Околоквиддич (гет)

Вся стена — от пола до потолка — выложена узорчатой плиткой. На полу лежит мягкий ковер, на который так приятно поставить ноги. На большом деревянном столе дымится тарелка с лепешками.

– Ешь, — женщина в платке ставит лепешки перед Станимирой, и та берет одну.

Фатима — так ее зовут — не очень хорошо говорит по-английски, общается в основном глаголами — ешь, пей, возьми. На вид ей около семидесяти пяти, то есть она старше Ибрагима лет на сорок, если не больше.

– Так вы — первая жена Ибрагима? — Станимира пытается хоть как-то завязать разговор. Фатима отрицательно мотает головой.

У Ибрагима есть еще одна жена — красавица Латтифа, которая жалуется Станимире, что совсем не хочет носить платок, ведь он скрывает ее роскошные волосы. У Латтифы и Ибрагима трое детей, слышно, как они ругаются из-за игрушек за стеной. Станимире казалось, что по всем законам жанра стареющая и немногословная Фатима должна быть первой женой, которую однажды заменили на красивую и молодую.

– Два, — Фатима показывает два пальца и затем на себя.

– А, вторая жена, — говорит Станимира.

– Вторая жена, — повторяет Фатима. — Мой муж умереть пять лет назад. По закону магов Турции я умереть с ним, если не выйти замуж. Но кому я нужна? Ибрагим взять меня замуж и кормить, как родную мать. Спасти меня от смерти.

От страшной истории Станимиру передергивает.

– Я бы могла умереть за Ибрагим, — говорит Фатима, помедлив. — Он заслуживает умереть за него. Пей чай. Ешь.

Ее мир в очередной раз встает с ног на голову, но, видимо, так нужно. Все годы на истории магии в Дурмстранге им говорили, как ужасны турки и их черная магия. Их называли грязными многоженцами, убийцами, не ценящими ничего человеческого. Но вот парадокс — только в доме турка Ибрагима Озила Станимира пока может отдохнуть. Папарацци рвут ее на части, следят за каждым ее шагом, проникают в каждый угол, каждую щель. Они жаждут подробностей: куда исчез Франсиско? Когда суд над Бжезинским? Сделал ли Финист ей предложение? Но Станимира не может ничего им сказать, поэтому уже два дня она прячется в доме Ибрагима Озила. Ибрагим и его семья живут в западном Лондоне. Тут чисто и красиво, а по утрам поют птицы. Раньше, только переехав в Британию, центральный охотник и новый капитан «Ос» жил на востоке. Огромные мусульманские кварталы. Мечеть. Рынок. Жители — в основном арабы. Разбогатев, Ибрагим сразу же купил дом в престижной западной части города.

Мариса говорит, что однажды Станимире все равно придется говорить с журналистами, но она предпочитает оттягивать этот момент и прятаться. Ибрагим прилетает вечером — он встречался с друзьями из Турции. Он и Станимира выходят во внутренний двор дома и долго смотрят на опускающийся солнечный диск.

– Может, расскажешь, что все-таки там было? — после недолгого молчания спрашивает Ибрагим. — Где Пако?

– В Аргентине, — спокойно отвечает Станимира.

Прошло два дня, но этот день все стоит у нее перед глазами, словно не было двух бессонных ночей, словно день все еще продолжается.

Крики. Живой Финист.

– Ты… жив! — она еще раз протягивает к нему руки. — Я знала.

– Здорово быть живым, — успевает сказать Финист, как Станимиру оттесняют. Ахи, вздохи, обморок Ларисы Фалькон и скорая помощь из Мунго.

Ее кто-то берет за локоть и тащит в кухню — она не сопротивляется. Это Фред Уизли, он плотно закрывает за собой кухонную дверь. В кухне они не одни — в углу стоит еще один человек. Он рыжий, в серой мантии с министерской нашивкой. Станимира запомнила его — это Стивен Купер, который сидел напротив нее и уплетал за обе щеки овощной салат.

– Стивен Купер, — протягивает он руку, — консульский отдел Министерства Магии Великобритании. Рад знакомству, мисс Крам.

– Мы уже познакомились во время обеда, — Станимира пожимает руку.

– Мисс Крам, вы можете сказать мне, когда была сделана эта фотография? — Купер протягивает ей небольшой прямоугольник.

Станимира осторожно берет его и на секунду замирает: она и Пако возвращаются из Парижа. Он обнимает ее за плечи, как обнимают своих товарищей по команде игроки на групповых фото. Она машет рукой фотографу и, надо сказать, выглядит не так плохо, как могла бы.

– Это за день до дня рождения Пако. Двадцатого. Мы возвращались из Парижа. Пограничник попросил сделать фото. Сказал, что повесит у себя дома.

– Так я и думал, — грустно хмыкнул Стивен Купер. — Точно пограничный контроль. Хорошо, что я узнал обо всем не слишком поздно.

– О чем? — спросила Станимира.

– Видите ли, мисс Крам, — Купер прошелся по кухне туда-сюда, — Франсиско Уизли больше не гражданин Великобритании, поэтому периоды его пребывания на территории страны ограничены. Обычно ограничения не так строги, но он отказник от гражданства — случай вопиющий. Поэтому закон к нему строг. Долгое время мистер Уизли не обращал на эти сроки должного внимания, хотя я его предупреждал. Отследить его перемещения было трудно — на «Сорванную башню» наложена куча защитных заклятий, которые блокируют любой поиск, а пункты международной аппарации никого не проверяют. Эту фотографию один из сотрудников повесил у себя в кабинете в министерстве, и когда пришла проверка, ее увидели. К сожалению, начальство хорошо знало о том, кто такой Франсиско Уизли. Они живо заинтересовались, когда и как было сделано это фото… К счастью, оно вовремя попало ко мне, и я предупредил мистера Уизли, чтобы он покинул территорию Соединенного Королевства.

– Надолго? — Станимира отдала фотографию обратно Куперу.

– Боюсь, что навсегда, — выдавил из себя Фред.

– Кажется, я бессилен, — развел руками Стивен Купер. — Я делал все, что мог, но он продолжал нарушать миграционный закон.

– И что, он никогда не сможет вернуться?

– Пока нет, — ответил Стивен Купер спокойно, — Хотя мы, конечно, подадим апелляцию. Но в сложившихся обстоятельствах его все равно будут судить, так что…

– Судить? За что? — Станимира смотрит Стивену Куперу в глаза.

– Мисс Крам, — министерский работник предельно серьезен. — Он несколько месяцев скрывал человека, которого весь мир считал мертвым. Конечно, состоится суд, на котором будут выяснять подробности этого дела. И он состоится как можно скорее.

Закрытое слушание состоялось уже на следующий день — судились в одном из подземных залов берлинского Бундестага. Станимира, несмотря на косвенную причастность к делу, допущена на слушание не была, и Мариса запретила ей ехать в Берлин, заперев на три заклятья в доме Озилов. Напрасно Станимира дергала ручку и пыталась подобрать контрзаклятье — тщетно. Тренер Уизли как всегда думала на три хода вперед. Из вечерних газет она узнала, что Финист признался в применении легиллименции на всех членах аргентинской сборной и тренерах, в том числе и на Пако. Он заявил, что заставил Пако подать идею тренеру на внесение его в состав сборной, а также внушил ему мысль, что его зовут Родриго Пахаро. Как только Пако оклемался от чар, сразу же понял, кто нападал на Финиста и представил его всем на мнимой помолвке. Присяжные пришли в ужас от подобного признания: получалось, что Финист — тоже преступник. В связи с тем, что аргентинская команда была под действием заклятья, их признали лишь частично виновными и, обязав выписать огромный штраф, разрешили играть в чемпионате мира, если они выиграют отложенный матч у Уругвая (который был перенесен, кстати, из-за того, что Пако выяснил, кто такой игрок его сборной на самом деле).

Аделину и Бжезинского должны были судить через несколько недель в Бухаресте — им дали время на поиск адвокатов, но поместили в камеры Азкабана. Финиста Фалькона признали виновным в умышленном использовании ментальных чар, правда, независимый медицинский эксперт признал, что сознание Финиста повредилось от проклятья, которым наградила его Аделина. В связи с этим суд обязал Фалькона выплатить штраф в пятьсот тысяч галеонов (который не был для единственного наследника огромного состояния такой уж проблемой). Станимира подозревала, что медицинский эксперт был не совсем независимым, однако сути это не меняло — Финист и Пако были оправданы, правда последний по-прежнему оставался персоной нон-грата в Великобритании.

Когда Станимира поговорила с Купером, Финиста уже увел глава магов Восточной Европы Антон Белый. Так что они не виделись со дня помолвки. Они должны поужинать сегодня — Станимира смотрит на часы — уже через полчаса.

– Боишься? — спрашивает Ибрагим.

– Да, — она кивает.

– Тогда подумай о чем-нибудь отвлеченном.

– Например?

– Скоро во всех странах кончатся отборочные, и мы узнаем участников Мундиаля. И, кстати, завтра открывается трансферное окно: тренеры сборных набирают себе игроков. Я, например, все-таки надеюсь войти в состав сборной Турции.

– Ну, мне сборная Болгарии не грозит. Ее тренирует отец, и они еле-еле вышли на ЧМ.

– Тяжело, когда все вас сравнивают? — Ибрагим по-дружески кладет руку Крам на плечо.

– Немножко.

С Ибрагимом легко. С Ибрагимом можно не переживать о том, что делать и что говорить. Станимира знает: случись что, он будет рядом, он вытащит ее, как вытащил из могильной ямы старую Фатиму. Они сделаны из одного теста, и хоть между ними огромная культурная пропасть — это не важно. Друзьям не важны мелочи вроде национальности и возраста.

Вскоре они прощаются, и Станимира взлетает и отправляется в центр Лондона. Там, недалеко от станции метро Грин-парк, на Беркли-стрит у нее и назначена встреча с Финистом. Когда Финист написал, что они пойдут в русский ресторан, Станимира обрадовалась. Она любила русскую кухню, но многие блюда запрещала спортивная диета. Но тут был особенный повод, настоящий праздник, поэтому Станимира позволила себе праздновать. Правда, место, куда она попала, было столько блестящим и дорогим, что отбивало мысли о наваристых супах и кашах. Швейцар, встретивший ее на входе, широко улыбнулся: «Можно вашу метлу? Она будет дожидаться вас в гардеробе», хотя по взгляду она поняла: сюда принято приезжать на дорогих авто, а не прилетать на метлах. Здесь было много магглов — хотя по виду гостей невозможно было определить, магглы они или волшебники. И тех, и других хватало, и те, и другие были очень богаты.

Финист ждал ее за дальним столиком в одном из роскошных залов. Его волосы cнова стали длинными — он перевязал их шелковой лентой. Идеально сидящий темно-синий костюм, кожаные ботинки, тонкий галстук — Финист кажется ожившей рекламой чего-то дорогого, но тем не менее — это все-таки он.

– Так и знал, что ты прилетишь! — сказал он по-румынски, и они обнялись. — Тут часто ужинают магглы, так что следовало быть поаккуратнее.

– Ты ведь не подвергал Пако легиллименции? — Станимира присела. — Ты ведь заколдовал всех, кроме него.

– Пришлось немножко соврать суду, — улыбнулся Финист. — Ну, не стесняйся, заказывай.

– Это был хороший поступок.

Она уткнулась в меню. Блюд русской кухни там не было, зато была итальянская и азиатская еда. Правда, от цен аппетит пропадал — какой-то салат стоил сорок пять фунтов.

– Пожалуй, я буду пасту, — пробормотала она. — И кофе.

– Может, вина?

– У меня тренировка завтра.

– Когда ты скажешь Марисе, что уходишь? — на этих словах меню чуть не выпало у Крам из рук.

– Что значит ухожу? — она подняла глаза на Финиста. — Я не хочу никуда уходить!

– Стани, — он мягко взял ее за руку. — Теперь тебе больше не нужно зарабатывать квиддичем. Я смогу обеспечить нас обоих.

– Но я не зарабатываю квиддичем, — она попыталась улыбнуться. — Я им живу.

– Это ведь ужасно опасно, — Финист тоже принялся листать меню. — Ты можешь неудачно упасть и все.

– О чем ты? — Станимира наконец-то сделала заказ. — Мы же играли вместе! Ты же был моим капитаном! Ты же хотел играть в «Торнадос»!

– Ну я же мужчина, — Финист заказал тот самый дорогой салат. — Я не боюсь сломаться.

– Но… я тоже не боюсь, — прошептала Станимира.— Ты же… стал играть за аргентинцев, потому что хотел испытать себя, так ведь?

– Именно поэтому меня пугает твоя карьера, — Финист примирительно рассмеялся. — Там такая жесть происходит — кровь, переломы в каждом матче. Вся сборная — анимаги, потому что на животных все заживает быстрее. Но Аргентина — это еще ничего. Вот в Уругвае настоящий ужас! Но что-то мы отвлеклись… Я ведь такой идиот, Стани. Я ведь ничего не понимал… Я ничего не видел.

Станимира выпила эспрессо одним глотком — она не очень любила кофе, особенно такой горький, но сейчас он казался очень кстати. Принесли пасту — она пахла потрясающе, но почему-то совсем не лезла в рот.

– Что же ты не видел? — тихо спросила она.

– Ты любила меня все это время. Ты единственная говорила, что я жив. Знаешь, почему отец не искал меня? Нашу связь блокировала магия Бжезинского. Наверняка он и до тебя добрался, но ты… ты все равно верила, что я не умер! Спасибо Пако, он все мне рассказал.

– Пако больше не может жить в Лондоне, — говорит Станимира, и в ее голосе слышится горечь.

– Я знаю, — Финист тоже печален. — Я стольким ему обязан… И я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы ему помочь, — он мягко проводит ладонью по ее щеке. — Теперь я обещаю, что никуда не пропаду.

Стоял чудесный осенний вечер — редкость для Лондона. На деревьях уже появились желтые листья, но ветер был еще не сильным и дождь накрапывал совсем чуть-чуть. Но почему-то сердце Станимиры было словно сдавлено огромными клещами. Серая тоска не обращала внимания ни на нежный голос Финиста Фалькона, ни на вкусную пасту, ни на непомерно дорогой ресторан — ей было все равно. Даже слегка раздувшееся эго, шепчущее, что Аделина наконец-то получила по заслугам, замолчало.

Она отказывается от кэба, который хочет вызвать Финист, и, добежав до темной аллеи парка, взмывает в небо. Наверху как всегда холоднее и спокойнее. Станимира Крам возвращается в «Сорванную башню». Там, сидя в своей комнате, она зажигает огарок свечи, обмакивает перо в чернильницу и на несколько секунд смотрит на пустой пергамент. «Привет, Пако, — наконец выводит она, — как подготовка к игре с Уругваем? Мы скоро играем с «Манчестер Брумс» на выезде, так что я надеюсь посмотреть Манчестер. Удачи на поле, С. К.» Она со злостью думает, что умение (а точнее, неумение) писать письма у нее точно от Виктора. На конверте она ставит «Хитроу, центр почтовой рассортировки, дальше — Аргентина, Буэнос-Айрес, Сан-Тельмо, Франсиско Хорхе Альфредо Уизли» и выпускает сову из окна. «Он ответит, — говорит она перед сном, — там же просто про квиддич. Глупо не ответить на такое письмо».

Но проходит день, другой, третий, затем приходит день матча с «Манчестером». Станимира с остервенением бросается под бладжеры, а в перерыве скулит на кушетке у врача Хельмута, пока он, бормоча немецкие ругательства, заливает ее лицо едким антисептическим зельем. «Осы» выигрывают у «Брумс» с крупным счетом, и Станимире кажется, что победа что-то исправит, но тщетно — к сердцу по-прежнему привязан тяжелый камень, а лицо разбито так, что еще неделю ходить в темных очках круглые сутки. «Наверное, письмо не дошло из-за того, что я не указала точного адреса, — думает она. — Ведь, наверное, Сан-Тельмо — очень большой район, и местная сова могла заблудиться».

Она знает, что врет сама себе, но так легче.