Для меня семья — это важно: я так воспитан, я совсем не из тех, кто приезжает раз в семь лет, чтобы убедиться, что родственник ещё не помер, отписав мне квартиру и автопарк. И близкие родственники (проживающие рядом, если что) мне дороги: да, в силу своего характера я от них устаю, но не перестаю их от этого любить.

И у меня начала сходить с ума прабабушка. В силу того, что не я ездил по врачам, я плохо знаю, в чём именно была проблема, но, кажется, это был рассеянный склероз или деменция, не помню уже. Мне не важно, как это называется. Она нас пугалась, не узнавала, забывала простейшие действия, вроде того, как открыть дверь, она то звала меня именем моего дяди, то плакала от страха, когда я к ней подходил. Она начала ходить под себя, вела себя абсолютно как ребёнок: то испугается грозы и плачет, то капризничает и не хочет есть.

Это длилось семь лет. В первое время мы надеялись на то, что лечение вернёт нам бабушку, потом — что всё остановится на периодическом неузнавании нас...

В конце концов мы стали надеяться на то, что она скоро умрёт.

Это ужасное чувство — ненавидеть кого-то, кого ты очень любил, до ожидания его смерти, до надежды на прекращение мучений. Все постоянно были в стрессе, злые, срывались друг на друге и постоянно страдали. Мне тогда казалось, что вся моя крепкая семья рушится.

И если сначала нам казалось, что сиделка — это предательство по отношению к бабушке, то потом её стало тупо не найти.

И от того, что я так устал, что ненавидел бабушку, от которой всю жизнь видел только добро, я начал ненавидеть себя, желать себе смерти, презирать себя — и это возвращалось ненавистью к источнику этой боли. Это же моя бабушка! Это мой родной человек! Как я могу такое чувствовать и думать?! Я совсем бесчувственный, дрянной, отвратительный, я заслуживаю смерти за такое...

А потом я понял: как бы я ни цеплялся за обратное, к сожалению, в этих глазах больше нет моего родного человека. Это чужая и очень испуганная женщина, которой плохо от того, что вокруг неё незнакомые люди. Иногда у неё проскальзывают чужие воспоминания, но это чужие воспоминания, а не вернувшаяся бабушка. Как бы я ни хотел снова узнать в этом человеке кого-то родного, он лишь похож на него внешне. Такое бывает. И его крики, слёзы, испуг, ненависть — это не ненависть моей бабушки, направленная на меня, её внука, которого она сажала на выставочные САУ в парке и которому покупала мороженое — это испуг человека, которого абсолютно чужие, страшные, незнакомые люди заставляют что-то делать, а он не понимает, что, как и зачем.

Это не я плохой, не она плохая — это просто чужой человек.

Стало намного легче. Ненавидеть можно того, кого очень любишь, потому что он причиняет самую сильную боль, а тут... Я любил бабушку — ту бабушку, которой она была. Но та бабушка умерла, а мы этого не заметили. Такое бывает. И я начал воспринимать это как работу, что ли. Как обязанность, которая не в тягость. Моя бабушка умерла, но оставила мне эту женщину для того, чтобы я позаботился о ней. Не нужно искать в её глазах узнавание или воспоминание, не нужно злиться и расстраиваться — нужно просто помочь ей перестать бояться.

Я не знаю, правильно ли это было с точки зрения психологии, но мне сразу стало легче. Потому что я не плохой от того, что не могу любить любимого человека — просто это чужой человек. Так вышло.

Когда она умерла, отношения в семье нормализовались где-то через полгода. Мы перестали быть клубком направленной во все стороны агрессии и вины.

И да, мне ещё очень больно об этом говорить, хотя прошёл не один год — больно до слёз. Но я не ненавижу ни себя, ни её.