Чернее ночи (гет)

Что может быть лучше Рождественской ярмарки? Вся Ирландия буквально за одну неделю превращается в место, где рождается настоящая сказка. Строится, украшается, обновляется — и все для того, чтобы любой мог почувствовать атмосферу самого главного праздника в году. И неважно, сколько тебе лет: будь ты маленьким, несмышленым пятилетним мальчишкой или девчонкой, или же взрослым, умудренным жизненным опытом. Покататься на каруселях, попробовать неимоверно вкусные яблоки в карамельной глазури или бельгийские вафли, купить игрушку ручной работы от искусных мастеров. Это настоящий дух настоящего Рождества.

В Ирландии проводится огромное количество Рождественских ярмарок. По-домашнему уютная ярмарка в Голуэйе. В Вотерфорде, настоящем городе викингов. Ярмарка сладостей в Белфасте. Настоящий Рождественский мир в парке Епископа Люси, в Корке. Здесь есть и эльфы, и олени, и даже домик Санты. Но милее всего сердцу Айрин была Рождественская ярмарка на центральном рынке в Уиклоу. Здесь музыканты играли на настоящих волынках, здесь ремесленники предлагали игрушки собственного производства, здесь даже были настоящие пушистые альпаки. Ну разве не здорово?

Айрин как раз стояла посреди рыночной площади в самый разгар праздника. Рядом с ней Сесили Уолш. Женщина улыбалась и громко хлопала в ладоши какому-то чудаку-ремесленнику, что решил устроить представление из своих деревянных кукол-марионеток. Вокруг его палатки собрались любопытные дети, с интересом наблюдая за сюжетом сказки. Он изображал одну из легенд о воине Кухулине и его подвиге. Айрин улыбалась, также тепло, как и ее мать. И внутри нее растекалось нечто теплое. Такое странное чувство. Айрин была дома. Уиклоу. Рождество. Мама. Она была рядом.

— Дорогая, тебе пора, — вдруг сказала Сесили, повернув голову к дочери.

— Пора? — немного удивилась Айрин. Улыбка тотчас сползла с ее лица. В глазах блеснула тень беспокойства.

— Тебя ждет сын, — улыбнулась Сесили. — Тебе пора.

— Сын, — задумчиво повторила Айрин, чуть нахмурившись.

Какой сын? О чем твердила Сесили?

Айрин резко распахнула глаза и тотчас зажмурилась. Нельзя было так резко открывать глаза. Прислонив правую руку к лицу, девушка повторила попытку сфокусировать зрение. В комнате никого не было. Судя по лучам света, что лились от окна, вечерело. Солнце клонилось к горизонту, озаряя комнату Айрин кроваво-оранжевым светом.

Она попыталась приподняться. Чувствовалась слабость. А еще не хватало огромного живота, который в последние недели ужасно стеснял любые движения. Сердцебиение ускорилось. Что произошло? Волна воспоминаний охватила разум Айрин. Сильные руки Теодора, который внес ее в спальню, шаркающий доктор Вильямс и вечно суетящиеся вокруг него его подчиненные, испуганное лицо Теодора и руки, что гладили ее по волосам.

А еще была боль. Никогда прежде Айрин не приходилось испытывать нечто подобное. Ее буквально засасывало в пучину ночных кошмаров. Она смутно помнила все происходящее, из памяти глухими обрывками доносились какие-то фразы доктора и акушерок. Была лишь боль. И страх. Страх, что ее ребенок погибнет, став жертвой глупости, совершенной Теодором. Но она была готова отдать свою жизнь. Айрин убедила себя, что так будет правильно. Конечно, ей не хотелось расставаться с этим миром, но ради малыша, что девять месяцев зрел под ее грудью, она была готова на многое.

Малыш... Сын... Наследник... Стойте-ка. А где он? Где ребенок? От ужаса Айрин еще больше распахнула глаза. Почему в комнате никого не было? Где Теодор? Где доктор? И где наконец ее ребенок? Она быстро выбралась из под одеяла и, сунув ноги в мягкие пушистые розовые тапочки, поспешила к двери.

Было трудно. Хотелось бежать, но ноги словно сопротивлялись, не позволяя полноценно двигаться. Быть может, так действовали чары зелья, которым поили ее акушерки все те часы, что она мучилась в предродовой агонии? Да, было трудно, но Айрин, превозмогая собственное бессилие выскочила в коридор на поиски своего сына. Первом делом она распахнула дверь, что вела в комнату Теодора. Никого. Кабинет Теодора. Там тоже пусто. Айрин отпирала все двери, что попадались на ее пути, и поджимала губы всякий раз, когда встречала пустоту. Ну где же он?

За очередной дверью глазам Айрин предстала совершенно странная картина. Теодор, держа в руках какой-то сверток, стоял у окна. С одной стороны стояли Драко и Блейз, о чем-то негромко переговариваясь. По другую же сторону Панси и Алан Савье. Панси все время тянула ладони к свертку в руках Теодора и чему-то улыбалась. Первым появление Айрин заметил Алан, он поднял взгляд и чуть нахмурился, как будто изучая. Следом были Блейз и Драко, но те, воспитанные своими правильными родителями-аристократами, тотчас опустили головы. Еще бы! Айрин вбежала сюда в растрепанными спутанными волосами в одной лишь ночной сорочке. Но разве было ей дело до того, как она сейчас выглядела? Все ее внимание было сосредоточено на свертке в руках Теодора.

— Пожалуй, мы слишком задержались, — произнесла Панси, улыбнувшись Теодору, а затем опустив глаза к малышу. — Нам пора, — добавила она, подходя к мужу.

Все четверо двинулись к двери за спиной Айрин. Блейз, проходя мимо, чуть похлопал Айрин по плечу, Драко сдержанно кивнул, Панси потянулась вперед и поцеловала щеку девушки, прошептав на ухо:

— Поздравляю, милая.

Алан же напротив ничего не сказал и не сделал. Он прошагал мимо, лишь бросив задумчивый взгляд на ее макушку. А Айрин продолжала стоять на пороге, словно заколдованная, смотря своими большими серыми глазами на сына. Ее сына, которого держал на руках Теодор. Ее муж. Ее сын. Единственные близкие люди. Как странно.

— Ты так и будешь стоять там? — усмехнулся Теодор, когда дверь за друзьями, тихонько скрипнув, захлопнулась.

Айрин шумно выдохнула, не смея пошевелиться. Теодор улыбнулся и двинулся вперед. Шаг, два. И тут Айрин тоже двинулась вперед. Шаг, два. Они остановились в буквально двадцати сантиметрах друг от друга. Девушка, чуть приподнявшись на мысочках, заглянула в кулек, завернутый в пеленку. Это был ее сын. Ее малыш. И он был такой красивый. А еще — копия своего отца. Даже сейчас, всего пару часов отроду, он был невероятно похож на Теодора. Те же черты лица, нос, и глаза, черные, словно сама ночь. А волосики, наоборот, достались ему от Айрин. В увядающих закатных лучах они отливали рыжиной. Девушка улыбнулась, когда Теодор начал перекладывать сына к ней в руки.

— Доминик Реджинальд Нотт, — тоном, исполненным важности и достоинства, объявил Теодор.

— Что? — удивилась Айрин, подняв на него голову. — Ты дал нашему сыну такое нелепое имя? — изумилась девушка.

— Почему нелепое? — задал вопрос муж. Интересно, он, действительно, глупый или притворяется?

— Его же будут дразнить, — она снова опустила взгляд к сыну.

— Кто его будет дразнить? — не унимался Теодор. — На Слизерине у всех студентов подобные имена.

— Но ведь он может поступить и на другой факультет, — уголки рта Айрин дернулись, когда малыш завозился в пеленках, чуть кряхтя.

— Насколько я помню, на Когтевран не принимают бестолковых олухов, — фыркнул муж.

— А насколько помню я, в Хогвартсе имеется еще два факультета.

— Ну уж нет! — громче положенного произнес Теодор. Сын снова завозился в пеленках, на этот раз еще более обеспокоенно. — Никогда мой сын не будет учиться на Гриффиндоре или Пуффендуе, — сквозь зубы процедил Теодор. — Ладно, Гриффиндор, но Пуффендуй, — он брезгливо скривился, чем вызвал лишь смех со стороны Айрин.

— Кто знает, как может повернуться жизнь? — сказала Айрин.

И ведь правда. Кто знает, чем закончится эта история? И разве нужно так скоро узнавать ее финал? Пусть все идет своим чередом. Зачем спешить? Для Айрин началось новое время. Время тревог и страхов. И одновременно с этим какого-то безграничного счастья. Каждый день она задавалась множеством вопросов: как правильно, что делать в этом случае и прочее.

Волнение охватывало ее всякий раз, когда сын икал. Она вскакивала ночью при первых всхлипываниях малыша. Брала его на руки и укачивала, окружая безграничной материнской любовью. С самого первого дня его жизни Айрин любила сына. Нет, не так. Она любила его еще с той минуты, когда узнала о его грядущем появлении. Когда сидела в гостиной, забравшись ногами на диван и укутавшись в плед, не зная, как обо всем сказать Теодору. Айрин уже не представляла жизни без сына. Все ее существование было сосредоточено вокруг него.

Панси частенько наведывалась в поместье Ноттов за последние несколько недель. Она появлялась из камина каждые два дня и тотчас поднималась в спальню к Айрин. Именно там большую часть своего времени проводила молодая мама. Стоя у колыбельки и рассказывая какие-то сказки ирландского фольклора, которые много лет назад рассказывал ей Кевин Уолш, а затем и Сесили. Она пела колыбельные Доминику. В силу природной непредрасположенности к этому таланту, у нее это выходило довольно-таки паршиво, но, судя по улыбке и даже иногда смеху со стороны ее единственного слушателя, она была не так уж и безнадежна.

Когда за окном стало намного теплее, когда настоящая весна вступила в свои полноценные права, девушки все чаще выходили в сад, беря малыша на прогулку. Они говорили о многом. О Доминике и его приобретаемых талантах, о каких-то мимолетных вещах, что несильно, но все же беспокоили Айрин в поведении сына. Говорили о чем-то даже совершенно отвлеченном, незначительном. Они говорили обо всем на свете, кроме проклятия. За те недели, что прошли с рождения малыша, Айрин ни разу не заикнулась об этом. Да что там говорить? Она даже не вспоминала об этом. В мире, сотканном из улыбки Доминика, из его редких плачей, из заботы о нем, просто не было места для такого слова, как проклятие. Оно просто не существовало.

* * *

Пожалуй, единственным человеком, который никак не мог выкинуть это слово из головы, был Алан Савье. Отправившись в свою поездку, он дал слово и Дакею О'Бирну, и Айрин, и даже самому себе, что непременно найдет способ излечить жену Теодора Нотта от этой мерзости. Будучи в Египте, Алан изучал не только свой вопрос, но занимался разрешением проблемы четы Ноттов. Десятки опрошенных последователей древних культов, сотни изученных древних папирусов, бессонные ночи в жаркой стране. И все напрасно. Ответа не было. Вернее, он был, но совершенно не устраивал Алана. И вряд ли устроил бы Теодора или Айрин. Смерть. И ничего более. Но разве таким должен быть конец этой истории?

Через четыре месяца Алан начал собираться в обратную дорогу. Его путешествие и без того затянулось. Его коллеги, такие же искатели ответов на казалось бы неразрешимые вопросы, уже давно вернулись домой, в Англию, к своим семьям. А что же он? По-прежнему торчит в этом чертовом Египте, измученный жаром пустыни. К тому же, последнее письмо от матери немного отрезвило его разум, охваченный жаждой собственного триумфа и величия.

Она писала, что непозволительно так надолго оставлять молодую супругу. Она ведь может обратиться к специальному магу, чтобы подать заявление о разводе, аргументируя это тем, что муж вечно отсутствует. И этот маг примет соответствующее решение. И совершенно не в пользу Алана и его семьи. Мистеру Савье были крайне нужны связи, которые перед ним открывало родство с Паркинсонами. И мать умоляла Алана не расстраивать лишний раз отца. Да, у жены Алана был непростой характер, это знали практически все в магической Британии. В духе Панси обратиться с заявлением о разводе. Этого нельзя допустить. Мать права.

И, не найдя ничего стоящего относительно вопроса Теодора и Айрин, Алан засобирался в обратную дорогу. Он испытывал лишь раздражение от своего собственного проигрыша. Да, именно так Алан Савье воспринимал всю эту ситуацию. Неважно, что могли пострадать несколько невинных душ, ведь, в конечном итоге, они были ничем в сравнении с его возможным величием. Азартный глупец. Кажется, именно так много лет назад его окрестил профессор в одном из университетов Бельгии, где изучали древние проклятия.

В совершенно озлобленном состоянии Алан Савье вернулся домой. И что же он обнаружил? Да ничего. Панси не было дома, хотя ей бы следовало дожидаться его. Он же писал из порта Египта, что пребывает вскоре. И почему этой спесивой девчонке не сидится дома? На вопрос, который он задал домовику, слуга ответил, что госпожа отправилась еще утром в поместье Ноттов.

Вот значит как? Ну ладно, Алан подождет. Не станет же Панси вечно сидеть в поместье Теодора. И он принялся заниматься своими делами. Разложил вещи из сумки. Он никогда не доверял этого домовикам. Наверное, просто привык много времени обходиться без их помощи. Вернул на место книги и карты, что брал с собой в поездку. Это заняло от силы часа полтора. Панси все не было. Тогда Алан приступил к написанию своего научного отчета. Прошла еще пара часов. А Панси по-прежнему не возвращалась. И тогда, окончательно разозлившись, Алан спустился в гостиную и, ухватив горсть летучего пороха, сыпнул в камин и громко произнес:

— Поместье Ноттов!

Уже через мгновение на него, охваченного зелеными языками пламени, уставились четыре пары удивленных глаз. Все четверо стояли вполоборота. На пороге замерла какая-то неизвестная Алану женщина, которую он не сразу заприметил. Что тут происходит? Первой от оцепенения опомнилась Панси.

— Алан, ты уже вернулся.

Она бросилась к мужу. Обвив руками его шею, она обняла его. Уткнулась носом в плечо. И в этот миг вся злость, которую ранее испытывал Алан вдруг испарилась, как будто ее и вовсе не существовало. Разве можно злиться на Панси? Можно лишь злиться на Малфоя, который смотрел на них таким странным взглядом. Алан знал о чувствах, что некогда были между Драко и Панси. А были ли? Вернее не так, некогда были? Быть может, что-то еще оставалось? И снова неприятное чувство зародилось внутри Алана Савье.

— Я хочу увидеть их! — требовательный голос Теодора вернул в реальность. Их? О чем он?

— Айрин родила сына, — словно прочитав его мысли, сообщила Панси. — Они оба живы. Представляешь. Ну не чудо ли это?

Чудо? Может показаться, что Алан Савье крайне жестокий человек, но а как же проклятие? Ритуал, который совершил Теодор, не мог привести к какому-либо иному исходу, кроме смерти. Причем, ее костлявая рука должна была ухватить как малыша, так и саму Айрин. Почему этого не произошло? Неужели Теодор нашел способ разрешить этот вопрос? Но как? Почему Алан, тщетно искавший этот вопрос среди бесконечных песков Египта, не нашел ответа, а Нотт, не предпринявший ровным счетом ничего, вдруг справился с этой задачей? Чудо ли? Или затишье перед бурей?

Они все поднялись на второй этаж, где доктор Вильямс торжественно вручил Теодору его наследника. Панси улыбалась так лучезарно, что было странно, ведь еще секунду назад, Алан был готов поклясться, по ее щекам пробежали две слезинки. Забини что-то пошутил и все негромко рассмеялись. Все, кроме Алана. Потому что, стоя чуть в стороне, он явственно ощущал, что... никакого проклятия не было. Его словно и вовсе не существовало. Но как? И когда спустя пару часов в комнату ворвалась всполошенная Айрин, он не ощутил ничего из того, что было в ней раньше. Чудо? Да, кажется, это было оно. Ведь Панси на его аккуратный тихий вопрос ответила, что Теодор и Айрин так и не смогли справиться с этим вопросом.

Своими соображениями Алан Савье поделился с Теодором Ноттом на следующий день, когда они закрылись в кабинете последнего для деликатной беседы. Он не мог ошибаться. Просто не мог. Проведя более десяти лет в изучениях древних заклятий, Алан явственно ощущал их влияние на других людях. Это было словно некое энергетическое поле, окружающее человека, которое мог узреть лишь Алан. Так, он просто не мог находиться в одной комнате с Темным Лордом, ведь тот подверг самого себя буквально десятку страшных заклятий в отчаянной погоне за бессмертием.

— Ты в этом уверен? — в который раз спросил Теодор. Он стоял у окна, задумчиво подперев подбородок правой рукой.

— Абсолютно, — кивнул Алан. — Ты можешь обратиться к моим коллегам из университетов Европы. Пригласи их и я тебе даю стопроцентную гарантию, что каждый из них не обнаружит даже и следа.

Так Теодор и сделал. И каждый из них, осмотрев Айрин и Доминика пришли к выводу, что никакого проклятия нет. Но как? Чудо? И это действительно было чудо, однако, обычно, его именуют иначе. Материнская любовь. В тот миг, когда Айрин сообщила Теодору, что готова пожертвовать своей жизнью ради жизни своего малыша, ветер подхватил ее слова и унес далеко, куда-то за море, где были услышаны ее бесконечные ночные молитвы к Мерлину. И молитвы Теодора.

Что может быть сильнее материнской любви? Это самая чистая и настоящая любовь, которая только существует на этом свете. Мама это первая, кто встречает нас в этом мире в нашу первую минуту жизни. Её голос — первые звуки, что нам доводиться слышать. Её руки — это первые ощущения, которые мы чувствуем. Её любовь — первое, и самое главное чувство, которое мы когда-либо испытываем.

Еще будучи в положении, женщины готовы отчаянно защищать свое пока еще нерожденное дитя. Так разве значит ли что-то жизнь в сравнении с жизнью ребенка? Она ничто. Любая мать готова пожертвовать собой ради своего малыша. И это намного сильнее любого даже самого страшного проклятия. Именно эта любовь много лет назад сохранила жизнь Гарри Поттеру, еще ранее такая же по силе любовь даровала Тому Реддлу невероятную мощь, сделав от рождения практически неуязвимым.

Меропа Мракс и Лили Эванс отдали свою жизни во имя жизни сыновей. Пожертвовали собой. И вот спустя много лет к этому отчаянному шагу прибегнула Айрин. Ради сына, ради его благополучия. И Мерлин был благосклонен к ней, нежели к ее предшественницам. Он сохранил и ее жизнь, и жизнь новорожденного сына.

Чудо ли это? Пожалуй. Пускай Теодор и Айрин думают, что им повезло, что Мерлин услышал их молитвы. Настоящим чудом будет, если эти двое наконец перестанут метаться в собственных душевных терзаниях, перестанут бегать друг от друга и наконец признаются, что нет им жизни по отдельности.

* * *

Теодор, предварительно негромко постучав в дверь, аккуратно прошел в спальню супруги. Его взору предстала совершенно удивительная картина, от которой буквально захватывало дух. Айрин и Доминик лежали на кровати. Мать и дитя. Его жена и его сын. На противоположном углу кровати устроился Кухулин. Привыкнув спать именно с Айрин, в ее комнате, кот настойчиво отказывался принимать тот факт, что теперь не он — центр вселенной для Айрин. И хотя он уступил место Доминику, все равно оставался подле своей хозяйки.

— Привет, — тихо произнесла Айрин, улыбнувшись мужу.

— Привет, — также тихо отозвался он, присев на кровать рядом с ними.

Теодор улыбнулся, посмотрев на сына. Сегодня этот юный возмутитель спокойствия отмечал свой первый день рождения. Месяц. Неужели прошел месяц с того дня, как ему впервые довелось взять сына на руки? Как оказалось, да. А Теодор отчетливо помнил тот день. Помнил, как перехватило дыхание, когда акушерка сообщила о рождении сына и о том, что с ним и Айрин все хорошо. И было совсем не до того, что в его гостиной вдруг внезапно появился очередной незваный гость. Алан Савье. Черт бы с ним. Панси может пригласить хоть всю магическую Британию. Пусть все знают, у него родился сын. Сын. Наследник. И Теодор был готов поклясться, что он почти плакал, когда доктор Вильямс вложил в его руки новорожденного.

Казалось, что тот сумбурный, но вместе с тем самый счастливый день в его жизни был только вчера, но нет, прошел целый месяц. Дни Теодора были полны забот. Большую часть времени он был занят не сколько делами поместья, сколько предстоящим разводом с Айрин. Да, он не забыл про свое обещание и намеривался выполнить его во что бы то ни стало. Пускай он сам противится этому, пускай не хочет расставаться с сыном и Айрин, он обещал и он исполнит обещанное. Все ради их блага. Ради того, чтобы Айрин была счастлива.

Они с Айрин мало пересекались. Она всецело была поглощена заботами о сыне, он же всецело был поглощен заботами о их безбедном будущем. Они встречались лишь по утрам, когда Теодор заходил в спальню Айрин, чтобы навестить сына. Он не начинал свой день, если не повозился с Домиником. Теодор мог и просто поцеловать Доминика, а затем спешно убежать, мог слегка покусывать крохотные ножки малыша, что вызывало смех у последнего. Он делал много разных забавных глупостей, за которыми Айрин наблюдала с улыбкой.

Но за этот месяц они не говорили ни о чем, кроме как о Доминике. Теодор, безусловно, справлялся о ее самочувствии, но сдержанно, словно боясь нарушить тот хрупкий мир, что установился между ними. Боялся что-то сказать не так или сделать. Боялся совершить очередную глупость, которая бы повлекла за собой страшные последствия.

Пару дней назад он, возвращаясь к себе в комнату, вдруг услышал требовательный плач, который доносился из спальни Айрин. Конечно, Доминик иногда плакал, требуя внимания Айрин по причине того, что пеленки стали мокрыми или проголодался, просто соскучился или еще что. Но вот так навзрыд сын ревел впервые. Теодор заглянул в комнату к супруге. Она ходила по комнате из одного угла в другой, пытаясь тщетно успокоить не на шутку разошедшегося сына.

— Что произошло? — обеспокоенно спросил он.

— Я не знаю, — чуть ли и сама не плача, ответила Айрин. — Он плачет и плачет. Я не знаю, как его успокоить. Я не знаю, что у него болит. Я не знаю, не знаю, — начала причитать она. — А вдруг это проклятие? Вдруг все они ошиблись? — это был первый раз, когда Айрин вспомнила ту страшную вещь, что нависала над ней и Домиником много месяцев.

И Теодор, к своему ужасу, разделял ее чувства. Не верилось, что все вот так просто закончилось. Оборвалось, словно веревка. Неужели так бывает? Но с другой стороны, нельзя в любой плач сына вкладывать свои страшные подозрения. Нельзя в каждом шорохе видеть огромного монстра. Ведь в конечном итоге это может быть легко объяснимо. Колики или что там еще бывает у малышей? А когда у Доминика начнут прорезаться первые зубки, им что с Айрин теперь не спать от страха, что это проклятие? Проклятие — быть молодым неопытным родителем.

— Птенчик, — он подошел ближе к Айрин и начал перекладывать сына к себе. — Ты нормально не спала уже несколько дней.

— Кто тебе это сказал? — вздохнула Айрин.

— Домовики, — Теодор опустил взгляд на сына. Он тотчас успокоился, когда оказался в его руках. Что же не так? Может он просто чувствовал нервозное состояние Айрин? Она не спала полноценно, устала, отсюда и ее беспокойство. — Мы сделаем так, я заберу Доминика на ночь к себе, а ты спи. Попроси домовиков сделать тебе успокаивающий отвар и выспись, — предложил Теодор.

— Я не могу спать, когда Доминика нет рядом, — начала противиться Айрин, она потянула руки к сыну, желая отнять того у Теодора, но это вызвало лишь новую волну плача малыша. Айрин обиженно поджала губы и тихо всхлипнула. — Ты же скажешь мне, если я буду нужна Доминику? Ты же позовешь меня?

— Конечно, птенчик, — улыбнулся Теодор и нежно поцеловал Айрин в макушку. — Сделай, как я сказал, отдохни, — с этими словами он, продолжая держать на руках сына, двинулся в сторону своей спальни.

Там он положил Доминика на огромную кровать, а после аккуратно устроился рядом. Так странно, неужели это крохотное создание — его частичка, его сын? Возможно ли это? Иногда Теодор не мог до конца поверить, что он стал отцом. Это было такое странное неосязаемое чувство. И непонятное. Он продолжал рассматривать малыша, пока глаза не начали слипаться. Чуть отодвинувшись, чтобы ненароком не побеспокоить сына ночью, Теодор быстро забылся сном...

И вот наконец бумаги были готовы. Все было предусмотрено, не упущена ни одна деталь. И даже получено разрешение на предстоящий развод. Теодор поступал правильно. Так он говорил самому себе, когда направлялся этим вечером в комнату Айрин. Разум твердил это, но не сердце.

— Все готово, — он медленно протянул Айрин бумаги.

— Что это? — чуть нахмурилась она в ответ.

— Соглашение о разводе, — тяжело отозвался Теодор. Взгляд его тотчас помрачнел. Айрин принялась их разворачивать и бегло пробегаться по строкам, выведенным аккуратным мелким почерком.

— Ты уверен, что хочешь этого? — тихо поинтересовалась Айрин.

— Ты этого хотела. Я выполняю твое желание.

— Не слишком ли поздно для этого? — покачала головой Айрин. — Ты этому воспротивился год назад и вот результат: мы сидим тут, совершенно не доверяя друг другу. Я убеждена, что это совершенно неправильная модель семейной жизни, — она горько усмехнулась.

— Все с самого начала было неправильным, — пожал плечами Теодор. — Твой покойный дед обязал нас вступить в этот брак.

— Но это не мой дед сказал тебе тогда летом отправиться вместе со мной в Ирландию, не он заставил тебя спасти меня от бладжера, что швырнули в меня Ургхарт и Забини, — еще никогда прежде Теодор не видел столько решимости в глазах Айрин. — Не мой дед заставил меня прийти в Министерство в день, когда тебя окончательно освободили, не мой дед велел тебе вести меня за собой по коридору, когда мы украли книгу из библиотеки. Ты понимаешь? — Айрин придвинулась ближе. — Все это лишь наше желание и наша ответственность. И это мы натворили ошибки. Я с тем интервью, ты с древним злым магическим ритуалом. Я сглупила, когда сбежала отсюда. Просто не видела иного выхода. Но во всем этом есть наша вина, наша. Не моего деда.

— К чему ты это ведешь? — за то время, что Айрин произносила свою речь, расстояние между ними сократилось до какой-то жалкой пары сантиметров. Теодор чувствовал ее горячее дыхание. Как же он сдерживал себя, чтобы не поцеловать ее в этот момент. Каких же усилий ему это стоило.

— К тому, что мы натворили немало ошибок. Мы оба. Но мы должны их исправить. Хотя бы попытаться.

Теодор замер, вытянувшись словно струна. Он смотрел в эти большие серые глаза и не верил. Не верил, что эти слова принадлежали Айрин. Он понимал, к чему вела ее безапелляционная речь, но боялся произнести это вслух. Словно все это исчезнет, стоит ему сказать эти слова. Сердце бешено заколотилось в груди. Его стук он отчетливо слышал в ушах. А когда ее нежные трепетные губы вдруг коснулись его щеки, оно вдруг остановило свой необузданный ход.

Сперва он оторопел, не понимая, правда ли все это происходящее, быть может, сон. Сладкий и желанный сон. Но быстро придя в себя, Теодор потянулся и крепко обнял Айрин. Он, как последний безумец, принялся шептать, как сильно любит ее, как она прекрасна, как он любит сына и снова ее, как она красива, как он полюбил ее еще в годы учебы, как она его моментами ужасно раздражает и снова возвращался к тому, что любит ее. Ну точно, истинный безумец, впавший в отчаяние.

К реальности их вернул Доминик, который недовольно заворчал, видимо потревоженный каким-то из громких слов его родителей. Айрин чуть отстранилась от супруга, переключив свое внимание на сына. Она взяла его на руки и понесла к колыбельке. Аккуратно положив малыша, девушка чуть нависла над кроваткой, поправляя костюмчик сына. Теодор любовался ею. Такая красивая, такая желанная и такая родная.

— Знаешь, — вдруг произнес Теодор. — Иногда я сомневался, что шляпа сделала правильный выбор. Мне казалось, что тебе место на Гриффиндоре. Но нет, иногда ты говоришь мудрые вещи, совсем как истинная выпускница Когтеврана.

— Иногда? — усмехнулась Айрин, возвращаясь обратно на кровать, и попутно чуть потрепав за ушко Кухулина.

— Люблю тебя, — сказал Теодор, придвигаясь ближе.

— Я это уже слышала, — рассмеялась Айрин.

— Ты простишь меня?

Он говорил эту нелепую фразу слишком часто за их недолгий брак.

— Простила. Уже давно, — она положила ладонь на его щеку.

И Теодор придвинулся еще ближе. В этот момент бумаги, которые он принес Айрин на изучение, упали с кровати, шумно разлетевшись по полу. Он отшвырнул в сторону несколько из них мыском своего ботинка. К черту это все. К черту. Есть только он и она. И то дикое страстное желание, что обуревало его. Теодор резко прильнул к ее губам. Страстный, буквально безумный поцелуй. Его руки принялись жадно блуждать по ее телу. Он трепетно и одновременно требовательно касался каждого ее сантиметра, словно забыл, каково это.

Тело Айрин чуть изменилось, что естественно, ведь она девять месяцев вынашивала под сердцем его ребенка. Но от этого оно не стало каким-то омерзительным, наоборот, еще более желанным. Как же давно они не были так близки. Теодор уже и позабыл, то значит чувствовать Айрин в своих объятиях. Какое это невероятное чувство. В какой-то момент Айрин резко отстранилась от него. Теодор, тяжело дыша, затуманенным от страсти взглядом непонимающе уставился на нее, словно спрашивая: что я сделал не так?

— Доктор Вильямс просил воздержаться какое-то время, — Айрин, как и он, тяжело дышала. Ее грудь быстро вздымалась. — Еще пара недель, прежде чем можно будет вернуться к супружеской жизни, — она чуть виновато улыбнулась. Неужели за это стоит извиняться? Глупая.

— Конечно, — кивнул Теодор. — Давай спать, пока Доминик не проснулся, — предложил он, поднимаясь с кровати.

Одного взмаха волшебной палочки было достаточно, чтобы все бумаги, которые рассыпались по полу, взмыли вверх и резко разорвались на сотни мелких кусочков, которые исчезли также быстро, как и появились. После Теодор быстро стянул с себя одежду и все тем же непринужденным взмахом волшебной палочки отправил свой костюм на кресло. Это была привычка, вбитая Себастьяном с раннего детства. Не разбрасывать абы как свои вещи.

— Ты можешь выключить свет? — попросила Айрин, когда они оба устроились под одеялом.

Теодор удивленно посмотрел на нее. Что? Он не ослышался? Выключить свет? Закралась страшная, но совершенно глупая мысль, что это кто-то притворяется его женой. А вдруг это и правда не она? Не ее слова о любви и их браке? Но тогда кто же? Да нет, это все чушь.

— Это беспокоит Доминика, — словно прочитав его мысли, сказала Айрин. — Он не может нормально спать.

— Сколько ты уже спишь без света? — хриплым голосом задал совершенно глупый вопрос Теодор.

— Несколько недель.

Вот так и получается. Он совершенно не знал о том, что его жена избавилась от своего самого величайшего страха в жизни. Не знал, потому что не спрашивал, не интересовался. Не знал, потому что что-то упустил в этой жизни. Но теперь такого не будет. Он обязательно все исправит. Все будет так, как и должно быть. В этом Теодор был твердо уверен.

— Не боишься? — усмехнулся он, дотянувшись до выключателя. Тьма резко окутала комнату.

— С чего бы вдруг? — в тон ему отозвалась Айрин. — Ведь рядом со мной самый сильный и храбрый, — Теодор позволил ей положить голову на его грудь и, улыбаясь, закрыл глаза. — Это я про Кухулина говорю, конечно же, — добавила она, но, кажется, Теодор не услышал ее комментария. Сегодня впервые за долгое время он спал спокойно.