Половина лета (джен)

На столе коптила сальная свеча, за окном перекрикивались идущие в трактир или выходящие из него, голосила какая-то женщина, лаяли собаки, пару раз проскрипела телега. Хаурун поморщился и закрыл окно, отрезая шум. От стука ставни Толя вздрогнул, но тут же вспомнил, что нет ничего страшного, просто король собрал их всех, чтобы провести совещание. Менестрель заставил себя слушать.

— Город мы прочесали за четыре дня, — сказал Хаурун.

— И ничего не нашли, — добавила Лия.

— На юго-запад от Керминора уходит одна дорога, — с нажимом произнёс Магнус. — И ведёт она в Белый город.

— А на запад — другая, до границы с Бурбонией, — в тон ему ответил Хаурун, садясь, и Толя увидел, что он непреклонен. Алхимик тоже это увидел и потому побледнел:

— Вы что, хотите туда поехать?!

— Ну, допустим, в Бурбонию я не хочу, чего я там не видел, — презрительно сказал король. — А вот до западных границ проехаться не прочь…

Лия, по-хозяйски рассевшаяся на его кровати, разинула рот, представив, какие занимательные перспективы ей открываются. Люциус, стоя в дверях, оглядывал собравшихся со своей обыкновенной презрительно-ироничной усмешкой.

— Голосуем? — деловито предложил Хаурун. — Кто за то, чтобы поехать домой?

— Я, — высказался Магнус и скрестил руки на груди.

— Кто за то, чтобы отправиться дальше?

— Я, я, я, я, я! — заверещала сияющая Лия, голосуя обеими руками сразу.

— А вы, господа?

Толя и Люциус посмотрели друг на друга.

— Я воздерживаюсь, ваше величество, — сказал менестрель, нечаянно впервые за долгое время назвав короля как положено.

— А вы, Люциус?

Тот неожиданно покорно наклонил голову:

— Я последую за вами, что бы вы ни решили.

— Едем на запад, — отрезал Хаурун, откидываясь на спинку стула. Серый взгляд стал цепким и колючим. -Знать бы теперь, правильно ли я решил… Что вы улыбаетесь как роленовская мадонна?

Министр мгновенно надел обратно сброшенную было маску равнодушия и презрения.

— Простите, забылся.

Когда путники выехали из Керминора на запад, листья на деревьях давно распустились, а молодая яркая трава тянулась к победно сверкающему солнцу. Толе стало жарко, и он расстегнул куртку. Магнус был понурым, но, видимо, покорился судьбе и воле короля. Лия как могла развлекала его разговорами. Хаурун за первый же день, проведённый в такую тёплую погоду на свежем воздухе, слегка загорел, да к тому же и солнце нахально рассыпалось веснушками по монаршьим щекам. Чтобы уточнить свой внешний облик, король посмотрел на своё отражение, но безобразия не заметил, потому что отражение было в мутной луже. Под тёплыми солнечными лучами, казалось, таял даже самый неприступный из всех айсбергов — первый министр. По крайней мере, однажды Толе показалось, что он видел на его лице какое-то блаженно-расслабленное выражение, даже глаза были прищурены точь-в-точь как у греющегося на крыше кота.

Путь тянулся с востока на запад, солнце путешествовало по небосводу, обгоняя растянувшуюся по дороге маленькую кавалькаду.

— Расскажите что-нибудь про Бурбонию, — попросил Толя Хауруна, когда они бок о бок ехали через поле.

— Решил заглянуть? — улыбнулся король, но тут же его улыбка погасла. — Я знаю, почему ты отказался голосовать. Ты не хотел, чтобы мы подумали, будто ты с нами потому, что надеешься нагнать свою рыжую.

— Да, я надеюсь её встретить! — воскликнул Толя. — Но я не буду ничего предпринимать… — он взглянул робко, искоса. — Пока вы не позволите…

Хаурун присмотрелся к нему.

— Не могу понять: то ли ты отпускаешь её, то ли нет. Лучше отпусти, не мучайся. Судьба свела, судьба и развела. Говоря твоим языком — на то воля богов.

Толя со стоном схватился за грудь: боль была физической.

— Я понимаю: девушка красивая, необычная. Но, видишь, не судьба… Забудь, менестрель. Ты хотел про Бурбонию узнать. А что конкретно?

— Не знаю, — вздохнул Толя. — Какие там люди…

— О-о-о! — воодушевляясь, протянул Хаурун. — Они там все ненормальные, уж поверь на слово!

— А что такое? — заинтересовался Толя и увидел, что король рад его интересу.

— Ну вот смотри. Каждого наследника престола они называют почему-то только одним именем — Луи, так что правит там сейчас король Луи Сорок Пятый. Дворец они отгрохали себе шикарный, набили всякими безделушками, и уж не знаю, как в нём жить. У нас дворец — это дом, а у них… — он на секунду задумался. — Табакерка какая-то!

— Почему табакерка? — спросил Толя.

— А, не знаю, — улыбнулся Хаурун. — В голову стукнуло. Слушай дальше. Одёжка у них — упасть не встать. Курток они не носят, брючных ремней тоже, у них всё на шнуровках. Накидок тоже нет, зато есть зачем-то парики.

— Бред, — оценил Толя, уже немного развеселившийся. — Ну а язык у них какой?

Хаурун схватился за голову:

— Ой, не напоминай! У них не язык, а каша и насморк! — возопил он. — Меня пытались научить — ничего не вышло. Мистландийский мне легче давался, правда, я не помню уже ничего…

— Простите, что вмешиваюсь, — произнёс Люциус, нагоняя их. — Но ваши суждения кажутся мне предвзятыми. По моему мнению, бурбонский язык не так страшен, как вам кажется…

— Легко вам говорить! — возмутился Хаурун. — Вы его с детства знаете…

— С детства я знаю хайдландский, — поправил его министр. — Это мой второй родной язык. Бурбонский я учил уже в сознательном возрасте.

— Фр-р-р! — выразил Хаурун своё презрение.

— Какой же вы король, если не знаете языков соседних стран? — с лукавством спросил министр.

— Вам известно, какой, — буркнул Хаурун и опустил голову. Толя понял, про что он думает, но помочь ничем не мог.

— Вам ещё учиться и учиться, — вздохнул министр, — но задатки у вас хорошие.

Хаурун удивлённо посмотрел на него:

— Вы мне это говорите, как будто я собрался поступать в университет!

— Вопрос с университетом мы решим в будущем году, — сообщил Люциус, и Толя чуть не поперхнулся, поняв, что он говорит серьёзно. Но Хаурун в его воображении внезапно очень гармонично вписался в интерьер университетской аудитории, как он её себе представлял по рассказам Магнуса.

Набравшись смелости, Толя осторожно коснулся рукава министра.

— Простите, ваше сиятельство… Не могли бы вы рассказать что-нибудь о древнем языке?

Люциус не стал переспрашивать и уточнять, просто закинул назад растрепавшиеся волосы и заговорил.

— Древний язык возник около трёх тысяч лет назад. Около тысячи лет назад его диалекты стали распадаться на отдельные языки или наречия, как мы их теперь называем. Он ещё зовётся высшим слогом, язык периода распада — высоким слогом, язык, на котором говорим мы с вами, а также хайдландский, бурбонский, мистландийский и прочие зовутся средним слогом, а речь народа на каждом из них — низким слогом. Древний язык лежит в основе каждого из них. От него самого остались рукописи, надписи на скалах, названия рек и городов. Но рукописи уже мало кто может прочитать.

— Вы можете? — спросил Толя.

— Могу, — коротко ответил министр, вспомнил что-то, обернулся к Хауруну: — Учить языки не трудно, если вы знаете логику изменения и развития древнего слога. Вот например, на древнем языке «я» будет «эль». По-хайдландски — «йэ», по-сафонийски — «хэль», по-бурбонски — «энн», по-мистладнийски — «эй», по-поляндски — «хай».

— По-варварски — «аз», — задумчиво добавил Толя. — Тоже похоже…

— Вот видите, — сказал министр и хотел было улыбнуться, но быстро справился с собой. — Такое же происходит и с другими словами: согласные смягчаются, гласные меняются, меняется значение слов, но всё зависит от древнего языка.

— А в мистландийском нет падежей… — ни к селу ни к городу выдал Хаурун.

— Верно, — поддержал его Люциус. — В бурбонском их два, в хайдландском четыре, в сафонийском семь…

— Как будет «ты» на древнем языке? — спросил Толя.

— Смотря что вы называете, к кому обращаетесь. Если зовёте равного себе — «динэ», если вышестоящего — «дэт», если обращаетесь к врагу — «аддэ». Собственно, и себя вы будете называть в разных случаях разным словом. В зависимости от того, хотите ли вы показать, что считаете себя равным собеседнику, ниже или выше его… Если интересно, на привале я напишу парадигмы личных местоимений по лицам, числам и ситуационной значимости. Есть ещё, кстати, «тот» и «этот», которые тоже будут разниться, называя предметы, принадлежащие к разным смысловым классам.

— Как запутанно! — восхитился Хаурун.

— Согласен, — ответил Люциус. — Но зато подобная система не предполагает двусмысленности, оставляя краткость сказанному или написанному. Не забывайте, что вначале наши предки выбивали надписи на скалах.

К вечеру этого дня Толе и Хауруну удалось выучить несколько слов на древнем языке, а Люциус, уже не скрывая хитринку, подбрасывал им всё новые и новые фразы для перевода:

— Как сказать: «Рыцарь Феамир живёт у Рубиновой горы в долине, где растёт изумрудная трава»?

— Феамир феавад рэлмайс кю Сервадмес феавен-а н' феавен-арм вен рэалмайс кмер кмесермес, — с грехом пополам выдавали король и менестрель. Хаурун ненадолго задумывался.

— Мне не нравится сочетание «кмер кмесермес»! — наконец заявлял он, и выяснялось, что чутьё его не подводит.

Наконец Толя потёр виски.

— Я больше не могу!

Люциус взглянул на него испытующе и мягко сказал:

— Ничего. Втянетесь.

Костёр горел под сенью ветвей, сгущался сумрак. Путники сидели кто как, отдыхая и ожидая, пока закипит похлёбка. Магнус увлечённо рассматривал что-то в просвет ветвей, Толя возился с костром, подкладывая хворост.

— Есть хочется, — мечтательно вздохнула Лия.

— Опять ты за своё, — проворчал Хаурун.

— Что-о?! — возмутилась девушка. — А кто позавчера почти все припасы съел?

— Я волновался! — парировал король. — Мы же на верном пути!

— Вот объедитесь, растолстеете и принцессе не понравитесь! — нанесла Лия убийственный удар. Король тут же помрачнел, ушёл за дерево и уселся там, уныло подперев голову рукой. Магнус осуждающе посмотрел на дочь и молча указал ей за дерево. Лия помялась и, сделав виноватый вид, поползла извиняться. Толя с интересом прислушался, как она в прочувствованном монологе умоляет короля о прощении. Хаурун сурово отмалчивался, но наконец не выдержал:

— Вы, девчонки, всегда сначала говорите, потом думаете!

— Ну простите меня, ваше величество! — ныла Лия. — Я больше не буду! Я буду думать!

— Ага, — беззлобно насмехался над ней тот. — Как я что-нибудь натворю, так сразу «Ну, Хаурунушка, делись конфетами», а как сама виновата, так и про ваше величество вспоминается…

— Ну вы ещё царя Гороха вспомните, — обижалась Лия.

— Не было такого царя, — авторитетно заявил Хаурун. — А шантаж был в детстве!

Шутливой перебранке улыбнулся даже Люциус, а Толя уже фыркал не стесняясь. Отходчивый государь тем временем отогнал прощённую подданную и занялся искусством стихосложения.

— Дописал! — через полчаса победно объявил он. В то же время Толя попробовал похлёбку и признал её готовой. За ужином менестрель сообразил, что Хаурун оставался последним, кто не сочинил стихотворение, а значит скоро придётся доставать на свет божий и свой листочек. Чем больше он размышлял, тем более безумной представлялась ему та идея, которую он осуществил. Что если он наживёт себе опасного врага? Началась нервная дрожь.

После ужина всё ещё чувствующая себя виноватой Лия утащила котелок к ручью мыть и обещала громко кричать, если на неё нападут. Когда она вернулась, никто не отходил от костра, помня о договорённости.

— Ну что же, — негромко произнёс алхимик. — Начнём, пожалуй, господа. Кто первый?

— Я! — отважился Хаурун и вытащил из-за пазухи замусоленную бумажку. — Ну, значит, объявленная тема, в которую должны входить понятия света и холода…

Когда он кончил читать, то оглядел своих спутников и не стал дожидаться отзывов:

— Можете ничего не говорить, я и сам знаю, что плохо. Стихи сочинять я не умею.

— Предлагаю, чтобы каждый раз остальные четверо участников выражали своё мнение, чтобы не оставалось недомолвок, — предложил Люциус.

— Поддерживаю, — ответил Магнус. — Итак, идея, мне кажется, выражена хорошо, и я явственно почувствовал, что вы хотели сказать этим стихотворением. Однако я обращаю внимание всех присутствующих на несоответствие формы содержанию.

— Это потому что выражать свои эмоции в словах мне несвойственно, — поддержал его сам сочинитель. — Я лучше что-нибудь сделаю, чем скажу.

Оценки остальных не отличались от мнения Магнуса, и вот Лия, явно волнуясь, попросила:

— Можно дальше я?

Выслушав её стихотворение, Хаурун сказал:

— Мне понравилось, — и улыбнулся, поддерживая её.

— Я бы подправил немного текст, — оценил Толя. — Но на музыку, оно, мне кажется, должно лечь хорошо…

— Вы не сорвались в банальность, — сказал Магнус. — А это важно.

— Мне больше нечего добавить, — наклонил голову министр, и Лия как-то разочарованно поникла.

— Следующий! — провозгласил Хаурун. Алхимик помялся, но всё-таки вытащил своё стихотворение.

— Извиняюсь заранее, — произнёс он и начал читать. Закончив, он явно смутился, но Люциус поспешил его успокоить:

— Вы сделали хороший ход, выбрав классическую форму. Однако слог кажется мне несколько суховатым.

— Неплохое, — лаконично оценил король. — Мне тоже нравится.

— И мне! — в один голос сказали Толя и Лия.

— Осталось двое! — азартно подмигнул Хаурун. — Ну что, Люциус, рискнёте?

Толя понял, что лакомый кусочек король оставляет на потом. Герцог кивнул, но никакого листка доставать не стал и прочёл на память.

— Вот это да, — восхищённо выдохнул менестрель, забывшись.

— Краткость — сестра таланта, — улыбнулся Магнус. Было видно, что стихотворение никого не оставило равнодушным. Скромно улыбнувшись, министр принял похвалы, и Толя сжал похолодевшие пальцы. Ошибка его была страшной, но все уже в ожидании смотрели на него. Менестрель опустил глаза на языки огня.

— Можно я не буду? — тихо попросил он, чем вызвал искренне возмущение.

— Как это — не буду?! — воскликнул Хаурун, выражая общую мысль. — Все читали и ты читай!

— Не буду, — повторил Толя. — Оно плохое.

Больше ему нечего было сказать.

— По сравнению со мной вы зря жалуетесь, — приободрил его Магнус. — Вот у меня точно вышло простое рифмоплётство…

— Если стыдно, то давай я прочитаю, — сказал король и вдруг не сдержался: — Да что ты ломаешься как девица на выданье! Хорошее стихотворение будет — присудим тебе победу, а плохое — бить не будем!

Он осёкся, запоздало поняв, что этого-то говорить точно не следовало бы, но Толя уже решился.

— Я прочитаю, — хрипло сказал он, доставая многострадальный листок. Возникло искушение швырнуть его в огонь, но собственную память не сожжёшь, и расправа с бумагой не помогла бы ничем. Начал он тихо, по обыкновению, но всё же к концу голоса не повысил, хотя уже понял: будь что будет. Просто, дочитав, не поднял глаза.

Как ослепляет ваша красота,

рождённая из льда и острой стали...

Как вы теперь, наверное, устали

молчать, лицо своё под маскою тая...

Я зову снег

с серых небес,

только всё немо, будто во сне.

Я вас зову, но ответа не слышу я с серых небес.

Холодный снег,

блестящий снег —

в нём ли ваш дух или всё ещё нет?

Где затерялись вы? — нет, не ответит мне выпавший снег.

Холод дохнёт прямо в душу мою, но я не ощущаю.

Только осталось мне взгляд ледяной, замерев, вспоминать.

Ваша душа, я боюсь, никогда не оттает,

но я надеюсь, не смея весны слишком жадно желать.

В чёрной ночи,

в звёздной ночи

гулко и больно сердце стучит.

Я вашу душу зову на вершине в звёздной ночи.

Я так мечтал, чтобы свет не погас, — вы хотели иначе.

Только память осталась мне, память и боль навсегда.

Станет ли легче, когда холод весной когти спрячет

и вместо снега останется просто живая вода?

Я зову вас сейчас, я зову, я вас помню.

Только, холод в душе и сиянье в глазах сохраня,

причастившийся тайн неземных и спокойствия полна,

Вы, наверно, без жалости быстро забыли меня...

Над их маленьким кругом висела тишина, которую невесть через сколько времени наконец нарушил Хаурун:

— Победа твоя.

Король встряхнул его, выводя из оцепенения.

— Что скажут остальные? — глухо промолвил Толя.

— Пишите музыку, — проникновенно попросил Магнус. — Хотя это и так песня.

— А я спою! — подхватила Лия дрожащим голосом. — Так буду петь, что — ах!

Толя молчал, внутренне и боясь, и посмеиваясь над ситуацией.

— А вы, Люциус, что скажете? — спросил Хаурун ровным тоном, но менестрель почувствовал, как дрогнула рука у него на плече. В ожидании ответа Толя замер не дыша. Он-то искусством прятать свои чувства почти не владел, и знал об этом.

— Я скажу, что господин менестрель упорно идёт тяжёлой дорогой, но определённо добивается на этом пути неслабых успехов, — прозвучал вердикт.

— Толя, отомри, — фыркнул король, пряча ласку за насмешкой, и менестрель удивлённо поднял голову: Хаурун называл его по имени чуть ли не в первый раз за время знакомства.

Этой ночью, Толя и Хаурун, лёжа на плащах у костра, шёпотом проговорили ещё добрых полтора часа, прежде чем заснуть, и менестрель поделился с королём своими сомнениями, и с Вороны разговор перекинулся и на Люциуса.

— Я его боюсь, — признался Толя.

Хаурун отнёсся к его метаниям пренебрежительно.

— Ты что, делать ему больше нечего. Не бери в голову, ему всё равно, что ты о нём думаешь.

— Это хуже, — проговорился Толя, но больше нарочно, чем нечаянно.

— Ну-ка? — деловито спросил Хаурун, и менестрелю пришлось признаваться:

— Я ему завидую. Он мне нравится. Хочется понять, что он такое есть…

— Ясно всё с тобой, — вздохнул Хаурун. — Ты над его личностью бьёшься-бьёшься, а ему хоть бы что, он даже внимания на тебя не обращает. А ты по этому поводу переживаешь, думаешь, что не то. Зависть здесь самое плохое. Вот чему тут завидовать? Хочешь знать, я вас с ним ценю одинаково, если ты про место под солнцем…

— Не в этом дело, — попытался объяснить Толя. — Я просто чувствую себя никуда не годным рядом с ним…

Хаурун взъерошил ему волосы, видимо, стремясь вытрясти из его головы предполагаемую чепуху.

— Менестрель, ты с ума сошёл, — вздохнул он. — Я с тобой ещё поговорю на эту тему… Ты откуда, кстати, хайдландский знаешь, что его фамилию перевёл?

— Перевёл? — удивился Толя. — Что вы такое говорите? Я ничего не…

— Да говорю же тебе: холодный свет по-хайдландски «кальте хелле». Или «кальт»… Ну, короче, как-то так. У Люца отец хайдландец, оттуда и титул, и фамилия… Да рот-то прикрой, ворона! Тьфу, извини…

Толя, в полном замешательстве от того, что узнал, и от нового упоминания о Вороне, не знал, что ответить. Король решил за него:

— Да ладно, давай спать, а то я ещё какую-нибудь глупость скажу…

— Неужели вас волнуют мои чувства? — негромко спросил менестрель, укладываясь. Он ожидал, что король схватит его за шиворот и встряхнёт за неподобающее сомнение, но тот ограничился только беззлобным ворчанием. Однако хватило его выдержки ненадолго. Через полминуты Хаурун привстал и зашипел:

— Менестрель, ты рехнулся? С тобой никакого сладу нет! Тебе говорят: хорошо к тебе относятся, а ты всё думаешь, что наоборот! Сказал бы я, как тебя твой драгоценный мне охаракте…

Король внезапно решил, что наговорил много, и замолчал, но Толя уже вскочил:

— Драгоценный?! Это вы рехнулись, если!.. — что «если», он не придумал.

— Цыц! — велел Хаурун. — Он то же сказал, что фырчишь ты, как камышовый кот!

— А ещё что сказал? — любопытство пересилило.

— Ага, вот как запел, — ухмыльнулся в полумраке король. — Вообще нехорошо пересказывать, ну да чёрт с ним. Слушай. Я это понял так: есть у тебя какая-то картинка, которая тебе жизни не даёт. Вроде, это самое страшное, что с тобой было. И как только ты начинаешь верить, что тебя никто не тронет, что ты не один и сможешь за себя постоять — раз! — эта картинка как будто застилает тебе и зрение, и разум, и всё. Понимаешь?

— Примерно, — напряжённо раздумывая, ответил менестрель. — Наверное, он прав.

— И пока ты от этого наваждения не избавишься, так и будешь… зверёнышем.

— Что это зверёнышем? — обиделся Толя.

— Потому что чуть что — сразу шипеть и в норку поджав хвост, понятно? Спать давай, луна вон уже взошла.

Толя перекатился к нему под бок и заснул, постаравшись забыть обо всём плохом.

Поздним вечером Толя лежал на постели в беррамской гостинице и, повернув голову, рассматривал из окна здание на противоположной стороне улицы.

Беррам был красивым городом, красивым как столица и холодным как Керминор, но эта каменная красота не отпугивала, а заставляла взгляд задержаться. А когда сегодня под вечер путешественники оказались на площади, освещённой мягкими лучами солнца, менестрель даже приоткрыл рот от восторга: слева возвышался собор со стрельчатыми арками, а справа — городская ратуша с зарешёченными окнами, сверху донизу украшенная лепными барельефами. Люциус пояснил, что в ратуше заседает суд и городской совет во главе с мэром и находится канцелярия, а в цитадели за городом хранится королевская казна. Хаурун, услышав про казну, фыркнул нарочито громко, показывая, что до неё-то ему уж точно нет никакого дела.

Беррам не пугал, но притягивал, и Толя, засыпая и прислушиваясь по привычке к дыханию министра и короля на соседних кроватях, думал только о том, что, может быть, здесь-то они и найдут то, что ищут.

С самого утра Лия скомандовала «Рассчитайсь!» — и рассчитала сама: себя, Толю и Люциуса на первый номер, а Магнуса и Хауруна на второй.

Через полчаса довольная жизнью девушка шагала по улице рядом с Люциусом и что-то негромко говорила ему, а Толя нарочно отставал, чтобы не мешать, и делал вид, что разглядывает всё подряд. Впрочем, пожалуй, так оно и было.

Люциус издалека заводил разговоры с горожанами, спрашивал о заработке, о том, хорош ли в Рубиновом феоде наместник, о том, о сём, и только под конец как бы невзначай переходил к одинокой блондинке, которая должна была проезжать здесь месяца два назад. К концу дня Толя был уверен, что господину фон Якконину порядочно икается: как только здесь не поминали министра финансов, но общественное мнение сошлось на одном: чтоб ему лопнуть. В городе явно творилось что-то странное. Незаметная тревога проскальзывала в лице хозяина кожевенной мастерской, отражалась в зеркале модистки, прыгала на дряблых щеках мадам Кокто (через порог дома, который она содержала, Лия переступала с явным любопытством и чувством безнаказанности; хорошо, было ещё утро).

— Чтоб он лопнул…

— Куда первый министр смотрит?

— Воровство, господа-с, воровство!

— А прейскурант, говорят, в кабинете хранится, в мэрии…

— И все мы, все мы повязаны, м-да!

— Сударь, если вы из ревизии, мы вас умоляем!

— Никоим образом, никоим образом… я — да, но чем платить будут другие, я вас спрашиваю?

Складывая обрывки шепотков и возгласов в целую картину, Толя следовал за Лией и Люциусом, который, как казалось, о принцессе ближе к обеду забыл вовсе.

До гостиницы они добрались только к вечеру. Озадаченный Хаурун, подперев щёку рукой, сидел за столом и о чём-то думал.

— Что такое? — спросил усталый менестрель, сбрасывая плащ.

— Да я вот думаю… Не слишком я силён во всех этих финансовых делах, но дело вроде бы в том, что большая часть торговцев и всяких владельцев собственности, которая приносит прибыль, взяли займ, а сейчас выясняется, что заплатить они его не в состоянии… — Хаурун взъерошил себе волосы. — Вроде бы, их нарочно подставили, расстроили их дела, чтобы отнять больше, чем они должны…

— Ага… — протянул Толя, окончательно всё понимая. — Но вот зачем они брали эти деньги, если догадывались, что не расплатятся?

— Их, вероятно, обманули, — ответил за короля Люциус. Он стоял у окна спиной к Толе и Хауруну и, казалось, о чём-то напряжённо размышлял. — Сроки выплат начинаются через две недели, город в панике. Мэр уехал, наверняка специально, а вернётся как раз к сроку. Наместник сюда и носа не кажет… А между тем, по слухам, в мэрии хранятся все документы, вместе со списком того, что будут конфисковывать…

— И что будет? — хрипло спросил Хаурун, и Толя заметил, что у него темнеют глаза. Люциус небрежно дёрнул плечом.

— Я не берусь предсказывать, как развернутся события, если учитывать, что в долгах полгорода… Не переживайте, указ о введении смертной казни за неуплату кредита у государства вам подсунуть на подпись не успели…

Хаурун чуть не ахнул, краска бросилась ему в лицо. Толя ожидал, что вот-вот он выкрикнет «Да как вы смеете!» — но король смолчал, отвернулся. Менестрель сидел тихо, почти не дыша, и лучик заходящего солнца остановился у него на носу.

Проснулся он посреди ночи. Ещё не понимая, в чём дело, приподнялся, вгляделся в темноту, прислушался. Хаурун ровно посапывал на соседней кровати. Толя напряг слух и наконец с накатившим муторным ужасом понял: они с королём вдвоём в комнате. Началось.

Превозмогая первый страх, Толя сел на кровати и спустил на пол босые ноги. Предполагать он готов был что угодно. Впрочем, радоваться следовало хотя бы тому, что он не проснулся с клинком у горла, но всё равно лишало сил одно осознание того, что спящий Хаурун беззащитен перед любой опасностью. Толя поколебался, решая, будить ему короля или нет, потом решил, что пока не надо. Он оделся почти бесшумно, впрочем, и спал Хаурун всегда не настолько чутко, чтобы слышать позвякивания пряжек и шелест одежды. Одевшись, Толя подошёл к окну, оперся о подоконник, уже начиная клясть себя за панику. А если сейчас окажется, что Люциус на гостиничной кухне пьёт воду? А даже если и ушёл — мало ли куда может пойти мужчина ночью? В конце-концов, у мадам Кокто открыто бывает именно по ночам.

Рассудив так, Толя присел на подоконник, решив дождаться возвращения министра и всё выяснить. «И ваше с Хауруном счастье, если он вернётся один…» — шепнул ехидный голосок в сознании, но Толя не стал его слушать, следя за улицей. За квартал отсюда, на ратуше, часы пробили четыре. Менестрель сидел, опустив голову на колени и изредка поглядывая в окно. Хаурун заворочался, засопел во сне и снова спокойно улёгся, подложив под щёку обе ладони. Толя смотрел на пустую тёмную улицу, на слабый круг света возле фонаря. Напряжение медленно спадало. Может, всё нормально… может, всё в порядке… может, это ты сам себе напридумывал страхов…

— Где его носит, этого дьявола? — полусонно пробормотал Толя, в очередной раз поднимая глаза к окну. У стены дома напротив, едва задетый светом фонаря, стоял человек, вернее, не стоял, а сползал по этой стене на землю.

Хвала богам, ворота в гостинице на ночь не запирали совсем, просто оставляли сторожа. Толя вылетел из подворотни и остановился посередине улицы. Потом вспомнил, что это может быть ловушкой, медленно приблизился. Люциус сидел на земле, спрятав лицо в коленях, капюшон плаща свалился назад, левый сапог валялся рядом, а нога в шерстяном чулке была неестественно вывернута. Присев рядом, Толя осторожно тронул министра за плечо и с опозданием понял, что сейчас он вряд ли вообще понимает, что происходит.

— Милорд…

Люциус поднял голову, и несколько секунд его взгляд обретал осмысленность. Глаза были подёрнуты поволокой боли, лицо бледно до синевы, а губы закушены.

— Милорд! — вконец перепугался Толя. Ловушкой тут не пахло.

— Нога… подвернул… или сломал… — рваными выдохами проговорил министр. По подбородку потекла капелька крови.

— Можете идти? — не соображая, что говорит, спросил Толя.

— Нет… больше нет… — тон стал чуть увереннее. — Вы меня не дотащите, зовите короля.

Менестрель стремглав метнулся обратно в ворота гостиницы, пролетел мимо спящего сторожа, ринулся вверх по лестнице, ворвался в их комнату, изо всех сил тряхнул Хауруна за плечо:

— Ваше величество, вставайте, беда!

Дважды повторять не пришлось: король подскочил на кровати, спросонок непонимающе уставился в темноте на Толю.

— А? Менестрель, ты чего?

— Люциус сломал ногу, он на улице, я не знаю, зачем его туда понесло, время пять утра! — единым духом выпалил Толя. Хаурун выпрыгнул из кровати, наспех принялся одеваться. Дрожащими руками Толя зажёг свечу.

— Веди! — скомандовал король.

Люциус, прикрыв глаза и запрокинув голову к тёмному небу, сидел там же, где менестрель оставил его, нога уже заметно распухла. Хаурун, ругнувшись, склонился над ним, без разговоров просунул одну руку ему под спину, другую под колени; охнул сквозь зубы, но министра поднял, и тот, не контролируя себя, мёртвой хваткой вцепился ему в плечи, опустил голову, и наконец Толя услышал стон, который он так долго сдерживал.

Хаурун понёс Люциуса в гостиницу, на ходу что-то бормоча, наверное, что-то успокаивающее; менестрель подобрал брошенный сапог и побежал следом. Стражник у двери проснулся и схватил Толю за руку, а потому пришлось остаться и объяснить, в чём дело. Когда он вновь оказался в их комнате, Хаурун бережно укладывал Люциуса на его постель, уложив, обернулся к Толе:

— Будь с ним, я за Магнусом.

Оставшись наедине с министром, Толя посмотрел в его бледное лицо с закрытыми ввалившимися глазами. Посиневшие веки дрогнули, и менестрель, желая сделать что-то полезное, потянулся к застёжкам на министерской кожанке, но слабая рука коснулась его пальцев:

— Не надо… Лучше воды…

Толя схватил чашку, вышел, сбежал на кухню, зачерпнул в кадушке воды для бесплатного пользования. Вбежав обратно, увидел, что куртку министр расстегнул сам, от этого усилия побледнев в синеву. Толя метнулся к нему, не боясь, приподнял ему голову, и попытался напоить водой, но министр стиснул зубы и дышал хрипло и тяжело, и вода проливалась ему на грудь.

Быстро вошли Магнус и Хаурун. Не на шутку встревоженный алхимик склонился над покалеченной ногой Люциуса:

— Сударь, где же вас угораздило?! Это вывих!

Министр не ответил, хотя искусанные губы слегка шевельнулись. Больше Магнус рассуждать не стал.

— Толя, ваш нож, скорее!

Менестрель подал, и Магнус заставил министра зажать лезвие зубами.

— Теперь держите его, он будет дёргаться!

Хаурун навалился на Люциуса, прижимая его локти к кровати, и тот, предчувствуя новую боль, и вправду попытался вырваться. Но алхимик уже резко рванул его ступню, и со страшным хрустом сустав встал на место. Люциус дёрнулся и обмяк.

Хлопнула дверь: вбежала Лия, бледная, с громадными глазами, расширенными от страха. Рубашку с распахнутым воротом она придерживала на груди рукой.

— Лия, в каком вы виде?! — рявкнул Магнус. — Марш к себе!

Девушка сжалась у двери, но никуда не пошла.

Люциус приоткрыл глаза, и Толя увидел, что он пытается вернуть былую непроницаемость. Приподнявшись на локтях, министр хотел что-то сказать, но Хаурун тут же заставил его снова лечь:

— Не двигайтесь, больной! — в сердцах велел он. — А лучше расскажите, к каким чертям вас понесло среди ночи!

— Или, может, к чертовке? — взглянул Магнус. — Зная ваши увлечения, я бы предположил именно так. Господин менестрель, помогите мне размотать бинт. Лия, не стойте, принесите мазь из моей сумки.

— Вы правы, к чертовке, — усмехнулся министр. Губы он порезал о Толин нож. — В квартале отсюда живёт одна моя давняя знакомая, и я имел несчастье к ней наведаться как раз в то время, как её муж вернулся домой, хотя она заверяла меня, что это случится только утром.

Магнус закатил глаза, а Хаурун фыркнул.

— С какого этажа прыгали? — спросил он.

— Со второго, — поморщился Люциус. — Сорвался.

— Стареете, однако, — сделал вывод король. — Новичкам во дворце ещё рассказывают историю о том, как вы однажды уходили из покоев госпожи фон Якконин по карнизу четвёртого и попали в будуар графини де Рести, которая как раз принимала у себя господина фон Минка…

Люциус устало улыбнулся, слизал кровь с губ.

— Простите, господа. Я не мог скомпрометировать даму, поэтому мне пришлось бежать. — Он посмотрел на свои ободранные руки в митенках, поморщившись, снял перчатки. — Моё счастье, что хватило сил стащить сапог, а то его пришлось бы резать. И, главное, не оставить его под окном как улику, — вновь лёгкая улыбка. Кровь начала уже подсыхать. — С вашего позволения я посплю.

— И правильно сделаете, — проворчал Магнус, бинтуя ему ногу смазанным мазью бинтом. — Это противовоспалительное. Если вдруг почувствуете себя хуже, обязательно зовите меня. Лия! Чтоб глаза мои вас здесь не видели в таком виде!

Лия подхватила ворот рубашки и юркнула за дверь.

Люциус уже прикрыл глаза, морщинка между его бровей потихоньку разглаживалась. Толя подошёл и, удивляясь собственной храбрости, укрыл министра одеялом. Когда Магнус ушёл, Хаурун присел на кровать и потянул Толю к себе.

— Тихо, — прошептал он. — Смотри, чтобы заснул, надо поговорить.

Менестрель молчал, перебирая в памяти события сегодняшней ночи. Наконец стало ясно, что Люциус спит.

— Ты ему веришь? — прошептал тогда Хаурун.

— Я за него испугался, — признался Толя.

— Я тоже. Но, если он пытается что-то провернуть у нас под носом, то плохо дело, — сказал король. — В то же время не исключено, что он невинен как овечка и вправду ходил к любовнице.

Толя помолчал, прикрыв глаза.

— У него пальцы содраны. На обеих руках, — сказал он наконец. — Такое ощущение, что он забирался куда-то.

— Так ведь он говорит, что дама впустила его через дверь. Зачем куда-то забираться, если мужа дома нет? — недоумённо спросил Хаурун.

— Вот именно, — вздохнул Толя.

— Ладно, — король слегка подтолкнул его. — Кыш с моей кровати.

Толя забрался в свою постель и уснул, свернувшись клубком. Так он делал всякий раз, когда его что-то тревожило.

На следующее утро Люциус ковылял по комнате, опираясь на руку Хауруна. Толя, опомнившись после вчерашнего, подходить к министру отказывался наотрез. Конечно, и речи не было о том, чтобы герцог отправился с ними, и Толя скрепя сердце покинул гостиницу вместе с Хауруном, Лией и Магнусом.

Уже больше часа они с королём на пару бродили по городу, обращаясь то к стражникам, то к разносчикам, то к лавочникам, но никто не видел в городе одинокой светловолосой девушки. Когда же им взялись рассказывать о проезжавшей здесь рыжей девице с лютней, менестрелю стало совсем худо, и он утащил короля к городскому фонтану. Сев на бортик, король окунул в воду руки, потом с фырканьем умылся, распугав золотых рыбок, и наконец обернулся к своему спутнику:

— Менестрель, это ты из-за своей рыжей раскис?

Толя вздохнул, повесив голову. Потом встал с бортика.

— Оставайтесь здесь, а я кое-куда схожу и вернусь.

Не раздумывая больше, он сорвался с места и бросился бежать по людной улице. Через несколько минут он входил в ворота гостиницы. Не дыша, он прокрался по лестнице, по которой ему навстречу протопал какой-то писарь. Больше никого не было. Толя подкрался к двери комнаты, в которой поселились они трое, приник к замочной скважине.

Комната была ярко освещена светом, бьющим в окно. Министр сидел за столом спиной к двери и перебирал свои бумаги. Рука его медленно сдвинулась влево, переворачивая лист, и Толя со странным смутным чувством отпрянул от двери.

— Ка-атёнки, кому ка-а-атёнки!

— Добрые, весёлые, милые, пушистые!

— Не царапаются, не кусаются!

— Если за хвост не тяну-у-уть!

— Ка-атёнки, кому ка-а-атёнки!

— Мышей ловить, крыс гонять, амбар охранять!

Толя присел рядом с Хауруном, невольно глядя на компанию детишек с корзинкой, стоящих на углу улицы.

— Проверять ходил? — спросил король, не отрываясь от наблюдения за девочкой, которая показывала кому-то один из пушистых комочков.

— Ходил, — подтвердил Толя. — Сидит, бумаги свои перебирает. Как вы думаете, продадут котят?

— Продадут конечно! Мне тоже предлагали, я отказался, только посоветовал кричать громче.

Король и менестрель засмеялись и тут же услышали позади себя недовольный голос:

— Ага, прохлаждаетесь, значит!

Лия плюхнулась на бортик рядом с Хауруном и плеснула себе в лицо водой, забрызгав и короля, и подошедшего Магнуса, который тут же, ворча, принялся отряхиваться. Хаурун, однако, погрустнел, даже не заметив, что у него всё плечо мокрое:

— А ведь след-то прервался… — сказал он, и только менестрель знал, что скрывается за этим внешне довольно спокойным тоном.

— Это ещё неизвестно, — утешил его алхимик. — Может быть, мы просто плохо ищем. Как говорится: хочешь ото всех спрятать — положи на самое видное место.

Лия задумчиво вытащила из кармана камзола яблоко, вымыла его в фонтане и предложила сначала Хауруну, потом Магнусу и потом Толе, и, когда все отказались, с хрустом вгрызлась в него сама.

— Где взяла? — вяло полюбопытствовал король.

— Торговка одна угостила, — поведала Лия. — Милая девушка, между прочим. И вот угораздило же меня девчонкой родиться…

Зацветала земляника, когда путешественники несолоно хлебавши покинули Беррам. Четыре дня спустя, на пути в Венакх, они остановились на ночь в лесу. Стреноженные лошади разбрелись по поляне. Костерок весело трещал, и пламя его металось быстро и неуловимо. Лия приготовила было котелок, чтобы что-нибудь сварить, но обнаружила, что из припасов остались только несколько бутербродов с сыром. Толя показал ей, как выглядит лесной лук, и велел собрать немного, а сам взял арбалет и пошёл пытать счастья на охоте. Подстрелив тетерева, который, хлопая крыльями, поднялся буквально у него из-под ног, он с торжеством потащил добычу в лагерь. Лия его задание уже выполнила и теперь сидела на траве и плела венок из одуванчиков, а Хаурун от нечего делать задирал её:

— Эх ты, Лия! А ещё мужчиной притворяешься! А сама как была девочка, так и осталась! Бантики-цветочки!

Лия молча доплела венок, водрузила ему на голову вместо короны, взяла шпагу и пошла срубать ею высокие венчики кашки в глубине поляны. Толя с помощью Люциуса ощипал и выпотрошил тетерева и, разрезав мясо на части, положил в котелок вариться. Когда они уже вымыли руки в ручье, вкусный запах долетел до голодной Лии, которая бросила истязать окружающую природу и уселась возле костра, гипнотизируя взглядом кипящий бульон.

— Лия, да отвлекитесь же вы! — позвал её Магнус, смеясь, но девушка только облизнулась, в нетерпении заглядывая в котёл.

— Чего, есть хочется? — посмеивался над ней Хаурун. — Жди, пока приготовится. Это тебе не пирожные с кухни таскать!

— Кто бы говорил! — возмутилась Лия. — Я-то как раз стояла на стрёме!

— Правильно, потому что девчонок на ответственные дела не берут! — объявил Хаурун и щёлкнул её по носу.

— Да, но попало-то всё равно мне!

— Потому что коронованная особа неприкосновенна, понятно? — парировал обвинение Хаурун.

— Вы тогда не были коронованной особой! — воскликнула девушка, думая, что поймала короля на слове.

— Но ведь все знали, что буду, так что вот так! — торжествующе объявил Хаурун и слегка поморщился: вспомнил, что вполне мог и не дожить.

Лия примолкла, а Толя взялся помешивать в котелке.

— Отец, а почему вы меня Лией назвали? — вдруг ни с того ни с сего спросила девушка.

— Как почему? Какой странный вопрос! — удивился Магнус. — Просто потому, что красивое имя. Мы с Ангеликой посовещались и решили, что это лучше, чем Ребекка или Эвелина.

— Эвелина, фу! — передёрнуло Лию. — А что оно — ну, моё имя — значит?

— М-м… Как бы вам сказать… значение давно утрачено… Вроде бы это значит «прекрасная»…

— Утрачено, но всё же подлежит восстановлению, — вмешался Люциус, и Лия заинтересованно уставилась на него:

— Объясните, милорд!

— Ну хорошо, — сказал герцог и ненадолго задумался. — Лия — это «ле», что переводится как «целостность» или «цель», а цель в древнем миропонимании это идеал, потому что древние люди стремились к идеалу. «Й» чаще всего несёт значение обращения на себя или независимости, а «а» — это движение, путь, что-то непрерывное. Таким образом, ваше имя можно примерно перевести как «устремлённая к цели». Ну, или к идеалу. Как вам больше нравится.

— Ух ты! — воскликнула Лия. — Я раньше не слишком-то своё имя жаловала.

— Ну что же вы так… — мягко протянул Люциус, прислоняясь к стволу дерева. — Что касается имён всех присутствующих, то я мог бы рассказать ещё кое-что интересное.

— Расскажите! — увлечённо попросил Хаурун.

— Ну вот, например, про своё имя я знаю, что оно мистландийского происхождения, — сказал Магнус. — Герберт значит — «воин».

— А фамилия? — дотошно поинтересовался Хаурун.

— Фамилия… — усмехнулся алхимик. — Видите ли, дело в том, что фамилия наша тоже когда-то была именем. Его взял себе наш предок из Романии, когда решил сделаться чернокнижником.

— Чернокнижником?! — поразился король. — Да, по вам видно! А про моё имя вы, Люциус, что скажете?

Министр помолчал, и Толя увидел, что взгляд его устремлён в темноту в глубине леса и на яркие отблески заходящего солнца на листве.

— Как вам наверняка известно, ваше величество, — негромко заговорил он, — вы третий ребёнок королевской четы. Вашего старшего брата назвали Гунтером в честь деда, но он скончался в возрасте трёх лет. Следующего сына назвали Вильгельмом в честь более далёкого предка, но он не прожил и года. Вашего появления на свет ожидали с радостью и страхом, а когда вы родились, вашему отцу королю Леону кто-то посоветовал назвать вас таким именем, которого ещё не встречалось в королевском роду. Целых три дня все во дворце только и делали, что придумывали вам имя, а утром четвёртого дня королева встала с постели и сообщила сбежавшимся придворным, что ваше имя она увидела во сне.

Хаурун, со вниманием слушавший то, что уже знал, недоуменно спросил:

— Ну так что же оно всё-таки означает?

— Это так и не смогли разгадать, — покачал головой министр. — Проводили параллели с лодочником из древних легенд, но ассоциации были настолько мрачными, что от такого толкования отказались. Одно понятно точно, — лёгкая усмешка тронула губы. — Вы везунчик…

Хаурун покосился на него, но решил не комментировать, а вместо этого сказал:

— В принципе, мать угадала. Я своё имя очень люблю, оно мягкое и урчащее, и больше ни у кого такого нет… Эй, менестрель, ты чего рот-то открыл?

Толя сообразил, что, заслушавшись, даже забыл помешивать суп.

— А что значит моё имя, милорд? — робко спросил он, едва поднимая глаза на министра. Странно, но он, даже зная о любезности Люциуса, всё равно боялся нарваться на грубый ответ. Герцог посмотрел на него, сидящего на корточках у костра, и сказал:

— Ваше имя необычно, но не так уникально, как у его величества. При желании его можно найти в древних книгах. Там оно понимается как «идущий к высшей точке», что, по всей вероятности, означает солнце.

— Да ты у нас солнечный! — обрадовался Хаурун, ероша Толе волосы и попутно подбрасывая в костёр ещё хвороста.

— Не-ет… — возразил менестрель и опустил голову. — Слишком много в жизни было… — и замолк.

— Плохого, хочешь сказать? — нахмурился король. — Ты это брось. Ты как будто отдаляешься от нас, хочешь что-то пережить внутри себя и не веришь, что мы с тобой.

— Да нет, что вы такое говорите, — окончательно смутился Толя, понимая, что Хаурун опять прав.

— Чего нет? Ты солнечный и огненный, и попробуй только спорить! — воскликнул король и обернулся к Люциусу с какой-то усмешкой в голосе:

— А ваше имя, милорд?

— Мифологический герой, — кивнул тот. — Упоминается в легендах как некий дух, имеющий облик утренней звезды и однажды упавший с небосклона. В новейшей мифологии этот персонаж неизвестно почему оказался воплощением зла, но я искренне не понимаю, за что ему такая участь. Ведь в падающей звезде — фентеске — есть своё очарование…

— И можно желание загадать, — вздохнула Лия. — И тоже ни у кого такого имени больше нет.

Люциус пожал плечами:

— Ну, откуда я знаю, может, и есть… — протянул он.

Толя задумчиво помешивал суп.

— Пора есть, господа, — сказал он наконец. Хаурун порылся в своей сумке, нарыл пять вилок и раздал своим спутникам.

— Эх, вот жаль я тарелки не взял! — сказал он.

— Вы бы ещё с собой всю кухню захватили, — поддразнила его Лия.

— Цыц! — посуровел король. — Ты с кем разговариваешь? — и деловито насупился, вылавливая в котелке кусочек мяса.

Ночь опустилась на лес, неслышно прокралась по траве, не примяв, но рассыпав в ней пригоршни огоньков; набросила на тропинки и прогалины тёмно-синее покрывало тишины. Лагерь спал, и кони бродили вокруг, жуя мокрую от росы траву.

Толя лежал на плаще рядом с Хауруном и чутко дремал, вздрагивая во сне от ночной свежести и теснее прижимаясь к королю. Ему отчего-то казалось, что тело Хауруна пышет жаром, и поэтому пришла сонная неповоротливая мысль: неужели простудился?.. Обнять он постеснялся, вспомнил, как Хаурун пару дней назад смеялся, что уже привык просыпаться, держа в руках вместо плюшевого мишки одетого в шкуры менестреля и грея нос в его русых космах.

Внезапно проснувшись, Толя приподнялся, оглядел спящих возле костра товарищей и потянулся подкинуть хвороста, но рука его замерла, и, потрясённый, он широко открыл глаза, чтобы вобрать в себя всё то, что успел увидеть за короткое мгновение.

Лес был волшебен. Чёрное небо бездонным куполом стояло над вершинами деревьев, легко посеребрёнными светом луны. Мерцающие звёзды тихо позванивали в тишине, а деревья молчали, лишь изредка сонно покачивая ветвями. Где-то далеко ухнул, пролетая, филин (сам наверняка чернее ночи), в ложбине журчал ручей. В тёмном шёлке травы, будто отражая созвездия, блестели светлячки.

Толя вновь поднял глаза на небо. Луна уже наполовину выкатилась из-за деревьев и освещала поляну. Прижав палец к губам, Толя прошёл несколько шагов луне навстречу и внезапно оказался среди зарослей цветущей земляники. Прохладный ночной ветерок только прибавил волнения. Интересно, умеют ли звенеть чашечки цветов?.. Наверное, да, только стараются, чтобы никто не услышал… И, наверное, в такие лунные ночи на поляне кружились в танце эльфы и феи из сказок, прятались в траве, купались в ручье, а луна, серебряная, как перебор струн на лютне, ласково светила им со своей небесной высоты.

Толя подошёл к своей котомке, достал нотную тетрадь и карандаш, присел возле костра, подкинул хвороста и, прислушиваясь к тишине, стал записывать.

— Менестрель, ты чего? — приподнялся Хаурун. Озябший Толя в рассветном сумраке сидел у костра, весь пропахший дымом, с нотной тетрадью на коленях. Услышав голос короля, он обернулся и в тревоге Хауруна увидел отражение своей усталости.

— Я? Нет, я просто пишу… — Толя потёр глаза. Хаурун поднялся, присел рядом с ним, заглянул через плечо.

— Ноты, — задумчиво сказал он. — А флейты не слышно было…

— Я в уме подбираю, — объяснил ему Толя, переворачивая исписанные страницы.

— Сыграешь днём?

— Нет, не могу, это должен играть целый оркестр. Но соло — попробую, — обещал менестрель. Хаурун помолчал, вглядываясь в него, потом тихо сказал:

— Ложись спать, не мучь себя…

Толя ничего не ответил, и тогда Хаурун вытянул тетрадь из его рук:

— Спать, менестрель!

Толя спал, и ему снилась та самая мелодия, которую он с таким старанием записывал сегодня ночью, толком не зная, откуда она пришла. Красивый девичий голос медленными переливами выводил основной вокал, и ему вторил глубокий баритон. Послушав немного, Толя открыл глаза, но пение не прервалось. Окончательно проснувшись, менестрель перекатился на живот и уставился на странную картину: Люциус и Лия сидели рядышком на поваленном бревне и держали перед собой его тетрадку. Увидев, что он проснулся, герцог замолк. Вслед за ним замолкла и Лия, глядя на Толю восторженными глазами, и тот смутился, подозревая, что его сейчас опять будут хвалить. Люциус закрыл тетрадь и спросил:

— Ну и как у вас это получается?

— Получается что? — настороженно спросил Толя, садясь на плаще.

— Основа вашей музыки — народные мелодии, с которыми вы знакомы с детства. Попав во дворец, вы наслушались придворной музыки, камерной и салонной. К тому же вы не слишком утруждаете себя знанием того, как именно принято сочинять, и поэтому — вот… — растолковал он сочинителю, показывая на тетрадь. — Никогда ничего подобного не встречал.

— Так вам понравилось? — уточнил Толя.

— Не понравилось бы — петь бы не стали, — не выдержала Лия, а Люциус добавил:

— Жаль, что я за ночь так и не проснулся. Послушал бы тишину вместе с вами.

Менестрель от изумления широко открыл глаза: в тоне министра он совершенно ясно услышал мечтательность.

В дороге Толя больше молчал. Он думал о том, что, когда приедет обратно во дворец, перепишет ночную мелодию на чистую, красиво разлинованную бумагу и отдаст капельмейстеру королевского оркестра. Что будет потом, он представлял себе смутно. Может быть, обрадованный господин Амикатис закажет ему целый концерт или оперу, а если оперу, то к ней ещё и стихи… Только вряд ли во дворце станут слушать его песни…

В этот момент Люциус нагнал его и поехал рядом, а Толя сначала даже вздрогнул от неожиданности.

— Простите, не хотел вас напугать, — извинился герцог, — просто хотел попросить вас спеть, чтобы послушать ваш голос и уяснить себе его силу и возможности.

Менестрель не стал спрашивать, зачем это ему понадобилось, а просто собрал всю имеющуюся дерзость и, до боли сжав поводья и опустив глаза, тихонько промурлыкал первый куплет «Холодного света». Вряд ли Люциус сделал какой-то вразумительный вывод, когда послушал, потому что попросил:

— Тогда, пожалуйста, повторите за мной то, что пропою я.

Окончив музыкальную фразу, герцог обернулся к менестрелю, ожидая, и тот неожиданно хрипло кое-как повторил то, что смог запомнить.

— Ещё раз, — скомандовал Люциус, — внимательно слушайте меня.

Толя спел ещё раз.

— Ну что же, — подвёл итог Люциус, — голос у вас красивый, но вы просто не знаете, как его развить. Вам нужен человек, который занимался пением и может подсказать, что делать.

— Что же, милорд? — вежливо спросил Толя.

— Как что? Петь. Вот сейчас и начнём. Следите за дыханием, старайтесь его экономить. Слушайте меня и повторяйте.

— Что это вы тут поёте? — выручила Толю подъехавшая Лия — менестрель уже медленно, но верно заливался краской смущения. — А, знаю, это, кажется, ария «Спящее солнце» из оперы «Ночная ведьма»! — воскликнула девушка.

— Это где же вы её слышали? — раздался сзади голос Магнуса.

— Я? Мне госпожа фон Якконин давала ноты, — невинно заявила Лия. — А вы что, подумали, будто я переоделась юношей и отправилась в оперу стоять в партере, а по дороге домой вступила в схватку с напавшими на меня двумя разбойниками?

— Кто же вас знает? — недоверчиво сказал алхимик. — Может это и есть правда.

Вместо ответа Лия гордо замахнула локоны назад и с середины такта продолжила мотив арии.

Через час Толя въехал на пригорок и с него на ломаном мистландийском исполнил первую часть «Спящего солнца» для окончательно обалдевшего Хауруна, который от занятий музыкой в детстве бегал как чёрт от ладана, и для ехавшего им навстречу крестьянина на телеге, который обернулся и ещё долго смотрел назад из-под ладони козырьком.

— А у вас неплохо получается, — негромко сообщил менестрелю Люциус, когда он съехал с пригорка и присоединился к друзьям. Наклонился к самому Толиному уху: — Когда забываете о том, что надо меня бояться, — и пустил коня вскачь.

— Нет-нет-нет! Нету мест! Лошадей могу поставить, а вас некуда девать! — Необъятного размера хозяин постоялого двора загородил собой дверь. — Я вас на сеновал поселю, а ко мне — шасть! — ревизия!

Лия чуть было не сообщила ему, что при необходимости они могут достать кое-какую бумажку, но вовремя смолчала.

Расседлав коней и оставив их в конюшне негостеприимного постоялого двора, путешественники заплатили хозяину, вышли за ворота и огляделись.

Солнце медленно садилось за лесом, а вершины гор вдалеке были едва видны. Летний ветерок оказался тёплым и ласковым, пыль медленно оседала на дорогу, остывающая земля ещё хранила тепло, и Толе вдруг захотелось пройти по ней босиком.

— Ну что? — спросил Хаурун, перехватывая ремень арбалета, висящего у него на локте. — В лес и на боковую, как медведи?

Магнус скептически покосился налево, на лес, потом посмотрел направо, туда, где солнце золотило стёкла домов, ярусами возвышающихся на холме.

— Я бы попытал счастья в городе, — сказал он.

— В город так в город, — не стала спорить Лия, хотела было проскакать по дороге на одной ноге, но вспомнила, что устала, и передумала.

Толя брёл рядом с Магнусом и Хауруном и, залюбовавшись предзакатным небом, прослушал начало их разговора.

— При контакте одно вещество всегда влияет на другое, и ни одно при этом не остаётся неизменным, — говорил алхимик. — Я руководствуюсь этим правилом и в жизни: два человека, встретившись, никогда уже не станут прежними.

— А если, например, меня на улице толкнули? — попытался поспорить Хаурун.

— Но вы же подумаете про этого человека. Подумаете, почему он так невежлив. Он о вас тоже хоть на секунду, но подумает.

— Ага, что за истукан стоит на дороге, — засмеялся король. — Теперь я вижу, что вы правы.

— Может так статься, что вас с этим человеком судьба столкнёт снова, — продолжал Магнус. — Так однажды случилось и со мной. Когда я только поступил в мистландийский университет, мы с приятелем стали как-то на улице задирать одного господина в нелепой шляпе. Каков же был мой ужас, когда я обнаружил, что этот господин преподаёт философию!

— И как же экзамен? — рассмеялся король.

— На отлично. Правда, я думаю, что профессор меня не узнал: он был подслеповат.

Тут фыркнул и Толя тоже. Хаурун задумался, потом сказал:

— Скажите, мне кажется или вы в последние годы охладели к своей работе?

Магнус вздохнул, машинально взглянул на небо.

— Как вам сказать… Охладеть — нет, но мои взгляды изменились, пожалуй даже, кардинальным образом. И не всегда я нахожу понимание. Началось всё с того, что я поссорился с господином Алфредом Нуммигейном, придворным алхимиком великотуманской королевы. Он утверждал, что положение звёзд влияет на свойства вещества, на что я ответил ему, что если и есть воздействие тонких полей планет и звёзд на материю, то оно незначительно, иначе бы всё вокруг изменялось бы ужасно, катастрофически и непредсказуемо, а жизнь на земле была бы невозможна. Затем я осмелел и подверг критике древнее положение о главенстве семи металлов и заключил, что если и существует в природе деление на низшее и высшее, то должно быть главенство некоторых из встречающихся газовых соединений и также видов почв, что можно было бы доказать экспериментально. Однако если такого нет, то значит, главенство семи металлов являются единственно исхищрением человеческого ума. Такой дерзости никто потерпеть не мог, и на меня посыпался град нападок.

— А вы? — полюбопытствовал Хаурун.

— Я, конечно, расстроился… — вздохнул Магнус.

Лия, шедшая с Люциусом в нескольких шагах впереди, обернулась и заявила:

— Неправда, вы держались молодцом! И ну их к чертям, этих пыльных академиков!

— Лия, как вы выражаетесь?! — ужаснулся Магнус. Девушка немного смутилась, но потом нашлась: — Вы бы зато видели, какое было лицо у профессора Мюррея, когда я ему сказала точно так же и ещё объяснила, как именно кислоты воздействуют на металлы и в зависимости от чего!

Магнус ахнул:

— Так вот почему он уехал, даже не попрощавшись со мной!

— Именно! — торжествующе объявила Лия. — Потому что в своей докторской он приходит к выводам, прямо противоположным нашим!

— Нашим! — фыркнул Хаурун. Магнус неодобрительно посмотрел на дочь и проворчал:

— Вот для чего я вас учил? Для того, чтобы от меня сбегали как ошпаренные серной кислотой?

Лия залилась смехом, понятным только ей и Магнусу:

— Ошпаренные серной кислотой! Вы это здорово сказали!

Толя ни с того ни с сего задумался, как тяжело было Магнусу с маленькой Лией. Наверняка бы он ни за что в этом не признался, но у него была возможность отдать дочь куда-нибудь на воспитание и избавить себя от хлопот. Интересно, явилась ли смерть жены отправной точкой на пути к крушению надежд овладеть тайнами мира? За этими мыслями менестрель опять пропустил часть разговора.

— Вот так я отбросил мысль об идеальном веществе, ведь оно не смогло бы оставаться таковым, соприкасаясь с внешней средой. Что же до философского камня, то я уже давно начал подозревать, что это поэтическая метафора, заключающая в себе призыв к духовному самосовершенствованию. Итак, мне оставалось только начать изучать непосредственные физические свойства веществ, и, признаюсь, это Лия догадалась начать их распределять в порядке увеличения плотности, а я только развёл сложный каталог, состоящий из соединений, и простой, из чистых веществ. Но пока я не могу сказать, что из этого выйдет…

Лия обернулась снова.

— А как же эти… эти…

Магнус немного насторожился.

— Под «этими» вы имеете в виду то общество, в котором я состоял двадцать лет? — спросил он.

— Ага, — подтвердила Лия. — Как их там, «Крестоцветы», что ли?

— С обществом всё нормально, — спокойно ответил алхимик. — Я просто написал магистру письмо, в котором сообщил ему, что мои взгляды изменились, и наши пути с этого дня расходятся. Ответа не пришло.

— Ага, пришли послы из «Общества Дружных Каменоломов», — фыркнула Лия.

— А я честно им объяснил, что мне не нравится их название и лучше бы они поименовали себя дуболомами, это бы им больше подошло, — серьёзно сказал алхимик. — Впрочем, что касается взглядов, то у господина Квинта Терция случилось нечто похожее: с тех пор, как он открыл у Вадкора два спутника, он и думать забыл про гороскопы…

Солнце уже почти село, когда они дошли до окраины города. Изгороди маленьких домиков ломились под тяжестью веток сирени, белые и лиловые гроздья которой свисали почти до земли, наполняя окрестности терпким ароматом. Около ближайшей изгороди стоял высокий бородатый старик в шляпе и длинном замызганном балахоне. Встав на цыпочки, он маленьким ножичком срезал приглянувшуюся ему ветку. Рядом с ним был воткнут в землю деревянный посох с железным наконечником. Срезав ветку, старик обернулся и увидел путников.

— Здравствуйте, господа, — вежливо сказал он и приподнял шляпу.

— И вам добрый вечер, сударь, — за всех приветствовал его Люциус.

— Отличная сирень в этом году, — продолжал старик. — Видно, недаром я в прошлом году набрал целую охапку, ведь все знают, что чем больше рвёшь сирень, тем гуще она вырастает на следующий год.

— А куда вы эту охапку дели? — поинтересовалась Лия. Старик улыбнулся, добродушно, с лукавством.

— Раздарил хорошеньким девушкам вроде вас, сударыня.

— Ка-ак?! — возмутилась Лия. — Я же в штанах!

Все улыбнулись, даже Люциус, а старик захохотал во всё горло.

— Ох, сударыня, вы не перестаёте меня удивлять! Поживите с моё — ещё не то знать будете, — сказал старик, выдёргивая посох из земли. Веточку сирени он успел приколоть себе на шляпу. — Что же, господа, я вижу, вы, как и я, направляетесь в славный город Венакх, так что позвольте мне присоединиться к вам.

Хаурун помог ему подняться обратно на дорогу.

— Чем же этот город славен? — не удержался Толя. Старик прищурился, изучая его.

— О, забавный кулон, — сказал он, указывая на амулет менестреля, выбившийся из ворота. — Я бы посоветовал вам заказать в кузнице металлический и ещё попросить его как-нибудь украсить, было бы гораздо лучше. А город… Что же город? Разве вы, господа, никогда не слышали о короле Тодоре Златовласом?

— Правил невесть когда землями на юге теперешней Бурбонии, Хайдланда и северо-западе нашей страны, — сообщил Хаурун. — Разбил войско Хенурга Бешеного, заключил союз с заморским правителем Аль-Сибн-Беной и пошёл войной на королеву Хедвигу.

— Вот именно! -воскликнул старик. — Вы зрите в корень! Дело в том, что у королевы Хедвиги была дочь, принцесса Меласса, а у той — волшебное зеркальце, в которое она видела всё, что творится на белом свете. Как сейчас помню: сидела однажды принцесса у окошка, смотрела в зеркальце, увидела короля Тодора и как увидела, так тут же и влюбилась. Пить-есть перестала, только сидит, бедная, в зеркальце смотрит и слезами заливается. Долго горевала, потом пошла и взяла сокола по имени Крак — вот такое у него было имя. А сокол тот был свирепый, страшно клевался, не одному сокольничему разодрал когтями лицо, а принцессу слушался как шёлковый. И вот нашептала она ему о своей беде, а тот послушал её и улетел. Да, догадалась девица, как помочь своей беде, недаром была такая умная. Жаль, что умерла, да ведь люди вообще имеют свойство умирать…

— А дальше? — спросил зачарованный Толя, заметив, что пауза затянулась, а посох старика мерно стучит о дорогу: шаг-шаг-удар, шаг-шаг-удар.

— Долго летел сокол, но наконец добрался до того места, где был в то время король Тодор. Шла тогда охота на дракона Изенвилля, и король, понятное дело, её возглавлял, потому что Изенвилль вконец обнаглел, стал требовать себе по жирному барану каждый день, а иначе грозил спалить все города и деревни вместе с королевским замком, а короля полонить и утащить к себе в пещеру. Характер у Изенвилля и так был не сахар, а уж с тех пор, как он заглотнул однажды бога огня, и совсем испортился. Я понимаю, что тот хитрец и жулик и получил по заслугам, но ведь путешествие по драконьим кишкам ему всё равно на пользу не пошло, да и огнём плеваться Изенвилль начал с тех самых пор… Ну так вот, прилетел Крак куда надо, сел на верхушку королевского шатра, а король его увидел, велел поймать и разузнать, чей то сокол. Однако тот в руки не давался, а только клекотал и звал с собой, и вот то ли из упрямства, то ли из удали молодецкой собрался король и вместе с отрядом поскакал за соколом и наконец добрался до замка, где жила принцесса. А та всю его дорогу за ним следила и берегла от опасностей — вот уж не знаю, как ей это удавалось!

И вот, прибыв к замку, король, недолго думая, вломился в пиршественный зал и увидел, что стоит там трон, на троне сидит принцесса, а на спинке его — Крак. И тут Тодор бухнулся на колени перед Мелассой и попросил её руки, а она уже млела от счастья, как вдруг явилась Хедвига, поняла, в чём дело, и велела короля вымести поганой метлой, что и было сделано!

— А дальше?! — подпрыгнула Лия, и рассказчик ухмыльнулся в бороду.

— Ну вот и дальше. Как только короля выкинули за дверь, он завопил как бешеный, потому что нет отравы хуже любви, а уж принцессу-то он как следует разглядел! И вот стрелой он полетел к себе на родину, а там уже Хенург стоит под стенами города; так вот налетел на него Тодор, убил одним ударом, а голову его вздел на копьё — что ему какой-то Хенург, когда от взора прекрасной Мелассы зависит, жить ему или умереть, а не от меча супротивника! Мигом договорился Тодор с Аль-Сибн-Беной, посулив ему вдовую Хедвигу, и через полгода уже опять дубасил в ворота замка! Делать нечего, сама виновата, надо было отдавать дочку подобру-поздорову — Хедвига надела лучшие доспехи, перепоясалась мечом, тонкозвонным Летящим, и отправилась на переговоры. Аль-Сибн-Бена поглядел на неё, заявил, что у него в гареме триста девяносто девять жён, но такое он видит впервые и четырёхсотой она ему не нужна и задаром, иначе, мол, останется он без остальных трёхсот девяноста девяти; пусть ему заплатят мехами и золотом за зря потраченное время, и он пойдёт восвояси, а то воины его скоро вконец закоченеют. Платить ему, естественно, никто не собирался, и он, злой как тот великан, что живёт за горами, убрался в родные пенаты и завещал потомкам с северянами больше дела не иметь.

И вот договорились Тодор и Хедвига, что летом привезёт она дочь в его земли, а он пока будет готовиться к свадьбе. Как условились, так и сделали: выбрал Тодор поле для празднества, всё приготовил, и тут как раз пожаловали королева с принцессой. А надобно сказать, что перед этим отправила Хедвига посла, и не куда-нибудь, а прямо в логово к Изенвиллю! Уж не знаю, что он там ему насулил, но короче говоря, выгода у королевы получалась в любом случае: если победит Тодор дракона, то, значит, хороший ей достался зять, а если дракон Тодора сожрёт, то извините, свадьба расстроена ввиду героической гибели жениха. И вот, когда гости уже сидели за столами, и пиво лилось рекой, а принцесса Меласса сияла совсем как луна на небосводе, если, конечно, её хорошенечко протереть, от ближайших гор раздался страшный рык, и все увидели, что к ним ползёт дракон Изенвилль! Тодор вмиг протрезвел, закинул возлюбленную в седло и хлестнул коня; принцесса с визгом понеслась прочь, а сам Тодор схватил копьё и заорал: «Эй, ты, чудище, мало тебе было в прошлом году, когда я продрал тебе шкуру?!» Вы, господа, не поверите, я смеялся до слёз! Вышли они друг напротив друга, Тодор и Изенвилль, а королева Хедвига в сторонке наблюдала, чем же всё это закончится. И закончилось бы это для Тодора плохо, если бы Меласса не совладала с конём и не направила его обратно! А было с ней её зеркальце, которое она, не будь дура, достала, и, благо день был солнечный, направила зайчик Изенвиллю в левый глаз, а Тодор как раз изловчился и всадил ему туда копьё, а потом принялся колоть везде, где доставал, а принцесса подбадривала мужа громкими воплями, и часа через два дракон упал бездыханный! Что с ним делать, никто не знал, ведь двенадцать способов применения драконьей крови ещё не открыли, но на всякий случай его кровь сцедили и набрали сорок котлов, Тодор в одном искупался и стал несокрушим всецело, не то, что его бедовый родич двести лет спустя. Вот так и закончилась эта история, Хедвига благословила молодых, и жили они долго и счастливо, и потомки их правят в нашей стране до сих пор. А свадьба и, соответственно, победа над драконом происходила как раз в этой местности, оттого и город называется «Венакх», что значит «испытание», а стоит он, как говорят, на холме, который появился, когда туша дракона превратилась в землю и обросла травой. Да вот мы и пришли!

Путники огляделись. Они стояли на улице, застроенной двух-трёхэтажными домами. Солнце уже зашло, начинало темнеть, над головой зажглась первая звёздочка.

— Эта ночь будет прелестной, — негромко произнёс старик. — Благодарю вас, господа, за приятное общество. Мне пора, прощайте. А амулет всё-таки закажите, — последние слова он произнёс, обращаясь к Толе. Потом он развернулся, стремительно зашагал по улице, скрылся за углом, и вскоре стук его посоха затих где-то, пойманный высокими стенами.

Хаурун встряхнулся и ошарашенно посмотрел на остальных.

— Что это было? — хрипло спросил он.

— Э-э… Затрудняюсь вам ответить, — сказал Магнус, потирая висок и оглядываясь по сторонам. — Я даже не заметил, как мы сюда пришли.

— Это была сказка! — воскликнула Лия, подпрыгивая. — Какая замечательная, я такой не знаю!

— Очаровательно, — заметил Люциус. — Если не учитывать того, что там что-то было такое про то, как король ищет принцессу…

Хаурун непроизвольно обернулся туда, где скрылся старик.

— Кто же он такой?

— Сказитель? — предположил Толя. — Он мне говорил про мой амулет, а я так и не спросил его, знает ли он, что это такое! Какой же я недотёпа!

Менестрель быстрее, чем другие, потерял ощущение реальности, и сейчас медленнее приходил в себя. Только что он понял, что истина прошла мимо него, а он даже не протянул руку, чтобы взять её.

— Нет, давайте не будем гадать, — попросил он. — Нам подарили такую сказку…

— И привели непонятно куда, — проворчал Магнус.

— Тоже как в сказке, — заметил Хаурун. — Поди туда, не знаю куда.

Его взгляд упал на ближайшие ворота.

— Но ведь мы сами шли в город, чтобы попросить ночлег.

Король решительно подошёл к воротам, углядел шнурок звонка и подёргал за него. Приникнув к решётке, Толя вглядывался в темноту двора. Магнус осторожно касался решётки, наверняка машинально определив сплав, из которого она была сделана. Хаурун небрежно опирался о неё плечом. Лия переминалась с ноги на ногу и оглядывалась по сторонам. Люциус спокойно стоял позади всех и как будто к чему-то прислушивался.

Наконец в доме открылась дверь и, покачиваясь, к воротам по сгущающейся тьме поплыл фонарь. Он замер в шаге от ворот, и путешественники разглядели, что держит его женщина в накинутой на плечи шали. Сощурившись, она пригляделась к стоящей перед воротами компании.

— Добрый вечер, сударыня, — приветствовал её Хаурун.

— И вам, господа, — с достоинством ответила женщина. — Вы, вероятно, разбойники и пришли меня ограбить?

— Сударыня! — пламенно заговорил король, для пущей убедительности приложив руку к груди. — Мы не разбойники, мы путешественники и попали в ужасную ситуацию! Рассчитывать нам остаётся лишь на вас и вашу помощь!

— Чем же я могу вам помочь? И кто вы такие? — недоумённо спросила хозяйка. В голосе её ощущалась заинтересованность.

— Сударыня, мы государственные служащие и едем по служебным делам. Мы оказались в незнакомом городе на ночь глядя и просим вас: сударыня, дайте нам приют!

— Приют?.. — Было видно, что хозяйка колеблется, боясь незнакомых людей. — Видите ли, я…

— Вы можете оставить нас ночевать на улице, сударыня, — раздался позади Толи мягкий голос с восхитительными бархатными нотками. — Но я не думаю, что это бессердечие достойно того, чтобы принадлежать вам…

Толя обернулся, и ему показалось, что глаза министра в свете фонаря блеснули тускло и завораживающе.

— Ну уж позвольте, сударь! — возмутилась хозяйка. — Уж какой-какой, но бессердечной Катарина ле Венар никогда не слыла!

Войдя в небольшую уютную гостиную, Толя огляделся сначала с опаской, потом с любопытством. Было тихо, горели свечи. Мебель — маленькая, уютная, на окне — аккуратные занавески, по стенам — небольшого формата картины в безыскусно сделанных рамах.

Все вещи они свалили в кучу в углу прихожей, и госпожа ле Венар, стараясь не показывать своего волнения, смотрела на арбалет и составленные в углу пять шпаг. Войдя вслед за гостями в комнату, она пытливо осмотрела каждого из них по очереди. Толя под этим взглядом немного занервничал, но хозяйка вздохнула и сказала:

— Ну что же, господа, я не знаю, вправду ли вы служащие, но что не разбойники, это я вижу ясно. Позвольте мне теперь представиться, меня зовут Катарина ле Венар, в девичестве Монсермес, в данный момент вдова. Сын мой служит в кавалерийском полку королевской армии, дочь замужем в Феала. Камердинер мой недавно взял расчёт, а служанка отпросилась навестить родных, так что в доме я одна и поэтому поначалу так опасалась. Теперь, когда вы всё про меня знаете, я хотела бы узнать что-нибудь и про вас.

— Меня зовут Марк Майзер, — представился Хаурун.

— А я — Бартоломей Гак, — поклонился Магнус.

— Лукреций Сен-Аврор, — Лия также отвесила поклон.

— Винсент Кейни, — тихо произнёс Толя не своё имя.

— Олаф Дрей, — оборонил Люциус.

— И откуда же вы едете? — спросила ле Венар. Толя тем временем рассматривал её, решив, что опасности она не представляет, слишком по-домашнему она выглядела: шаль, волосы, связанные в пучок, скупые, но спокойные движения.

— Из Белого города, — ответил за всех Магнус. — А здешний содержатель постоялого двора был настолько неучтив, что взял на постой только наших лошадей.

— Видно, вы ему не понравились, — заметила хозяйка. — Такой он человек — не церемонится и подозрительных личностей выставляет за дверь. Ой, простите, я не хотела вас обидеть!

— Ничего, госпожа ле Венар, — успокоил её Хаурун. — Мы сами себя давно в зеркале не видели.

— Вы, наверное, голодны? — предусмотрительно спросила хозяйка. — Служанка должна вернуться только завтра, а у меня осталась еще дюжина яиц. Только мне нужен помощник, а то я в последние годы стала неловка. Сударь, не могли бы вы?.. — обратилась она к Хауруну, и тот, к ужасу Толи, просиял:

— Конечно, я буду рад вам помочь! Только вам придётся говорить, что мне делать, а то, видите ли, я не умею готовить…

— Ничего-ничего, — успокоила его госпожа ле Венар. — Я вам всё покажу. Подождите, господа, с полчаса.

Она вышла за дверь, Хаурун за ней; на пороге обернулся к Толе, который рванулся было за ним:

— Цыц, менестрель, я сам!

Толя остался стоять перед закрывшейся дверью, потом обернулся к своим спутникам и обнаружил, что никто из них не пылает праведным возмущением и уж тем более не собирается идти отрывать короля от неподобающего занятия. Лия уже свернулась калачиком на диване, бросив сапоги на полу; Магнус и Люциус расположились в креслах, а министр даже уже прикрыл глаза.

— А… — начал Толя и осёкся.

— Не волнуйтесь, на то воля его величества, — произнёс Люциус, не открывая глаз.

— Странная воля, — заметила Лия и зевнула во весь рот. Магнус, видимо, слишком устал, потому что не напомнил ей, что, когда зевают, прикрывают рот рукой.

— Он просто очень хочет побыть обычным человеком, — ответил Люциус.

— У него получится? — с волнением спросил Толя.

— Не думаю, — безо всякого сочувствия ответил министр. — По крайней, мере, навсегда точно не выйдет. Но он не заносчив…

— Насколько мы его знаем… — начал Магнус, но Люциус резко оборвал его:

— Простите, не согласен с вами. Мы его совсем не знаем.

— Но ведь вы можете предсказать, что он сделает в следующий момент? — не сдержался Толя.

Веки дрогнули, серые глаза остановились на нём.

— Не могу, — тихо ответил министр и Толя почти поверил, что он говорит правду.

Остальное время прошло в молчании, и менестрель уже начал подрёмывать на своём краешке дивана, как вдруг за дверью раздался грохот сапог и король заглянул в дверь.

— Готово, идите есть, — объявил он, фыркнул, отчего-то развеселившись, и сунул в рот обожжённый палец.

Пройдя по коридору, путешественники спустились на пять ступенек вниз и оказались в кухне. Первым Толя заметил огонь в очаге, потом — блеск начищенных медных кастрюль, что были развешены по стенам, и только потом увидел, что на столе посередине кухни стоит сковорода, на которой вздрагивает приготовленная яичница и шкворчит масло. Госпожа ле Венар собственноручно разрезала яичницу ножом и раскладывала на шесть тарелок.

— Я тоже съем кусочек, — словно бы извиняясь сказала она. — Ведь это всё, что осталось в доме, я собиралась этим позавтракать… Подождите, я принесу столового вина, к мясу как раз подойдёт.

То ли потому, что Хаурун так старался, то ли потому, что менестрель был ужасно голоден, яичница показалась ему божественной. Впрочем, не ему одному.

— Что же вы скромничали, господин Майзер? — спросила хозяйка, попробовав. — Вы прекрасно готовите.

Хаурун смущённо засмеялся.

— Ну что вы, даже в краску вогнали! Я правда первый раз готовил…

— Моя комната на втором этаже справа, — сообщила за едой хозяйка. — Я, наверное, уйду спать пораньше, очень устала. А вы можете располагаться где пожелаете, постелей хватит на всех.

— Спасибо вам, сударыня, — с набитым ртом проговорила Лия. — Мы помоем посуду…

— Прекрасное вино, госпожа ле Венар, — похвалил Люциус, попробовав. — Можно спросить, почему у вас в гостиной среди прочих картин висит портрет его величества Гунтера Четвёртого?

Хаурун выронил вилку, и в обрушившейся тишине звук её удара о край тарелки прозвучал до жути звонко. Взгляд короля метнулся от министра к госпоже ле Венар, Толя и Лия одновременно закрутили головой, пытаясь поймать в поле зрения всех троих. Ничуть не смутившись, Катарина ле Венар ответила:

— В память о событии этот портрет занял своё место. Дело в том, что пятьдесят два года назад король Гунтер Четвёртый гостил в этом доме.

— Ф-ф-ф! Фр-р-р! — Хаурун ходил вокруг стола и в волнении ерошил себе волосы. — Поверить не могу!

— Чему вы не можете поверить? — спросил Люциус, поворачиваясь вслед за траекторией метаний короля по кухне.

— Дед был в этом доме! — Хаурун остановился, взглянул на дверь, за которой скрылась госпожа ле Венар. Толя понимал его мысль: по странному совпадению через пятьдесят два года после посещения королём этого дома здесь же попросил ночлега его внук.

— А старик довёл нас почти до самых ворот, — задумчиво произнёс менестрель, и Хаурун резко обернулся к нему.

— Точно! Кто же он такой?..

— Колдун? — предположила Лия, дрызгая посуду в ведре с водой. — Как вы думаете, отец?

— Не знаю, — покачал головой Магнус, вытирая полотенцем тарелки, которые подавала ему дочь. — Не думаю, что волшебство существует, ведь нельзя получить что-то, предварительно чего-то не отдав, это закон природы. С другой стороны, мне о мироздании практически ничего не известно, так что судить с уверенностью я не берусь.

— Неужели ничего? — спросил Люциус, и алхимик со скорбью наклонил голову:

— Я горжусь Лией потому, что в её возрасте я был уверен, будто стоит поставить несколько экспериментов и этим познать все тайны мира. Она, к счастью, избежала моих заблуждений. А я, хоть и жизнь положил на то, чтобы познать сокровенное, признаю, что так и не узнал ничего.

— Я вам не верю, — возразил Толя. — Что-то вы всё равно знаете!

— Можете не верить, господин менестрель, — вздохнул Магнус. — Но вы просто не представляете себе ту бездну непознанного, что находится у человечества впереди.

Он вытер последний стакан и поставил его на полку.

— Пойдёмте, господа, спать, а то Лию кому-то придётся нести на руках, — сказал он, глядя на сонную дочь.

Хаурун устроился на диване в комнате, но прежде подошёл посмотреть на незамеченный никем, кроме министра портрет. Лия отправилась ночевать в комнату, принадлежащую, вероятно, служанке, Магнус тоже быстро нашёл свободную постель, и дом начала накрывать тишина.

Толя убедился, что Хаурун заснул едва только прилёг, и оглядел кресла, решая, в каком из них ему лучше переночевать. Взгляд, направленный ему в спину, он почувствовал, но не смел оглянуться, пока не услышал негромкие слова:

— Да не бойтесь вы, ничего с ним не случится. Пойдёмте.

Люциус взял подсвечник со стола и направился к лестнице, ведущей на второй этаж; на площадке обернулся к замершему внизу Толе, который всего лишь положил руку на точёные перила, но дальше не пошёл.

— Ну что же вы стоите?

— Нет, ничего… — Толя опустил глаза. Ощущения были точь-в-точь такими же, как той ночью, когда он принёс записку от короля: трепет и незнание, чего ждать.

— Тогда в чём же дело?

Толе было нечего ответить, поэтому он начал подниматься, решив, что в случае чего метнётся вниз и закроется в гостиной. Люциус тем временем уже направился к двери слева, и менестрель понял, что ни одна из плиток деревянного паркета не хрустит у него под ногами. Сам он насторожённо замер у лестницы. Люциус открыл дверь, заглянул, кивнул своему спутнику:

— Заходите, господин менестрель. Здесь хватит места нам двоим.

Толя секунду поколебался. Что-то в глазах министра ему не понравилось, но ситуация пока не была опасной, так что с воплями шарахаться не стоило. Осмелев от этой мысли, Толя вошёл вслед за Люциусом и застыл на пороге. Несколько секунд его мозг отказывался переваривать увиденное: в комнате была кровать — одна, двуспальная.

Не то чтобы Толя не знал, что на постоялых дворах и в других домах, в которых можно найти приют, не приходится думать об удобствах, но раньше он старался держаться поближе к Хауруну, зная, что тот не даст его в обиду, и новое положение вещей совершенно выбивало из колеи. Лечь рядом с человеком, который ему не друг, зато великий хитрец, и кто знает, что он ещё задумал и как Толя может помешать его планам?

Люциус скинул куртку и, сев на постель, стал расстёгивать пряжки на сапогах. Свет дрожащими бликами ложился на его склонённую голову.

Затаив дыхание, Толя попятился назад. Сердце его от испуга колотилось быстро и неровно.

— Вы не уйдёте.

Спокойно оперевшись локтями о колени, Люциус смотрел на него в упор, и Толя почувствовал себя странно: он ощущал, что действительность готова принять какой-то иной, пугающий оборот, но какой именно, объяснить не мог, и уже почти готов был просить пощады. Он пообещал себе, что если министр сделает хоть шаг к нему, то он сорвётся с места и убежит без оглядки.

— Вы не уйдёте, — повторил Люциус. — Я вам слишком интересен.

— К-кто — вы? — с трудом произнёс Толя.

— Я. Если бы не так, вы бы меня не боялись.

— Я не… — задохнулся менестрель. — Я не… — и не смог справиться с чем-то, что крепко обхватило грудь, мешая дышать.

— Хотите сказать, что это неправда? — иронично спросил министр. — Увольте, я умею смотреть и видеть.

Толя замер в дверях, прижавшись к косяку. Сказать было нечего, а Люциус всё так же смотрел на него.

— Ну, что же вы не уходите? — спросил он, и менестрель, подавшись назад, вдруг сообразил, что это будет одна из самых больших глупостей в его жизни. Глупостей?! Сообразить он не успел.

— Закрывайте дверь и ложитесь, дорога была дальняя, мы все очень устали, — попросил Люциус, и Толя, машинально потянувшись к торчащему в замке ключу, отметил эту просьбу.

Когда он запер дверь и положил ключ на каминную полку, он обошёл кровать, держась как можно дальше от Люциуса, а в мозгу его билась целая стая растерянных и испуганных мыслей, и главной среди них была та, что Толя остаётся, чтобы сторожить и принять на себя удар, который, возможно, предназначается кому-то ещё, и ещё — что это страшно.

В этот момент он понял ещё одну вещь и испугался так, что замер, не дойдя до кровати: сейчас ему предстояло раздеваться перед врагом, который не знал о его прошлом.

— Если хотите, я могу отвернуться, — выручил его Люциус, стоящий по ту сторону кровати в одних только брюках и рубашке.

— Если вас не затруднит… — почти шёпотом произнёс Толя. Не смея взглянуть, он расстегнул пояс, на котором висели чехлы с ножом и флейтой. Боковым зрением он увидел, что Люциус раздевается спокойно, не стесняясь, и покраснев, отвернулся сам, быстро стащил сапоги, штаны, куртку и в рубашке и подштанниках нырнул под одеяло. Люциус задул свечи, и прежде чем комната погрузилась во мрак, Толя успел увидеть его обнажённую спину.

Менестрель лежал на боку, повернувшись к врагу лицом, сжавшись в комочек на краю кровати, прижав руки ко рту и почти не дыша. Только что до него начало доходить, что он, наверное, совсем обезумел, поверив, ведь герцог наверняка просто издевается над ним, решив посмотреть, сколько он выдержит.

В тишине медленно протекло минут пятнадцать. Толя боялся вздохнуть, боялся пошевелиться. Пусть думает, что менестрель уже уснул, — тем легче будет поймать его за чёрными делами, если он вдруг вознамерится встать и тихонько спуститься вниз, может быть, даже в комнату, где сейчас спит Хаурун… Глаза Толи привыкали к темноте. Он понимал, что, несмотря на все старания, тишина и усталость сделают своё дело и он уснёт, но сейчас свежий страх не давал забыться.

Внезапно Люциус шевельнулся, отчего у Толи волосы на затылке встали дыбом, приподнялся, вглядываясь в темноте в лицо менестреля.

— Да расслабьтесь же вы наконец.

Толя от испуга задышал часто и тяжело, но не ответить было невежливо.

— Не… не м-м-огу…

— Отчего же? — спросил министр совершенно неуместным по своей вежливости светским тоном, но всё же Толя уловил в его голосе какие-то живые интонации, выдающие интерес.

— Н-не з-знаю…

— Вам страшно? — спросил Люциус, и этот вопрос застал Толю врасплох: зачем он спрашивает, если видит всё сам?

— Я не… Д-да.

— Разе вы не пробовали когда-нибудь разобраться в своих страхах?

Толя, ошарашенный, невольно приподнялся сам, поменяв неудобную, напряжённую позу. Люциус говорил слишком спокойно. Что-то не то.

— Милорд, но вы же… Вам же всё равно!

Люциус тихо усмехнулся.

— Вы же сами уличили меня тогда, что я просто делаю вид, а сейчас спрашиваете… Не обижайтесь, но это забавно — наблюдать за тем, как вы смущаетесь в моём присутствии, как на меня смотрите, когда думаете, что я не вижу. Но вот когда робость становится настоящим ужасом…

— Вы наблюдали за мной? — спросил Толя с бьющимся сердцем. Какой же он был дурак, если предполагал, что министр не заметит ни косых, ни любопытных взглядов! Оказывается, пока он с завистью и интересом пялился, министр его всего разложил по полочкам.

— А вы — за мной. Мы квиты.

— И что же вы вынесли из своих наблюдений? — спросил Толя, отчаянно храбрясь.

Люциус немного помолчал.

— Знаете, у меня такое ощущение, что вы очень хотите со мной подружиться, но не знаете, как подойти, и когда пытаетесь сделать шаг навстречу, какой-то внутренний страж останавливает вас. Только я не могу понять причины этого. За Хауруна вы отдали бы жизнь, даже если бы он не был королём, — а всё потому, что он вас принял… Я отпугиваю вас потому, что вы видите во мне всех своих обидчиков?

— Не надо, милорд… — прошептал Толя, но добился обратного результата. Сил возражать больше не было. Всё равно министр с его проницательностью рано или поздно докопается до правды.

— Вы боитесь незнакомых людей, избегаете прикосновений, пугаетесь неожиданного, и мне страшно предположить, что за насилие учинили над вами, что вы стали таким… — заключил Люциус.

До крови закусив губы, Толя рывком сел на кровати.

— Вы загнали меня в угол, милорд, отступать мне некуда, — глухо произнёс он. — Зажгите свет, я сдаюсь.

Что-то подсказывало ему, что, сдавшись на милость победителя, он ничего не потеряет. Впрочем, и терять ему было нечего. В конце концов, он говорил с врагом — врагом ли теперь? — уже несколько минут и был жив.

До этого они с Люциусом никогда не оставались вдвоём так надолго.

Герцог нашарил на камине огниво и кремень, зажёг свечу, и комната осветилась тёплым живым светом. Люциус обернулся к Толе; тот медленно стянул через голову рубашку и подставил изуродованную спину под ищущий ответа взгляд. В затянувшейся тишине он успел подумать, что, наверное, совершил чудовищную ошибку и сейчас расплатится за неё, но в этот момент услышал позади судорожный вздох:

— О небо…

Толя повернулся и со страшным для самого себя спокойствием продемонстрировал Люциусу шрам под рёбрами:

— А это меня добивали ножом.

Герцог смотрел, и в его глазах Толя видел сумятицу пополам с жалостью.

— И вы носите эту ненависть с собой… — то ли спрашивая, то ли утверждая, произнёс Люциус. — Всю ту ненависть, что испытывали к вам…

— Не всю, — поправил менестрель, сам удивляясь, почему больше не боится. — Когда это случилось, я не мог говорить несколько месяцев и шарахался от протянутых рук. Так что сейчас всё просто замечательно.

Словно проверяя, правду ли он сказал, Люциус потянулся к нему, и Толя усилием воли заставил себя остаться на месте. Герцог положил руки ему на плечи, и менестрель смущённо опустил голову. Только через несколько секунд он понял, что не то: руки оказались тёплыми.

Внимательно следя за реакцией, Люциус коснулся его спины, осторожно провёл ладонями снизу вверх и остановился на острых лопатках. Стыдясь, Толя боялся поднять глаза, а ещё больше боялся упереться Люциусу в грудь. Остановив взгляд на стоящей на камине свече, он внезапно понял, в чём здесь дело. Просто он не имел права вообще находиться рядом с этим человеком, он, крестьянский сын, с чьих рук ещё не до конца сошли мозоли. Но его желания здесь никто не спрашивал. Ради Хауруна он должен был молчать и слушаться.

— Вам больно плечи и спину, — негромко заметил Люциус, тщетно пытаясь встретиться с ним взглядом.

— Откуда вы знаете? — пробормотал Толя.

— Просто вижу, — ответствовал Люциус. — Ну-ка, ложитесь.

— М? — изумился и напрягся Толя, забывшись и заглянув ему в глаза.

— Ложитесь на живот, попробую вам помочь. Я изучал медицину некоторое время, по крайней мере, практическое её применение, и не стану вам вредить.

Толя, будучи изумлён до крайности, послушался.

— Не бойтесь. Я понимаю, что вы удивлены, но заверяю, что не сделаю вам ничего дурного. Расслабьтесь же, — велел Люциус, касаясь его. — Видите ли, в человеческом теле, как меня учили, есть некоторые точки, нажимая на которые...

Толя, понимая, что делать ему ничего не остаётся, честно попытался обмякнуть и не думать о том, что подставил кому-то обнажённую спину, а сосредоточиться на неожиданном тепле рук. Ощущение тепла, прогоняющего усталость, захватило его, и вскоре пришло блаженство, покоряющее разум, растворяющее остатки напряжения. Он готов был поклясться, хотя и не видел, что в этот момент на лице герцога появилась довольная ухмылка.

Сдался!

Проснувшись поутру, менестрель не открывал глаза до тех пор, пока не понял, что место рядом с ним пусто. Тогда он встал, подобрал брошенные на пол вещи и, одевшись, спустился вниз, где в коридоре его повстречал Хаурун.

— Беда, менестрель!

— Какая беда? — испугался Толя.

— Большая! — Тут менестрель заметил, что король слишком спокоен, даже весел. — Завтракать-то нечем! Вчера всё съели!

В этот момент отворилась дверь, ведущая в кухню, и появилась госпожа ле Венар.

— Как хорошо! — воскликнула она. — Вот вы и сходите.

Она протянула Хауруну корзинку и несколько монеток.

— Всё запомнили?

— Всё как есть, — заверил её король и потянул менестреля за рукав ко входной двери. — А ну, пошевелись! Быстрей обернёмся — быстрее еда будет.

Когда они оказались за воротами, Толя встряхнулся и недоумённо покрутил головой.

— А куда мы, собственно, идем? — спросил он, ещё не до конца проснувшись. Хаурун, размахивая корзинкой, уверенно вышагивал впереди по улице.

— А как ты думаешь? — король приостановился, чтобы подождать его.

— На рынок? — сообразил Толя. Хаурун хлопнул его по плечу:

— Вот, теперь вижу, что проснулся. Слуги-то все разбежались, — он откинул чёлку и пробормотал что-то вроде «Чего только в жизни не бывает…».

Завтрак из принесённых королём и менестрелем припасов вышел славным, особенно если учесть, что готовили его в четыре руки Лия и Толя. После завтрака Магнус учтиво сообщил хозяйке, что они должны отлучиться по долгу службы.

— Что же, — ответила госпожа ле Венар. — Не могу вам препятствовать. Служанка должна вернуться к обеду, а это в три пополудни. Однако в чём же состоит ваша служба?

Она стояла посреди кухни, по привычке кутаясь в шаль, с сединой в чёрных волосах, с гордой посадкой головы, и оглядывала их, рассевшихся за столом.

— Это ревизия постоялых дворов, сударыня, — ответил алхимик, и Катарина как будто бы задумалась.

— А вы куда-то потом относите свои бумаги? Ну, я имею в виду, то, что вы записываете… о недостатках там, о нарушениях? — нерешительно спросила она.

— Да, сударыня, — перехватил инициативу Люциус, чтобы Магнус не запутался в государственных делах. — В Белом городе есть специальное ведомство, подчинённое министерству путей сообщения.

— Ах, вот как, — госпожа ле Венар поникла.

— А вы хотели на что-то пожаловаться? — предупредительно спросил алхимик.

— Да нет, пустяки… жаловаться на то, что творится только по слухам…. — хозяйка запахнула шаль.

— И всё-таки? — настояла Лия.

Госпожа ле Венар зябко повела плечами.

— Ничего особенного… Мэр в прошлом месяце выселил моего племянника на чердак за неуплату долга… Отнял всё, что было… Но это же к путям сообщения не относится, ведь так?

— Не относится, — подтвердил алхимик, — но, если вы считаете, что это несправедливо, то мы можем попробовать вашему племяннику помочь. Отчего же вы не примете его к себе?

Ле Венар отошла к плите, переставила остывшую сковороду с места на место.

— Видите ли, он слишком упрям. Он уверяет меня, что назло несправедливости будет жить на чердаке, чтобы мэру было стыдно, но я же вижу, что он и думать забыл о том, что сделал, а мальчик умирает, он болен, понимаете, болен! — И к концу речи она почти плакала.

Магнус осторожно обнял хозяйку за плечи.

— Госпожа ле Венар, мы попробуем вам помочь, — произнёс он. — Где живёт ваш племянник?

Толя бесшумно поднимался по крутой полутёмной лестнице вслед за министром и проклинал Хауруна, который чуть ли не пинком отправил к племяннику госпожи ле Венар менестреля с Люциусом, а сам пошёл искать принцессу. За этими размышлениями он не заметил, как министр остановился, и буквально уткнулся носом ему в спину. Со сдавленным оханьем Толя отскочил и едва не рухнул спиной на ступеньки. Как после вчерашнего разговаривать с Люциусом, он не знал, а тот и ухом не вёл, как будто ни в чём не бывало.

Министр постучал в дверь, обитую тряпьём, и вскоре из-за неё раздался какой-то шорох. Дверь отворилась. На пороге стоял юноша едва ли старше Толи, и, сощурившись, смотрел на незваных гостей.

— Господин Жак Монсермес, я полагаю? — произнёс герцог.

Юноша молча кивнул, не отрывая от него взгляда воспалённых глаз. В этом взгляде постепенно проступало восхищение и изумление. Он узнал в герцоге важную особу и посторонился, пропуская их с Толей.

— Чем могу служить, господа? — спросил он.

Толя предоставил ответ Люциусу, а сам с любопытством осматривал жилище Жака Монсермеса. Это в самом деле был чердак, свет бил сверху в два небольших окошка под крышей, а не слишком большое пространство было завалено тряпьем, часть которого, видимо, служила несчастному постелью. На удивление, в комнате нашлась пара картин без рам. Одна изображала натюрморт со спелыми грушами на фоне металлического кувшина, а вторая — сидящую в кресле девицу весьма приятной наружности, мечтательно устремившую взгляд поверх головы зрителя. Стоял густой масляный запах, не неприятный, как можно было подумать, а какой-то тёплый. Но только когда Толя споткнулся об табуретку, на которой стояли баночки с красками, он сообразил, что они с министром попали в жилище художника.

— Плохо идут дела? — спросил Люциус, рукой в перчатке приподнимая один из кусков ткани и бросая его обратно. От ткани поднялось небольшое облачко пыли, и Жак закашлялся. Было видно, что он совсем растерян, а Люциус и не думает выручать его, как и не думает представиться.

— Мы от вашей тётушки, госпожи ле Венар, — не выдержал Толя. — Мы проезжали через ваш славный город, а она пустила нас переночевать. В ответ мы не остались безучастны к её просьбе постараться вам помочь.

До этого меланхоличный и подавленный, Жак Монсермес так и вспыхнул.

— Какой стыд! — проговорил он, закрывая лицо руками. — Тётушка просит ради меня у незнакомых людей! Если вы собрались осчастливить меня милостыней, то вам лучше бросить эту затею и удалиться. Я имел несчастье сказать мэру нечто, чего он заслуживал, и теперь прозябаю здесь, и буду прозябать до конца моих дней, которых осталось немного!

Люциус и Толя выслушали его с большим вниманием, и министр сказал:

— Отчего же милостыня? Вы честно заработаете... скажем, сто золотых.

— Сто золотых? — переспросил Жак, переводя взгляд с него на Толю и как будто не веря. — Вы что, хотите, чтобы я кого-нибудь убил? Только за это можно заплатить такие деньги!

— Нет, — растолковал Люциус. — Вы мне напишете портрет.

— Портрет? — Жак плюхнулся на край табуретки, потеснив краски. — Извольте. Ваш? Вы будете ещё прекраснее в синем... Или нет, лучше в чёрном с серебром. И нужно будет холодное освещение...

Руки его теребили край нестираной рубахи, а взгляд проходил сквозь собеседников, и Толя почувствовал к нему симпатию.

— Я хочу заказать вам портрет молодой девушки, — объяснил Люциус. — И заплачу часть денег вперёд. Вы согласны?

Толя сообразил, что министр одним махом убивает двух зайцев. Во-первых, портрет наверняка будет не обычный, а до ужаса непристойный, а во-вторых, министр, прикрываясь своей распущенностью, поможет несчастному такой суммой, обладая которой, тот не будет бояться никаких мэров, а то ещё и переедет в другой город. Плохо только, что Люциус распоряжался деньгами, которые вроде бы были общими и предназначались на их собственное путешествие.

Но Толя быстро выкинул это из головы, увидев, как измождённое лицо художника освещается изнутри.

— Теперь нужно отыскать нотариуса и закрепить наш договор, — заметил Люциус, когда они выбрались из грязного переулка на улицу и вдохнули свежий воздух. — Да, немудрено, что у несчастного чахотка. По-хорошему, ему стоило бы отправиться на юг, чтобы тамошний климат благотворно на него подействовал...

— Да ваши знания о медицине не ограничиваются умением нажимать на определённые точки! — не удержался Толя, смелея. Что министр мог сделать ему на улице, полной народу? Не хотелось думать о мести позже.

— Разумеется, — ответил Люциус. Толе показалось, что он едва удерживается от смеха. — Ну что же, вон там я вижу нужную вывеску. Пожалуй, нам стоит разделиться. Заполнение бумаг — это всегда долго и муторно.

Толя поверил ему и попрощался, хотя на душе у него скребли кошки: он знал, что с министра нельзя спускать глаз, но что поделаешь, когда так выпроваживают?

Он прошёлся по городу, заходил в лавки, невзначай заводил разговоры, уже не боясь людей. Лица, руки мелькали перед ним, некоторые он запоминал, некоторые нет. И, конечно, никто не мог вспомнить ни полной блондинки, ни рыжей всадницы с лютней.

Вечерело, Толя ужасно устал, ему казалось, что он обошёл весь город, по крайней мере, как попасть к приютившему их дому, он сказать не мог бы. Стоило бы обойти не только лавки, стоило бы заводить разговоры не только с уличными торговцами, прачками и ребятишками, но и взять на себя таверны, но он уже не мог и даже не удивился, увидев, как король пьёт пиво с какими-то людьми, сидя за выставленным на улицу столом.

— А вот и мой приятель! — заорал Хаурун, поднимая руку с полупустой кружкой.

— Выпей с нами! — пригласили Толю. Он осмотрел лица собравшихся, грубоватые, но не злые, и улыбнулся.

— Это он хочет сказать, что нам пора, — перевёл Хаурун. — Квартирная хозяйка не терпит, когда приходят за полночь.

Толя знать не знал, что о себе им наплёл король, и потому благоразумно молчал.

— Я не переиграл? — озабоченно спросил Хаурун, когда они отошли подальше.

— Слегка, — признался Толя. Хаурун протянул ему пару жареных сосисок, которые прихватил со стола, и Толя съел их ещё раньше, чем они дошли до дома ле Венар.

— Ничего, конечно? — спросил Хаурун, уже открывая калитку.

— Ничего, — ответил Толя, зная, что он спрашивает и про Жанну, и про Ворону.

Дома все уже были в сборе, на кухне хлопотала служанка, прогнав оттуда Лию. Начинался длинный летний вечер, и Толя приготовился к разговорам на кухне за затянувшимся ужином, как вдруг позвонил колокольчик, и служанка бросилась открывать дверь.

— Госпоже ле Венар записка, — сказал уличный оборванец, мальчик лет семи, и убежал, одной рукой придерживая спадающие штаны.

— Записка? — удивилась ле Венар и стала искать пенсне, чтобы прочесть. — Батюшки, да это от Жака! Что же он пишет?

Все, кто был в гостиной, прислушались, да хозяйка и не думала ничего скрывать, а прочитала вслух:

— "Любезная тётушка, вынужден срочно уехать из города на неопределённый срок со случайным знакомцем, пожалуйста, не ругай меня, твой Жак". Что же это такое?

Она отняла от глаз пенсне и устремила взгляд на Люциуса.

— Но вы же сказали, что он согласился принять помощь!

— Сожалею, — потупился министр. — Вероятно, какая бы то ни было помощь так болезненна для господина Монсермеса, что он предпочёл удалиться, лишь бы и дальше пребывать в беде. Мы не можем помочь, вам остаётся только уповать на то, что он говорит правду и действительно просто уехал. Хотя в его положении не уезжают просто так...

Вечера с разговорами не получилось, легли спать пораньше. Толя уже знал, что назавтра пора будет уезжать, и немного печалился о художнике, но потом, уже когда они с Люциусом потушили свет, перевернулся на спину и задумчиво произнёс в темноту:

— А ведь не так хорош этот художник, если испугался серьёзного заказа, понял, что не справится, и предпочёл сбежать, украв задаток.

— Вполне может быть, — отозвался Люциус.

— Не жалко денег?

— Нет. Это просто деньги.

Толя подумал, что ему-то хорошо так говорить, ему, который с рождения купался в роскоши, но на этот раз ничего не сказал.

Они продолжили свой путь, попрощавшись с госпожой ле Венар и забрав лошадей, и в то время, когда солнце начало склоняться западнее, решили остановиться в попавшейся по дороге деревне, такой маленькой, что никто из жителей не пустил бы в один дом их всех, так что пришлось разделиться.

Похлебав вчерашних щей и поблагодарив хозяйку, Толя вышел на крыльцо. Хозяин в углу двора сколачивал какие-то доски; увидев Толю, выпрямился, закрылся от солнца:

— Эй, сударь, куда направились?

— Друзей проведать, — ответил менестрель, — как они там устроились.

— Ну идите, дело доброе, — проговорил мужик и вновь принялся за работу.

Толя вышел за ворота; перейдя улицу, заглянул в соседний двор, и картина, которую он увидел, заставила его онеметь.

У сарая стояла колода для рубки дров, а на ней — полено. Вокруг с топором в руках ходил Хаурун и явно не знал, с чего начать. Наконец решился, тюкнул топором, но полено не разрубил, лезвие застряло. Толя закатил глаза и вошёл на чужое подворье, попутно шуганув сунувшегося под ноги любопытного рыжего петуха. Король как раз, ругаясь сквозь зубы, пытался вытащить топор.

— Не умеете — не беритесь! — сердито сказал Толя, отнимая у него освобождённый топор. — Я уже не говорю, что вам попросту не пристало таким заниматься.

— А что ко мне пристало? — спросил Хаурун, явно поддразнивая его, но Толя на провокацию не поддался, а вместо этого ловко расколол полено сверху донизу.

— Это ты как сделал? — Хаурун обошёл его с другой стороны. — А ну, показывай!

— Ну уж нет, — отклонился менестрель, — я сам, отойдите.

Хаурун легко перехватил его руку с топором и заставил её замереть в воздухе.

— Так, менестрель, главный тут всё ещё я. И дрова порубить обещал тоже я.

Толя не нашёлся, что возразить, и он закончил:

— Так что лучше показывай.

Раза после десятого у него стало получаться, и он, ободрённый, отогнал менестреля:

— Иди лучше в поленницу складывай.

Полчаса они работали молча, а потом присели отдохнуть всё на ту же колоду.

— Кто хозяин? — спросил Толя, кивнув на дом с примолкшими резными окнами.

— Женщина. Одна живёт. Говорит, мужа в солдаты забрали, а сынишку она в школу при монастыре отвела грамоте учиться. Выйдет — увидишь.

Хаурун говорил непривычно резко, но причин этого менестрель не понял. Они опять взялись за работу. Король махал топором увереннее, с первого раза рассекая полено надвое. Толя, увлёкшись, не заметил, что из дома к ним вышла хозяйка, статная черноволосая женщина в простой серой юбке с цветным передником и расшитой кофте. Смотрела она чуть свысока, а менестрель, выпрямившись, рассмотрел её руки в мозолях, загорелую шею и мечущий весёлые искры взгляд.

— Ну, соколик, много ли наработал? — усмехаясь, спросила она у Хауруна.

— Да вот, хозяюшка, посмотри сама, — кивнул тот.

Женщина упёрла руки в полноватые бока и посмотрела, но не на поленницу, а на замершего возле неё Толю с охапкой дров в руках.

— А это кто такой? Что-то я таких не припомню, — прищурилась она с таким видом, будто готова была выставить менестреля за ворота.

— Да это друг мой, — заступился за Толю Хаурун. — Мы вместе приехали, он в доме напротив ночует.

— Ну-ну, — сказала хозяйка, не меняя тона, — что ж у тебя друг недокормленный такой?

Толя готов был провалиться сквозь землю, но Хаурун выручил его и тут:

— Да он менестрель, им много есть не положено, а то песни не будут сочиняться!

— Ну ясно, соколики. Водицы-то принести попить, жарко, я гляжу?

— Ну, пожалуй что и принеси, — Хаурун тоже посмотрел на пыльное горячее небо.

Женщина скрылась в доме, вернулась с ковшом, полным прохладной воды.

— Менестрель, будешь?

Толя отпил первым, раз уж король забыл о субординации и предложил. Хаурун залпом допил оставшиеся полковша, вытер губы рукавом как заправский мужик — никак, маскировался.

— Спасибо, хозяюшка, порадовала душу, — выдохнул он.

— Да уж не за что, — усмехнулась она в ответ и не выдержала: — Работай быстрей, соколик, а то ишь, глаза голоднющие какие… Давно постишься-то?

Хаурун взглянул исподлобья.

— Ну, давно, а что? — буркнул он.

— Да ничего, я так спросила, — спокойно ответила хозяйка, забрала ковш и ушла всё той же ровной походкой. Толя смотрел вслед, пока за ней не закрылась дверь, а когда обернулся к Хауруну, тот уже с яростью крошил очередное полено.

Доколов дрова, король вздохнул и воткнул топор в колоду:

— Пойду я. Спасибо, что помог.

— Не за что, — ответил Толя. — Я посмотрю, как там остальные.

— Менестрель, — позвал Хаурун, как будто не услышав.

— Да?

Король покусал губы, оставляя белые полоски от зубов, которые тут же становились тёмно-розовыми.

— Менестрель, а ведь я никогда не задумывался над тем, понравлюсь ли я ей. Ну, принцессе. А что если я приду, а она скажет, что я не в её вкусе?

— При чём тут нравится? — вздохнул Толя. — Династический брак, сами знаете…

— Мне с ней жить как с женой! — внезапно обозлился король. — Или ты думаешь, что я сделаю ей наследника и отправлю её жить в резиденцию в Феаниксе, а сам… и она… — он задохнулся, не в силах продолжать. Толя осторожно коснулся его плеча.

— У вас есть с ней что-то общее. Широта характера. Так что, вполне возможно, вы друг друга поймёте и полюбите.

Хаурун немного остыл, уже привычным движением откинул чёлку назад.

— Слушай, менестрель… — он замялся.

— Что? — осторожно спросил Толя, начиная понимать.

Хаурун упрямо мотнул головой:

— Ничего, иди.

Рассудив, что вмешиваться не стоит, менестрель вышел за ворота и отправился прочь по пыльной дороге. Совсем недавно в голову ему пришла дельная мысль. Он окликнул какого-то мальчишку, который ковырял землю у плетня:

— Эй, малый, у вас тут кузница есть?

Мальчик показал рукой в сторону околицы и сосредоточенно продолжал своё занятие. Толя пошёл туда, куда он указал, за околицей, сощурившись, посмотрел на небо: жара спадала, а солнце уже заметно клонилось к западу.

Покусывая сорванную травинку, менестрель направился по дороге и через некоторое время слева на холме увидел кузницу, к которой от дороги через поле вела узкая тропинка. Рожь шумела по обе стороны, в ней отчаянно стрекотали цикады. Толя протянул руку, на ходу касаясь шершавых усатых колосьев, которые несильно ударяли его по ладони. Внезапно до его уха долетел шум какой-то возни, и он остановился, глядя, как неподалёку не в такт дуновениям ветра качается рожь. Он машинально сделал несколько шагов с тропинки и тут же об этом пожалел: из зарослей колосьев торчали две пары ног, одна — босые ножки крестьянской девушки, а вторая — в щёгольских сапогах с пряжками. Толя стрелой вылетел изо ржи и зашагал к кузнице, больше ни на что не оглядываясь. Лохматый дьявол наверняка его заметил и потом припомнит.

Дверь кузницы была приоткрыта, и менестрель осторожно заглянул внутрь. Кузнец, дюжий мужик в кожаном фартуке, сидел возле наковальни на корточках и здоровой волосатой лапищей перебирал разложенные на земле железки.

— М… Простите, господин кузнец…

Мужик обернулся на зов, окинул взглядом нерешительно застывшую в дверях фигурку.

— Ну, заходи, странный человек, коли пришёл, — пробасил он, выпрямляясь, и Толя оробел ещё больше, поняв, что не достаёт ему до плеча.

— А что это я странный? — спросил Толя, чтобы не показаться таким уж напуганным.

— А то, что чуть вошёл и разом испужался, — насмешливо грохнул кузнец с высоты. — А ты и поверил? — и пояснил: — Странный — то значит, издали пришёл, странствуешь. Я по одёже вижу. С чем пожаловал-то?

Толя вытянул из-за ворота деревянный амулет.

— Можете сделать такой же железный?

К нему потянулась огромная лапища, покрытая мозолями и ожогами, и Толя инстинктивно отпрянул, но кузнец уже тискал в пальцах амулет, держа его на шнурке.

— Отчего ж не смочь? Сделаю. А когда надо?

— К утру, — придушенно пискнул Толя и подумал, что кузнец, наверное, откажет.

— До заката будет, — обещал тот. — Работа невелика, только вот помощник запропал куда-то.

— А что он делает? — уже смелее спросил Толя, радуясь, что здоровяк выпустил его.

— Что, заместо него хочешь? — засмеялся кузнец, снова окидывая менестреля взглядом, и тот в который раз проклял своё хрупкое сложение. — Ну, дело доброе, становись, меха раздувай.

Пока уголья разгорелись, озаряя тёмные стены алыми отблесками, Толя, дёргая приделанную к мехам верёвку, весь взмок. Кузнец, будто не замечая этого, перебирал куски железа, наконец выбрал один, кинул на наковальню, подошёл к Толе, которому пот заливал глаза, мизинцем отвёл у него с лица мокрую прядь, которая мешала, падая на глаза. Менестрель с удивлением и испугом взглянул на него — кузнец смотрел серьёзно.

— Ну, сказывай, странный человек, откуда вещичка-то?.. Да пока говоришь, про меха не забывай.

— Подарили… — похолодел Толя, раздумывая, не пора ли бежать отсюда. — А что?

— Да ничего, — пожал плечами кузнец. — У меня такой же.

Из кузницы Толя вышел, когда оранжевое солнце наполовину закатилось за лес. Сел без сил на пороге, глядя на закат, и внезапно вспомнил, как такими же погожими летними вечерами забирался на крышу своей избушки и без слёз в глазах смотрел на заходящее солнце, напевая неумело сложенные славословия всему миру вокруг. Толя закрыл глаза, и под веками разлилось красное марево. Как давно всё это было… Много-много-много лет назад…

Кузнец хлопнул его по плечу, но не больно:

— Ты чего, задремал что ли? Вот твой оберег.

Толя открыл глаза и посмотрел. У кузнеца на ладони лежал новый амулет, мокрый от воды, в которой его студили, изящный, тонкий, с металлическим узором, какого не было на старом, с высокой вертикальной частью.

— Нравится? — бухнул кузнец Толе на ухо. — Я снурок новый тебе нашёл, смотри.

Он сам продел его в ушко, затянул узелок, надел менестрелю на шею.

— Ну вот и ладно, — сказал он, любуясь на свою работу, посверкивающую на фоне Толиной жилетки. — И снурок длинный, в самый раз.

— А со старым что делать? — спросил Толя, вертя в руках деревянный амулет на кожаном шнурке.

— А вон видишь, дуб на опушке? Иди и на ветку повесь, — посоветовал кузнец. — Отдохни только немножко, потом пойдёшь. Дуб-то хороший… Давно стоит.

— А сколько я вам должен за работу? — спросил Толя, уже ничему не удивляясь.

— Дашь два медяка — и то ладно будет, — усмехнулся кузнец. Толя порылся в кармане и вложил в лапищу две монетки.

— Так точно не знаете? — спросил он.

— Точно, — вздохнул кузнец. — Мне отец сковал, говорил, на счастье. Больше про то ничего не ведаю.

— Ну что ж, и на том спасибо, господин кузнец, — промолвил менестрель.

— Не балуй, какой я тебе господин? — добродушно проворчал тот. — Я мужик из деревни Дубовка, округа Феала, что в Приморской земле. Господа — это те, которые с тобой. Видел я одного, седого…

— Что же, не любите вы господ? — спросил Толя.

Кузнец помолчал.

— Нельзя без них жить, — наконец сказал он. — Это мы понимаем. Кто нами править будет? У нас разуменья-то нет, сами государственные дела вести не будем, с кем воевать, с кем договариваться. Только вот дерут с нас, подлого народа, три шкуры…

— Знаю, — ответил менестрель, вспомнив наряды придворных дам и вельмож. — Они там на серебре едят…

— Да хоть на платине! — оборвал его кузнец. — Знаю, металл такой есть, хоть в руках не держал. Хоть на платине, лишь бы простым людям спокойно жить было. Ничего бы не пожалел, вот веришь? Я вот думаю, грешным делом — не податься ли мне на восток? Там, в горах, говорят, хорошо живётся людям, и кусок хлеба у них не отнимают… Ну, торопишься, что ли, странный человек?

Толя понял это как намёк на то, что пора бы и честь знать, поднялся, поклонился в пояс:

— Спасибо, господин кузнец.

— Да не за что, — усмехнулся тот. — Носи на счастье. Ишь, пуганый ты какой, давеча чуть дёру не дал и сейчас…

Толя сделал вид, что последнее не услышал, попрощался и побрёл по тропинке, ведущей к опушке леса. На душе со страшным скрипом и воем скребли кошки.

Ранним утром, выезжая из деревни, Хаурун остановился и внимательно посмотрел на указатель, на котором виднелось едва различимое название деревни.

— Деревня Дубовка округа Феала, — подсказал Толя. — На самой границе с округом Венакх, а что?

— Да так, — откликнулся король и пустил коня вперёд.

— «Феала» означает «тёмная вода», — объяснял первый министр, стоя на главной площади упомянутого города. — Если вы сейчас пойдёте на море, то обнаружите, что вода в нём тёмно-зелёного цвета, что полностью оправдывает древнее название.

— А чем этот город славен? — полюбопытствовал Толя, высовываясь из-за плеча у Хауруна и щурясь на солнышко.

— Это не такой важный порт, как Тиз, — ответил Люциус. — Здешнее море бурно и полно рифов, отсюда плавают только в Романию и то стараются держаться поближе к берегу. А живут в Феала большей частью ремесленники, которым не нашлось места в других городах. Теперь же мы должны найти Морской бульвар, иначе застрянем тут надолго…

Лия презрительно фыркнула, услышав о неудачливых мастерах, однако с любопытством стала осматриваться по сторонам, когда путешественники, спросив дорогу, повели лошадей по одной из улиц, которая оказалась торговой. Девушка тут же забыла про свой скептицизм и то и дело останавливалась посмотреть то на искусно сделанные миниатюрные фонтанчики, то на механические часы, в которых вместо цифр были движущиеся фигурки. Так как она пробиралась вдоль рядов с товаром первой, то маленькому отряду приходилось останавливаться вслед за ней, так что даже серьёзный, по обыкновению, Магнус засмотрелся на заводных солдатиков, хитрые замки на двери и сложную конструкцию из желобков, маятников и шариков, служащую неизвестно для чего.

Толя не успел оглянуться, а общительный Хаурун уже расспрашивал продавца диковины о её назначении и, задорно встряхивая чёлкой, предлагал свои варианты. Менестрель за рукав оттащил своего господина от прилавка и поймал его кобылу, которая уже сунула морду в комнатный фонтанчик.

— Представляешь, эта фигня сделана для красоты! — возмущался король. — Он семь лет её мастерил и столько же продать не может!

— В мире есть много вещей, которые предназначены исключительно для красоты, — философски заметил министр и сделал своим спутникам знак свернуть в переулок. — Нам сюда.

Остальные путешественники, растянувшись цепочкой, направились за ним вслед; копыта лошадей зацокали на весь переулок. Базарчик остался позади, а сюда выходили двери совсем уж бедных лавок. Так, вывеска одной отвалилась, в окне второй лежала аккуратная кучка дохлых тараканов, а в третьей на пыльной подушке покоилась продолговатая металлическая трубка с кнопками в ряд.

— Господин менестрель! — сердито позвала Лия. — Что вы там стоите?

Толя посмотрел на девушку, сунул ей повод своего коня и взбежал на крыльцо лавки.

Колокольчик звякнул, когда менестрель толкнул дверь и оказался в полутёмном помещении.

— Кто там? — раздался ворчливый голос, и в глубине лавки что-то грохнуло. Толя не испугался, он уже понял, что все, кто содержит какое-либо общественное заведение, будь то лавка, трактир или библиотека, и появляются с таким вот шумом, опасности, как правило, не представляют. Наоборот, бояться нужно тех, кто подкрадывается бесшумно. Например, министра…

— Я, — сказал он в полумрак, из которого выступали бока кувшинов, тазов и кастрюль: это была лавка медника.

— Что угодно, сударь? — спросил хозяин, выходя на свет. — Любая медная посуда на ваш вкус. Изволите взглянуть?

— Предмет у вас на витрине — это что? — без обиняков спросил менестрель. Он где-то слышал, что от натиска люди теряются и говорят правду. Однако на медника этот приём не подействовал.

— Какой? — недоумённо переспросил он, почёсывая затылок. Раньше Толе почему-то казалось, что все медники должны быть рыжими, но этот был шатеном.

— Там, — сказал Толя и ткнул пальцем.

— А, это… — протянул хозяин, но особого энтузиазма не выказал. — Ей-богу, сударь, зачем вам эта штука? Отец мой, покойник, смастерил, так вот лет пятнадцать валяется… Вот ежели вам кастрюлю, али сковородку…

— Покажите, пожалуйста, этот предмет, — твёрдо попросил Толя, как будто невзначай позвенев в кармане мелочью. Это возымело своё действие: медник подошёл к окну и снял с подушки металлическую трубку. Толя почти выхватил её, уже не сомневаясь, для чего она предназначена. Это была флейта, только не деревянная, к какой все привыкли, думая, что другой и быть не может, а сделанная из сплава металлов. Мастер облегчил труд музыканта, заранее закрыв клапанами все отверстия. Теперь, чтобы извлечь звук, нужно было нажать на соответствующий клапан, только и всего. Система была совершенно иной, чем та, к которой привык Толя, но он знал, что тренировки сделают своё дело и переучиться вполне возможно. Он быстро поднёс флейту к губам и, резко выдохнув, пробежался пальцами по клапанам. Те поддавались туго, занемев от долгого бездействия, но должны были разойтись.

— Сколько просите?

Медник остался в полном недоумении.

— Да разве ж я знаю, сударь… Вот ежели сковороду…

— Понятно, — Толя вздохнул и выгреб из кармана все медяки. — На монету серебром должно хватить. Спасибо, прощайте.

С этими словами он развернулся на каблуках, едва не потерял равновесие и вылетел за дверь, чуть не приложив ею короля прямо по лбу.

— Где тебя носит? — разгневался тот, но тут же увидел у Толи в руках новую флейту. — А это что за трубка такая?

— Это не трубка, это флейта, — отбивался Толя, в поисках поддержки оглядывая Магнуса, Люциуса и Лию, по виду которой было понятно, что остановиться всех заставила именно она.

— Флейта? — алхимик взял инструмент, повертел в руках. — Какая странная…

— Она хоть играет? — с подозрением спросил Хаурун. — А то вдруг ты кота в мешке купил?

— Играет, — заверил его радостный Толя, но в этот момент встретил насмешливый взгляд министра, и радость его как будто померкла. В самом деле, что он обрадовался, как ребёнок новой игрушке? Какой-то мастер придумал новую конструкцию флейты — ещё неизвестно, будет ли она нормально играть или её придётся выбросить через неделю. А с одной трели разве поймёшь?

— Пойдёмте, — сказала Лия, — нужно ещё найти дом.

Путешественники миновали переулок и вышли на большую улицу, засаженную посередине каштанами и не слишком оживлённую. Толя одной рукой тянул в поводу своего коня, а второй держал новоприобретённую флейту, понимая, между тем, что выглядит как идиот по крайней мере в глазах одного из своих спутников.

— «Морской бульвар», — громко прочитала Лия табличку, прикреплённую к воротам одного из выстроившихся вдоль улицы особняков. — Ой, сударь, а вы не знаете, где здесь живёт господин Талве с супругой?

Пожилой человек, чем-то похожий на отставного чиновника, остановился и внимательно посмотрел на девушку. За его спиной возвышался слуга с зонтиком в руках.

— По случайному стечению обстоятельств виконт Талве это я, — сухо сказал он. — Чем могу быть полезен, сударь?

Пятеро путешественников сгрудились вокруг него.

— О, господин Талве, это и впрямь счастливое стечение обстоятельств! — вещала Лия. — Мы чиновники, едем с государственной ревизией и попутно везём письмо вашей супруге от её матери, госпожи ле Венар, что проживает в Венакхе!

Остальные с интересом наблюдали за развитием и расцветом в их спутнице дипломатического таланта.

— Отлично, — так же невыразительно сказал господин Талве, и Толя подумал, как это можно не любить такую милую тёщу, как Катарина ле Венар. — Прошу следовать за мной.

Путешественники отправились за виконтом, и менестрель, оказавшийся в цепочке первым, старался не терять из виду спину его слуги.

Наконец Талве подвёл их к воротам своего дома, густо обвитым диким виноградом. За воротами в глубине двора стоял неказистый двухэтажный особнячок, выкрашенный в голубую краску, которая в некоторых местах пооблетела. Пожилой лакей отворил ворота изнутри и пропустил всех пришедших. Во дворе господин Талве обернулся к гостям.

— Я позволяю вам нанести визит моей жене, но только в моём присутствии, — поджав губы, сказал он и подозрительно оглядел всех пятерых, особенно остановив свой взгляд на министре, который как раз в этот момент изображал саму невинность.

— Ой, какой домик-то неказистенький, — тихо пробормотала Лия. Толя и Хаурун с двух сторон толкнули её локтями, но опоздали. Господин Талве как раз обернулся к подошедшему слуге и ничего не услышал, а вот позади путешественников раздался звон вынимаемой из ножен шпаги и громкий голос:

— Вы посмели оскорбить мой дом! Сударыня, я вас вызываю!

Все разом обернулись, а Лия, похожая на нашкодившего кота, спряталась за Люциуса.

— Ядвига, дорогая… — начал господин Талве, но не был услышан.

— Обнажите вашу шпагу! — бушевала жгучая брюнетка, одетая в штаны и синий колет. Однако если с Лией фокус ещё проходил, то госпожу Талве никто и никогда не принял бы за мужчину из-за пышных объёмов.

Что делать с оскорблённой воительницей, никто не знал.

— Приношу свои извинения хозяйке дома, — пискнула Лия. — Я вовсе не хотела вас оскорбить!

— Вы мне ответите! — рявкнула Ядвига, не оставляя своих воинственных намерений.

— Сударыня, может, вам будет угодно вначале прочесть, что пишет вам ваша матушка? — вмешался Хаурун, доставая из-за пазухи письмо госпожи ле Венар.

— К дья… Что?! — шпага влетела в ножны, а госпожа Талве выхватила письмо и сорвала с конверта печать. — Так… так… ага… вот!

Путешественники переглядывались, пряча улыбки. Ядвига была слишком прямолинейна для женщины и выглядела диковато, если не сказать смешно. А Толя никак не мог решить, нравится она ему или нет. Рядом с Вороной шумная воительница безнадёжно проигрывала, хоть и была красива.

— Поединок откладывается! — объявила госпожа Талве и сложила письмо. — Дорогой, это наши гости, их нужно устроить на ночь.

— Но у нас нет места, — проблеял её супруг, — пусть господа остановятся в гостинице.

— Заколю! — пригрозила его дражайшая половина. — Моя матушка в долгу перед этими людьми. Господа, отдайте лошадей конюху и прошу в дом.

Толя посмотрел ей в спину, остановил взгляд на обтянутых штанами ляжках и тяжело вздохнул. Госпожа Талве ему не нравилась, но что-то в ней было…

Вечер был больше похож на светский приём, по крайней мере, хозяйка дома расстаралась на славу. Её супруг держался тенью, лишь изредка пытаясь напомнить Ядвиге, что такое старание однозначно вызывает у гостей мысль о провинции, которая не хочет ударить в грязь лицом, а в итоге выглядит смешно.

— Провинция? — переспросил Люциус, услышав часть разговора. — Что есть провинция? Имеется в виду всё, что находится вдали от столицы, но разве Феала можно назвать провинцией? Город прекрасен, и в нём есть то, чего Белому городу отчаянно не хватает, особенно в летнюю жару, — моря. Вы бывали в Белом городе?

Министр и перетягивал на себя всё внимание, понимая, что его спутники должны отдохнуть, иначе есть вероятность, что они скажут что-то не то.

Подавали, конечно, рыбу: в кляре, под морковным соусом, маринованную, солёную и копчёную, подавали варёных осьминогов, были и мидии в кислом соусе, и устрицы. Вино не представляло собой ничего особенного, но любовно вынутые из погреба бутылки заставляли умилиться.

Толя по очереди пробовал всего понемногу, раньше он и не видел таких яств. Это в приморском городе они были обыденностью, а ко двору Хауруна везти устриц издалека было слишком трудно. Он по примеру остальных раскрывал ножом створки раковины и высасывал ещё живого моллюска; в прежние времена обычай есть сырую морскую тварь показался бы ему диким, но сейчас он уже не удивлялся, а принимал как должное.

Шумная Ядвига притихла за столом, только зорко следила, чтобы тарелки не оставались пустыми.

— Так как вам показался мой кузен? — спросила она, когда подали десерт.

— Лично я не видел вашего брата, сударыня, — сказал Магнус. — Однако мои товарищи имели честь с ним беседовать по настоянию госпожи ле Венар.

— И в самом деле, — подхватил Люциус. — Юноша показался мне весьма добрым, честным и достойным, однако его здоровье оставляет желать лучшего.

Толя предусмотрительно молчал, предоставив дипломатию министру, и лакомился мидиями.

— Я даже не представляю, куда он мог пойти, — вздохнула Ядвига. — Вы дали ему задаток...

— Я ни в коей мере не подозреваю вашего кузена в воровстве и не печалюсь о потерянных деньгах, — заверил Люциус. — Может быть, он вышел куда-то и неосторожно похвастался новым заказом... Кто знает, кто был этот его новый знакомец, о котором он написал в записке?

— Вполне в его духе, — заметил Талве. — Насколько я знаю родственников моей любезной супруги, они не отличаются хваткой и осторожностью.

— Мой дорогой! — взвилась Ядвига, но муж, успокаивая, коснулся её руки и скупо улыбнулся. Ядвига сникла и отпила вина.

— Надеюсь, госпожа ле Венар сообщила начальнику стражи? — осведомился Талве. — В Венакхе, как мне известно, стража не дремлет, юношу рано или поздно найдут.

— Живым или мёртвым, вот в чём вопрос, — пробурчала Ядвига.

— А здесь вы зрите в корень, — заметил Талве.

— Надеюсь, что живым, — сказала Лия, и разговор на некоторое время затих.

— Но всё же я благодарна вам, что вы пытались помочь ему, — сказала наконец Ядвига. — Кузен очень горд и вряд ли принял бы помощь, но попытаться стоило. Это удача, что такие достойные люди повстречались моей тётушке.

— Мы всего лишь чиновники, наш путь труден, а обязанности скучны, — встрял Хаурун.

— Ну, — возразила Ядвига, — так или иначе вы успели повидать если не весь мир, так хоть нашу страну.

Толя подумал, что в этот момент понял её до конца.

— Госпожа Талве, я правильно понимаю, что вы не пренебрегаете утренними тренировками? — спросил он. — Если позволите, я с удовольствием составил бы вам компанию.

— Я встаю в шесть, — кивнула Ядвига. — Буду очень рада.

Хаурун посмотрел расширенными глазами и только что головой не замотал. Толя улыбнулся в ответ: не думал же король на полном серьёзе, что он будет обольщать чужую жену?..

Прошло три дня, и Талве всё чаще намекал, что злоупотреблять гостеприимством его супруги не стоит. Целый день Толя, Хаурун, Лия, Люциус и Магнус пропадали в городе, обыскивая каждый уголок, но не находили никаких признаков пребывания ни принцессы Жанны, ни бродячей певицы Вороны. Никто не помнил девушек с такой внешностью, а уж Толя был уверен, что, раз увидев, их сложно позабыть.

По утрам он вставал, едва поднималось солнце, и они с Ядвигой фехтовали во дворе. Умения хозяйки дома были посредственны, но она была старательна и схватывала на лету. Толя не позволял себе ни малейшей вольности, даже не приближался к ней на расстояние большее, чем длина двух шпаг, зная, что за ними могут следить и не желая бросить тень на имя замужней женщины. Хватало и того, что она и так слыла в городе сумасбродкой.

— Ваш супруг не одобряет этих занятий? — спросил он её на третий день, когда Ядвига предложила сделать небольшой перерыв.

— Не одобряет, — согласилась та.

— Но вы его не слушаете, — добавил Толя.

— Ещё чего! — начала Ядвига, как будто собравшись снова разбушеваться. — Характер у меня не тот, чтобы слушаться.

— И вы, получается, его не любите, — сказал Толя. Он опасался, что Ядвига за такие личные вопросы шлёпнет его шпагой по заду, но громогласная воительница даже не подумала этого сделать.

— Не люблю, — сказала она. — А разве брак придумали для любви? Мне велели выходить замуж, я поплакала и вышла. А потом поняла, что положение моё не так ужасно, как мне казалось. Виконт меня не обижает, он меня терпит, в случае чего, можно и припугнуть. Да и замужней даме иметь любовника куда проще, чем девушке. В конце концов, я хозяйка и в своём доме делаю что хочу.

Она подняла голову и погрозила кулаком, на втором этаже блеснуло поспешно закрытое окошко.

— Я спрашиваю это не потому, что хочу вас уколоть, — продолжал Толя. — Я и сам собираюсь жениться. То есть, женюсь, когда догоню мою невесту, которая... В общем, она ещё не моя невеста, но я обязательно сделаю предложение. Так вот, я спрашиваю вас, каково это — состоять в браке. Вы говорите, что брак придуман не для любви. А для чего тогда?

— Для выгоды, — быстро сказала Ядвига. — Нас поженили из-за выгоды. Я не развожусь потому, что мне моё положение необходимо. Была бы я посмелее, я бы удрала из дома и отправилась в странствие, но увы, я могу только махать шпагой в собственном дворе...

— Не переживайте! — взволнованно заговорил Толя. Он увидел, что Ядвига расстроена, и сделал шаг вперёд. — Вы видите, с нами Лия, она бывалая путешественница... Вы ведь сразу распознали девушку, так ведь? И у вас может всё получиться.

Ядвига усмехнулась и сняла со шпаги защитный колпачок, показывая, что тренировка окончена.

— Вы хотите, чтобы я поступила на государственную службу? Но ведь это невозможно, меня никто туда не примет.

— Но ведь Лия... — заикнулся Толя.

— Понятия не имею, сударь, кто вы такие на самом деле, но знаю, что женщин не берут на государственную службу, — усмехнулась Ядвига и присела на скамейку возле стены. Взошедшее солнце осветило её полноватое лицо.

— Я правильно понимаю, что вы не знаете, кто мы на самом деле, но, тем не менее, принимаете нас в своём доме как друзей вашей матери?! — изумился Толя.

— Совершенно верно, — согласилась Ядвига. — Я похожа на человека, который пропустит приключение?

— Нет, — сказал Толя и сел на другой конец скамейки. — Я должен ответить вам откровенностью на откровенность. Мы вовсе не производим ревизию гостиниц и постоялых дворов. Мы разыскиваем людей, которые требуются короне или лично королю, что вообще-то одно и то же.

Ядвига посмотрела на него с куда большим интересом.

— Вот как, — произнесла она. — Я подозревала что-то такое, только не думала, что это всё же служба короне.

— Думали, мы бандиты-наёмники? — усмехнулся Толя. — Нет. Только второе.

Запертая в собственном доме воительница с горячим сердцем вызывала в нём всё большую симпатию.

— Знаете, — добавил он, глядя на то, как под крышей флигеля теснятся голуби, — я не стану ничего обещать, но, когда мы вернёмся в столицу, я намекну кое-кому, что в Феала живёт человек, который прилично владеет оружием и который не отказался бы от приключений во славу королевства. Впрочем, если всё получится, реальность может оказаться совсем не такой, какую вы ждёте.

Изменять чужую судьбу — да что там, он ещё ничего не изменил, а только вселил надежду, что было несоизмеримо хуже — оказалось жутковато.

Люциус, которому он передал разговор с Ядвигой, долго смеялся.

— Господин менестрель, — сказал он наконец, — вы так настойчивы, обещая госпоже Талве службу в несуществующем подразделении, что я просто обязан буду создать его ради неё одной!

— Это не пустые слова, — заметил король, который отсиживался на лестнице магистрата, где они присели отдохнуть. — Подумайте, Люциус, как полезна может оказаться служба тайного сыска!

— Подумаю, — согласился тот и поднялся со ступеней. — Впрочем, уже вечереет, а нам ещё нужно сообщить гостеприимным хозяевам, что мы закончили с делами и спешим уехать назавтра.

Из-за страшной жары теперь путникам приходилось коротать обеденное время в прохладных местах под сенью деревьев и нагонять упущенное, собираясь в дорогу ещё до рассвета и останавливаясь на ночлег при свете луны. Во время наполненных ленью, гудящих от зноя обеденных привалов Лия, если не падала как подкошенная в траву под каким-нибудь деревом, отправлялась к ближайшему водоёму, находила укромное местечко и забиралась по горло в тёплую воду. Остальным, чтобы не смущать девушку и не смущаться самим, приходилось отправляться от стоянки подальше и купаться там. «Да я не смотрю!» — не раз пыталась заявить дева-воительница, но Магнус, заботясь о дочерней чести, неизменно велел ей не возражать.

Закат разгорался на западе, летний день уже не так палил всё живое, когда Толя, отойдя от берега реки, направился глубже в лес. Всё тише становился плеск воды и голоса Лии и Хауруна, скрытых друг от друга зарослями камышей; уже почти не слышно стало, как фыркают усталые лошади, зашедшие по колено в реку. От жары потрескивали стволы деревьев на опушке, но дальше в чаще, там, где смыкались над головой ветви, а под ногами начинался подъём вверх, даже изредка раздавалось пение птиц, а где-то в траве жужжал шмель. Подъём стал круче, и, выйдя на самое высокое место, Толя понял, что стоит на гряде, сплошь состоящей из древних, покрытых мхом и травой валунов. Прохлада, такая желанная после утомительного пути по солнцепёку заставила спуститься вниз, на ту сторону, где среди тесно переплетённых корней вековых деревьев едва слышно журчал ключ. Толя добрался почти до того места, где нагромождение валунов внезапно обрывалось, и сел там на ровную поверхность, покрытую мхом и нагретую косо падающими сквозь листву лучами солнца. Хотелось зажмуриться и прилечь, и менестрель, повинуясь этому порыву, растянулся, уперевшись ногой в какой-то выступ на соседнем камне, который возвышался над ним.

Тёплый ветерок пах травой и цветами, а ещё ледяной ключевой водой. Тихо шумели листья; неугомонный шмель, судя по высокому прерывистому звуку крылышек, пытался залезть в тесную чашечку цветка где-то внизу, и даже не хотелось доставать флейту, чтобы подыграть лесной музыке и вести соло летнего вечера. Нога внезапно соскользнула, Толя, уже задремавший, привстал, чтобы лечь поудобнее, и с неудовольствием взглянул на выступ, что подвёл его. И даже моргнул, когда разобрал, что выступ, с которого он содрал мох, оказался цвета ржавого железа.

Толя огляделся, потом, решившись, подобрался к странному выступу и соскоблил мох до конца. Перед ним оказалось железное кольцо, накрепко вбитое в камень, но к этому кольцу было приделано ещё одно, уходящее вниз, под мягкий зелёный покров. Движимый каким-то азартом, менестрель рванул за него, уже понимая, что это начальное звено цепи. Покров разошёлся, пошёл большой вертикальной трещиной. Обнажилась чёрная от земли и сырости поверхность валуна, брызнули во все стороны мокрицы и сороконожки, и тяжёлая ржавая цепь закачалась у Толи в руках, вырвав попутно из земли несколько кустиков травы. Перебирая её, менестрель дотянулся до предмета на её конце и опознал в двух проржавевших полукружиях ошейник. Он опасливо огляделся по сторонам снова, радуясь, что не вытащил вместе с ним чьи-нибудь кости, и только тут понял, что солнце уже наполовину село, а воздух ощутимо загустел и потемнел, напитавшись уже не прохладой, а самым настоящим холодом. Затихло всё: ни пения птиц, ни гудения насекомых, ни потрескивания деревьев… Бросив цепь, Толя рванулся на верх гряды, пару раз соскользнул с камней, а оказавшись на той стороне, пошёл к лагерю быстрым шагом, боясь даже признаться себе, что испугался один в лесу.

Магнус сидел под деревом, расчёсывая седые локоны, Хаурун саженками плыл к противоположному берегу реки, Лия опять плескалась в своей заводи, а Люциус стоял на траве в одних только штанах и отжимал мокрые волосы. Но сейчас Толе было не до того, чтобы смутиться и обойти его подальше, тем более, что герцог уже заметил его.

— Что-то случилось?

— Я… Эм-м… Видите ли, милорд, я обнаружил в лесу нечто странное… — менестрель непроизвольно оглянулся на чащу. — Странную вещь…

— И что же это? — равнодушно поинтересовался Люциус.

— Цепь, вделанная в камень, — неохотно признался Толя, уже начиная жалеть, что заговорил. — Цепь с ошейником. Очень старые.

Секунду ничего не происходило, затем взгляд министра стал очень внимательным.

— Не могли бы вы меня туда проводить? — попросил он, спешно накидывая рубашку.

— Вам что-то известно? — насторожился Толя.

— Пока не знаю… — процедил герцог. — Идёмте.

Обратно к валунам Толя подходил не без опаски, но показывать Люциусу, что боится, не стал, демонстративно подняв подбородок. Из-за этого он едва не полетел с валунов вверх тормашками, а когда восстановил равновесие, герцог уже неуловимым кошачьим движением спрыгнул в мягкую траву и теперь вертел в руках ошейник. Толя остановился за его спиной. Министр пару раз щёлкнул половинками ошейника, огляделся вокруг.

— Хорошо, что скелета нет, — робко произнёс Толя.

— Не думаю, что он мог бы здесь быть, — пробормотал Люциус и внезапно, потеряв к цепи всякий интерес, бросил её на траву, а сам медленно двинулся вдоль гряды, внимательно всматриваясь в нагромождения валунов.

— Отчего же, милорд? — не отставал Толя.

— Это только предположение, — задумчиво мурлыкнул тот. — Если я сейчас найду… ага, кажется, нашёл!

Он рывком раздвинул в стороны какой-то куст, и Толя увидел между валунами уходящий вглубь полузасыпанный тёмный узкий лаз.

Люциус выпрямился, оглядывая окрестности, и Толя молчал, с бегущими по спине мурашками вглядываясь в его профиль, поражаясь сурово сдвинутым бровям и опущенным уголкам губ. Раньше он, кажется, не видел министра настолько сосредоточенным.

— Что случилось, милорд? — тихо позвал он, и герцог вздрогнул, как будто только что вспомнил о его присутствии.

— Вы юноша впечатлительный, — произнёс он так же негромко, не отрывая взгляда от зарослей, темнеющих в своей глубине. Толя приготовился к худшему. — Но так как вы ещё и чрезвычайно любопытны, то я вам скажу. Очевидно, что вы наткнулись на место, где в древности совершались жертвоприношения.

— А при чём здесь пещера? — непонимающе спросил менестрель и осёкся. Герцог усмехнулся, взглянул на него и направился обратно.

— Готов поспорить, вы уже в красках представили себе древнюю жестокость, несчастную жертву в цепях и выползающего из сей норки дракона, — бросил он через плечо.

— Ну… да, — протянул менестрель, надеясь, что проницательный министр не догадался, что на месте жертвы он увидел себя.

— В таком случае, готовьтесь к разочарованию, ибо, как вы можете видеть, ошейник раскрывается легко, и дополнительных креплений для замка на нём нет, из чего следует, что жертва принимала свою участь добровольно, а служил он исключительно для обозначения её статуса. Кроме того, расположение сакрального места в низине и отсутствие каменного алтаря говорит мне о том, что жертвоприношение было бескровным. Кстати, не исключаю, что это вообще было не жертвоприношением, а каким-то иным ритуалом. Больше я ничего вам сказать не могу. И ещё: о вашей находке прошу молчать.

Толя не стал больше задавать вопросов, тем более, что они уже вышли к самому лагерю, но зато вместо этого как бы невзначай обмолвился:

— Когда я был там один, мне показалось, что воздух загустел, а место изменилось.

Герцог только хмыкнул, однако от шедшего позади него менестреля не укрылось его внезапное напряжение.

Лия, вдоволь накупавшись, уже вылезла из воды, вытерлась, оделась и пришла к стоянке, но Хауруна всё не было, несмотря на то, что солнце уже почти село. Ориентируясь на тихий плеск, Толя пошёл искать короля. Блики солнца разбивались на воде, мелькали, попадали в глаза. Хаурун стоял в заводи по пояс в воде, обхватив себя за плечи, и при появлении менестреля взглянул неожиданно злобно. Толя замер на берегу под его взглядом.

— Что? — коротко спросил он, зная, что Хаурун поймёт.

— М-менестрель, я ч-чётки пот-терял… — ответил тот, стуча зубами от холода.

— Чётки?! — ахнул Толя. Привезённые им из монастыря чётки Изольды король, не снимая, носил на левой руке, объясняя любопытным придворным, что внезапно крепко уверовал. Не снимал он их и в дороге, а теперь потерял их — единственное воспоминание о девушке, которую любил.

— Вылезайте, у вас зуб на зуб не попадает! — крикнул Толя, начиная стаскивать с себя рубашку. — Я сам найду!

Но Хаурун не двинулся с места.

— Я плавал до другого берега! Ты собираешься прочесать всё дно?

— Может быть, всё-таки… — робко начал менестрель, видя, что Хаурун зол и расстроен.

— Отвернись, — велел король. Толя отвернулся, за его спиной раздался приближающийся плеск воды и шелест камышей.

— Думаете, уже не найти? — спросил он ветерок, дующий в лицо. Судя по звукам, Хаурун выбрался и вытирался полотенцем. — Может, всё-таки можно? Я умею плавать под водой с открытыми глазами… — За спиной раздался шорох одежды. — Ведь это вещь, по которой вы могли бы быть ею узнаны когда-нибудь… — Вжикнули затягиваемые шнурки сапог. — Кто знает, как и когда вы встретитесь? А черты лица имеют свойство стираться из памяти…

Сзади зашуршала приминаемая трава, а потом властная рука Хауруна легла Толе на плечо и рывком развернула. Взглянув королю в глаза, Толя ужаснулся, потому что прочитал в них едва сдерживаемое бешенство и боль, а в таком состоянии Хаурун мог натворить что угодно.

— Менестрель, ты кого обманываешь и, главное, зачем?! — сдавленно прорычал король. — Я всё знал ещё до того, как ты вернулся, а ты полгода мне голову морочишь и думаешь, что, раз я с виду спокойный, то всему верю?!

Толя замер, не желая понимать, что случилось то, чего он так долго боялся и о чём в то же время мечтал.

Хаурун выпустил его, оттолкнув, и менестрель повалился к его ногам; себя не помня, коснулся губами пыльного сапога.

— Хор-рош… — протянул Хаурун, легонько отпихивая его ногой, и Толя мельком подумал, что лучше бы ударил.

— Хватит, я сказал! Поднимайся! — рявкнул король, потеряв терпение. — Раньше надо было в ногах валяться!

Толя сел на траве, не в силах повиноваться и встать, ведь тогда придётся смотреть в глаза. Не дождавшись, Хаурун сам присел рядом с ним, повернул его голову к себе. Смотреть на него было больно из-за лучей солнца, которое оказалось у него прямо за головой.

— Тогда не убил — и сейчас не трону, — сказал король. — Ты мне нужен.

— Откуда? — невпопад спросил менестрель, но он понял.

— Когда всё хорошо кончилось, не возвращаются в таком диком виде… Что с конём сделал?

— Прогнал, — ответил Толя. Хаурун помолчал.

— Поднимайся, — уже спокойнее велел он. — Завтра расскажешь, как всё было.

— А чётки? — слабым голосом спросил Толя, кивая на заводь, и король тоже обернулся на искрящуюся воду.

— Пусть. Значит, так надо. Прошлое прошлому, — ответил он, поднялся, и, не дожидаясь Толи, отправился к лагерю, только мелькнула светлая рубашка в тонком, едва начинающемся сумраке.

Легли они, по обыкновению, рядом, но уснуть менестрель не мог. Когда он уже раз в десятый повернулся с боку на бок, справа от него зашевелился разбуженный Хаурун, коснулся его плеча, и Толя вздрогнул.

— Не бойся, сказал же: не убью, — тихо промолвил король. Толя в темноте потерянно вглядывался в его лицо, пока Хаурун не произнёс то, о чём он мечтал уже несколько месяцев:

— Да простил я тебя давно. Ничего же нельзя сделать. Спи спокойно.

Менестрель всё не успокаивался, и Хаурун милостиво притянул его к себе поцеловать в висок.

— Ну вот же, видишь. Спи.

Толя осторожно прилёг. Король укрылся поудобнее половиной плаща, зевнул и ни к селу ни к городу добавил:

— А Кальтехеллер сегодня весь вечер как в воду опущенный, ты заметил? — и заснул. Толя последовал за ним, пытаясь по дороге в царство снов припомнить, что такого неладного было с герцогом, но не вспомнил, потому что сам во время ужина думал только о раскрытой тайне, которая тайной не была.

Однако подтверждение словам Хауруна появилось на следующее утро, когда Толя встал первым, чтобы успеть набрать ягод в малиннике, и обнаружил, что Люциуса в лагере нет. С тревогой на сердце менестрель отправился по тропе вглубь леса, и через сотню шагов столкнулся нос к носу с бледным как смерть герцогом. Увидев Толю, он в первую секунду отшатнулся, как будто не узнал, но потом справился с собой.

— Доброе утро, — поздоровался менестрель. — С вами всё в порядке?

— Всё хорошо, благодарю, — неживым голосом ответил Люциус, глядя поверх его головы. — Я просто ходил прогуляться.

С этими словами он обошёл Толю на узкой тропе и, забыв извиниться, направился к лагерю: неестественно прямая спина, перекинутый через руку мокрый от ночной росы плащ и застрявшие в волосах травинки. Менестрель постоял ещё немного на одном месте, пытаясь прогнать отчаянное ощущение, что он чего-то не видит, хотя смотрит в упор. Потом, забыв о малине, быстрым шагом направился к валунам. Дойдя до того места, где нашёл цепь, остановился и ахнул: вся трава на полянке была примята и повыдергана, а закрывавшие лаз кусты повисли обломанными ветвями. Занявшийся было рассвет стремительно потемнел, Толя со сдавленным вскриком стрелой метнулся наверх и бежал без оглядки до самого лагеря.

Припомнив все странности, менестрель стал наблюдать за герцогом и поразился произошедшей с ним за ночь перемене. Пока остальные завтракали, собирали вещи, затаптывали костёр, министр сидел на поваленном дереве и смотрел на них, только это не было его обычной спокойной отстранённостью — Толя нутром чуял, что что-то не то. Он готов был поклясться, что министр смотрел и не видел, плохо осознавая, что происходит. Менестрель холодел, когда взгляд пустых глаз останавливался на нём. В руках Люциус держал ломоть хлеба, но не откусывал — пальцы, дрожа, крошили кусок на землю.

Боясь подходить к министру, Толя оседлал его коня, привязал рюкзак к луке седла. Хаурун, который возился с арбалетом, у которого отрывался ремень, на мгновение замер, оглядывая ничего не замечающего Люциуса. Потом подошёл сам, потряс министра за плечо:

— Надо ехать, — тихо сказал он. Люциус медленно поднял на него покрасневшие, слезящиеся глаза, как будто не понимая, чего от него хотят. Встал, не заметив, что выронил ощипанную корку. Король и менестрель с тревогой и непониманием следили, как герцог тяжело взбирается на коня, медленно выпрямляется в седле, будто превозмогая боль.

Выбравшись из леса, маленькая кавалькада двинулась по дороге. Люциус постепенно отставал. Думая, что остальные не оглядываются, он опустил голову, и нечёсаные волосы сосульками свисали по обе стороны его лица.

Толя помнил, о чём ему говорил вчера Хаурун, но понимал, что король сам забыл о своей просьбе рассказать о смерти Изольды — было не до того. Они остановились на дороге, поджидая герцога. Сзади подъехал Магнус, задумчиво произнёс:

— Мне кажется, или наш товарищ заболел?

— Не знаю, — ответил Толя. — Похоже, что да.

Связанный обещанием молчать, свои предположения он оставил при себе. Что могло за несколько часов сломать сильного, уверенного в себе человека? Только то, чего он никак не мог ожидать, то, чего не мог ожидать вообще никто. Толя чувствовал, что в погожий летний день его самого одолевает озноб.

Хаурун тем временем, раздумывая, покусывал губы:

— Он же гордый, даже если будет кровью истекать — не признается…

— Будем ждать, пока он с коня свалится? — язвительно предположил менестрель.

Тем временем Люциус, не заметив, поравнялся с ними. Он очнулся только тогда, когда Хаурун положил руку ему на плечо, — вздрогнул, оглядел их глазами с полопавшимися жилками.

— Что с вами? — спросил король как можно мягче. — Не отпирайтесь, вам плохо?

— Нет, что вы, — ответил Люциус, но живые интонации в его голосе были вымучены. — Просто не спал ночь.

— Может, вам отдохнуть? — предложил Магнус. — Мы можем и остановиться…

— Нет, думаю, не стоит, — любезно отказался герцог. — Я думаю, можно подождать до полудня.

Он случайно посмотрел на менестреля, но тут же отвёл глаза. Впрочем, было уже поздно: в его взгляде Толя прочёл опасение, что их общий секрет уже всем известен. А это значило, что дело именно в проржавевшем ошейнике. Менестрель подавил в себе желание проскакать обратно до леса и тщательно заняться изучением странного места.

До обеда они ехали, стараясь не выпускать герцога из поля зрения, а потому рассказать Толя ничего не смог. Когда жара достигла своего предела, они по обыкновению остановились в тенистом месте. На сей раз таковым оказался сеновал на околице какой-то деревни. Лия повалилась в тёплое сено, но Толя видел, что она не спускает с Люциуса глаз. Тот присел в углу, бездумно глядя в щели в потолке, в которые виднелось синее небо. Вскоре подул прохладный ветер, и, выглянув в дверь, Хаурун сообщил, что близится грозовая туча. Дождь полил внезапно и сразу стеной, вокруг всё потемнело. Толя знал, что родился от удара грома, но всё равно боялся грозы, и, когда сверкала молния, зажмуривался. Он прослушал бы скрип двери, если бы не был менестрелем. Резко открыв глаза, он оглядел тёмные фигуры своих спутников: Лия прижималась к Хауруну, Магнус, уже объяснивший, что гроза происходит от трения облаков друг о друга, со спокойствием учёного дремал на охапке сена. Угол у двери, где сидел министр, был пуст. Не раздумывая, Толя вылетел наружу, под хлещущие струи. Люциус был там, стоял в липкой грязи, в которую превратилась земля, через голову стаскивал рубашку, подставляя тело дождю. Было не настолько темно, чтобы менестрель не рассмотрел, что по белой коже на боках и на плечах россыпью идут цепочки синяков.

Вернувшись в сарай, Толя сказал своим спутникам, чтобы они притворились, будто ничего не заметили. Люциус пришёл через некоторое время, с прилипшими к груди и спине волосами, с которых вода затекала в штаны.

Менестрель приподнялся ему навстречу.

— Смыли? Вытирайтесь, вот полотенце.

— Не стесняйтесь, Лия сидит носом к стенке, — подал голос Хаурун. — Правда, Лия?

Министр замер, явно не зная, как себя вести, но полотенце всё же взял. Переодевшись в сухое, он устало прилёг на сено, и вскоре стало ясно, что он заснул.

Снаружи посветлело, туча, ворча, скрылась за лесом. Толя вытащил министерские штаны и рубашку наружу сушить на солнышке, погрел озябший от ощущения дурного нос. Вышел Хаурун, потянулся, щурясь на яркие лучи.

— Мечется во сне, — сообщил он. — Ничего, оклемается. Главное — мы с ним…

Вскоре министр и в самом деле пришёл в себя. Он сделался так же спокоен, как бывал и раньше, и Толя выдохнул с облегчением. Что бы ни произошло с Люциусом возле тех валунов, он явно не горел желанием это обсуждать, и никто и не думал спрашивать. Хаурун в своей прямолинейной манере попытался намекнуть, что с ними можно поделиться всем, но Люциус только ответил, что примет к сведению.

А затем произошло нечто, что вернуло им их товарища, и министр сделался прежним, вот только при этом они едва не потеряли Хауруна.

В низине, где они остановились, было достаточно сыро после недавнего дождя. Собирая хворост, Толя потерял остальных их виду и углубился в лес. Охапка хвороста уже достигла таких размеров, что он едва мог обхватить её руками, и потому менестрель решил возвращаться к лагерю, как внезапно от стоянки раздался отчаянный визг Лии. Швырнув хворост прочь, Толя бросился бежать обратно, перемахнул ручей, вломился в какие-то кусты и помчался до поляны. На поляне творилось страшное: хрипели и рвались привязанные лошади; Лия, прижавшись к дереву, заходилась в крике, а безоружный Хаурун пятился от наступающего на него медведя.

Сердце Толи ухнуло в пятки. Сам он раньше медведей видел лишь издали пару раз. У Олега была медвежья шкура, но он никогда не рассказывал, как её добыл.

Менестрель бросился к лошади, стремясь дотянуться хоть до какого-нибудь оружия, но конь шарахнулся, встал на дыбы, махнул передними копытами рядом с его головой, и Толя едва успел увернуться. Кинув отчаянный взгляд в сторону Хауруна, менестрель обмер вторично: медведь был уже совсем близко, а король, белый как снег, упёрся спиной в дерево. Медведь привстал перед ним на задние лапы, сделавшись похожим на мужичка в меховом тулупе, и зарычал. В тот же момент на Толю, едва не сбив с ног, вылетел светлый вихрь.

— Боги! — выдохнул министр, мгновенно оценив ситуацию, и только тут менестрель вспомнил, что у него на поясе висит нож. Позабыв о страхе, он бросился медведю наперерез, встал между ним и Хауруном, и мгновение смотрел в тёмные звериные глаза. Горячее дыхание медведя успело обжечь его, от рыка волосы дунуло назад, и тут же какая-то сила отшвырнула Толю прочь, да так, что подняться он смог не сразу. А когда поднялся, то увидел, как Хаурун, наклонившись вперёд и глядя медведю в глаза, рычит и скалит зубы. Медведь протянул лапу, махнул. Раздался треск разрываемой ткани. От ужаса Толя не мог двинуться, понимая, что помочь не успеет, но тут медведь опустился на четыре лапы и резво скрылся в кустах.

Первое, что Толя услышал, был его собственный крик. Он подбежал; Хаурун сползал вниз по стволу дерева, закрыв глаза. Рубашка его спереди превратилась в окровавленные лохмотья. Толя рванул их. Грудь Хауруна пересекали четыре глубоких царапины, по животу текли струйки крови. Рядом рухнул на колени первый министр, влепил королю пощёчину, и тот открыл глаза. Толя тем временем трясущимися руками прижимал лохмотья рубашки к царапинам, уже понимая, что раны не смертельны.

Магнус, пропустив всю схватку, подоспел только что. На негнущихся ногах подошла Лия.

— Ваше величество, — ласково позвал Люциус, и взгляд Хауруна обрёл осмысленность. Король приподнялся, недоумённо глядя вокруг. Нашёл глазами Толю, который поддерживал его за плечи:

— Менестрель, зачем полез? — голос был хриплым — сорвал, рыча.

— Не знаю, — признался Толя, лишь теперь понимая, что это Хаурун был той силой, что отшвырнула его прочь. — Как же иначе?

— И что это вообще было? Он ушёл? — спросил король.

— Ушёл, — подтвердил Люциус, стаскивая с него обрывки рубашки.

— Совсем ушёл? — не сдавался Хаурун.

— Совсем, — подтвердил министр. — Испугался. Вы потрясающе рычите.

Ох, и влетело потом королю за неосторожность и самонадеянность — от всех и сразу.

Вскоре жизнь стала входить в привычное русло. Лошади успокоились. В середине поляны горел костёр, возле которого с одной стороны сидел Хаурун, вымытый в ручье, забинтованный и переодетый в новую рубашку, а с другой — Лия, которая не поднимала глаз, только изредка подбрасывала в огонь сучья. Толя рассеянно помешивал в котелке похлёбку. После опасного приключения на него навалилась усталость, и он даже не замечал, что Люциус сидит рядом с ним. Заметил он это лишь тогда, когда Хаурун наконец повернулся к ним и с затаённой надеждой спросил:

— А у меня шрамы останутся?

Раны уже даже не кровоточили, но видно было, как король гордится четырьмя неровными полосами на груди.

Толя и Люциус оценивающе посмотрели на него, и министр ответил:

— Останутся, не переживайте, — после чего Хаурун загордился окончательно и даже задрал нос, снисходительно поглядывая на Лию, и лишь потом, видимо вспомнил, что отметины есть и на ней.

От усталости тянуло спать, а от дыма щипало глаза, и Толя пошёл к ручью умыться. Люциус догнал его в овражке, на дне которого журчала вода.

— Что скажете, милорд? — негромко спросил Толя, когда они оба склонились к воде.

— Вы пытались добраться до оружия? — вопросом на вопрос ответил министр.

— Да, — подтвердил Толя, — но не смог, лошадь шарахнулась.

— Моя шпага застряла в ножнах, — задумчиво промолвил герцог. — Верите вы в такие совпадения?

— Хотите сказать, нам что-то помешало? — нахмурился Толя.

— Не знаю, — ответил министр и наклонился ещё ниже, чтобы плеснуть водой себе в лицо. — В последнее время я сам не знаю, во что верить.

— Это вы про… — начал Толя и осёкся. Не было похоже, чтобы он хотел с кем-то обсудить своё приключение у пещеры. Вместо того, чтобы в очередной раз сболтнуть глупость, Толя эту глупость совершил: подхватил волосы Люциуса, которые уже коснулись кончиками поверхности воды. Тот, как будто не заметив этого, спокойно умылся и лишь тогда обжёг менестреля взглядом:

— Что это вы, сударь, делаете?

— Я… Простите, — тяжёлые пряди выскользнули из пальцев, Толя отвёл глаза. — Иногда всё-таки вспоминаю, что я слуга и моё дело — прислуживать, вот…

Герцог на это только хмыкнул, подождал, пока Толя умоется сам.

— Я думаю, что всё это важно, — негромко произнёс он, выпрямившись и стоя над присевшим у воды менестрелем. — Что все события, что с нами происходят, закономерны. Но в чём эта закономерность и к чему она приведёт, я не могу вам сказать… Я, кстати, предполагал… — Люциус внезапно замолчал, и Толя понял, что он сказал то, что не хотел говорить.

— Продолжайте, милорд, — вежливо попросил он. — Вы хотели сказать, что предполагали, что случится нечто подобное?

— Я предполагал, что будет такая ситуация, в которой король покажет себя, — неохотно признался герцог. — Медведя отпугнула его решимость, жажда жить и готовность сражаться за свою жизнь. Если интересно, понаблюдайте за Хауруном. Впрочем, вы только и делаете, что наблюдаете…

Толя на замаскированную насмешку не поддался.

— Знание — оружие, милорд, сами знаете.

Но Люциус и тут обошёл его:

— А ещё говорят: меньше знаешь — крепче спишь.

Они продолжили свой путь. Лес сначала сгустился, потом стал редеть. Магнус сверился с картой и сообщил, что они едут правильно.

По правую руку заблестела водная гладь, и дорога снова увела в лес.

— Там дымок! — сказал зоркий Толя, указав на верхушки деревьев.

— Может, и ночлег найдём? — обрадовалась Лия. — До деревни вроде бы далековато ещё, а тут — такая удача!

И вскоре не спешиваясь, путники остановились у невысокого забора, который отгораживал поляну от леса. На заборе висели глиняные горшки с треснувшими донышками, по поляне стлалась сочная яркая трава, по колено в которой стояла рыжая корова с бубенцом на шее, и, изредка мотая хвостом, пережёвывала жвачку. На том конце поляны на четырёх толстых сваях возвышался дом из грубо обтёсанных брёвен. Солнце пробивалось сквозь кроны деревьев и освещало его крышу с замысловатым коньком наверху.

— Как вы думаете… — начала Лия, но договорить не успела. Дверь внезапно распахнулась, и вниз стремительно сошла молодая женщина в чёрном платье с длинными разрезанными посередине рукавами. Женщина дошла до ограды, отворила незаметную на первый взгляд калитку и, уверенно приблизившись к Хауруну, с почтением коснулась его стремени.

— Добро пожаловать, — произнесла она и обернулась к остальным. — Меня Марьяной зовут. Заждалась вас уже.

Было тихо, только в печи трещал огонь, а за печкой заливался сверчок. Толя ворочался на полатях, потом не выдержал, приподнялся, шепнул в темноту:

— Господа, кто-нибудь спит?

— Ещё чего, — незамедлительно фыркнуло в темноте с печки.

— И я нет, — прилетело с лавки у окна.

— Присоединяюсь, — донеслось с сундука, что стоял около двери.

— Тоже думаешь, кто она такая и куда мы попали? — печка зашуршала, завозилась.

— Действительно, господа, — заскрипела лавка. — Это ещё одна странность, что встречается на нашем пути. Откуда эта дама могла нас знать и ждать к определённому сроку?

— Верно мыслите, — рассудил сундук. — Более того, меня ещё интересует, почему она к первому подошла именно к королю? То, что она с первого взгляда разгадала Лию, спишем на женскую интуицию. Но эта дама настолько ловко уворачивается от прямых ответов и так любит говорить загадками, что, признаюсь, я в некотором замешательстве…

— А вы с ней посоревнуйтесь, — фыркнула печка. — В загадках и недомолвках…

— А если это ловушка? — озвучил Толя всеобщую мысль. — Вот почему она Лию спать на чердак отправила? А сама куда пошла?

— Но, может быть, всё-таки нет повода к беспокойству? — предположила лавка.

— Я бы не сказал… — тихо усмехнулся сундук. — В этой женщине есть загадка…

— По-моему, у вас в каждой женщине загадка, — поддела печка. — И вы всю жизнь только и делаете, что их разгадываете, только почему-то всё к одному сводится…

— Вам хорошо известны мои слабости, не спорю, — протянул сундук.

— Милорд, я с вами согласен, — произнёс Толя. — Что-то здесь есть. Женщина живёт одна, вдалеке от других, знает всё наперёд... ох!

Дом в лесу, на сваях, пучки трав, развешенные под потолком, речь загадками, лишь вместо черепов на кольях горшки, а вместо волчонка — пушистый чёрный котёнок.

— Что, — усмехнулся сундук, — тоже пришло в голову, что она — местная ведьма?

Толя не мог уснуть. Луна уже взошла над лесом и осторожно трогала серебряными лучами край стола посередине горницы, а менестрель всё лежал, вспоминая засыпанный снегом домик, суровое молчание Олега и тепло шкур. Вспоминал он и волчонка, вспоминал вкус горячего бульона и первое осознание того, что жив. Вспоминал, как Олег сначала каждый день обтирал его снегом, потом стал выносить на улицу, и как кружилась голова от свежего воздуха, а мороз щипал высунутые из мехового кокона пальцы ног, стыли нервно облизанные губы, а в глазах стояли слёзы…

Дверь скрипнула.

Жутко напрягшись и схватившись за нож, Толя наблюдал привыкшими к темноте глазами, как над спящим герцогом склоняется гибкий женский силуэт.

Тропинка позади дома вела вниз, вилась меж кустов, камней и редеющих деревьев к покрытому песком берегу, к чёрной зеркальной глади, на которой серебряными бликами рассыпалась луна.

Министр и ведьма шли впереди шагах в ста, а Толя крался за ними, стараясь не упустить из виду. У ведьмы в руках была корзинка, Люциус шёл налегке, безоружный, в накинутой на плечи куртке.

— Ну, здесь, пожалуй, — ведьма остановилась, немного пройдя по берегу, поставила корзинку, расстелила на земле полотенце. Толя подобрался как можно ближе, досадуя на луну и радуясь густым кустам и высокой траве. На берегу тихо звякнуло стекло: ведьма доставала из корзинки тёмную бутыль и стаканы.

— Ну, вот тебе мой подарок, — сказала она, обводя рукой вокруг. — Красота! Сама люблю.

Люциус присел на песок по ту сторону полотенца, чуть поёжился. Толя из укрытия видел всё прекрасно, а слышать голоса не мешал лёгкий ночной шум.

— Хорошо… Зябко только.

— Это со сна, — ответила ведьма спокойно.

— Ну ладно, а чем же я твой подарок царский заслужил?

— Понравился ты мне, вот и дарю, — ответила ведьма.

Люциус сидел и судя по всему, наблюдал за отражением луны в бутыли.

— Так вы, сударыня, и вправду ведьма, — полувопросительно сказал он. Толе в этот момент пришлось отмахиваться от назойливой ночной бабочки, норовившей сесть на нос, и потому половину ответа он пропустил.

— …ведьма — это народное, а ведунья — и слово забыли. Теперь понятно?

— Понятно, — кивнул Люциус.

— Ну а ты-то, Лука, сам кто?

— Я? Да ничего особенного, — отмахнулся герцог, — первым министром служу…

Толя в кустах ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. Только во сне Люциус мог выдавать их инкогнито с таким легкомыслием.

— А, ну понятно, — вздохнула ведьма. — Ну, а я, как ты уже знаешь, Марьяна. Давай, что ли, по первой, за знакомство…

— Вот ты мне скажи: по какому праву часть налогов отходит церкви? Какое право имеет кардинал вмешиваться в дела светского государства? Да будь наш кардинал хоть самим Святым отцом Романским — никакого! Я так считаю: либо он кардинал и заведует церковью, либо он не кардинал, а министр церковной политики и тоже ими заведует. И вот сама посуди теперь, зачем мне лишний министр в правительстве, если они и так ничего не делают? Пусть бы сам по себе кардиналил, я бы ещё стерпел, но указывать, какие законы надо принимать…

— Выгони, — решительно предложила ведьма. — С глаз долой — из сердца вон.

— Кого выгнать-то? — вздохнул Люциус.

— Министра. Ну, или кардинала. Министра из правительства, кардинала из страны. Ну, в общем, твоя страна, сам и решай.

Герцог совершенно плебейским жестом почесал в затылке, растрепав и без того сбившийся набок хвост.

— Так ведь говорю тебе: министр и кардинал это одна и та же физиономия. Не могу же я его наполовину уволить, а наполовину нет.

— Так ты целиком уволь, — резонно предложила ведьма.

— О, — задумался Люциус. — Точно. Вот приеду в Белый город и уволю. И министра, и кардинала, и всё правительство. И сам себя уволю. Надоело всё.

— Главное — чтобы твоя земля процветала, — улыбнулась ведьма, наливая себе и ему ещё вина. — Смотри: луна растущая.

Она подняла ногу вверх, носком обводя контур лунный серп в небе. Чёрная ткань соскользнула, обнажив смуглую лодыжку, и Толя в кустах приоткрыл рот, зачарованно взирая на очертания стопы и икры.

— Хорошее время для начинания важных дел, — продолжала ведьма. — И для планирования будущего.

— И для реформы системы управления подойдёт? — недоверчиво спросил министр.

— Хоть реформа, хоть посевная, хоть женитьба, — подтвердила ведьма, чокаясь с ним.

— За то, чтобы всех уволить! — произнёс Люциус тост, выпил залпом, хищно дёрнув кадыком, утёр рот ладонью.

— Вкусно, правда? — спросила ведьма, с хрустом отгрызла кусок яблока. Люциус отнял у неё надкусанное яблоко, доел в три приёма, закинул огрызок в кусты. Толя поблагодарил богов за то, что не в те, в которых сидел он.

— А что, тяжёлая работа у тебя? — заинтересованно спросила ведьма тем временем.

— Тяжёлая, конечно, — вздохнул министр. — Сидишь над бумажками до поздней ночи… Секретарь на рабочем месте засыпает. Отчёты по казённым расходам проверяешь — только и думаешь, где своровали. А там уже и концов не найдёшь, коли цифру неправильно приписали. Не поедешь же, в самом деле, из столицы в Кор-а-Дел, чтобы посмотреть, строят ли там порт, а если строят, то как и из чего…

— Министр юстиции — дурак набитый, — продолжал Люциус. — Законы переделывать нельзя, правило такое, только новые издавать. Принимаешь новый — боишься, как бы хуже не вышло. Всё следишь, как бы короля сдуру не убили, да сам бережёшься. Премии раздаёшь, чтобы отвлеклись на немного, а казна ведь не скатерть-самобранка…

Ведьма слушала внимательно, сочувственно качала головой.

— Во дворце красиво, только муторно. Лень, волокита, пакости всякие. На приём идёшь — аж тошно становится. Все в золоте, а на самих смотреть страшно. Изворачиваешься как можешь, чтобы издёвку под любезность замаскировать, только вот беда: лесть видят, а злость нет… Да что я тебе жалуюсь? Ты ведь ведьма, дверь наверняка не закрывается?

— Ну конечно, — подтвердила та. — С окрестных деревень кого только не приносит. Марьяна, помоги, Марьяна, вылечи, Марьяна, корова пропала… С приворотами сразу гоню. Если Богиня в любовном деле не благоволит, нечего и ходить. Летом травы собираю, хворых лечу. Гадать — тоже ко мне, руны кидаю. К лешему на поклон ходишь, молочко ему носишь. Русалок гонять замучилась. В прошлом месяце вон парнишку поймали местного, защекотали насмерть. Бывает, идёшь, а они на ветках качаются, хохочут, окаянные…

Толя вцепился в траву, загребая её пальцами и вырывая с корешками. У него возникло пугающее и одновременно сладкое чувство, что он балансирует над какой-то бездной. На берегу тоже атмосфера неощутимо изменилась. Министр чуть наклонился вперёд, и поза его больше не была расслабленной.

— Русалки? — негромко переспросил он. — Ты хочешь сказать, что они есть? Ну, то есть, ты их видишь, что ли?

Ведьма едва заметно наклонила голову и, судя по всему, посмотрела с прищуром:

— Ты чего глупые вопросы задаёшь? И как тебя только в министры взяли? Ты мне хочешь сказать, что, когда ходил духа земли дразнить, сам ничегошеньки не видел?

Повисла жуткая, давящая тишина, даже стало как-то темнее, и Толя затрепетал в своём убежище, понимая, что находится на пороге чего-то, что он сам толком описать не может. Даже на расстоянии было видно, что Люциус весь белеет. Он отстранился, рванул ворот рубашки, но глаз от ведьмы не отвёл.

— Ты… откуда знаешь? — хрипло спросил он. Выбившиеся из хвоста пряди должны были щекотать ему шею, но он не откидывал их назад. Ведьма хмыкнула.

— Нет ничего, что нельзя было бы узнать, — от её голоса у Толи неожиданно встали дыбом волоски на руках и мурашки побежали по спине, хотя говорила ведьма спокойно:

— И то, как ты там ночью пришёл на себя ошейник цеплять. По ночам гулять любишь? Или так, решил посмотреть, что будет? Ну, посмотрел?

Министр молчал, опустив голову, а Толю колотило от осознания того, что хотя бы одна его тайна стала теперь известна. Наконец Люциус заговорил, прерываясь, глядя в одну точку, будто во сне:

— Ведьма, послушай… не вини меня, я не знаю, что со мной было. Я сам не свой был… Как понял, что это за место… ни о чём больше думать не мог. Не хотел я туда идти, веришь — не хотел. А потом думаю: а если правда всё… что вязью написано? Вот и пошёл… Чуть не рехнулся от страха. Ошейник рву — не поддаётся… А замков нет как не было… Боролся пока сил хватило… Не знаю, сколько времени прошло…

Он опустил голову ещё ниже и внезапно зябко обхватил себя руками за плечи.

— Холодно, ведьма… — тихо пожаловался он.

— Знаю, — ровно ответила та. — Поплачь, коли охота. Да ты ведь плакал уже…

Он встрепенулся:

— Ты и это знаешь?

— Догадалась, — так же спокойно ответствовала она. — У тебя же целый мир рухнул.

— Это плохо… плохо, что я туда пошёл? — как-то беспомощно спросил Люциус.

— Как тебе сказать… С одной стороны, и вправду не след было лезть, если не смыслишь. Замял бы он тебя до смерти, не поморщился… С другой стороны, он, может, сам тебя позвал… Да и сделанного не воротишь — ты уже другой, и мир другой.

Люциус молчал.

— Перед ним не стыдно быть слабым, — продолжила ведьма, как будто угадывая его мысли. — Вижу, что тяжело тебе, а сказать не можешь никому. Ты сейчас на вершине горы стоишь, высоко-высоко, а вокруг нет никого, и шагнуть тебе тоже некуда… Если бы я не показала, что знаю, — и мне бы не сказал?

Министр молча покачал головой, кончики волос почти коснулись колен.

— Так теплее? — вдруг спросила ведьма, и он удивлённо поднял голову:

— Теплее… Это ты сделала? Как ты так?

— Секрет, — улыбнулась та, но её улыбка быстро померкла. — Хочешь, завтра руны брошу, у Богини совета спрошу? Как тебе с реформами быть, как с тайнами поступить, что твоё сердце измучили, как с горы сойти и не упасть? Защиты просить буду?

— Какая богиня? — неуверенно спросил Люциус. — Впрочем, всё равно, хоть у чёрта рогатого спрашивай, что мне поможет?

— Э нет, — как будто рассердилась ведьма. — О Трёхликой не говори плохого. Что Дева не может, то Матери подвластно, что Матери не под силу, то Смерть разрешит.

— Смерть… — глухо повторил Люциус. — Знала бы ты, сколько раз я ей в глаза смотрел. Я же всю Семнадцатую Бурбонскую прошёл офицером, наёмником… Слышала, про бой на Южном перевале рассказывают в народе? Был я там… Три раны. Лежу на земле и вверх смотрю. Наверху солнце, а в солнце — орёл. Думал, смерть — старуха, а она орёл… — он вздрогнул, как будто очнулся от забытья. — Да что я несу такое?!

Он стащил с растрёпанных волос атласную ленту и устало опустился на песок.

— Всё нормально, — ведьма, как ни в чём не бывало, наливала ему и себе ещё вина. — Вот твои министры Смерть старухой увидят. А у тебя всё хорошо.

— Хорошо… Да уж, лучше некуда… — Люциус внезапно ударил по земле кулаком, мотнул головой и светлые волосы волной плеснули по песку. — Не хочу умирать, не хочу! Что без меня станет? Вдруг война? У крестьян последнее отнимают, а всякий, кто хоть какую-то власть имеет, с них последнее дерёт, не понимая, что… Нет!

— Нет так нет, — спокойно ответила ведьма. — Я Богине передам. Да она и сама знает, что рано тебе. И ты тоже это знаешь. А от себя скажу: если струны натянуть крепко, то порвутся, и с людьми так же. Сбрось ты это с себя хоть сегодня. Посмотри, какая ночь красивая…

Люциус повернул голову, чтобы лучше видеть ведьму.

— Так что же мне теперь, в Трёхликую твою верить?

— Зачем? — недоумённо спросила ведьма. — Она мне помогает, так я и живу по-другому, и делаю другое. Ты о государстве заботишься, а я тут, в лесу… И на мир ты по-иному смотришь… Совета спросить можешь, а в кого верить — сам решай, — она ещё раз показала на притихший лес, замершую гладь озера, залитый лунным светом берег. — Брось, Лука, не хандри. Когда ещё такое выпадет?

Но Люциус как будто не верил ей. Приподнявшись, он спросил с каким-то вызовом:

— А ты что, вправду думаешь, что я такой хороший, и потому мне помогать стоит? Если всё знаешь, почему не говоришь о том, что я убийца? Что я вор и шпион? Что я за наслаждения готов душу продать?

— Если тебе помогают, то не отказывайся. Значит, заслужил, — строго сказала ведьма. — Убивал ты на войне, в этом зазорного нет. Наоборот, сражался ты храбро.

— Это ты про то, как я провёл отряд по болоту под носом у противника и орден получил? — фыркнул Люциус. — За каким дьяволом мне Бурбонский орден?

— Это ты сейчас понял, — примиряющее сказала ведьма. — А тогда молод был, испытать себя хотел.

— И рванул в девятнадцать лет из университета на ближайшую войну, — горько подхватил герцог. — Впрочем, не жалею, наверное…

— И правильно, — одобрила ведьма. — Это была часть пути, который ты выбрал, и то, что ты тогда прошёл, помогает тебе и сейчас, и в будущем.

— А то, что я здесь сейчас сижу — это тоже часть пути?

— Ну а то что же. И слабости свои с подлостью больше не путай. Любят тебя женщины — ну так что же? Нравишься, значит, — в её голосе появилась лёгкая игривость.

— И тебе? — дерзко спросил Люциус. Ведьма помолчала, потом кивнула:

— И мне, Лука, нравишься.

Он откинулся назад, и Толя увидел, что он почти так же расслаблен, как вначале.

— Не успеешь ещё себя во всей красе показать, как все уже твои, — с шутливым разочарованием протянул он. — Вот и изображаешь из себя бесчувственную стенку… Уже успела подсмотреть, как меня в Бурбонии подполковник соблазнить хотел? До поединка дошло…

— До дуэли? — заинтересованно спросила ведьма, беря себе второе яблоко.

— Да нет, до поединка. Без свидетелей, то есть. Придрался к чему-то и вызвал. И условие поставил: побеждённый исполняет любое желание победителя. В жизни я так больше не сражался, как тогда... На него смотреть было жалко, он чуть не плакал, когда проиграл. Эй, ты чего?

Ведьма опрокинулась назад, смеясь до слёз:

— Ой, не могу, ха-ха-ха! Больше не сражался! А на менестреля тебе тоже жалко смотреть?

Толю в его убежище как будто ударили мешком по голове: всё поплыло перед глазами. Вот как была истолкована его зависть, его любопытство и искреннее восхищение! От обиды хотелось завыть на лунный серп. Утешало только то, что и министр на берегу как будто бы смутился и поспешил переменить тему:

— Слушай, ведьма, а пойдём купаться!

Та прекратила смеяться, взглянула испытующе.

— А пошли! — согласилась она, и даже сам Люциус, похоже, опешил от такого быстрого согласия на практически непристойное предложение:

— Ты не подумай чего плохого… Я знаю, что нехорошо, вроде как я тебе никто. Да ведь я женщин не обижаю никогда.

— Ага, дворянин, кодекс чести и прочее? — усмехнулась ведьма, но министр подначивания не принял:

— И примесь королевской крови тоже! Так что бояться тебе нечего.

— Кровь королевская! — хохотнула ведьма, вставая. — Да хочешь знать — любая женщина воплощает Богиню!

Люциус задумался, потом предложил:

— Ну тогда я буду Бога воплощать, согласна?

Ведьма застыла на песке, подняв указательный палец:

— О! Сам догадался или подсказал кто? — спросила она и вдруг, наклонившись, одним движением сдёрнула с себя платье вместе с рубашкой. Толя весь подался вперёд, на мгновение забыв о том, что только что хотел уйти куда-нибудь далеко, спрятаться и никого не видеть. Люциус скользнул взглядом по стройному телу с остро торчащими грудями и принялся быстро расстёгивать сапоги. Ведьма ждала, чертя носком ноги узоры на песке. Опомнился Толя лишь тогда, когда увидел, что министр уже тоже безо всего, спрятал в ладонях полыхающее лицо.

— О, для Бога как раз подходит! — услышал он с берега голос ведьмы, но поднять голову осмелился, когда услышал плеск воды. Ведьма и министр, забравшись в озеро, дурачились напропалую, брызгая друг в друга пригоршнями воды; ведьма взвизгивала, закрываясь руками, потом переходила в атаку, потом подняла окатившую Люциуса волну. Поверхность озера шла рябью, дробился, подскакивая, полумесяц, колыхались звёзды в тёмной глубине.

Наконец, ведьма с герцогом выбрались на берег, сели, тяжело дыша, на песок, случайно взглянули друг на друга и засмеялись. Потом ведьма дотянулась до брошенного платья, достала гребешок, расчесала мокрые волосы. Люциус отнял его у неё, первый нарушил молчание:

— И всё-таки хорошо, что в озере меня не съели…

— Да ладно тебе, — фыркнула ведьма. — Он и не ест никого, только топит…

Рука министра с гребешком замерла, ведьма, смеясь, упала на спину.

— Ты! Да ты! — Люциус навис над ней, стараясь казаться грозным, и Толя, поняв, куда это всё может привести, подался назад, зашуршали кусты. Ведьма всё смеялась, когда он скользил в траве, но как только менестрель выбрался за поворот тропинки и смог выпрямиться, смех прекратился.

Шагая обратно к избушке, Толя весь дрожал, не зная, отчего. Русалок он не боялся. Наоборот, душу грело счастьем нащупанного во тьме пути и осознанием того, что министр всё же человек. К этому счастью примешивалась тревога, но менестрель настолько был измотан всем услышанным, что не мог ни о чём думать, и, пробравшись в тёмную тихую горницу, забрался на полати и тут же заснул.

Толя с чистой совестью готов был поклясться, что не встречалось ещё на их пути города мрачнее, чем Салем. Он, как и большинство встреченных на пути городов, стоял на холме, окружённый низкими крепостными стенами, почерневшими от дождей и мха. Очевидно было, что за ними не ухаживали со времени возведения. Людей видно почти не было, только на подъезде к городу навстречу путникам попалась телега, запряжённая чахлой лошадёнкой. Правил ею мужик в натянутой на глаза шапке, а на телеге за его спиной сидела женщина, закутанная в чёрный платок. Лия быстро направила к ним своего коня и спросила возницу:

— Простите, сударь, вы не знаете…

— Не знаю, — весьма невежливо прохрипел мужик, и, недобро покосившись, стегнул конягу. Лия, пожав плечами, отъехала обратно к своим спутникам, а Толя, вспомнив, задал-таки свой вопрос:

— А кто здесь наместник?

То, как внезапно осёкся Хаурун, до этого обсуждавший с Магнусом проблему исходного состояния вещества, не предвещало ничего хорошего.

— Кардинал де Эль-Келино, — промолвил Люциус. — Его преосвященство, министр церковной политики.

Менестрель хмыкнул, не очень-то испугавшись. Судя по тому, что он подслушал лунной ночью на берегу озера, быть министром святейшему Бонифацию оставалось недолго.

Ворота города были открыты, от них вела грязная тесная немощёная улочка. Вместо привратников у ворот стояли три монаха в чёрных рясах, а четвёртый, обернувшись к ним, бубнил под нос что-то, отдалённо напоминающее молитву. Периодически монахи клали земные поклоны находящейся неподалёку от ворот луже с помоями.

— Добрый день, господа служители церкви, — громко поздоровался первый министр. Бормотание прервалось, четыре пары глаз уставились на путешественников.

— Храни вас господь, — ответил читавший молитвы монах, вытащил у себя из-за ворота большущий крест и осенил им присутствующих. Толя поёжился, вспомнив двор королевского замка и своё посвящение в солдаты.

— С чем вы прибыли в сей благочестивый град? — поинтересовался монах тем временем.

— Мы едем по надобностям государственной службы, — холодно ответствовал герцог и достал из-за пазухи заранее приготовленную бумагу. — В наши обязанности входит ревизия постоялых дворов, харчевен, кабаков, гостиниц на предмет…

— Нет-нет, помилуй господи! — Монах замахал руками. — Как можно? Нет у нас ни кабаков, ни харчевен, сие есть притоны разврата!

— Как?! — изумился Хаурун. — У вас не пьют?!

Монах недоумённо посмотрел на него.

— Пьют, сударь, отчего же не пить? Только вино продаёт святая церковь, так как только она имеет право надзирать за пороками людскими.

Хаурун явно пытался сообразить, как это соотносится, когда Магнус толкнул его, чтобы он ничего больше не сказал.

— Ну а гостиница у вас есть? — спросил тем временем Люциус.

— Гостиница есть, — подтвердил монах. — При монастыре святого Ибрагима.

— Мы должны её осмотреть, — нетерпеливо сказал министр. — Это наша обязанность — отчитаться в Белый город, хорошо ли содержат гостиницы по всей стране, как кормят постояльцев и прочее.

— Понимаю, понимаю, — кивнул монах. — Бог вам в помощь.

Люциус направил коня в ворота, и остальные двинулись за ним, радуясь, что проволочки закончились. Но тут монах забежал вперёд и раскинул руки перед ними.

— Стойте, братья мои! Не можно войти в сей град святой…

Король и министр одинаково нахмурились.

— …без исповеди и отпущения грехов!

— Р-р-р! — сказала Лия, и Магнус толкнул и её.

— Мы согласны, исповедуйте, — дипломатично согласился министр, спрыгивая с коня. Остальные последовали его примеру. Монах развернулся и повёл их в избушку, вероятно, некогда бывшую караульной. На противоположной от двери стороне висело распятие. Свет почти не проникал сквозь закопчённые стёкла. Горели лампады. Монах встал спиной к распятию и оглядел пятерых путников, выстроившихся перед ним, набрал воздуха.

— Грешники! Грешники! Кайтесь!

Толя отметил, что голос у него явно не дотягивал до того, чтобы пробирать грешные души и настраивать их на нужные эмоции.

— Кто первый? — деловито спросил монах и достал откуда-то толстенную книгу.

— Толще, чем свод законов! — шепнул Толе король, чем привлёк внимание монаха:

— Идите вы, сын мой.

Хаурун подошёл.

— Преклоните колена!

Король фыркнул.

— Да ладно, преклоню, я не гордый! — заявил он, чем добился расположения исповедника:

— К счастью, этот порок вас миновал, сын мой. Что же до остальных грехов?

Король замялся, глядя на него снизу вверх. Монах решил ему помочь:

— Не воровали ли вы, сын мой?

— А! — вспомнил Хаурун и покаянно опустил голову. — Воровал…

— Хорошо, — сказал монах. — А ещё что?

— … пирожные с кухни, — закончил король. — И ещё одну девочку к этому подстрекал. Учителям грубил, учиться не хотел, а однажды ноты порвал на кусочки, чтобы учителю музыки досадить.

— Ай-яй-яй, сын мой, — пожурил его монах. — Неуважение к учителям это грех, но то, что ты отверг развратную светскую музыку, — очень хорошо, ведь только духовная музыка достойна существования… Нет ли у тебя каких-нибудь более тяжких грехов?

Толя возмущённо задохнулся.

— Тяжких? — задумался тем временем король. — Есть. Тётушке брошь разбил — она даже в постель слегла…

— И хотела дипломатические отношения с нами прекратить, — себе под нос произнёс герцог, как Толе показалось, с насмешкой.

— Какой же это грех, сын мой? — удивился монах. — Не дело женщине украшать себя для соблазнения мужчин и тем самым быть проводником в мир наущений дьявола! Женщина должна одеваться скромно и проводить время в посте, молитве и богоугодном труде.

— А-а… — разочарованно протянул Хаурун. — Жалко, мне нравится, когда разрез на спине и серьги красивые, а платье атласное… — Видимо, он тут же сообразил, что это ему точно зачтётся как грех и спохватился: — А ещё я кота валерьянкой напоил допьяна…

Но монах не спешил его осуждать, он стоял, чуть прищурив глаза и причмокивая. Хаурун позвал его громче:

— Эй, святой отец! Я говорю, я кота валерьянкой напоил, он, бедолага, по всему двор… дому носился и углы головой сшибал.

— А? — монах как будто очнулся ото сна. — Кота? Это ничего, сын мой, разве у кота есть душа, чтобы за него тревожиться?

Хаурун молчал. Монах опять решил ему помочь:

— А скажи, сын мой, не пил ли ты вина?

— Пил, — честно признался король. — И вино, и пиво пил.

— Ай-яй-яй, — расстроился исповедник. — Винная сладость обманчива, происходит от дьявола. Вино игристо, душу вводит в заблуждение, а тело в растление… — тут Толе показалось, что монах быстро облизнулся.

— Каюсь! — поспешно подал голос король, и менестрель сообразил, что ему просто надоело стоять на коленях на холодном полу. Но монах не собирался его отпускать.

— А не был ли ты на войне?

— Нет, — признался король. — Но не отказался бы.

— Ох, беда! Ох, плохо! — заохал монах. — Война противна человеческой природе! При наступлении врагов вот это, — он потряс над головой Хауруна книгой, и Толя на секунду испугался, что он её уронит, — велит нам при наступлении врагов вознести молитву Господу, а не осквернять свои руки смертоносным оружием. Покайся, сын мой!

— Каюсь! — заверил его король.

— А не был ли ты с женщиной?

— Был, — признался Хаурун. — И такой грех совершил, что не знаю, как сказать.

Монах заинтересованно наклонился к нему.

— Какой же?

— Я её… — Хаурун замялся. — Я её за дверь голой выкинул!

Монах ахнул:

— Голой?! — и вдруг поник: — Да какой же это грех, сын мой, если ты преодолел бесовское искушение?.. Отпускаю тебе все грехи, ступай…

Следующей каялась Лия. Она изящно опустилась на колени и, не дожидаясь подсказок, затараторила:

— Ни в чём не грешен, святой отец! Не воровал, котов не спаивал, бабушку свою нежно любил, не дрался, не ругался, пьяным не напивался…

— Горд ты, сын мой, — нахмурился монах. — На женщин смотрел с вожделением?

Лия отшатнулась так, что едва не упала на спину.

— Да как можно?! — пискнула она возмущённо.

Монах задумался и спросил:

— А на мужчин? Больно ты хорош собой. Женское платье не надевал ли?

Толя по спине девушки видел, как внутри неё происходит борьба между честностью и хитростью. К счастью, хитрость победила.

— Да что вы, святой отец! Разве прилично юноше девицей рядиться?

— Ну, отпускаю тебе все грехи.

После неё настала очередь Магнуса.

— Книги читал?! — изумился монах и потряс над его головой талмудом. — Вот что нужно читать, а не ересь богопротивную! Молись и кайся!

— Каюсь, каюсь! — воскликнул алхимик.

— Вот то-то же! — сердито сказал монах. — Ну, прощаю тебе твой грех, ступай. Не читай больше книг!

— Не буду, — покорно пообещал Магнус.

Толя с министром переглянулись, и тот лёгким кивком указал ему на монаха. Менестрель подошёл с некоторой робостью. Взгляд исповедника был заранее сердитым. Вероятно, ему не понравилось, что Толя сплетает волосы в два хвоста по варварской моде, и он счёл это грехом.

— Ну, сын мой, говори начистоту: блуду предавался?

— Нет, — честно ответил менестрель. — Плоть смиряю, — добавил он. Монах обрадовался.

— Похвально! — воскликнул он. — За это прощаю тебе все грехи, иди.

Толя отошёл, немного раздосадованный. Он счёл, что это как в университете на экзамене: Магнус рассказывал, что первых студентов экзаменуют со всей тщательностью, а под конец профессора устают и спрашивают кое-как.

Люциус, напустив на себя вид скромный и покаянный, опустился на колени и даже молитвенно сложил руки. Монах оглядел его всего, особо остановился взглядом на длинных волосах и грозно вопросил:

— Ну, чем грешен?!

— Сладострастие меня одолевает, святой отец, — смиренно признался герцог. — Как женщину увижу, так соблазнить её хочется — сил нет.

— Грех! Грех! — ужаснулся монах. — Демоны тебя одолевают!

— Пробовал я было плоть свою усмирять, — скорбно продолжал министр (Толя приглушённо фыркал в кулак). — Но тут вошла ко мне горничная, и я её склонил…

— К преступному сожительству?! — ахнул монах. Люциус удивлённо посмотрел на него.

— Да нет, к столу…

Толя залился краской, одновременно продолжая пофыркивать. Хаурун, сдерживая хохот, вцепился ему в плечо. Глаза монаха вылезли на лоб.

— К столу?! Ты хочешь сказать, ты её на столе?.. Разврат! Кошмар! Спасай свою душу, сын мой, пока не поздно! Молитва! Пост! Покаяние!

— Каюсь! — воскликнул министр.

— Идите, дети мои! — грозно воскликнул монах. — Я же останусь здесь, дабы… молиться за этого несчастного!

Уходя последним, Толя уловил сдавленное бормотание:

— На столе… ну надо же — такого ещё не попадалось!

На улице несчастный тут же отвернулся лицом к стене. Плечи его подрагивали.

— Что это с ним? — спросил один из монахов.

— Переживает за свою душу, — ответствовал красный от смеха Хаурун. — Раскаивается.

Город был мрачен и безлюден. Путники направлялись по немощёным улицам в сторону монастыря святого Абраксаса и непроизвольно старались держаться поближе друг к другу.

— Где же жители? — пробормотал Хаурун наконец. — Будто вымерли все…

Ответ они получили за ближайшим поворотом. Сначала послышалось протяжное пение, потом показалось шествие. Впереди шли монахи, все как будто на одно лицо, в одинаковых чёрных рясах, с одинаково выбритыми макушками. Передние несли на плечах небольшой золотой ковчежец. За монахами, подтягивая им самыми разными голосами, отчего менестрель поморщился, не в силах слышать создавшейся какофонии, шли пропавшие жители города, волоча с собой детей всех возрастов. Кое-кто даже тащил на верёвке упирающуюся скотину.

Внезапно к остановившимся путешественникам подскочил один из монахов. Казалось, что весь он сделан из ртути: ни секунды не мог он остановиться на месте, а лицо его при каждом слове меняло своё выражение.

— Что это?! — взвизгнул он. — Кто вы такие? Почему не спешились перед Святым Платком?!

Толя попытался вспомнить, что это за Святой Платок, но тут Люциус сделал им быстрый знак слезать с коней.

— Простите, — сказал герцог. — Мы были так поражены величием сего шествия, что забыли обо всём.

— Ага, — поддакнула Лия, высовываясь у него из-за плеча. — Просто насмерть!

Глаза монаха бегали так быстро, что, казалось, он осматривает всех пятерых одновременно.

— Это потрясающе, — сказал Хаурун, приблизительно поняв ситуацию. — Никогда не думали, что увидим Святой Платок хотя бы издали!

— Вот оно как… — протянул монах. — Ну что же, вам это прощается. — Внезапно его взгляд снова стал подозрительным: — А откуда вы узнали, что это именно Святой Платок? Ведь в нашем городе хранится ещё и Святая Затычка!

На этот раз неожиданно для самого себя положение спас Толя:

— Вероятно, на нас снизошло божественное озарение! — воскликнул он, постаравшись изобразить воодушевление. — Так что мы сразу сказали себе: это не может быть ничем иным, кроме как Святым Платком!

Монах благодушно улыбнулся и тут же нахмурился:

— А куда вы направляетесь?

— В монастырь святого Абраксаса, — ответил Люциус. — Поручение министерства…

— Ступайте, — сурово сказал монах, мгновенно становясь как будто сделанным из камня. — Монастырь находится вон за той горкой.

Толя не любил монастыри: с одним из них у него было связано весьма неприятное воспоминание, но делать было нечего. Магнус тем временем напутствовал дочь:

— Лия, умоляю, никаких женских штучек, потому что монастырь мужской, и кто знает, что с вами будет, если станет известно, что вы девушка?

— Её побьют камнями, — не оборачиваясь, ответил Люциус. — По указу Эль-Келино.

— Умеете вы радовать, — процедил Хаурун, приобнимая побледневшую Лию.

В монастыре им с охотой предоставили кров, а, увидев волшебную бумажку, и вовсе растаяли.

— Давненько к нам не захаживали такие важные гости, — приговаривал привратник, запирая за ними ворота. Тон его отчего-то Толе не понравился.

В монастырской трапезной было прохладнее и светлее, чем в тесных кельях, куда их поместили по одному. Толя, не думая, ел гречневую кашу, даже забыв наблюдать за монастырским служкой, парнем примерно его возраста, который протирал столы и мыл пол.

— Странно, — вдруг сказал Хаурун. — Они что, мяса совсем не едят?

Служка услышал его слова, подошёл с мокрой тряпкой в руках и праведным возмущением на прыщавой физиономии.

— Сударь, как вы можете так говорить? Ведь сейчас мясопустный пост!

— Я и думал, что, раз мясокапустный, то мясо подадут, — поддел его Хаурун. Служка остался стоять с разинутым ртом, а король вдруг охнул, как будто кто-то стукнул его под столом ногой.

— Вы, юноша, лучше нам скажите, как тут в городе живётся? — Люциус перевёл тему, и парень вышел из ступора. — Хорошо или голодно? Развлечения есть ли? Не обижает ли начальство простой люд?

— А-а… — служка почесал затылок. — Живётся хорошо. И развлечения у нас есть богополезные и нравоучительные: еретиков и ведьм камнями бить, али на костре жечь…

Министр спокойно облизал ложку и положил её на стол.

— И что же, много уже сожгли? — поинтересовался он.

— В этом году уже шесть штук, — парень шмыгнул носом. — Зело то полезное дело. А что тут творилось, когда полторы недели тому назад приезжую ведьму жгли!

— А до этого все местные были? — холодно спросил король, оборачиваясь к нему.

— Ага, — кивнул служка. — А эта и непонятно как в город-то попала. Я её сам видел на площади. Страшна как смерть: сама рыжая, патлатая, глазищи зелёные как у кошки. Как приехала — так давай над духовным сословием в песенках своих богохульных издеваться…

Трапезная закружилась у Толи перед глазами, пол уже готов был поменяться местами с потолком, как вдруг менестреля подхватили сразу с двух сторон. Он пришёл в себя оттого, что Хаурун бил его по щекам. Приподняв голову, Толя увидел, что за плечи его поддерживает Магнус, Лия сидит с громадными от страха глазами, а любопытный служка перегнулся через стол.

— Что это с ним? — простодушно поинтересовался он.

— Дурно стало, — процедил министр, ни на йоту не сдвинувшийся с места, чтобы помочь Толе. — Ведьм боится.

Тот сел на место, опустив глаза.

— Ну так вот, — продолжал служка, которому не терпелось поделиться с приезжими историей. — Вывели её на площадь, и бандуру её принесли, на которой она играла, и конягу чахлую тож, и говорят: какое, мол, твоё последнее желание? — ибо мы люди милосердные ко всем. Она отвечает: дайте, мол, спеть. Дали ей бандуру, затянула она что-то про траву и звёздочки, а про Бога ни слова — вот ведьма-то! Поёт, а сама плачет, никак разжалобить хочет честной народ. Я сам там был, в третьем ряду стоял и всё видел!

Он не замечал, что его воодушевление не находит поддержки, и продолжал разглагольствовать, несмотря на то, что Толя, уже не скрываясь, держался за сердце, а Хаурун обнимал друга, понимая, как ему сейчас тяжело.

— Ну так вот, хотели уже её к столбу вести привязывать, как тут коняга её ка-ак подскочит, да ка-ак прыгнет на помост! Тут мы все и уразумели, что то не конь, а сам дьявол, потому что из ноздрей у него шёл дым! Ведьма вскочила на него задом наперёд, и сиганул он над головами святой братии, и понёсся через площадь, народ честной сшибая в разные стороны! У меня до сих пор синяк на таком месте, которое и назвать-то стыдно…

— Чтоб тебя шарахнуло ещё и по башке дурной, — сквозь зубы искренне пожелал Толя.

— Это за что же? — изумился служка. — Я, сударь, правду рассказываю! Ну так вот, вышиб дьявол ворота, а ведьма всё на нём сидит с бандурой и орёт так, что уши закладывает! Так никто их и удержать не смог, а ворота мы до сих пор не навесили снова, потому как разлетелись они в щепки. Вот такие чудные дела у нас происходят, вот так мы боремся с дьяволом, который наши души искушать не перестаёт...

В дверь кельи раздался стук.

— Войдите, — сказал Толя, не в силах подняться с жёсткого монашьего ложа. Впрочем, двери в кельях всё равно не закрывались.

— Менестрель, спишь? — Хаурун вошёл со свечой в руках. Толя приподнялся ему навстречу, собираясь встать, но король положил ему руку на плечо и остановил, сам сел на край Толиной постели. Некоторое время они молчали.

— Что скажешь, менестрель? — наконец произнёс Хаурун.

— Что же сказать? — медленно ответил Толя, не сводя глаз с наклонённой свечи в руках короля. — Я думал, что я умру. Что это мне за… — он запнулся.

— За Изольду, — невесело фыркнул Хаурун. — Не бери в голову. Значит, на роду так было написано, чтобы твоя женщина спаслась, а моя — нет.

— Какая же она моя, — вздохнул Толя, — если убежала от меня как от огня?

— Ну, мы не знаем, почему она убежала, — рассудил Хаурун. — Может, вовсе не от тебя. Ты лучше скажи, коня с какими словами отпускал?

— Тоже об этом подумали? — усмехнулся Толя. — Сказал, чтобы он простил меня и нашёл себе нового хозяина.

— Вот он и нашёл… — вздохнул король, подпёр щёку рукой. — Я, собственно, что пришёл. Люциус сказал быть настороже. И ещё — что на рассвете уезжаем.

Менестрель кивнул.

— Понятно…

Дверь распахнулась без стука, Люциус шагнул в тесную келью, и пламя свечи нервно затрепетало от волны воздуха.

— Господа, мы уезжаем сейчас, — тихо произнёс министр. — На того служку упало храмовое паникадило. Как только он очнётся — немедленно вспомнит, кто ему этого пожелал…

— Я не колдун! Не колдун! — отчаянно заверял Толя, пока безликие тёмные тени волокли его по тесным коридорам, где воздух был таким спёртым, что невозможно было дышать. — Не колдун! Я никогда… Не надо!

— Менестрель! Менестрель! Вот дьявол… Да проснись же! Чего орёшь?!

Толя вскочил, вскрикнул, не сразу поняв, что единственная тёмная тень перед ним — это Хаурун, который трясёт его за плечи.

— Тихо, тихо! — зашипел король. — Сейчас перебудим всех… Ложись.

Толя послушно прилёг обратно на свой плащ, его била дрожь.

— Что случилось? — раздался справа заспанный голос министра. Хаурун повернулся к нему, коротко ответил:

— Кошмары.

Зябко кутаясь в плащ, Люциус подкинул ещё хвороста в костёр, потом подошёл к Толе. Тот приподнялся на локте, шёпотом спросил:

— Ну ведь не мог я убить этого парня словом?!

Ждал он подтверждения своим словам, но не дождался. Люциус присел рядом, в свете занимающейся утренней зари вглядываясь в его лицо, и жёстко сказал:

— Мы этого не знаем. Не знаем, как слово воздействует на действительность. Может быть, вы изменили его судьбу своей жаждой выместить боль. А может, просто увидели наперёд, что ему предстоит.

— Но это же колдовство! — сказал Толя. — А я не…

Министр оборвал его:

— Кто сказал, что нет?..

Августовская ночь пахла полынью и сверкала звёздами. Заброшенная деревянная часовня посреди чистого поля недалеко от Тиза глядела пустыми окнами, в которых было видно тёмное небо со светлой полоской на западе. Кони хрустели травой, поле вокруг молчало. Толя доел вяленое мясо и растянулся на плаще возле костерка, сложенного из сухих стеблей травы. Магнус, по-видимому, уже спал, Лия, зевая, устраивалась поудобнее. Люциус отошёл проверить лошадей, вернулся, лёг напротив Толи, а Хаурун всё сидел у ветхой бревенчатой стены и смотрел в небо.

— Упала звезда… — как бы про себя тихо произнёс он, но Толя услышал. — Значит, умер кто-то… Менестрель? Не спишь ещё?

Толя перевернулся на живот, оперся на локти.

— Спать бы ложились, — сказал он шёпотом. — Вставать завтра рано…

— Знаю, — вздохнул король. — Менестрель, почему всё так?

Толя понял, помолчал, прежде чем ответить.

— На всё воля богов.

— А у тебя на всё один ответ, — огрызнулся Хаурун. — Если на всё воля богов, то зачем мы живём-то? Пусть бы они за нас решали.

— Не знаю… — протянул Толя, раздумывая. — Глупые мы потому что. И злые.

— А почему злые? — не отставал король. — Должна же быть причина.

— Философский вопрос, — ответил Толя. — Если бы мы эту причину знали, то давно бы уже не были глупыми и злыми.

— Думаешь, захотели бы? — горько усмехнулся Хаурун. — Менестрель, вот мы почти всю страну проехали, а что хорошего видели?

— Есть в нашей стране хорошее, — запротестовал Толя, но король оборвал его нетерпеливым движением руки:

— Что ты мне голову морочить собрался? Я своими глазами всё видел, а ты тут… Спи давай.

Толя послушно прилёг, завернулся в плащ, прислушиваясь к тому, что делает Хаурун. Тот ещё немного посидел, потом, вероятно, думая, что все спят, прошипел сквозь зубы:

— Да к дьяволу оно всё!

Менестрель слышал, что он поднялся, и по удаляющемуся шороху травы догадался, что Хаурун скрылся за углом часовни. У Толи нехорошо ёкнуло сердце: он знал, что король, отдаваясь чувствам, действует, не думая, и вспомнил, что он тоже носит с собой нож. Менестрель поднялся тихо, и ни один стебелёк не хрустнул у него под ногами. Ещё одна звезда упала с неба, когда он дошёл до угла и двинулся вдоль стены. Добравшись до следующего угла, он осторожно выглянул, опасаясь увидеть страшное.

Хаурун сидел у стены прямо на земле и, запрокинув голову к небу, сотрясался в беззвучных рыданиях. Толя, вцепившись в замшелое дерево, с ужасом и непониманием смотрел, как он кусает пальцы, рвёт фибулу плаща и ворот куртки, яростным движением вытирает щёки и плачет снова. Придя в себя, менестрель уже хотел шагнуть вперёд, чтобы поддержать, хотя бы побыть рядом, но тут чья-то рука перехватила его за пояс, а вторая зажала ему рот, и над ухом раздалось рассерженное:

— Тихо, вы мне сейчас всё испортите!

Толю с силой утянули назад, за угол и впечатали в стену. Люциус навис над ним, хмурясь и на всякий случай не отпуская его плечи.

— Тихо, говорю вам, — повторил он. — Пусть выплачется, раз уж думает, что его бездействие — причина всех бед.

— Но это не так! — шёпотом запротестовал Толя. Герцог посмотрел на него долго и изучающе.

— Это так, — жёстко сказал он. — По крайней мере, отчасти так.

Тут Толя понял, что глаза его сияют не хуже звёзд, и инстинктивно отпрянул, пытаясь стряхнуть руки с плеч.

— И что же я могу вам испортить, милорд? — дерзко спросил он. — Какой-нибудь секретный план?

— Вы правы, — легко согласился министр. — И, поверьте мне, для Хауруна сейчас лучше винить себя.

Толя молчал, прикидывая, что здесь может быть хорошего.

— Когда выплачется — к нему пойду я, — тихо промолвил Люциус, наклоняясь к его уху. — Вы станете его утешать, а это здесь лишнее.

Толя, от испуга плохо соображая, что делает, нахально задрал нос и поглядел прямо в глаза-звёзды:

— Уж не думаете ли вы, милорд, что всех окружающих можете заставить делать то, что вам нужно?

Герцог на удивление быстро справился с собой и не дал гневу вырваться. Толя поразился тому, что его это почему-то расстроило.

— Господин менестрель, я взываю к вашему благоразумию. Я не могу ввести вас в курс дела, но, зная, что вы меня опасаетесь, заверяю, что не причиню вреда никому из тех, кто мне дорог.

— Расплывчатая формулировка, — улыбнулся-оскалился Толя, уже понимая, что в своей дерзости зашёл слишком далеко. — Откуда мне знать, кто вам дорог?

— Вы, — коротко ответил Люциус. — Вы, Хаурун, Лия, Магнус и ещё несколько человек на этом свете. Теперь формулировка вас устраивает или вы хотите выяснить, что я подразумеваю под словом «вред»?

— Вероятно, то же, что и я, — произнёс Толя, не убирая с лица вежливого оскала.

— Вполне возможно, — кивнул Люциус. — И перестаньте щетиниться, вы меня не испугаете, я видел вещи пострашнее.

Оскал погас сам собой, и Толя отстранился как мог далеко, стукнулся затылком о стену, желая оказаться подальше от бледного лица с яркими глазами и едва слышным дыханием.

— Я тоже видел страшные вещи, — глухо произнёс он. — И не хочу повторения.

— Только разберитесь, вы себя жалеете или тех, от кого хотите отвести беду? — припечатал герцог.

— Главное, чтобы этой бедой были не вы, милорд…

Толя сжался, поняв, что переступил все мыслимые границы, но кары не последовало.

— Лучше уж я, — серьёзно заверил его герцог, и менестрель выдохнул, вдруг почувствовав, как уходят силы: он-то ждал удара.

— Значит, вы что-то задумали… — произнёс он, чтобы хоть что-то сказать.

— Не бойтесь, — попросил Люциус, обескуражив Толю неожиданной мягкостью. — От этого пользы не будет никому.

Он заглянул за угол, удовлетворённо кивнул, наконец-то убрав руки у Толи с плеч.

— Я пойду, он уже плакать не может.

— Смотрите, чтобы не пристукнул! — мстительно прошипел менестрель вслед, сам не свой от пережитого. Хильдинга он ещё помнил и не был уверен, что когда-нибудь забудет.

Осторожно выглянув, он наблюдал, как Люциус подходит к сжавшемуся на земле Хауруну, присаживается рядом, обнимает, и король судорожно обхватывает его в ответ.

Толя вернулся к оставленному лагерю и обнаружил, что Лия и Магнус не спят.

— Что случилось? — накинулась на него девушка. — Я проснулась, а вас нет!

Менестрель присел рядом с ними, подбирая слова.

— Хаурун во всех бедах, что мы видели по дороге, обвиняет себя. У него срыв, Люциус сейчас с ним.

Магнус помрачнел, Лия же явно испугалась.

— Я предполагал, что его величество не останется равнодушным, — задумчиво произнёс алхимик. — Но не думал, что дойдёт до такого.

— А я не думал, что в этой жизни положено делать вид, что мы сильные. Перед кем мы все притворяемся? — неожиданно для себя самого сказал Толя.

— Так повелось, — вздохнул Магнус, прекрасно поняв его. — Нельзя показывать врагу слабые места, а враги — все…

— Давайте вести себя, как будто мы ничего не знаем, — попросил Толя. — А то Хаурун рассердится, если узнает, что мы его жалели…

— Но не отказывать же ему в поддержке, — возразила Лия.

— Наше дело — сделать так, чтобы он этой поддержки не заметил, — сказал менестрель и вдруг навострил уши. — Идут! Спим!

Он бросился на свой плащ и притворился спящим, Лия и Магнус тоже легли, и всё мгновенно стихло. Хаурун и Люциус явились плечом к плечу, остановились, оглядывая лагерь, и герцог громко фыркнул:

— И, главное, все прикидываются, что спят…

Тиз рассыпался по берегу, гнездясь на спускающихся к морю террасах: внизу белёные рыбацкие домики, вверху дома побогаче, прячущиеся за увитыми плющом решётками, и на самой высокой точке холма — красно-кирпичная башня ратуши. Над городом небо было синим, как будто выкрашенным краской, а море у подножия террасы переливалось лазурным с зелёным оттенком, в бухте медленно ворочались корабли под белоснежными парусами, а в небе стремительно носились чайки.

В порту, где особенно тесно скучились большие и маленькие паруса, не прекращался гвалт человеческих и птичьих голосов; люди бегали туда-сюда, торговали, перетаскивали мешки и свёртки с кораблей на берег и обратно, звонко кричали дети; в загорелой толпе чинно шествовали люди невиданного коричневого цвета.

Хаурун, немного ошалевший от шума, который казался особенно невыносимым после тишины полей, сидел за обшарпанным столом одной из местных забегаловок и задумчиво ковырялся вилкой в куске жареного тунца. Проголодавшийся Толя глотал рыбу почти не жуя, отвлекаясь только на то, чтобы выплюнуть косточку.

— Что задумались? — спросила короля Лия, отворачиваясь от окна, за которым неловкая чайка в третий раз пыталась схватить рыбину со стоящей во дворе жаровни.

— А если она сейчас далеко-далеко? — грустно предположил Хаурун. — Если её схватили и увезли куда-нибудь за море?

— Не падайте духом, — посоветовал Люциус, потягивая из кружки кислое белое вино и не глядя на короля. Толя присмотрелся и понял, что министр исподтишка рассматривает компанию, расположившуюся в другом углу трактира. Сам он обернулся к стойке и краем глаза посмотрел на хозяина, который как раз наливал двоим из этой компании, и увидел, что одежда этих двоих изношена до такой степени, что едва только не висит лохмотьями. Хряпнув кружку залпом, тот, который стоял слева, продолжил начатый ранее рассказ:

— Там было жарко как у чёрта в пекле! Если пекло и есть, то где-то в районе тех островов!

Толя обернулся в другую сторону, чтобы понаблюдать за столом, за которым расположилось человек шесть. Один из них, с изуродованным шрамами лицом, свёрнутым набок носом и чёрной повязкой на глазу, видимо, был главным. Рядом с ним сидел человек с тонким худым лицом; из-за обшлагов его камзола выглядывали поникшие испачканные кружева. На своего соседа он посматривал с явным презрением, наверное, потому, что ему приходилось всё время отодвигать его потёртую треуголку, которую тот, не замечая, двигал локтём ему под нос. Толя не слышал, о чём шла речь, но одноглазый вдруг хватил ладонью по столу и рявкнул:

— Заткнись, Фрэнк! Если бы не наш марсовой, и сейчас бы вы сидели на том острове!

— Не сомневаюсь, — невозмутимо ответил тонкий с сильным акцентом. — Но это не повод грабить наш… э-э… севший на мель корабль.

— Да что там грабить? -возмутился одноглазый. — Мокрые тряпки?

— Не тряпки, уважаемый, а лучшее хайдландское сукно и бурбонская парча, — Фрэнк поднял палец.

— А под какими флагами их до вас везли? Не под нашими ли? — одноглазый засмеялся, словно залаял.

— Это с каких пор вы защищаете трусливых купчишек? — вкрадчиво протянул Фрэнк, вытащил из кармана камзола круглое стёклышко и принялся рассматривать собеседника сквозь него.

— А не ваше дело! — одноглазый хлебнул из кружки приличный глоток и, не поморщившись, утёр рот рукавом. — Ваша королева думает, что ей всё можно, а я говорю: дура она, что чужими руками жар загребает. Сначала посмотрела бы, что за руки!

— Ваше счастье, господин Боу, что моя шпага утонула при переправе на остров, — очень спокойно произнёс Фрэнк, и у Толи по спине побежали мурашки: в этом голосе он услышал обещание смерти.

— А то что, проткнул бы меня, старика Бена Боу? — одноглазый рассмеялся, хлопнул Фрэнка по плечу. — Так ты сначала молоко с губ утри, а потом на стариков руку поднимай. Я-то поболе твоего видал.

— А что, Фрэнк, — подал насмешливый голос один из сидящих за столом, — сидит у тебя наш кэп в печёнках, а?

— Сидит, — признался Фрэнк, немного поникнув. — А что, деваться мне некуда, так у вас, кажется, говорят…

— Ага, до Мистландии твоей далеко как до пекла адова! — прохрипел Боу.

— Ну, тогда не так уж далеко, — заметил Фрэнк, и за столом захохотали.

Наслушавшись, Толя обернулся к своим спутникам.

— Ой-ой, — сказал он, и все его прекрасно поняли.

— Спокойно, — промолвил герцог, почти не разжимая губ. — Мы ничего не слышали.

Тем временем те двое, которые были у стойки, вернулись к своим товарищам.

— А по суше, однако, ходят чудные новости! — сказал один, садясь. — Говорят, будто король Хаурун сбежал из дворца из-под охраны и отправился по белу свету смотреть, как народу живётся.

Эту фразу услышали все пятеро путешественников, замерли, не донося до рта вилок, а Хаурун беззвучно выругался. Толя на всякий случай нащупал на поясе нож. Ему на мгновение показалось, что они уже раскрыты, что конец их путешествию придёт здесь, в портовом Тизе в солнечный день.

— Уходим, — тихо произнёс герцог. Они поднялись все разом, Магнус бросил на стол золотую монету. У самого выхода менестрель чуть оттеснил в сторону шедшего впереди Хауруна и первым взялся за ручку двери.

— У тебя, Фрэнк и фамилия вероломная, что на тебя обижаться? — спрашивал Боу и вдруг осёкся. — Эй, крысы сухопутные, куда пошли?

У Толи внутри что-то ёкнуло, он обернулся вместе со всеми, готовый драться хоть в одиночку против этих восьмерых. Хозяин трактира уже предусмотрительно ушёл чёрным ходом.

— Вы это нам? — холодно спросил король, опередив министра. Толя услышал, как позади него чья-то шпага медленно выходит из ножен, но не сводил глаз с пиратов и потому не знал, кто не выдержал — Лия или Магнус.

— В чём дело? — протянул Фрэнк, возвращая себе потерянный было гонор. — Вероятно, в том, что вы услышали то, что слышать не должны были? Видите ли, я предпочту быть вздёрнутым у себя на родине, а не в этом захолустье…

Хаурун скрестил руки на груди.

— Во-первых, сударь, у нас не захолустье, и я не понимаю, что вы вообще сюда приехали, если вам здесь не нравится. Во-вторых, господа пираты, нам до вас нет никакого дела, мы ищем одного человека и не менее вас заинтересованы в том, чтобы лишний раз никому не попадаться на глаза. В-третьих, если вы видите, что рядом посторонние, то нечего орать во всю глотку.

— А ты не указывай, что нам делать! — выкрикнул один из пиратов, молодой мужчина в красной косынке.

— А с тобой, Волк, мы ещё в Керминоре не договорили, — припечатал король, едва бросив взгляд на него.

— Та-ак… — протянул Боу, в упор глядя на наголо бритого пирата с серьгой в ухе. — Ты кого мне в команду притащил? Шпика? Это какие у него с ними дела могут быть?

— Я его не знаю! — вскрикнул Волк, озираясь.

— А он тебя откуда знает? — спросил Боу.

— Мы встречались в Керминоре, на главной площади, когда этот молодец был прикован к позорному столбу, — сообщил Хаурун. Волк ударил кулаком по ладони.

— Какого дьявола я сказал тебе своё имя?!

— Думай, что и кому говоришь, особенно если решил встать на скользкую дорожку, — посоветовал король. — Ещё вопросы, господа?

— Так вы шпики? — с подозрением спросил бритоголовый.

— А ты глухой? — парировал Хаурун. — Я сказал: мы человека ищем.

— Одно другому не мешает, — вскинулся третий пират, блондин с бронзовым загаром и непримечательным, стёртым лицом. — Что за человек? Лайк Снуррсон? Гелебос Кирк?

— Идиот, — бросил король, не выдержав. — Женщину мы ищем, ясно?

— Это я идиот? — ощерился блондин. — Кэп, можно я его на нож насажу?

Бен Боу кивнул, не сводя с Хауруна единственного глаза.

— Попробуй, Эйдан…

— Фи, — скривился Фрэнк, отворачиваясь. Толя, Магнус и Люциус шагнули вперёд, закрывая собой Хауруна. Вжикнули шпаги, тяжело задышала сзади Лия. Блондин вышел из-за стола и вытащил откуда-то кривой нож.

— Ишь, сразу кинулись своего дружка защищать, — процедил он. В этот момент Хаурун отодвинул в сторону Толю как наиболее лёгкого из всех.

— Силами хочешь помериться — давай, — сказал он спокойно, отстёгивая шпагу и бросая её на липкий от грязи стол.

Менестрель куснул губы, ощущая напряжение стоящего рядом Люциуса, и осторожно коснулся рукава министерской куртки — так было чуть-чуть спокойнее.

— Эйдан, брось нож, — приказал Боу. Пират нерешительно оглянулся на него; Хаурун тем временем сосредоточенно засучивал рукава.

— Брось нож, я сказал, — повторил Боу. Эйдан многообещающе оскалился и, воткнув нож в крышку стола, расставил руки и пошёл на Хауруна. Тот увернулся от захвата, схватил сам, вывернул пирату руку. Тот вырвался, отскочил, тряся кистью, неожиданно бросился снова и грохнулся на пол. Толя не успел заметить подсечку, которую применил король, но вздохнул чуть спокойнее. Хаурун перешагнул через противника, обернулся к остальным пиратам, которые явно наслаждались зрелищем, и хотел что-то сказать, но Эйдан внезапно привстал, в руке блеснул второй клинок, широкий и короткий.

Не задумываясь, менестрель бросился наперерез сверканию стали и успел толкнуть Хауруна. Тот ударился бедром о стол, сдавленно охнул. У Толи мимо уха что-то свистнуло и воткнулось у Боу над головой. Фрэнк разогнулся и оглядел всю сцену в стёклышко. Толя приходил в себя — рывок занял чудовищно много сил; Хаурун побелел, осознав, что произошло, а позади них Эйдан хрипел в жёстком захвате Люциуса.

— Отпусти-ка его, красавчик, — наконец промолвил Боу. — Мы с ним сами поговорим потом.

Министр кивнул, разжал хватку. Хаурун наоборот сгрёб Толю в охапку, и менестрель за своей дрожью почти не почувствовал его. Внезапно король улыбнулся, широко и бесшабашно:

— А всё-таки я его уронил, а он меня нет. Ну что, будете ещё пробовать или так разойдёмся?

— Брысь отсюда, — тяжело произнёс Боу. Пираты повиновались. Последним за дверью скрылся Эйдан — молча потирая шею и бросая на министра злобные взгляды. Фрэнк остался сидеть.

— Тебе особенное приглашение нужно? — осведомился Боу.

— Я такой же капитан, как и вы, — возразил тот.

— А корабль потопил, капитан… — процедил Боу. — Всяк сверчок знай свою рею, понял?

Фрэнка передёрнуло. Выходя, он хлопнул дверью так, что с притолоки посыпалась извёстка.

— Ну вот и славно, — Бен Боу тяжело выбрался из-за стола, и Толя увидел, что левая нога у него деревянная. — Теперь и поговорим, Хаурун Храбрый…

У менестреля сердце ухнуло в пятки, однако король не вздрогнул, глядя на пирата прямо и открыто.

— Ты как узнал? — промолвил он без враждебности.

— Так же, как я не путаю грот-мачту и фок-мачту и умею сложить два и два, король, — осклабился Боу. — Или как вас прикажете называть, а?

— Брось, зови как есть — Хауруном, — Хаурун покосился на закрытую дверь и добавил уже тише: — Да и пятеро против восьмерых — не то положение, чтобы я приказывал, не находишь?

— Разрази меня гром! — рявкнул Боу и Лия вздрогнула. — Король, а как умно разговаривает, вы поглядите только!

Хаурун стерпел, не поведя бровью.

— Ты лучше о деле, — напомнил он.

— Погоди, горяч ты больно, — прохрипел Боу, и Толя предположил, что он специально тянет время, чтобы остальные головорезы успели сюда добраться. Своё предположение он озвучил вслух. Единственный глаз пирата бешено заворочался в глазнице, оглядывая стены, потолок и путешественников.

— А тебя не спрашивали, — припечатал пират глубокомысленно. Толя сделал незаметный знак Магнусу, и тот понял, отошёл к окну, встал так, чтобы видеть всё, что творится на улице, а его самого не было бы видно.

— К делу так к делу, — проскрипел Боу, тяжело оперевшись о стол. — Хоть я и стар, а в политике кое-то смыслю, Хаурун. На черта нам твоя конвенция?

— Которая конвенция? — холодно осведомился король, и Толя понял, что он просто не знает, о чём идёт речь.

— Как которая? Ты мне мозги-то не пудри, дипломат, акулу мне в пасть, то есть, в пасть меня акуле…

В критический момент вмешался министр:

— Я полагаю, господин пират имеет в виду изданную два года назад Конвенцию о мореходстве?

— Её самую, — осклабился пират. Зубы у него были гнилые. — А ты, что ли, первый министр? Говорят, что он лохматый как девка…

— Верно, — Люциус чуть наклонил голову.

— Так вот, конвенция, — продолжил пират. Хаурун успел сориентироваться.

— Какие пункты Конвенции вас не устраивают?

— Какие? Все! — отрезал Боу. — По какому праву суда теперь не могут заходить в порт без объявления, что они везут, куда, откуда и прочее?

— Чтобы меньше пиратов шлялось по белу свету, — ответствовал король. — И меньше грабило честных торговцев.

Боу издал то ли кашель, то ли хрип, и лишь несколько секунд спустя Толя догадался, что это был смех.

— Честных торговцев? Ты их где-то видел? Мы грабим в открытую, они исподтишка, вот и вся разница, король. Кого разорят — тот или в петлю, или к нам, как этот Волк.

— И мстят, да? — фыркнул Хаурун. — Послушай, ради чего бы вы ни вели такую жизнь, это грабёж и убийство, и на это есть закон…

Глаз Боу засверкал.

— А почему я ещё топчу эту землю, а не болтаюсь на столбе, а? Что молчишь?

Хаурун осел на скамью.

— Слушай, не я эти законы пишу, и не я их выполняю…

— А зачем ты тогда? — оборвал его пират, и у Толи мурашки побежали по коже. Боу оказался вовсе не так прост, как показалось сначала.

— Чего ты хочешь? — спросил Хаурун.

— Я? — хмыкнул Боу. — Да ничего, на тебя посмотрел и то довольно. Вот и думаю: никогда, что ли, не приставать больше к родным берегам?

— Хочешь сказать, я виноват? — взвился король. — Ты же сам выбирал, когда в пираты шёл!

— А ты думал, я на паперть пойду? — прорычал Боу. — Не той я породы!

— А какой же? — тихо спросил Хаурун.

Боу помолчал, прежде чем ответить.

— Знаешь ли ты, что это такое, когда в днище две пробоины, волны хлещут через борт, грот-мачта пришибла двоих молодцов, до бухты каких-нибудь триста локтей, но корабль швыряет во все стороны? Вот это жизнь!

— А ты знаешь, что такое, когда ты заперт в золотой клетке, когда по ночам чудятся шаги за дверью, когда боишься есть и пить, потому что яд может оказаться во всём, что угодно? Когда смотришь на лица, а видишь морды? Когда не знаешь, проснёшься или нет? Но я жив, видишь? И, похоже, теперь тоже знаю, что такое жизнь, а, пират?

Стукнув деревянной ногой, пират опустился на второй конец скамьи.

— А ты непрост, Хаурун…

Тот выдержал его взгляд.

— Прост-непрост, а разбойников не люблю, — проворчал король.

— Ну, изведи, — предложил пират.

Хаурун нервно рассмеялся, потёр глаза.

— Вы же не тараканы, чтобы вас изводить… люди всё-таки… Или ты не про то?

— Нет! — рявкнул Боу. — Сделай так, чтобы люди в разбойники не уходили!

— А тебе-то оно зачем? — прищурился Хаурун.

— А на черта мы нужны? — спросил Боу. — Грабить и другими способами можно. И пираты пошли уже не те. Вон хоть эта размазня мистландийская: «Сударыня, я имею честь вас ограбить», — передразнил он. — Тьфу!

Повисла тишина, и вдруг в окно влезла физиономия бритоголового пирата.

— Кэп, — сказала физиономия. — Там из города солдатня идёт. Уходили бы…

Боу поднялся, дождавшись, пока физиономия исчезнет.

— Пойдём, король, — он проковылял за стойку, скрылся в подсобке. Хаурун подхватил со стола свою шпагу и, кивнув спутникам, направился вслед за ним к чёрному ходу. Выйдя, они оказались на заднем дворе, залитом помоями. Боу уверенно похромал по узенькой улочке, на углу остановился, поджидая.

— Хаурун, — спросил он. — Ты что за девку ищешь?

Тот посуровел.

— Не девку, а принцессу, понятно?

— Принцессу? — протянул пират. — Ну, прям как в сказке… Как она выглядит-то хоть?

Хаурун описал, всё ещё глядя с неодобрением. Боу покачал головой.

— Нет, не встречал. Полгода назад, помню, захватили мы корабль, была там блондиночка, но только худенькая, а ты говоришь, что всё при всём…

— Ничего, — фыркнул король. Они шли по улочке по двое: Хаурун с Боу, позади них Толя с Люциусом, и последними Лия с Магнусом. За следующим поворотом улочка вливалась в широкую улицу, и пират остановился.

— Дальше не пойду, — прохрипел он. — Захочешь поговорить — иди на пристань, спроси, где «Смурый» стоит. Ещё дня на три мы тут застрянем.

— Мы тоже, — ответил Хаурун. — Будем у всех спрашивать.

— Удачи, — буркнул пират, одного за другим пропуская путешественников мимо себя. Когда проходил Толя, он фыркнул нарочито громко, и, как менестрелю показалось, презрительно.

Толя сидел на деревянных мостках, опустив в воду босые ноги. За мысом, куда он забрался, чтобы в одиночестве посидеть у моря, никого не было. Откуда-то издалека доносились звуки музыки: в это воскресенье в городе играли сразу несколько свадеб, и сегодня утром, когда менестрель проходил с Лией мимо собора, в него угодил букет, попав прямо по затылку. Лия долго смеялась, говоря, что теперь и он скоро женится, причём неожиданно для самого себя, раз прилетело сзади, когда он об этом и не думал.

Сейчас он устало щурился на заходящее солнце и вспоминал все события сегодняшнего дня. На рассвете жена хозяина гостиницы надумала разрешиться от бремени, и её мужу было совсем не до постояльцев: он бегал из угла в угол и бормотал молитвы. Кухарка помчалась за повивальной бабкой, а потому все постояльцы остались без завтрака. В середине дня с холмов налетел сильный ветер и принёс с собой грозовую тучу. Не успевший спрятаться Люциус, вымокнув до нитки, медленно шёл через площадь под тёплыми косыми струями, а Толя и Лия, отфыркиваясь и смеясь, жались на крыльце собора вместе с кучкой оборванцев, уличными мальчишками и торговкой с большой корзиной пирожков. А после дождя море, ворча, билось о берег, и корабли в порту были похожи на вымокших птиц…

На берег, где сидел Толя, пришла девочка лет двенадцати, неодобрительно посмотрела на него, отошла подальше, разделась и побежала купаться. Менестрель вздохнул, прислушиваясь к мерному шипению волны, поболтал ногами. Сам он решил идти купаться попозже, когда солнце до половины зайдёт за горизонт, и зеленоватая морская вода отразит горящее небо.

Мостки заскрипели, и Толя понял, что кто-то застал его врасплох. Он резко обернулся, схватившись за нож.

— О, — удивился Фрэнк. — Вы тот юноша, который спасал своего товарища в трактире.

— Здравствуйте, сударь, — поздоровался Толя, не расслабляясь. Мистландиец вежливо улыбнулся, присел рядом, не спуская ног — не хотел замочить.

— Не ожидал вас здесь встретить, — промолвил он, искоса глядя на менестреля.

— И я вас, — парировал Толя. Фрэнк, видимо, смешался от его резкого тона, и менестрель исправился, заговорив дружелюбнее:

— Уже починили корабль, сударь?

— О да почти, — ответствовал пират. — Но эти варвары не собираются на север, несмотря на все мои умоления, они идут в земли, где живут чёрные люди, так что мне придётся покинуть их на западном конце континента. Я буду проситься на корабль, который идёт в Мистландию… Хорошо бы встретить земляков…

— Не повезло вам, — посочувствовал Толя. — Давно не были на родине?

— Три года, — ответил Фрэнк, и менестрель уловил в его голосе горечь. — Не знаю ничего ни о матери, ни о жене. Одно радует: по слухам, Её Величество жива и здорова…

— Ваша королева? — переспросил Толя. — Она ведь родственница нашему королю?

— Верно, сударь, — подтвердил Фрэнк, — двоюродная бабушка.

— Расскажите мне о ней, — неизвестно зачем попросил Толя. Не то чтобы ему было интересно услышать о мистландийской королеве, Хаурун о ней и так рассказывал, просто надо было поддержать разговор.

— О, королева! — мечтательно вздохнул пират, прикрывая глаза. — Она светит своим подданным, как звезда в ночи. Она исполнена достоинства, красоты, великодушия…

— Я слышал, у вас казнят за кражу куска хлеба, — заметил Толя.

— О да, сударь, но что же делать? — вздохнул пират и снова задумался. — Нет, невозможно с этими головорезами… Они опять перепились на корабле, я не смог терпеть и ушёл.

— А мистландийцы разве не пьют? — полюбопытствовал менестрель.

— Пьют, конечно, — ответил Фрэнк. — Но не так же. У нас слишком хорошо воспитывают молодёжь. А эта шваль даже не умеет распоряжаться награбленным. Они всё спускают в ближайшем порту. А что остаётся государству?

— Государству? — Толя наклонился вперёд, вглядываясь в лицо пирата. — Хотите сказать, у вас грабят не для себя?!

Фрэнк фыркнул.

— Наивный юноша! Пиратом вам не быть!

— А я и не собирался, — слегка обиделся Толя.

— Конечно, что-то мы оставляем себе! — продолжал Фрэнк. — Но зачем нам жемчуг, который достоин оказаться на шее Её Величества? Куда нам девать сто тысяч локтей сукна, если команда нагишом не ходит? Естественно, оно переходит в собственность государства и идёт на обмундирование солдатам или сиротам на штаны.

— О-бал-деть, — раздельно сказал Толя, глядя круглыми глазами.

Мистландиец опять фыркнул, на этот раз с чувством превосходства.

— Я понимаю ваше удивление. Но что же ещё делать беднеющему, но смелому государству?

— Но что же будет, если все начнут друг друга грабить? — спросил Толя.

— Такого не должно случиться, — уверенно ответил пират. — Мы это знаем.

— А как вы стали пиратом? — полюбопытствовал менестрель.

— Как же мистландийцу без моря, мы же на острове. Мореходная школа, потом я был юнгой, потом матросом, потом капитаном… Потом вот потерпел кораблекрушение… Бедная моя «Глория»… — Фрэнк вздохнул и потерянно махнул рукой.

— А правда, что у вас мужчины ходят в юбках? — полюбопытствовал менестрель. — Я в одном трактире слышал.

Пират отшатнулся от него как от прокажённого, нахмурился.

— Вот только не надо путать нас с этими дикарями! — воскликнул он. — Дикарями, от которых одни только хлопоты! Королева изо всех сил старается построить большую сильную страну, а на севере и западе вопят о независимости. Эти невежи и пьяницы ничего не понимают… — пират снова поник.

— А я знаю песню на мистландийском языке, — похвастался Толя, чтобы развеселить его.

— Да ладно вам, — недоверчиво сказал Фрэнк, а менестрель лихорадочно вспоминал чужие слова, которым научил его министр. Чтобы не пойти на попятный, он запел, ничего больше не говоря. Спел один куплет, посмотрел на пирата. Тот сидел, молча глядя на заходящее солнце. Девочка давно искупалась, вылезла из воды, оделась и ушла домой. Наконец мистландиец прошептал что-то на своём языке и опустил голову. Толя осторожно тронул его за плечо:

— Сударь, всё будет хорошо…

Фрэнк кивнул, потом слегка улыбнулся:

— Не обижайтесь, сэр, но вы так коверкаете великий язык моей страны, что слушать страшно. Лучше я сам вам спою…

— Где ты был? — сурово спросил Хаурун, когда Толя переступил порог гостиницы. — Где мы должны были тебя искать?

— Нигде, — спокойно ответил менестрель. — Забыли, что Эйдан ещё в городе?

Где-то за стенкой заплакал ребёнок, и король махнул рукой:

— Пошли в комнату.

В комнате сидела Лия, гипнотизируя взглядом свечу, при свете которой Люциус опять что-то писал. Магнус дремал в кресле.

— Где вы были?! — подхватилась девушка.

— Гулял с Фрэнком на берегу, — спокойно ответил менестрель.

Лия ахнула, Люциус снял очки и посмотрел на менестреля, Хаурун стукнулся затылком о стену и зашипел сквозь зубы.

— Ты что, ненормальный? С пиратом разгуливать по ночам? Что вы там делали, а?

— Песни пели, — улыбнулся Толя, и сам понимая, что выглядит сущим деревенским дурачком, которым он, по сути, и был. К тому же, они действительно пели песни, и не было ни тени желания свернуть в кабак. Флейту он Фрэнку не показал, но сейчас руки тянулись к ней сами — чтобы мелодии далёкой холодной Мистландии воскресли в тёплом солёном воздухе.

Утром вторника путешественники седлали коней. Толя, пропахший за эти дни копчёной рыбой, ласково гладил своего конягу, рядом Магнус, зевая, прилаживал своей кобылке подпругу. Хаурун с упряжью уже справился и теперь стоял у дверей конюшни, покусывая соломинку, а его конь лез ему губами в ухо, прихватывал падающие на шею отросшие пряди.

— А ну отстань, — отбивался король, но наконец не выдержал, порылся в сумке, вытащил какой-то ремешок и перетянул им волосы.

— Вот тебе, — сказал он коню. — Не трожь.

Конь немедленно ухватил короля за весь хвостик целиком. Рассвирепев, Хаурун сунул ему под нос клок соломы:

— Ты что, совсем слепой?! Я понимаю, цвет похож, но это надо же настолько окосеть, чтобы перепутать хозяина с кормом!

Наконец сборы были закончены. Лия и Люциус уже давно гарцевали на тесном дворике, а на заборе висели уличные мальчишки, улюлюкая от восторга. Попрощавшись с хозяином, путники отправились в путь. Дорога вела от Тиза на восток, вдоль берега, по обрыву, на котором изредка попадались деревья, зацепившиеся корнями за едва покрытые землёй камни. Если оглянуться назад, можно было увидеть гавань, раскинувшуюся как на ладони, и то, как в неё заходят и выходят суда. Лия пригляделась к фрегату, который как раз проплывал мимо них.

— «Сму-рый», — прочитала она надпись на борту, напрягая зрение.

— Что?! — вскинулся король. Они остановили коней на пригорке. Фрегат поравнялся с ними, и на капитанском мостике что-то блеснуло — то ли подзорная труба, то ли медный рупор, и ветер донёс мощный рык Бена Боу:

— Э-э-эй! На берегу! Крысы сухопутные!

Лия закричала в ответ, Хаурун помахал рукой. Толя прищурился, разглядел, что на мостике стоят двое, и тоже помахал, зная, что Фрэнк его видит.

— Удачи там! — заорал Боу.

— Спасибо! И ва-ам! — прокричали Хаурун, Толя и Лия.

На «Смуром» вздулось ещё несколько парусов, и он обогнал путешественников. Несколько десятков глоток грянуло какую-то песню; Толя разобрал что-то про шпагу, чертей и абордаж, а потом фрегат скрылся за изгибом берега.

Спустившись вниз, дорога стала петлять по каменистой местности, и Толя понял, почему Тиз жил торговлей и рыболовством: на такой земле ничего не росло.

— Море близко, наловим чего-нибудь на обед? — спросила Лия, читая его мысли.

— Ловить будешь ты, — заявил король. — Удочку взяла?

Девушка по своему обыкновению насупилась, а на обеденном привале вернулась к лагерю с большущим крабом, вцепившимся в полу её плаща. Оказавшись сброшенным на землю, краб грозно потрясал клешнями в конце концов вцепился министру в сапог. Убивать забавную зверюшку стало жалко, и Люциус поковылял к кромке воды, где храбрец отцепился сам. Таким образом, путешественники остались без обеда.

Ночевали они в деревне, где были рады и простой похлёбке, а на рассвете продолжили путь. Пустынная дорога вела вдоль обрыва, на котором высился лес, и Лия протянула, с опаской поглядывая наверх:

— Интересно, есть ли здесь разбойники?

— Не каркай, — оборвал её Хаурун. — С меня пиратов хватило.

— Спеть, что ли… — вздохнул Толя, задумчиво глядя на небо в поисках вдохновения. — Или вообще новую песню сочинить…

— Так как мы уже все показали себя в стихосложении, предлагаю свою посильную помощь, — объявил министр опешившему менестрелю.

— Про что будем сочинять? — деловито спросила Лия.

— Про дорогу, — быстрее всех сообразил Хаурун. — Только меня в это дело не впутывайте!

— Мы отправились в дорогу, — пропела Лия первую строчку, сочинённую только что.

— Твёрдо зная цель, — подхватил Толя. Все замолкли, посматривая друг на друга.

— И проехали мы много, — внёс свою лепту Магнус.

— Каких-нибудь там земель, — не удержался Хаурун. — Ну, не умею же я, видите!

Дорожную песню общими усилиями они закончили через час.

К обеду дорога опять взобралась наверх, а возвышенность превратилась в гряду и вновь лишилась леса. Наконец слева, в котловине показалась необычайно ухоженная деревушка, на некотором отдалении от которой находилось здание, напоминающее королевский дворец в Белом Городе, только меньших размеров.

— Летняя резиденция, — пояснил Толе алхимик. — Именно поэтому мы её объезжаем стороной.

Напротив спуска к деревне гряда разветвлялась, и часть её врезалась далеко в море, превращаясь в узенькую каменистую косу. На том месте, где она отходила от основной суши, стояла небольшая молельня круглой формы, выкрашенная в белый цвет.

Толя, ехавший последним и глазеющий то на море, то на котловину, пропустил тот момент, когда Хаурун подъехал к молельне и спешился, набросив повод своего коня на коновязь у дверей. Однако направился он не в молельню, а мимо, по косе, спускающейся к морю, и остановился только тогда, когда дальше идти было некуда, и волны, шипя, лизнули его сапоги.

Люциус остановился у дверей молельни, обращённых на север, к деревне, тоже спешился. Остальные последовали его примеру.

Менестрель помолчал, прежде чем что-нибудь спросить. Лия и Магнус как-то поникли, герцог вдруг снова закрылся в своей отстранённости. Внимание Толи привлекла потемневшая медная табличка, что была прибита к белой стене справа от дверей. Приблизившись, он прочитал выгравированную на ней надпись: «Сия молельня во славу святого Доминика возведена напротив того места, где нашёл в море мученическую кончину Его Величество Светлейший Король Леон IV с супругою своею Онисией и также со многими вельможами и вельможными дамами. Да войдут они в Град Небесный».

Толя вздрогнул и взглянул в сторону косы — Хаурун стоял неподвижно, глядя туда, где небо сливалось с водой и виднелся белый парус какой-то лодки. Менестрель молчал, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. Он вспомнил, что Магнус и Лия тоже потеряли в этом кораблекрушении близкого человека. Он украдкой взглянул на них: они стояли рядом, Лия глядела на траву у себя под ногами, а алхимик отвернулся. Люциус тронул Толю за локоть, и вместе они отошли подальше.

— Не будем им мешать, — тихо сказал министр, убедившись, что их никто не слышит.

— Разве вы… — начал менестрель и осёкся. Герцог насмешливо взглянул на него:

— Или договаривайте, или вовсе не начинайте, — посоветовал он.

— А вы разве никого не потеряли здесь? — спросил Толя, сгорая от стыда.

— Нет, мой отец погиб годом ранее, — с завидным хладнокровием ответил ему герцог. — Собственно, поэтому нам с матерью и пришлось переехать в столицу.

— То есть, вы были свидетелем этой трагедии? — уточнил Толя. Люциус медленно кивнул, глядя в сторону:

— Похороны я помню хорошо, хотя мне было десять. Магнус тогда был совсем плох, опасались, как бы он не наложил на себя руки. Думаю, только Лия его и удержала…

Толя подумал, что, наверное, поседел алхимик гораздо раньше, чем можно было предположить.

— Всё-таки хорошо, что Лия с Хауруном ничего не помнят…

Люциус быстро взглянул на него:

— Вы уверены?

— Да, он мне говорил, — кивнул менестрель. Министр поджал губы:

— Это не значит, что они не переживали своё горе… По-детски, но всё же…

— Потому вы с ними подружились? — спросил Толя, не глядя на него, находясь в таком же отстранённом состоянии души. — Читали им сказки?

— А говорите — не помнит…

Толя кивнул:

— Смерти родителей — нет, а вот что вы были рядом…

Ответом ему был странный взгляд, и менестрель устыдился того, что так настойчиво лезет в чужое горе. Оправданием ему было разве что то, что он всего лишь тоже хотел его разделить, пусть и много лет спустя.

Внезапно министр фыркнул, и Толя изумлённо посмотрел на него.

— Вспомнил кое-что, — пояснил Люциус. Однажды во дворце был приём сафонийских послов, и Хаурун должен был присутствовать как наследный принц. Было ему лет шесть. Этот приём он терпел где-то час, а потом тихонько выбрался в соседнюю комнату, содрал с окна занавеску, завернулся в неё, забрался в шкаф и уснул. До своих покоев у него дойти не было сил, как он потом Эль-Келино объяснял. А у того волосы дыбом стояли от ярости…

Толя зажал себе рот руками, чтобы не расхохотаться на месте скорби.

— Узнаю нашего короля! — сказал он, когда приступ веселья прошёл. — Он, по сути, таким и остался…

Он взглянул на берег и увидел, что Хаурун медленно идёт обратно. Они с Люциусом подошли поближе, и Толя разглядел, что у короля опять тёмные глаза, как бывало всегда, когда он злился или печалился.

— Всё нормально? — осторожно спросил Толя.

— Да, — кивнул Хаурун и обратился уже ко всем: — Спасибо…

Дорога тянулась снова по верху, такая же унылая и бесконечная.

— Куда мы направляемся? — не выдержал наконец менестрель, который, пока все обсуждали дальнейшее направление, размышлял о том, что от Керминора до Тиза он не видел ни одной лютни кроме той, что была у Вороны.

— Вон туда, — с вершины холма Магнус указал ему через поле и лес, и менестрель понял, что тёмная масса на горизонте, которую он принял за тучу, на самом деле была вершинами гор.