А, да, прибавим еще, что в книге Скарлетт и образование - мнэ... мнэ.

Ретт причмокнул, погоняя кобылу.
— Конечно, в армии чертовски не хватает солдат. Для чего бы иначе понадобилось призывать внутреннее охранение? Ну, а что до рытья окопов, то, по-видимому, они должны сослужить службу в случае осады. Генерал готовится занять свои последние рубежи здесь.
— В случае осады? О, поворачивайте обратно! Я возвращаюсь домой, домой, в Тару, немедленно.
— Какая муха вас укусила?
— Осада! Боже милостивый, осада! Я знаю, что такое осада! Папа был в осаде… Или, может быть, это был папин папа, но папа рассказывал мне…
— О какой осаде вы говорите?
— Об осаде Дрохеды Кромвелем, когда ирландцам там совсем нечего было есть, и папа говорил, что они умирали с голоду прямо на улицах и под конец съели всех кошек и крыс и разных насекомых, вроде тараканов. Он говорил, что они даже ели друг друга, пока не сдались, только я никогда не знала, можно ли этому верить. А когда Кромвель взял город, то всех женщин… Осада! Матерь божья!
— Вы просто дикарка — такой невежественной женщины я, право, еще не встречал. Осада Дрохеды — ведь это было в семнадцатом столетии, и мистер О'Хара едва ли мог быть свидетелем ее.

Ну в общем ДА. :D

> Еще интереснее, что эту дилемму в книжке один человек все-таки решает.

Эмили разве не горбу Скарлетт пристроилась, которая все вопросики решала?

не читал и не смотрел, но осуждаю

Heinrich Kramer
она как раз прекрасно понимала, кто тащит семью и была благодарна. ну и свою долю убийства того янки честно несла)

Юная Скарлетт - имхо, вот вообще не леди. Она играет в неё, благодаря воспитанию и прелести юности. Слом эпох вытаскивает на поверхность всё худшее и вульгарное, что есть в ней... но и всё лучшее тоже максимально раскрывает.

Он воевал против рабовладельцев

Cogita
А мне жалко этого янки... Он воевал против рабовладельцев, а его убили(((

На секунду мысли ее вернулись назад, к тем годам, когда еще
была жива Эллин, и она увидела свою мать – стремительно прошуршали юбки, пахнуло
духами; она была вечно в движении, эта хрупкая женщина, непрестанно трудившаяся для
других, предмет всеобщей любви, уважения и преклонения. И внезапно Скарлетт стала сама
себе противна.
– Если вы хотите довести меня до белого каления, – устало сказала она, – то зря
стараетесь. Я знаю, я не такая… совестливая, какой следовало бы мне быть. И не такая
добрая и милая, как меня учили. Тут уж ничего не поделаешь, Ретт. Честное слово, ничего.
Как я могу вести себя иначе? Что стало бы со мной, с Уэйдом, с Тарой, со всеми нами, будь
я… кроткой тихоней, когда тот янки явился в Тару? Мне бы следовало быть… Нет, даже
думать об этом не хочу. А когда Джонас Уилкерсон задумал отобрать у меня родной дом, вы
только представьте себе, что было бы, будь я… доброй и совестливой! Где были бы все мы
теперь? А если б я была милой простушкой и не наседала на Фрэнка по поводу долгов, мы
бы… ну, да ладно… Может, я и мерзавка, но я не буду всю жизнь мерзавкой, Ретт. А эти
годы – что еще мне оставалось делать, да что еще остается делать и сейчас? Разве могла я
вести себя иначе? У меня было такое чувство, будто я пытаюсь грести в тяжело нагруженной
лодке, а на море – буря. Мне так трудно было держаться на поверхности, что не могла я
думать о всякой ерунде, о том, без чего легко можно обойтись, – как, скажем, без хороших
манер, или… ну, словом, без всякого такого. Слишком я боялась, что лодка моя затонет, и
потому выкинула за борт все, что не имело для меня особой цены.

Собственно, вся Скарлетт в этой цитате.