Дальний путь (джен)

Думая, что его друзья уже легли спать, менестрель осторожно потянул на себя дверь комнаты, куда поселили его, Хауруна и Люциуса. Но комнату всё ещё озарял свет.

Министр сидел за столом и склонялся над тетрадью, король, отвернувшись к стене, лежал на кровати, но при появлении Толи поднялся, сощурился:

— Фью-ю! — присвистнул он, в то время как Люциус оторвался от своей тетради и с лёгким любопытством посмотрел на менестреля. — Мы тебя раньше утра не ждали!

— Как вы можете так думать? — укорил его Толя, вешая на гвоздь свой плащ. — Если я сказал, что пойду провожать девушку, то я пойду её именно провожать, а не что-нибудь другое.

В душе шевельнулось чувство вины: думал-то он как раз об этом другом.

— Ну, ты сама галантность, — фыркнул Хаурун. — Поцеловал хоть?

Толя отвернулся, заливаясь краской, и король засмеялся, а министр слишком низко склонил голову над тетрадью.

— Поцеловал, значит! — сделал вывод Хаурун. Чувство вины внезапно отпустило, и вновь пришёл ветер, но уже не такой неистовый, какой был два часа назад. Не сводя глаз с Люциуса, Толя присел на табурет напротив министра. Хаурун, успокоенный возвращением наперсника, прилёг снова и теперь точно вознамерился спать.

— Листок? — спросил герцог, не поднимая головы, и Толя даже успел удивиться его прозорливости.

— Да, милорд, если можно, — тихо попросил он.

Министр вырвал лист из тетради, пододвинул чернильницу и футляр, где хранил стальные перья. Толя взял одно из них, но ничего не писал. Пользуясь тем, что Люциус не обращает на него внимания, менестрель почти без боязни изучал его, снова и снова оглядывая струящиеся и как будто мерцающие в неровном свете волосы пепельного оттенка, открытый лоб, тонкие губы, небрежно расстёгнутый ворот рубашки. Как-то исподволь пришли на ум слова Вороны: «Его красота ослепляет… Он — сталь, но не всегда сталь разящая…».

Толя опустил глаза на чистый лист. Первое четверостишие он уже знал.