Многоножка (джен)

Бабушка попадала в больницу несколько лет назад, с операцией на глаз. Что могло случиться теперь — и настолько неожиданно, что к ней приехала мама?

— Что с ней? — выдавила из себя вопрос Тамара. Одновременно с этим ей захотелось задать ещё много вопросов, но первым возник именно этот.

— Тамар, давай не сейчас. Я не знаю точно, что с ней, — мама говорила, кажется, на ходу. — Она мне позвонила, сказала, что ей плохо, что скорую вызвала. Попросила прийти, потому что сама дверь открыть не могла бы. Я врачей встретила…

— И как она?

— Без сознания. Её увезли на скорой.

Тамара не знала, что ещё сказать или спросить. Сердце её сжалось в тиски.

— Мам… Всё же будет хорошо?

— Я не знаю, Тамара. Давай позже. Иди домой. Там Егор поесть приготовит. Как ты выступила?..

— Хорошо, — соврала Тамара. — Ладно, до вечера. Держи нас в курсе. Всё будет хорошо.

Мама шмыгнула носом так, будто бы все её четыре десятка лет какой-то незримый гигант смахнул взмахом необъятной ладони, и ветер оставил лишь крохотную десятилетнюю девочку, оставшуюся в одиночества. И эта девочка молча повесила трубку.

Когда Тамара осталась одна, она и сама себя так почувствовала. Сердце её будто бы сжала огромная невидимая рука. Бабушка в любой момент её жизни казалась Тамаре существом чуть ли не всесильным, наделённым властью не только над её мамой, но и много над кем ещё; Ефросинья Семёновна любую жизненную проблему встречала жизнерадостным тараном, и других всегда наставляла, чтобы поступали так же. И теперь, когда жизнь так неожиданно обнаружила свои рычаги давления на неё, Тамаре стало всерьёз не по себе. Наверняка мама чувствовала себя так же.

* * *

Домой она вернулась, когда на улице начался снегопад. Шапка и ботинки её были все в снегу, ноги ныли и просили отдыха от ботинок и штанов, его же просила и спина, успевшая устать от жёсткой спинки автобуса. В квартире пахло гречкой. Сразу стало понятно: на кухне хозяйничал Егор.

Тамара поморщилась.

Гречка была любимым блюдом Егора. Он готовил её в любом случае, когда его подпускали к плите, что, к сожалению, не сказывалось на её качестве: гречка у него получалась сухой и бессолой. Родители ели без вопросов, а вот Тамара обычно объявляла молчаливый бойкот и голодала.

— Ты разве не в театре? — удивился Егор, увидев её на кухне. — А я думал поехать встретить тебя. Что так рано?

Отвечать ему не хотелось. Сморщив лицо, Тамара выпила воды из фильтра (Чаёвникер деловито кипятил воду и Егор на месте шеф-повара его не волновал совершенно), взглянула на брата и отправилась восвояси.

Не став включать свет, она спиной закрыла за собой дверь, прислонилась к ней затылком и закрыла глаза.

Не таким она представляла себе день их первого выступления в «Стаккато». Столь же внезапная, сколь и загадочная и беспричинная пакость Ромки, бабушка в больнице…

«А можно мне было просто выступить? — спросила Тамара, сквозь веки глядя в потолок. — Неужели просто так было нельзя? Неужели обязательно нужно было всё на меня сваливать?

Она неуклюже стянула с ног колготки, скомкала их и бросила на стул. Коснулась голыми ступнями пола, а потом прохладного и колючего ковра. Села на кровать, потревожив спящего Мяту, дотянулась до телефона в сумке и открыла соцсеть.

Ей пришло два сообщения. Первое — в «Стаккатовцах»; ребята спрашивали, куда она делась. А второе — от кого-то, назвавшегося «Ashley Chester».

«Так и знала, что ты всех на*бываешь. Дура тупая. Специально ходишь с тростью чтобы жалость вызывать. А сама творишь херню. Только появись в школе — пожалеешь что на свет родилась».

Отправлено было несколько минут назад. Зайдя в профиль, Тамара без особого удивления нашла там фотографии Дурьи.

«Отстань от меня пожалуйста, — устало напечатала ей Тамара. — Я никого не обманываю. У тебя у самой могут быть проблемы, если станешь кидаться на людей…».

Дурья, прочтя сообщение, ничего не ответила. Тамара написала в беседу клуба:

«Ребята, у меня возникли серьёзные проблемы. Пришлось уехать. Простите пожалуйста. Как вы выступили?».

За всех написал Серёжа:

«Так себе. Концовку пришлось скомкать из-за того, что затянули, поэтому вышла лажа. В понедельник Света пообещала всем задницы надрать, и уехала».

«Всё настолько плохо?» — спросила Тамара.

Ей больше никто не ответил, от чего ей стало совсем уж тоскливо. Раздевшись, Тамара ленивой гусеницей замоталась в плед, решив спрятаться от всего, что неожиданно на неё рухнуло.

Не получалось.

В ноющих ногах повертелся и улёгся тёплый и тяжёлый Мята. Ныть они не прекратили, но стало тепло.

— Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… — негромко промурлыкала Тамара, закрывая глаза и засыпая. Перед тем, как окончательно окунуться в сон, она открыла диалог с Ромкой и напечатала:

«Зачем ты украл мою трость?».

Знала, что не ответит, и даже, наверное, не прочитает. Отбросила телефон и с концами уснула.

…Ей снился футбольный матч. Один из тех, что раньше каждое лето проходили в том или ином дворе — ровно до того момента, когда компьютеры для детей стали интереснее футбола. Тамара ещё застала такие.

Она неслась по полю, стараясь догнать мяч, который катился будто бы сам. Неожиданно он остановился и стал как вкопанный. Тамара хотела уже его пнуть — но вместо податливого снаряда её нога наткнулась на многовековой булыжник. Стало больно. Тамара полетела вперёд, полетела вперёд, в зелёную траву, но не успела коснуться её, как оказалась на сцене, в неуклюжем платье. Множество глаз выжидающе смотрели на неё из темноты зала, а Тамара чувствовала, что не может сказать ни слова, потому что под рукой не было Стикера (во сне эти вещи были ещё как связаны). Она открыла рот, почему-то закашлялась — а зал взорвался хохотом. Съёжившись калачиком на полу сцены, Тамара закрыла глаза… чтобы обнаружить себя в точно таком же положении на кровати в своей комнате.

Телефон показывал четыре утра и два непрочитанных сообщения.

Первое — от Ромки:

«Это был не я, дура. Сдалось мне делать это?».

Второе — от Агаты.

«Вы плохо выступили?».

Тамара потёрла глаза, раздумывая, кому ответить первому. Потом решила, что раздумывать вообще не стоило, и написала Агате:

«Сама не знаю, пришлось уйти... Скажи лучше, что у тебя происходит? Ты обещала рассказать, но всё молчишь…».

Агата была в Сети в полночь, так что было мало шансов, что она тут же ответит. Пролистав несколько фотографий с кроликами и кошками, Тамара всё-таки решила ответить и Ромке тоже:

«Нам стоит поговорить об этом. Но хорошо, если это был не ты».

Полежав немного, она решила переодеться в свою жёлто-банановую пижаму. В ней Тамара чувствовала себя гораздо уютнее, чем в чём-то ещё, но в прошедший вечер облачаться в неё сил не было совершенно.

Надев мягкие штаны и застегнув пуговицы до самого ворота, Тамара почувствовала, как внутренний покой разливается по всем её конечностям вплоть до головёшки Стикера. Пошевелила пальцами ног, крайне недовольных прохладой половиц, встала и отправилась на кухню — в горле пересохло.

На кухне сидел, уткнувшись в телефон, Егор. У него на коленях, урча, устроился Мята. Егор его периодически поглаживал, что коту несомненно нравилось. Немного странно получалось, что больше всего в семье Суржиковых он любил именно Тамару с Егором, которые друг с другом не ладили.

Стараясь не смотреть лишний раз на брата и не замечать его, Тамара подошла к чайнику, налив воды в свою кружку.

Когда та опустела, Егор неожиданно поднял голову, посмотрел на сестру и тихо спросил:

— Ты как, мышка? Всё хорошо?

Тамара внутренне вздрогнула. Сердито нахмурила брови, посмотрела на брата.

— Что на тебя нашло?

— На меня? — не понял Егор. — В смысле?

— Не зови меня так.

— А что такого…

— Ничего.

Развернувшись, Тамара сердито упёрлась на Стикер (она умела очень сердито на него упираться) и, не сказав более ни слова, покинула кухню.

Егор надавил на больное место: «мышкой» он звал её в детстве, когда сам ходил в четвёртый класс. Тогда они часто играли вместе, невзирая на разницу в возрасте. Тамара редко вспоминала, но всё же помнила, что тогдашний Егор Суржиков вёл себя так, словно он… словно он действительно любил свою младшую сестру.

Вернувшись в комнату, Тамара забралась под одеяло и съёжилась. Неожиданное обращение к ней Егора почему-то взволновало и смутило её.

Мог ли он действительно быть не таким плохим, каким она его считала?

* * *

Сообщение Дурьи посеяло смуту в душе Тамары: ей не хотелось, чтобы в школе — после стольких спокойных и безобидных лет! — кто-то точил на неё зуб, задирал и говорил пакости. От многих знакомых Тамара наслушалась про ужасы, творящиеся в некоторых школах, и была рада, что с ней ничего подобного не происходило… Именно поэтому в понедельник она шла в школу в некотором напряжении.

Про бабушку она за выходные не узнала ничего нового. Папа вёл себя как обычно, а вот мама заметно загрустила, хоть и старалась не подавать виду. По её словам ничего невозможно было понять, от чего Тамаре становилось ещё тяжелее. Сколько она ни упрашивала рассказать — мама лишь качала головой и отвечала, что «нужно верить в лучшее», или уходила от ответа.

Ветродвинск к декабрю запорошило снегом. Под деревьями и всюду, куда падал глаз, образовались сугробы, машины тонули в пробках, перемигиваясь красными огоньками, а Тамара проклинала всё что можно, и что нельзя: в снежную пору ходьба со Стикером оборачивалась сущим мучением.

В коридоре школы она совершенно неожиданно встретила Агату.

— Эй! — Тамара хлопнула её по плечу. — Пропавшая девица!

— Я не пропавшая, я пропащая, — спокойно поправила Агата, оборачиваясь, и Тамара поняла, что с ней всё в относительном порядке. — Привет, Тамар.

— Ты ничего рассказать не хочешь? А то всё обещаешься, обещаешься…

Совершенно неожиданно Агата густо покраснела (даже в скверно освещённом школьном коридоре было видно, как зарделись красным её щёки), отвела глаза и как-то вся сконфузилась.

— Это секрет, — сказала она тихо. Тамара лишь удивлённо подняла брови.

— Секрет? Ты ведь школу прогуливаешь и в «Стаккато» не появляешься… А если бы ты роль играла?.. И ты выступление наше пропустила…

— Ну и как выступили?

— Ну… Ребята сказали, что не очень.

— Вот как.

— Ну расскажи уже, что у тебя случилось!

Агата засопела, потупив глаза. Симптомы, понятные даже Тамаре, были налицо — но она хотела убедиться в своих домыслах, или разобраться в причине «болезни».

— Это… довольно сложно, — еле слышно, хоть и не шёпотом, сказала Агата, опуская глаза.

Оглядевшись по сторонам, Тамара отвела подругу к закутку никогда не работающего медкабинета. Там они сели на скамью: Тамара принялась переодевать сменку, а Агата переодеваться, кажется, не спешила.

— Ты снова не пойдёшь на уроки?

— У меня больничный на пару дней. Так что да.

— Ну так… Что происходит? — Тамара доверительно понизила голос, хоть вокруг никого и не было: сюда мало кто ходил.

— Ты обещаешь никому не рассказывать? — спокойно спросила Агата, не глядя на неё.

— Конечно, — пообещала Тамара серьёзно, — я могила. Честное тамарческое. Да и кому мне рассказывать.

— В «Стаккато», там. Или в классе.

— Поняла, никому и ничего.

Даже несмотря на это, Агата всё равно не спешила: она сплетала и расплетала пальцы, утопающие в длинных рукавах куртки и свитера под ней. Кажется, рассказать о причине своих пропаж ей было действительно непросто.

— У меня… — начала она, но затем замолкла. — Я… В общем…

Тамара не торопила её: до звонка оставалось время.

— Я… кажется, влюбилась.

«Страйк! Точное попадание! Десять из десяти!» — мигом пронеслось в голове Тамары.

— В кого? — машинально спросила она.

Ответ её ошеломил:

— В девушку.

Тамара изумлённо повернула голову.

Агата смотрела не на неё, а куда-то вниз и вперёд. Пальцы её то сплетались, то расплетались, рот с носом были упрятаны в шарфы и воротники, так что непонятно было, что у неё сейчас на лице.

— Мы с ней с детского сада знакомы, — говорила она. — И в последнее время как-то… заобщались. Она приехала в этот город недавно. Мы решили встретиться, ну… просто так, без причины. В кино сходить или вроде того. И в общем, я…

— Влюбилась, — завершила за неё предложение Тамара.

Агата поклевала головой в знак согласия.

— Она такая красивая. И добрая. И… не знаю. Она не выходит у меня из головы. Целыми днями думаю о ней.

— А ты ей говори…

— Сказала.

— И что?

— Ммххм.

— Давай немножко внятнее, ладно?

— Она… сказала, что я ей тоже…

— И вы теперь…

— Не знаю.

Тамара не была уверена, что хочет знать ответ на следующий свой вопрос, но всё же задала его:

— А у вас с ней что-нибудь…

— У нас был секс, — совершенно спокойно и внезапно сказала Агата.

Несколько секунд они молчали. А затем ещё несколько секунд. Так прошла почти минута. Мимо них прошагали две первоклассницы с огромными портфелями, и поднялись по лестнице. Агата и Тамара смотрели в разные точки на полу.

Тамару не растили в тепличных условиях (а если бы и попытались — не получилось бы), поэтому она прекрасно знала, что существуют люди, которым нравятся люди их же пола, и что люди эти по какой-то причине презираются, а наименования их используются среди других людей как оскорбления. Сама она, хоть и никогда не встречала таких людей, была не согласна со слепой ненавистью в их сторону, как и в целом с любой ненавистью. И до поры до времени Тамаре казалось, что всё это — с другой планеты, не с Земли, и её едва ли коснётся.

Но коснулось.

Агата несколько раз порывалась что-то сказать, но замолкала, еле слышно вздыхая, как довольно милая помесь хомячка и медведя. По какой-то причине теперь Тамаре казалось, что они с ней совершенно разные из-за того, что Агата уже занималась с кем-то (с девушкой!!!) сексом. И что она из какого-то другого мира, в котором Тамара когда-нибудь точно окажется, но пока что ей до него далеко.

— Вот почему ты…

— Что?

— Пропала.

— Да.

— Думаю, про родителей спрашивать бесполезно?

— Конечно. Они не знают. Никто не знает. Кроме меня и Оли. И тебя.

— Понятно.

— Мне страшно, — Агата сказала это шёпотом, сплетя пальцы. — Мне и хорошо, и страшно одновременно, и от этого ещё страшнее. Мне кажется, если кто-то узнает, меня все возненавидят. Мама точно. Но и от Оли отказаться не могу. Я не могу сидеть на уроках, и в «Стаккато» быть тоже не могу, в голове совершенно другое… Я хочу быть с ней, и всё тут. Я, наверное, уйду из клуба. Вам от меня одни хлопоты.

 — Это неправда! Ты ведь написала нам сценарий и… — Тамара замолкла. Хоть и чувствовала, что зря. В этот момент, как ни в какой другой, ей нужно было сказать хоть что-нибудь. Но все слова испарились из головы, и убеждать в чём-то Агату — ставшую в одно мгновение совершенно чужой и отстранённой — не хотелось.

«Соберись, глупыха! — сказала она себе, хлопнув себя по мысленным щекам. — Ей сейчас нужно что-нибудь сказать, чтобы не молчать, чтобы утешить! Что-нибудь!..».

— Я пойду… — вздохнув, Агата поднялась, поправив одежду. И Тамара почувствовала молчание, повисшее на языке, словно кисель.

Сказать ей было нечего.

* * *

В тот день в «Стаккато» царила самая, что ни на есть, заунывная тишина.

Все в напряжении ждали Свету. Серёжа с Костей ни о чём не спорили, сидя на раскладных стульях. Забравшаяся на Гардеробус Нюра вновь что-то читала, свесив ноги вниз, Колобок, устроившийся на подоконнике, напряжённо пыхтел с таким видом, будто в прошлую пятницу только он один облажался, и теперь его грозят выгнать из «Стаккато». Даже Ксюха была тише обычного, и совсем не прыгала.

Агаты не было.

Когда Тамара зашла, разулась и прошла в зал, ребята негромко с ней поздоровались — но остались в тех же позах, что и были.

— А Солнышев не пришёл?

— Он вряд ли придёт, — кратко ответила Нюра, болтая ногами.

И снова тишина.

Тамара вздохнула: всё складывалось не лучшим образом, а она очень это не любила.

— Неужели всё было так плохо? — спросила она.

Костя потёр переносицу.

— Ну, в целом… Мы выступили, да.

— Тогда в чём проблема?

— Я вот тоже не пойму, — неожиданно призналась из другого угла зала Ксюха. — Чего вы все кислые, как чайный гриб? Мы же выступили. И отыграли норм.

— Думаю, дело в том, что мы не этого ожидали, — сказал Серёжа, почесав затылок. — Всё вышло так скомкано и отстойно. И всем… в общем-то было плевать на то, как мы сыграем. Всё равно что в кабаре выступать. Мы могли показать им всё что угодно.

Что-то в его словах не понравилось Тамаре, но она продолжала слушать.

— На самом деле, именно на таких спектаклях и погорел «Стаккато», — задумчиво сказала Нюра. — Все привыкли выступать как бог на душу положит. Плевать. Никто ничего не скажет. А Виктор Саныч умел требовать. Он хотел, чтобы мы стали как настоящий театр.

— А когда он ушёл… — и Костя, не договорив, махнул рукой.

Тамара нахмурила брови и сжала пальцами рукоять Стикера.

Ей вдруг стало обидно — и обида подтолкнула её выпрямиться и задрать нос. Точно так, как учила бабушка.

— ДА ГРОШ ВАШЕМУ ВИКТОРУ САНЫЧУ ЦЕНА БЫЛА, ЯСНО?! — крикнула она, и врезала Стикером по полу так, что под сводами «Стаккато» прокатилось громовое гулкое эхо. Все ошеломлённо уставились на неё.

— Грош ему цена, если он учил вас быть актёрами, но не научил быть самостоятельными! — чуть тише, но всё ещё громко произнесла Тамара. — Если без него вы все тут же попадали, развалились, струсили, расслабились, понадеялись на гуру-тунеядцев, которые ни хера не делают, — подобным образом Тамара выразилась впервые в жизни, и даже не заметила, — то ему и раньше нужно было свалить! Ещё до своей болезни! Потому что сколько я тут есть — наслушалась про то, какой он хороший, умный и вообще! А почему, спрашивала я себя, вы без него ничего не можете?! Да потому что не хотите! Всё ждёте, пока вам гуру укажет, куда ступать, что делать и как быть. А актёры… то, как я их себе раньше представляла, должны любить то, что делают. Они должны развлекаться в лучшем смысле этого слова! А не стараться развлекать! Не стараться действовать по указке! И не стараться делать правильно!

Она замолчала на выдохе, глядя на ребят, оторвавшихся от пустого созерцания нескольких точек перед собой, и поднявших на неё глаза. Только тут до Тамары дошло, что она, мягко говоря, взболтнула лишнего — особенно про болезнь бывшего гуру «Стаккато». Ещё месяц-два назад она и не подумала бы, что станет так громко отчитывать нескольких старшеклассников перед собой.

— Вы когда-нибудь вообще думали о том, что позорите его? — спросила она уже совсем тихо. — Неужели без вашего Виктора Саныча вы совсем ничего не можете? Это ведь неправда. Хватит уже сваливать всю ответственность на него. Вы… То есть, мы — это мы. Мы взяли и поставили спектакль сами. Без гуру всяких. Пусть он вышел так, как вышел — не важно! Это был ваш собственный, стаккатовский спектакль. Да, нам есть над чем работать. Но ведь это уже чего-то стоит.

Осторожно спрыгнув с Гардеробуса, Нюра стремительно подошла к Тамаре и — совершенно неожиданно — обняла её. От её русых волос пахло шампунем и какими-то листьями. Тамара стала как вкопанная.

— Я тоже часто об этом думала, — призналась Нюра негромко. — Но сказать не решалась.

— ОБНИМАХИ!!! — завопила на весь зал Ксюха и, подбежав, накинулась на них обеих.

— Ладно, так и быть… — с укоризненным вздохом присоединился к ним Серёжа.

— А ну идите сюда!.. — угрожающе сказал Костя, и своими длинными лапами обхватил их всех. Тамара высунула язык и закряхтела, чувствуя, как давит на её кости их дружба.

— А ты чего встал, Колобок? — позвал Костя. — Иди к нам!

— Да я пожалуй…

— Если ты не идёшь в «Стаккато», то «Стаккато» идёт на тебя! — и вся обнимающаяся куча угрожающе двинулась на Колобка.

— Ай-ай-ай! Стикер…

— Спокойно, я держу.

— Осторожно!

— Нормально, держим тех, кто падает!

— Тихо, ты мне на ногу наступил!

— Ладно-ладно, хорошо, иду! — и Колобок попытался к ним присоединиться, но куча не устояла и все рухнули на пол. Несколько голосов хором взвыли и пришлось расползаться в стороны.

Кто-то сразу же сел, а кто-то — как Тамара и Нюра — остались лежать на спинах, глядя в потолок.

«Жалко, что Агаты нет», — подумала Тамара мельком, и на неё снова накатила грусть от рассказанной сегодня утром вещи.

— Ты правильно сказала… наверное, — задумчиво произнёс Костя, почёсывая коленку. — У тебя вообще хорошо получается толкать мотивирующие провокационные речи.

— Только Виктор Саныч для нас действительно много сделал, — продолжила за него Нюра, — поэтому мы без него и никуда.

— Вы без него — ещё как куда! — упрямо сказала Тамара. — Если всё время так думать, то ничего у вас и не получится. Надо двигаться вперёд. Задрать нос повыше. Меня так бабушка учила.

— А твоя бабушка не может быть нашим гуру? — спросил Колобок.

— Она… — и Тамара запнулась: вспомнила, что бабушку госпитализировали, и стало ещё грустнее. — Н-нет… Она не сможет.

— Ну так, а чё, — заговорила Ксюха, когда все замолчали, — где дальше выступаем? На новогодней ёлке?

— Кстати да, скоро ведь Новый год уже.

— Может, соберёмся вместе?

— Ага, нас Светка соберёт. На сцене, хы…

Входная дверь хлопнула, на пороге появилась Света.

— Вы что, умираете тут?

— Здравствуйте! — нестройным хором поздоровались стаккатовцы.

— Оживаем, скорее, — ответил Костя.

— Если оживаете, это хорошо. Я нашла нам гуру!