Половина лета (джен)

Этой ночью, Толя и Хаурун, лёжа на плащах у костра, шёпотом проговорили ещё добрых полтора часа, прежде чем заснуть, и менестрель поделился с королём своими сомнениями, и с Вороны разговор перекинулся и на Люциуса.

— Я его боюсь, — признался Толя.

Хаурун отнёсся к его метаниям пренебрежительно.

— Ты что, делать ему больше нечего. Не бери в голову, ему всё равно, что ты о нём думаешь.

— Это хуже, — проговорился Толя, но больше нарочно, чем нечаянно.

— Ну-ка? — деловито спросил Хаурун, и менестрелю пришлось признаваться:

— Я ему завидую. Он мне нравится. Хочется понять, что он такое есть…

— Ясно всё с тобой, — вздохнул Хаурун. — Ты над его личностью бьёшься-бьёшься, а ему хоть бы что, он даже внимания на тебя не обращает. А ты по этому поводу переживаешь, думаешь, что не то. Зависть здесь самое плохое. Вот чему тут завидовать? Хочешь знать, я вас с ним ценю одинаково, если ты про место под солнцем…

— Не в этом дело, — попытался объяснить Толя. — Я просто чувствую себя никуда не годным рядом с ним…

Хаурун взъерошил ему волосы, видимо, стремясь вытрясти из его головы предполагаемую чепуху.

— Менестрель, ты с ума сошёл, — вздохнул он. — Я с тобой ещё поговорю на эту тему… Ты откуда, кстати, хайдландский знаешь, что его фамилию перевёл?

— Перевёл? — удивился Толя. — Что вы такое говорите? Я ничего не…

— Да говорю же тебе: холодный свет по-хайдландски «кальте хелле». Или «кальт»… Ну, короче, как-то так. У Люца отец хайдландец, оттуда и титул, и фамилия… Да рот-то прикрой, ворона! Тьфу, извини…

Толя, в полном замешательстве от того, что узнал, и от нового упоминания о Вороне, не знал, что ответить. Король решил за него:

— Да ладно, давай спать, а то я ещё какую-нибудь глупость скажу…

— Неужели вас волнуют мои чувства? — негромко спросил менестрель, укладываясь. Он ожидал, что король схватит его за шиворот и встряхнёт за неподобающее сомнение, но тот ограничился только беззлобным ворчанием. Однако хватило его выдержки ненадолго. Через полминуты Хаурун привстал и зашипел:

— Менестрель, ты рехнулся? С тобой никакого сладу нет! Тебе говорят: хорошо к тебе относятся, а ты всё думаешь, что наоборот! Сказал бы я, как тебя твой драгоценный мне охаракте…

Король внезапно решил, что наговорил много, и замолчал, но Толя уже вскочил:

— Драгоценный?! Это вы рехнулись, если!.. — что «если», он не придумал.

— Цыц! — велел Хаурун. — Он то же сказал, что фырчишь ты, как камышовый кот!

— А ещё что сказал? — любопытство пересилило.

— Ага, вот как запел, — ухмыльнулся в полумраке король. — Вообще нехорошо пересказывать, ну да чёрт с ним. Слушай. Я это понял так: есть у тебя какая-то картинка, которая тебе жизни не даёт. Вроде, это самое страшное, что с тобой было. И как только ты начинаешь верить, что тебя никто не тронет, что ты не один и сможешь за себя постоять — раз! — эта картинка как будто застилает тебе и зрение, и разум, и всё. Понимаешь?

— Примерно, — напряжённо раздумывая, ответил менестрель. — Наверное, он прав.

— И пока ты от этого наваждения не избавишься, так и будешь… зверёнышем.

— Что это зверёнышем? — обиделся Толя.

— Потому что чуть что — сразу шипеть и в норку поджав хвост, понятно? Спать давай, луна вон уже взошла.

Толя перекатился к нему под бок и заснул, постаравшись забыть обо всём плохом.