Танец пепла (гет)

Ужас, холодный, бесконтрольный, лишающий воли и сил. Он накрыл липкой удушающей волной, а я всё барахталась, безнадёжно теряя последние крупицы сознательного восприятия действительности, пока не захлебнулась, и тогда остались лишь инстинкты. Но именно они и заставляли сейчас двигаться вперёд, не замечать скованные тьмой коридоры дворца, не выть от отчаяния, забившись в угол. Испуганным зверем я почти вслепую неслась вперёд, пока руки не споткнулись о деревянные двери — рывок, и тьма осталась позади. От рваного дыхания лёгкие горели, и каждый глоток воздуха царапал горло наждачной бумагой, глаза отрешённо блуждали по углам, выхватывая из мутных силуэтов знакомые очертания. Я не знаю, как долго стояла так, слившись спиной с шершавым деревом двери, но в какой-то момент паника стала отступать, по крупицам возвращая и осознание окружающего мира. На ватных ногах я стала двигаться вперёд, пока обессилено не упала в кресло.

«Холод. Какой же здесь собачий холод», — слова сливались в неясное шипение, и от того, как бесконтрольно клацали зубы, возникали реальные опасения за сохранность собственного языка. Хотелось разозлиться на эльфов, с их невосприимчивостью к холоду, на нерадивых слуг, на то неизвестное, что притащило меня сюда — только сил хватало максимум на то, чтобы, поджав ноги и обернувшись шалью на манер смирительной рубашки, сидеть в кресле перед холодным камином и криво усмехаться. И пусть где-то в голове и звучали отдалённые голоса, что, мол, время было ещё очень раннее, а слуги приходили лишь после рассвета, до которого, судя по серым теням за окном, ещё как минимум час; да и в конце концов можно было разжечь огонь и самой — только все доводы разума меркли в этом холодном полумраке пустой лаборатории, а внутреннее напряжение было настолько сильным, что я невольно боялась пошевелить даже мизинцем из страха, что внутри что-то оборвётся. Но, несмотря на холод и скрюченные окоченевшие пальцы, всё было лучше, чем то, что осталось позади.

Почему-то я упустила момент, когда ночные кошмары стали настолько болезненно реалистичны, и к сопровождающей их поглощающей тьме прибавился смех. Сначала он был еле различим и призрачным эхом порхал где-то в необозримой высоте, но постепенно его зловещие раскаты стали разноситься повсюду, приходили отовсюду, беспощадно и невыносимо били по вискам, отчего каждое пробуждение сопровождалось раскалывающей головной болью. Но сегодня было иначе: к ставшими уже почти привычными темноте и издевательским звукам, добавилось что-то более пугающее — присутствие.

Осознание пришло, казалось бы, из ниоткуда, но с того момента ни на секунду уже не оставляло: в своём кошмаре я уже была не одна. Непроницаемый мрак ожил. Повязанная слепотой и глухотой, я ещё более ярко ощущала колебания воздуха в замкнутом пространстве: это что-то или кто-то постоянно двигался, перемещался. То и дело вспыхивали мысли, что, наверное, именно так чувствует себя человек в открытом море, вокруг которого медленно кружат акулы, и с каждым ударом сердца радиус сужался… Оно приближалось, а я, парализованная, ничего не могла сделать, потому как даже самый ничтожный шаг, взмах руки мог закончиться столкновением. Тело дрожало от напряжения, страха, но всё больше — от тошнотворных прохладных дуновений воздуха, шлейфом следовавшими за этими невидимыми движениями. Меня будто окутывало паутиной, слой за слоем, сковывая не только физически, но и внутренне. Мне ясно давали понять, что в этом кошмаре хозяином был кто-то другой, моя же роль — безвольный участник-созерцатель. Искушение сдаться и принять свою судьбу было очень велико, однако я не могла просто так уступить. В душе то и дело вспыхивали искры ненависти к тому невидимому, на саму себя за слабость и малодушие, но их было недостаточно, и они слишком быстро гасли.

Мрак подступал, и хотя этого нельзя было увидеть, моё шестое чувство подсказывало, что именно так оно и было. Сердце ухало в томительном, изматывающем ожидании, а время растягивалось, деформировалось в кромешной тьме. Развязка наступила неожиданно: резкая боль пронзила руку и электрическим разрядом рванула по мышцам. Я взвыла, изогнулась и открыла глаза. Взгляд упёрся в знакомый балдахин над кроватью, но на этот раз пробуждение не принесло желанного успокоения. Сон не отпускал, а когда я с ужасом поняла, что на мне было то самое пурпурное платье (видимо, вчера заснула прямо в одежде), стало совсем худо. Теперь, взвыв уже в реальности, я взвилась на кровати, чтобы тут же согнуться пополам от так и не отступившей фантасмагоричной боли. Помимо воли из глаз брызнули слёзы, рот открылся в беззвучном крике, и тело задрожало от стискивающих, ноющих, обжигающих ощущений в руке. В моей руке, правой руке… Мысли ещё складывались в слова, а пальцы уже поддели багровую ткань и, что было силы, дёрнули за узкий рукав. Золотые пуговицы с тихим звоном полетели на пол, но я этого уже не замечала и теперь во все глаза смотрела на бледную кожу, где проступали уродливые отметины из моего сна: лиловые, с обожжёнными краями следы от невидимых пальцев от чьей-то мощной и будто бы раскалённой добела руки. Самое удивительное, что стоило взгляду упасть на последствия ночи, как боль мгновенно исчезла, но теперь внутри всё сжалось от тошнотворного, ледяного ужаса. Стиснув зубы, чтобы не закричать, я с глухим стоном скатилась с кровати и заметалась по покоям раненым зверем: мне казалось, что я была всё ещё там, откуда никак не могла отыскать выход, лишь тьма развеялась. Сколько времени прошло: минута, пять, двадцать, час? Заветная дверь упорно ускользала, поэтому, когда пальцы ухватились за прохладный металл дверной ручки, с губ сорвалось победное рычание, а потом я побежала и бежала до сих пор…

Было ли мне страшно? Очень. Ведь теперь жуткий дурной сон перешёл грань и стал неотвратимой реальностью, криво усмехаясь кровоподтёками на бледной коже. Неизвестность пугает, а тут её количество было помножено на десять, если не больше раз. Но, наверное, самое ужасное было то, что мой противник или преследователь до сих пор оставался безликим и, растворяясь в темноте, был повсюду. От него не было спасения, потому что неизвестно было, от кого бежать, что уж и говорить о том, куда. Гендальф оказался прав: меня, кажется, нашли, а значит, хотелось мне того или нет (особенно в свете последних событий и откровений), но нужно было с ним поговорить… Последняя мысль яркой вспышкой пронеслась перед закрытыми веками, уступая место тихой темноте, но на этот раз мне было спокойно.

— Ирина, — кто-то тормошил меня за плечо.

Мир нехотя принимал всё более чёткие очертания, и, тем не менее, когда передо мной обозначилось лицо Сельвен, я невольно дёрнулась и зажмурилась, будто от яркого света.

— Что ты здесь делаешь? — певучий голос звучал спокойно, но я знала, что она была обеспокоена.

— Я… — сухость во рту не давала произнести ни звука. — Пить… — в губы упёрся край глиняной кружки.

Я пила жадно и нервно. Прохладная вода с толикой вина ощущалась лекарственным эликсиром, который не только утолял жажду, но и медленно пробуждал оцепеневшее тело к жизни. Когда же я наконец решилась разомкнуть веки, оказалось, что Сельвен опустилась на колени, и теперь наши глаза были на одном уровне. Её тёплая ладонь уверенно и одновременно заботливо поддерживала меня за шею, не давая голове запрокинуться или упасть.

— Ты в порядке? — и, видимо, сама прочитала ответ во взгляде и после секундной нерешительности медленно убрала кружку. В глубине зелёных глаз отражался невысказанный вопрос.

— Мне приснился кошмар, — голос звучал нетвёрдо, но хотя бы не так надрывно.

— Кошмар?..

Я кивнула и с силой провела рукой по лицу. Хотелось поскорее если и не избавиться от ночных переживаний, то хотя бы мысленно запихать в какой-нибудь дальний ящик. И пускай Сельвен ожидала более развёрнутого ответа — на это сейчас попросту не было сил. Несколько минут прошли в немом ожидании. Наконец она шумно выдохнула и рывком поднялась с колен.

— Ну, если тебе лучше, тогда стоит приниматься за дела, — голос был решителен, хотя и не лишён ноток раздражения. — Раз уж мы собрались здесь в такую рань, то можем успеть ещё до завтрака подготовить серебрянокрыльник.

Помимо воли уголки губ скользнули вверх: мне повезло, что моя подруга была так терпелива, давая мне негласную отсрочку для дальнейших объяснений, я же, в свою очередь, не выспрашивала о том, что делала тут она до рассвета.

Сельвен оказалась права: мы действительно успели, хотя окоченевшие пальцы слушались плохо, то и дело норовя скользнуть тонким и острым, как бритва, лезвием не по полупрозрачным широким листьям, а по бледной коже. Наверное, поэтому я искренне обрадовалась, когда принесли еду. Ещё горячий хрустящий хлеб, на ломтике которого плавилось нежное сливочное масло, крепкий сладкий чай — меня словно вновь откинуло в детство, и внутри стало так легко и хорошо, что слова сами сорвались с языка.

— Я виделась с ним позавчера.

Ответом мне было гробовое молчание. Я уже открыла рот, чтобы пояснить, как ложка, которой Сельвен только что намазывала на горбушку мёд, громко и обиженно стукнулась о стол. Нехотя приподняв голову, я тут же наткнулась на горящий взгляд. Губы сжались в тонкую линию, крылья изящного носика раздувались, тёмные брови сошлись на переносице, на щеках наливались алые пятна, — Сельвен была в ярости. Такой я видела её лишь однажды, когда мы ещё жили в доме её отца на окраине леса, и она только вернулась из дворца после разговора с главным дворецким. Но если на тот момент её реакция была понятной, то сейчас я терялась в догадках. Ей же, видимо, не составило труда прочесть удивление и непонимание, отразившиеся у меня на лице, потому как в следующую секунду она раздражённо стукнула кулаком по столу.

— Какого варга ты творишь? — прошипела она сквозь зубы. Я невольно стушевалась.

— Сельвен…

— Нет, скажи мне, в своём эгоизме ты совсем ослепла или потеряла последние крупицы разума?

— Сельвен, я не совсем… Постой. Эгоизма? — остатки «розового» настроения тут же улетучились, а голос окреп.

— Именно, — парировала она, не скрывая металла в словах. — Или у тебя есть другое название для этого?

— Что ты несёшь? — я попыталась подняться, но руки неожиданно оказались стиснуты в стальном захвате. Сельвен потянула меня вниз.

— Сядь, — это был приказ, — и не устраивай ненужных сцен.

Впервые так отчётливо видела я в своей подруге не вечно юную прекрасную деву леса, одухотворённую и утончённую, а древнее, мудрое и повидавшее уже многое на своём веку (вернее веках) создание другого мира. Поэтому не посмела ослушаться и теперь неестественно прямо сидела за столом напротив Сельвен и, почти не мигая, смотрела в её завораживающие изумрудные глаза.

— Неужели ты не понимаешь? Не хочешь понимать или тебе попросту всё равно, скольких подвергаешь опасности, потакая своим прихотям?

Комок застрял в горле. Я судорожно сглотнула. Сельвен же продолжила:

— Я не знаю, что дёрнуло меня согласиться не только отпустить, но и помочь выбраться из замка, чтобы посмотреть на него. Уже тогда это был огромный риск. А теперь ты так гордо бросаешь мне в лицо, что не только «посмотрела издалека», а, вдобавок ко всему, ещё и встретилась с волшебником один на один! Что это всё для тебя? Игра? Приключение? Если бы на кону стояла только твоя жизнь — пожалуйста, делай, что вздумается. Но это не так! Ты…

Она разжала тиски своих пальцев, откинулась назад, и снова кулак с раздражением впечатался в матовую поверхность стола так, что посуда, чуть подпрыгнув, обиженно звякнула.

— Как ты думаешь, — голос Сельвен упал до шёпота, от которого по спине побежал холодок, — что стало бы со мной, с отцом, с братом, узнай владыка всю правду? То, что я покрывала тебя с самого начала, что не было никаких забытых воспоминаний? Волшебнику стоило лишь обронить случайное слово, и всё. А твои способности?

— Он знает, — выдохнула я. На секунду в зелёных глазах мелькнуло непонимание.

— Владыка?.. — Спельвен уронила голову на руки и глухо зарычала. — Великие Валар, Ирина, что ты творишь?

— Я не могла скрывать это постоянно. Он почувствовал…

— Понимаю, — она устало выдохнула, и наши взгляды снова встретились. — Наверное, это было почти неизбежно, учитывая, что ты делишь с ним ложе. В момент физической близости энергии души и тела переплетаются, воспаряют, сияют…

Помимо воли с каждым словом мои щёки зардели всё больше и больше, но моя собеседница этого не замечала, ну или делала вид, что не замечала.

— Что ж, выходит, ему всё равно, что ты ведьма. Хотя… — она откинулась назад, смерила меня задумчивым взглядом и неожиданно тряхнула головой, будто до этого вела внутренний диалог и вот именно сейчас пришла к конечному выводу. — Это уже не важно, да и поздно локти кусать.

Сельвен замолчала, и какое-то время лишь ритмичное постукивание её пальцев о столешницу нарушало звенящую тишину, охватившую лабораторию.

— Зачем ты встречалась с волшебником?

Я поджала губы, но всё же буркнула:

— Поверь, я не горела желанием. Он заставил.

— Заставил? — в её тоне угадывалось ироничное недоверие.

— Да, представь себе! Ваш благочестивый Гендальф или, как вы там его величаете… Митрандир? — мне надоело, что меня отчитывали, как провинившуюся школьницу, осмелившуюся надымить в школьном туалете. — Он недвусмысленно дал мне понять, что если откажусь от встречи, то выдаст меня с потрохами! Что мне оставалось делать? Кому бы король больше поверил: непонятной служанке, пусть и оказавшейся в королевской постели, или известному борцу за справедливость?

— Ты могла бы спросить меня…

— Не могла! — я почти сорвалась на крик и, чтобы выместить бушевавшее раздражение, с силой хлопнула ладонью по многострадальному столу. — Мне не дали времени на раздумья.

Опять тишина и это пробивающее мозг постукивание пальцев. В висках болезненно застучало. Сельвен громко выдохнула и неожиданно спокойно спросила:

— Так чего он хотел?

Какой, казалось бы, простой вопрос… После всего, что произошло в саду, я задавалась им уже не раз, но постоянно спотыкалась в поисках однозначного ответа. Ведь в простой формуле «пришёл, увидел, победил (в этом случае — забрал)» появились такие неожиданные переменные, что голова шла кругом. Но Сельвен знать об этом сейчас вовсе не обязательно.

— Забрать с собой, — выдавила я нехотя.

— Хм? Зачем? Что ему от тебя нужно?

— Не знаю, — это было абсолютной правдой. — Я отказалась.

— Почему?

Наши взгляды пересеклись. Одно слово отчего-то всколыхнуло внутри очень странные эмоции. Конечно, всё было замешано на тех новых воспоминаниях, которые обрушились на меня после того сюрреалистичного поцелуя, но вот если быть абсолютно честной, всё уходило корнями намного глубже.

— Не знаю, — сорвалось наконец с языка.

Получилось вымученно, но это была вся правда, которую я могла себе позволить на данный момент. Неожиданно в глазах предательски защипало. Слёзы душили, а Сельвен всё смотрела на меня с этим плохо скрываемым смятением и непониманием. Стало почти невыносимо, и веки сами опустились, отгораживая, защищая.

— Ирина… — я лишь отчаянно замотала головой.

Снова молчание, но она, хотя бы, прекратила эти постукивания.

— В любом случае, это уже не имеет значения. Он больше не искал со мной встречи. Тебе не о чем волноваться, — слова давались с трудом.

— Я знаю, — отозвалась она глухо. — Они уезжают сегодня.

— Что?!

Воздух в лаборатории разом загустел, и лёгкие теперь отказывались его принимать. По телу пробежала ледяная волна, смывая остатки сна и меланхолии.

— Волшебник покидает королевство. Владыка согласился отправить в сопровождение небольшой отряд…

Сельвен ещё что-то говорила, но слова тонули в гулких ударах сердца. Мне стало страшно, до безумия, до зубного скрежета. Страшно от того, что он вот так просто исчезнет, что наш последний разговор оборвался так неожиданно, завершившись на взаимных упрёках, что он так и не узнает о моих кошмарах, и теперь я с ними один на один.

— Откуда ты знаешь? — что-то в моём голосе заставило её чуть вздрогнуть.

— Ровион отправляется с ними, — она заметно напряглась, и теперь её глаза испытывающее изучали моё лицо.

— Когда они отбывают?

— После завтрака, — мы одновременно посмотрели на сгрудившиеся в середине стола полупустые тарелки. — Они, должно быть, сейчас уже у главных ворот… Куда ты? — я рывком вскочила на ноги, чуть не опрокинув скамью. — Ирина, зачем тебе это?

Слова ударились о спину и отскочили от звука закрывающейся двери.

Волосы постоянно лезли в глаза, но мне не было до этого никакого дела, как и до удивлённых, возмущённых, часто насмешливых взглядов, которые неслись мне вслед от встречающихся на пути эльфов. Да и сложно было их не понять — я, скорее всего, выглядела не лучшим образом: растрёпанные волосы, порванное платье, безумство в глазах. Пол то и дело предательски уходил из-под ног, отчего колени уже саднило, пальцы царапались о шершавый камень. Когда морозный воздух обжёг лёгкие, от яркого солнца пришлось зажмурить глаза, успевшие привыкнуть к вечному полумраку дворца и теперь болезненно воспринимавшие свет. Я добежала, но успела ли?

Это место попалось мне случайно. Тогда Сельвен отправила в кладовую, увы, толком не разъяснив в какую, из-за чего я долго бродила по коридору, поочередно пробуя открыть разбросанные двери, когда очередная неприметная ручка вдруг поддалась, увлекая меня за неожиданно легко распахнувшейся створкой. А потом, как и сейчас, я стояла ослеплённая и задыхалась от морозной свежести воздуха.

Балконом это можно было назвать с большой натяжкой: метра два в ширину и не более трёх-четырёх метров в длину, выступ, затерявшийся на фасаде цитадели, нависал над главными воротам, лишь немного отталкиваясь от абсолютно гладкой стены. Скорее всего, это место использовали, когда требовалось вывесить стяги по случаю праздника или же приезда почётных гостей. Однако судя по вороху прогнившей листвы, здесь много лет уже никто не бывал, а изъеденные ржавчиной железные крюки служили молчаливыми доказательством того, что повода для торжественного убранства эльфийского дворца не появлялось уже давно. Но мне здесь нравилось. Из-под ног будто бы выныривала главная дорога и метров через сто, извиваясь, терялась в тёмной чаще, а над головой — такое неожиданно близкое и свободное небо, дарующее сладкую и пьянящую иллюзию невесомости и полёта. После каменных пут коридоров этим нельзя было не упиваться.

Сейчас слух без труда улавливал, как где-то внизу аккуратно цокали копыта. Звук поднимался вверх и эхом отражался от фасада дворца, слегка искажаясь, но сомнений в том, что это был тот самый отряд, который упоминала Сельвен, не было. Но я отчего-то замерла на пороге и никак не могла заставить себя преодолеть те последние несколько шагов, что отделяли от каменных перил. Возможно, потому, что вопрос Сельвен попал в точку: зачем мне всё это? Но прежде, чем сомнения успели взять надо мной верх, я резко оттолкнулась от двери и приникла к каменной кладке.

Всадники ехали молчаливым строем, растянувшись друг за другом. Их золочёные доспехи сверкали на солнце так ослепительно, что резало глаза. Отсюда эта процессия напоминала тонкий переливающийся ручеёк, который медленно, но верно поглощался чернеющим лесом. Ассоциация показалась странной и неприятной, а в следующее мгновение дыхание перехватило: «Неужели я опоздала?» — но почти сразу, будто в ответ на мои опасения, в конце процессии показалась знакомая фигура в сером. Широкополая шляпа почти полностью скрывала лицо, да и виден он был только со спины. Злость вперемешку с горьким отчаянием накрыла меня с головой, горло снова сжало колючим спазмом, но на этот раз сдерживаться не было смысла — щёки полоснули обжигающие слёзы. Затуманенным взором я следила за удаляющимся волшебником, мысленно взывая, чтобы он повернулся, увидел, остановился, чтоб его! На последней фразе я отчаянно ударила по перилам и вцепилась в холодный камень деревенеющими пальцами. Будто в ответ по лесу пробежала волна, хотя, быть может, то лишь разыгралось моё воображение. Но он замер, расправил плечи и резко обернулся. Несколько секунд его глаза неуверенно цеплялись за окрестности, пока не метнулись вверх.

Кажется, мы оба забыли как дышать, впиваясь друг в друга взглядом, с раздражением осознавая, что находимся слишком далеко, чтобы разглядеть истину. Осталось лишь это молчаливое прощание и почти болезненная теплота от того, что я пришла, а он увидел. Возможно, было проще расстаться в обиде, иначе пришлось бы признать, что в том саду что-то изменилось. Это было страшно, сложно, неправильно, но, кажется, уже необратимо и, увы, теперь потерянно. Секунды растягивались в вечность, слёзы давно слизал ветер, и теперь я стояла слишком прямо и слишком спокойно. Мы должны были отпустить друг друга. С невероятным усилием пальцы, цеплявшиеся за холодный камень, разжались, ладонь едва приподнялась в прощальном жесте, но он увидел и ответил наклоном головы. Его взор ещё раз метнулся вверх, а следом всадник решительно отвернулся, направляя коня в сторону леса. Я провожала его, не в силах отвернуться до тех пор, пока чёрные ветви не приняли его одинокий силуэт в свои цепкие объятия. Осталась лишь звенящая тишина снаружи и внутри, а ещё тёмная уверенность, что такими вы видели друг друга в последний раз.

После я какое-то время бездумно бродила по нескончаемым переходам дворца. И хотя голова была блаженно пустой и свободной от каких-либо мыслей, мне никак не удавалось избавиться от едкого чувства неясной потери. Только разве можно потерять то, что никогда тебе не принадлежало? Да и я сама уже давно себе не принадлежала, с той самой секунды, когда глаза открылись в ночном лесу, под бескрайним звёздным небом.

Несмотря ни на что, в мире Средиземья Гендальф знал обо мне больше, чем кто бы то ни было, а это значило многое. Я замерла перед высоким окном, когда в голове вспыхнула неожиданная догадка: «Он отпустил меня или всё же себя?..» Взгляд помимо воли устремился туда вдаль, где за стеной леса осталось тихое озеро. Только теперь я знала, я вспомнила, как каждое движение, каждое переплетение рук, нежное прикосновение пальцев, — всё дышало огнём, прикрытым лишь вуалью из брызг. Даже сквозь туман воспоминаний я ощущала силу и сладость. Слишком ярко, слишком много — поэтому он отпрянул, а потом, в лучших традициях подвергнувшегося искушению церковника, обвинил во всём ведьму. На глаза набежали слёзы, но на этот раз обиды.

«Довольно! Он отказался от тебя ещё тогда, — я спешно вытерла глаза. Но глупый внутренний голос не хотел сдаваться. — Тогда зачем был нужен этот поцелуй?»

Словно отгораживаясь от всего этого, я обхватила себя руками и тут же, стиснув зубы, скривилась от боли, которая не преминула напомнить, что в настоящий момент у меня были проблемы поважнее и уж точно посерьёзнее, чем разбираться в поступках мага или собственной чувственной неуравновешенности. На лицо был неоспоримый уже факт, что я осталась один на один с неизвестностью, которая пытается пробраться ко мне из ночного кошмара. От последней мысли меня передёрнуло, а в голове протяжно зазвенело, будто чья-то рука спустила тетиву…

Внутри всё скрутило ледяной судорогой, и хотя я изо всех сил пыталась дышать, с каждой секундой горло всё ощутимее стискивал страх. Всё навалилось сразу: утренние переживания вкупе с ночными видениями, волшебник с его эмоциональными манипуляциями, — слишком много, и теперь паника неотвратимо наступала, а сил бороться не осталось. Преодолевая почти физическое сопротивление собственного тела, я судорожно глотала воздух, хотя его категорически не хватало, и перед глазами уже роились чёрные точки… В нос неожиданно ударил запах хвои и бергамота, лёгкие враз ожили, наполняясь лесной прохладой, и спазм нехотя, но ослабил мёртвую хватку. Я огляделась, хотя подсознательно уже знала ответ: король замер в нескольких шагах от меня, с нечитаемым выражением на прекрасном лике, и только глаза жили. Я сосредоточилась на них, и плевать было на то, что он так не проронил ни слова. Взметнулся алый шёлк мантии, и я с ужасом поняла, что владыка всё больше отдалялся, пока не исчез за поворотом, оставив меня одну. С губ сорвался глухой протяжный стон, эхом прокатившийся по всему телу. Лишь спустя несколько секунд я поняла, что инстинктивно следовала за ним, но движения были мучительно медленными. Руки скользили вдоль холодных стен, будто я была слепая, которая на ощупь прокладывала себе путь в каменном лабиринте…

* * *

Знал ли он любовь?

Время устало отсчитывать столетия, имя превратилось в прах, но стоило забыться, и память с пугающей лёгкостью и в мельчайших деталях воссоздавала перед внутренним взором тот день, когда он увидел её впервые.

В тот год летний зной был особенно жесток и не щадил ни зверей, ни людей, и даже в главном зале, скрытом в глубине цитадели, воздух был тяжёлым и вязким от аромата летних цветов и нагретого камня. Пылинки кружили под потолком, пойманные в солнечных лучах, пробивающихся через резные потолочные отверстия. Помнится, ему не терпелось поскорее покончить с делами, чтобы с упоением окунуться в прохладные воды купели, но советник, как назло, извлекал из широких рукавов всё новые свитки с докладами, и ему ничего не оставалось, как, стиснув зубы, выслушивать всё, нацепив на лицо выражение заинтересованной отстранённости. Когда же двери в главный зал нетерпеливо распахнулись, пропуская внутрь явно чем-то озабоченного стражника, стало окончательно ясно, что такое желанное охлаждение вновь придётся отложить. Нарушители границ, две эльфийские девы, да ещё и без видимого сопровождения, — нетерпеливо дёрнув рукой, он с плохо скрываемым раздражением отмахнулся от этого набора слов и фраз и повелел привести непрошенных гостей безотлагательно.

Тогда роль переговорщика взяла на себя её сопровождающая, она же просто стояла чуть позади, задумчиво разглядывая потолок. Привычные приветствия, благодарности, объяснения, — всё это он пропускал мимо ушей, в то время как взгляд самопроизвольно возвращался к молчаливой фигуре, в простом зелёном плаще поверх обычной хлопковой туники. Он не выдержал первым:

— Ваша история интересна, странствующие эллет, и я, так и быть, соглашусь в неё поверить, — говорившая до селе дева почтительно склонила голову, но его внимание было приковано к той, другой. — Что же, а твоей спутнице совсем нечего добавить?

В ответ на это она гордо расправила плечи и почти с вызовом встряхнула головой. Отдельные непослушные пряди, выбившиеся из косы, упали на лицо, что показалось ему почему-то, задорным. А потом их взгляды встретились, и он утонул. Зачем нужна была купель, если эти бездонные синие глаза даже камень бы напоили живительной влагой. Сердце пропустило удар — в тот момент он понял, что обратного пути уже нет, не будет и, скорее всего, никогда не было. И, кажется, это прозрение пришло не к нему одному:

— Так что ты хочешь от меня услышать, лесной король? — промолвила она со знающей улыбкой. Остальное было делом времени.

Многие тогда при дворе втайне роптали, считая зазорным, что король всем девам благородных семей предпочёл странствующую незнакомку, но он не мог и не хотел отступать. Хотя порой его и охватывала неясная тревога: «Не слишком ли быстро он сдался?» Один взгляд незнакомки — и ему уже не нужен был никто иной. Однако любые сомнения таяли пред её нежностью, наполнявшей сердце и душу, казалось бы, безвозвратно утерянной надеждой, а от её искренней чувственности кровь вскипала в венах. Никогда и никого он не желал так, как эту задумчивую и неожиданно страстную деву, и она с радостью отдавала ему всю себя без остатка, принадлежала всецело только ему, как и он, в свою очередь, и телом и душой принадлежал лишь ей одной. В Лихолесье пришла такая долгожданная весна… Нет, королева и была весной, безвозмездно дарящей жизнь, тепло, любовь. Рядом с ней он почти забывал тёмное эхо прошедшей войны, да вот только оно не забыло о нём.

В тот день, когда она подарила жизнь их сыну, король испытал одно из самых горьких разочарований. Почему, находясь тогда в цепких лапах опасности, ей был нужен не он, а та, другая? Оказалось, этим вопросом задавались тогда многие: по дворцу поползли слухи, и в сторону второй странницы, теперь уже жены главного лекаря, не раз летело «ведьма», «одурманила», «чернокнижница». Конечно, ему ничего не стоило пресечь всё это, но он и пальцем не пошевелил, с непонятным мрачным торжеством наблюдая, как хранившая до последнего момента гордое безразличие эльфийка всё же покинула дворец и поселилась в доме супруга на окраине леса. Несколько лун спустя там появился на свет их первенец. Королева переживала, хотя и стараясь скрыть от него покрасневшие от слёз глаза, и он, в конце концов, сжалился, отпустил её к той, другой. Неделю спустя.

В глубине души он понимал, что в произошедшем не было ни её вины, ни её подруги, но это было проще, чем признать правду. Страх. Одно лишь слово, но как много скрывалось там, в глубине. От одной мысли, что он мог потерять её тогда, земля уходила из-под ног, а взор мутнел от застилающей пелены мрака. Именно этот страх заставлял закрывать глаза на беспочвенные гонения, в попытке защитить и оградить её ото всех и всего. Страх побуждал его крепче сжимать её в объятиях, и в какой-то момент король не заметил, как из любовных и нежных они стали удушающими. Страх ушёл, лишь когда она исчезла.

Отчаяние, разочарование, боль обиды, злость, — всё это было, но потом, и в какой-то момент эти эмоции настолько перемешались, что он уже не отличал одно от другого, непостижимым образом даже привыкнув к этому горькому коктейлю. И только светлое, окрыляющее, истинное и незапятнанное чувство, навсегда оставило свой след в его душе. Его мать нередко говорила, что если не обуздать свою жажду, она погубит даже того, кто владеет океаном. Он осознал это слишком поздно.

Да, он знал, что такое любовь, и то, что пробуждала в его душе темноволосая ведьма, ею не было. Чувства, которые он испытывал к ней, были слишком противоречивы: хрупкая нежность переплеталась с опаляющим стремлением обладать и подчинять. Хотелось упиваться её поцелуями, и одновременно он порой прилагал все усилия, чтобы сдержать порыв сжать эту упрямую голову и вытряхнуть из неё всё то, что она упорно скрывала за сомкнутыми губами. Но благодаря ей он познал ещё одно чувство — ревность. Он слышал о нём, но был благословлён тем, что никогда доселе не испытывал. Мрачное, вязкое, удушающее в своём бессилии и ослепляющей ярости, — он задыхался, метался между порывом вышвырнуть, прогнать её как можно дальше с глаз долой, за пределы дворца, королевства, и желанием заклеймить её тело и душу, чтобы она понимала, знала, чувствовала, что принадлежала ему и только ему.

Но когда она смотрела на него так, как сегодня в коридоре, он был готов мир кинуть к её ногам. Абсолютно беззащитная и обнаженная душа, которую хотелось успокоить и оградить от всех горестей. Тело, сердце и мысли в какой-то момент перестали сосуществовать, понимать друг друга, и он почти сделал шаг навстречу, но перед глазами, словно выжженный огнём полыхнул образ из ночного сада: как чужие руки обнимали её податливое тело, как чужие губы настойчиво ласкали. Король, что было сил сжал в руке кубок — хрусталь протяжно застонал, готовый вот-вот рассыпаться. Сквозь широкие ставни террасы на него смотрел серый и блеклый день, поглотивший беззаботное и солнечное утро. Где-то вдалеке неуловимо скрипнула дверь.

Он безошибочно узнал её шаги, и, тем не менее, лёгкое удивление всё же взмахнуло своими невесомыми крыльями, на мгновение наполняя тело и душу сладостным ожиданием. Он прикрыл глаза, отгоняя от себя эту сентиментальную слабость, и пальцы почти до боли сжали подлокотники высокого кресла.

— Как ты прошла мимо стражников? — бросил он, не оборачиваясь.

— Потайная дверь.

— Запомнила, значит, — он ухмыльнулся.

— Она открывается так же, как и моя, — в её голосе чувствовалась улыбка.

— Зачем ты пришла? — проговорил он сухо и наконец позволил себе взглянуть на неё.

Она, в свою очередь, сделала несколько шагов и теперь замерла прямо перед его креслом. Тонкая рука чуть подрагивала, когда откидывала с лица выбившиеся пряди. Дыхание было рваным и нервным, отчего обтянутая бархатом грудь высоко вздымалась.

— Ты от кого-то убегала? — на какой-то миг ему показалось, что вопрос действительно заставил её задуматься, но уже в следующий момент она иронично хмыкнула и, приблизившись, опустилась на колени рядом. Их глаза были всё так же прикованы друг к другу.

Она чуть подалась вперёд, и теперь тепло её тела, что прижалось к его бедру, с каждым ударом сердца разливалось по венам.

— Распусти волосы, — процедил он сквозь зубы, безошибочно ощущая, как пробудившееся желание стремительно набирало обороты, болезненно стягивая низ живота.

Её руки послушно взметнулись вверх, ещё больше натягивая ткань платья. Покончив с этой нехитрой задачей, тонкие ладони нарочито медленно скользнули по шее и дальше вниз, на мгновение, как бы случайно, обхватили грудь и беззастенчиво легли ему на бёдра.

Он вновь поднёс к губам вино, наблюдая за ней поверх края кубка. Свободная рука чуть коснулась рассыпавшихся по плечам прядей, лениво пропуская их сквозь пальцы. Кончик языка скользнул по приоткрытым губам, и этот её неосознанный жест не укрылся от его горящего взгляда. В следующее мгновение он схватил её за волосы, намотав те на кулак, и рванул на себя, почти вплотную сближая их лица.

— Так зачем ты пришла? — прошипел он, запрокидывая ей голову назад. Его уже накрыла нескрываемая ярость — она это видела, чувствовала. Словно в насмешку уголки её губ дернулись вверх:

— Ты хочешь поговорить?

Несколько мгновений они неотрывно смотрели друг на друга. Её глаза плавились от неприкрытого, бесстыдного желания.

— Нет, — слова слились с глухим рычанием, и он накрыл её губы своими.

Вожделение и ещё не угасшая ярость подстёгивали друг друга, ещё больше распаляли, доводя все физические ощущения до какого-то болезненного надрыва. Каким-то образом она, всё ещё коленопреклонённая, оказалась между его ног, зажатая, впечатанная в его грудь. Он с упоением сминал её до хруста костей, а она так податливо по инерции или же инстинктивно тёрлась и прижималась к его пульсирующему паху. От этого темнело в глазах, и собственное тело гудело от нетерпения — он с трудом сдерживался, чтобы не растерять остатки контроля, не повалить и не взять её прямо тут на полу. А ещё это платье, словно в насмешку, сковывало её до подбородка.

— Сними его, — прошипел он, зарываясь носом в темные путы волос, вдыхая полной грудью этот ни с чем не спутываемый её аромат магии и возбуждения.

Удар сердца, второй — она почти со стоном втянула воздух. Слишком долго.

— Я сказал, сними это, — рявкнул он и рванул ворот.

Ткань с треском отступила, обнажая вздымающуюся грудь, прикрытую лишь полупрозрачной нательной рубашкой. В обрывках алого бархата её кожа казалась ослепительно белой, фарфоровой. Он замер, завороженно, почти с благоговением, чертя кончиками пальцев по линии ключицы к ложбинке, с трепетом скользнул вниз, чтобы дразня замереть на грани невесомого материала. Её глаза неотрывно следили за его рукой, на ничтожное мгновение задержавшись на испорченном платье — из груди вырвался вздох явного облегчения, губы дёрнулись в задумчивой улыбке. Их взгляды снова встретились.

На этот раз была её очередь путаться пальцами в его волосах, притягивая к себе, и впиваясь в губы в откровенном и требовательном поцелуе. Ладонь миновала последнюю границу и сжала грудь, беззастенчиво щипая и покручивая горошины сосков между пальцами. Она выгнулась навстречу ласке, но в следующее мгновение резко оттолкнула, впечатывая в спинку кресла. Ярость сорвалась с языка угрожающим рычанием: «Как смела она…», — но мысль задохнулась от ощущений почти оголённой кожи прижатой к его возбуждённой плоти, в то время как пальцы настойчиво потянули завязки штанов. Понимая и не понимая, что она делала, он перехватил запястья, встряхнул, заглядывая в глаза, в которых отражалось его же мрачное и отчаянное желание. Пальцы разомкнулись.

Человеческая ласка: бесстыдная, порочная и такая непостижимо сладкая. Она доводила его до исступления, разнося в щепки остатки разума и гордости, оставляя только наслаждение, которым нельзя было насытиться. Её руки, пальцы, губы, язык, — он ощущал это всё сразу и одновременно, упивался этим, захлёбывался. Каждое прикосновение закручивало в спираль, что несла его всё выше и ближе к пику наслаждения. С губ, как бы он не стискивал зубы, то и дело срывались глубокие грудные стоны, а тело, казалось, уже не принадлежало себе, рвано двигаясь навстречу ей. Когда его взгляд рискнул опуститься вниз, то наткнулся на обжигающие омуты почти чёрных глаз — это был тот самый запретный образ, что ворвался в его мысли ещё тогда, во время их первой встречи в лесу. Этого стало последней каплей, и, сжав её голову, он с рыком кончил, изливаясь в этот алый, горячий, распутный рот.

Она испила его до последней капли. Шум в ушах переплетался с негой, которая горячими волнами растекалась по телу. Он чувствовал себя на вершине мира, но не мог и рукой пошевелить — Ирина же молча наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Плевать, что она так и стояла на коленях, сейчас в этой комнате повелевать могла именно эта хрупкая фигурка. Мысль ледяным лезвием прошлась между лопаток, ярость взревела раненым зверем. Он снова желал её, но ещё больше хотелось припасть, заклеймить, испробовать до остатка, чтобы она понимала, знала, что принадлежала только ему. Потому что с той первой встречи в лесу она была только его.

Он рывком поднялся с кресла, увлекая её с собой, и в мгновение ока оказался у письменного стола. Одно неуловимое движение — и она распластана на нём, прижата животом: такая покорная, зовущая. Он не тратил времени на прелюдии и, задрав юбки, ворвался в неё во всю длину сразу, на мгновение замирая от того, какая она была горячая и влажная. На этот раз не выдержала она и нетерпеливо подалась бедрами назад.

— Тш-ш-ш, — прошептал он, прикусывая мочку уха и оставляя цепочку горячих поцелуев на шее, и наконец начал нарочито медленно двигаться.

Она хныкала, пальцы в отчаянии хватали шершавое дерево столешницы, но попытки были тщетны — он контролировал каждое движение, до синяков впиваясь пальцами в её бёдра. Но сам не смог долго вынести эту сладостную пытку и, наращивая темп, уже размашисто вбивался в податливое тело. Она вскрикнула, изогнулась, до боли сжимая его внутри и унося их обоих за грань. Его рычание и её стоны переплетены так же, как и их тела.

Удары сердца оглушали их обоих, заставляя ещё какое-то время просто хватать воздух. Наконец он вышел из неё. Она развернулась, явно пытаясь встать, но так и осталась лежать, когда увидела, что он продолжал нависать над ней, опираясь руками о стол по обе стороны от её головы. Всё ещё подёрнутый отголосками оргазма взгляд внимательно изучал её лицо, пока он не прошептал:

— Ты лгала мне, — палец прижался к нижней губе, чуть оттянув её. — Враньё, недомолвки, тайны, — ты соткана из них, я чувствую их на твоих губах, между твоих ног, когда нахожусь в тебе. Всё это ложь… И теперь моя постель пропитана ею, пахнет ею. Королевское ложе, куда я пустил лживую смертную, — он почти с отвращением выплюнул последние слова.

Она рвано втянула воздух, дёрнулась, но отступать было некуда. Его глаза сверкнули мрачным торжеством, губы скривились в презрительной усмешке, он резко отпрянул и теперь возвышался над ней, взирая оценивающе и высокомерно. Ирина медленно поднялась и, даже не пытаясь прикрыться, выжидающе замерла напротив, упрямо поджав губы. Что он надеялся увидеть: стыд, вину, страх, сожаление? Да что угодно, но только не вызов, который всё ярче читался в её потемневшем взгляде. Это разозлило, и теперь ему почти физически хотелось сделать ей больно.

— Я слышал, что благодарность — редкое явление среди людей, но всё же надеялся на лучшее: в конце концов, ты не совсем человек…

— Ошибаешься, — её голос звучал глухо, — я именно человек, как бы тебя это ни коробило.

Король иронично хмыкнул и покачал головой:

— Не пытайся спрятаться за этой глупостью. Ты ничего в этом не понимаешь.

— Не понимаю? — она имела наглость едко усмехнуться. Он сорвался, и в мгновение ока её тело было прижато к стене.

— Что ты, смертная, знаешь про меня? — пальцы сомкнулись на предплечьях — кажется, она зашипела от боли. — Понимаешь ли, каково это переступить через себя, забыть заветы предков, наплевать на вековые обычаи и традиции? И ради чего? Ради кого?.. — молчание, и только этот бездонный взгляд, от которого всё рвалось внутри. Он встряхнул её, голова с глухим стуком ударилась о стену. — Осознаёшь ли, чего мне это стоило… чего мне это может стоить?..

На последней фразе его голос упал почти до шёпота. А потом король завороженно смотрел, как с края её глаза скатилась одинокая немая слеза, и все эмоции враз отрубили. Их накрыла звенящая тишина. Двигаясь словно сквозь войлок тумана, он мучительно медленно разжал пальцы и, отступив на несколько шагов, отвернулся. Молчание было невыносимо, а невысказанные слова душили и жгли горло. Терять уже было нечего.

— Я видел вас с волшебником, — голос показался пугающе чужим.

Ирина за его спиной издала странный звук, похожий на стон и всхлип одновременно, и снова затихла. Он ждал, пока сжатые в кулаки руки не заломило от боли, но ждал напрасно.

— Уходи, — слово глухим камнем упало на пол.

— Нет.

Она почти выдохнула ответ, но он гулким эхом отозвался в его голове. И теперь, как рябь по воде от брошенного камня, шум всё нарастал. Трандуил осознал, что его вновь охватывала тёмная ярость.

— Почему? — прорычал он и резко развернулся.

Бледная и напряжённая, как тетива, она так и стояла у стены.

— Ты прав, я не понимаю, — на мгновение она прикрыла глаза и глубоко вздохнула, — но я хочу рассказать тебе всё.

В тот момент исчезли и ярость, и гнев, и злость, и даже ревность забилась куда-то в тёмный угол. Ему вдруг стало мучительно холодно.

— Ты заставила меня ждать слишком долго. И теперь я не уверен, что хочу это слышать.

В её глаза отразилась боль, та же, что испытывал и он сейчас. Она склонила голову и еле заметно кивнула. Видеть её такой разбитой было невыносимо — он отвернулся, цепляясь взглядом за чернеющий лес, серое небо. Тихий шелест платья, удаляющиеся шаги. Когда комната вновь опустела, он, наконец, позволил себе выдохнуть. Голова побеждёно упала на грудь, тело мелко задрожало. Было тошно и горько, но иначе было нельзя. Он поступил правильно, всё другое было бы проявлением слабости.

Ухватившись за его мысли, лес одобрительно зашумел.