Теневые прогулки (гет)

Моя тень единственная, кто идет рядом со мной

Green Day, «Boulevard of Broken Dreams»

Я просыпаюсь ночью и вижу, что кроме меня никого нет.

Good Charlotte, «Ghost of You"(«Твой призрак»)

Гарри проснулся незадолго до рассвета от испуганного, нечленораздельного крика. Тени в его комнате рассеялись, хотя солнце еще не взошло. Он почувствовал, как мрачный ужас поселился где-то в районе его сердца.

День сегодня не будет хорошим.

Простыни были смяты и спутались вокруг его ног, а пижама стала влажной от пота. Гарри помнил смутные обрывки беспокойных снов, а в ушах у него звенел потусторонний смех Долохова и Беллатрикс Лестрейндж. Он видел во сне пугающие образы Гермионы с палочкой Беллатрикс у шеи и руки той, больно рвущие её за волосы; Гарри знал, что его разум создал эти образы, чтобы вновь его истязать.

Он раздраженно срывал с себя простыни, и, наконец, ему удалось заставить постельные принадлежности соскользнуть на пол спутанной массой. Когда они с тихим хлопком упали на ковер, Гарри распластался на кровати, уставившись в потолок помертвевшим взглядом.

Нужно вставать. Ему скоро надо будет уходить.

Ее глаза. Они преследуют тебя? Потерянные, смущенные, сбитые с толку.

Беллатрикс была права.

Есть вещи пострашнее смерти.

Хуже, чем смерть…

Гарри вздохнул. По крайней мере, из того, что сказал Долохов, это было чистой правдой. Есть вещи похуже смерти, например… например, остаться жить после. Боль от тоски по Гермионе, от того, что у него даже не было хоть какого-то утешения от того, что он рассказал Гермионе о своих чувствах к ней, была подобна зияющей пустоте в его груди, подобно промозглому, зияющему, пещерному вакууму; и нет ничего, что когда-нибудь снова могло бы его заполнить.

Она наклонилась к нему, положив руку ему на плечо. Ее губы лишь на мгновение задержались на его щеке, невинные, целомудренные, совсем невзначай… В ее глазах был блеск, намек на дразнящую тайну, которую, возможно, ему дадут возможность разгадать. Он почувствовал, как его лицо заливает обволакивающее тепло. Он улыбнулся ей; его пальцы потянулись вниз, чтобы ненадолго переплестись с ее пальцами; его глаза метались по комнате в поисках Рона.

Уже почти пора.

Он и понятия не имел, что ее тихое прощание станет последними словами, которые она ему скажет.

Он сел, так резко оттолкнувшись от кровати, что сам не понял, как встал. Гарри резко распахнул дверцу шкафа и выхватил из него одежду, даже не взглянув на нее.

Храп Рона все еще раздавался по коридору, когда Гарри потихоньку прошел в ванную. Если ему повезет, он уйдет раньше, чем кто-то из них проснется.

Когда он вышел из душа, на кухне уже горел свет, и, хотя там было тихо, безошибочно ощущалось присутствие другого человека. На лице Гарри появилось выражение досады, и он сунул палочку в карман; его ноги неохотно подтолкнули его к кухне, из которой доносился дразнящий аромат чая. Луна собиралась снова попытаться поковыряться в его мозгах или настоять на том, чтобы Рон отправился вместе с ним в Хогвартс, или втюхать ему еще какую-нибудь ерунду о балансе Вселенной, но он был совсем не в настроении слушать все это.

Гарри остановился от удивления, увидев не Луну, а Рона, сидящего за маленьким столиком, перед которым лежал нетронутый тост, а также стояла массивная кружка с какой-то дымящейся вязкой субстанцией. Гарри мгновенно узнал в ней зелье избавления от похмелья; оно частенько было любимым напитком Рона на завтрак.

— Доброе утро, Рон, — пробормотал он, обходя стойку и направляясь к чайнику, который уже кипел на плите.

— Гарри, — поприветствовал его Рон, и его глаза нервно метнулись на лучшего друга, а затем вновь опустились на первую страницу только что доставленного «Ежедневного пророка».

Гарри с раздражением посмотрел на газету. Если «Пророк» уже здесь, то он опаздывал сильнее, чем думал.

Он налил чашку чая и рассеянно добавил молока и сахара, не обращая никакого внимания на то, сколько кладет. Часы на стене громко тикали в напряженной тишине. Он не думал о еде, зная, что сегодня все равно не сможет ничего проглотить.

— Так это был ты? — спросил Рон, и Гарри моргнул, услышав его странный вопрос.

— Что я? — спросил он, осторожно поднося чашку к губам, чтобы сделать глоток чая.

Рон ничего не сказал, даже не взглянул на него, а вместо этого протянул ему газету. Перед ним был новый заголовок, явно добавленный в последний момент, поскольку то, что изначально было первой полосой, было уменьшено и сдвинуто в самый низ страницы. Брови Гарри взлетели вверх, и он изо всех сил пытался сохранять спокойное выражение лица.

— С чего ты взял, что я имею к этому какое-то отношение? — спросил он.

Рон посмотрел на него проницательным, всезнающим взглядом, от которого Гарри стало не по себе.

— Как это мог быть кто-то кроме тебя? — спросил он риторически. — Посмотри на фото.

Гарри наклонился вперед, чтобы внимательно рассмотреть фото.

— О Мерлин!

Он чуть слышно вздохнул и поставил чай на стол так быстро, что тот выплеснулся из чашки. Он зашипел, когда немного обжигающей жидкости попало ему на руку, и вновь моргнул, глядя на заголовок.

Статуя на площади Победы разрушена в результате ночного нападения; У Министерства нет подозреваемых.

На фотографии ниже были изображены остатки статуи и сверкающий фонтан, заваленный пылью и мусором. Пьедестал с именами почитаемых героев остался цел, все еще находясь на месте, над грязной водой, но статуя…

Фигуры Гарри и Рона исчезли, волшебным образом стертые с лица земли, и их унесли, чтобы они не засоряли фонтан и когда-то безупречный сад.

Но фигура Гермионы стояла одна в центре пьедестала, сжимая палочку, с забытой книгой под мышкой, абсолютно целая и невредимая.

— Значит, это был ты, — сказал Рон, хотя слова сейчас не требовались.

— У меня был плохой день, — ответил Гарри, неловко пытаясь оправдать произошедшее.

«Я не могу навредить даже её неодушевленной копии. Я в ловушке, в ловушке, так же, как и она, — он вдруг остановился, задаваясь вопросом, с чего это ему пришла мысль, что она попала в ловушку. — Она нигде не заперта, Поттер, — строго сказал он сам себе, подражая Малфою. — Она…»

А затем мысль о Малфое заставила его вспомнить тираду этого слизеринца в коридоре Министерства.

«У Малфоя всегда было больше слов, чем здравого смысла», — подумал он.

Малфой обожал раздражать, приводить в бешенство и причинять боль Гарри Поттеру, он всегда грешил тем, что раскрывал больше, чем следовало.

«Он что-то знает, — подумал Гарри, внезапно почувствовав себя абсолютно уверенным в этом. — Подошла Тонкс и остановила меня; она попросила его уйти, но он должен был сказать еще кое-что, вся эта болтовня о ее глазах… Зачем?»

Он допил остатки чая, слегка задохнувшись, когда тепло разлилось по его горлу, и с решительным стуком поставил чашку на стол.

— Мне нужно идти, — сказал он, отбрасывая мысли о конспирации Малфоя.

Сегодня от него требовалось нечто совершенно иное, возможно, никто, кроме него самого, не сделает этого, но разве он не был сам себе самым суровым критиком?

— Слушай, Гарри… — голос Рона был слабым, нерешительным, и в любой другой день Гарри бы его пожалел.

— Я не могу сегодня об этом говорить, Рон, — сказал Гарри, и слова прозвучали резче, чем он бы хотел. — Может быть… Может быть, завтра…

Рон выглядел удрученным, но кивнул, пытаясь преодолеть эмоции, но они отражались в его глазах.

— Прости, — снова попытался Гарри. — Я знаю, что ты не… ты не имел в виду… — Мышцы в горле у Гарри напряглись и заболели. Он с крайним раздражением поднял руки к небу и вздохнул. — Я не могу говорить об этом сегодня. Скажи Луне, что мы с ней увидимся завтра.

Царственным жестом Гарри набросил свою легкую мантию на плечи и вышел за дверь с такой скоростью, что можно было бы предположить, что он пытается убежать от демонов; но Рон знал, что его лучший друг не бежит от демонов, а забирает их с собой.

* * *

Воздух в Шотландии был достаточно мягким, чтобы можно было чувствовать себя комфортно, но он был сырым и не слишком теплым даже в июне, как подумал Гарри, шагая по Хогсмиду. Большинство обитателей городка узнали его с первого взгляда; они были достаточно осведомлены об его редких поездках сюда, чтобы не беспокоить. Но все же ему встречались шепотки и беглые взгляды; Гарри чувствовал, как они покалывают его позвоночник, словно по нему барабанят пальцами. Он был рад, когда покинул маленький городок и направился к главным воротам Хогвартса.

Ветер энергично трепал его мантию, пока он шел по широкой утоптанной тропинке, ведущей к замку. Он не позволял своим глазам слишком задерживаться на полях, черты которых неизгладимо отпечатались в его памяти как вехи той эпической борьбы. Борьба, в которой он выиграл все и все проиграл; такой вот странный космический юмор.

Проходя через большие школьные ворота, он подумал: «Там стоял отряд авроров, наблюдающих и ожидающих. Они все были так уверены, что Волдеморт попытается что-нибудь выкинуть в последний день в школе, прежде чем все разъедутся. Все они были убиты, даже те, которые успели передать в замок предупреждение об опасности. Кто знает, сколько жизней они спасли?»

Он не мог справиться с покалыванием, которое началось у него в носу, как будто он сейчас чихнет, но вместо этого оно распространилось выше, на глаза, и защекотало их, когда он оглядел нетронутые поля. Они, как и сам старый замок, казались неизменными, но перспектива, с которой он на них смотрел, навсегда изменилась. Он никогда не смотрел на башенки Гриффиндора, на веселые развевающиеся вымпелы на поле для квиддича, на тыквенную грядку за хижиной Хагрида, не думая о ней; поэтому он сейчас не мог смотреть на Хогвартс, который он так трепетно любил, хоть с каким-то чувством, кроме крайней муки.

«Вон там, — подумал он, глядя на дерево, нависшее над озером, — именно там пал Джастин Финч-Флетчли. Унес с собой четверых Пожирателей Смерти. И именно здесь был убит Деннис Криви, спасший Рона от проклятия, брошенного ему в спину Родольфусом Лестрейндж. Вот здесь, — подумал он, — умерли сестры Патил».

Они сражались бок о бок, и Парвати подняла палочку своей сестры, когда та пала. Как потом сказали Гарри, она сражалась двумя палочками в течение двадцати минут, прежде чем Беллатрикс Лестрейндж наконец убила ее. Такой вот Гриффиндор.

Чуть дальше белела гробница Дамблдора, но Гарри пока не был готов туда пойти. У него был особый ритуал, которому он всегда следовал, и точно в том же месте, как и всегда, он сошел с тропы, чтобы срезать каменистый склон и направился к хижине Хагрида. Из трубы радостно вился дымок. «Там, — подумал он, глядя на расшатанные двери, которые обозначали подвал Хагрида, — Ханна Эбботт спрятала семерых раненых сражавшихся учеников, и охраняла дверь, пока ее не настигло случайное проклятье Avada Kedavra. Она спасла жизнь каждому из этих учеников».

Он поднялся по исшарканному каменному крыльцу и постучал в тяжелую парадную дверь Хагрида.

— Харри! — радостно воскликнул тот, хотя его глаза выражали печаль.

В этот день он чаще обычного встречал сражавшихся. А та волшебная публика, кого Битва не затронула лично, радостно праздновала.

— Привет, Хагрид, — сказал Гарри, пытаясь улыбнуться, но безуспешно.

— В этом году дела идут не слишком хорошо, да? — спросил полувеликан. — Слышал о Роне. Чертов позор, вот что я думаю.

— Да… — уклончиво сказал Гарри.

Он не хотел говорить о Роне. Его взгляд блуждал по внутренностям хижины, которая выглядела такой же по-деревенски захламленной, как и всегда. Борода Хагрида стала почти полностью седой, и эта белизна начала пробираться и в его волосы; теперь он чуть ли не волочил левую ногу за собой, когда шел, и использовал трость размером с дубину тролля. В целом его жизнерадостный характер ничуть не изменился, и Гарри завидовал ему, хотя прекрасно понимал, что значат для Хагрида Хогвартс и Дамблдор.

Хагрид выложил в огромную тарелку немного тушеного мяса, которое Гарри почти не тронул, пару раз вяло ткнул в него вилкой. Хотя пахло оно очень аппетитно, просто у Гарри в этот конкретный день никогда не было аппетита и он даже не пытался есть. Но Хагрид все равно всегда накрывал ему на стол.

Он сидел тихо, пока Хагрид бессвязно вспоминал первые годы их знакомства, улыбаясь или комментируя что-то в нужных местах. Они обычно долго перемывали косточки Дурслям, а Гарри всегда дразнил Хагрида из-за мадам Максим, с которой тот оставался самыми верными друзьями. Историй становилось все меньше, и все труднее было вспомнить что-то, происходившее после пятого года обучения Гарри. Клювокрыла и Грохха они почти никогда не упоминали, потому что Гермиона была слишком тесно завязана в этих историях, а шестой и седьмой год обучения Гарри были насыщены в основном темными событиями, которые не стоило вспоминать в дружеской беседе.

После того, как Хранитель Ключей и Земель исчерпал эти темы, он перешел к Войне. Обычно он печально говорил о Дамблдоре — «великий человек и великий волшебник, нет никого выше него», Чарли Уизли — «ни один человек не любил дракона больше, чем он», о Филиусе Флитвике — «да я бы никогда не подумал, что такой маленький человечек сможет отбиваться от такого количества Пожирателей Смерти настолько долго, что Хогвартс Экспресс благополучно уйдет вместе с мальцами», и о кучке однокурсников Гарри, которые были убиты в боях. Чем дольше Хагрид говорил, тем больше лицо Гарри становилось осунувшимся и серым, а когда он уже больше не мог терпеть, он вскакивал на ноги, словно движимый внешними силами, и вежливо, но решительно прощался.

— Рад был снова увидеть тебя, Харри, — искренне сказал Хагрид, прислонившись к дверному косяку. — Надо будет как-нибудь повторить.

— Конечно, — рассеянно пообещал Гарри, зная, что раз в год — это все, на что он способен, чтобы окончательно не сломаться.

Вернувшись на территорию замка, Гарри в одиночку сходил к могиле Дамблдора и прошел по полю, по-прежнему рассеянно отмечая места, где произошли какие-то значимые события — в основном потери; это происходило почти против его воли. Он увидел несколько отметок, но Гарри они были не нужны. Местонахождение тел навсегда врезалось в его память, а истории, рассказанные ему другими бойцами жутким шепотом, навсегда застыли в его ушах.

«Тут Симус Финнеган умер, закрыв от проклятия Дина Томаса, который тащил раненую Джинни Уизли в безопасное место».

Дин и Джинни поженились на прошлое Рождество; у них не было шафера.

«И вот, — подумал он, прислонившись щекой к прохладному камню гробницы Дамблдора, — вот тут я стал убийцей».

Не осталось и следа от яростной битвы, происходившей здесь, выжженная трава выросла, выбоины в мраморном монументе отреставрировали.

«И когда он упал, когда последний вздох жизни вырвался из его легких, я был рад… Я был так рад. Я думал, что, может быть, все наконец закончилось, может быть, я наконец смогу нормально жить».

Что значит, ее нет?

Гарри останавливался совсем ненадолго, он торопился, чувствуя себя не в своей тарелке из-за своего опоздания, так как из-за этого привычный ход вещей вышел из-под контроля. Он также чувствовал смутное беспокойство, это было почти ощущение надвигающейся судьбы, как будто это был еще одна угроза, которую он ждал пять лет, и она вот-вот на него обрушится.

Это чувство только усилилось, когда он вышел из кухни, где Добби был до смерти рад его визиту. Гарри попытался избавиться от него, но оно вновь усилилось, когда его ноги понесли его по территории Хогвартса к тому месту, где она упала; оно уже было затенено нависшими деревьями.

Я спросил ее, было ли между вами двумя что-нибудь.

Мы были так злы… Я оставил ее там.

Когда я, наконец, пришел в себя, ее уже не было.

Здесь не было никакой отметки. Он просил их не делать её, не в силах вынести мысли о том, что ее имя будет выгравировано на блестящем мраморе, что этот ужас станет реальным, провозгласит миру постоянство ее отсутствия… Как будто ему не напоминали об этом каждый день его собственные поступки.

Он резко остановился, увидев стоящую там царственную фигуру, освещенную полуденным солнцем. Гнев вспыхнул в его глазах при мысли о том, что кто-то посягает на их совместное времяпрепровождение, на то единственное время, которое он проводит с ней за целый год, но он заставил себя сделать шаг вперед.

— Добрый день, профессор, — вежливо обратился он к директрисе МакГонагалл.

— Здравствуй, Гарри, — сказала она неофициально, и что-то старое, усталое и грустное вспыхнуло в ее глазах; так было всегда, когда она смотрела на него. — Я бы не стала тревожить тебя в твоих… воспоминаниях, но у нас только что был срочный звонок по каминной сети от мистера Уизли. Я подумала, что ты должен это знать.

Тревога врезалась в сердце Гарри, как бладжер в грудь. Рон не стал бы использовать камин, если бы это не было действительно срочно. Он знал как никто другой, какой необходимостью и агонией одновременно для Гарри был этот день.

— Что случилось? — хрипло спросил он.

— На Министерство совершено нападение — попытка ограбления. Мисс Лавгуд ранена. Если хочешь, можешь воспользоваться камином в моем кабинете.

— Да, спасибо, профессор. Я… Я сделаю это, буквально через минутку.

Его пожилая учительница Трансфигурации сочувственно кивнула.

— Конечно, — сказала она и отошла от него.

Гарри ошеломленно наблюдал за ней, и когда она вернулась в замок, медленно опустился на колени на упругую зеленую траву.

— Прости, любимая, — прошептал он, и в его голосе послышались слезы. — Извини, что я не могу остаться подольше. Я нужен Луне, и мне пора идти.

Он простоял на коленях лишь мгновение, желая услышать какой-нибудь ответ, но не находя его, и в тот момент, когда вставал на ноги, ему показалось, что, уходя раньше времени, словно бы сам бросил ее там. Ощущение предательства было настолько острым, что он задохнулся от боли, и когда повернулся, чтобы идти к замку, даже учитывая то, что он только что стоял на коленях, его походка была походкой человека, прожившего семь или восемь десятилетий, а не чуть больше двух.