Теневые прогулки (гет)

Моя тень единственная, кто идет рядом со мной

— Green Day, «Boulevard of Broken Dreams»

Реальность рушится на пол.

— Lifehouse, «Blind»

— Привет, Луна, — устало сказал Гарри, входя в квартиру, с первого раза не попав плащом на крючок, и ему пришлось наклониться и попробовать еще раз. Уже несколько часов назад солнце скрылось за изгибом горизонта, и по небу мчались облака цвета индиго, а за ними то и дело вспыхивали звезды.

— Привет, Гарри, — тихо заметила Луна, глядя на него из открытой кухни через стойку, помешивая что-то в дымящемся котле. — Как сегодня прошла борьба с преступностью?

— Скучно, — сказал он, ныряя под лямку своей сумки и снимая ее с плеч. Он с глухим стуком уронил ее на шаткий кофейный столик и подавил зевок. — За исключением того момента, что Кингсли надрал мне задницу по поводу отсутствия прогресса в деле Долохова. Если бы мы только добрались до этого осведомителя раньше…

Он покачал головой, держась одной рукой за лоб, и оперся локтем о стойку напротив нее.

— Все образуется, — мечтательно сказала Луна, глядя на магловский секундомер и помешивая свое зелье. — Вселенная вышла из равновесия, но, в конце концов, все исправится само собой.

Гарри настороженно посмотрел на нее сквозь пальцы. Он уже слышал это раньше.

— Равновесие, — сказал он ей. — Точно.

Она уловила чуточку резковатый тон, который прокрался в его голос на последнем слове.

— А где Рон?

В светло-голубых глазах Луны появился блеск, который Гарри не мог не заметить. Морщинки вокруг ее рта, которые, по его наблюдениям, появились и углубились в течение последних пяти лет, стали еще более заметными, когда она плотно сжала губы.

— Он ушел. Он вернулся домой после тренировки, но ушел в половине третьего.

— Куда? — сказал Гарри, и Луна с несчастным видом посмотрела на него, отложив ложку и секундомер.

— Ты же знаешь, куда он пошел.

Гарри провел обеими руками по лицу и тихо выругался.

— Черт бы его побрал, — сказал он. — Когда уже это прекратится?

— Он только что… — попыталась сказать Луна, но ее голос надломился.

Забытая в котле смесь энергично забурлила.

— Почему ты его защищаешь? Ты не заслуживаешь этого, Луна! — прервал ее Гарри, с умоляющим взглядом наклонившись к ней через стойку. Ее ответный взгляд был полон укора.

— Я думаю, что ты лучше всех понимаешь, что с ним творится.

Гарри нервно улыбнулся ей, явно давая понять, что не может поверить в то, что Луна сказала это вслух.

— Я понимаю, что с ним творится. Но я также знаю, что это не способ с этим справиться. То, что он напивается до беспамятства по ночам, ее не вернет.

Он судорожно вздохнул в конце своей реплики, пытаясь рассеять пришедшую вместе с ней боль.

— Так же, как и выматываться на работе до полусмерти и делать вид, что ничего не произошло, — неестественно ровным голосом сказала Луна, пронзая его всевидящим взглядом.

От ее слов Гарри снова тяжело вздохнул. Вместо того, чтобы отрицать правоту её слов, он опустил взгляд, с большим интересом изучая круглое кофейное пятно на столешнице из слоновой кости.

— Это для меня единственный способ выжить, — медленно признался он, — без нее.

Несколько секунд они спокойно смотрели друг на друга, и в их взглядах не было упрека, скорее, там было сочувствие. Шипящий звук отвлек от Гарри внимание Луны, и она схватила палочку, чтобы убавить огонь, когда смесь закипела и, вспенившись, вылилась на плиту.

Когда она снова подняла глаза, его уже не было рядом.

— Гарри? — позвала она.

— Я собираюсь принять душ, — услышала она эхо его голоса из короткого коридора, ведущего к спальням.

— Ужин будет готов, когда ты закончишь, — крикнула она и услышала, как он что-то крикнул ей в ответ в знак согласия, а затем его голос заглушил громкий звук бегущей воды.

Оставшись одна на кухне, Луна устранила беспорядок и продолжила помешивать варево, печально качая головой, заправив за ухо прядь грязных светлых волос, и недоумевая, как же так они все втроем угодили в эту грустную пустую штуку, называемую жизнью.

* * *

Гарри открыл дверь в ванную, и, обгоняя его самого, о его появлении возвестило клубящееся облако пара. Даже горячий душ, настолько горячий, что он едва мог его вынести, не смог стереть из его памяти слова Луны, и он знал, что уже бесполезно пытаться остановить свое путешествие по этой протоптанной тропинке. Он прошел через коридор в свою спальню, одетый лишь в одно полотенце на бедрах и еще одно, накинутое на плечи, вытирая мокрые волосы. Дальше по коридору, в углу, находилась спальня, которая когда-то принадлежала Рону и Луне, хотя в последнее время она стала все чаще спать в скудно обставленной комнате для гостей.

«Ее комната, — мрачно подумал он, почти извращенно наслаждаясь каждым уколом боли, сопровождавшим эту мысль. — Ее комната. Это была бы ее комната, если бы… Если бы…» — Он со вздохом сел на край кровати. Разговор с Луной пронзал его, пронзал изо всех сил, звучал в голове и причинял ему невыносимую боль.

Напиваясь до беспамятства, ее не вернешь.

Так же, как и выматываться на работе до полусмерти и делать вид, что ничего не произошло.

Он чувствовал необъяснимую злость на Луну. Разве она не знала, что когда он думал о ней, у него в груди все сжималось от боли настолько, что он едва мог дышать? Разве она не знала, что даже шепот ее имени может поставить его на колени? Разве она не знала, что он каждый день мучил себя бесконечными «а что, если», возлагая на себя вину за то, что не сделал что-то — он и сам не знал, что — и было бы по-другому?

Притворство было той слабой ниточкой к здравомыслию, к реальности, к миру, где он жил в квартире с Роном и Луной и каждый день ходил на работу в Министерство, время от времени обедал в «Дырявом котле» с Симусом или Невиллом и заглядывал в Нору на воскресный завтрак. Притворство удерживало его от того, чтобы свернуться калачиком на кровати в темноте с опущенными шторами и проклинать свою судьбу — своенравного зверя, предопределившего его победу и ее гибель, спасая ему жизнь и забирая ее. В тот день, когда Волдеморт был сокрушительно побежден раз и навсегда, когда Ежедневный Пророк возвестил о его победе в огромном заголовке, когда весь волшебный мир вышел на улицы, обнимаясь, плача и ликуя…

Они с Роном стояли на коленях над клочком выжженной землей на территории Хогвартса, сердито и недоверчиво глядя на Ремуса Люпина.

— Что значит — ее нет?

Гарри сгорбился на краю матраса, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками. Луна была права. Он находил утешение в отрицании, отрицании того, что она действительно ушла, отрицании того, что он когда-либо чувствовал к ней что-то необыкновенное, а Рон нашел утешение на дне кувшина огневиски. В конце концов, они действительно были не такими уж разными. Он снова выпрямился, попробовал выгнуть спину и положил руку на влажную поверхность груди, словно проверяя, бьется ли еще его сердце. Билось. Боль от воспоминаний о ней пронзила его, как множество хорошо заточенных ножей. Он сжал руки в кулаки, и ногти впились в ладони.

«Чертова Луна», — злобно подумал он, но тут же осекся, смягчившись при мысли, что она там, на кухне, сейчас будет ужинать в полном одиночестве. Она всегда была рядом с ними, безропотно выполняя свою миссию в качестве невыразимца Министерства, практически опекая двух взрослых мужчин, которые никогда не оправятся от утраты, случившейся почти пять лет назад. Гнев утих так же быстро, как и появился, и Гарри начал рыскать по комнате в поисках какой-нибудь более-менее чистой одежды. Наконец он наткнулся на пару джинсов и рубашку с длинными рукавами, застегнутую на все пуговицы, небрежно брошенные на подлокотник кресла в углу.

Он потянулся, чтобы их взять, и в этот момент что-то, лежащее на полу за занавеской, привлекло его внимание. Гарри достал этот предмет до того, как вспомнил, что же это такое, и поймал себя на мысли, что тупо смотрит на волшебную фотографию, на которой у озера были запечатлены он сам, Рон и Гермиона в конце их седьмого года обучения. Она была зачарована и больше не двигалась, ведь вид смеющейся Гермионы, переглядывающейся с ними, такой яркой и живой, был для него просто невыносим. Фотография лежала там, куда он швырнул ее в последний раз, когда слишком ушел в себя.

Гарри бросил ее в ящик стола и оделся.

* * *

Гарри удивился, увидев на столе какую-то куриную запеканку на подставке, в нее была воткнута лопаточка для подачи. Он-то предполагал, что их ужин кипел в котле.

— А что это у тебя?.. — и он изобразил перемешивание смеси одной рукой.

— Это была мазь от экземы. Ее нужно варить в течение трех дней, начиная с новолуния, поэтому мне пришлось поторопиться и приготовить ее сегодня вечером. Кальпурния Уилкотт так страдает от экземы, — Луна упомянула коллегу из Отдела тайн.

Гарри поморщился с отвращением; однажды он обедал с Луной и Кальпурнией, и весь их разговор остался за гранью его понимания. Однако он заметил ее проблемы с кожей. Луна говорила, одновременно накрывала на стол и наполняла вином два кубка на высоких ножках. На его недоверчивый взгляд она ответила тихим комментарием:

— Ты выглядишь так, что тебе точно немного не помешает.

Она подплыла к столу с таким безмятежным видом — он никогда не видел ее такой — и с тихим звоном поставила кубки на стол. Он поднял глаза, чтобы встретиться с ней взглядом, и его маска спала. В его зеленых глазах сквозила обнаженная боль, словно умоляя ее сделать что-нибудь, хоть что-то, чтобы унять эту агонию.

Она не удивилась. Это случалось каждые два-три месяца, и он всегда становился замкнутым и унылым. На мгновение она почти пожалела, что довела его до этого состояния своим предыдущим комментарием, тем более что приближалось… то время, когда они с Роном обычно страдали еще сильнее — годовщина. Она знала, что в этом году будет хуже. Луна махнула ему рукой, показывая, чтобы он сел, и сделала то же самое, спокойно смотря на него, пока он сначала накладывал запеканку на тарелку Луны, а затем на свою.

— Луна, ты…

— Гарри, не делай этого, — перебила она, глядя на него так серьезно, что сейчас почти не походила на ту обычно отстраненную Луну, которую он знал и любил.

— Я как раз собирался спросить насчет… — попытался он снова, не сердито, а чисто механически.

— Я знаю, о чем ты собирался спросить.

Он всегда так делал, когда впадал в это мрачное, безысходное настроение, из-за которого ей хотелось послать его в паб — присоединиться к Рону. Она действительно делала так пару раз: пьянство обычно делало Рона глупым и угрюмым, но память Гарри, наоборот, яснее и острее обнажала боль, укоренившуюся в его душе.

— Ты же знаешь, что спрашивать бесполезно. Ничего не изменилось.

— Они ничего не нашли? — его голос надломился, и казалось, что он намного моложе своих почти двадцати трех лет.

— Гарри, они…

Она замолчала, откусив кусочек запеканки, чтобы ей не пришлось заканчивать фразу, не пришлось говорить ему вещи, которые причинят ему боль.

— Они больше не ищут, верно? — глухо спросил он, зная ее ответ еще до того, как она заговорила.

— Нет, Гарри, — ее голос был таким нежным, что его было едва-едва слышно. — Не ищут.

Он ответил не сразу, а сначала сделал глоток вина; его взгляд был таким рассеянным и далеким, что она поняла, что он сейчас видит клочок выжженной травы, который был тусклым и темным, несмотря на летнее солнце.

Что значит — ее нет?

— Гарри, прошло уже почти пять лет, — сказала Луна, чувствуя непреодолимое желание защитить свой Отдел.

Невыразимцы часто имели дело с вещами, которые остальной волшебный мир считал глупыми или невозможными, и это исчезновение было передано им для расследования после шести месяцев бесплодных поисков. Все остальные давно смирились с ее смертью, за исключением Гарри и Рона, а значит, и её самой. Теперь даже в самом засекреченном отделе Министерства дело считалось закрытым.

— Я знаю, сколько прошло времени, — тихо сказал Гарри, и Луна почувствовала себя отчитанной, хотя в его голосе и не было настоящего порицания. — Я могу тебе сказать, сколько прошло дней, сколько часов — с тех пор, как я видел ее в последний раз…

Это произошло всего через несколько часов после того, как он в последний раз прикасался к ней, когда они нежно, неуверенно попрощались в вестибюле Хогвартса, и он почувствовал ее поцелуй, легкий, как перышко, на своей щеке. Тогда же он увидел в ее темных глазах манящий блеск, и почувствовал, как внутри него начинает зарождаться надежда… Может быть… Когда это все закончится…

А затем началась битва. Вскоре после этого у него умерла всякая надежда при виде выжженной земли, над которой беспомощно парил Ремус Люпин, глядя на Гарри грустными, полными сожаления глазами. Гарри знал, что только что одержал величайшую победу в своей жизни, восторжествовал над своей судьбой, спас жизнь всех мужчин, женщин и детей в волшебном мире… И это сейчас ничего не значило.

Ничего.

Что значит — ее нет?

— Станет легче, Гарри, — сочувственно сказала Луна, потянувшись, чтобы погладить его по руке; ее глаза мерцали отраженным светом свечей. — Ведь вселенная…

— Да-да, равновесие, — сказал Гарри довольно резко, но не грубо. — Я знаю.

— Ты мне не веришь, — сказала она спокойно, без тени упрека.

— Нет, — просто сказал он, — не верю.

Он безразлично поковырялся в тарелке. Луна была неплохим кулинаром, если только не начинала разгадывать смысл в движении пылинок в солнечном луче или не тонула в размышлениях о том, получится ли блюдо еще лучше, если она проделает все манипуляции в обратном порядке. Сегодня еда во рту была безвкусной.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, чувствуя, как воздух густеет от слишком большого

количества тишины, сожалений и личных переживаний.

Гарри часто лежал в своей постели, уставившись в потолок, желая перестать думать о ней, но знал, что слишком слаб, чтобы это сделать. Он задавался вопросом, а делала ли Луна то же самое, лежа на жестком матрасе в гостевой спальне — её комнате — всем сердцем желая, чтобы ее жизнь была другой.

Она любила Рона, а Гарри любил… кого-то, кого здесь больше не было. Их жизни были всего лишь тенями того, чем они могли бы быть.

Они подняли глаза, вздрогнув от общих, но таких личных грёз, когда входная дверь в квартиру с шумом распахнулась и ударилась о стену. Гарри показалось, что он даже услышал, как несколько кусков штукатурки шлепнулись на пол.

Рон был дома.

Примечание:

Песни. Строка из «Green Day» появляется в начале каждой главы просто потому, что это песня, из которой взято название. Позже в этой истории «Теневая прогулка» обретет буквальное значение. Остальные строки песен — это просто те, которые, как мне кажется, заключают в себе общую тему главы.