернулся. На мгновение в его лице проступило что-то недоброе, но почти сразу он расплылся в любезнейшей улыбке.

— Приветствую, леди Хельга. Чем обязан?

— Милорд, почему вы не пускаете детей в зал, на трапезу?

Джильбертус развел руками, изображая недоумение.

— Они нарушили правила, леди Хельга. Что же я, как наставник, должен был сделать, как не наказать их? Наказал я их не физически, прошу отметить. Сегодня они всего лишь останутся без завтрака.

— В чем их вина?

— Они бегали по коридорам.

Хельга уставилась на него в немом изумлении. Джильбертус смотрел на нее безмятежными глазами и по-прежнему улыбался. Что до девочек, то глаза у каждой были полны слез, которые готовы были вот-вот выйти из берегов.

После паузы, затянувшейся чрезмерно, Хельга все-таки сумела произнести:

— Позвольте напомнить вам одну вещь, милорд.

— Какую же? — мирно осведомился Джильбертус.

— Эти дети, если я не ошибаюсь, учатся у леди Рейвенкло. Правильно? — обратилась она к провинившимся. Девочки закивали. — Наказывать своих учеников имеют право только Мастера или представители их Дома. Вы этого не знали?

Тонкое лицо Джильбертуса потемнело.

— Я всего лишь хочу, чтобы в Хогвартсе поддерживалась дисциплина, — сказал он уже совсем другим тоном, без тени недавней любезности. — Вы прикажете мне просто наблюдать, как они рушат и сносят все, что только встает перед ними, подвергая опасности свои бесценные юные жизни и жизни других?

— Вам нужно оповестить о нарушении их Мастера, — ответила Хельга, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и не выдавал переполняющего ее гнева. — Или преподавателя их Дома. Но наказывать их самолично вам не дозволяется. Идите поешьте, дети, — она жестом велела девочкам отправиться в зал, что обе выполнили без промедления.

— Я счел нужным взять на себя эту нелегкую обязанность, поскольку леди Рейвенкло, учитывая ее печальные обстоятельства, занята совершенно другим, — проговорил Джильбертус с ноткой трагизма. — А учитывая тех, кто нынче исполняет обязанности преподавателя в ее Доме… — он картинно поморщился, но Хельга уже не слушала его.

— Печальные обстоятельства? — сердце у нее сжалось. — О чем вы говорите?

Темные брови Джильбертуса театрально взлетели вверх.

— Но разве вы не знаете? Разве баронесса не говорила вам… — он внезапно умолк, и лишь через несколько мгновений Хельга поняла, почему: за ее спиной появился лорд Годрик.

— Пора идти на занятия, — прогудел он, кладя ладони на плечи Хельги. — Советую вам, сэр, отправляться к ученикам, а не точить лясы.

Джильбертус сверкнул глазами и быстро, отрывисто поклонился ему.

— Как вам будет угодно, — бросил он и обратился к Хельге. — Я приму к сведению ваши пояснения о наказаниях. Не хочется рушить славные традиции и порядки вашей школы… Был рад беседе.

И он, грациозно повернувшись, пружинисто зашагал в сторону подземелий.

— Милорд, подождите! — взволнованно окликнула его Хельга, но старший Гонт уже скрылся за поворотом.

— Не хотел оставлять тебя надолго с этим типом, — наклонившись, пробасил Годрик. — Что он выкинул на этот раз?

— Лишил завтрака учениц Ровены. Годрик, он говорил что-то про Ровену, но пришел ты, и…

— Лишил завтрака? — Гриффиндор пропустил мимо ушей вторую часть фразы. — Он совсем рехнулся? Еще и учеников другого Дома! Если он только сунется к моим парням…

— Послушай! — Хельга повернулась к нему. — Он сказал, с Ровеной что-то стряслось. Я должна увидеть ее.

— Ты веришь этому проходимцу?

— Я не думаю, что он стал бы лгать мне, Годрик.

— Хельга, он напоит ядом родную мать, если это будет в его интересах. О чем мы вообще говорим?

Хельга взглянула на него растерянно. Ей хотелось верить в то, что Годрик прав. Но она не находила причины, по которой Джильбертус солгал бы ей. Если только за этим не стояла какая-нибудь интрига. Однако распутать ее и докопаться до сути она тоже не могла.

Джильбертус точно не лгал, когда говорил, что принял к сведению слова Хельги о наказаниях. Мрачное пророчество Ровены о том, что Гонт не оставит без последствий публичное освистание, сбылось: теперь он следил не только за слизеринцами, но и за учениками остальных Домов. С маниакальной настойчивостью Джильбертус подмечал малейшие проступки, заслуживающие, в самом крайнем случае, выговора, но никак не наказания. Теперь замечания сыпались на обитателей Хогвартса со всех сторон. В коридорах утих смех, замок стал казаться безлюдным и заброшенным: ученики предпочитали проводить большую часть времени в своих Домах, где Джильбертус не мог их достать — за исключением слизеринцев, которые были вынуждены проводить с ним все свое время. За весь день Хельга получила от него полсотни жалоб на «барсучков» с требованием наказать провинившихся. «Барсучки», никогда не отличавшиеся буйным нравом, нарушали дисциплину «леностью», «несобранностью», «непослушанием» и «нерасторопностью». После занятий провинившиеся и все остальные обступили Хельгу, но не с оправданиями, как этого можно было ожидать, а заверениями, что они ничем не запятнали честь Дома и Мастера. Хельга, всмотревшись в каждое юное, дышащее правдой лицо, во всеуслышание пообещала, что никого наказывать не будет, потому что верит своим ученикам. «Барсучки» разошлись по спальням умиротворенными и довольными, но сама Хельга, рассматривая исписанные косым вычурным почерком листы пергамента с жалобами, еще долго не могла уснуть. Она не могла поверить, что Джильбертус Гонт за такой короткий срок фактически прибрал к рукам всю школу. Он распоряжался не только вверенным ему Домом, но и учениками других Мастеров, и Хогвартс уже жил по его заповедям. Хельга злилась на Слизерина, по милости которого это стало возможным, но еще больше — на саму себя за малодушие и неспособность противостоять старшему Гонту. Еще никогда в жизни она не чувствовала с такой силой, что попала в ловушку.

Гриффиндор, получив от Джильбертуса первую жалобу на подопечного, пришел в бешенство. Его гневный рев огласил замковые своды и эхом разнесся по коридорам.

— Что он о себе воображает! — бушевал лорд Годрик. — Кто позволил гадине указывать мне, что я должен делать с собственными учениками! Как смеет он требовать, чтобы я наказывал парней за то, что они измазали навозом дверь в змеиное логово?! А может, я сам попросил их об этом!

— Зачем, Годрик? — в отчаянии вопрошала Хельга. — Тем самым ты еще больше разъярил его!

— Я с самого начала сказал, что не намерен терпеть его в Хогвартсе, — отрезал Гриффиндор. — И уж тем более я не намерен терпеть его выходки.

Пергаменты с жалобами он без колебаний бросил в камин.

Что до Ровены, то с ней происходило нечто очень странное. Она словно отрешилась от последних событий в замке и ни на что не реагировала. Совершенно равнодушно она выслушивала Джильбертуса, когда он высказывал ей о нарушениях дисциплины ее учениками, почти не говорила и мало походила на саму себя еще пару месяцев назад. Хельга искала и не находила этому объяснения. Подобную апатию у Ровены ей доводилось видеть впервые. Ощущение, что между ней и Джильбертусом есть какая-то мрачная тайна, крепло день ото дня. Со стороны казалось, что чем более бессильной становилась леди Рейвенкло, тем более уверенно чувствовал себя Джильбертус. Весь день, кроме тех часов, что шли занятия, он ходил по школе и сыпал на всех выговорами и замечаниями. Ровена не возражала ему и словом, а он, точно не замечая ее измученного вида, лучезарно улыбался и одаривал комплиментами. Хельге было жутко наблюдать за этим. Она не понимала, чем старший Гонт мог держать Ровену, но в том, что он каким-то образом это делал, она не сомневалась.

Собравшись с духом, Хельга в один из вечеров поднялась в башню Рейвенкло, чтобы откровенно поговорить с баронессой обо всем. С глазу на глаз она едва ли станет отмалчиваться и расскажет, что происходит. Хельга держала в уме несколько заранее заготовленных фраз, которые помогли бы ей начать непростой разговор, но, поднявшись в гостиную Дома, с удивлением увидела странную картину. В центре огромной комнаты, низко склонив головы, сидели на полу двенадцать девочек и несколько мальчиков. В основном еще дети, но были среди них и совсем уже взрослый юноша с девушкой. Посреди своих учеников восседала в кресле леди Рейвенкло, и в руках у нее были знакомые Хельге пергаменты. Позади баронессы она заметила Девону Риверстрим и еще двух преподавателей Дома. У них были мрачные, серьезные лица, особенно у Девоны, которая смотрела на Ровену с нескрываемой злостью. Заметив Хельгу, которая удивленно застыла посреди гостиной, баронесса жестом велела ей сесть, не удостоив ее ни кивком, ни улыбкой. Хельга повиновалась, чувствуя себя так, словно и сама совершила проступок.

— Продолжим, — произнесла Ровена посреди полной тишины. — Я остановилась на том, что мне хочется знать, почему я получила сегодня эти бумаги, в которых говорится, что каждый из вас неоднократно нарушил дисциплину.

Никто из ее учеников не вымолвил ни слова — Хельге даже показалось на мгновение, что они почти не дышат. Хотя баронесса говорила спокойно и негромко, Хельга едва не физически ощущала страх, исходящий от каждого, кто был в круге. Среди провинившихся она узнала Имоджин Фоксбрайд — девочку, с которой они когда-то провели очень приятный вечер в покоях Ровены. Сейчас, съежившаяся, с опущенной головой, она казалась еще более крохотной, чем была на самом деле.

— Итак, вы молчите? — леди Рейвенкло поднесла пергамент к глазам. — Очень хорошо. Тогда слово за мной. Бондука и Ула Повелл. Расшвыривали заклинания в коридоре у Астрономической башни. Объяснитесь, дамы.

Две темноволосые девочки, похожие друг на друга как зеркальное отражение, подняли головы и воззрились на баронессу с одинаковым испуганным выражением на лицах.

— Не желаете говорить? — осведомилась Ровена. — Вы отдаете себе отчет, чем это могло обернуться? Вы понимаете, что подвергли опасности себя и тех, кто мог оказаться поблизости? Господин Гонт указал также, что…

— Позвольте мне сказать, леди Рейвенкло, — вмешалась Девона, вставая рядом с ней.

— Я вас слушаю.

— Я считаю, это моя вина, — сказала Девона, скрестив на груди руки. — Они выходили с моего занятия, и я не проявила должного внимания к тому, что они делали. Вам следует наказать меня.

Ровена сузила глаза.

— Я так не думаю, госпожа Риверстрим, — ответила она. — Обе в том возрасте, когда нужно отвечать за свои поступки. Вы наказаны, дамы. Завтра вам запрещено переступать порог Общего зала.

У Хельги расширились глаза. Она не помнила, чтобы Ровена, несмотря на придирчивость и некоторую надменность, когда-либо наказывала подопечных чем-то более серьезным, чем выговором, и таких жестких мер за ней не водилось. На миг ей показалось, что она видит перед собой совершенно чужого человека, а не Ровену, которую знала много лет и очень любила.

Девона отступила на шаг. Ее светлые глаза сверкали от гнева.

— Имоджин Фоксбрайд, — продолжила Ровена с бесстрастным лицом, и у Хельги сжалось сердце. Она помнила, с каким благоговением Имоджин смотрела на своего Мастера, и ей казалось невозможным, чтобы она могла совершить тяжелое прегрешение. — Вы бродили по замку после положенного часа, когда все остальные были уже в спальнях. Объяснитесь.

Хельга подумала, что девочка снова искала встречи с Ровеной, но та закрылась в своих покоях, как это происходило в последнее время. Ее переполнили жалость и негодование одновременно.

— Простите меня, госпожа Рейвенкло, — пролепетала Имоджин, сцепляя руки в замок и держа их у сердца.

— Вы совершили серьезное нарушение дисциплины, — сказала Ровена. — Вы тоже наказаны. Завтра вам запрещено посещать Общий зал.

— Неужели вы не понимаете… — начала было Девона, но баронесса жестом велела ей замолчать.

— Госпожа Риверстрим, ваш комментарий сейчас неуместен.

— Неужели вы не понимаете, что это абсурд? — продолжила Девона, и остальные наставники нервно переглянулись. — С каких пор учащиеся в Доме Рейвенкло не имеют права выйти из спальни после отбоя? С каких пор это и многое другое карается голодом? С тех пор, как в Хогвартсе появился… этот человек?

Хельга с замиранием сердца следила за Девоной, которая закончила тираду, бестрепетно глядя Ровене в лицо. Баронесса медленно поднялась с кресла, оперлась на трость. Они были примерно одного роста, но если Ровена казалась ледяным изваянием, то Девона вся была огонь.

— Вы ведете себя недопустимо, госпожа Риверстрим, — холодно отозвалась леди Рейвенкло. — Ваше пребывание в школе уже находится под вопросом.

— Вы прекрасно знаете, что этим меня не запугать. Если вам хочется, накажите меня, выставив из школы, но не издевайтесь над детьми по наветам этого бессовестного самодура.

Тишина в гостиной повисла такая полная, что захотелось сжать голову. Ожидающие наказания ученики подняли головы и теперь переглядывались. Преподаватели застыли на месте. Девона расправила плечи. Леди Рейвенкло, что есть силы вцепившись в трость, приподняла брови. В ее словно инеем подернутых глазах вдруг зажглась искра — Хельге показалось, что это было осмысление и отчаяние. Она выпрямилась и одернула мантию. Девона не двинулась с места.

— Очень хорошо, госпожа Риверстрим, — сказала Ровена неожиданно спокойно. — Я приму к сведению ваше мнение на этот счет. Попрошу всех удалиться в спальни. Собрание окончено, наказания определены.

Она медленно опустилась обратно в кресло, и только после этого Девона отступила. Ни с кем не прощаясь, она быстро направилась к лестнице, ведущей к апартаментам преподавателей. За ней потянулись и остальные. Последними ушли наказанные ученики, бросая на своего Мастера испуганные взгляды.

Ровена сидела, подперев лоб рукой и по-прежнему сжимая трость. Она напоминала человека, узнавшего о том, что у него очень тяжелая и опасная болезнь.

Хельга подошла к ней, опустилась рядом с креслом на колени. Леди Рейвенкло не подняла на нее глаз.

— Ровена, что происходит? — очень тихо спросила Хельга. — Ты можешь сказать мне, что с тобой происходит? Ты не такая и никогда такой не была. У тебя случилось что-то очень плохое. Скажи мне, что?

Баронесса убрала ладонь со лба, провела ею по лицу, потом обхватила себя руками, будто пыталась согреться или победить физическую боль. Хельга осторожно погладила ее по плечу.

— Что с тобой стряслось, дорогая?

— Хельга, оставь меня, — прошептала Ровена, глядя перед собой. — Прошу тебя, оставь. Ты ничего не можешь сделать. Просто… оставь.

Хельга убрала руку и выпрямилась. Ее глаза были полны боли.

— Хорошо, Ровена. Я уйду. Смотреть на то, как ты страдаешь, для меня невыносимо, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Она покинула гостиную Рейвенкло, стараясь не думать о всем том, что случилось в последнее время. Если бы Хельга услышала глубокий, протяжный, огромный вздох, который вырвался из груди Ровены после того, как она осталась наедине с собой, сердце ее могло бы лопнуть от тоски.

— Нам обязательно скоро возвращаться в замок? — капризно спросила Хельга-младшая. — На улице так хорошо!

— Хорошо-то хорошо, дорогая, но скоро у меня занятия, — улыбнулась ей Хельга. — Я ведь не могу не явиться к «барсучкам».

— А я бы никуда не уходил, — лениво отозвался лорд Годрик. — И гори оно все синим пламенем.

Они разместились вчетвером в беседке в дальнем конце парка: Хельга, Годрик, Хельга-младшая и Белус. Сегодняшний день был первым теплым днем после зимы, солнце пригревало почти совсем по-весеннему, и находиться на воздухе было одно удовольствие. Множество обитателей Хогвартса, по-видимому, считали также, потому что парк был усеян резвящимися мальчиками и девочками. Хельга с улыбкой наблюдала за их проказами, сама радуясь наступающей весне и теплу.

— У вас тоже занятия, лорд Годрик. — напомнил ему Белус, ссаживая Хельгу-младшую с коленей. Та без конца вертелась и явно была не прочь присоединиться к играющим детям.

— Да знаю я, зануда, — беззлобно парировал Гриффиндор. — Уже и помечтать нельзя?

Хельга улыбалась. Ей казалось, что привязанность и дружба оплетают их четверых золотой сияющей нитью.

— Взгляни на молодняк, — лорд Годрик указал на детвору. — У тебя сердце есть? Как можно загонять их в аудитории в такой день?

— Ровена бы с тобой не согласилась, — усмехнулась Хельга.

— А ее здесь нет!

Хельга, не сдержавшись, хихикнула.

— Очень заманчиво, Годрик, но я, пожалуй, вынуждена сделать этот страшный поступок: загнать «барсучков» в аудиторию и попытаться научить их перевоплощению.

— Бессердечная женщина, — вздохнул Гриффиндор.

В этот момент к ним подбежал взъерошенный рыжий мальчишка.

— Лорд Годрик, леди Хельга, — он торопливо поклонился наставникам. — Какой-то человек пришел, ничего не говорит, я подумал, что лучше сказать вам.

— Правильно подумал, — улыбнулась ему Хельга. — Должно быть, он хочет записать к нам свое чадо.

— И чего неймется в такой день, — проворчал лорд Годрик.

Хельга повернулась к Белусу.

— Побудь с Хельгой, а мы с Годриком переговорим с посетителем и вернемся.

Белус кивнул, и Хельга одарила его ласковой улыбкой.

— Надеюсь, у него все в порядке с головой, и он не собирается определять отпрыска в змеиное гнездо, — сказал Годрик, пока они шли к воротам.

Хельга не хотела портить настроение, что неизменно происходило при упоминании Дома Слизерин, и потому решила перевести разговор на другое.

— Главное, что Хогвартс пополнится еще одним одаренным волшебником.

— Спорим, этот ученик достанется не тебе?

— Почему это?

— Потому что ему нужен Дом Гриффиндор, славный тем, что учатся там храбрецы!

Шутливо подначивая друг друга, они оказались у ворот и впервые увидели посетителя, о котором говорил рыжий мальчишка.

Человек, склонив голову, медленно шел к замку. В вытянутых руках он нес что-то крупное, завернутое в черную материю — по всей видимости, в плащ. Когда он подошел немного ближе, Хельга различила ножны у него на бедре. Узкое лицо, напоминающее заросший щетиной череп, и длинные темные волосы показались ей знакомыми. Когда мужчина остановился у каменных ступеней, она поняла, что это Реджис Гонт.

— Что он здесь делает? — удивленно спросила Хельга. Гуляющие в парке ученики с любопытством рассматривали новоприбывшего. Он стоял, не двигаясь и глядя перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами. Хельга ощутила, как внутри все сжалось от плохого предчувствия: странный вид и еще более странное поведение младшего Гонта показались ей очень тревожными.

— Я бы хотел знать, какого черта он застыл как изваяние и что это у него в руках, — напряженно произнес лорд Годрик и тяжелым шагом направился к Реджису.

Должно быть, уловив краем глаза какое-то движение, Реджис повернул голову. Хельга снова увидела его пустые неблестящие глаза, и предчувствие чего-то ужасного стало таким сильным, что она с трудом перевела дыхание. Годрик обратился к нему с каким-то вопросом — не нужно было быть пророком, чтобы понять, с каким. Реджис отвернулся. Затем медленно — так медленно, будто все тело у него заржавело — опустил свою ношу на землю. В этот момент из темной ткани плаща выпросталась тонкая белая рука — и Хельга прижала ладонь ко рту, чтобы сдержать крик.

Годрик отшатнулся. Несколько секунд он изумленно смотрел на Реджиса, потом бросился к страшной поклаже и сорвал с нее плащ. Хельга услышала его утробный, неверящий вскрик и как во сне поспешила вперед, чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от бешеного стука.

— Кто… — она остановилась рядом с Годриком, опустила глаза и едва не лишилась чувств. Она очень хорошо знала это красивое молодое лицо с изломанными бровями и высокими скулами. Это была Елена Рейвенкло.

— О небо, Годрик! — вскричала Хельга, вцепившись в его плечи, чтобы устоять на ногах. Ужас и шок вмиг сковали все тело и ударили в голову. Перед глазами все поплыло, стеснение в груди стало невыносимым. Она поняла, что ноги вот-вот откажут ей служить, и судорожно обхватила плечи Гриффиндора еще крепче.

Реджис, не говоря ни слова, опустился на колени рядом с девушкой. Волосы, свесившись вперед, почти закрывали его лицо. Он осторожно, словно боясь обжечься, провел рукой по светлым волосам Елены, и склонил голову еще ниже.

Хельга, набрав в грудь побольше воздуха, снова перевела взгляд на Елену. Синевато-белое, забрызганное кровью лицо было искажено изумлением и болью. На груди, в самом сердце, багровела ужасная рана. Сперва Хельге показалось, что на Елене надета бордовая мантия; потом она увидела несколько белых участков внизу и поняла, что некогда мантия была белой целиком, а бордовый цвет ей придала кровь. Вблизи стало ясно, что и черный плащ Реджиса пропитан кровью.

Головокружение стало сильнее.

— Годрик, она… мертва? — свистящим шепотом спросила Хельга, хотя в глубине души уже знала ответ.

Гриффиндор не ответил. Он вперил взгляд в Реджиса, который по-прежнему не сводил глаз с Елены и словно не замечал ничего, кроме нее.

— Ты… — низким, утробным, неузнаваемым голосом проскрежетал лорд Годрик, с усилием поднимаясь на ноги. — Это сделал ты?

Реджис не ответил.

— Я спрашиваю ТЕБЯ, — Гриффиндор схватил его за плечо. — Это сделал ты?

Реджис погладил лицо Елены, и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. У Хельги похолодела кровь от этого зрелища.

Лицо лорда Годрика было страшным.

— Ты, змеиный подранок, — рычал он, безумно сверкая глазами. — Ты убил ее?

Сзади кто-то закричал, потом еще раз, и еще. Хельга слепо мотнула головой и поняла, что вокруг них собралась уже целая толпа. Ученики, преподаватели — Хельга видела лица, но не узнавала их. Она не узнала бы сейчас никого, даже собственную внучку. Лицо Елены притягивало к себе глаза, как магнит. Она, должно быть, умерла совсем недавно; черты еще не успели окаменеть, и, если бы не меловая бледность и кровь, можно было бы подумать, что она просто спит и видит очень страшный сон. Хельга смотрела на нее, и перед ней одна за другой проносились картинки: вот Елена — совсем еще ребенок, светловолосая и хорошенькая, бегает по замковым коридорам и шалит на пару с Саласией Слизерин. Вот она — уже юная девушка, высокая и изящная, смеется и разбивает сердца. Смущенно улыбается и удивленно округляет глаза, когда Хельга по-доброму журит ее за легкомысленность. Смешливо щурит один глаз и с радостью отвечает на объятие. Делится секретом, который никогда не открыла бы матери. Шутит. Крутится у зеркала. Улыбается…

Хельга машинально протянула к ней руку и коснулась волос — чтобы убедиться, что видит это наяву. Умершая казалась еще более юной, чем была на самом деле.

— Как это случилось, Реджис? — тихо спросила Хельга, не глядя на него. Ужас уже утих и отодвинулся назад, уступив месту безутешному горю.

Реджис не отреагировал. Он лишь наклонился и обнял Елену за плечи, прижал ее голову к груди.

— Что здесь происходит?

К ним протиснулся высокий, одетый во все черное человек. Хельга узнала его, но сейчас ее не интересовал никто, кроме Реджиса. А он, похоже, отгородился от всего мира вместе с девушкой, которая уже никогда не сможет это понять.

— Реджис, ты? — изумленно спросил Джильбертус Гонт. — Что ты…

Взгляд его остановился на Елене.

— Что ты сделал?! — закричал он, рванувшись к брату. — Что ты сделал?!

Он протянул руку к Елене, и Реджис, моментально очнувшись, ударил его по ней что есть силы. Лицо его исказила гневная гримаса.

— Будь проклята вся ваша чертова семейка, — прорычал лорд Годрик, с ненавистью глядя на обоих Гонтов. — Даже ты, мерзавец, ни секунды не сомневаешься, что ее убил твой братец. Будьте прокляты вы и тот день, когда дурак Слизерин привел вас в Хогвартс.

Джильбертус слепо оглянулся на него. Затем глаза его расширились.

— Леди Рейвенкло. — прошептал он.

Хельга обернулась. К ним действительно спешила Ровена, а вместе с ней — Девона Риверстрим и еще несколько представителей Дома. Очевидно, кто-то из учеников помчался к башне и оповестил их о прибытии Реджиса. Хельга окостенела при виде Ровены.

«О небо, — еще никогда в жизни она не молилась так истово, как в этот момент. — Не допусти того, чтобы Ровена умерла на моих глазах. Прошу тебя, смягчи ей этот удар, прошу тебя, прошу тебя, прошу тебя!».

Собравшиеся расступились, давая дорогу главе Дома Рейвенкло. Она выглядела почти как обычно — собранной и непоколебимой, но щеки ее покрывала мертвенная бледность.

«Прошу тебя, прошу тебя, прошу тебя…».

Ровена остановилась, увидев Реджиса, вцепившегося в Елену, как утопающий в свою последнюю возможность спастись. Ее рука судорожно стиснула трость. Поняла она все или нет, сказать было невозможно. Хельга видела только ее влажно заблестевшие и ставшие огромными голубые глаза. Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле.

Девона Риверстрим потрясенно взирала на эту сцену. На ее шее проступили вены, Она быстро перевела взгляд с Реджиса на Елену в его объятиях, потом на его ножны. Лицо ее потемнело. Она обернулась к леди Рейвенкло и положила ладонь на ее руку.

— Что случилось, Реджис? — нарушил молчание Джильбертус. Он старался говорить спокойно и невозмутимо, но дрожащие руки выдавали его с головой. — Что произошло?

Ровена подошла ближе. Неловко опустившись рядом с Еленой, она отложила трость и всмотрелась в лицо дочери со странным, своего рода академическим выражением. Хельгу сотрясала дрожь.

— Реджис, прошу тебя, расскажи нам, что произошло, — сказала она тихо.

Юноша дернул головой и вдруг увидел перед собой Ровену. Веки его дрогнули. Темные глаза спрятались в пещерах глазниц, как два дракона, и выглядывали оттуда загнанно и безумно. Он не стал оказывать сопротивления, когда Ровена коснулась щеки Елены.

— Я. Убил. Ее.

Он произнес эти слова так тихо, что разобрать их могли только Ровена и Хельга, которая встала позади баронессы, в любой момент готовая броситься ей на помощь.

Ровена ничего не ответила. Ее заплетенные в косы черные волосы оттеняли белое как молоко лицо. Она смотрела на Елену без ужаса или отчаяния.

Девона присела на корточки рядом с леди Рейвенкло.

— Рана на груди в точности соответствует размерам вашего меча, сударь, — осторожно сказала она. — Если судить по ножнам. Рана смертельная, я видела много таких на войне.

Джильбертус окаменел, услышав это. Зато лорд Годрик словно вернулся к жизни: в два больших шага покрыв разделявшее его и Реджиса расстояние, он схватил его за плечо и, развернув к себе, что было силы ударил кулаком в лицо.

— Я убью тебя, — сказал он на удивление ровным тоном. — Если та, которая имеет полное право просить об этом, скажет хоть слово.

Реджис, казалось, и не заметил удара. Из носа у него текла кровь, но он не делал никаких попыток ни вытереть, ни остановить ее.

Ровена перевела на него глаза.

— Ей холодно, — сказала она среди гробовой тишины, которую не нарушали уже даже всхлипы. — Ей очень холодно. Почему ты не позаботился о том, чтобы укрыть ее потеплее?

У Хельги заледенела кровь. Она ожидала услышать что угодно — но не это.

— Почему ты не укрыл ее? — с укоризной продолжила Ровена. — Она совсем замерзла. Нужно укрыть ее. Сейчас же.

Она оглядела собравшихся.

— Помогите мне кто-нибудь.

Девона сдернула с себя свой клетчатый шерстяной плащ и протянула его Ровене. Она молча взяла его, по всей видимости, не заметив ту, которая дала его.

— Вот так, — леди Рейвенкло бережно завернула погибшую дочь в плащ Девоны. — Теперь ты мигом согреешься, моя девочка. Твоя мать здесь. Твоя мать с тобой.

Хельга с ужасом поняла, что ее молитва была услышана кем-то наверху.

«Она лишилась рассудка. Небо отняло разум, чтобы горе не убило ее. Наверное, это единственный выход».

— Ровена… — она положила ладонь на плечо баронессе, из глаз хлынули слезы.

— Сейчас я помогу тебе, — не замечая ничего, Ровена разговаривала с Еленой, как будто та сидела перед ней. — Нужно убрать эти жуткие пятна, чтобы твое лицо снова стало красивым. Одну минуту. Вот так, — она принялась оттирать с подбородка и щек дочери пятна крови. — Теперь все в порядке.

Реджис наблюдал за этой беседой с выражением одобрения. Словно и он видел Елену как живую.

— Ровена, — Хельга опустилась на колени рядом с ней, обняла. — Моя милая, ей уже ничем не поможешь.

Баронесса провела рукой по спутанным светлым волосам девушки.

— Ты доволен, Жером? — сказала она, обращаясь к кому-то, кого не было среди присутствующих. — Ты доволен? Все вышло, как ты и хотел. Я проклята, и проклято мое дитя. Хоть ты и магл, но проклятие, очевидно, не делает между нами никаких различий. Твое пожелание сбылось. Твоя дочь сполна отведала твоего проклятия. Ты доволен? Доволен?

Не спуская глаз с леди Рейвенкло, Девона подошла к Реджису.

— Сударь, проследуйте за мной, — сказала она, слегка встряхнув его.

Реджис медленно покачал головой.

— Сударь, вам необходимо пройти со мной. С ней побудет мать. Мать позаботится о ней, — тихо добавила Девона.

На удивление, это заверение возымело свое действие: Реджис коротко кивнул и, нехотя выпустив Елену из объятий, с трудом поднялся на ноги. Девона взяла его под локоть.

— Попрошу вас пройти с нами, — обратилась она к Джильбертусу. — Если вы побудете с ним, пока мы не решим, каковы наши дальнейшие действия, я буду вам весьма благодарна.

Она говорила с нескрываемым презрением, но Джильбертус, тем не менее, беспрекословно последовал ее указанию. Встав с другой стороны, он взял брата за свободный локоть. Все трое скрылись в замке.

Хельга взглянула на Годрика. Оба понимали, что необходимо что-то сделать с Ровеной. Она по-прежнему сидела на земле и вполголоса говорила то с Еленой, то с Жеромом.

— Дорогая, — сквозь слезы проговорила Хельга, стараясь вернуть баронессу к действительности. — Пойдем со мной.

Ровена, совсем как Реджис, не обращала ни на что внимания.

— Пойдем со мной, пожалуйста, — ласково продолжила Хельга. — Пойдем домой.

Неожиданно леди Рейвенкло кивнула.

— Да, — сказала она, не поворачивая головы к Хельге. — Домой. Нам пора домой. Пойдем, девочка. Я отведу тебя домой.

Хельгу мороз продрал по коже.

— Мы проводим вас с Еленой, — пришел ей на помощь Годрик. Его глаза блестели от слез. — Проводим к вам в башню. Пойдем, милая Ровена, пойдем.

Они помогли ей встать, подали трость. Баронесса, казалось, совсем забыла про нее. Она говорила с Еленой, будто та шла рядом с ней. Будто она видела ее. Хельга подумала, что ей в жизни не было так страшно.

— Хельга и Годрик тоже рады видеть тебя, — Ровена улыбнулась. Ее лицо было безмятежно. — Мои верные, лучшие друзья. Даже у твоей матери есть друзья, — она издала тихий смешок, от которого Хельгу пробрала дрожь. — Но все пустое. Ты — дома. Главное — ты дома, девочка.

Хельга заливалась слезами.

Они медленно преодолевали пролет за пролетом. Ровена не сопротивлялась.

— Жаль, что Саласия не знает о твоем возвращении. Но я обязательно ей скажу. Она тоже будет очень рада. И… я разрешаю тебе заниматься любой магией. Любой, какой захочешь. Ты справишься. Я не сомневаюсь в этом.

У самой двери она вдруг остановилась.

— Я так благодарна вам, друзья, — Ровена улыбнулась им. — Вы всегда были рядом со мной, всегда поддерживали меня. Но сейчас я хочу побыть вдвоем с дочерью. Нам так много нужно рассказать друг другу.

Хельга с Годриком беспомощно переглянулись.

— Дорогая, позволь нам войти и…

— Хельга, я очень тебя люблю, — баронесса положила руки ей на плечи, обняла. — Ты — мой самый лучший друг, но я почти год не видела Елену. Я так соскучилась по ней. Нам нужно немного времени.

С этими словами она вошла внутрь и закрыла за собой дверь.

— Я боюсь оставлять ее, — прошептал Годрик. — Несчастная Ровена решилась ума. Небо, как же это ужасно, дико, невероятно!

Его исполинское тело сотряслось от рыданий.

— Он убил ее, Хельга, проткнул мечом и принес сюда, как кот — задушенную мышь. Бедная Елена! Несчастная, сумасшедшая моя Ровена!

Он зарыдал так отчаянно, будто сердце его лопнуло и вылилось наружу вместе со слезами. Хельга, не видевшая раньше слез Годрика, обняла его, как некогда обнимала сыновей. И этот огромный, немолодой мужчина, которого не смогла сломить ни одна война из всех, что он перевидал, уткнулся ей в плечо. Так они и стояли, пока снизу до них не донесся потрясенный вопль.

— Годрик, я не переживу этот день, — тихо сказала Хельга, вздрогнув всем телом. — Я умру, если случилось что-то еще.

Он поднял залитое слезами лицо, выпрямился. Обменявшись взглядами, они взялись за руки и начали спускаться вниз по лестнице, страшась гадать, что еще ужасного произошло в Хогвартсе.

Крик повторился. Он исходил из дальнего конца коридора на первом этаже, рядом с подземельями. С замирающим сердцем Хельга приближалась к аудитории, моля небо, чтобы оно пощадило ее и не посылало нового ужаса. За дверью происходило какое-то движение. Собравшись с духом, они с Годриком вошли внутрь.

Первое, что увидела Хельга — белый как мертвец Джильбертус Гонт, ломая руки, что-то кричал Девоне Риверстрим. Глаза его лезли из орбит, он напоминал сумасшедшего. Девона, тоже без единой кровинки, яростно сверкала глазами.

— Я же просила вас быть с ним! Просила не спускать с него глаз!

— Он закрылся! Закрылся и не пускал меня! Я не мог даже представить, что он…

Голос его сорвался и стих.

— Что произошло? — внутренне сотрясаясь, спросила у Девоны Хельга.

Та повернулась к ней.

— Он покончил с собой, — бросила она невыразительным голосом. Видимо, шок все-таки сказался и на ней.

— Реджис?

Годрик застыл.

— Хочешь сказать, эта гадина…

— Бросился на свой меч. Потому что его брат не соизволил следить за ним.

Хельга увидела на полу Реджиса. Глаза его были закрыты, рядом лежал окровавленный меч. Как и Елена, он казался совсем юным, только, в отличие от нее, лицо его было поразительно умиротворенным.

— Несчастные… — выдохнула Хельга и поняла, что больше не может произнести ни слова.

Джильбертус не сводил с Реджиса расширившихся от ужаса глаз.

— Очень жаль, что у змееныша хватило духу сделать это самому, — произнес Годрик. — Я с удовольствием покончил бы с ним собственноручно.

— Не говорите так… — проскрипел Джильбертус.

— Что ты сказал? — Гриффиндор развернулся к нему всем телом. — Чтобы я не говорил так? По какой же причине я должен проявлять уважение к тебе и твоему братцу? По той, что он наложил на себя руки? Так по мне это единственный достойный поступок за всю его жизнь. Он убил Елену, молодую, полную сил девушку. Она должна была повзрослеть. Должна была выйти замуж, стать матерью. Принять из наших рук Хогвартс. Должна была ЖИТЬ. Теперь этого не будет, благодаря твоему брату-мерзавцу. Елена мертва, ее мать сошла с ума от горя, и ты хочешь, чтобы я не говорил плохого о вас обоих? Да я убил бы вас на месте! Один уже сделал свое дело, теперь очередь второго…

— Лорд Годрик! — остановила его Девона.

— Не вмешивайся! — он дико сверкнул на нее глазами. — Сколько можно притворяться, что они нам не враги? Сколько зла из-за них повидал Хогвартс — и полюбуйтесь, чем все закончилось. Вам с вашим хозяином самое место в аду. И я могу устроить его вам хоть сегодня.

— Я покину замок этим вечером, — сказал Джильбертус.

— Надеюсь, не забудешь прихватить с собой братца.

Тяжело дыша, Гриффиндор направился к двери.

— Я должен проведать Ровену. Ты со мной, Хельга?

Не говоря ни слова, она последовала за ним. Она ни минуты больше не могла вынести в присутствии Джильбертуса и мертвого Реджиса.

До самой башни они шли молча. Годрик кипел от безудержной ярости. Хельга невольно отгородилась от всего, что ее окружало, чтобы сохранить рассудок и не погрузиться в сумасшествие, которое, как ей казалось, поджидало ее за ближайшим поворотом. Она не была уверена, что в ее силах простить Реджиса Гонта. То, что он совершил, вычеркивало его из рода человеческого. Однако она не могла подавить в себе жалость, не могла заставить испытывать торжество от того, что на самом деле лишь усиливало ее горе. Они не должны были умереть, ни он, ни она — юные, расцветающие, стоявшие лишь в самом начале жизни. Но, тем не менее, они погибли. И это уже ничем не исправить, тем более не исправить смертью. Чья бы она ни была.

— Не нужно говорить ей о Реджисе, — прошептала Хельга. — Во всяком случае, не сейчас.

Годрик кивнул, и, поколебавшись, они вошли в Дом Рейвенкло.

Башня встретила их полнейшей тишиной и заброшенностью. Ученики, должно быть, разбежались кто куда или до сих пор находятся на улице, в парке. Там же, где и преподаватели. Но куда делась Ровена?

— Должно быть, она у себя, — неуверенно проговорила Хельга, и они направились к покоям баронессы.

Двери оказались не заперты. В апартаментах царила та же пугающая тишина, что и в гостиной. Хельга невольно прижалась к Годрику. Сегодня могла случиться что угодно.

— Ровена, дорогая, мы пришли навестить тебя, — позвала Хельга, поражаясь, как высоко и тонко прозвучал ее голос.

Но Ровены нигде е было. Где же она? Разум покинул ее, и она могла сотворить с собой самое невероятное. Годрик встревоженно озирался. Ему тоже было очень страшно.

— Ровена! Где ты? Ты слышишь меня?

Наконец Хельга увидела ее. Она лежала посреди своей широкой кровати, и сперва им показалось, что она спит; но что-то неестественное было в раскинутых руках и всем ее теле, застывшем, как изваяние. С сердцем, которое было готово остановиться, Хельга рванулась к ней.

— Ровена… — она схватила ее за руку, проверяя пульс. Никакого пульса не было и в помине.

— Годрик, — одними губами проговорила Хельга. И вдруг закричала что было сил: — Годрик, она умерла!

Гриффиндор в мгновение ока оказался рядом с ними. Губы его дрожали, по лицу снова текли слезы, теряясь в полуседой бороде. Сейчас он казался глубоким стариком.

— Быть того не может, — прохрипел он, припадая ухом к груди баронессы. Глаза расширились до предела, в них светился неизбывный ужас. — Нет, нет, нет…

Хельга отступила от Ровены, закрыла руками лицо. Она не хотела это видеть, не хотела видеть ни минуты, ни секунды этого страшного дня.

«Она не выдержала. Смягчая удар, небо лишило ее рассудка. Спасая от безумия, отняло жизнь. Несчастная Ровена! Какой жуткий, непрекращающийся кошмар!».

Слезы заструились у нее из глаз неиссякаемым потоком скорби. Она только что потеряла одного из самых дорогих людей в ее жизни.

— Ровена! Ровена! Ровена! — без конца восклицал Годрик, колотя руками по кровати. Он сам словно утратил разум. Хельга уже не удивилась бы такому исходу. Слишком много горя обрушилось на нее за этот день.

«Ровены нет. Елены нет. Мои чудеснейшие годы позади».

— Ровена! Ровена! Ровена!

Хельга Хаффлпафф поняла, что эти вопли будут преследовать ее до конца жизни.