Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Перед самым рассветом Хельга задремала. Это было мимолетное, неосвежающее, тревожное забытье, не дающее ни отдыха, ни облегчения. Маленькая Хельга лежала рядом с ней, безмолвная и тихая, как только что выпавший снег. Грудь ее слабо и едва заметно приподнималась, по худому личику пробегала время от времени тень. Хельга видела ее даже в забытьи, и мысли ее были лишь об одном: только бы девочка осталась жива, только бы болезнь не взяла над ней верх и не увлекла в могилу. Вероятность такого исхода была столь велика, что от отчаяния Хельге казалось, будто она задыхается.

Когда она открыла глаза, уже рассвело. В комнату лился тусклый свет серого зимнего утра. Хельга пришла в ужас, осознав, что из-за глупой слабости оставила маленькую Хельгу без присмотра и опеки, и неизвестно, чем это обернется. С замирающим сердцем, не в силах сдержать дрожь, Хельга склонилась над внучкой.

Она спала глубоким, спокойным сном, какой приходит только после недавних страданий. Румянец с ее щек сошел, дыхание выровнялось. Хельга осторожно положила ладонь на ее лоб. Жар спал, не полностью, но уже настолько, чтобы не угрожать жизни. Хельга прикрыла глаза, на которых выступили слезы облегчения и счастья. Ее внучка возвратилась в этот мир.

Спустя несколько часов Хельга-младшая проснулась. Она смотрела измученно и грустно, но зато осмысленно. Хельга дала ей еще одну порцию зелья и обнаружила, что его запас почти подошел к концу.

«Оно спасло ей жизнь» — подумала она, глядя на опустевший пузырек почти благоговейно. Теперь она в долгу перед Салазаром до конца жизни.

— Ты просто молодец, моя милая, — прошептала Хельга, ласково гладя кудрявую шевелюру девочки. — Мы справились. Теперь все будет хорошо.

Хельга-младшая ответила ей бесконечно усталым взглядом.

Прошло три дня — и она уже могла сидеть в кресле, со всех сторон обложенная подушками. Болезнь не прошла бесследно: девочка похудела и потеряла все краски лица, у нее обрисовались все кости. Она была так слаба, что не могла даже ходить. Хельга на руках переносила ее из кровати в кресло и обратно и старалась ни на минуту не оставлять одну. Занятия пришлось временно отменить, заботу об учебных часах «барсучков» взяла на себя Ровена. Кое-кто из учеников предлагал Хельге помощь в выхаживании маленькой Хельги, но та, хотя и была тронута, твердо отказалась: слишком боялась распространения лихорадки. Понемногу девочка начала есть. Она по-прежнему не произносила ни слова, но Хельга была безмерно рада уже тому, что она просто осталась жива.

Лишь однажды она оставила Хельгу-младшую ненадолго одну. Наверное, в этом не было острой необходимости, но, спускаясь все ниже и ниже по крутым лестницам, Хельга думала о том, не может этого не сделать.

В подземелье, как всегда, было сыро и мрачно. Но сейчас Хельга не замечала этого. Ее не волновало ничего, кроме невысокого, сухопарого, бледного человека, проводившего здесь почти всю свою жизнь.

— Салазар, я в долгу перед тобой, — Хельга поклонилась ему. — Если бы не ты, моя внучка бы умерла.

Он положил руку ей на плечо.

— Не стоит. Главное, девочке теперь лучше. Я очень рад этому, Хельга.

Этой зимой Слизерин еще больше высох и сгорбился, и вообще у него был вид очень больного человека. Что послужило причиной, оставалось только гадать. Но сейчас в его словах и взгляде было что-то настолько теплое и живое, что он выглядел мягким и даже помолодевшим. И Хельга сделала то, чего не делала никогда: крепко обняла его.

Лорд Салазар изумленно застыл.

— Спасибо тебе, — Хельга постаралась вложить в объятие всю свою благодарность, и, похоже, он это почувствовал, потому что его впалые щеки залила краска.

— Не… не стоит, я же сказал, — неуклюже пробормотал лорд Салазар. — Я не сделал ничего выдающегося. Всего лишь помог моему… другу, который неоднократно перед этим помогал мне. И Хельга… — тут на его губах заиграла улыбка. — Отпусти меня, это чересчур для моих старых костей.

Хельга разжала руки, одарила его сияющей улыбкой и помчалась наверх, к внучке, которая обманула собственную смерть.

Это были очень счастливые дни — дни выздоровления Хельги-младшей. Хельга, окрыленная, носилась без устали и стала наконец принимать посетителей. Заглянул Годрик, поздравил с благополучным исходом и вручил несколько деревянных игрушек, как догадалась Хельга, сделанных собственноручно. От его широкого открытого лица, почти скрытого бородой, веяло таким добродушием, что она не хотела отпускать его целый вечер. Следующей спустилась со своей башни Ровена. Она принесла одну из своих чудесных живых дощечек, на этот раз — с очень красивой юной принцессой, которая улыбалась, поднимала брови и в целом была очаровательна. Желали повидаться и старшие ученики, успевшие соскучиться по Мастеру за время ее отсутствия. Все было так мирно, чисто и аккуратно, все были так добры и ласковы с Хельгой-младшей, что она непременно, как считала Хельга, должна была оттаять и заговорить. Но девочка продолжала упорно молчать, будто дала себе зарок не произносить ни слова. Хельга пыталась расслабить, расположить, развеселить ее, но все попытки остались безуспешными. Оставалось только смириться с этим и принять все как должное.

Белус согласился с ней.

— Кто знает, почему она молчит, — сказал он, когда Хельга поделилась с ним своим решением ничего больше не предпринимать. — Я думаю, что все дело в переменах в ее жизни. Возможно, что она потрясена. Мне кажется, лучше не донимать ее.

— Должно быть, ты прав, любовь моя, — вздохнула она, качая головой. Бездействие она не любила ни в каком виде.

Однажды ночью, примерно через неделю после решающего боя с лихорадкой, Хельга проснулась от крика. Она рывком села на кровати, не вполне уверенная, что слышала его наяву, но, узнав сквозь сон голос Хельги-младшей, в одно мгновение пришла в себя и, схватив со столика волшебную палочку, поспешила зажечь ее заклинанием.

— Хельга! — звала ее внучка. В голосе слышался страх и слезы. — Бабушка!

Это слово заставило сердце Хельги зайтись.

— Я здесь, милая, — она приподняла волшебную палочку над головой, чтобы лучше видеть. — Ничего не бойся, я здесь.

Хельга-младшая сидела на кровати, встрепанная, испуганная и дрожащая. По ее лицу катились слезы.

— Что случилось? — Хельга в тревоге привлекла ее к себе. И, на удивление, она не стала сопротивляться. — Что случилось, дитя мое? Почему ты плачешь?

Девочка громко всхлипнула.

— Мне… мне опять приснился этот сон, — с трудом, сквозь слезы и судорожные всхлипы, выговорила она. — Про то, как мама… ум… умерла.

Слезы покатились уже градом. Она терла глаза кулаками, словно пытаясь их остановить, но они текли и текли, безостановочно.

— Тише, Хельга, — Хельга ласково обняла ее. — Тише, моя хорошая, моя дорогая, моя самая храбрая девочка. Я здесь. Я с тобой.

Неожиданно Хельга-младшая прижалась к ней. Ее горькие, безотрадные слезы — слезы утраты — жгли сердце как кипящее масло. Хельга завернула ее в одеяло и принялась укачивать. Она знала, что никакие слова здесь не помогут, и ни одна магическая формула не окажет своего волшебного воздействия. С этим можно лишь справиться, пережить, принять. Неважно при этом, шесть тебе лет или сто шесть, несправедливо только то, что некоторые получают такие удары в столь юном возрасте.

Хельга стала напевать — что-то очень древнее, завораживающее и родное. Это пела ей мать в те времена, когда она сама только училась ходить. Стерлись из памяти многие слова, ушли туда, где неуклюже бродила, спотыкаясь, крошечная Хельга Хаффлпафф, а полдюжины мальчишек и девчонок, похожих и одновременно непохожих на нее, как это может быть только с родными братьями и сестрами, зорко следили, чтобы она не упала. Слова ушли, но остался мотив. Хельга пронесла его с собой через все, что приготовила ей жизнь, и теперь отчетливо видела себя, делающую первые шаги, падающую, плачущую, но неизменно встающую и продолжающую это нелегкое дело. Падать и вставать, что бы ни случилось — этот мотив был с Хельгой всегда.

Мало-помалу всхлипы стихли. Хельга-младшая, по-прежнему прижимаясь лицом к груди Хельги, заснула в изнеможении. На ее щеках блестели еще не высохшие дорожки слез. Хельга знала, что вскоре она проснется и заплачет опять. И снова заснет. И снова заплачет. Это нормально. Таким и должно быть горе. Она обнимала девочку, качала и напевала. Она чувствовала себя просветленной. Теперь Хельга Хаффлпафф знала, что вдвоем они справятся.