Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Леди Хельга понимала, что последнюю точку придется ставить ей. От этой мысли в груди у нее словно сгустился ледяной клубок, который становился все больше с каждой минутой откладывания решающего разговора с Белусом.

Вывод был прост: ей оставалось одно, и это одно нужно сделать, пока остаются силы и голос разума превыше тех неудобных чувств, которые она испытывала к нему. Леди Хельга вызвала его к себе, пытаясь заглушить внутреннюю боль мыслями о благе Хогвартса. Так будет лучше для школы. Значит, так тому и быть.

Он поднялся к ней после ужина, когда все занятия закончились, и замок заметно опустел. Хельга хотела поговорить с ним с глазу на глаз, чтобы никто не мог вмешаться или отвлечь. Ей и так потребовалось напрячь все душевные силы, чтобы заставить себя сделать это, ни к чему еще внешнее раздражение. Она поприветствовала его кивком, он, словно обескураженный таким холодным приемом, безнадежно опустил плечи и сел в предложенное кресло, напряженно упершись подбородком на большие пальцы сцепленных в замок рук.

— Белус, — Хельга вдруг поняла, что дороже этого имени для нее слова нет. Только, может, Хогвартс, но даже он сейчас отодвинулся на задний план. Пораженная таким открытием, она запнулась и растерянно уставилась на ковер. От разгоревшейся внутри битвы закружилась голова: одна ее часть готова была запеть, другая в ужасе отгораживалась от всего. Колоссальным усилием воли она взяла себя в руки и продолжила: — Ты ведь понимаешь, почему я вызвала тебя сюда?

Он кивнул, не меняя позы. Лицо у него было бледным и измученным, под глазами темнели круги, светлые волосы в беспорядке падали на лицо. Леди Хельга подумала, что даже в таком виде он необычайно красив. И тут же себя отругала.

— Мне тяжело говорить тебе это, — она с трудом сдержалась, чтобы не назвать его «мой милый». — Но тобой очень недовольны. Лорды и баронесса Рейвенкло считают, что твоя работа оставляет желать лучшего. К моему сожалению, ты не оправдал наших надежд. Ты и сам это знаешь, правда?

Белус опустил глаза.

— Ты прекрасный мальчик, — Хельга порадовалась, что он не может видеть прилившей к ее щекам краски. — Но преподавать… Белус, тебе это не подходит. А после этого ужасного случая с бароном Гонтом…

Белус сжал зубы. Об этом говорила уже вся школа, и он был главным отрицательным героем. Хельга мимолетно рассердилась на себя за то, что вновь заставляет его пережить неприятные минуты, которых он и без того натерпелся в Хогвартсе немало — насмешки, колкости, косые взгляды других преподавателей и учеников... Но это было еще ничего в сравнении с тем, что произошло прошлой ночью.

Скандал с Грегори Гонтом — одним из любимых учеников лорда Салазара — стал последней каплей. Симпатия лорда к этому четырнадцатилетнему нахалу объяснялась просто: старшие братья Грегори, очень зажиточные и влиятельные аристократы, тоже когда-то учились у Слизерина, один из них, самый старший, даже женился на единственной дочери Мастера Саласии. Средний, к слову, безуспешно обхаживал Елену Рейвенкло. В отличии от лорда Салазара, который видел в семействе Гонт единственную достойную партию для горячо любимой им дочери, Ровена была настроена скептически. В свое время хлебнувшая с лихвой неудачного брака, она знала, что ни родовитость, ни пылкость жениха вовсе не обещают счастливой семейной жизни. К тому же второй Гонт вызывал у нее какое-то глубинное недоверие, которое не могли усыпить ни его безупречные манеры, ни богатство, ни откровенно влюбленные глаза, устремленные на ее дочь. Что касается самой Елены, то она, казалось, даже не рассматривала этого своего поклонника серьезно, предпочитая переключаться с одного кавалера на другого, а потом и вовсе уехала учиться во Францию. Порой леди Ровена строго отчитывала ее за непостоянство, на что Елена отвечала беззаботной улыбкой: «Разве это моя вина, матушка, что все они настолько глупы и постоянно ищут моего общества?». Возразить на это было нечего: возле высокой, утонченной белокурой девушки с задумчивыми голубыми глазами и аристократическим — в мать — лицом постоянно крутились обожатели, всячески стремившиеся добиться ее расположения. Елена обходилась с ними любезно и учтиво, но — это было видно всем — пока не находила среди них никого себе по сердцу. Хельга не раз успокаивала рафинированную Ровену, объясняя, что девочка всего лишь наслаждается молодостью и красотой, и добродушно посмеивалась, когда Елена рассказывала об очередном незадачливом воздыхателе. Возможно, судьба ждала ее во Франции, и, как знать, может быть, именно поэтому баронесса Рейвенкло так переживает за свою ветром подбитую дочь?

Самый юный барон Гонт учился, разумеется, у лорда Салазара и никогда не упускал случая оказаться в центре внимания. Добивался он его выходками разной степени развязности, а по замку разгуливал так важно, будто это была его вотчина. Собственно говоря, именно за вниманием и поклонением, а вовсе не за знаниями, он и прибыл в Хогвартс по настоянию старших братьев. Младшего Гонта терпели с трудом: даже хладнокровная Ровена порой выставляла его за двери аудитории, мечтая, чтобы он никогда их больше не переступил. Мальчишка, тем не менее, не желал вести себя, как подобает, уверенный в своей неприкосновенности, которую ему дарили знатность происхождения и заступничество наставника. Леди Хельга и та едва не скрипела зубами, когда этот юнец удостаивал ее уроки своим появлением. Новый преподаватель астрономии стал для него наилучшей мишенью — он мог изводить его безнаказанно, чем занимался постоянно. За Гонтом тянулись и его товарищи. На последнем занятии — совместном с рейвенкловцами — все и случилось.

Белус Барден ясной звездной ночью привел учеников на самую высокую башню Хогвартса и велел составить астрономические карты. Южная часть небосвода сияла во всем великолепии, несмотря на глубокую осень: туман наконец разошелся, чтобы вернуться обратно через два-три дня. Ученики принялись настраивать астролябии, некоторое время все были поглощены наблюдением и занесением звезд и планет на карту. Белус смотрел поверх склоненных голов, явно думая о чем-то своем. Тут подала голос худенькая светловолосая девушка с вплетенной в косу алой лентой — подопечная леди Ровены:

— Простите, господин учитель, но я совсем забыла, что это за созвездие вон там, над Марсом?

Белус не сразу перевел на нее глаза — казалось, он даже не слышал вопроса.

— Повторите, будьте добры.

— Я спросила, — терпеливо, подражая баронессе, повторила светловолосая девушка. — Что это за созвездие над Марсом?

Она указала волшебной палочкой в ту часть неба, где сверкала россыпь звезд в форме литеры «М».

— Кто-нибудь может ответить на этот вопрос? — поинтересовался Белус у собравшихся.

Ни один не произнес ни слова.

— Никто не может?

— Если бы могли, уже ответили бы, — дерзко ответил Грегори Гонт, и слизеринцы ехидно прыснули.

— Я бы попросил вас вести себя сдержаннее, — сказал Белус, сердито глядя на него. — Если вам нечего сказать по существу, лучше предпочесть молчание.

— Я бы посоветовал вам то же самое, господин учитель, — заявил Гонт с нажимом на последнее слово.

По рядам учеников пронесся одобрительный шепоток. Потом все притихли.

— Вы забываетесь, молодой человек, — отчеканил Белус. — И уже не в первый раз. Я делаю вам последнее предупреждение. Если вы не вспомните, как надлежит вести себя ученику, я более не допущу вас до моих занятий.

Гонт как будто внял его словам и опустил голову — но только для того, чтобы скрыть торжествующую ухмылку.

— Продолжаем, — Белус взмахнул рукой, давая понять, что перепалка окончена.

— Но вы не сказали насчет созвездия, — сердито произнесла девушка с лентой в косе.

— Да, прошу прощения, меня отвлекли. Это… ммм… это созвездие Корабельный нос.

— Корабельный нос? — недоверчиво переспросила ученица Ровены.

— Да, это очевидно, — голос у Белуса был твердым, невзирая на два ярко-алых пятна, вспыхнувших у него на щеках. — Он появляется как раз в это время года и как раз над Марсом.

Два рейвенкловца переглянулись.

— Никогда не слышал о таком, — сказал один из них, пристально всматриваясь в небо. — Даже от вас.

— Я должен был о нем упоминать.

— Я такого не помню, — упрямо продолжил мальчишка.

— Корабельный нос появляется довольно редко, — Белус завел руки за спину. — Во второй половине осени его можно даже не ждать, но сегодня, по-видимому, нам улыбнулась удача. Это созвездие…

— Это созвездие называется Дуралей, — громко сказал Грегори Гонт. — Большой Дуралей.

На этот раз захихикали рейвенкловцы. Белус круто повернулся к ним — и почти все из них притихли. Одни чуть-чуть испугавшись, другие, может быть, смутившись. Грегори Гонт не повел и бровью. Он бестрепетно смотрел на Белуса, улыбаясь самым краешком губ.

— Извольте объясниться, — тихо и отчетливо произнес молодой человек.

— Объясниться? — Грегори сделал круглые глаза. Его приятели подавили смешки. — Я всего только назвал созвездие, господин учитель.

— Я порядком устал от ваших выходок, — голос Белуса слегка зазвенел от гнева. — Раз за разом я делал вам предупреждения, но вы не вняли ни одному. С этого вечера я освобождаю вас от моих занятий. Кроме того, о вашем поведении будет доложено главе вашего Дома.

— Вы бы сделали большое одолжение не только мне, но и остальным, если бы освободили ВСЕХ от ваших занятий, — ответил Гонт, скрещивая руки на груди. — Потому что только круглый дурак не знает, как выглядит созвездие Кассиопея, — он ткнул большим пальцем в злополучное созвездие над Марсом. — И этот самый дурак отчего-то возомнил себя учителем.

Тишина на башне воцарилась такая полная, что слабо доносившийся издалека надрывный собачий лай казался всем оглушительным. Рейвенкловцы, опустив глаза, неловко теребили незаконченные карты — словно им было одновременно и боязно, и любопытно, чем закончится эта сцена. Слизеринцы вели себя куда развязнее — половина вызывающе смотрела на преподавателя, остальные открыто ухмылялись. Белус Барден шагнул вперед. Он был очень бледен, розовые пятна на его щеках горели как от удара.

— Если вы думаете, что мне неизвестно о вашем влиянии на своих… товарищей, — так же тихо проговорил он, сделав некоторое ударение на последнем слове. — То вы глубоко ошибаетесь. Если вы думаете, что я не знаю, зачем вы срываете мои занятия, то вы ошибаетесь еще больше.

— Откуда вам знать, что я думаю? — ухмылка Гонта стала чуть шире.

— И если вы, пользуясь безнаказанностью, открыто оскорбляете своего преподавателя перед всеми…

— Слишком высокое звание для того, кто не знает простейших вещей в своем предмете.

Челюсть у Белуса дрогнула. Грегори Гонт смотрел на него насмешливо и презрительно.

— Покиньте башню, — процедил Белус, испепеляя его взглядом. — Немедленно покиньте.

— Вы для меня не преподаватель, а значит, я не обязан подчиняться вашим приказам, — ощерился Гонт. — Впрочем, я полагаю, что никто из присутствующих не удивлен. Чего еще ждать от выпускника Хаффлпафф, — он оглядел соучеников, по рядам которых снова пронеслось сдержанное хихиканье. — Они же не блещут умом. Никто, имея хоть немного мозгов, не может туда попасть. Кажется, будто к Хаффлпафф специально отбирают тех, чьи умственные способности не дотягивают до докси. Прямо под стать наставнице!

Слизеринцы грохнули хохотом. Гонт стоял среди них, под впечатлением от только что произнесенной им тирады, наслаждаясь этим признанием и собственной дерзостью. Поэтому он не сразу понял, что произошло, когда смех приятелей неожиданно и резко оборвался.

Белус Барден в три шага преодолел разделявшее его с Гонтом расстояние. Изменившись в лице, с яростно сверкающими глазами он схватил слизеринца за ворот мантии, дернул с такой силой, что послышался треск материи, и, размахнувшись, влепил ему звонкую пощечину. Потом еще раз дернул и снова ударил по щеке. Грегори изумленно вытаращил глаза. Теперь щеки у него горели почти так же, как у Белуса, который таскал его за мантию и что-то пыхтел. Другие ученики завороженно наблюдали за этой сценой. У них был такой вид, словно они лишились дара речи.

— Еще одно слово, — прорычал Белус в самое ухо Гонту. — Еще одно слово, дрянной мальчишка, и я сброшу тебя с башни. Ты понял?

Выражение лица у него было таким свирепым, что у любого сердце ушло бы в пятки. Грегори, сильно побледнев, казалось, был не в силах вымолвить ни слова. Все самодовольство слетело с него в мгновение ока.

— Щенок! — Белус подтащил его к самому краю площадки, будто и впрямь намеревался сбросить вниз, несколько девушек прижали ладони ко рту. Грегори отчаянно замычал и вцепился в воротник мантии, будто это могла удержать его на земле. — Ты долго испытывал мое терпение. Я сносил все… но… всему… есть свой… предел!

В промежутках между словами Белус встряхивал его с такой силой, что у Гонта клацали зубы. Никто из свиты, хохотавшей над проделками предводителя, даже не попытался прийти ему на помощь.

— Ты понял меня, я спрашиваю?!

Гонт поспешно закивал, глядя на учителя горящими от паники глазами.

Через несколько секунд Белус с видимым усилием разжал руки, и юноша упал на каменный пол башни. От потрясения он даже не пробовал подняться на ноги. Просто таращился на взбесившегося преподавателя, широко раскрыв рот. Остальные слизеринцы выглядели так, будто только что перед ним лег на спину дракон, требуя почесать ему животик.

Звенящая тишина висела полных пять минут.

— Все свободны, — с трудом проговорил Белус, ни на кого не глядя. — Прошу покинуть башню и вернуться в свои Дома.

Без единого слова ученики собрали вещи и, будто во сне, принялись спускаться вниз. Кое-кто шептался, но таких было мало — слишком сильным было впечатление от увиденного. Последним уходил Грегори Гонт. Вид у него был ошеломленный и разъяренный.

После этого происшествия выбора не оставалось: ему придется покинуть школу. Лорд Салазар высказался категорично; его питомец примчался к нему на следующее же утро и в красках живописал, как обошелся с ним невменяемый учитель астрономии. Лорд отреагировал немедленно, потребовав выгнать «неотесанного мужлана, распускающего руки». Ровена, поколебавшись — она сама еле сдерживалась, когда порог ее аудитории переступал Грегори Гонт — все же признала поведение Белуса Бардена недопустимым. Если бы это все проделал другой ученик — тогда еще можно было бы закрыть глаза (в ее голосе чувствовалась слабая надежда, что когда-нибудь кто-то из учеников все-таки выдаст Гонту все, что тот заслужил), но преподаватель… Лорд Годрик, напротив, заявил, что наконец-то видит поступок мужчины («Я сам бы, вот этими руками, задушил мелкого гаденыша! Вдоволь он над всеми поиздевался»). Хельга хотела присоединиться к нему, но с ее стороны это выглядело бы протекционизмом в чистом виде, чего она вынести не могла. Вот почему Хогвартс намеревался в ближайшее время распрощаться с Белусом Барденом.

— Это моя вина, — хрипло сказал Белус. — Я не сдержался. Хотя должен был. Должен был, несмотря на то, что он давно меня провоцировал. Но мальчишка оскорбил Дом Хаффлпафф, чего я не мог стерпеть. И еще он оскорбил… вас.

Леди Хельга широко распахнула глаза. Ледяной клубок внутри словно немного оттаял.

— Это… очень рыцарственно с твоей стороны, мой мальчик, — она изо всех сил старалась выдержать спокойный тон. — Но как бы там ни было, думаю, ты знаешь, какие отношения связывают лорда Салазара с бароном Гонтом. Скажу откровенно, многие втайне одобряют твой поступок, однако это мало что дает. Нам ничего не остается, кроме как попрощаться с тобой.

Эта фраза далась ей с таким трудом, что все внутри будто свело от напряжения. Сердце предательски пропустило один удар — а потом заныло так, что лицо леди Хельги слегка исказилось.

После нескольких минут полного молчания Белус поднял голову.

— Госпожа Хаффлпафф, — почти шепотом проговорил он. Его глаза казались еще синее на белом лице. — Я хочу попросить вас…

— Конечно, дорогой, — упавшим голосом отозвалась она.

Он порывисто встал на ноги.

— Пожалуйста, не прогоняйте меня, — мольба в его взгляде заставила Хельгу буквально онеметь. — Я готов понести любое наказание, но только позвольте мне остаться здесь. Оставьте меня в школе кем угодно, мне все равно. Я не гожусь в преподаватели, это правда, но я был готов на все, только чтобы попасть в Хогвартс и быть рядом с вами, — его лихорадочный шепот оборвался, и он неожиданно произнес в полный голос: — Я вас люблю.

Только один раз в жизни леди Хельга теряла сознание, но этого ей хватило: она помнила накатывающее предобморочное состояние в мельчайших деталях. Впервые за много лет это состояние подкралось к ней снова, и причиной послужили несколько последних слов, произнесенных Белусом Барденом, без пяти минут бывшим преподавателем Хогвартса, бывшим учеником Хельги Хаффлпафф и ее...

— Что ты сказал? — ошеломленно спросила она.

— Я люблю вас, — повторил Белус, причем глаза его засверкали диким, неистовым пламенем. — Люблю с того самого вечера, когда заснул от рыданий у вас на руках в день кончины моей матери, люблю все это время. Я думал, это пройдет с годами, но ошибся. Не помогли ни странствия, ни новые знакомства, ни… — он перевел дух и заглянул ей прямо в глаза. — Вы — самая добрая, самая храбрая и самая лучшая из всех женщин мира. Если вы прогоните меня, я просто сяду у ворот и никуда не уйду, утешая себя мыслью, что вы в замке, а значит, рядом со мной. Я буду смотреть на вас издали и чувствовать себя счастливейшим из смертных. Я хочу быть с вами.

Хельга слушала его, ощущая, как бешено колотится сердце. Одна ее часть, та, что хотела петь рядом с Белусом, медленно, но верно наполнялась радостью и предвкушением новых возможностей, другая застыла в потрясении. Об этом она запрещала себе думать, но часто видела в сумеречной зоне между пробуждением и сном. И теперь, когда все происходило наяву, она начала сомневаться, не лежит ли она сейчас в кровати, в объятиях сонных фантазий?

Белус умоляюще смотрел на нее исподлобья, и он, в своей потертой мантии, с небритым подбородком и запавшими глазами, был слишком реален для сна.

— Простите меня, — сказал молодой человек, откинув волосы со лба.

— За что?

— За то, что вывалил это на вас. Я понимаю, что такая, как вы, может счесть оскорблением подобного рода заявления от такого, как я, но я просто не могу и дальше держать это в себе. Я давно не ребенок, я мужчина, и не пускаю слов на ветер. Прошу вас лишь об одном: позвольте остаться в школе. Кем угодно.

Еще никогда в жизни леди Хельга не чувствовала себя такой растерянной… и воодушевленной.

— Белус, — тихо сказала она. — Ты так молод, а я…

— А вы слишком прекрасны для меня, — голос юноши слегка дрожал от переполнявших его чувств. — Я знаю, что вы не можете воспринимать меня всерьез, поэтому все, что мне нужно — просто видеть вас и хотя бы изредка говорить с вами. И все.

Леди Хельга почувствовала легкое головокружение. Она осторожно опустилась в кресло и вцепилась правой рукой в подлокотник. У нее даже дыхание перехватило. Во-первых, никто и никогда раньше не говорил ей таких слов — покойный муж, бывая дома, уделял ей мало внимания, и разговоры о чувствах точно не входили в программу его визитов к жене — а во-вторых… Это было слишком прекрасно для реальности. Она могла только мечтать об этом, а как часто мечты имеют обыкновение сбываться? Увы, слишком редко. Это скорее сон. Чудесный, но всего лишь сон. Разве реальность может быть такой? Она старше его на годы и годы, у нее седина и сорок с лишним зим за плечами, ее первый сын, должно быть, ровесник Белусу. Так как он может говорить такие слова ЕЙ? И смотреть на нее так, будто она — юная девушка в самом расцвете, та, которой она была когда-то… Или даже лучше. Неужели он и впрямь видит ее такой? А если нет, то как это объяснить? Не мог ведь он действительно влюбиться в… а кто, собственно, она такая — Хельга Хаффлпафф? Что имя это скрывает в себе? Чародейка, основавшая школу магии вместе со своими друзьями молодости, Мастер, наставник, для многих почти мать…

Наверное, во все это — нет, подсказал внутренний голос, голос молодой и звонкий, как у шестнадцатилетней девушки. Именно таким его всегда слышала Хельга.

Но он мог влюбиться в женщину.

Не в ту, которая годится ему в матери! — вклинился другой голос, злой и очень тонкий — Он так молод, а я…

А я — нет.

Хельга окостенела от этого простого вывода. У нее было такое чувство, будто она вдруг с головой ушла под воду. Белус поднял на нее глаза, и она, одновременно с ним, сделала то же самое. Его глаза смотрели тревожно, смущенно и страстно, ее — изумленно. Хельга чувствовала, что момент требует от нее действий. Справившись с собой, она заговорила почти обычным своим голосом:

— Белус, иди к себе. Ты… потряс меня. Такого я не ожидала и ожидать не могла. Иди. К разговору о твоей судьбе мы еще вернемся… Когда я все обдумаю.

Он сжал руки и опустил голову. Потом, помешкав, поклонился — поклон вышел на этот раз неуклюжим — и ушел, а Хельга еще долго смотрела ему вслед, пытаясь собраться с мыслями. Она чувствовала себя как человек, оставшийся целым и невредимым в эпицентре сильнейшего землетрясения и теперь в одиночестве сидящим среди руин.