Околоквиддич (гет)

Дышать. Дышать ровно — вдох-выдох. Дышать, даже когда боль в мышцах достигает апогея, и голос Марисы слышится словно издалека: «Крам, ниже! Еще ниже!». Она приседает еще ниже, держа в согнутых руках метлу и стараясь выпрямить спину. Несколько секунд, можно отдышаться и все начинается заново — прыжок, прыжок, вниз, вниз, вниз. Спустя несколько минут после начала тренировки Станимира уже ненавидит все на свете: себя, Марису, которая подпрыгивает выше всех и опускается ниже всех, раздражающе-бодрую музыку, этот чертов квиддич и бесконечную боль. Но проходит время, дыхание кое-как выравнивается, а сознание — отключается. Можно слушать музыку, ловить ритм и не думать ни о чем — только о том, когда все это закончится. Обычно команда тренируется на улице, но сегодня зарядил такой дождь, что Мариса и Захария решили тренироваться в зале. Спортивный центр на незаметной улице Короля Генри Восьмого (пересекающей Косой переулок в одной из самых узких его частей) был построен несколько лет назад на деньги Фреда и Джорджа. Управляющей стала жена Билла Флер, которая на удивление легко справлялась с этой ролью. Благодаря сумасшедшему обаянию ей удавалось привлечь лучших тренеров — а что было еще нужно?

«Осы» тренировались тут редко — Захария всегда говорил, что тренировки на метле, в «полевых условиях» важнее для игрока в квиддич, чем «обычный фитнес для дураков». Но Станимире нравился «фитнес для дураков»: в зале, где они занимались, было тепло, светло, звучала веселая музыка, а на входе их встречала красотка Флер — при одном взгляде на нее хотелось поднимать штангу до изнеможения, чтобы получить такую фигуру. «Фитнес для дураков» отключал мозг, учил его выполнять простейшие команды через «не могу»: встать, упасть, упор, вверх, вниз, вниз, вниз. Не думать о Пако. Не думать о Пако, пока руки дрожат в «планке» — прекрасно.

После тренировки Станимира ползет в душ, а потом садится в кафе на первом этаже, чтобы чем-нибудь перекусить. Обычно все тоже присоединяются, что сегодня товарищи по команде разбежались, сославшись на какие-то свои дела.

– Как называется этот спортивный центр?

Станимира вздрагивает, потому что тот, кто к ней обращается, говорит по-сербски.

– «Флер».

– Как это эгоистично — называть бизнес в честь себя любимой.

– Не все ли равно, как называется центр, если тут отличное оборудование и тренеры? — немного раздраженно отвечает Станимира.

– Ваша правда. Мне порекомендовали это место как лучший клуб в Лондоне. Тут дорого.

– Оно того стоит.

– Я присяду?

– Пожалуйста.

Незнакомец садится. Он не слишком высок, но крепок — майка-борцовка обтягивает его мощный торс и, кажется, может порваться в любую секунду. Иссиня-черные волосы уже тронули широкие мазки серебряной седины. Его лицо напоминало лицо солдата, прошедшего войну: глубоко посаженные голубые глаза смерили Станимиру острым внимательным взглядом, тонкие губы вытянулись в одну линию, твердый подбородок был гордо поднят.

– Вы меня узнали? — спрашивает он, и в его голосе не слышится ни намека на любопытство.

– Да, господин Стойкович, — Станимира кивнула. — Хотя странно видеть вас здесь.

– Вы не выглядите удивленной, — Милан Стойкович, ловец сборной Сербии, все еще изучает лицо Станимиры, словно пытаясь определить, что она за человек.

– В последнее время со мной столько всего произошло, что, кажется, я разучилась выражать удивление.

– Что это у вас? — Милан Стойкович обращает внимание на разглаженный листок пергамента, который лежит перед Станимирой. — Придумываете новые схемы?

– Мариса дает мне задачки на логику.

– Зачем вы выдвинули загонщиков так далеко вперед?

Станимира смутилась:

– Я просто пробую. Смотрю, что получится, если отодвинуть крайнего охотника назад.

– Я вас понял, — спокойно ответил Стойкович. — Вы пытаетесь играть в тотальный квиддич. Жаль вас разочаровывать, такие схемы не работают.

– В «Осах» работают, — Станимира кривится. Кажется, еще секунда, и она потеряет терпение. Да, Милан Стойкович — живая легенда, но, кажется, его мнения никто не спрашивал.

– Именно поэтому у вас разбито лицо после матча, — не слишком вежливо говорит сербский ловец. — Еще немножко, и вас по частям не соберут.

– Давайте я буду прятаться, пока загонщики получают травмы. Ведь это так интересно.

– Ловец на поле главный, — Милан Стойкович поворачивает листок пергамента к себе и долго смотрит на чернильные каракули Станимиры. — Загонщики должны подставляться. Они больше ничего не умеют.

– Я передам это Вуйчичу и Ивановичу. Они же сейчас загонщики сборной Сербии? — огрызается Станимира, но Милана Стойковича это только веселит.

– Странно, что ловца Станимиру Крам не воспитывали с чувством превосходства к собственной персоне, — отвечает он, и тонкие губы гнутся в улыбку-полумесяц. — Тогда мажьте свои синяки и радуйте зрителей. Был рад познакомиться! — и он встает и направляется к выходу.

Станимира в растерянности смотрит на схему. Внутренний голос дразнит и издевается: «А вот Пако знал бы, как выкрутиться».

Пако пропал, и от этого не спасают ни удивительные книги из библиотеки Уизли, ни придумывание схем, ни квиддич, ни изнурительные тренировки. Каждое дождливое лондонское утро, когда Станимира диким усилием воли вытаскивает себя на пробежку, она задерживается у двери, чтобы посмотреть на письма, которые присылают Уизли. В куче конвертов нет ни одного из Аргентины.

Зато Финист появляется каждый день. Он присылает Станимире цветы и заботливо смазывает коленки вонючей мазью, которую делают у него в Карпатах. Из сборной Украины его выгнали, но народ вовсе не считает Фалькона предателем — наоборот, все приветствуют чудесно ожившего героя и жаждут новых подробностей его жизни. Насколько повредился его рассудок, что он стал считать себя другим человеком? Как он вспомнил, кто он такой?

«Я оказался на улице в районе Сан-Тельмо, не помня, кто я, откуда и как меня зовут, — рассказывал он «Украинскому Пророку». — Я назвался Родриго — мне казалось, это и есть мое настоящее имя. Я пришел на базу сборной Аргентины рано утром — мне было негде жить, и я решил, что смогу жить на базе. Ко всем членам сборной, включая тренеров и весь персонал, я применил легиллименцию — они взяли меня в команду, несмотря на то, что я не говорил по-испански. И там был Франсиско Уизли, мой старый знакомый по юниорскому чемпионату, которого я, конечно, не узнал. Из-за моего заклинания Уизли тоже меня не признал, но предложил пожить у него в районе Сан-Тельмо. Правда, спустя два месяца мое сознание начало выравниваться, а Франсиско неосознанно смог противостоять моей магии — и представляете, однажды он меня узнал! Узнал и чуть не сошел с ума! Ведь все считали меня мертвым! Он понял: стоит мне вернуться сейчас, как меня снова попытаются убить! Франсиско сопоставил факты и нашел нападавших. И вот я здесь. Я снова помню, кто я, и это удивительно. До сих пор не пойму, как я оказался в Буэнос-Айресе — скорее всего, попал в какой-то случайно открывшийся портал, как вы знаете, в порталы часто залетают неосторожные птицы…». И так — раз за разом, от газеты к газете. Ложь Финиста была гладкой и красивой, и самое главное — это была ложь во спасение. Эта ложь спасала Пако — если он был под действием заклятья, никто не мог обвинить его в нарочном укрытии Финиста Фалькона от магической общественности.

– А если серьезно, почему он согласился? — спросила Станимира, когда они с Финистом прогуливались по центру Лондона. Она встала рядом с музеем Tate Modern и задумчиво смотрела на Собор святого Павла. — Почему он согласился тебя спрятать?

– Потому что я его попросил, — ответил Финист, пожав плечами. — Тебе не холодно? — и он дотрагивается до ее щеки теплой рукой. — Смотри, ты совсем замерзла.

– Зачем ему вообще приспичило тебя искать? — от прикосновения Финиста Станимира начинает дрожать еще сильнее — но холод тут ни при чем. — Я не знала, что вы… как-то связаны.

– Я тоже не знал, — Финист снимает свой модный двубортный плащ и укутывает в него Станимиру. — Но если бы не он, меня бы никто не нашел. Я у него в неоплатном долгу.

В Лондоне становится все холоднее. Плащ Финиста сшит из дорогой ткани — он не греет, но в нем уютнее и словно теплее. Огромная дождевая капля падает Крам на нос. Она хочет спросить Финиста, почему он не говорил, что жив, почему не послал хоть одну весточку, но говорить не хочется — получилось как получилось.

– Стани, — Финист мягко берет ее за руку и переплетает пальцы. — Я буду рад, если ты будешь сопровождать меня на приеме в эти выходные.

– На приеме? — Станимира словно выныривает из тяжелого сновидения.

– Да, родители устраивают прием в честь моего чудесного возвращения. Я покажу тебе Карпаты, там удивительно красиво.

– Конечно, — Станимира улыбается, смахивая капли с лица. — С удовольствием. Кажется, игр в эти выходные нет…

Финист раскрывает зонт. Собор святого Павла кажется призраком, вышедшим из густого тумана. Люди бегут по мосту Миллениум, еле успевая спрятаться. Станимира делает несколько шагов вперед и, лишившись спасительного укрытия зонта, со всего размаха наступает в лужу. Разлетаются брызги, Финист смеется. Если бы у нее была метла, она бы пролетела на огромной скорости над грязной Темзой, едва не врезаясь в балки мостов, она бы поднялась высоко-высоко, чтобы там, обессилев, крикнуть: «В чем подвох?».

Но подвоха нет.

… — И запомни, — Себастьян Клебер накручивает волосы Станимиры на круглую щетку, — держись подальше от сов.

– В смысле? — Крам ерзает на стуле, рассматривая новую себя. — От сов?

– Да-да, милая, увидишь сову — уходи куда подальше. И не дай бог тебе зайти в совятню!

– Не совсем понимаю, о чем ты, но ладно.

– И не пей ничего игристого. И особенно — игристого и сладкого. Считай — тебе крышка.

– А что тогда пить? — неуверенно спрашивает Станимира.

– Вино. Красное. Сухое.

– Но я совсем не разбираюсь в вине.

– Никто не разбирается! Запомни несколько ничего не значащих определений: насыщенно, терпко, глубоко. И сразу переводи разговор на другую тему, вот так, — Клебер принял картинную позу и, отхлебнув из воображаемого бокала, скривил губы, — Насыщенный вкус. Кстати, в Черногории, где я была с отцом прошлым летом, есть еще более терпкое вино — похоже на Брунелло, только Брунелло более глубокое. Поняла?

– Мы с отцом были в Венгрии прошлым летом… А в Черногории — позапрошлым…

– О Боже, Стани, кого это парит! — стилист заламывает руки. — Просто неси всякую чушь! И не пей игристого — вот и все.

Станимира встает, и Себастьян набрасывает ей на плечи легкую бордовую мантию. На подкладке почти незаметно мерцают вензели LV. Волосы лежат мягкими естественными волнами.

– Не смей носить вензелем вверх, — Клебер корчит в зеркало забавную рожицу. — И не забывай про сов. Ты — манифик.

Международный портал был в Хитроу. Люди оглядывались на Станимиру, шедшую по терминалу аэропорта, в обтягивающем платье в тон мантии.

— Они думают, ты знаменитость, — улыбался Финист, поддерживающий ее под руку. Ее мантию нес тоже он. — Хотя… ты и есть знаменитость!

Станимира промолчала, только крепче схватилась за его руку: каблуки, на которых настаивал Клебер, были просто убийственными. Крам всерьез опасалась, что переломает себе все ноги.

– Это здесь, — перед стойками регистрации они свернули, и Финист толкнул какую-то совсем незаметную дверцу.

То, что увидела Станимира, поражало воображение — огромный зал, куча людей. Табличка под потолком гласила: «Terminal W». В терминале тоже были стойки регистрации, только проверяли на них не паспорта, а палочки.

– Так вот как выглядит зал международной аппарации, — восхищенно выдохнула Станимира.

– Не совсем, — улыбнулся Финист, — зал аппарации за стойками регистрации. Это терминал международных волшебных перемещений — здесь не только аппарация, но и порталы, и метлы напрокат. — Простите, у нас заказан портал на имя Финиста Фалькона, — Финист обратился к мужчине за стойкой с надписью «вип-сервис».

Мужчина был в белой рубашке и брюках и внешне ничем не отличался от маггловских работников Хитроу, однако на его груди был прикреплен бейдж с именем и надписью: «Terminal W”.

– Пойдемте за мной, мисс Крам, мистер Фалькон, — проверив их палочки, служащий растянулся в улыбке. — Не желаете шампанского, пока ожидаете путешествия?

– О нет, спасибо, — отказалась Станимира, помня завет Себастьяна.

Их привели в небольшую комнату, похожую на уютный зал ожидания. В середине стоял мягкий красный диван, на который так и тянуло сесть — после прогулки на каблуках диван казался спасением, и Станимира с наслаждением откинулась на подушки.

Но неожиданно все завертелось, и земля ушла из-под ног. Диван оказался порталом. Она очнулась уже на улице — теплый ветерок слегка поднял волосы. Они с Финистом сидели в увитой цветами беседке. Аромат был пьянящим — он сбивал с ног похлеще всякого шампанского.

– О боже, Финист, это удивительно! — Станимира встала и с восхищением посмотрела на горизонт. — Какая красота!

Красное солнце медленно закатывалось за холмистый горизонт, а вокруг были зеленые горы-великаны. Подвесной мост вел в роскошный белый замок, затерянный меж холмов. Под мостом шумела горная речка. Все окна замка горели.

– Добро пожаловать в родовое гнездо Фальконов, Станимира Крам, — улыбнулся Финист.

Он взял ее под руку, и они пошли по мосту. Горный воздух сводил с ума, в небе кружили соколы, а полосы красноватого солнечного света ложились на белый камень замка.

В замке было уже много людей — женщины неземной красоты в шелестящих мантиях, их кавалеры с мужественными подбородками и хищными птичьми глазами почтительно кланялись Финисту и Станимире.

Говорили на всех восточноевропейских языках: Станимира слышала украинский, русский, румынский и даже сербский.

– О, Станимира Крам, рад вас видеть, — черноволосый мужчина в элегантной черной мантии с отложенным воротником поклонился Станимире и поцеловал ее руку.

– Милан Стойкович, — она улыбнулась. — Второй раз за неделю. Я тоже рада.

– Что будете пить? — Стойкович подозвал официанта.

– Вино. Красное. Сухое, — отчеканила Станимира.

– Попробуйте Монтальчино две тысячи четвертого года, — в руках в официанта материализовался кубок из резного стекла и бутылка. Он плеснул в бокал совсем чуть-чуть.

Станимира сделала маленький глоток.

– Насыщенный вкус, — сказала она, пробуя букет. — Похоже на… черногорский Вранац, но чуть более терпкое…

– Похоже, вы разбираетесь в вине, — улыбнулся Милан Стойкович. — Мне больше всего нравится аргентинское, а вам?

– Мне тоже, — услышала Станимира знакомый голос, и Милан Стойкович поспешил ретироваться и смешаться с остальными гостями.

Мариса! Тренер Уизли выглядела лучше всех: шикарные темные волосы не уложены, а струятся по плечам, словно змеи, темно-синяя мантия, надетая поверх простого платья, красиво облегает худую спортивную фигуру.

– Тренер Уизли, — Станимира не может сдержать радостной улыбки.

– Не могла же я тебя здесь бросить! — Мариса подмигивает. — Ты хотя бы пробовала этот ваш черногорский Вранац? У него же ничего общего с Монтальчино! Ну, кроме того, что это тоже вино. И тоже красное. На этом сходства заканчиваются.

– Так я и думала..., — растерянно пробормотала Станимира. — Меня Клебер научил делать вид, будто я разбираюсь.

– О, старина Клебер знает толк в винах, — тренер Уизли засмеялась. — Я еще люблю такую фишку: попробовав, сказать, что чувствуешь нотки смородины. Как правило, найдется еще два человека, которые согласно кивнут. Кстати, я тут с твоим отцом и четой Забини, — убедившись, что Милан Стойкович отошел на безопасное расстояние, Мариса понизила голос. — Будь повежливее с сербским ловцом.

– Он жутко меня бесит, — не выдержала Станимира. — Я видела его пару дней назад у Флер. Прикопался ко мне после тренировки: тотальный квиддич не работает, лицо у меня разбито…

Мариса тепло улыбнулась и обняла Станимиру за плечи.

– Послушай, — сказала она как можно тише. — Стойковичу сорок пять лет. Очень скоро он закончит карьеру. А пока они ищут нового ловца в запас.

– То есть?

– То есть у тебя есть шанс войти в сборную Сербии и выступить на Мундиале, — прошептала тренер, — только вот Стойкович ни за что не покинет сборную просто так — он хорошо понимает, что пора уходить, но не отдаст свое место человеку, который ему не понравится. Он звезда и имеет огромное влияние на тренера Горана Радича. По сути, кого он выберет, того Радич и возьмет.

– Меня хотят взять в сборную? — Станимира зажала рот рукой, чтобы не закричать от счастья.

– Пока не знаю, — ответила Мариса. — Сначала они написали мне по поводу твоего гражданства, и мы с Фредом заручились поддержкой болгарского министерства — что в случае чего гражданства тебя болгары не лишат. Знаешь, после истории с Пако надо быть аккуратнее… Потом он приехал в Манчестер на наш матч. У него три кандидатуры — ты, Велько Мишич из «Пловдива» и Славолюб Рошул из «Белград Олимпия». Соперники сильные. Я знаю Стойковича со школьной скамьи — он не самый лучший человек, поверь мне, хоть и прекрасный ловец. С ним трудно, он мнит себя гением, у него свои представления о том, что хорошо и что плохо. И в Дурмстранге он сидел в запасе, пока в основе выступал твой отец. Поэтому к тебе у него особо пристальное внимание. Но если хочешь в сборную — играй по его правилам. Выбирай темы для разговора.

– Очень хочу, — прошептала Станимира, глядя в глаза тренеру Уизли. — Только… а вдруг ничего не получится? Мне кажется, я ему уже не понравилась, он так презрительно на меня смотрел.

Неожиданно Мариса крепко обняла ее.

– Ты знаешь, — прошептала она. — Однажды осенним утром Джордж оказался у нас с Фредом дома с маленьким сыном и новорожденной дочерью, Рокси. Его бросила жена. Я тогда только родила Пако и подумала: черт, куда мне еще дети. Но я вырастила Рокси как родную дочь. А потом, спустя много лет, меня вырвало всем моим особо полезным завтраком прямо перед матчем с «Гарпиями» — так я узнала, что у меня будет Джорджи. А потом в нашей жизни появилась ты. Я вижу, как тебе трудно, Стани, но нужно бороться. Я безумно горжусь тобой. Я горжусь всеми своими детьми. Просто будь собой.

Станимира несмело уткнулась в плечо Марисы и погладила ее по волосам. В глазах стояли слезы — за все время ее собственная мама написала лишь несколько пространных писем, и Станимира периодически навещала ее — скорее из чувства долга, чем от большого желания. Она знала — дар матери — варить лучшие зелья — ей не передался. Поэтому вряд ли Иванка Брегович пылает материнской заботой и теплом. Отчасти маму заменяла бабушка Крам — неугомонная веселая Мира, которая наполняла дом запахом свежих булочек и предпочитала велосипеды, а не машины и метлы.

– Мне страшно, — прошептала она. — Я всегда мечтала попасть в сборную и тут получается, что могу все испортить одним неверным движением.

– Вроде того, — тренер Уизли усмехнулась. — Но если не получится — черт с ним.

Станимира увидела, как им машет отец, беседовавший с какими-то знакомыми.

– Я хочу домой, — пробормотал он, оттягивая узкий галстук, — у Фреда и Джорджа сегодня в магазине какой-то крутой фокусник, а мы торчим тут.

Мариса укоризненно посмотрела на друга:

– Мы помогаем твоей дочери, Вик. Хотим, чтобы Стани не чувствовала себя одиноко. И следим за Миланом Стойковичем.

– Нет, нет, вы можете идти, — улыбнулась Станимира. — Тренер Уизли мне все рассказала, так что я справлюсь. Надеюсь, папа, ты не против, что я буду играть за сербов.

– Вот, она уже говорит, что будет играть за сербов, хотя решение еще никто не принимал, — усмехнулся Виктор. — Шутишь, это же сборная! Если в сборную Болгарии ты попасть не можешь, почему бы тебе не играть за сербов?

– Идите, — Станимира усмехнулась в ответ, — проведите хорошо время. А я разберусь.

Мариса и Виктор растворились в толпе в поисках четы Забини, и вскоре Станимира поняла, что все четверо тихо покинули прием. Пако даже не появлялся, хотя Станимира и не надеялась, что он появится. Финист, конечно же, выслал ему приглашение, но Франсиско Уизли, по сообщению Фалькона, ответил вежливым, но твердым отказом.

Без друзей и отца на приеме стало совсем тоскливо — хоть играла музыка, и напитки лились рекой, и столы ломились от яств, и прекрасные пары выходили танцевать — все было не то. Станимира стала понимать, почему отец и Мариса так легко предпочли пышному празднику посиделки в домашнем кругу — все эти люди совсем не любили друг друга.

Замок Фальконов был удивительно красив не только снаружи, но и внутри — белоснежный каменный пол, высоченные стены с полукруглыми окнами, акустика — лучше, чем в любом театре. Финиста рвали на части, и он с извиняющимся видом то и дело бросал Станимиру одну. Правда, одной она оставалась недолго — к ней подходило очень много людей, и она не могла посчитать, сколько рук ей пришлось пожать в тот вечер.

– Николас Варальо, — на последней ладони, крепкой и шершавой, Станимира невольно задержала руку и взгляд.

Та рука, что ей подали, была точно рукой игрока в квиддич и никак иначе — мозолистая, сухая, твердая. В отличие от знакомых Финиста, отпрысков богатых фамилий со всей Европы, предпочитающих целовать девушкам руку при встрече и прощании, Николас Варальо подарил Станимире честное рукопожатие.

На вид ему было около сорока. Каштановые волнистые волосы лежали на голове красивой шапкой. Всю щеку рассекал шрам, некогда бывший глубоким. Шрам не портил лица Николаса, скорее, наоборот, придавал ему мужества. Глубоко посаженные глаза были похожи на блестящие черные бусины.

– Откуда я знаю ваше имя? — невольно вырвалось у Станимиры. — Мне кажется, мы знакомы, но я вижу вас впервые, — сказала она по-английски, чем вызвала у Николаса улыбку.

– Слышал, тебя прочат в сборную Сербии, — ответил он, словно игнорируя вопрос. У него был сильный акцент. — Тут все об этом говорят, но Милан Стойкович — стреляный воробей. Придется быть лапочкой сегодня, Станимира. Я бы на его месте взял Рошула.

– Почему? — процедила Станимира.

– Он крепкий игрок, — Николас пожал плечами. — Хитрый, маневренный.

– А я?

– Когда я сказал, что не взял бы тебя, я имел в виду, если бы я был Стойковичем, — спокойно заявил Николас. — В свою сборную я бы тебя взял. А для сербской команды ты слишком злая— в хорошем смысле, если ты понимаешь.

– Какую сборную?

– Сборную Аргентины, конечно, — Николас засмеялся. — Пако не приехал, а я люблю поесть на халяву, знаешь ли. Общество дерьмо, но еда тут отменная.

И тут Станимира вспомнила: «В сборной есть свой капитан, великий Николас Варальо, на чье место я не претендую», — сказал Пако на помолвке-разоблачении. Фамилия Варальо часто появлялась в «Спортивном Пророке» — там, где печатали статистику чемпионата Южной Америки. О Николасе Варальо как-то говорила Мариса — она играла в сборной с его кузеном, которого тоже звали Николас.

Подошедший официант галантно протянул ей напиток, и она не глядя осушила бокал. Игристое и сладкое оставляло на языке приятное ощущение лопающихся пузырьков. Николас Варальо казался на этом светском приеме диковинным зверем — странным, но отнюдь не запуганным. Человек с другого полушария улыбался во все тридцать два фаянсово-белых зуба. На фоне загорелой кожи зубы казались еще белее, а сам Николас рассматривал Станимиру с выражением лица биолога, которому дали на исследования необычный микроорганизм.

– И как Пако? — спросила она, краснея.

– Живет, — Николас подхватил с подноса еще два бокала с игристым и протянул один Станимире.

Не понимая сама, почему нервничает, она выпила залпом и второй бокал. Голова приятно закружилась.

– Почему он не приехал?

– А зачем ему это? — Николас пожал плечами, — Он тщеславный гад, конечно, но любит, чтобы его ценили за дело.

– Он нашел Финиста.

– Чертов Фалькон, — поморщился аргентинский капитан, — я никак не могу очухаться от его чар. Как мы его только в сборной держали? Я ведь с ним и разговаривал все это время… Но зато тебе повезло — это хорошо. Ты, Станимира, заслуживаешь удачи больше остальных, я так считаю.

– Повезло?

– Конечно. Ты урвала у жизни самый вкусный кусок пирога: богатый и знатный жених, к тому же, играет в квиддич. Если сегодня будешь весь вечер мило улыбаться и правильно отвечать на вопросы, попадешь в сборную и обеспечишь свою семью на несколько поколений вперед. Потом родишь здорового анимага — и официально можешь плевать на всех, здесь присутствующих. Не фигурально, а прямо в лицо — все равно они тебе ничего не скажут.

– Я не хочу ни на кого плевать.

– Это пока, — лицо Николаса озарила широкая улыбка. — Вон, смотри, сейчас начнется. Помни: улыбайся и кивай. Кампео-о-онес, кампео-о-онес, — и напевая фанатскую песенку, Николас отошел в угол.

К Станимире приблизилась молодая женщина в атласной красной мантии. Ее губы были тоже покрашены в красный, что делало улыбку похожей на окровавленный оскал. Двигалась она уверенно, почти чеканя шаг: словно знала, что ей нужно.

– Элигия Новакова, — она протянула руку с длинными аккуратными ногтями, — я организатор этого приема. Давай-ка на сцену, милая. На, выпей для храбрости, — и Элигия протянула Станимире третий бокал с шампанским.

Беспомощно оглядываясь на Николаса и ища глазами Финиста, Станимира поднялась по маленьким ступенькам на небольшую сцену в центре зала. В начале вечера здесь стояли музыканты, но сейчас музыка стихла, и Станимира оказалась на сцене совершенно одна. Элигия вбежала за ней и, торопливо приставив тонкую палочку к горлу и прошептав заклинание, заговорила на весь зал:

– Дамы и господа, — произнесла она на румынском, — Смею представить вам особенную девушку. Девушку, без которой этот прием потерял все свое изящество и шарм, весь блеск и лоск. Искупайте эту юную леди в овациях — Станимира Крам.

Аплодисменты были оглушительными, но Станимира ничуть не чувствовала себя смущенной. Раньше в такой ситуации она готова была бы провалиться под землю, а сейчас прямо стояла на своих чудовищных каблуках и улыбалась. И почему она раньше боялась людей? — Станимира, — продолжила Элигия своим певуче-сладким голосом, — мы совсем про тебя ничего не знаем и просто мечтаем с тобой познакомиться. Расскажешь о себе?

Станимира кивает и, нащупав в кармане своей невесомой мантии палочку, прикладывает ее к горлу. Вспомнилось, как Хьюго спрашивал ее, чем она увлекается, когда они гуляли по набережной, а она что-то мямлила. А правда — что такого сложного — рассказать о себе?

Поймав на себе вопрошающие взгляды Элигии и гостей, Станимира начала:

– Как вы знаете, я играю в квиддич. Но, кажется, держаться на метле у меня получается лучше, чем на этих каблуках.

Все смеются. Ирония принята.

– Станимира Крам играет в «Уимбурнских Осах», — пояснила Элигия, — Ну что, ты расскажешь нам про свою команду?

В сердце Станимиры стало тепло и хорошо: команда — это лучшее, что у нее было и есть. Они стали почти родственниками. Ей так нравилось дружить со всеми и тусоваться после матчей, и ходить друг к другу в гости, и вместе переживать победы и поражения.

– Я безумно благодарна «Осам» за ту тепло и любовь, что они мне дали, — сказала она как можно громче. — Мы друг за друга горой.

– Правда? — бровь-ниточка Элигии притворно изогнулась. — Неужели милая Станимира не расскажет никаких интересных сплетен? Ну же, мы ждем.

– Да у нас как-то без сплетен обходится, — сказала она уже менее уверенно.

Боже, если бы здесь была Мариса. Но Станимира сама попросила тренера Уизли не беспокоится… Что же теперь делать?

– Она ангел! — воскликнула Элигия. — А я, например, слышала, что у вас там настоящий разврат, — и она рассмеялась, словно слово «разврат» было забавным.

– Какой разврат? — то ли игристое вино, то ли дурацкие замечания организатора приема вывели Станимиру из себя. — На прошлой тренировке у Мюррея сползли треники, и я видела его боксеры. Если это развратно, то да — у нас разврат.

В толпе она поймала взгляд Стойковича: нет, сербскому ловцу не нравилось, что она говорила.

– О, сейчас поясню, — Элигия улыбнулась, — у них там есть турок, — и при слове «турок» ее мышиное личико скривилось. — У него две жены. Наверное, тебе с ним даже здороваться противно, милая! Просто ужасно играть в одном клубе с двоеженцем.

– Нет-нет, — Станимира замотала головой. — Ибрагим не двоеженец. Он спас свою вторую жену от смерти, потому что у нее умер первый муж, и она тоже должна была умереть, — горячо произнесла она и посмотрела на гостей. Она надеялась увидеть радостное изумление, но не видела ничего, кроме идеально красивых лиц, которые исказил инстинктивный, почти утробный ужас.

– И тебе не кажется, что турки ужасны, раз заживо погребают своих женщин?

На этот вопрос Станимира ответа дать не могла: мимолетный флёр игристого растворился, уверенность пропала, а ее место заняла паника: что делать? Что говорить? Милан Стойкович смотрел на нее, не моргая. К горлу подкатил комок, и Станимира осознала, что все-таки пьяна. Быть пьяной и глупой посреди огромного зала было ужасно, но еще ужасней было осознавать, что на кону — сборная Сербии.

«Жуткая традиция, как хорошо, что она миновала нас. Давайте выпьем за всех чудесных женщин на этом приеме», — шептал внутренний голос правильный, безопасный ответ. Рука машинально подняла бокал с шампанским.

Мариса сказала: будь аккуратней. Но Мариса также всегда говорила, что не бывает полуправды и полулжи, что есть добро, а есть зло, и между добром и нейтралитетом всегда надо выбирать первое.

– Я не позволю никому говорить гадости про моего друга Ибрагима Озила, — голос дрожал. — Ибрагим не ужасен. Он прекрасный семьянин и честный человек. Он спас женщину от смерти. Он каждый раз подставляется на поле, спасая меня.

– Турки же вторглись на Балканы, — вяло запротестовала Элигия.

– Ибрагим Озил не вторгался на Балканы, — отрезала Станимира.

– Но ведь вторгались его предки…

– Ах, я забыла, — Крам посмотрела на нарядных гостей приема, — здесь же всех волнует кровь и гены. Здесь же у всех великолепные предки! Мы собрались здесь обсудить предков Озила или что?

– Не совсем, — глухо произнесла Элегия, и Крам внезапно поняла, что все это время, пока она толкала свою пламенную речь, организатор приема пыталась заставить оркестр замолчать.

Но торжественный мотив все-таки заиграл на весь белый зал. Около сцены на одном колене стоял Финист Фалькон. Соболиная шапка, торжественная мантия со множеством орденов, военные сапоги. По бокам — два друга из Дурмстранга.

– Станимира Крам, — произнес он дрожащим голосом. — Ты всегда была рядом со мной, но я был слеп. Я сбился с пути, но ты направила меня. И свет твоей любви привел меня домой. Здесь, в присутствии свидетелей, я признаюсь тебе в любви и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Оркестр замолчал, и повисло напряженное молчание. Станимира стояла, не шевелясь, и считала секунды. Она посмотрела на Финиста, и они встретились глазами. Ее друг, такой благородный, такой честный, такой хороший — почти святой — смотрел на нее исподлобья. Она подумала, что встать на колено перед огромным количеством человек требует огромного мужества, и почему-то за него испугалась.

– Финист, — она не сразу поняла, что действие заклятья кончилось, и ее голос больше не звучит на весь зал, — Финист, зачем тебе это? — Финист молчал: читал по губам. — Мой хороший, — тело Станимиры содрогнулось от рыданий, и слезы полились по лицу ручьем, — не иди у них на поводу. Не нужно.

– Но…— Финист схватил ртом воздух.

– Ты не один из них, — прошептала Станимира и смяла край мантии, — я знаю, какой ты. Ты хотел играть в квиддич. Ты хотел путешествовать. Ты не хотел ни на ком жениться. К черту все эти правила.

– Ты не хочешь быть моей женой? — Финист поднялся, и зал ахнул.

– Я не смогу, — Станимира нервно вытерла лицо рукой. — Прости…

– И я… не смогу, — Финист снял соболиную шапку, и пот потек по его красивому высокому лбу. — Я нарушил договор. Прости, я тоже так не могу. Эти слишком, — бормотал он. — О Господи, — к Финисту внезапно пришло озарение, — Он же… из-за тебя!

Не в силах больше стоять на сцене, Станимира бросилась бежать и на выходе из зала споткнулась и чуть не упала. Звук открывающихся деревянных ворот был слишком громким. Уже на улице она сняла босоножки и пошла босиком по ледяной траве. Одна из дверей в левом крыле была приоткрыта, и Станимира толкнула ее. Она оказалась одна в темной комнате. Здесь было тепло, и Крам устало опустилась на высокий стул. Только оглядевшись и принюхавшись, она поняла, что находится в совятне. Совы — от самых маленьких сычиков до больших филинов сидели на жердочках и ухали. Кто-то только что вернулся с охоты и занимался своей добычей.

Станимира попыталась отдышаться. Вспоминая осуждающие взгляды, она грустно подумала: «Вот это как — когда тебя не за что считают предателем». На небольшом круглом столике лежала стопка конвертов, чистый лист пергамента, перо и сургучовая печать с гербом семьи Фальконов — распахнувшей крылья птицей на фоне горных вершин.

Станимира подошла к столику, обмакнула перо в густые чернила и написала: «Привет, я только что потеряла место в сборной Сербии и поняла, что то, о чем я всегда мечтала, мне совсем не нужно. Черт, кажется, я пьяна. С. К.». Она выбрала белую полярную сову и, нацарапав на конверте адрес «Ужгород, центр международной сортировки, затем: Буэнос-Айрес, Сан-Тельмо, Франсиско Хорхе Альфредо Уизли», выпустила ее в звездное небо.

Сова распахнула свои красивые крылья и, подхватив конверт, скрылась за темными горами. Станимира долго смотрела ей вслед.

– И сколько мне тут стоять? — от уже знакомого голоса она вздрогнула и резко обернулась. — Куда ходят все пьяные и грустные девчонки? Конечно, в совятню — вас прям тянет к перу и чернилам на нетрезвую голову, — Николас посмеивался.

– Я не пьяная, — хрипнула Станимира. — Может, немного.

– Да, мне говорили, что ты долбанутая, но чтобы настолько! — Варальо покачал головой. — Защищать турка перед всей сербской диаспорой! Отказываться от замужества! Дьос, ты просто лока! Сумасшедшая, то есть.

– Отстань от меня, Николас. Я хочу домой.

– А я тут зачем? — Варальо хмыкнул. — Я, как и ты, друзей в беде не бросаю. Идем, провожу тебя до Лондона, сдам Марисе. Ты же одна в такой темноте не найдешь портал.

– Идем, — Станимира позволила Николасу взять себя за руку и снова вывести на холод.

… Почему Финист не понял раньше? Почему он не догадался? Пако искал его, потому что он был важен для Станимиры. Пако укрывал его, Пако берег его, и в конце Пако отказался от всего, посчитав, что Финист и Станимира должны быть вместе. Он несколько раз обежал замок, чтобы сказать все это, но тщетно — Станимира Крам как сквозь землю провалилась.