Половина лета (джен)

Когда путники выехали из Керминора на запад, листья на деревьях давно распустились, а молодая яркая трава тянулась к победно сверкающему солнцу. Толе стало жарко, и он расстегнул куртку. Магнус был понурым, но, видимо, покорился судьбе и воле короля. Лия как могла развлекала его разговорами. Хаурун за первый же день, проведённый в такую тёплую погоду на свежем воздухе, слегка загорел, да к тому же и солнце нахально рассыпалось веснушками по монаршьим щекам. Чтобы уточнить свой внешний облик, король посмотрел на своё отражение, но безобразия не заметил, потому что отражение было в мутной луже. Под тёплыми солнечными лучами, казалось, таял даже самый неприступный из всех айсбергов — первый министр. По крайней мере, однажды Толе показалось, что он видел на его лице какое-то блаженно-расслабленное выражение, даже глаза были прищурены точь-в-точь как у греющегося на крыше кота.

Путь тянулся с востока на запад, солнце путешествовало по небосводу, обгоняя растянувшуюся по дороге маленькую кавалькаду.

— Расскажите что-нибудь про Бурбонию, — попросил Толя Хауруна, когда они бок о бок ехали через поле.

— Решил заглянуть? — улыбнулся король, но тут же его улыбка погасла. — Я знаю, почему ты отказался голосовать. Ты не хотел, чтобы мы подумали, будто ты с нами потому, что надеешься нагнать свою рыжую.

— Да, я надеюсь её встретить! — воскликнул Толя. — Но я не буду ничего предпринимать… — он взглянул робко, искоса. — Пока вы не позволите…

Хаурун присмотрелся к нему.

— Не могу понять: то ли ты отпускаешь её, то ли нет. Лучше отпусти, не мучайся. Судьба свела, судьба и развела. Говоря твоим языком — на то воля богов.

Толя со стоном схватился за грудь: боль была физической.

— Я понимаю: девушка красивая, необычная. Но, видишь, не судьба… Забудь, менестрель. Ты хотел про Бурбонию узнать. А что конкретно?

— Не знаю, — вздохнул Толя. — Какие там люди…

— О-о-о! — воодушевляясь, протянул Хаурун. — Они там все ненормальные, уж поверь на слово!

— А что такое? — заинтересовался Толя и увидел, что король рад его интересу.

— Ну вот смотри. Каждого наследника престола они называют почему-то только одним именем — Луи, так что правит там сейчас король Луи Сорок Пятый. Дворец они отгрохали себе шикарный, набили всякими безделушками, и уж не знаю, как в нём жить. У нас дворец — это дом, а у них… — он на секунду задумался. — Табакерка какая-то!

— Почему табакерка? — спросил Толя.

— А, не знаю, — улыбнулся Хаурун. — В голову стукнуло. Слушай дальше. Одёжка у них — упасть не встать. Курток они не носят, брючных ремней тоже, у них всё на шнуровках. Накидок тоже нет, зато есть зачем-то парики.

— Бред, — оценил Толя, уже немного развеселившийся. — Ну а язык у них какой?

Хаурун схватился за голову:

— Ой, не напоминай! У них не язык, а каша и насморк! — возопил он. — Меня пытались научить — ничего не вышло. Мистландийский мне легче давался, правда, я не помню уже ничего…

— Простите, что вмешиваюсь, — произнёс Люциус, нагоняя их. — Но ваши суждения кажутся мне предвзятыми. По моему мнению, бурбонский язык не так страшен, как вам кажется…

— Легко вам говорить! — возмутился Хаурун. — Вы его с детства знаете…

— С детства я знаю хайдландский, — поправил его министр. — Это мой второй родной язык. Бурбонский я учил уже в сознательном возрасте.

— Фр-р-р! — выразил Хаурун своё презрение.

— Какой же вы король, если не знаете языков соседних стран? — с лукавством спросил министр.

— Вам известно, какой, — буркнул Хаурун и опустил голову. Толя понял, про что он думает, но помочь ничем не мог.

— Вам ещё учиться и учиться, — вздохнул министр, — но задатки у вас хорошие.

Хаурун удивлённо посмотрел на него:

— Вы мне это говорите, как будто я собрался поступать в университет!

— Вопрос с университетом мы решим в будущем году, — сообщил Люциус, и Толя чуть не поперхнулся, поняв, что он говорит серьёзно. Но Хаурун в его воображении внезапно очень гармонично вписался в интерьер университетской аудитории, как он её себе представлял по рассказам Магнуса.

Набравшись смелости, Толя осторожно коснулся рукава министра.

— Простите, ваше сиятельство… Не могли бы вы рассказать что-нибудь о древнем языке?

Люциус не стал переспрашивать и уточнять, просто закинул назад растрепавшиеся волосы и заговорил.

— Древний язык возник около трёх тысяч лет назад. Около тысячи лет назад его диалекты стали распадаться на отдельные языки или наречия, как мы их теперь называем. Он ещё зовётся высшим слогом, язык периода распада — высоким слогом, язык, на котором говорим мы с вами, а также хайдландский, бурбонский, мистландийский и прочие зовутся средним слогом, а речь народа на каждом из них — низким слогом. Древний язык лежит в основе каждого из них. От него самого остались рукописи, надписи на скалах, названия рек и городов. Но рукописи уже мало кто может прочитать.

— Вы можете? — спросил Толя.

— Могу, — коротко ответил министр, вспомнил что-то, обернулся к Хауруну: — Учить языки не трудно, если вы знаете логику изменения и развития древнего слога. Вот например, на древнем языке «я» будет «эль». По-хайдландски — «йэ», по-сафонийски — «хэль», по-бурбонски — «энн», по-мистладнийски — «эй», по-поляндски — «хай».

— По-варварски — «аз», — задумчиво добавил Толя. — Тоже похоже…

— Вот видите, — сказал министр и хотел было улыбнуться, но быстро справился с собой. — Такое же происходит и с другими словами: согласные смягчаются, гласные меняются, меняется значение слов, но всё зависит от древнего языка.

— А в мистландийском нет падежей… — ни к селу ни к городу выдал Хаурун.

— Верно, — поддержал его Люциус. — В бурбонском их два, в хайдландском четыре, в сафонийском семь…

— Как будет «ты» на древнем языке? — спросил Толя.

— Смотря что вы называете, к кому обращаетесь. Если зовёте равного себе — «динэ», если вышестоящего — «дэт», если обращаетесь к врагу — «аддэ». Собственно, и себя вы будете называть в разных случаях разным словом. В зависимости от того, хотите ли вы показать, что считаете себя равным собеседнику, ниже или выше его… Если интересно, на привале я напишу парадигмы личных местоимений по лицам, числам и ситуационной значимости. Есть ещё, кстати, «тот» и «этот», которые тоже будут разниться, называя предметы, принадлежащие к разным смысловым классам.

— Как запутанно! — восхитился Хаурун.

— Согласен, — ответил Люциус. — Но зато подобная система не предполагает двусмысленности, оставляя краткость сказанному или написанному. Не забывайте, что вначале наши предки выбивали надписи на скалах.

К вечеру этого дня Толе и Хауруну удалось выучить несколько слов на древнем языке, а Люциус, уже не скрывая хитринку, подбрасывал им всё новые и новые фразы для перевода:

— Как сказать: «Рыцарь Феамир живёт у Рубиновой горы в долине, где растёт изумрудная трава»?

— Феамир феавад рэлмайс кю Сервадмес феавен-а н' феавен-арм вен рэалмайс кмер кмесермес, — с грехом пополам выдавали король и менестрель. Хаурун ненадолго задумывался.

— Мне не нравится сочетание «кмер кмесермес»! — наконец заявлял он, и выяснялось, что чутьё его не подводит.

Наконец Толя потёр виски.

— Я больше не могу!

Люциус взглянул на него испытующе и мягко сказал:

— Ничего. Втянетесь.