Многоножка (джен)

В утро пятого октября Тамара снова не смогла проследить, как она просыпается.

Её часто интересовал именно процесс пробуждения, но его она всегда пропускала, обнаруживая себя уже проснувшейся и досадующей по поводу очередной неудачи. Всё дело, по её мнению, было в том, что в перерыве между беспамятным сном и моментом осознавания действительности перед глазами были короткие минуты, может быть секунды беспамятства. В мозгу они не отражались, потому что, проходя по коридору ото сна к яви, разум не оставлял за собой следов из мыслей или хотя бы памяти. Он будто бы преодолевал этот коридор с закрытыми глазами.

И всё же Тамара хотела хоть раз, открыв глаза, подумать: вот я и проснулась.

«Вот я и проснулась», — подумала она на всякий случай, хоть и понимала, что это совсем не то, что она хотела. Полежав какое-то время, она лениво перевела глаза на часы, зевнула и поднялась, спуская с себя одеяло. Потянула руку и, нащупав трость, перехватила её за рукоять, упёрла в пол и встала на все свои три ноги. В свои пятнадцать она иногда чувствовала себя на все семьдесят.

Постукивая пальцами по рукояти Стикера, она прошла в ванную, где совершила необходимые водные процедуры. У неё было ещё полчаса — и она, одевшись с горем пополам, отправилась пить чай.

В тесной кухне на мягком седалище Тамариного Табуретуса свернулся уютным клубком кот Мята. Вскипятив Чаёвникер и заварив себе чай, Тамара одной рукой разбудила Мяту, попросив уступить место. Тот поглядел на неё равнодушно, и продолжил спать. Вздохнув, Тамара с помощью Стикера пододвинула к себе жёсткий папин Стульчакус и уселась на него.

За окном была невероятно тоскливая осенняя хмарь, а в школе ждала ненавистная литература и более-менее сносная математика. А ещё…

Рассеянно думая о предстоящем и постукивая Стикером по половицам, Тамара пропела:

— Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… Ап абаув зе ворлд со хай, лайк, а даймонд ин да ска-а-ай… Ну чего дразнишься! — фыркнула она на Мяту, который и не думал дразниться. На её обвинения он никак не отреагировал.

«Вам сколько лет, девушка?» — учтиво и саркастично поинтересовался Стикер.

«Пятнадцать, — мысленно ответила ему Тамара, не собираясь смущаться. — И тебя, уважаемая тросточка, не касается то, как я предпочитаю развлекаться. Вот когда мы с вами разорвём контракт — вот увидишь, стану бегать быстрее чем Усейн Болт».

«Ну-ну… Так ты со мной контракт и разорвёшь», — хмыкнул Стикер, от чего Тамара слегка приуныла. Но решила не показывать этого и не сдаваться.

«Да, разорву! Стану актёром. Актёршей. Актрёрэссой. Актрисой! И пусть только они попробуют не взять меня в кружок!..»

«Ну ты же знаешь, что не возьмут. Они тебя не любят», — Стикер вздохнул почти что сочувствующе. Разозлившись на него, Тамара сначала крепко сжала рукоятку, а затем отшвырнула вредную трость прочь от себя.

Она пожалела об этом спустя несколько минут, когда поднялась, опёршись о стол, и поняла, что не может сделать ни шагу.

Засопела. Потянулась рукой к лежащему в метре от неё Стикеру. Но тот, будто бы специально, лежал так издевательски близко — и издевательски недостижимо!

— Ну я тебе! — разозлившись, Тамара одними пальцами задела конец Стикера, схватилась за него, подтянула к себе, взялась за ручку и упёрлась в пол, гордо выпрямившись.

«Прости».

«Да ничего. Ты ж без меня как безногая».

С этим Тамаре, скрипя зубы, пришлось смириться.

Сколько себя помнила, Тамара всегда много чего хотела. Бегать быстрее всех, петь громче всех, выглядеть лучше всех, быть первой среди всех, играть на сцене, танцевать, пинать мяч… Вопреки этому ноги её всю её жизнь хотели только одного: болеть. И если в ранние годы Тамара кое-как это терпела, то после того, как, упав на даче со второго этажа, она повредила колени, перманентная боль стала невыносимой. Утихомирить её смогла дорогая операция — и с тринадцати лет Тамара была привязана к трости, которую сама окрестила Стикером.

У Стикера, осознававшего свою важность, был ужасный характер. Он, хоть и помогал Тамаре, но любил вредничать, постоянно падал, сбегал или терялся, постоянно ёрничал и унижал её. Казалось, только отсутствие длинного языка мешало Стикеру его часто показывать. И всё же он был Тамариной опорой, её «третьей ногой».

И она не оставляла мысли, что когда-нибудь станет, как все, двуногой.

Тамара училась в хорошем классе, где за то, что она ходит с тростью, на неё просто иногда смотрели косо, но никогда не пытались отобрать трость или как-нибудь над ней поиздеваться. Тамара знала, что, окажись она в параллельном «В» или «А» классе — и ей было бы не избежать такой участи, потому что там было много хулиганов и «невыносимых кобылиц», щеголяющих на каблуках.

И всё же в родном классе друзей у неё не было. Самыми близкими для Тамары были двое людей вне школы: Задира Робби (на десяток лет старше неё) и бабушка, Ефросинья Семёновна.

Задира Робби (в мире людей — Роберт Липатов) был вовсе не задирой, а аспирантом местного университета. Судьба свела его с Тамарой совершенно случайно, и, наверное, сама не ожидала, что так будет. Робби был высоким, слегка нескладным, плохо видящим и немного бородатым программистом, увлекающимся всем подряд — музыкой, литературой, компьютерными играми, архитектурой, машиностроением и даже слегка археологией.

С Тамарой они встречались не так уж часто, потому что у Роберта в связи с огромным количеством хобби, была куча дел. И тем не менее, если бы Робби или Тамару спросили, кто у них лучший друг — они оба назвали бы друг друга, хотя ни разу в том никому не признавались. Даже разница в возрасте в больше чем десять лет им нисколько не мешала.

Что до Тамариной бабушки — её, как мы уже упомянули, звали Ефросинья Семёновна Канатова. Она была добрейшей и оптимистичнейшей души худощавой старушкой, как и многие, прожившей нелёгкую жизнь. В отличие, впрочем, от своих ровесниц, она сумела сохранить лёгкую беззаботность и чувство юмора. А ещё постоянно ходила с тростью — что делало их с Тамарой очень похожими.

«Мы с Тамарой ходим парой», — часто говорила она, гуляя с внучкой. От таких присказок Тамаре всегда было неловко, но она ничего не говорила. Знала, что бабушке нравится. Ефросинья была на удивление дальновидной и прогрессивной бабушкой, умела давать дельные советы и за то, как люди жили раньше, могла не цепляться, потому что понимала — мир вокруг неё меняется и никого не ждёт.

— Ты спину прямо держи! — сказала она как-то Тамаре. — Успеешь ещё погорбиться, а вот нос нигде, кроме как в молодости, не позадираешь!

— Но ведь взрослые учили, что нос задирать плохо…

— Конечно плохо, как же не плохо. Но ты всё равно задирай! Пусть знают, из чего ты сделана. А в случае чего — и Стикером врезать не стесняйся!

— Мама, ну чему ты её учишь… — укоризненно вздохнула Тамарина мама Римма. — Вот ещё не хватало…

— А что ей — как ты в школе быть?! Чуть что — сразу в сопли и носом в пол? Нет уж, наревелась ты в школе — дай хоть дочке нос позадирать, и других на место, если что, поставить…

Тамара не любила задирать нос, но всё же поняла, что хотела сказать ей бабушка. И всегда старалась держать спину прямо.

…Выйдя из дома, Тамара обнаружила, что дождь, к сожалению, был не только перед её окнами. Раскрыла нажатием большого пальца свою верную синюю Зонтулью, взметнула её над головой и покрутила в руке. Вдохнула носом дождливый осенний запах и, шурша Стикером по рыжим листьям, отправилась в школу.

* * *

Под осень Ветродвинск атаковали безрадостные хмурые тучи и дожди, в любое время суток запрещающие домоседам покидать тёплые квартиры и нагретые пледы. Впрочем, Тамара, ненавидящая сидеть без дела, не разделяла такого досуга. Шагая мимо шумной автострады, она всё думала над тем, что сказать для того, чтобы её приняли в театральный кружок.

«Здрасьте! Ну что, мне у вас место найдётся?!».

«Здравствуйте. Скажите пожалуйста, вы помните, вы мне говорили, что подумаете, брать ли меня, я вот тут…».

«Привет! Можно мне с вами?! Мне Денис разрешил!»

«Возьмите меня пожалуйста, я всё что угодно могу делать, очень хочу играть на сцене, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!»

«Все эти варианты — лажа», — про себя пробулькал Стикер, утопнув одним концом в неглубокой луже. Трость не промокает — поэтому Тамара любила обмакивать её в лужу, хотя бы для того, чтобы напоминать ей своё место. Особенно сейчас, когда она была занята таким важным делом.

Театральный кружок в её школе давно уже привлекал её внимание. А с недавнего времени Тамара и вовсе захотела поучаствовать хоть в одном их спектакле — всё равно в каком. Борясь со смущением, она то и дело проходила мимо актового зала, пока ей, наконец, не сказали: приди к нам в следующую пятницу, мы подумаем над тем, чтобы тебя взять.

Сказал ей это её одноклассник Денис Мотыгин, к которому у Тамары были весьма скомканные, но очень тёплые чувства. Денис как раз и участвовал в школьном театральном кружке, и был одной из причин, почему Тамаре туда хотелось. Было в этом парне что-то «весёло-парнишное» (другими словами описать не получалось), и это что-то отчаянно Тамару к нему влекло. Она почти ни на что не надеялась, но всё равно отчаянно ревновала к нему каждую стерву (особенно Дашу из параллельного класса, носящую негласное прозвище Дурья)…

— Эй!!!

Кто-то дёрнул Тамару за плечо, но поздно: пронёсшаяся мимо машина окатила её целым цунами брызг из лужи. Поморщившись, Тамара сплюнула попавшую в рот дождевую воду.

— Эх ты… — обеспокоенно сказала девушка сзади неё, которая и пыталась её предупредить. Она тоже была под зонтом, но под красным. — Сильно промокла?

У светофора стояла ещё какая-то бабушка с собакой да парень в наушниках. Их небольшое бедствие миновало. А вот замечтавшейся Тамаре прилетело будь здоров…

— Дать салфетки? — предложила незнакомка. Она была красивой: бледнолицей и с огненно-рыжими кудрями. Одета в бежевое пальто и чёрный шарфик.

— Да, пожалуйста… — согласилась Тамара. — Вот только… — она показала, что обе её руки заняты (Стикером и Зонтульей), и это будет проблематично.

Девушка всё сразу поняла и пододвинула свой зонт к ней.

— Сверни, я помогу.

Зайдя под навес близлежащей остановки («Пасмурная»), они свернули свои зонты, и Тамара, отдав Зонтулью в руки девушки, вытерла салфетками лицо и руки. Куртку было не жаль, а вот в юбке и колготках ей предстояло ходить ещё целый день…

«Ничего, — решительно подумала Тамара, отдавая девушке салфетки. — Как-нибудь разрулю.»

— Спасибо ещё раз.

— Может быть, помочь тебе? — спросила та. — Куда ты идёшь? Давай такси вызову…

— Да нет, не надо, — Тамара весело мотнула головой, отфыркиваясь, как мокрый пёс. — Сама добегу. Школа моя недалеко.

— Ну как знаешь… Будь осторожнее и не попади под машину, ладно?

— Хорошо! — радостно засмеялась Тамара. Не то, чтобы её сильно обрадовала неожиданная забота — скорее, обрадовало то, что рыжущая незнакомка настолько сильно о ней беспокоится. Хотя они даже не друзья… Но после этого совсем немного стали.

— Ну… Пока, — немного рассеяно произнесла она, развернулась и пошла в свою сторону.

Тамара, глядя ей вслед, почему-то подумала о том, что они ещё встретятся. Хотя внятных причин думать так у неё было не очень много. Что-то было в этой девушке очень хорошее. Не просто доброе, а какое-то активно-доброе.

«Любишь ты странные речевые обороты», — вздохнул Стикер, стукая по тротуару.

— Отстань, — улыбнулась Тамара. — Я просто представлю, что на меня брызнул небольшой дождь. В целом, так ведь и было… Почти.

Проходящий мимо шатающийся мужчина удивлённо взглянул на болтающую с собой девушку, но Тамаре до него не было дела. Впереди уже виднелось светло-зелёное здание школы.

* * *

Тамара никогда не замечтывалась о том, чтобы стать писателем — её всегда интересовали более подвижные виды деятельности. Но если бы её кто-то спросил, с чего началась эта самая настоящая история — то, немного подумав, она сказала бы: с того момента, как её по пути в школу обрызгала машина. Ведь именно благодаря этому она впервые встретила Свету Манохину, и вряд ли бы в дальнейшем с ней подружилась.

Но обо всём по порядку.

В то дождливое пятое октября Тамара Суржикова шла в школу с твёрдым намерением изменить свою жизнь и наконец-то попроситься в школьный театральный кружок, куда она так давно хотела. Она знала, что шансы её, в целом, невелики из-за присутствия Стикера, но всё же лелеяла свои надежды вплоть до конца четвёртого урока — предпоследнего в эту пятницу. Именно после него она решилась пойти и напомнить ребятам из кружка про обещание Дениса «подумать».

Театральный кружок был на первом этаже. Ему принадлежали два кабинета и большую часть времени — расположенный рядом актовый зал, где-то и дело проводились репетиции. Борясь с собственным удушающим смущением, Тамара несколько минут потратила на то, чтобы браться за ручку двери, отпускать её и снова неуверенно браться. Неизвестно, сколько ещё она могла простоять там, если бы дверь не открылась и из кабинета не выглянула Даша Швецова — та самая, которую ненавистники звали «Дурьей». И такое прозвище ей подходило как нельзя кстати.

Дурья была тонкой, белой и какой-то «высушенной», с постоянно выпученными большими глазами и пышной копной чёрных волос, которые резко контрастировали с бледной кожей. Большую часть времени, когда Тамара видела её, Дурья смотрела на окружающих взглядом «ты это мне сказал?!». В общем — по представлениям Тамары, для Дурьи сцена была худшим, где она могла проявить себя, местом.

А ещё она курила за гаражами — но об этом, как водится, никто не должен был знать.

— Тебе кого? — спросила она, перемалывая зубами жвачку.

Тамара решила не дрейфить перед лицом опасности.

— Я хотела… к вам вступить.

— Вступить — в смысле, в клуб?

«Клубом» школьники называли то, что все остальные звали «кружком». Отличие было только одно: первое звучало престижнее, чем второе.

— Мы инвалидов в актёры не принимаем, — вынесла ей короткий вердикт Дурья. — Что ты можешь делать? Костюмы шить умеешь?

Тамара мотнула головой: всегда, когда она пыталась шить, она колола иголкой пальцы.

— А что умеешь?

— Ну что-нибудь…

— Ну вот когда что-нибудь придумаешь — тогда приходи.

— Но мне Денис сказал, что вы подумаете…

Дурья недовольно помолчала, прежде чем сказать:

— Ну и чё мне теперь, что Денис сказал? Играть ты с палкой не сможешь, шить костюмы не умеешь. У нас и так народу навалом. Давай, гуляй.

 — Ну пожалуйста! — в отчаянном последнем порыве Тамара бросилась вперёд так резко, что кольнуло колени — но она не обратила внимания.

— Чё «пожалуйста»?! — Дурья вылупилась на неё, казалось, ещё чуть-чуть — и плюнет жвачкой в лицо. — Чё тебя, брать только за то, что ты инвалидка? Я сказала тебе — гуляй.

И она захлопнула перед Тамарой дверь, оставив её в пустом коридоре.

* * *

Присев на скамью неподалёку от кабинета клуба, Тамара положила Стикера рядом, сплела ладони и принялась смотреть в потолок, слушая, как за стеной ребята из клуба что-то репетируют. Обида наполняла её медленно и закипала, как вода в Чаёвникере. Хотелось сделать что-нибудь ужасно плохое — ворваться внутрь, помешать репетиции, треснуть Стикером по голове Дурье, или ещё что-нибудь сделать!.. Только Тамара знала, что не сделает, потому что даже подняться со скамьи без Стикера не сможет.

«Инвалидка»… Противное слово, похожее на название отвратительного лекарства, теперь витало в воздухе так, будто Тамару облили из банки с такой надписью. Из трёхлитровой. Или даже из ведра.

Ей ужасно захотелось с кем-нибудь поговорить. Но звонить из школы было неудобно, и вскоре должен был начаться урок. Так что, обратившись к своему единственному слушателю, она сказала негромко:

— Да я не очень-то и хотела. Сдалась мне эта Дурья, правда? Найду себе другое занятие.

Она и сама не очень верила в свои слова. Все её «занятия» после школы сводились к чему-то сидячему. Исключения составляли прогулки с бабушкой да всякие выдумки Задиры Робби.

Тяжело выдохнув носом, Тамара заставила себя взять в руки Стикер, подняться и медленно отправиться в путь. Досада и отчаяние сейчас смешивались в ней с обидой и холодным безразличием (не очень-то и хотелось состоять в одном клубе с Дурьей), что в итоге давало очень странную и неприятную смесь. Стикер, вроде бы, молчал, но молчал очень укоризненным молчанием, мол «ну я же говорил, и зачем ты сунулась? Ты же знала, что так будет…».

«Попрошусь ещё раз», — подумала она решительно, проходя через третий этаж, где её застал звонок. Коридорная толпа начала стремительно рассасываться, а Тамара шла в сравнении с ними медленно. И вдруг…

— Ну шевелись, трёхногая! — и кто-то сильно толкнул её в плечи. Задерживаться он не стал, пробежав мимо, а Тамара, покачнувшись, почувствовала, что не может опереться — Стикер выскользнул из-под опоры.

Вытянув руки вперёд, Тамара упала на четвереньки и громко вскрикнула: в колени толкнулась сильная боль, отдавшаяся не только в ноги, но и во всё остальное тело. Чтобы не закричать на весь коридор, Тамара закрыла руками рот, стиснув зубы и до боли укусив себя за ладонь.

Поодаль от неё замерло около семи-восьми ребят, смотревших на неё растерянно и равнодушно. Среди них не было её одноклассников.

Всё ещё закрывая рот руками, Тамара зажмурилась, чтобы не видеть их взглядов. Внутри неё шевельнулась мысль: сейчас кто-нибудь подойдёт и поможет подняться, подаст ей Стикера. Всё будет хорошо.

Но когда она открыла глаза, коридор вокруг неё был пуст, и последняя дверь дальнего класса закрылась.

Тамара почувствовала, что руки у неё отчего-то влажные. И только отняв их от лица — изо рта вырвался сдавленный выдох — поняла, что на них слёзы.

Было чертовски больно. Колени ныли. Отчаяние захлёстывало волнами: Тамара не могла звать на помощь, но и сама не могла подняться. И речи не было о том, чтобы идти на урок — ей казалось, она и шага сделать не в состоянии.

Стикер лежал в полуметре от её руки.

— Ты чего расселась? — послышался голос сзади. Тамара повернула голову, вытирая слезящиеся глаза.

В нескольких метрах от неё стояла невысокая девушка с лохматыми длинными волосами, маленьким чуть вздёрнутым носом и в круглых очках. В первые секунды она почему-то напомнила Тамаре неухоженную куклу, сбежавшую от хозяйки. Мешковатая одежда, большой рюкзак, непричёсанная голова... В целом, слово "непричёсанная" очень точно отражало то, как выглядела эта незнакомка, задавшая странный вопрос.

Тамара какое-то время молча смотрела на неё, не зная, как ответить на вопрос. Она до сих пор сидела на коленях, которые дьявольски болели после удара об пол.

Подойдя к ней, незнакомка (уже вторая за утро) нагнулась, подняла Стикера и подала Тамаре.

Та покачала головой.

— Я… упала. Я не могу идти.

— И что делать? — спросила незнакомка.

— Нужно домой… Или в медпункт, наверное, — неуверенно сказала Тамара. Ей и раньше приходилось падать, причём менее удачно, и чаще всего колени ныли вплоть до укола обезболивающего лекарства.

— Давай ты для начала сядешь на скамейку, — предложила незнакомка. Она всегда говорила негромко и сосредоточенно, как будто они были какими-то заговорщиками. — Я помогу.

— У-у-уй…

— Больно?

— Да… Колени. Ая-я-я-яй…

— Что у тебя с ними?

— Больные с детства… — с помощью девушки усевшись на скамейку, Тамара издала еле слышное «с-с-с-с» сквозь зубы. Боль немного отступила, но без лекарства колени будут «остывать» до конца дня, а может быть, и до завтра.

— Ты на урок опаздываешь? — спросила Тамара девушку. — Спасибо тебе. Беги. Я как-нибудь сама…

— Я медсестру позову, — сказала незнакомка спокойно. — А ты пока сиди тут.

Тамара не очень приветствовала сарказм, но в этот момент он к ней в голову пришёл без приглашения, и она чуть не выдала "ага, возьму и убегу".

Её "спасительница" появилась спустя двадцать минут, сказав, что медпункт закрыт. К этому времени Тамара попробовала встать и поняла, что всё не так уж и серьёзно. Колени, конечно, болели, но ходить она могла… разве что, опираясь на Стикер чуть больше, чем обычно.

— Тогда я домой пойду, — сказала незнакомке Тамара. — Спасибо тебе ещё раз…

— Пойдём, помогу спуститься.

— Да нет, не стоит…

Но эта девушка отличалась от той, которую Тамара встретила утром: она не просто предлагала помощь, а твёрдо (насколько позволял негромкий голос) утверждала, что собирается помочь. И её приходилось слушаться, потому что не хотелось обижать, и потому что Тамаре действительно нужна была её помощь.

Неловко опираясь на неё, и немного на Стикера, который что-то неразборчиво ворчал про себя, Тамара зашагала к лестницам.

— Меня Агата зовут, — представилась девушка и зачем-то пояснила: — Уроки у меня уже всё. Кончились.

— А почему ты тогда тут?

— Сама не знаю… Зашла и увидела, что ты сидишь. Подумала: может, что-то случилось.

Тон у Агаты всегда был слегка задумчивый и почти что сонный. Обращаясь к Тамаре, она будто бормотала что-то сама себе.

— А я Тамара Суржикова.

— Красивая фамилия.

— Что, правда? А у тебя какая?

— Не скажу, — и Агата отвела взгляд вправо.

— Стесняешься что ли?

— Смеяться будешь, — а затем отвела влево.

— Обещаю, что не буду. Теперь ты меня заинтриговала! Скажи. Какая у тебя фамилия?

— Гауз. Немецкая, — после этих слов взгляд Агаты упал куда-то вниз, на ботинки.

Тамара наморщила лоб, делая осторожные шаги по ступенькам вниз.

— Аааа, так ведь я её видела на стендах! Ты же от нашей школы на олимпиады по литературе ездишь и выигрываешь, да? «А. Гауз» — это ты? Я всегда думала, что Анна…

— Угу… — кивнула Агата невесело.

Тамара улыбнулась ей сквозь ноющую боль.

— Тогда ты молодец! Наверное, здорово столько всего знать.

Агата помотала головой — ей как будто было совсем не здорово.

— Эти мне олимпиады… Ничего на них интересного.

— Почему же?

— Ну… — Агата немного подумала над ответом. — Потому что они простые. Выиграть там легко, если читать умеешь. Вот мне и не интересно. Но меня всё равно на них таскают.

— А почему ты не скажешь, что не хочешь ездить?

— Кроме меня больше некому «защищать честь школы»… Мне так говорят.

* * *

На следующий день над городом неожиданно выглянуло солнце.

Теплее от этого, конечно, не стало, но между бесконечными облаками и дождями солнечный луч был как глоток свежего воздуха. Тамарины колени всё слегка ещё ныли после вчерашнего. Придя после школы, Тамара самостоятельно вколола себе обезболивающее и под вечер ничего не сказала маме. Дело в том, что та всегда была чрезмерно беспокойной женщиной, так что из-за слабого Тамариного здоровья по любому поводу била тревогу, и не важно, насколько серьёзной действительно была ситуация.

Несмотря на это, по субботам Тамару заставляли носить воду для их бабушки, живущей неподалёку. Тамара, собственно, ничего не имела против: папа набирал из колонки воду, переливал её в большую пластиковую прозрачную бутыль, и Тамара, взяв её в одну руку, шагала с ней через весь район.

Папа не хотел, потому что не любил бабушку. А Тамаре было не тяжело… по крайней мере, не настолько, как думали все остальные, кто смотрел на «несчастную» девушку с тростью в одной руке и пластиковой бутылкой в другой.

В тот день погода располагала к прогулкам и выгулкам. Пройдя примерно квартал, Тамара насчитала трёх человек, выгуливающих собак, две коляски, а ещё четыре свитера, видных под расстёгнутыми куртками. Кажется, и правда холодало. Но солнце всё равно блестело в остатках луж и светило сквозь последние жёлтые листья, оставшиеся на деревьях. Те высохшие, что были под ногами, приятно хрустели, а вода в бутылке булькала так, будто внутри был заперт осьминог.

Когда Тамара смотрела на солнце, ей хотелось улыбаться. А когда она вошла в один из дворов (на детской площадке сохранились резные фигурки Винни-Пуха и старухи Шапокляк), то набрала воздуха в грудь и пропела:

— Ходят, ходят ёжики в туман осторожненько,

Собирают ёжики в карман капли дождика,

Долго, долго ёжики в пути … — она пробормотала часть нарочито неразборчиво, потому что не знала, что именно там поётся, а потом допела:

— Только ты за ними не ходи — станешь ёжиком!..

Она замолкла, потому что дверь подъезда, неподалёку от которого она проходила, открылась. Из неё вышел мужчина в чёрном пуховике (говорил по телефону), а за ним…

Тамара быстро трижды моргнула.

— З-здравствуйте!.. — громко произнесла она.

Рыжая девушка в бежевом пальто замерла на месте, уставившись на неё.

— А… Привет.

Только теперь Тамара внимательнее её рассмотрела. И отчего-то девушка показалась ей почти что женщиной — то есть, она казалась гораздо старше, чем была вчера. «Интересно, сколько же ей лет?».

— Как ты вчера, нормально добралась?.. — немного рассеянно спросила незнакомка. Тамара покивала ей:

— Да, спасибо ещё раз. Меня Тамара зовут.

— Света.

За их короткий разговор Света ни разу не улыбнулась. Она как будто была совсем не здесь, а где-то совершенно в другом месте. И Тамара решила спросить.

— Извините, но… У вас что-то случилось?

— А? Что? — опомнилась Света. — Да… Можно и так сказать.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Тамара настойчиво, как будто это не у неё в руке была бутылка воды для бабушки.

Света взглянула на неё с невесёлой усмешкой.

— В таком деле вряд ли.

— Расскажите! — подскочила к ней Тамара.

Она не была уверена в том, о чём просит. Но что-то внутри неё — неясная сущность, внутренний безмолвный голос, называйте как хотите, — вдруг отчётливо подсказало, что она хочет и может помочь Свете. Хоть совсем немного, хоть чуть-чуть, хоть просто выслушать и посочувствовать. Хоть в чём-нибудь отплатить ей за проявленную вчера доброту.

Света вздохнула, двинувшись вдоль цветов, посаженных у дома — видимо, всё же куда-то шла. Тамара зашагала за ней.

— Ты когда-нибудь слышала про «Стаккато»?

— Это вроде бы… Театральный клуб, да?

Тамара часто слышала о нём, и даже подумывала о том, чтобы в него записаться — но он находился на другом конце города, и родители были категорически против того, чтобы она ежедневно себя мучила.

— Вы в нём состоите?

— Давай на «ты», мне всего-то двадцать с лишним.

Тамаре стало неловко, но она согласно кивнула.

Они со Светой теперь вышли со двора и теперь шли вдоль оживлённой улицы.

— В общем, «Стаккато» владеет мой папа, и сейчас клуб… скажем так, близок к закрытию.

— Почему? — удивилась Тамара.

Света тяжело вздохнула.

— Много причин.

…Они стояли на остановке. Света ждала автобус, а Тамара решила, что бутылка воды пока что прогуляется с ней, прежде чем дойти до её бабушки.

— Видишь ли, — говорила Света, — «Стаккато», знаешь, наверное, не детский клуб, а скорее подростково-юношеский, и отношение к тому, что мы делали, было серьёзнее. И людей там всегда было не очень много, зато клуб всегда был очень сплочённым. К нам приходили ребята, которые хотели играть в настоящем театре, учились основам искусства — ставить спектакли, играть, создавать реквизит и декорации, писать сценарии. В последнем нашем потоке было пятнадцать человек. Мой папа, Виктор Манохин. Слышала, может быть, про него?

— Нет…

— Он режиссёр и сценарист. И в целом удивительный человек. Всегда мог всех поднять на дело, к каждому найти подход, всегда всё успевал, и столько сил в дело вкладывал. Именно при нём трупа «Стаккато» сыграла как-то раз «Мастера и Маргариту» перед московской комиссией. И они оценили — настолько, что профинансировали нашу деятельность. Это был настоящий успех. Но теперь… — Света тягостно вздохнула. — В общем, папа попал в больницу с сердцем. Он уже старенький. А в его отсутствие «Стаккато» будто бы умер. Новые руководители никуда не годились, потому что не могли сплотить коллектив, потом несколько неудачных спектаклей… И теперь у нас почти нет участников. Четыре человека. Я организатор, а кроме меня — Андрей Степанович Зорин, папин друг. Иногда приходит в театр и помогает, чем может — но только из дружеских чувств к отцу. В общем… Совсем всё плохо.

— А если я вступлю? — предложила Тамара осторожно, спустя короткое время молчания.

Света недоверчиво посмотрела на неё.

— И что это изменит? Только зря потратишь время. То, что сейчас в «Стаккато» — это просто жалкая пародия на то, что было раньше.

— Ну а если сыграть спектакль?

— С кем? Кто сможет собрать вокруг себя всех так же, как папа? Кто всех поднимет на дело?

— Да хотя бы и ты!

Света изумлённо и вопросительно воззрилась на неё.

— Ты ведь дочка главы клуба, — сказала Тамара серьёзно. — Ты разве не была при нём с самого начала? Ты разве не знаешь, как там всё устроена, и как нужно делать, чтобы…

— Одно дело знать! — вдруг горячо оборвала её Света. — Другое дело — быть как папа, быть таким, чтобы собрать всех вокруг себя, чтобы поднять на дело, чтобы организовать… Я так никогда не смогу.

— Ну а что, если найти человека, который сможет, и сыграть спектакль? Что, если набрать людей и выступить, ну, допустим, в нашем ДК? Или в «Чеховском»? Тогда «Стаккато» продолжит существовать?

— Ну как ты не поймёшь… Он вообще больше никогда не будет таким, как при папе.

— Но не закроется?

— Да, не закроется, — согласилась Света.

— Тогда можно я вступлю и приведу людей?

— Это бес-по-лез-но…

Но чем больше Света пыталась её разубедить, тем сильнее Тамара верила в то, что сможет что-нибудь сделать. И чем сильнее она верила — тем крепче она сжимала рукоять нагревшегося Стикера.

— Пожалуйста, давай я попробую, — говорила Тамара. — Я всегда хотела играть в театре, хотела стать актрисой! А вам в «Стаккато» нужны люди! Я приведу парня, который во всём-во всём разбирается, он сможет помочь! И ещё людей приведу, и мы сыграем спектакль! И тогда ваш клуб снова будет жить и его не закроют!..

Света вновь тяжело вздохнула и потёрла переносицу. Не верила.

К остановке подъехал автобус, его двери с шипением раскрылись. Света молча двинулась и поднялась по ступеням.

Затем обернулась, глядя на Тамару из автобуса. Та уже готова была отчаяться — её отвергли второй раз за день!

— Поедем, покажу тебе «Стаккато», — сказала Света негромко.

Глаза Тамары снова засияли. Она подняла с земли бутылку с водой.

* * *

Они, не говоря ни слова, проехали пять остановок, выйдя на Сухоложской. Прошли сквозь несколько дворов, спустились по длинной полуразвалившейся каменной лестнице, сползающей вниз по холму, и остановились у торца одного из домов. Достав связку ключей из кармана пальто, Света открыла железную дверь, а затем ещё одну дверь — за ней, и впустила Тамару в тёмное помещение.

Закрыв дверь, она щёлкнула несколькими выключателями на стене сбоку, и в зале загорелись лампочки.

Большую часть прямоугольного пространства «Стаккато» занимала груда из разного рода вещей в центре. Состояла она, к примеру, из скелета кровати, деревянного шкафа без створок, чего-то, накрытого тёмной тканью, тележки, угнанной из магазина, и пыльного пианино и чёрт пойми, чего ещё. Стопка пыльных книг, клетка от домашнего попугая, какие-то пустые глиняные горшки…

В каждой из стен было по одной-две двери. Пахло холодным деревом. Было тихо.

Света сделала несколько шагов, гулко раздавшихся в тишине зала.

— Вот такой он… нынешний «Стаккато». Жалкая пародия на то, что было раньше.

— А что с ним не так? — спросила Тамара, поставив возле себя злосчастную бутыль с водой, а Стикером постукивая по половицам.

— Сама не видишь? Пыль. Тут всё в пыли. Денег на простейший реквизит нет, так что приходилось выезжать на энтузиазме, одежду наспех шить самим… Да и того без папы становилось всё меньше. «Кому, — говорили они, — нужен этот тухлый театр?». Платить за такое «образование» тем более никто не собирался.

Тамара прошла мимо груды. Теперь ей и самой стало печально. Вовсе не от того, что стало со «Стаккато», а от того, что она, загоревшись, наобещала Свете с три короба, хотя и правда ничего не в состоянии сделать с умирающим театральным клубом.

«Чертовски неприятно сначала заставить человека в тебя поверить, а затем потерять веру в самого себя», — пришло в голову Тамаре.

— Ну что, — сказала Света спустя время, видимо, угадав, о чём она думает, — всё ещё хочешь вступить и умирать здесь вместе со всеми? Здесь больше нет того, что было при папе.

Она сделала несколько шагов по залу, продолжая негромко говорить:

— Мне очень больно наблюдать, как последние люди, которые ещё надеются на что-то, каждый раз приходят сюда, бегают глазами, и никогда не находят того, что ищут. Большинство из тех, кто был, махнули рукой, сказали: нет здесь больше ничего, развернулись и ушли. Но хуже них — только те, кто приходит и даже не думает ничего ставить и ничему учиться. Просто маются дурью, как идиоты. И сделать с ними ничего нельзя, потому что тогда «Стаккато» вообще без участников останется… Вот я и решила, что сегодня съезжу сюда в последний раз, а в понедельник отчитаюсь в организацию о закрытии клуба, и помещение опечатают. Всё равно мы не сможем поставить здесь спектакли… Я хотела просто покончить с этим, — вздохнула она, завершив монолог.

Тамара, слушая её, приложила ладонь к лакированной стенке старого шкафа и сказала:

— Гардеробус…

— Что? — не поняла Света.

Тамара повернула к ней голову.

— Не делай этого. Не закрывай клуб. Ещё можно всё исправить.

— Ты не представляешь, как долго мы пытались.

— Но здесь не было меня.

— Ты кем вообще себя считаешь? — устало спросила Света, которой, кажется, уже надоедало спорить. — Что такого ты можешь сделать, чтобы «Стаккато» снова ожил?

— Поставить спектакль, — спокойно сказала Тамара.

— Ты умеешь это делать?

— Нет, не умею.

— Ну и о чём тогда вообще речь?

— Света, послушай меня, — Тамара быстро, насколько могла, подошла к девушке (Стикер гулко стукал об пол, действительно изрекая настоящее суетливое стаккато). — Я уже поняла, что ты сильно отчаялась, что уже ни во что не веришь. Но тогда и терять тебе нечего. Позволь, я попробую что-то сделать. Привести людей. Поставить спектакль. Сделать так, чтобы здесь снова что-то было. Так же, как при твоём папе, не будет никогда, но, может быть, будет по-другому.

— Но ты же ничего не умеешь… — уже не очень уверенно сказала Света.

— Ну так научите меня всему, чему возможно. И всех, кто со мной придёт. И мы поставим спектакль, сыграем на сцене, и тогда «Стаккато»…

— Хватит.

Света тяжко вздохнула.

— Мы открыты с понедельника по пятницу, с десяти до шести. Срок у тебя — неделя. Если за неделю приведёшь сюда как минимум пятерых человек — я тебе поверю.

Тамара кивнула как никогда серьёзно:

— По рукам!

* * *

— Утомлённое со-о-олнце-е, — напевала на всю квартиру Ефросинья Семёновна и раскатистый голос её было слышно даже за дверью, — нежно с морем проща-а-а-алось, ты сегодня призна-а-а-а-ала-а-ась… — она открыла дверь, представ перед Тамарой в своём кимоно, — что ты — мужик!

Допев свою любимую шутку из КВН, она сделала Тамаре торопливый и весёлый жест, чтобы она проходила, а сама закрыла за внучкой дверь.

В бабушкиной квартире Тамаре нравилось то, что имена многих вещей здесь заканчивались как-нибудь по-стариковски — Телик Антеннович (телевизор фирмы «Моль», показывающий семь каналов), Вазильевна (очень большая ваза с синей росписью, в которой никогда не стояло цветов — они бы в ней утонули) или Шкафич Створкович (он был из Чехии). Из-за этого многие вещи как будто приобретали в возрасте. В основной — единственной — комнате всегда пахло выстиранным ковром (хотя его вообще никогда никто не думал стирать), старыми половицами и… возрастом.

— Ну как твои дела, Тамарище? — спросила бабушка, с лёгкостью поднимая бутылку и ковыляя с ней на кухню. — Пошли, чаем угощу.

— Ковыляем потихоньку, — привычно ответила Тамара, проходя в кухню и садясь на своё место. Стикер она поставила неподалёку. — Я сейчас ходила в театральный кружок!

Пока бабушка наливала воду и ставила чайник (Чехов), она рассказала ей про Свету и про «Стаккато». Выслушав, бабушка присела напротив неё и подперла щёку морщинистой худой ладонью.

— «Стаккато», «Стаккато», что ж знакомо так звучит-то… Это, часом, не тот, который раньше «Буратино» назывался?

— ?..

— Ну в таком подвальчике театр был в доме на Сухоложской…

— Ага, похоже, что он, — кивнула Тамара удивлённо. — Там что, был ещё один театр?

— Да может и тот же, просто переименовали… — бабушка неопределённо пожала плечами. — В «Буратино» мы с подружкой в молодости ходили.

— Серьёзно?

— А то! Тогда там был целый пионерский отряд. Ну такой, как это говорится… «локальный» что ли, — двумя руками бабушка показала что-то шарообразное. — Местечковый, вот! Мы тогда с Людкой-то Лебедевой так любили туда ходить, ой, ты б знала. Мы там петь и научились. Был там хороший учитель, Ильрат Фахитович, ой… — она прицокнула.

«Ничего себе совпадение», — подумала Тамара.

— А в спектаклях ты играла?

— Да нет, не довелось, — бабушка покачала головой. — Говоришь, закрывают его?

— Ну, хотели. Я Свету переубедила пока что не делать этого.

Бабушка странно на неё посмотрела.

— И что ты собираешься делать, возрождать его?

— Ну, не то, чтобы прямо «возрождать»… — смутилась Тамара. — Но если я попробую сделать так, чтобы там снова играли спектакли и привлеку туда людей… Ну может и получится что-то.

— А что ж Света сама не привлечёт?

— Мне кажется, она совсем уже ни во что не верит. И других дел у неё по горло — отец, вон, в больнице. Вот она и отчаялась…

— Ну это ты, конечно, ношу на себя взвалишь, если возьмёшься. Справишься на трёх-то ногах?

— А если не взвалю — то пожалею потом! — ответила Тамара со вспыхнувшей вдруг решительностью. — Я давно хотела в театре играть, а в школьном одни дылды…

«Вернее будет сказать — одна дылда, но и её с головой хватает».

— …а тут — всего лишь какой-то недостаток людей! Да наберу кого-нибудь и…

— Не так это просто, Тамарище, — вздохнула бабушка, потерев пальцем один глаз. — Ты думаешь — легко было Светиному папе всё на себе тащить да всех вокруг себя держать? Это человеком нужно быть с большой буквы. Таких людей, — вздохнула она с какой-то неведомой ностальгией, — один на мильён…

— Ну и пусть, что я не такая, как он, — упорно сказала Тамара. — Но ведь кто-то же должен сделать хоть что-нибудь…

«И это обязательно должна быть трёхногая?» — спросил из своего угла Стикер, а потом без каких-либо причин скользнул по стене и рухнул на пол.

— Ничего, — сказала Тамара бабушке, которая уже подскочила, чтобы его подобрать. — Пускай полежит. Он наказан.

Стикер что-то ворчал с пола, но Тамара, болтая с бабушкой, предпочла его не слушать. Всё равно не скажет ничего полезного.

За окнами увядала расцветающая осень.

— Любые фразы звучат гораздо смешнее, если произносить их голосом Микки Мауса.

— Музыкальная группа из орков — это ОРКЕСТР!

— Отмена, с твоими шутками это не прокатит.

 

 

Первым Тамара собралась позвать в «Стаккато» своего ближайшего друга Задиру Робби. Несмотря на то, что ему было на десяток лет больше, чем ей самой, Задира многое знал и умел, поэтому точно мог помочь погибающему театру. Но Задира неожиданно отказался, сославшись на нелюбовь к театру и постоянную занятость. Сам он в этот момент, кстати, проводил какие-то опыты с двумя рублёвыми монетками и паяльником.

В воскресенье, расправившись с домашним заданием, Тамара отправилась к Задире Робби. Телефон его был недоступен, зато она прекрасно знала, где он живёт, и как к нему пробраться.

Позвонив в домофон, она подождала трёх гудков, а затем, когда резко наступила тишина, торжественно произнесла:

— Многоножка на линии, срочное дело.

— Проходи, — тут же понял Робби, открывая ей дверь.

…Перед Тамарой он предстал в длинной и мятой серой футболке, огромных шортах и с волосами на ногах и на голове (и там, и там они были взъерошены, как будто Робби только что шарахнуло током).

В квартире Робби, помимо него, жило ещё несколько человек — его друзей, помогавших ему с квартплатой. Все они знали Тамару в лицо, но ни с кем из них она особенно не дружила.

В комнате Робби — бардачной и свалочной — был перманентный железный беспорядок. На рабочем его столе (где стоял компьютер, из которого играла музыка) лежала большая блестящая пластина, на которой остывал паяльник. Он источал характерный запах плавленого железа, расплывавшийся по всей комнате.

— Чем ты тут занят? — удивилась Тамара, проходя. Робби подставил ей стул, пнув её ногой.

Здесь стоит отметить, что почти везде, где часто бывала Тамара, у неё были собственные стулья и табуретки. К примеру, дома на кухне у неё был Табуретус с мягким седалищем. В квартире бабушки — резной Треуглорет из тёмного дерева, отличный от других вырезанным посередине седалища небольшим — с палец сторона — треугольным отверстием. Кто, когда и зачем его вырезал — неизвестно, известно лишь, что шалость удалась. Даже в школе у неё был отдельный стул, Жуйкин. Тамара отличала его по плотно прилипшим к нижней стороне седалища трём жвачкам, поставленным в ровный ряд и уже давно превратившимся в окаменелости.

Что до квартиры Робби — то Задира собственноручно изготовил для неё совершенно особенное сиденье, деревянное, на шести стальных ногах, с удобной спинкой и даже крючком для Стикера. Имя стулу придумал тоже Робби — он назвал его Мсье Многоногом. А Тамару, севшую на него, Робби с тех пор стал в шутку звать Многоножкой.

Ей нравилось.

— У меня как раз шёл процесс, поэтому я отключил телефон, — объяснил Робби, проходя к своему столу.

— А что именно ты хотел сделать? — спросила Тамара, пододвигая к себе Мсье Многонога и аккуратно на него присаживаясь.

— Да балуюсь… Хочу понять, как это вообще происходит, а то скоро тридцать, а я с паяльником ни гу-гу… А ты-то что пришла?

— А! Слушай, очень важное дело. Слышал когда-нибудь про «Стаккато»?

И Тамара пересказала ему то, что вчера рассказывала бабушке — про Свету, её театральный клуб, закрытие и её, собственно, обещание Свете найти новых участников.

— Ты хотел бы вступить, Задира? — спросила, наконец, Тамара. — Будем выступать на сцене и…

— А ты уверена, что сможешь? — Робби взглядом указал на Стикера и на Тамарины ноги. Та нахмурила брови.

— Конечно смогу! Я всё смогу и не смей мне доказывать обратное! Я пришла тебя пригласить. Пошли со мной! Сыграешь на сцене. Новый опыт, впечатления, всё такое…

Задира Робби, присевший возле компьютера, почесал круглый нос.

— Я бы и рад, но… Не хочу.

— Чего? — удивилась Тамара. — Не хочешь?! Почему? Театр это ведь…

— Что угодно, но не театр, — Робби покачал головой. — Из меня артист как из тебя оперная певчиха… Так, вот только распеваться здесь не надо, Сэта разбудишь…

— А, точно, — вспомнила Тамара, уже приготовившаяся запеть, и понизила голос. — Ну ладно. Но почему…

— Потому что не моё это, — отмахнулся Робби лениво. — К тому же, сама подумай: ну куда мне, двадцативосьмилетнему оболдую, в подростковые клубы лезть? К тому же, я ещё и работаю, так что не смогу там ничего сделать. Тухлая это, Многоножка, затея — меня туда звать.

— Это ты тухлый… — беззлобно махнула рукой Тамара. Чего она уж точно не ожидала — так это того, что Задира откажет ей. Впрочем, причины он называл вполне себе адекватные, и, подумав, она решила, что он и правда странно бы смотрелся на сцене.

— А чего ты вообще туда сунулась? — спросил Робби. — В актёры собралась податься?

— Да вот сама не знаю, — вздохнула Тамара, скрестив руки. — Как говорил один дядька — «торкнуло» меня что-то. Ведь наверняка этот «Стаккато» хорошее место, а закроется из-за ерунды. Ну, то есть — из-за того, что Света впала в отчаяние. Это не ерунда, конечно, но…

— Я понял, понял.

— Ну и вот… Я подумала, что смогу хоть что-то сделать. То есть, мы, конечно, почти что не знакомы с ней и вообще столкнулись случайно. Думаешь… зря я это затеяла? — спросила она осторожно.

Про себя она подумала, что если Задира скажет, что всё зря, и что это её выдумки — то идея пропала, и «Стаккато» можно смело закрывато и актёров разгонято. Словам Робби Тамара верила гораздо больше, чем собственному рассудку, и даже если бы он всерьёз сказал, что луна — это солнце, то Тамара решила, что Робби прав, а весь мир долгое время ошибался.

— Ну почему… — неуверенно пожал плечами Задира. — Идея-то на самом хорошая. Вот только сильно ли ты расстроишься, если у тебя ничего не выйдет?

— Света расстроится куда сильнее. Хотя никому, наверное, не скажет…

* * *

Совершенно недовольная, Тамара покинула общежитие, где обитал Робби, и поковыляла домой, размышляя, где ей взять ещё пятерых людей.

«Допустим, — думала она, — Агата может согласиться. Она любит читать, и выглядит одинокой, так что её точно надо будет позвать. Но кого ещё позвать… Может быть, Дениса?».

От предвкушения того, что они с Денисом будут видеться в «Стаккато» чаще, Тамарино сердце затрепетало. Но потом Стикер любезно напомнил о себе, сказав что-то вроде «кто вообще захочет встречаться с такой, как ты?».

— Кто-нибудь, да захочет!.. — упрямо заявила Тамара, пошуршав одной ногой рыжие листья. Некоторые из них похрустели.

Она шла мимо небольшого бескрышного кирпичного сооружения, внутри которого располагались мусорные контейнеры. С правой её руки — со стороны Стикера — шла неширокая дорога, по которой иногда проезжал автомобиль. За дорогой лежал плавный уклон, обычно покрытый либо травой, либо толстым слоем снега (сейчас же было что-то промежуточное). Уклон скатывался в детскую площадку; на определённом отрезке его были даже каменные ступеньки, но они лежали впереди и пользоваться ими Тамара не собиралась.

Зато юноша с орлиным носом, одетый в чёрную куртку и штаны, ещё как собирался: взбежав на полной скорости по этим ступеням, он чуть не взлетел, бросился вперёд, вбежал к контейнерам и, недолго думая, юркнул в один из них, на секунду — даже меньше — встретившись с Тамарой взглядом, таким же острым, как его нос.

— Куда он побежал?!! — спросили её двое запыхавшихся мужчин в форме, выбежавших по тем же ступенькам.

У Тамары не было, и не могло быть доверия к человеку, которого она видела всего секунду — поэтому она показала пальцем на мусорные контейнеры, намекая, что он в них.

— Спасибо, — поблагодарили её полицейские спустя время, выводя со свалки того самого парня. Он зло на неё зыркнул, но Тамара никак не ответила на его взгляд.

— Ты вообще, парень, знаешь, что такое статья за вандализм? — спросил один из полицейских, пока второй вызывал машину и называл координаты места.

Юноша угрюмо молчал.

Заметив взгляд замершей на месте Тамары, полицейский почему-то решил объяснить:

— «Звезду Народов» распилить хотел. На металлолом сдать, небось? — спросил он угрожающе у задержанного.

Тот весь скукожился.

— Не распилить, а сломать, — сказал он тихо.

Тамара решила, что ей больше нечего здесь делать, и свой законный долг она выполнила. Она осторожно прошла мимо полицейских и пойманного парня, заслышав часть их диалога:

— Тыщу раз вам повторял…

— Правду говори! Зачем ломал?!

— Захотелось.

— Штраф захотелось платить? Или в СИЗО загрести?!

— Хотел сломать её. А не её — так что-то другое сломал бы. Я хотел бы сломать что-то красивое.

Последняя его фраза надолго засела в голове у Тамары, но та не посмела ни обернуться, ни тем более препятствовать полицейским. У неё было мало опыта общения с правоохранителями, и совсем не хотелось увеличивать этот опыт.

Именно такой была Тамарина первая встреча с Ромкой Твариным, который — среди всех, кто его знал, — носил простую и неблагозвучную кличку Тварь, являющуюся синтезом его фамилии и характера. Конечно имя и кличку его Тамара узнала позже, не говоря уже о характере, но нам обо всём следует рассказать по порядку, и обо всём — в своё время.

* * *

В понедельник, освободившись от уроков, Тамара с портфелем на спине зашагала не домой, как обычно, а к остановке. Агату в этот день она в школе не встретила, и не готова была её встретить, потому что не была наверняка уверена, что её ждёт в «Стаккато». Для начала нужно было самой съездить и убедиться.

На припасённую мелочь она доехала до Сухоложской, где располагался «Стаккато» и, легко вспомнив дорогу к нему, быстро нашла почти закрывшийся театральный клуб.

На улице дул холодный осенний ветер, и было мёрзло, а внутри, между дверями, — тепло. Сделав глубокий вдох — раз двери открыты, значит, Света держит слово и помещение ещё не опечатали, — Тамара вошла в общий зал.

Наверное, он назывался общим?

— Я бы точно выступал против режима, — с причудливо-серьёзным лицом говорил высокий молодой человек с длинными (но не очень длинными) волосами и в очках, приложив одну руку ко рту, а локоть её уперев в собственное согнутое колено. Парень этот сидел на «скелете» тахты, который Тамара заметила ещё в прошлый раз. — Я был бы революционер.

Он говорил спокойно и мечтательно. С таким спокойствием, будто знал, что мечты его не сбудутся, и высказывал их просто так. Чтобы все знали, что в его голове.

— Ага, попробуй выступи — и тебя прищучили бы! — хмыкнув, осадил его другой парень, ниже его ростом, но шире в плечах, и с волосами покороче. И нос, и подбородок его были квадратными, а волосы на голове — того же цвета, что у его собеседника. — Какой ты всё-таки глупый, Костя Соломин!

«Почему он зовёт его по имени и фамилии?» — первым делом подумала Тамара, замерев на пороге. Её, пока не скрипнула дверь, не заметили.

«Глупый» Костя Соломин не обиделся, а сделал псевдо-страдающее лицо и возвёл глаза к небу.

— Ну чем же ты меня слушал! Нюра, ну скажи ты нашему тупому Серёже, что он не прав, а я прав.

— Революции это плохо, — вынесла свой вердикт Нюра, сидящая на самом верху Гардеробуса с книжкой в руках. Она говорила еле слышно. Лицо у неё было улыбающееся и доброе, а волосы — длинные и прямые, спадающие на тонкий синий свитер.

— Ты знаешь кто? — вздохнул «глупый» Костя Соломин. — Ты детерминированная личность.

Тот, кого назвали Серёжей, перевёл взгляд на звук закрывающейся двери и увидел Тамару.

Осмотрел её, взглянул на Стикер, потом снова на неё.

Тамара осторожно сняла шапку, тряхнув светлыми волосами.

— Привет.

Теперь взгляды всех ребят перескочили на неё.

— Тебе кого? — спросил Серёжа. У него был ровный голос, идущий прямо из горла, и татуировка на руке с часами. Сколько ему было лет?..

Тамара быстро нашла слова.

— Я… новый участник.

Ребята неуверенно переглянулись.

— Ты хочешь в театральный клуб? — уточнил Костя Соломин так, будто Тамара могла ошибиться.

— Тогда тебе нужно к Свете, наверное… — сказала ей Нюра, снова оторвавшись от книги.

— На самом деле, ловить тебе здесь особо нечего, — признался Серёжа, сунув руки в карманы. Видимо, решил идти ва-банк. — Здесь не проводится репетиций, на мероприятия нас больше не зовут…

— Тогда почему вы сами до сих пор здесь? — напрямую спросила Тамара.

Серёжа пожал плечами.

— Да просто время коротаем.

— Мне здесь нравится, — признался вслед за ним «глупый» Костя Соломин. — Тут своя атмосфера, можно поболтать и чай попить. А можно вообще не приходить, и никто слова не скажет.

— Мы просто учимся в одном классе, — пояснила Нюра с Гардеробуса. — Вот и ходим сюда посидеть после школы.

— А скоро его вообще закроют, — опять взял слово Серёжа. — Так что иди лучше ищи какой-нибудь другой клуб. Здесь — просто пародия на то, что было раньше.

— Света мне сказала то же самое, — ответила Тамара, снимая куртку и вешая её на крючок. Она осталась в белой школьной рубашке и тёплых спортивных штанах. — Вы — все, кто тут есть?

— Формально есть ещё один парень, — ответил Серёжа, видимо, бывший тут за главного (так как по большей части говорил именно он), — но он не с нами. Так что уже давно тут не появляется.

— Ясно, — Тамара кивнула.

Она прошла на середину комнаты, встав перед грудой театральных вещей, расставила ноги, обеими руками упираясь в поставленный перед собой Стикер, и произнесла на весь небольшой зал:

— Я хочу вступить и поставить здесь спектакль!..

Её энтузиазма никто из троицы не разделил. «Глупый» Костя махнул рукой, а Серёжа почесал шею и поморщился.

— Как бы помягче сказать…

— У тебя ничего не выйдет.

— Вчетвером — конечно не выйдет! — уверенно сказала Тамара. — Но я хочу привести ещё людей. И тогда всё получится!

— Ты откуда такой оптимисткой родилась? — удивился Костя Соломин, подняв брови. Он смотрел на неё удивлённо, а Серёжа — оценивающе. Они оба не верили.

— Набери хоть сотню людей — кто учить-то будет? — задал вопрос Серёжа, скрестив руки. Он спрашивал совсем не зло, и не с досадой, а по делу. По его лицу было видно, что он готов согласиться, если Тамара всё ему расскажет.

— И кто нас выступать пустит? И куда — спросил вслед за ним Костя Соломин.

— И ты-то сама кто и откуда? — спросила с Гардеробуса Нюра. Она единственная из всех смотрела на Тамару с неподдельным интересом.

И той было что ответить. Она — как учила её бабушка — задрала нос вверх и отрапортовала громко и весело:

— Меня зовут Тамара Павловна Суржикова! Восьмой класс 76-й школы! Пятнадцать лет! И я хочу поставить здесь спектакль!..

…Громкие слова её были вновь встречены молчанием.

* * *

— Меня Серёжа звать. Там, на шкафу — Нюра Колодкина, а этот увалень — Костя.

— Очень приятно, — подтвердил «увалень» Костя.

— Что до «поставить спектакль»… — продолжил Серёжа, — Света пыталась, и у неё не вышло, а она — дочка Виктора Саныча. Вот при нём было клёво. А заменить его никто не смог.

— Был тут один «молодой руководитель», — подал голос Костя, — кто-то из политических, что ли. Хотел здесь снимать пропагандистские ролики под депутатов и на этом зарабатывать. Света ему бойкот объявила, и мы с ней, естественно, тоже. Он и сбежал. Больше не появлялся…

— А другой всё время требовал снимать всякую чушь, и всегда был недоволен, — поделилась Нюра. — Потом он к двум девочкам приставать начал, и Света его в шею погнала.

— А третий был ни о чём, — снова заговорил Серёжа. — Давал нам задания и уходил бухать. При этом сделали, не сделали — нисколько его не волновало. На такого надеяться себе дороже.

— И что, он до сих пор руководит?

— Да кого там… Ушёл в запой и месяца три уже не появляется, вот клуб и развалился окончательно. Людей-то и так было не очень много… после предыдущих придурков.

— А почему Света сама не станет руководителем? — Тамара прошла вперёд и присела на большой предмет, покрытый пыльной тканью.

Ей ответил Костя Соломин:

— Она говорила, что у неё склад ума не такой, чтобы кем-то руководить. Человек она хороший, но просто не подходит для такого.

Тамара вздохнула носом. Стикер ехидно ухмылялся, чувствуя, как стремительно падает её уверенность. И это злило.

— Видишь, в чём ещё проблема? — подытожил Серёжа. — Не столько в людях, сколько в тех, кто всех соберёт вместе, сплотит и скажет, что делать. В театральном без таких людей — никуда.

— Ну так давайте сами попробуем, — сказала Тамара негромко, — иначе «Стаккато» закроют. Ведь если сюда может прийти кто-то… ну совсем уж отстойный. То давайте делать всё сами. Сами будем ставить спектакли и играть их. И тогда клуб снова заживёт.

— А если кто-то не захочет играть — кто его заставит? — задала резонный вопрос Нюра, до сих пор не слезающая с Гардеробуса.

Вопрос был настолько неожиданным, что Тамара замолчала.

— Она права, — кивнул Костя, зевая и прикрывая рот ладонью. — У самих у нас ничего не получится.

— Но зачем заставлять, если человек сам хочет играть?

— Ну хорошо, — согласился Серёжа. — Вот смотри: ставим мы, например, «Алладина». Я играю роль джина из лампы. Появляюсь во втором действии, но вот что-то мне сегодня ну никак не хочется… Давайте-ка лучше без меня отрепетируете, кем-нибудь замените меня, а я потом отыграю…

— А у меня парень вдруг приехал, — присоединилась к нему Нюра, — я его так давно не видела, так не видела! Давайте сегодня без Жасмин сыграете…

— И как я буду играть один? — возмутился Костя. — Может, отменим репетицию да чай пить будем? Авось завтра отыграем как надо…

И вся троица посмотрела на Тамару в ожидании.

Та сникла, поняв, что ей пытались сказать ребята.

— Но… как тогда вас всех заставлять, если то один не хочет, то другой…

Ей ответили тройным хором:

— А у Виктора Саныча получалось!

Тамара знала меру, поэтому давала имя далеко не каждой вещи.

К примеру, каждой вилке и ложке в доме своё прозвище придумать сложно: в квартире Суржиковых все столовые приборы были одинаковыми на вид, так что Тамара даже не пыталась выделить среди них какие-то необычные. Кружку свою — высокую, прозрачную, с нарисованной змейкой, — она тоже никак не называла, оставив её просто кружкой. А вот саму змейку назвала Лисовиной. Про себя, конечно — потому что обращаться к нарисованной змейке не приходило в голову даже Тамаре.

В чём была разница? В том, что имена получали лишь предметы, единственные в своём роде. Каждый из Тамариных стульев был совершенно неповторимым, не говоря уж о её Стикере и Зонтулье, а уж Чаёвникер и вовсе настоящий раритет, откопанный на чердаке на даче. Как же такой — и никак не назвать?!

А ещё у Тамары был фотоаппарат. Совсем небольшой, старенький, (хоть и цифровой), но настоящий, её собственный фотоаппарат, на который Тамара фотографировала всё, что ей нравилось. Только не людей. Потому что фотографии людей Тамаре совсем не нравились. Камера носила гордое, и даже слегка зловещее имя Люциорус.

История появления в «Стаккато» Ксюхи Денисовой связана именно с ним.

Во вторник Тамара впервые привела в «Стаккато» Агату, до сих пор не очень уверенную в том, что она куда-то хочет. Поддавшись уговорам, она согласилась, что всё равно ничем особым не занята после школы, и стала первым человеком, которого Тамара завербовала в клуб.

— Ты сюда что, ещё кого-то приведёшь?! — спросил у неё под конец дня Серёжа.

Тамара утвердительно тряхнула головой.

— Ещё четырёх человек — и «Стаккато» будет жить! Поставим что-нибудь и выступим! А уж «гуру» найдётся, не волнуйтесь!

Костя и Нюра переглянулись.

— Плакало наше спокойствие, — вздохнул «глупый» Соломин. От его замечания Агата ещё больше смутилась.

За весьма короткое время — всего лишь день с небольшим — Тамара поняла, что между Костей Соломиным и Серёжей Селезнёвым были удивительные отношения. С первого взгляда казалось, что эти двое недолюбливают друг друга и спорят по любому поводу — однако споры эти проходили с таким обоюдным артистизмом, с такими выразительными жестами, с такими вычурными интонациями, что в них просто невозможно было поверить.

Когда спор достигал пика, Костя, как правило, принимался якобы всерьёз обижаться, закатывать глаза и всячески обзывать Серёжу, а также часто просил Нюру встать на его сторону в противостоянии. Нюра Колодкина, всегда ходящая за ними хвостиком, редко поддерживала кого-то из них, а если и выражала какую-то точку зрения — то сугубо нейтральную.

К примеру, когда Тамара только зашла в клуб, Костя и Серёжа спорили о романе «1984»: Костя утверждал, что революцию против режима Старшего Брата можно было поднять, просто никто не осмеливался. Серёжа же напоминал, что любого, кто посмел просто думать о подобном, тут же ловили, так что оппозиция была попросту невозможно.

Подобные споры возникали между ними в периоды скуки и не носили решительно никакого значения. Потому что всегда кончались одним и тем же: Костя закатывал глаза, вздыхал и изрекал какие-нибудь умные слова в адрес своего оппонента или Нюры.

— А что такое «детерминированный»? — спросила Тамара под конец второго дня. Она даже не заметила, как пролетело три часа за разговорами с этой троицей.

— Это человек, который отказывается сам решать свою судьбу и сваливает всё на высшие силы, — пояснил Серёжа. — Да ведь, Нюр?

— Да, — кивнула та, — примерно так.

— Вот Нюра у нас детерминированная, — как бы невзначай проронил Костя. Нюра только улыбнулась:

— Почему?

— Не хочешь против Старшего Брата бунт поднимать.

— У меня просто хорошие братья… — неуклюже попыталась пошутить она.

Тамара понятия не имела, про какого брата идёт речь, потому что на тот момент не читала Оруэлла. Но тогда ей подумалось, что, наверное, обсуждается какая-то семейная ссора.

Во вторник, как уже было сказано, в «Стаккато» пришла Агата, а в среду после школы Тамара задумалась, где взять ещё людей. И уже тогда она почувствовала, что сильно устаёт: постоянные спуски и подъёмы по школьным лестницам и так не давали покоя её ногам, а после этого нужно было с рюкзаком на спине тащиться до остановки и ехать в «Стаккато»…

Тамара уставала, но всё равно необъяснимо чувствовала, как сильно её туда тянет. Она сама не вполне понимала, почему так сильно привязалась к едва знакомому месту. Может быть, в этом бардаке дешёвых декораций чувствовалось что-то для неё родное? Может быть, в «Стаккато» столько хороших вещей до сих пор не носили имён, и это требовалось исправить?

* * *

В среду, уже почти что привычно доехав до Сухоложской, Тамара пошла тем же маршрутом, что и раньше, пыхтя под тяжестью натёршего плечи рюкзака и мечтая его побыстрее снять. В среду учебники были, как назло, особенно тяжёлыми. Преодолевая несколько «жёлтых» дворов, она вспоминала, как отреагировали родители на её слова.

— Ты с ума сошла?! — негодовала мама. — Ездить в такую даль?! Пожалей себя хотя бы! Ну хочется тебе в театр — ну запишись в школьный…

— Туда меня не взяли, я же сказала.

— Ну и всё тогда! Зачем себя мучить?!

— Потому что мне хочется именно туда, в «Стаккато».

— Тамара, ну ничего ты там не сделаешь! Пускай без тебя разбираются, а не вешают на тебя проблемы!

Сколько ни упрашивала мама отказаться от этой затеи, Тамара была непреклонна. И к самой себе безжалостна. И какая жалость могла быть, когда «Стаккато», только-только появившийся на горизонте, уже так сильно влёк её к себе?

Путь Тамары пролегал возле старых гаражей, которые осень засыпала жёлтой листвой. В ту пасмурную среду на краю гаража сидели вряд три голубя, что-то себе курлыкая и поворачивая неуклюжие головы. При этом двое голубей по краям были самыми обычными — серыми, а в середине сидел белоснежный, без единого пятнышка. Встав невдалеке, Тамара залюбовалась, а потом, кряхтя, сняла рюкзак (плечи вздохнули от облегчения), и медленно, чтобы случайно не спугнуть троицу голубей резким движением, достала Люциорус, лежащий в чехле в боковом кармане.

Тамара всегда носила его с собой. На всякий случай.

Включив, она навела объектив на голубей и щёлкнула кнопкой, сделав снимок. Затем ещё один. А когда она готовилась щёлкнуть третий раз — неразличимая тень порхнула на крыше гаража, спугнула голубей и взлетела с его края.

Конечно же, не взлетела. Просто кое-кто, совершив прыжок, секунду или меньше был в воздухе, а затем рухнул в кучу листьев внизу и глухо взвыл.

Положив Люциорус обратно в рюкзак, Тамара поспешила на помощь (хотя в её случае слово «поспешила» звучало чуть ли не анекдотично).

В листьях обнаружилось тело в чёрной куртке, в чёрных узких брюках, белых кроссовках и с тонкими бледными ладонями. Эти ладони, выглядящие почти что неестественно — первое, что запомнила Тамара, прежде, чем посмотреть на лицо, сморщившееся от боли.

— Уффф, — раздалось из кучи листьев, и Тамара поняла, что перед ней девушка. Или очень женственный парень — таких она иногда встречала.

— Ты как?

Незнакомка посмотрела на неё сердито — сама, мол, не понимаешь, как я? Она попыталась подняться, и у неё почти получилось — но затем, зашипев, она села и, всё так же морщась, схватилась за колено. Кажется ушибла.

— Больно-то как, ух-ух-ух…

Она подняла глаза.

— Здорово.

Тамара не нашла, что ответить, кроме как:

— П-привет… Что с тобой?

— Неудачно приземлилась. Подмогни по-братски, а?

Тамара неожиданно прыснула, показав сидящей девушке Стикер. Она хотела сказать что-то вроде «я не самая лучшая кандидатура, кого можно попросить об этом», но незнакомка и так это поняла, тоже неловко улыбнувшись.

Упираясь в листья тростью, Тамара слегка присела, подав руку девушке. Та схватила её, кряхтя, поднялась на ноги.

Ладони её были очень-очень мягкие, но холодные.

— Ух-ух-ух… — сказала девушка, словно раненый филин, — больно-то как.

— Сильно ушиблась? — участливо спросила Тамара. — Можешь опереться, пойдём. Здесь недалеко есть клуб, там, может быть, найдётся аптечка…

— Угу… Будет здорово, — согласилась девушка.

Тамара мысленно поблагодарила небо за то, что незнакомка не столь упряма, как она сама, и не настаивает на том, чтобы справляться с трудностями самостоятельно.

Они медленно двинулись к «Стаккато» по дороге.

— Вот не думала, что ты настолько сильная, хромоножка, — беззлобно усмехнулась незнакомка как-то по-пиратски.

— Меня Тамара зовут.

— Да, извини… Не хотела обидеть. Я правда тебе благодарна, типа того… Ух-ух-ух, — она снова болезненно поухала. — А меня Ксюха.

— И как тебя занесло на гаражи?

— Залезла.

— А зачем прыгала?

— Люблю прыгать, прикинь, — Ксюха рассмеялась так, будто объяснила очевидную вещь. — Доставляет.

— Любопытные у тебя хобби.

— Ну куда уж мне до тебя, хромоножка… Ой, блин, прости… Тамара, да? То есть, я реально люблю прыгать, не дуйся. Этот момент, когда ты на секунду отрываешься от земли… Это ж просто охерительно, да ведь? Ух-ух-ух, только бы не перелом…

— В следующий раз будешь думать, прежде, чем голубей пугать.

— Да брось, говоришь, как моя бабка! Зачем думать, если можешь прыгать?

— Ну ты не подумала — и теперь не можешь…

— Забей, заживёт. На мне как на собаке заживает.

У Ксюхи был бодрый, с лёгкой хрипотцой, мальчишеский голос. В любой момент времени она говорила так, будто проверяла собственное горло или демонстрировала окружающим его возможности. Такой, в целом, был и её характер, но тогда Тамаре только предстояло его узнать.

— А ты чего хромаешь? Тоже сломала чего-то?

— Да, вроде того… Давно уже. Теперь хожу со Стикером.

— Стикером? Это как наклейка?

— Нет… Это моя трость. Я зову её Стикер.

— Зачёт! А почему не Достоевский?

— Чего?..

— Почему ты не назвала её, например, Достоевским?

— Тебе не кажется, что называть трость Достоевским — это странно?

— А Стикером — так зашибись!..

— Да брось, кто вообще может назвать трость Достоевским? Почему не Бродским или Чарльстоном? Нам сюда, давай открою…

* * *

Когда спустя двадцать минут в клуб заглянул Костя — в этот раз почему-то один — Ксюха уже сидела довольная, с обработанным и залепленным пластырем синяком на ноге, и попивала налитый Тамарой чай.

— Выполняешь свои обещания, как вижу? — спросил Костя, разматывая длинный серый шарф на шее.

— Не-е-ет, — Тамара покачала головой, — она просто очень любит прыгать, вот и… допрыгалась. Я решила ей помочь, потому что здесь было недалеко…

— Я Ксюха! Извиняй, если что не так! — и Ксюха приветственно вскинула руку, а затем не выдержала и тихонько прыснула: — У-ху-ху…

— Константин Львович, — сухо сказал Костя, вешая пальто на крючок.

То есть, могло показаться, что он сказал это сухо. Тамара-то знала, что он снова показушничает — потому что точно таким же тоном, как сейчас представился, он когда-то называл Нюру «детерминированной личностью». Только Ксюха-то не была с ним знакома…

— Кстати, — сказала Тамара ей, — а ты к нам вступить не хочешь? Мы людей набираем…

— Чё, серьёзно? Блин, не знаю даже. Из меня не актёр, а трепло, а так — было бы клёво, — Ксюха почесала затылок, — а ещё учусь я — ну жесть, как плохо! Всему. Всё, что умею — это, блин, прыгать и… Ой, чуваки, а можно мне вам будет всякие реквизиты мутить? Декорации, всё такое. Я это дело люблю.

Тамара вопросительно глянула на Костю. Тот, заинтересовавшись, подошёл к ним. Высокий, как дядя Стёпа, одетый в полосатую рубашку с коротким рукавом и джинсы. В «Стаккато» он также обувался в специальные шлёпанцы, служащие ему здесь сменкой.

— Ты немного неправильно понимаешь суть, — сказал он, — но люди вроде тебя нам и правда нужны. Оставайся, и научишься не только «реквизиты мутить»… И плата относительно невысокая.

Тамара с опаской посмотрела на него: как же она научится, если пока что учить нас вообще некому?!

Встретившись с ней глазами, Костя для чего-то ей подмигнул.

* * *

Будни Тамары полетели кувырком, но та была и не против, — потому что возражать ей было попросту некогда.

С утра подняться, протереть глаза, выпросить у родителей денег на проезд. Все пять-шесть уроков первой смены просидеть в предвкушении, а после них, пересиливая больные и недвигучие (Тамара сама придумала это слово) ноги, поспешить на остановку. Она не могла бегать, ей сложно было передвигаться быстро, даже сидение на уроках порой утомляло сильнее ходьбы — но ноги это будто бы совершенно не волновало. Всё Тамарино существо после уроков вспыхивало, начинало двигаться и стремиться в «Стаккато», и стремилось оно настолько неудержимо, что его не волновало ни присутствие Стикера, ни больные ноги.

И Тамару это сперва не просто радовало, а наполняло радостью. Потому что у неё, вечной хромоножки, в последние годы не способной ходить без трости, как будто бы выросли крылья, появились суперсилы — и при этом без какого-то дорогого лечения, без сложных операций или каких-нибудь обезболивающих. Она даже перестала жалеть о том, что её не взяли в школьный театральный кружок — потому что «Стаккато», хоть и находился на другом конце города, хоть и был на грани закрытия, но всё равно был гораздо лучше.

— Тамара, ты в инопланетян веришь? — спросил как-то раз Костя Соломин, покуривая сигарету. Он курил, но это было ничего, и Тамару нисколько не пугало.

— Да! — кивнула та. — Потому что как без них! А ты веришь?

— Я тоже верю, — спокойно и негромко признался Костя, водя взглядом по сторонам и пуская клубы жидковатого дыма. — Мы ведь не можем быть одни. А вот Серёжа думает, что всё это — чушь с «Рен-ТВ», и там всё врут. Он у нас агностик.

— Кто?..

— Агностик.

— Это что-то религиозное?

— Нет. Это человек, который, пока не убедится, — не поверит.

— Тогда я тоже немного агностик.

— Но в инопланетян-то ты веришь.

— Верю. Я их в детстве видела.

— И как они выглядели?

— У нас одноклассница была инопланетянка. Бледная-бледная, большеглазая и полностью лысая. Один класс всего была с нами, а потом куда-то перевелась, и больше про неё никто никогда не слышал. Ни с кем не общалась, на уроках почти не отвечала. Её даже звали очень странно: Ёй У.

— Ёю?..

— Ёй У.

— Может быть, она просто была из Въетнама.

— Здесь, в российской школе — вряд ли. Скорее всего и правда иноланетянка.

— Может быть… — флегматично согласился Костя Соломин. Хотя, судя по его взгляду, он уже думал о чём-то другом.

Костя часто звал кого-то с собой покурить на улицу, потому что стоять и курить одному ему было скучно. Нюра ходила реже всего, потому что запах табака не любила, да и родители её не терпели. А Серёжа в этот момент был занят. Поэтому согласилась пойти Тамара.

Костя очень нравился ей как человек, потому что совмещал в себе обаятельную обидчивость, флегматичность и находчивость, остроумие — с симпатичной душевной простотой, а потому находиться «на одной волне» с ним было так же легко, как, например, сидеть в хорошем кресле.

С той же Нюрой было по-другому, потому что в любой момент, когда они с Тамарой оставались наедине, она находила себе какое-то занятие: утыкалась в телефон или уходила с головой в книгу, и мешать ей не хотелось. Поначалу Нюра оживала только тогда, когда рядом были Серёжа или Костя, а спустя время привыкла к прыгучей Ксюхе и спокойной Агате.

Она часто читала одну-единственную тёмно-зелёную книгу, и, как-то раз подглядев название, Тамара узнала, что она называется «И всякий, кто встретится со мной». Фамилия у автора была — Чиладзе, а имя — Отар.

Что в такой книге могло заинтересовать Нюру Колодкину, для Тамары было большой и сложной загадкой.

В отличие от слегка загадочного Кости и очень загадочной Нюры, их друг Серёжа любой загадочности был лишён, и как бы даже наоборот пытался всё сказать напрямую и любую загадку разрешить. Если что-то в словах Кости казалось ему нелогичным и странным — он стремился упрекнуть своего оппонента, обязательно при этом назвав его по фамилии. И сказать с нарочитой серьёзностью «Ты такой глупый, Костя Соломин!». Тамару подобные перепалки всегда забавляли.

— На самом деле, он парень очень способный, — рассказал ей однажды Серёжа. — Просто мыслит он нестандартно. К примеру, очень круто шарит в литературе, языках, во всякой лингвистике…

 — А поступать на кого хочет после одиннадцатого? — спросила Тамара.

— На актёра, если в армию не заберут, — Серёжа пожал плечами. — Все учителя ему говорят, что он свой потенциал погубит, а он не слушает.

— Так ведь актёр это же здорово!

— Ну да… Только не для того, кто хочет хорошо жить.

Сам Серёжа, насколько поняла Тамара за короткое время, увлекался журналистикой, и в будущем именно с ней хотел себя связать. Он часто шутил про то, что все морщатся, как только он это рассказывает. На вопрос, хочет ли он сам быть актёром, Серёжа неопределённо пожимал плечами…

— Эй, ты что там выводишь?

— Не мешай…  

Тамара от усердия высунула язык, рисуя что-то маркером на деревянной поверхности шкафа.

Заглянувший ей через плечо Серёжа прочитал получившееся слово, написанное витиеватым шрифтом:

«ГАРДЕРОБУС»

— Вот так! — довольно пояснила Тамара, садясь на принесённый из одного кабинета деревянный стул и постукивая по половицам Стикером.

Серёжа ещё несколько раз взглянул на надпись, а потом на Тамару, а потом снова на надпись — чтобы убедиться, что он всё правильно понял, и что там написано именно то, что написано.

Хотя он ничего не понял.

— Это имя для шкафа! — пояснила Тамара таким тоном, будто это было совершенно очевидно.

— Ты всем вещам даёшь имена? — спросил Костя Соломин,

— Не всем.

— Ребятюни, — подала голос Ксюха, ходящая из стороны в сторону и будто бы не способная найти место, на которое могла бы усесться, — а вы тут спектакли ставите или чего?

— Ставили. Раньше, — объяснил ей Серёжа. — Но потом…

— То да сё, пятое-десятое, — вклинилась в разговор Тамара, избавляя его от необходимости повторять одну и ту же историю, — и «Стаккато» на грани развала. Вот мы людей и набираем.

— А может, спектакль поставим?

— Нам нужно, во-первых, место, — послышался негромкий голос Нюры, — во-вторых — кто-то, кто будет точно знать, что мы должны играть.

— Гуру, — подтвердил её слова Костя. — Без будет тяжело.

— Гуру… Что за гуру?

— Мне вы тоже не рассказывали, — сказала Тамара. Она слышала, что гуру — это такие мудрецы-учителя древних тайн, но что гуру может делать в «Стаккато»?

— Ну гуру это… — взялся объяснять главный по объяснениям Серёжа, — человек, знакомый с театральным делом. Который знает основы, знает техники, знает, что, куда и каким боком… К тому же, у гуру должны быть связи, тогда и нам легче жить. У нас гуру раньше был Виктор Саныч. Причём настоящим таким, матёрым…

Тамара утомлённо вздохнула: она порядком устала слушать рассказы о том, какой Светин отец незаменимый, талантливый и ужасно полезный, и как же «Стаккато» без него теперь. Она была твёрдо уверена: обязательно найдётся человек, который сможет повести за собой ребят. Потому что видно, что они хорошие и заинтересованные. А вот откуда произрастала эта её уверенность — Тамара не знала…

— Света упоминала про какого-то там Зорина, который друг его отца… — напомнила она. Ответила Нюра:

— У Андрей Степаныча дел по горло, и бывает он здесь очень редко. Так что…

Повисло молчание.

Тамара набрала воздуха в грудь, собравшись сказать то, что сказать уже давно не решалась:

— Света поставила мне условие — привести сюда пятерых человек до конца недели. Теперь есть Агата и Ксюх… кхм, Ксюша. Кого-нибудь до пятницы ещё найду, и тогда поставим спектакль. Я очень хочу сделать это. Даже если я в конце концов не сыграю там… Я вон какая хромоногая. Но всё равно, это же будет здорово! Давайте поставим!..

Ребята неуверенно переглянулись.

— Твоему упорству можно только позавидовать, — вздохнул Костя Соломин. — Но на самом деле, я только за.

— Я тоже, — вдруг сказала Нюра, улыбнувшись. — Если Тамара будет с нами, у нас точно получится.

От таких неожиданных слов Тамара даже покраснела, и почувствовала, как горят от услышанного её уши.

— Так ты у них, типа, за главного? — спросила Ксюха. — А чего ж ты не говорила…

— Вовсе нет… — Тамара замотала головой.

— А давай — будешь? — сказал вдруг Серёжа. Все перевели глаза на него.

Он кидал из руки в руку какую-то тряпку.

— Я? Главной? — удивилась Тамара. — Ты что, серьёзно? Я же кое-как хожу…

— И сразу на попятную! Ты ведь прямо горишь идеей поставить в «Стаккато» спектакль. Вон даже людей привела. И Костя, вон, не против, и Нюра. Да и мне интересно, что у нас выйдет. Так что давай-ка… — Серёжа протянул ей руку, — хватайся!

Опёршись сначала на Стикер, Тамара, взяв его сухую руку с длинными пальцами, поднялась на ноги. По-прежнему держа её за руку, Серёжа аккуратно поднял её вверх.

— Отныне мадемуазель Тамара… как твоё отчество?

— Павловна…

-…мадемуазель Тамара Павловна Суржикова — почётный член театрального клуба «Стаккато», и с её помощью мы поставим спектакль! Ксюха, Агата, вы — с нами?

— Я — точняк с вами! — воодушевлённо кивнула Ксюха, зачем-то подпрыгнув на месте.

— Агата, а ты что думаешь?

— Я могу, — кивнула та серьёзно. Глаза её на мгновение блеснули интересом.

— На том и договорились!

— Тогда, — Тамара, только севшая, машинально поднялась на ноги так резко, что колени сильно кольнуло. Поморщившись, она сжала ручку Стикера и продолжила:

— …давайте здесь уберёмся!

— Чем это вы тут заняты? — Света, заглянувшая в зал, подняла брови вверх.

Груда хлама и мебели, лежавшая посреди помещения, разъехалась по сторонам. Пустой бездверный Гардеробус уместился у стены, железный скелет кровати отполз к дверям, а весь остальной хлам был аккуратно растолкан по разным углам комнаты, даже пыльное пианино общими усилиями было избавлено от слоя пыли и отъехало к стене.

Теперь здесь воцарилось какое-то подобие порядка.

В момент, когда сюда заглянула Света, Ксюха и Костя Соломин где-то взятыми швабрами драили пол на месте разобранной кучи, Нюра сидела на своём любимом месте — на верхушке Гардеробуса, но теперь там была ещё и подложена небольшая мятая подушечка, до этого надёжно спрятанная под тканью.

— Здрасьте, Света! — поздоровался Серёжа, стоящий возле дверей, чтобы не мешать мойке. — Мы убираемся.

— Уб… Зачем?!

— Тамара сказала.

Света перевела глаза-блюдца на Тамару, с довольным видом поставившую Стикер перед собой и властно схватив его рукоять обеими руками.

— Привет! Мы решили ставить спектакль. А для этого нужно прибраться. Вот мы и разобрали всю эту кучу…

Ксюха и Костя оторвались от своего занятия, поглядев на Свету. Может, побоялись, что она начнёт ругаться и негодовать, или остановит их. Но Света только размотала шарф с шеи, сняла ботинки и прошла вперёд, улыбнувшись ребятам.

— Давно пора. Сколько можно сидеть без дела. Что вы решили?

— Пока что — ничего, — сказал ей Костя. — Ждали вас.

— Как думаете, — деловито спросил Свету Серёжа, — у нас получится поставить что-то… ну, без гуру?

— Он нам в любом случае будет нужен, — с сожалением сказала Света. — Поставить-то по-своему мы всё можем, но без профи мы — просто кружок любителей…

— А нам точно нужно быть чем-то большим? — произнесла Тамара, подойдя к ним.

Света с Серёжей перевели на неё глаза. «Начинаю привыкать, когда на меня смотрят люди…» — подумалось Тамаре. Она сжала пальцы свободной руки в кулачок, чтобы не смутиться.

— Давайте, мы просто поставим его, — предложила она, обращаясь к Свете. — А потом посмотрим, что делать дальше.

— Людей всё ещё мало…

— Я приведу, — в голосе Тамары крепла уверенность. — Вон, Агата и Ксюша согласились нам помогать. Света, ведь в ваших силах найти, например, где нам выступать? И договориться с директором ДК, например?

— За кого ты меня считаешь? — изумилась Света. — Я, конечно, могу, но…

— Значит, мы сыграем спектакль! — в завершение Тамариных слов Стикер гулко стукнул в пол.

Иногда Тамара и сама удивлялась собственному упорству.

— Ладно, — Света слегка недовольно пожала плечами. — Я что ли против этого… Но что именно вы будете ставить? С чем мы, по-твоему, в ДК выступать будем?

— Да с чем угодно!

— Тамара, имей совесть. Я поверила в твои обещания, но они начинают казаться мне голословными.

— Тогда, может быть, поставим Шекспира? — предложил Костя задумчиво.

Все молча посмотрели на него.

— Тогда чур Джульетту играешь ты, — подала голос с Гардеробуса Нюра.

Костя полусердито, полувозмущённо повернул к ней голову.

— Вы знаете кто, Нюра Колодкина? У Шекспира помимо «Ромео и Джульетты» есть ещё много хороших вещей. Которые можно ставить на сцене. Есть «Отелло» там, есть «Всё хорошо, что хорошо кончается», «Сон в летнюю ночь», «Два гасконца»…

— Веронца, — поправила Агата.

— А?

— «Два веронца», а не гасконца.

— Так, а ты-то что предлагал? — напомнила Тамара.

— «Ромео и Джульетту», — поняв, что попал впросак, Костя закрылся, скрестив руки на груди, и махнул на спор со словами: — Ай, всё, отстаньте!

Ребята тихонько прыснули.

— Тогда давайте набросаем, что можно сыграть, — Света достала из небольшой сумки, висящей при ней, тетрадь, открыла её и извлекла запертую в тетрадной пружинке ручку. Открыла колпачок зубами и на чистом листе написала:

«Ромео и Джульетта»

— Ну как пробный вариант, — объяснила она ребятам. — Дайте-ка я куда-нибудь усядусь…

Как только это произошло, вокруг неё тут же собрались все.

— Что ещё можно? Накидывайте всё, что в голову приходит.

— Давайте сыграем «Яму» Куприна.

— Костя, ты что, совсем поехал?

— А что такого?

— Да ничего, как мы её играть будем?

— Может быть, что-нибудь из Шекспира?

— Тогда можно «Как вам это понравится?» или «Отелло»…

— Запишу оба.

— «Как вам это понравится» клёво звучит. Кто-нибудь её читал?

— Нюра… Она всё читала.

— Я только немного… И плохо помню сюжет.

— Там немало актёров нужно…

— Ну кто-то может сыграть и по две роли, нет?

— Это дополнительный текст учить…

— Ой ну да действительно, какой-то там текст!.. Ты, Костя Соломин, совсем обленился!

— Думайте ещё, ребят. Что кроме этого?

— «Снегурочку» какую-нибудь дурацкую.

— Ага, к Новому году как раз успеем…

Они спорили и записывали до самого вечера, и в конце концов остановились на Шекспире. Ставить «Ромео и Джульетту» не хотелось никому: Костя Соломин ни за что не желал играть женские роли, которые ему навязывала Нюра, а Серёжа и вовсе морщился так, будто именно эта пьеса была ему до крайности противна. В конце концов, сошлись на том, чтобы поставить в качестве первого спектакля «Как вам это понравится». Про себя Тамара подумала, что, что бы там ни было внутри этого названия, — оно отлично отражает хорошее начало деятельности Стаккато.

…Домой под вечер она вернулась в приподнятом настроении. Почти что забыв про существование Стикера, шагала вперёд, думая о том, сможет ли она кого-нибудь сыграть в спектакле, а если не сможет — то что вообще будет делать. Ей было так радостно, что даже боль в коленях отступала.

— Я дома! — возвестила она, закрывая за собой дверь на защёлку.

Разувшись, Тамара прошла в свою комнату и, стоило ей сесть на кровать, как колени пронзила сильная боль. Настолько сильная, что дыхание перехватило, а на глаза навернулись слёзы. Закусив губу от бессилия, Тамара схватила правое колено пальцами. По ноге прошла ощутимая дрожь.

Это был первый раз, когда ноги открыто против неё взбунтовались.

— Ты перестаралась, — вынес врач короткий вердикт, когда Тамара сидела у него следующим днём.

Ехать к нему пришлось с самого утра, потому что боль в коленях была невыносимой. Мама отпросилась с работы и вызвала ей такси. Осмотры, ожидание и долгожданный укол обезболивающего по какой-то причине заняли почти половину дня.

Её терапевта звали Вениамин Никитович. Про себя Тамара сокращала его до простого «Веник». Потому что по характеру он был точь-в-точь старый деревенский веник — словно соломенный, жёсткий и колкий. Ещё и пахло от него всегда чем-то травяным.

— Ты что, скакала что ли? Тебе же сказали — ни-ни!

— Да не скакала я… — вздохнула Тамара горестно, водя рукоятью Стикера вверх и вниз по дуге. — Просто много ходила…

— Много ходила? — уточнил Веник, не поверив. — Куда? Откуда?

Он недовольно поглядел на маму, сидящую здесь же.

— А вы почему не проконтролировали, что ваша дочь себя калечит?

— А мы, видите ли, нашли театральный клуб на другом конце города! — с язвительным укором объяснила мама, глядя на Тамару, опустившую глаза. — И плясать там решили! И бегаем туда каждый день, и допоздна сидим!

— Театральный клуб? — поднял брови Веник. — Это, конечно, здорово, но с такими-то ногами…

— А мы ей говорили — пожалей себя. Нет, упёрлась, говорит, именно туда хочу.

— Вот что, Тамарочка: ты это дело брось, — сказал Веник, доверительно склонившись к ней. — Найди себе занятие по силам: крестиком там вышивай, в караоке пой. Сцена-то дело такое — там двигаться много надо…

Каждое из его слов тяжёлой подушкой опускалось на Тамарины плечи. Возразить Венику она не могла — потому что, как ни крути, он был врач, и он был прав. И правота эта добавляла к весу на плечах по несколько килограмм.

— …а ты себя пожалей, иначе совсем без ног останешься. На коляске инвалидной хочешь ездить? Потом когда-нибудь — может и сможешь играть, а сейчас — никаких театральных клубов, ясно? Вы, мама, проконтролируйте. И вообще вам бы желательно перейти на домашнее обучение…

— Что я, инвалид что ли какой… — попыталась возразить Тамара.

— Да! — с нажимом произнесли хором мама и Веник.

— Ты инвалид третьей группы, и мы тебе уже это объясняли, — говорил доктор терпеливо. — Пока что третьей, но будешь упорствовать — вообще без ног останешься. Тебе нельзя перегружать колени, ясно? Так что попридержи-ка коней…

Подлое и противное «инвалид» будто бы неоновой подписью зависло над головой Тамары. Сколько ни объясняли ей суть этого слова — она всё равно была против того, чтобы себя причислять к тем, кто не может сам себя обслуживать.

«Ты же доктор, — думала Тамара, глядя в одуловатое, смуглое лицо Веника, — так почему тогда ты убиваешь меня, вместо того, чтобы лечить?».

Поставив Стикер, Тамара поднялась на ноги и зашагала к двери.

— Тамара, стой…

— Я в коридоре подожду.

* * *

Мама вышла от терапевта минут через пять, с готовой справкой для школы. Присела на скамью рядом с ней, погладив по плечу.

— Ну как, Тамарчик? Болит?

— Немного, — призналась Тамара, — но уже легче.

— Я такси до дома вызову, сама поднимешься? Или мне с тобой ехать?

— Сама.

Они немного помолчали.

— Мам… — сказала Тамара. Замолчала. Потом продолжила:

— Мама, я же не инвалид. Ну подумаешь, трость. Подумаешь, больные колени, ну глупость какая…

— Если с тростью — считается, что ты инвалид.

— Ну почему?! Если у человека вместо зубов протезы — он тоже инвалид?

— Зубы — не ноги.

Тамара упрямо выдохнула носом. Внутри неё медленно таяла надежда, что мама будет на её стороне. И всё-таки она предприняла последний, решающий выпад, чтобы убедиться:

— Мама, насчёт «Стаккато»…

— Никаких «Стаккато», Тамара. Ни-ка-ких. Ты всего несколько дней туда походила — и вот до чего себя довела.

— Но, мам!.. — на глаза Тамаре навернулись слёзы.

— Никаких «но»! — резко одёрнула мама. — Ты всё слышала. Это ради твоего же блага. Подумай, каково мне сейчас, пожалуйста, представь хоть на минутку! Время, которое я сегодня потратила, мне потом придётся отрабатывать. А если такое будет происходить часто — сил моих не хватит…

— Но помнишь, папа говорил что…

— Папа, видите ли, говорил! — всплеснула руками мама. — Да ты больше его слушай — быстрее скопытишься! Всё, давай, я звоню дяде Валере… Езжай домой и на сегодня отдыхай, врач выписал справку для школы.

Дядя Валера был её знакомый таксист, работавший обычно с полудня. Иногда он подбрасывал Тамарину маму до работы или куда-то ещё, куда ей требовалось, но вот Тамариного отца Павла почему-то упорно сторонился, и с ним ездить наотрез отказывался. До Тамары только спустя много лет дошло, почему именно это могло происходить, но на тот момент умозаключение уже никак не влияло на её жизнь.

В машине у дяди Валеры, ехавшего до маминой работы, Тамара с заднего сиденья вдоволь наслушалась, какая она неразумная и нехорошая — с больными-то ногами подалась в театральный кружок. Совсем не щадит ни родителей, ни себя. В школе бы лучше занималась…

Устав выслушивать бесконечные нотации, Тамара незаметно написала Задире Робби СМС, состоящее всего из трёх букв:

«Nic»

Это было их условное обозначение. Их особый сигнал о небольшой помощи и поддержке, посылаемый ими, когда кому — то становилось совсем тоскливо. Расшифровывалось, как «Neverland is calling».

Как и ожидалось от Задиры, ответ — вернее, вопрос — пришёл вскоре:

«Тебя украсть?»

«Можешь просто ко мне залететь. Меня домой волокут.»

«Тогда скоро буду возле твоего дома.»

Этого было вполне достаточно: Тамара знала, что вскоре наверняка увидися с Задирой Робби и расскажет ему всё, как есть, и они вместе перемолят косточки зловредному Венику, которому лишь бы что-нибудь да запретить!..

Дядя Валера высадил маму около её завода. Она наставляла Тамару, как и куда звонить, что делать и как себя вести «если вдруг что». Дочь её покорно выслушала инструкции, при этом не веря, что они могут ей понадобиться. Так они и распрощались.

С того момента, как она покинула салон, дядя Валера вообще перестал интересовать Тамару более, чем таксист.

Доехав до их двора, он предложил помочь подняться до квартиры, но Тамара, отфыркавшись, выбралась из машины, попрощалась с дядей Валерой и поковыляла к дому, иногда пришикивая на колющие колени.

Задира Робби, как и обещал, караулил её возле входа — в чёрной куртке и серой восьмиклинке с болтиком на макушке. Рядом с ним красовалась магазинная решётчатая тележка, доверху наполненная рыжими листьями.

— И что это за «шыдевр» современного искусства? — Тамара стукнулась с Робби кулаками левых рук. Вместо ответа тот покатал тележку туда-сюда и пожал плечами.

— Стояла тут. Видать, дворники в неё скидывали листья, а потом не придумали, что делать, да так и оставили.

— И ты её сюда прикатил?

— Да она вон там, у свалки стояла, катить-то всего-ничего… Хочешь прокатиться?

— На тележке? — удивилась Тамара, подняв брови. — Нет уж, извините, я хромоногая, но не хромоголовая…

— Так и знал, что струсишь, — ухмыльнулся Робби.

Тамара возмущённо зыркнула на него, а затем взглянула на тележку. На всякий случай оглядела окрестности, проверяя, уехал ли дядя Валера. Затем махнула рукой:

— Ладно, только подсади меня и не кати слишком быстро.

— Вот это по-нашему!

Усевшись в кучу рыжих листьев, Тамара подумала, что здесь ей было гораздо удобнее, чем даже на заднем сиденье «Volvo», пропахшего духами и сигаретами. Откинув голову, она скомандовала «покатились!» — и так, сидя в рыжих сухих листьях, рассказала Робби про «Стаккато», и про то, что учудили вчера её подлые колени.

Робби вёл тележку медленно, будто бы везя ребёнка в коляске.

— А из-за чего, в итоге, колени-то твои болели?

— Веник сказал — перенапрягла. Да если и так, то это же не повод брать и запирать меня в четырёх стенах!..

— Для взрослых — повод. Твоя мама о тебе волнуется, и это хорошо.

— Её волнение быстрее всего сведёт меня в могилу, — Тамара, мимо которой проплывал подъезд, подняла Стикер перед собой и критично оглядела его древко — просто так, без причины.

— И что, ты теперь тайком туда бегать будешь?

— Да хоть бы и тайком, но… бегать? Ковылять скорее.

Задира Робби какое-то время молча вёл тележку вперёд, прежде чем сказать:

— Раньше ты себе таких фраз не позволяла.

— Каких? — удивилась Тамара, задрав голову и глядя на Задиру вверх тормашками.

— Вот именно таких. С каких это пор ты ковыляешь?

— Ааа… — Тамара задумалась, взглянув на голубую прореху в облачном небе.

Помолчала, а потом ответила:

— Да с детства, наверное.

День ещё вчера обещали тёплый, подумалось ей. Но уже полдень, а тепла — совсем капелька, и то оно исходило скорее от Задиры, нежели от солнца.

Они двигались молча, слушая дребезжание колёс тележки по асфальту. Тамара, глядя в медленно плывущее сверху небо, всё думала о том, как она поступит со «Стаккато» в момент, когда все вокруг вынуждают его бросить, но именно сейчас бросать его ни за что нельзя. Там только-только собрались ребята, и в Свете, кажется, медленно загорается вера в то, что можно ещё что-то сделать… И что будет, если главный инициатор возьмёт да пропадёт?

Тамаре не нравилось думать о подобном. Ещё и слова Веника и мамы о том, что она инвалид, совершенно выбили её из колеи.

«Ин-ва-лид…» — прошептала Тамара одними губами, глядя в пустоту. Слово было желтовато-зелёным и противным. Пахло чем-то жёстким и одновременно податливым. Звучало чем-то непреклонным и обязательным. Слово будто бы знало, что всем так хочется избежать его, и именно из-за этого никому не давало спуску. И из-за этого становилось ещё вреднее.

Трости, костыли, коляски, протезы… Тамаре случалось видеть людей со всем этим в руках, но они — люди! — в большинстве своём выглядели очень старыми и будто бы поломанными. И бабушка часто рассказывала про таких людей. А однажды один хирург и вовсе рассказал Тамаре, что такое «аппарат Илизарова». Из-за этого она ещё какое-то время не могла спокойно спать, представляя в костях собственных ног железные штыри…

— Эй, Робби… — сказала Тамара негромко.

В этот момент Задира вырулил со дворов к длинной, плавно петляющей дороге, уходящей вниз. По ней иногда проезжали редкие машины.

— Чего тебе, Многоножка?

— Вот ты как считаешь… я инвалид? — спросила Тамара, не глядя на Задиру.

— Ты чего вдруг? — тот настолько опешил, что остановил тележку. Пассажирку слегка качнуло вперёд.

В этот момент по дороге перед ними проехал пожилой человек на длинном и неуклюжем велосипеде с огромными колёсами.

Тамара приподнялась на руках, обернулась и поглядела на Робби. Он долго смотрел на неё, прежде, чем сказать:

— Держись крепче. Прокатимся.

Робби вывел тележку на середину дороги. А затем, медленно набирая скорость, начал толкать её вперёд. Вскоре дребезжащая железная повозка разогналась под напором Задиры и понеслась, летя мимо гаражей, домов и припаркованных машин. На каждой небольшой выбоинке тележка подпрыгивала, а листья из неё сыпались в разные стороны, оставляя за собой причудливый след.

Тамара, у которой от страха перехватило дыхание, схватилась за железные бортики.

— ЙЕЕЕЕЕЕЕЕЙ!!! — крикнула она, ловя лицом и ртом холодный встречный ветер. Сердце её замирало от восторга и радости, от стелющейся под кривыми колёсами неровной дороги и скорости — самой настоящей скорости!

Они пронеслись мимо того самого велосипедиста, который проводил их молчаливым изумлённым взглядом и исчез где-то позади.

Когда впереди в сотне метров них вырулила машина, Робби что-то неразличимо крикнул и резко увёл тележку в сторону. Та по инерции проехала ещё немного, а затем колесо её застряло в небольшой ямке — и, кажется, не выдержав, отлетело, потому что стальная нога заскребла по асфальту.

Так их поездка завершилась.

Они стояли в тени маленького двора, накрытого сверху листвой деревьев. Наглые ветви заглядывали прямо в окна четырёхэтажного дома — наверное, в тёплое время года птицы позволяли себе вить гнёзда даже на подоконниках.

Задира Робби вытер пот со лба, шумно дыша.

— Ну и какой ты… инвалид после этого, а? Видела, как неслись? Велосипед обогнали…

Тамара похлопала глазами, а затем рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Ты такой чудила, Робби! За это я тебя и обожаю! Может, всё-таки пойдёшь в «Стаккато»? Вон ты какой выдумщик, точно от тебя там польза будет.

Робби лишь покачал головой.

— Говорю же: нечего мне там делать. Кстати насчёт него… Выбирайся давай, погнали. Накаталась.

— Ага, дай мне пару часов...

Как только Тамара снова оказалась на ногах и, постучав Стикером по асфальту, опёрлась на него, они с Робби медленно зашагали в сторону её дома, оставшегося в самом начале подъёма — и немного дальше.

— Так что ты говорил насчёт «Стаккато»?

— Ааа… Да я, в общем, опросил своих знакомых, и есть у Сэта один паренёк на примете, который не против податься в актёры… Вам всё ещё люди нужны?

— Конечно! А что он за паренёк?

— Мне откуда знать… Сэт же с ним знаком, не я.

— Тогда скажи ему, что мы готовы его принять! В смысле, скажи Сэту, чтобы он сказал тому парню, что…

— Да-да, я понял.

— А сегодня он сможет?

— Смотря, как пройдёт связь. Я не уверен, но, может быть, придёт… Слушай, не смотри на меня так. Я же говорю: знаком с ним Сэт, а я про него почти ничего не знаю.

— Ладно-ладно, убедил…

— Слушай. Ты всё-таки колени-то побереги, ладно? — сказал ей Робби. — Твой «Стаккато» это и правда здорово. Ты чертовски повеселела за эту неделю. Но доктор фигни не скажет, сама ведь понимаешь.

— Угу… — кивнула Тамара. — С тобой бывало что-то такое? Что… появляется в твоей жизни, и тебе уже всё равно — ноги болят, или руки. Тебе просто хочется быть с этим, и тебя тянет к нему. Бывало?

Робби хмыкнул.

— То, что ты описала — чистой воды влюблённость.

Тамара аж покраснела, поняв, что так оно и есть.

— Думаешь, это ненормально?

Задира лишь покачал головой.

— Нет, отчего же. Думаю, это замечательно.

* * *

Тамара не ожидала застать кого-то дома в такое время — но неожиданно застала своего старшего брата, Егора.

Он был худощавый, долговязый, склеенный не из костей (как все худые люди), а будто бы из кусков сухого мяса. И давным-давно уже куда-то уехал — но вот теперь зачем-то вернулся, и смотрел из коридора на Тамару и стоящего позади неё недоумевающего Задиру с сердитым недоумением.

— Прив, — сказал он коротко подцепленным из интернета словом. — А вы кто?

Вопрос был уместен: рядом с пятнадцатилетней Тамарой Робби выглядел как опекун, молодой преподаватель, да хотя бы и маньяк — но никак не друг. Зато с Егором они были почти ровесники: Тамариному брату было двадцать шесть.

— Роберт, очень приятно, — Задира сунулся вперёд и протянул руку Егору. Тот пожал. — Я Тамарин друг.

Егор поднял брови, но ничего переспрашивать не стал.

— Ну заходите, чего стоять.

— Зачем ты приехал? — спросила Тамара настороженно, закрыв за собой двери.

— Мама попросила приглядеть за тобой, — ответил Егор сухо. — А чего бы мне и не приехать к родителям?

— Знаем мы твои приезды…

— А ты как была пигалица, так и осталась! Я вообще-то время своё трачу тут. Мама позвонила, говорит — ты можешь соскочить да сбежать куда-то. Просила придержать, потому что больше некого…

«Вот же подлость!!!» — ошеломлённо подумала Тамара, чувствуя, как рушатся её планы всё же сбежать в «Стаккато».

— А чего она бабушку не позвала?

— Ей тяжело, и она бы тебя всё равно отпустила…

Мамина забота порой была как шахматная партия — продуманная на десять шагов вперёд, чтобы никто этой заботы не избежал. Егор хотел что-то ещё сказать, но Тамара, сердито стуча Стикером по полу, скрылась в своей комнате и хлопнула дверью.

Робби, покручиваясь на стуле, молча смотрел, как Тамара сердито лежит на кровати, глядя в потолок из-под насупленных бровей. Она пошевеливала пальцами ног — то одной, то другой. Любила так делать.

— Там суп есть, поешь, — Егор заглянул в комнату, — если что — зови, я в другой комнате.

Тамара не успела придумать ни одной остроты, когда дверь снова закрылась.

— Чего ты так к нему? — спросил Робби.

Тамара ответила не сразу: легла, посмотрела в потолок. Ещё несколько раз шевельнула пальцами, а потом вдруг задрала голову, посмотрев то ли на них, то ли на живот, то ли ещё куда-то…

Уронила голову и сказала Задире:

— Под юбку не смотри.

В больницу она всегда ездила в недлинной синей юбке и чёрных колготках, и до сих пор не переоделась.

Робби лишь рассмеялся.

— У нас с тобой слишком большая разница в возрасте, чтобы меня интересовало то, что у тебя под юбкой.

— Да мало ли.

Тамара села, поджав к себе колени, до сих пор накрытые специальными мягкими подушечками. Такие ей приматывали каждый раз, когда кололи лекарство.

— А Егор… — начала она тихо, оглянулась, чтобы убедиться, что дверь плотно закрыта, — он просто придурок.

В глазах её отразилось бледно-серое заоконье.

— У нас с ним никогда не ладилось. Даже объяснить толком не могу — просто не ладилось и всё. Бесили друг друга… а в следующий момент нормально разговаривали, хоть и по-прежнему бесили, но уже внутри. Сам же видел, какой он — как бы это объяснить…

— Но он точно не самый худший брат, который может быть, — рассудил Робби.

— Да, но… Но лучше бы мне вообще без братьев.

«Любому инвалиду нужна вредная сиделка с тёмным прошлым», — внезапно внёс свои неслышные пять копеек Стикер, прислонённый к кровати.

— Год-полтора назад родители из-за него настрадались, — сказала Тамара, по-прежнему глядя в окно. — Из-за того, что со мной все возились, он почему-то решил, что меня любят больше, чем его и сбежал из дома на неделю. У мамы тогда чуть до нервного срыва не дошло… Нашли его в притоне каком-то, где его на наркоту подсадили. Пришлось ещё и на реабилитацию денег скрести, хорошо, что друзья семьи помогли тогда. Но я не знаю, слез ли он сейчас с этой фигни. Вскоре после того случая он куда-то там переехал, но иногда приходит у родителей деньги просить. И вроде общается с ними, и со мной нормально, но с тех пор не хочу, чтобы он здесь был.

Робби помолчал, а спустя время сказал:

— Люди меняются, знаешь ли.

— Да это понятно, но что-то мне подсказывает, что он не сильно изменился. И я не знаю, что теперь делать… В «Стаккато» смотаться сегодня не выйдет.

— Поговорить с ним не вариант?

— Вообще нет, — Тамара поморщилась.

— А сбежать незаметно? Ах да.

«А Робби-то шутник», — хмыкнул Стикер.

Тамара молча зыркнула на него, про себя приказав заткнуться.

— Ну сегодня не сходишь — завтра, — попытался утешить её Задира.

— Да, наверное. Но если Егора приставят ко мне, как няньку, чтобы я туда не бегала — тогда я точно повешусь.

— Не бойся, Многоножка. Мы что-нибудь придумаем.

Вскоре Робби кто-то вызвал по «срочному делу», и Тамара осталась одна.

Время идти в «Стаккато» близилось с каждой цифрой на экране телефона, а Тамаре становилось всё тоскливее. Несмотря на то, что в стенах клуба далеко не всегда было чем заняться, да и ребята очень часто бездельничали, ей отчего-то казалось, что именно сегодня она там очень нужна. Организм ли её оправдывал острое желание необходимостью, Тамара не знала наверняка. Она знала только то, что ей хотелось в «Стаккато». Хотя бы ненадолго.

Ребята ещё не стали ей друзьями, но Тамаре нравилось проводить с ними время. Вернее, среди них — потому что там на неё никто не смотрел косо, и ей начинало казаться, что она совершенно обычная. Такая же, как и все.

Как много Тамара наслушалась от взрослых, что подростки то и дело норовят выделиться, самоидентифицироваться, стать не такими, как серая масса вокруг них, а яркими и особенными. И Тамара лишь морщила глаза, потому что ей наоборот всегда хотелось быть такой же, как все. Ну или хотя бы не хуже.

Надежда на чудо таять не желала, так что Тамара, переодевшись, бухнулась на кровать и углубилась в соцсети. В одной из них (в которой есть большинство из вас), она ещё вчера отыскала профили всех ребят из «Стаккато». По странице каждого можно было узнать что-то интересное: к примеру, Ксюха часто выставляла фотографии из спортзала, и постила разные «нарезки» для бега, или для чего-то ещё. Послушав пару секунд случайную песню, Тамара решила, что это не для неё: слишком много барабанной дроби и слишком быстрый ритм. Хотя для самой Ксюхи такое, наверное, подходило лучше некуда.

На страничке Нюры Колодкиной записи были редкими. Последняя сделана в начале сентября, — о том, что «Стаккато» набирает новых участников. Нюра ничего не репостила, только иногда выкладывала свои фотографии. На одной из них она ехала куда-то на велосипеде, вытянув руку назад — к фотографу. Вокруг, кажется, царило лето.

Серёжа Селезнёв наоборот почти не выкладывал на страницу ничего своего. Всё, что попадало на стену его профиля — различные статьи, музыкальные подборки и что-то подобное. (Нюра и Серёжа числились в общих друзьях, а Ксюха — пока что нет). Практически то же самое было на странице Кости, но его профиль был более чудаковатый, чем у всех ребят.

К примеру, за несколько дней до появления на пороге «Стаккато» Тамары, на странице Кости Соломина следующая запись:

«ВНИМАНИЕ, СРОЧНЫЙ РЕПОСТ!

Ищу пострадавших от рук наглого мошенника и проходмица Селезнёва С. Вот список его злодеяний:

1. Долгое время втирается к вам в доверие

2. Предлагает открыть кафе с супериндивидуальной концепцией

3. Вместе с вами открывает кафе

4. Присваивает его себе

К счастью я раскусил его на втором пункте: некая Колодкина Н. рассказала, что он и ей делал такое же предложение.

Объединимся против этого обманщика! У него наверняка ещё масса жертв по всему миру…»

Первый же комментарий под записью принадлежал Серёже:

«Ищите-свищите!».

Прилагалась смешная картинка.

Следом за ним шли два подряд комментария Нюры:

«Я тут не при чём! Я вообще-то сама хотела…».

Самый последний комментарий был Кости:

«Увидимся в суде!..».

Тамара на всякий случай нажала на сердечко, чтобы Костя не подумал, что она равнодушна к «обманщику Селезнёву С.».

Через несколько записей Серёжа зачем-то скинул ему ссылку на руководство по дойке коров, и подписал это хэштегом «те_самые_коровы». И больше ничего не было.

Телефон завибрировал так неожиданно, что Тамара чуть не выронила его себе на лоб. Но удержала.

Писала Агата:

«Привет, ты в «Стаккато» пойдёшь сегодня?».

Тамара сглотнула ком в горле.

«Я не смогу».

«Ясно… тогда я тоже не пойду», — пришёл быстрый ответ. Агата, кажется, хорошо печатала.

Тамара быстро села на кровати.

«Нет! Ты иди! Я завтра буду. Наверное.»

«Что мне там без тебя делать?»

«…»

«А если я пойду?»

«Ну тогда я тоже схожу, заняться всё равно нечем».

Тамара запыхтела носом, откинувшись на подушку затылком.

«Мне нужно, чтобы ты передала ребятам, что у меня проблемы…»

«?»

«Я перенапрягла ноги. И меня заперли дома сегодня. Брат никуда не выпустит.»

Она закусила губу.

Агата на этот раз отвечала долго — примерно пять минут.

«А завтра?».

«Не знаю, что будет завтра. Я и сегодня очень хотела бы пойти. С ногами всё ОК. Но … не выпустят.»

«Поняла».

И Агата стремительно вышла из онлайна.

Тамара закрыла глаза. Хотелось заплакать от несправедливости — но было бесполезно. И только больше хотелось, когда она вспоминала слова Робби — «не бойся, Многоножка»…

Слушая тихие стуки часовых стрелок и телевизор где-то за стеной — Егор, несмотря на возраст, был большим его поклонником — Тамара прикрыла глаза, и спустя время погрузилась в лёгкую дрёму.

Ото сна её оторвал вновь завибрировавший телефон. Проверив время — прошло всего двадцать пять минут — Тамара прочитала сообщение:

«Агата К. создала беседу».

«Нам же она всё равно пригодится?» — спросила она тут же.

В беседу она уже пригласила ребят — кроме Нюры. Но все они были в оффлайне.

Тамара почесала голову и покрутила светлую прядь у виска. А после — напечатала:

«Да, пожалуй…».

«Тогда здесь и объяснишь им, что с тобой».

«Ага…».

Но сами объяснения Тамара приберегла — на случай, когда ребята будут в сети.

— Нет, и точка, — железно сказала ей мама, сидящая за кухонным столом.

Речь, разумеется шла о «Стаккато» — вечером Тамара снова про него заговорила.

— Мама, ну это единичный случай…

— Ага, конечно. А потом у тебя ноги сами вылечатся. Тамара, ты сама-то не понимаешь, что будет только хуже от лишних нагрузок?!

Аргументы Тамары были как пухлый лягушачий подбородок: они стремительно надувались от одной только мысли — «Я хочу в «Стаккато», но сдувались, когда мама говорила, почему ей туда нельзя. И снова надувались — из-за Тамариного «я хочу…».

— Твои обезболивающие не дешёвые, и постоянно мы покупать их не можем. Пойми ты, наконец, что я это не из вредности делаю! А из-за того, что ты убьёшь себя в этом "Стаккато", если будешь в него ходить..

— Да всё же не так критично… — вздохнула Тамара.

— Всё очень критично, просто ты пока что не осознаёшь этого из-за своих хотелок! — мама сердито отхлебнула из кружки чай. Помолчала какое-то время.

— Мы с папой говорили вчера о том, что школа для тебя тоже становится вредной. Все эти походы… Может, тебе месяц-другой посидеть на домашнем обучении?

Тамара ясно понимала, к чему всё идёт. Если её запрут дома и заставят учиться так — то за пределы квартиры ей и вовсе путь заказан.

— Вот уж дудки! — вспыхнула она.

— Ну что за разговоры…

— Не хочу на домашнее! Хочу, — Тамара даже поднялась на ноги, схватив Стикер, стоящий рядом без дела, — хочу бегать по утрам. Хочу прыгать, танцевать, на сцене играть. А попробуете запереть меня дома — уйду от вас!

— И куда ты уйдёшь? — мрачно поинтересовалась мама.

«И что, уйдёшь от них — и лучше станет?» — спросил Стикер.

— Да хоть к бабушке!..

— Тамара, имей совесть. У неё пенсия мизерная, а ей ещё тебя кормить… Ты инвалид, тебе нужен специальный…

— Да не инвалид я!!! — перебила её Тамара, в сердцах стукнув по полу Стикером. В тот момент она чуть не ревела. — Я не инвалид, ясно?!

— А кто ты? — невесело усмехнулась мама. — Сильная независимая женщина?

— Да! И не смейся! — в отличие от постоянно иронизирующей мамы, Тамара была серьёзна, как никогда. — Давай я… что-нибудь сделаю. С ногами.

Мама, допив чай, обратила на неё ещё более скептический взгляд.

— В смысле — «сделаешь»? Что ты с ними можешь сделать?

— Ну… Не знаю.

— Не знаешь — тогда не говори… — мама вздохнула. — Никакого театра. Я всё сказала.

В бессилии Тамара бухнулась на кровать, зарывшись лицом в подушку. Сжала зубы, чтобы не реветь, хотя слёзы просились наружу сами. Свет она включать не стала и лежала в тёмной комнате.

«Разорвёшь со мной контракт, говоришь, — усмехнулся Стикер, — ничего ты не разорвёшь, сама знаешь…»

— Заткнись, дурацкая ты палка!.. — крикнула на него Тамара, поднявшись на руках.

Стикер, конечно же, молчал. Но Тамара злилась.

Потянулась за телефоном, разблокировала. Темноту комнаты пронзил свет небольшого экрана.

В беседе никто всё ещё ничего не писал.

Откинувшись на спину, Тамара машинально начала листать ленту новостей. В потоке фотографий, постов и комментариев она на какое-то время и себя забыла, и сама не поняла, каким путём спустя время оказалась на странице незнакомого человека.

Одна из записей на стене его профиля гласила:

«Есть мечта? Беги к ней! Не получается? Иди к своей мечте. Не можешь идти — ползи. Не можешь ползти? Ляг и лежи в направлении мечты!».

Виденная до смешного много раз цитата заставила Тамару сжать пальцами корпус телефона. Иногда, подумала она, Вселенная — или что бы это ни было — подаёт такие отчётливые знаки, что начинаешь почти что верить в высшие силы (Тамара и правда в эти самые силы верила, но никогда не обращалась к ним за помощью — считала, что у них и других дел по горло).

«Лежать в направлении… как же нелепо, — подумала она сердито. — Сколько людей лежат, никто даже с места не сдвинется… Может быть, попросить помочь бабушку?».

Однако в этот раз она почти что наверняка встанет на сторону мамы. Потому что «ноги, Тамара, у тебя больные, и перенапрягать их нельзя!..».

Она набрала носом воздух.

Открыла беседу, которую Агата переименовала в «Стаккатовцы».

«Ребята. У меня проблема. В общем… у меня вчера было плохо с ногами. Врачи сказали — перестаралась. И теперь родители не хотят отпускать. Я не знаю, что делать…».

«Капитулируешь?» — спросил Стикер, когда Тамара уже занесла палец над клавишей «Отправить».

Она остановилась.

Сообщение действительно выглядело, как капитуляция. Как признание: «я не справилась, я не смогу ничего сделать».

«Пока ещё рано…» — подумала Тамара, поднимаясь. Подержала пальцы на рукояти Стикера, немного подумала, взглянула в тёмное окно. Сообщение до сих пор висело в редакторе, неотправленное. Оставив его так, Тамара вышла из онлайна.

…— Ты куда намылилась? — спросила мама, услышав, как она неуклюже обувается в коридоре.

Лишь надев ботинки, Тамара ответила:

— Я тут, возле дома прогуляюсь.

Мама странно взглянула на неё. Но сказала лишь:

— Только недолго. И телефон с собой возьми.

За ним пришлось возвращаться.

* * *

…Улица встретила Тамару тёмным небом, прохладой и бледно-оранжевым фонарным светом. Выйдя, она постояла у подъезда, вдыхая по-осеннему холодный вечерний воздух, в котором слегка пахло куревом, машинами, асфальтом и много чем ещё.

Ноги слегка побаливали, но к такому Тамара уже привыкла. Медленно ступая, она прошлась вдоль дома, с тоской взглянув на остановку в сотне-другой метрах от неё.

Достала телефон, ещё раз поглядела в пустую беседу, куда до сих пор никто ничего не написал, хотя Костя и Нюра были онлайн. В «Стаккато» ли они сейчас? И чем заняты? Написать что-нибудь Тамара не решилась — как и сорваться на автобус до Сухоложской.

«Денег на автобус всё равно нет…», — подумала она, продолжая свой путь.

Она прошла мимо пустынной детской площадки с неуклюжими качелями и разноцветным куполом железной «паутинки». В голову не лезло ни одной идеи о том, как ей всё-таки быть со «Стаккато».

Бросить всё?

Такой простой выход. Уйти из беседы, сказать Свете — «я не справилась, прости». Сидеть взаперти в четырёх стенах на домашнем обучении. Забыть про пляски на сцене. Ежедневно слушать ехидства Стикера, и даже не думать о том, чтобы когда-нибудь разорвать с ним контракт…

Откуда-то сбоку раздался резкий треск.

Тамара повернула голову, найдя источник звука.

На той самой пустой детской площадке кто-то невысокий и неширокий в чёрной куртке — большего было не разобрать — разбивал о прутья паутинки клавиатуру.

Он бил, размахиваясь, настолько сильно и зло, что из неё брызгами разлетались клавиши. Удар, ещё удар, ещё удар — от неё отлетел пробел, показались какие-то внутренние платы…

Удар! Бьющий не жалел силы. От клавиатуры отделился пластмассовый осколок.

Тамаре стало больно.

Боль была не физической. Она шевельнулась где-то глубоко в сердце, и была настолько наивной, что сперва Тамара даже ей не поверила. Что может быть больного в наблюдении того, как кто-то разламывает ненужную ему вещь?

Понаблюдав несколько секунд, Тамара немного вернулась назад и быстро подошла к человеку со спины. Вокруг не было ни души. Она намеревалась его остановить.

— Перестань, — сказала она твёрдо.

На неё обернулся смутно знакомый черноволосый юноша. Даже красивый в каком-то плане — но только с первого взгляда. Со второго замечались немытые волосы, ссадина под глазом, рассеченная нижняя губа и грязная щека. Глаза — чуть выпученные, но не так сильно, как у Дурьи. Злые, как будто клавиатура его очень обидела.

— Что? — переспросил он чуть хрипло, не поняв.

— Достаточно уже, — повторила Тамара не слишком уверенно, но без робости. — Ты её всю разворотил…

И тут она осознала, где раньше его видела.

Это был тот самый парень, который при ней скрывался от погони, и которого она «сдала» на руки полицейским, когда шла от Задиры Робби! Лучше бы, подумалось Тамаре, уходить отсюда скорее, пока он меня тоже не узнал и не решил отомстить…

Юноша взглянул на неё из-под капюшона, перевёл глаза на Стикера, на её лицо…

— Это ты тогда меня спалила, хромая! — удивился он.

Карты были раскрыты — и Тамара решила пойти ва-банк.

— Ну я. А с чего мне было покрывать тебя?

Сжав губы, парень отвернулся, снова замахнувшись клавиатурой. Собрался добить до конца. Но Тамара, взяв её одной рукой за другой конец, удержала, и удара не последовало.

— Чё ты пристала?! — вскинулся парень, оборачиваясь. — Я хочу расхерачить её!

— Зачем?

— А тебе какая разница?! Шуруй отсюда!

— Хватит её бить.

— Ты чё, больная?!

— Хватит! — злиться начинала уже Тамара. — Её! Бить!!!

Сердитый парень обернулся на неё и отшвырнул поломанную клавиатуру прочь. Та беспомощно хрустнула в стороне.

— Ты и так уже её поломал, — произнесла Тамара уже тише, стараясь успокоить незнакомца. — Хватит с неё.

— Что, она тебе нужна что ли? — растерянно спросил парень. Он явно не понимал, что происходит. Тамара и сама не вполне понимала, знала только одно: с этой бедолаги уже достаточно мучений.

— Не нужна, — она покачала головой. — Но ты мог бы её просто выкинуть. Зачем было так избивать?

— Избивать? Клавиатуру? — переспросил парень и рассмеялся. — Да ты в своём уме, хромая? Я же просто её расхерачил, чтобы…

— Ты не просто, — сказала ему Тамара. — Ты специально.

Парень почему-то замолчал, странно глядя на неё. Тамара, сжав пальцы на рукояти Стикера, смотрела прямо ему в глаза, будто бы стараясь отыскать в них причину того, чем он только что занимался.

Отведя глаза, незнакомец повернулся, подошёл к клавиатуре, нагнулся, подобрал её с земли. Вернулся и протянул Тамаре.

— Она мне не нужна, — сказала та. Несмотря на свои слова, протянула руку, взяла искалеченный чёрный корпус и погладила по нему большим пальцем.

«Бедолага».

Огляделась в поисках урны, нашла ближайший бачок и, подойдя к нему, аккуратно уместила внутри остатки клавиатуры.

Парень всё это время смотрел на неё.

— Ты… чокнутая какая-то, да? — спросил он наконец.

Тамара посмотрела на него. Подошла ближе. Она больше не боялась: если бы он мог, то уже давно сделал бы ей что-нибудь плохое. Оттолкнул бы или стукнул. Но он медлил — значит, пока что был настроен на разговор.

— Кто из нас двоих ещё чокнутый? Ты избивал её, а я… положила в урну.

Парень нахмурился, сунув руки в карманы куртки (из-за этого он стал похож на съёжившуюся от холода треуголистую букву «Ф»).

— Избивал, тоже мне… — хмыкнул он невесело. — Избивают людей. Или животных там. А я её просто ломал.

— Зачем?

— Я хотел разломать её. Расхерачить. В хлам.

— Это я уже поняла. Зачем? Почему бы просто было не выкинуть?

— А может, мне захотелось её сломать! Может, мне хорошо от этого! — бросил парень с вызовом, задрав подбородок и слегка — нос вверх.

Тамара внимательно рассмотрела этот небольшой жест. «Так вот, как это со стороны выглядит…».

— Что в этом может быть хорошего? — спросила она. Сама не до конца понимала, почему просто не развернётся и не уйдёт, оставив незнакомца со своими мыслями. Но чувствовала, что человек перед ней — не глупый, и не из тех, кого называют «гопником» или «быдлом». А если так, то в его действиях должна быть какая-то логика.

Парень подступил к ней, и Тамарина боязнь подступила вместе с ним.

— Мне её подарили, — сказал он медленно и серьёзно, — нахваливали. Говорили — классная. Дорогая. Модная, — он сжал кулаки, — так нахваливали, что тошно стало… Пусть подавятся! В мусорке теперь эта сраная… — он не договорил, из-за чего-то распалившись.

Тамара внимательно смотрела на него слегка снизу вверх — потому что он был чуть выше неё.

— А недавно мне книгу подарили. «Дети капитана Гранта»… В детстве зачитывался, — говорил он ей негромко и с тихой злостью. — Папина жена прознала откуда-то… Подарила с иллюстрациями. С дорогой обложкой. Сука! С обложкой! Сжёг к чертям. Потом понял, что так… — он выдохнул, — …так даже лучше.

«Папина жена…» — подумала Тамара. Парень замолчал, поэтому она спросила:

— Тебе не жалко её было? Книжка же…

— Конечно жалко, ты о чём! Просто до жопы. Хорошая же книжка. Кто ж эту дрянь просил… — незнакомец запнулся на полуслове, кажется, сообразив, что ляпнул лишнего. Поняла это и Тамара, но она была не против. У неё и в мыслях не было смеяться над человеком, который по случайности ей доверился.

— В общем… Тебе-то что? Ну сломал и сломал клавиатуру. Чего ты меня остановила-то?

Тамара секунду-другую размышляла и решила ответить честностью на честность. Если этот незнакомец случайно рассказал ей такую сокровенную вещь — ему стоило ответить тем же.

— Мне стало её жаль, — и она посмотрела незнакомцу прямо в глаза, мол — «смейся, если хочешь». Но он не засмеялся, а спросил с подозрением:

— Ты ж сказала, что тебе не нужна. Соврала?

— Мне было жаль её не как клавиатуру. А как что-то, чему больно. Ей… наверняка и было больно.

Они снова встретились глазами — и в этот момент пошёл едва заметный тихий снег.

Он был неожиданный, неслышный, как мираж. Вошёл в город словно на цыпочках, стараясь не разбудить тех, кто раньше всех ложился спать. Как и любой другой первый снег, он был не покровом, заметающим землю, а одним лишь предупреждением о том, что грядёт зима. С тёмного неба плыли вниз по воздуху снежинки — одна за другой. И, глядя на них, Тамара вдруг чётко осознала: теперь, когда первый зимний снег застал их с незнакомцем вместе за обменом неловкими вещами — им двоим друг от друга просто так не отделаться.

— Меня Тамара зовут, — сказала она, — а тебя?

— А? А… — рассеянно отозвался парень. — Ромкой. Ещё иногда по фамилии «Тварью» кличут.

— Почему?

— Фамилия такая. Тварин.

— Аааа, вот как… Ну тогда, будем знакомы? — Тамара протянула левую руку. — И прости за тот раз… с полицейскими.

Ромка смотрел хмуро то на неё, то на её ладонь. На рукопожатие отвечать не стал — слегка хлопнул её по плечу, обошёл и двинулся куда-то прочь.

— Бывай, чокнутая.

И только когда он ушёл, Тамаре подумалось: раз ему подарили клавиатуру — значит ли это, что сегодня у него был день рождения?

— Кость, а если бы я был роботизированным андроидом, и ты знал об этом, ты общался бы со мной, как с человеком?

— Я до сих пор не уверен, что ты не андроид.

Проснувшись на следующее утро, Тамара почувствовала, как шевелится её правая ступня.

В самом этом факте не было бы ничего особенного, если бы движения ступни не были произвольными и… ритмичными. Нога будто сама собой пристукивала по воздуху в такт неслышной музыке. И это простое движение было настолько в новинку для Тамары, что, открыв глаза и осознав реальность вокруг себя, она ещё какое-то время дёргала ногой, стараясь понять, зачем она вообще это делает.

Потом остановилась.

Посмотрела на собственную ногу. За ночь на ней не выросло шестого пальца, икры не стали хоть немного толще, или кожа — хоть чуточку темнее. Так почему же…

В мозгу Тамары что-то щёлкнуло. Она подняла брови, удивляясь собственной мысли — и слегка подёргала другой ступнёй, точно таким же образом. Сонные конечности двигались лениво.

Сев на кровати, в конец взлюбопыченная Тамара уставилась на собственные ноги, и стала шевелить ими одновременно. Попыталась повернуть ступни так, чтобы в коленях стало немного больно — и у неё получилось. Свои упражнения она продолжала ещё какое-то время, а после скинула с себя одеяло и поставила ноги на холодный пол. Пошевелила пальцами, сначала привычно потянулась за Стикером — но потом остановила руку.

«Ты чего…» — удивился тот.

Не слушая его, Тамара опёрлась на руки и, подавшись вперёд, покачнулась и встала. Колени заныли из-за сильной нагрузки, но она, стараясь не обращать на них внимания, решила сделать шаг.

«Всего-то и нужно… поднять ногу, оторвать от пола… поставить её на другое место… перенести вес…» — сосредоточенно думала Тамара, прислушиваясь к своим ощущениям. Делать это она могла, но без Стикера скорость её ходьбы едва ли достигала черепашьего лимита.

Она попробовала оторвать от пола правую ногу — левое колено предупредило, что готово болеть, и Тамара поставила её обратно. Постояла ещё какое-то время. Потом попробовала снова… Левую ногу сильно укололо и Тамара уйкнула, сморщив лицо.

«Глупостей не делай, — предупредил Стикер, — берись за меня и пошли. Легче станет…».

— Отстань, — шёпотом ответила Тамара, — кажется, мои ноги… Мои ноги сейчас… — она попробовала сделать новый шаг, но левую ногу — на которую теперь шёл первичный упор — на этот раз кольнуло довольно сильно, так что Тамара едва не вскрикнула. Прикусила губу и изо рта вышел лишь сдавленный писк.

— Да что с вами?! — в сердцах спросила она, обращаясь к ногам. — Какого чёрта?! Вы же только что…

— Ты с кем?.. — дверь открылась и в комнату заглянула мама, застав Тамару в весьма странной позе — с согнутыми ногами и раскинутыми в сторону руками. — Ну что ж ты делаешь… — вздохнула она.

Подошла, взяла Стикер, вручила его дочери и с силой сжала её пальцы на ручке.

— Я хотела попробовать пройти сама, — честно сказала Тамара, со стуком опираясь на трость.

В ответ на её слова мама только болезненно поморщилась — как будто это у неё болели ноги.

…— Сегодня после школы — сразу домой, — предупредила она Тамару за завтраком, — можешь с последнего урока отпроситься, я потом поговорю с Еленой Сергеевной.

— Маму-у-ль, — протянула Тамара жалобно, — ну можно мне до «Стаккато» съездить? Пожалуйста! Я там спокойно посижу, скакать не буду…

— Я вчера сказала тебе: никаких «Стаккато». Пусть они без тебя разбираются. Вот ещё придумали — на тебя вешать такую ответственность… Кроме того, знаю я, как ты там «спокойно посидишь». Ты так физически не умеешь… Я после обеда позвоню Егору, он проследит.

— Мам.

— Что?

— Почему вы его позвали?

— Он твой брат. И имеет право быть здесь.

— Но он же…

— Он — семья. Он наш с папой сын, так же, как и ты — наша дочь.

— Мне он не семья.

— Не тебе это выбирать, Тамарчик, — вздохнула мама, кутаясь в серый шарф и надевая пальто, — давай, до вечера, — она поцеловала дочь на прощание и удалилась.

Оставшись на кухне в одиночестве, Тамара достала телефон и открыла беседу. Вчерашнее сообщение она так и не отправила, и в «Стаккатовцах» по-прежнему было пусто. Зато написала Агата:

«Утро. Ну что, идём сегодня?»

«Не знаю… Я в тисках, — напечатала ей Тамара, — Но я хочу попробовать».

«Влетит тебе потом?»

«Однозначно. Но это — важнее…».

Агата ответила спустя время:

«За мной после школы заедет папа. Он на машине, и может нас обеих довезти до Сухоложской».

Тамара обрадовалась:

«Круто! Он реально к школе подъедет?».

«Да»

«Зашибись! Увидимся!».

Несмотря на строгий запрет матери, Тамара железно решила, что сегодня съездит в «Стаккато». И постарается ездить туда, сколько бы ей ни запрещали. И никакие Егоры её не остановят. Даже последствия и вечерняя ругань её не пугали… Вернее, пугали, но перспектива подвести ребят из «Стаккато» и безудержно пропасть пугала куда больше.

Собираясь в школу, Тамара раздумывала о том, что произошло с её ногами утром.

Они двигались сами. Двигались в такт, будто бы… разминались. Это наталкивало Тамару на мысли: а что если натренировать ноги? Всю сознательную жизнь взрослые, да и она сама тоже, только и делали, что лечили её несносные больные колени, или старались эту боль снизить. «А что будет, — думала Тамара, складывая стопку тетрадей в портфель, — если я начну… тренироваться? Каждое утро?».

По капле. По крупинке. Каждый раз заходя всё дальше, каждый раз терпя боль в ногах на секунду дольше. Что, если это поможет? Что, если однажды её ноги станут настолько сильными, что она даже сможет побежать?

Такие мысли всерьёз воодушевили Тамару, и она развеселилась.

— Ну погнали в школу, палка! — сказала она Стикеру, изо всех сил упирая его в пол. Он пока что не догадывался о причинах её внезапного воодушевления, и Тамаре это очень нравилось. — Навстречу новому дню!

* * *

— Клянусь, так всё и было! Ты на рисунки его погляди, какой жирный…

— Ты что, серьёзно? От отравления живот не надувается, придурок!

— А как он, по-твоему, тогда умер?! Нюра загуглила, даже в Интернете написано — от отравления!..

— О чём спорите? — спросила Тамара, когда они с Агатой вошли в зал «Стаккато».

Костя Соломин скорчил недовольную мину.

— Вот вы знаете, как Будда умер?

— От пищевого отравления, — тут же ответила Агата, вешая свою куртку на крючок.

Тамара округлила глаза: неужели такая информация ни для кого не была секретом?

— Вот! — утвердительно кивнул Костя. — Я и говорю: поэтому у него живот от болезни и надулся, поэтому его везде рисуют толстым… И на статуэтках он тоже упитанный дядька…

— Кость, я ж говорила, — на этот раз Нюра не сидела на Гардеробусе, а заняла с тетрадками подоконник, — на статуэтках не Будда, а Хотэй…

Тамара удивилась ещё больше: у неё дома где-то валялась статуэтка толстенького мужичка с монетками в руке, но ей никогда не приходило в голову, что это совсем не Будда. Она спросила Агату, откуда все знают, как он умер, а она, Тамара, понятия не имеет.

— Вчера просто на «Шелесте» вышла статья про него. Я и прочла… — негромко ответила Агата.

«Шелест» был небольшим новостным порталом городских активистов, еженедельно публикующим интересные статьи, интервью, фотографии и прочие материалы. Формально, он выполнял функции локального информационно-развлекательного СМИ. Причём по большей части молодёжного: если на нём выходило что-то интересное, то вскоре это принимались обсуждать многие в Ветродвинске. Тамара и сама иногда почитывала статьи от безделья.

— А Хотэй — это, случайно, не одно из его имён? Ну, Будды? — спросил Костя, повернув голову к Нюре. Та мотнула головой.

— Не-а. Хотэй это бог благополучия и веселья. Поэтому его везде с деньгами ваяют. А Будде ведь не нужны были деньги… — объяснив, она снова принялась писать.

— Что делаешь?.. — спросила её Тамара.

— Английский.

— Давай помогу?

— А ты можешь? Здесь есть несколько слов, которые я перевести не могу.

— Давай гляну…

— Тамар, вчера Света, когда пришла, сказала, мол, — нашла, где нам выступить, — сказал Серёжа, теребящий часы на собственном запястье.

Тамара подняла брови, оторвавшись от Нюриного учебника.

— Да?!

— Ага, только вот где именно — обещала сказать сегодня… А тебя почему не было?

— С ногами были проблемы… Родители из дома не выпустили.

— А сегодня ты как? — спросил Костя.

— Сегодня всё отлично! Так, вот это слово… э-дю-кей-шн — «образование», а вот здесь…

Пока они разбирались с английским — подоспела Ксюха.

— Там короче это! — крикнула она, только закрыв дверь. — Снаружи парень топчется! Говорит, «Стаккато» ищет! Мы кого-то ждём?!

Тамара обрадованно закивала.

— Да! Можешь его позвать?!

— Ща! — и, не успевшая раздеться и разуться гиперактивная Ксюха выскочила наружу.

— Ты что, ещё кого-то позвала? — удивился Серёжа.

Тамара мотнула головой:

— Не совсем я… Просто попросила друга. И он, кажется, помог.

Ксюха вернулась не сразу, а минуты через две или три, ведя за собой их гостя. Им был толстоватый и неуклюжий, а ещё самую малость смуглый парень в очках и с круглым носом. Тамара — у неё был хороший глазомер — определила издалека, что он самую малость ниже неё.

— Ты к нам как, по приглашению? — громко спросила Ксюха, выпрыгивая из своих ботинок.

— Аа… Д-да… — парень ей неуверенно кивнул, а потом повернулся, осмотрел всю компанию:

— Здравствуйте. Я бы хотел, — он сделал шумный выдох, видимо, отчего-то запыхавшись, — хотел бы к вам всту… пить.

Говорить за всех решила Тамара:

— Ты ведь от Сэта, да?

— Да! — их гость кивнул уже увереннее, услышав знакомое прозвище. — Вернее, от Фроста… Сэт позвонил ему, а он сказал мне, что у вас…

— Да-да, тогда всё правильно. Ты пока разувайся, скоро Света должна прийти.

Парень, повозившись, снял свой пуховик, и стал немного менее круглым. Остался в мягкой на вид (и на цвет) белой кофте с молнией, да чёрных штанах. Один носок его был дырявым, второй к этому статусу приближался.

Он пожал руки Серёже и Косте, и зачем-то поздоровался ещё раз. Представился: Кирилл.

— А меня сюда точно возьмут?.. — спросил он неуверенно, когда все назвали ему свои имена. — То есть… Какие-то испытания, конкурсы надо будет проходить?

Ребята молча переглянулись.

И не просто переглянулись, а перекрёстно: Серёжа обменялся взглядами с Костей, а Ксюха и Нюра — с Тамарой. Одновременный поворот голов выглядел забавно, из-за чего ребята тихонько прыснули. От этого Кирилл сильно смутился. Тамара поспешила исправить ситуацию:

— Нас пока что мало. Так что без испытаний. Света тебе объяснит, что да как…

— А чой-то ты решил-то вдруг к нам?! — с интересом спросила его Ксюха.

«Как будто она сама не свалилась сюда с бухты-барахты…» — подумала Тамара.

— Ааа, ну… — состроив пухлый рот в крошечную буковку «н», Кирилл какое-то время подумал, а после ответил: — У меня просто обстоятельства сейчас такие, что год-два я торчу здесь, в Ветродвинске, и в новую школу родители меня на пару классов пихать не хотят… И работать мне ещё, по факту, рано.

— Тебе пятнадцать? — спросила Тамара.

Кирилл кивнул.

— Да. В общем, я дома тусил… месяца три. А здесь, в городе, у меня ни друзей толком, ни… — он запнулся на полуслова, будто бы осознав, что может взболтнуть лишнего. — В общем, мне конкретно здесь нечем заняться. А родаки-то только за то, чтобы я чем-то занялся… А сейчас вы ставите что-нибудь?

— Мы, можно сказать, недавно восстали из мёртвых, — ответила Нюра, задрав колени в джинсах на подоконник. — Почти закрылись, и тут появляется Тамара…

— С громкими криками «давайте ставить спектакль», — ухмыльнулся Костя, — буквально несколько дней прошло — и вон сколько народу…

— Мы решили ставить Шекспира, — деловито объяснил Серёжа, выудив где-то обшарпанный стул и качаясь на нём. — «Как вам это понравится?», слышал про такое?

Кирилл мотнул головой.

— Вчера у Светы были какие-то дела… Она обещала прийти сегодня с новостями.

…Как гром среди ясного неба, Света появилась спустя минут десять — за считанные секунды до того, как Серёжа с Костей снова начали спорить по поводу настоящей смерти Будды.

— А вы что сидите-то?! — возмутилась она с порога.

Все — в том числе Кирилл — изумлённо на неё уставились.

— Привет, а мы тебя ждали… — неуверенно произнесла Тамара. Где-то в ней шевельнулось чувство, что ей сейчас влетит за то, что вчера не пришла.

 — Чего меня ждать?! — Света повесила пальто на крючок и размотала шею от шарфа. Подошла к ним. — Вижу новые лица? — она посмотрела на Кирилла.

В тот момент Тамара завороженно смотрела на Свету, в поведении которой впервые за их недолгое знакомство, появилось что-то по-настоящему… лидерское. Она расправила плечи и задрала подбородок и, вытянувшись, стала казаться крепче и выше, и даже рыже́е, чем раньше. Они не виделись всего день — что же с ней успело приключиться?

— З-здрасьте… — неуверенно запинаясь, промямлил Кирилл, — Я к вам…

— С тобой — сейчас поговорим, — распорядилась Света, — сначала — объявление остальным. В том числе, — глаз её сверкнул на Тамару, и та внутренне вздрогнула, — для тех, кто вчера отсутствовал. Я нашла, где нам выступить! Через две недели местный ДК отмечает День рождения. Тамошний старый пердун замутил празднование. Соответственно, в актовом зале будут всякие выступления, конкурсы, фокусы, прочее говно…

Она говорила так бодро и громко, будто проводила брифинг для группы солдат перед вылазкой на вражескую территорию. Ни разу до этого Тамара не то, что не слышала такого её голоса, — ей и Света казалась весьма вежливой, и ни разу не произнесла слова «говно».

— И мы там выступим? — спросил её Костя.

— ДА!!! — громогласно и радостно ответила Света. — Да, едрить в корень, мы там выступим! Я в последний момент уговорила старикашку включить нас в список выступающих. Мы предпоследние. Ставим Шекспира. На то, кто на этот момент в зале останется — вообще насрать! Главное вот что: если мы не будем готовы, облажаемся или устроим на сцене цирк — старый хрыч с меня сдерёт три шкуры, заставит платить за аренду сцены! И все подумают, что «Стаккато» — просто кучка неудачников! Так что я вам, мать вашу, не прощу, если вы будете здесь просиживать жопы! — она яростно уставилась на всех, кто сидит перед ней. — Играть будут все! Все до единого! Всё поняли?! — она шумно выдохнула, пройдясь свирепым взглядом по всем, кто замер перед ней в благоговении.

— Так точно! — Серёжа в шутку показал воинское приветствие, приложив пальцы к виску.

— Серёжа у нас, конечно, тупой, но я поддерживаю! Нюра?

— А меня что, спрашивать нужно? Конечно я за!

— Тогда я напишу сценарий!

— У-ху-ху, я вам такого Шекспиру сыграю, офигеете!

— Вот это я понимаю «боевой дух», мать вашу! Ты, толстячок, — Света обратила взор на Кирилла, — пойдём, разберёмся с тем, кто и ты зачем. И кстати, ТАМАРА! — имя было произнесено особенно громко, и эхом отдалось под сводами зала.

— Д-да?! — тоненько вскрикнула та.

Света секунду-другую глядела на неё, прежде чем сказать:

— Людей пока сюда не приводи. Своё обещание ты выполнила выше крыши. НО, — спокойный и напряжённый голос вмиг взлетел вверх, — НЕ ДУМАЙ, ЧТО Я СТАНУ ДАВАТЬ ТЕБЕ ПОБЛАЖКИ!

Сделав выдох, Света произнесла тише, но всё ещё сурово:

— Раз взялась — то выкладывайся на полную! Не сможешь — мы выступим без тебя! А если хочешь играть на сцене — то, чёрт тебя дери, докажи, что действительно хочешь!

В тот момент у Тамары на глаза чуть слёзы не навернулись.

— Да!

* * *

Вечером того же дня в квартире Суржиковых разгорелся настоящий скандал.

Не сказать, что Тамара была к этому не готова — готовилась весь день с самого утра, потому что знала, что пойдёт в «Стаккато» несмотря ни на какие запреты. Но всё-таки видеть маму кричащей было неприятно.

— Как у тебя наглости хватило врать мне в глаза?!

— Я не врала! Я тебе не говорила, что не пойду туда! Я просто спрашивала разрешения!

Причём досталось не только ей — и папе, который, в целом, был не против того, чтобы она куда-то ходила после школы, и Егору, который не проконтролировал, как его просили, чтобы его сестра вовремя вернулась из школы и сидела дома.

— Но она мне СМС-ку прислала, что уйдёт к подруге…

— К какой подруге, Егор?! Ну тебе же не семь лет, чтобы ты на такое вёлся!..

— Ну Риммочка, ну дорогая, — попытался успокоить маму папа, — ну что такого, ну ходит она в театр — ну пусть ходит…

— Да ты не понимаешь, что она себя калечит?! Что ей нельзя перенапрягать ноги — это ей сказал врач! А она только усугубляет положение!

— Ничего она не усугубляет, да, Тома?..

— Да тебе вообще на дочь плевать, да?!

Всё кончилось тем, что Тамара, так и не успевшая переодеться, выскочила на улицу и позвонила бабушке — испросить разрешения переночевать сегодня у неё. Бабушка авиалайнеру «Тамарус» посадку на своём аэродроме разрешила.

* * *

— Заходи, дорогая, заходи, — ворковала бабушка, словно большая добрая сова, покачиваясь на ходу из стороны в сторону. — Дверку закрывай. Давай, разувайся, я чайник поставлю… Проходи, не пугайся, у меня здесь гости на ночь глядя…

В гостиной перед включенным телевизором на диванчике расположилась пожилая леди — толстая, в очках, со строгим взглядом, с кольцом на пухлом пальце и странной улыбкой.

— Здравствуйте, — поздоровалась Тамара, входя в комнату.

— Это внучка моя, Тамара Павловна, — донеслось с кухни. Бабушка, видимо, обращалась к женщине.

— Приятно познакомиться, — та слегка наклонила голову. Голос у неё был певучий и жеманный одновременно.

— Это, — пропыхтела бабушка, возвращаясь с кухни, — Людмила Юрьевна Лебедева, моя давняя подруга. Помнишь, я говорила, как мы с ней в «Буратино» ходили?

Тамара подняла брови.

— Ого!..

— Ничего себе, что, Фрось, ты вспомнила! — немного удивилась бабушкина гостья. — Давно же это было… Сколько лет?

— Да шестьдесят, не меньше.

— Да ну! Полтинник.

— Ну где-то между, — флегматично согласилась бабушка. — Тамарка вон сейчас там занимается, поднимает деятельность…

— Это как это? — заинтересовалась вдруг Людмила Юрьевна, вонзив глаза за очками в Тамару.

Пришлось вкратце рассказать ей, что того «Буратино» уже не существует, — переименовался в «Стаккато» и успел пережить многое, прежде чем чуть не развалился.

— Людка, Ильрата-то Фахитовича помнишь?

— Это который пением-то у нас занимался? А как же не помню, я недавно его внучку нашла. Умер он пару лет назад.

— Да ты что? Ну старенький уже был…

— А то! Ему же за восемьдесят уже стукнуло…

— А его внучка к нам не хочет? — спросила Тамара осторожно. Помнила про слова Светы про то, что людей у них теперь достаточно, но спросила, не надеясь на результат.

Людмила Юрьевна пожала плечами.

— Не спрашивала… Слушай, а как там сейчас? Ну, в «Буратине»…

— «Стаккато» он теперь называется, — поправила её бабушка.

— Ааа, ну… Бардак там был, — Тамара слегка рассмеялась. — Света рассказывала, что они с её отцом поставили хороший спектакль — «Мастера и Маргариту», вроде бы, — и якобы даже какой-то московской комиссии очень понравилось, и они спонсировали его какое-то время. А загнулся театр из-за того, что Светин папа заболел, и после него руководить было некому.

— А ты-то чего туда пошла?

— На сцене играть хочу. А в школьном театре не пускают, говорят — инвалид.

 — Молодец у тебя внучка-то, — уважительно произнесла Людмила Юрьевна, обращаясь к бабушке, при этом оттопыривая уголки губ вниз, — молодец, ничего не скажешь. С характером.

Тамаре стало неожиданно приятно услышать подобное. Хвалили её редко, и ещё реже — за какой-то там «характер», которого она в себе и близко не видела.

В этот момент у бабушки зазвонил в коридоре телефон и та отправилась отвечать.

— Да? Да, Риммочка, да, — звонила Тамарина мама. — У меня она, сидит, пришла только что, сейчас чаем поить буду… В смысле, «сбежала»?! Пирожочек мой, не закатывай мне здесь истерик, с твоей дочерью полный порядок… Не на-а-адо приезжать, не надо! Сейчас мы с ней поговорим, и если нужно, мы вызовем такси. Я тебе перезвоню. Не нервничай!.. Я сказала — не нервничай, — повторила она терпеливо, — ничего с твоей Тамарой не случится. Я тебе перезвоню. Выпей чаю зелёного. Помогает.

Завершив свой разговор, она вернулась и села перед Тамарой с самым серьёзным выражением лица.

— И почему, внученька, мы маму расстраиваем? — спросила она самым укоризненным тоном.

Тамаре сразу же стало не по себе: бабушка была чуть ни единственным для неё человеком, чьи упрёки били в самое сердце, и от которых было неопровержимо стыдно и совестно, даже если она, в сути своей, ничего не сделала. Поэтому слушать такой тон было невыносимо. Скрывать от неё что-то или, тем более, врать — тем более.

Именно поэтому в тот момент Тамара почувствовала себя самой скверной дочкой на планете. Ну или хотя бы в округе Ветродвинска.

— Я… позавчера пришла домой и ноги сильно заболели. Утром поехали в больницу. Врач сказал маме, что я их перенапрягла. И что, если так дальше будет, то я могу стать инвалидом. Ну… На коляске ездить. Мама перепугалась. Сказала, что никакого «Стаккато». И запретила мне идти.

— И ты, конечно же, пошла, — резюмировала бабушка.

— И я, конечно же, пошла, — твёрдо кивнула Тамара. — Потому что я не могла не пойти! Мы собрались ставить спектакль, Шекспира. Туда только ребята набежали. Света сегодня прям духом воспрянула… И вдруг я сливаюсь — ну как ты это себе представляешь? Я не могу. Даже если бы захотела. Потому что я пообещала Свете, что сделаю что-нибудь. Потому что теперь на меня рассчитывают. Да, это может мне навредить. Но я забочусь о себе, как могу, стараюсь по мере возможности не напрягать ноги. И деньги не тратила сегодня — нас Агатин папа довёз.

Бабушка сочувственно вздохнула.

— Ну вот и что им с тобой делать, Тамарище? Конечно, правильно, что ты хочешь этой Свете помочь. Но вдруг ты непосильную ношу взвалила? Как ни крути — глупая ты ещё, переломаешь себе ноги, потом всю жизнь из-за «Стаккато» испортишь. Об этом ты думала? Поразмысли хорошенько, каково твоей маме. Ей ведь кажется, что ты из-за мимолётного увлечения себе будущее рушишь. Вот она тебя и останавливает. И правильно делает.

Тамара на мгновение повесила нос — а потом вспомнила свои ощущения в «Стаккато».

— Я думала, бабушка. Я это понимаю. И что она не понимает — я тоже понимаю. Но я была там. И я знаю, что сейчас «Стаккато» — это мой шанс встать на обе ноги.

У неё шевельнулся ком в горле.

— Я понимаю, что в это трудно поверить. Всё вокруг меня за неделю так сорвалось и завертелось. Я, возможно, и правда пообещала Свете то, что могу не смочь. Но там, в «Стаккато», я чувствую себя на своём месте. И это чувство не покидает меня, когда я нахожусь там, и когда я там не нахожусь. И дело не в каком-то определённом здании… И не в ребятах — они хорошие, но на их месте могли быть любые другие хорошие ребята. А дело в том, что там я впервые почувствовала…

«Без особой на то причины», — вставил свои пять копеек Стикер.

-…что я что-то действительно могу изменить, что-то могу сделать и кому-то помочь. И это ощущение не отступает от меня ни на шаг. Потому что там, в «Стаккато», я что-то по-настоящему значу. И чего-то стою. Пусть пока что самую малость. И именно поэтому я никогда не пожалею, что хожу туда! — завершила она.

В комнате на какое-то время воцарилась тишина. Слушательницы похлопали глазами и переглянулись.

— Вот она, вся Тамарка, — с довольной гордостью улыбнулась бабушка Людмиле Юрьевне. — Вишь, какие речи толкает? Только на сцене и выступать…

— Ты молодец, девочка, — серьёзно сказала та. — В твои годы ты необычайно взросло мыслишь.

— А кто говорит, что не молодец?! Я что ли?! — изумилась бабушка. — Конечно молодец… Но ты же понимаешь, что можешь как подняться на ноги — так и упасть на них так, что никогда и не встанешь?

— Встану, — упорно сказала Тамара. — Не будет такого, что не встану.

Бабушка лишь вздохнула.

— Ну что ж с тобой поделаешь… Позвоню я Римме, всё ей объясню. Если будет возражать — поживёшь у меня какое-то время. Только, Тамарка, учти: ежели я узнаю, что тебе стало хуже от занятий — я первая тебя оттуда силком вытащу, пискнуть не успеешь! Поняла?

— Да, — с благодарностью кивнула Тамара. — Я поняла.

* * *

На следующий день была суббота. И проснувшаяся на бабушкином диване Тамара решила начать делать то, что задумала.

«Но как?» — спросила она себя, вставая и потягиваясь. На кухне скворчало: бабушка что-то готовила. Аппетитно заглядывал в комнату запах яичницы и жареной колбасы. За окном светило солнце.

Потерев глаза, Тамара ещё какое-то время сидела, глядя на собственные тощие ноги. Затем нашла рукой деревянный подлокотник дивана, опёрлась на него (вместо Стикера), покачнувшись, встала на ноги. Поморщилась, снова чувствуя себя неуклюжей без третьей ноги. Но решила снова попробовать сделать шаг.

— Стикер-то не забудь… — произнесла бабушка, вставшая на пороге комнаты.

Тамара повернула к ней голову.

— Я хотела… — она запнулась, посмотрев на собственные ноги.

Бабушка молчала — и Тамара решилась спросить о том, что занимало её мысли:

— Слушай, мне вот что в голову пришло: может быть, мне начать тренироваться? Ну, ноги разминать там или что-то такое…

— С твоим упорством только двери вышибать, — снова вздохнула бабушка, — но ходить тебе рано. Если хочешь тренироваться — то не с того начинаешь.

— А с чего нужно?

— Начинать тебе стоит, как минимум, лёжа. Так ты не повредишь позвоночник.

— И чего мне делать лёжа…

Бабушка подошла к ней.

— Ложись на пол.

Как только Тамара легла, почувствовав затылком холодные лакированные половицы, бабушка встала над ней.

— Теперь подними прямые ноги.

Помогая себе руками, Тамара, пыхтя, изобразила некое подобие буквы «Г».

— А теперь согни одно колено.

Всё ещё держа шатающиеся ноги-шпалы задранными, она согнула одно колено. В суставе кольнуло.

— Выпрями, и согни другое, — диктовала бабушка.

Тамара повторила то же самое с другой ногой, после чего ей было даровано разрешение опустить обе ноги. Бухнув ими об пол, она почувствовала, как заболела уставшая поясница.

— Хочешь нормальные колени — повторяй это каждое утро, — посоветовала ей бабушка. — Только не переусердствуй! Не делай, если тебе сильно больно, чтобы не навредить. Врачи сейчас, конечно, молодые да хреновые, но некоторым стоит верить.

Поднимаясь с её помощью и берясь за Стикер, Тамара, потянувшаяся за одеждой — спала она в особых Пижамных Доспехах (из мягкой голубой ткани, с месяцами и звёздами) — спросила:

— Ба, как думаешь, я же не инвалид?

Бабушка только махнула рукой.

— Да тебе до инвалида как до Луны.

* * *

Тамара не знала, как именно бабушка смогла уговорить её маму, что ей сказала, какому гипнозу подвергла, — но, когда она вернулась домой, мама, скрепя сердце (и стиснув губы), согласилась на то, чтобы дочь её ездила заниматься в «Стаккато».

— Но если я увижу, что тебе становится хоть немного хуже…

— Если станет хуже — я сама тебе об этом скажу, — честно пообещала Тамара.

С того дня, как бабушка показала ей упражнения, она начала свои небольшие ежеутренние тренировки, состоящие в том, чтобы заставлять свои ноги уставать, когда они только-только отдохнули. Иногда даже заставить себя задрать ноги вверх было трудно — но Тамара вспоминала слова Светы о том, что спуску ей не дадут, и кряхтела, превращаясь в пыхтящую букву «Г».

Уже со следующего понедельника начались активные репетиции в «Стаккато». Сроки у них были сжаты донельзя, так что и речи не шло о том, чтобы ставить «Как вам это понравится?» полностью. После некоторых споров Света решила, что трёх первых сцен и им самим, и зрителям будет достаточно. Стали решать, кто кого будет играть…

— Короче, смотрите, — говорила Света. — Нас семь человек. В первой сцене первого действия — пять человек. Оливер, Орландо, Адам, Дени и Шарль…

— А кто из них кто? — задал вопрос Костя, подперев рукой щёку.

Все уставились на него.

— Ты что, не читал что ли? — с подозрением спросил Серёжа.

— А ты как будто читал!..

— Нюра читала.

— Так, не начинать здесь детсад! — прикрикнула Света, и они затихли. — Подняли руки те, кто читал!..

Вверх поднялось четыре неуверенные руки.

— Одни девушки читали, — фыркнула Света недовольно, — а тебе что помешало, колобок? — воззрилась она на Кирилла.

Тот смутился, пробормотав что-то про то, что он «не знал».

— Надо было догадаться! В следующий раз дедуктивушку свою врубай. Короче, вы трое — прочитать обязательно. Потому что вы, вашу за ногу, будете играть в первом действии…

Костя с Серёжей переглянулись.

— А Нюра всегда так много читает?

— Ага. У нас в классе болтали, что она прочла «Капитал» от скуки в поезде, когда ей было четырнадцать.

В жизни своей Тамара не привыкла читать пьесы, поэтому Шекспир дался ей с трудом, и то только со второго раза. Она, однако, прочла ещё несколько раз, чтобы подумать, кого она хотела бы играть — и чтобы этот кто-то по минимуму двигался на сцене.

«Это точно не Розалинда… А кроме неё есть только Одри и пастушка Феба…» — раздумывала она, лёжа на полу и по очереди поднимая к потолку выпрямленные ноги. С каждым днём ей давалось это чуточку легче, — и чем легче, тем сложнее было заставить себя потратить на тренировку время. И всё же Тамара заставляла, внушая себе: она никогда не встанет на ноги, если будет лениться в таких мелочах.

«Всё равно бесполезно, — ворчал вредный Стикер. — Ты навсегда инвалидка, и без меня и шагу не ступишь». Но его слова лишь заставляли Тамару стараться усерднее. Настолько, что однажды она, поднявшись, сделала несколько махов руками.

— Twinkle, twinkle, little star… — пыхтя, напевала она.

В школе было всё, как обычно — за исключением того, что ей появилось, с кем судачить в перерыве. Агата, казавшаяся тихой и нелюдимой, оказалась потрясающим собеседником. Именно от неё Тамара впервые и узнала сюжет «Как вам это понравится?».

Но иногда её пугало то, что Агата начинала говорить, как настоящий студент. Или даже лучше.

— Знаешь, я вчера её прочла, — поделилась с ней Тамара, сидящая на подоконнике (вопреки всеобщему учительскому запрету) и болтающая ногами. Забраться на такую высоту ей чуть-чуть помогла Агата, так что они в каком-то смысле были сообщниками в маленьком преступлении. — И думала, кого я вообще могу сыграть…

— И кого?

— Думаю, Одри. Ну эту. Сельскую девушку.

— Может, лучше пастушку? Феба которая.

— Может, и её…

— На самом деле, есть одна интересная вещь… — поделилась Агата. Она немного подумала, а затем сказала: — Я как-то смотрела по телевизору «Назад в будущее»… Ну, знаешь, про машину «Делориан» и дока Брауна, и Марти… Смотрела?

— Ага, мельком. И что?

— Я досмотрела до конца первую часть и… Потом снова перечитала «Как вам это понравится». И мне пришло в голову, что между этими двумя есть нечто общее.

Тамара про себя прикинула, что может быть общего между фильмом Земекиса про путешествия во времени и пьесой Шекспира. Не придумала ни одной причины, и всё же спросила:

— И что?

— То, что и там, и там герои куда-то уходят, чтобы что-то сделать, а потом возвращаются изменившимися. Совсем другими.

Тамара повернула голову. Их с Агатой взгляды встретились.

— А потом, — продолжила Агата, — я поняла, что абсолютно всё, что есть, можно поставить под такой шаблон.

Тамара ненадолго задумалась. Мимо них пробежали трое шумных младшеклассников с квадратными портфелями больше них самих.

— А если, например, взять «Волшебников Риша»? — предложила она. — Там ведь герои никуда не уходят. Они всегда на одном и том же месте, весь фильм. А события происходят с ними.

— Я не смотрела, — призналась Агата, — не люблю фентези.

— Ну ты поняла, о чём я? Не всё можно подогнать под твой шаблон. Потому что герои не всегда возвращаются туда, откуда ушли, а иногда и вовсе не уходят. А иногда уходят — и возвращаются точно такими же.

— Нет, — Агата сказала это очень твёрдо. — Насчёт почти всего — может быть и так. Но мне кажется, что герой всегда меняется, если куда-то откуда-то уходит.

Тамара хотела ещё что-то ответить, но разговор их был прерван звонком, как всегда звеневшим не вовремя.

* * *

Тамара с Агатой зашли в общий зал «Стаккато», когда Серёжа с Костей стояли на расстоянии десяти метров друг от друга, и бросали злые взгляды, и столь же злые, сколь и нелепые реплики. Девушки настороженно замерли у порога: всё выглядело так, будто теперь эти двое всерьёз поссорились. Даже Нюра с Гардеробуса смотрела на них как-то странно.

— Ты здесь что делаешь?! — крикнул Серёжа Косте.

— Ничего! — парировал тот. — Я ничего не умею делать! Не научили!

— Тогда ты что-то точно портишь!

— Естественно! Я порчу праздностью вашу, сэр, дорогую сестру… — и он указал на Нюру.

— Работай-ка лучше, да чёрт с тобой!

— По-вашему, я должен пасти ваших свиней и жрать с ними жёлуди?! — возмутился Костя.

У Тамары в мозгу щёлкнуло: эти двое играли первую, вступительную ссору Орландо с Оливером! По сюжету «Как вам это понравится» это были два брата, поссорившиеся из-за наследства отца. Реплики были точь-в-точь как у них… только немного адаптированные.

— Ты вообще понимаешь, где ты находишься?! — вопрошал Серёжа.

— Конечно! В вашем, сударь, саду!

— А ты понимаешь, кто перед тобой?!

— Даже лучше, чем тот, кто стоит передо мной, понимает, кто стоит перед ним! — единый залпом выпалил Костя, запнувшись.

Серёжа надул щёки, но не выдержал и рассмеялся, выйдя из образа.

— Сука, ну что ты за человек, Селезнёв… — вздохнул Костя, закатывая глаза. — Что ты ржёшь-то?!

— Извиняюсь… Давай заново, — Серёжа прокашлялся. — А ты понимаешь, кто перед тобой?!

— Даже лучше, чем тот, кто стоит передо мной, понимает, кто стоит перед ним! — без запинки пробасил Костя. — Вы — мой старший брат, и вам не стоит забывать об этом!..

Тамара, показав Агате знак «тихо», осторожно покралась мимо Кости с Серёжей по периметру зала.

— Да как ты смеешь?!

Они начали сближаться: в первой же сцене между братьями чуть не доходило до рукоприкладства, но слуга вмешивался и уводил Орландо из сада.

— Потише, братец! Вы слишком молоды для этого!

— Так ты хочешь поднять на меня руку, мерзавец?!

— Я не мерзавец! Я сын Роланда де Буа, и трижды негодяй тот, кто говорит, что он произвёл на свет негодяя!

— Господа, молю, пожалуйста, не ссорьтесь! — пропела тонким голосом Нюра, приложив ладони ко рту. Мельком она встретилась взглядом с Тамарой.

«Она что, играет Адама?»

«Орландо» с «Оливером» сцепились, схватив друг друга за предплечья.

— Отпусти, говорю!

— Не пустю!..

И двое «актёров» в голос захохотали.

— Вы что, уже распределились? — спросила их Тамара, решив, что можно говорить, раз миниатюра окончена. Костя с Серёжей обернулись к ней и расцепились.

— Только мы двое. Нам же Света сказала, что мы будем играть… А этот дебил, — и Костя укоризненно покачал головой, взглянув на друга, — не выучил ни черта.

Тот лишь пожал плечами.

— Каюсь — прочитал только начало, и то мельком. Но, как видишь, основную суть передать могу… А Кирилл придёт?

— Должен… Он в конфу написал.

— А Ксюха?

— Она прибегала, но сказала, что что-то забыла, и умчалась… Напишите ей кто-нибудь-то…

В тот день, когда пришла Света, Тамаре была назначена роль пастушки Фебы, у которой было не слишком много слов и действий по сравнению с другими. Несмотря на то, что, попроси её — она сыграла бы и роль Розалинды (главной героини), Света, кажется, сама понимала, что активно двигаться Тамара не сможет.

Серёжа и Костя были выбраны на роль двух ссорящихся между собой братьев, Оливера и Орландо. Хохочущая чуть ли не над каждым словом Ксюха должна была стать Розалиндой, Агата — пастушкой Одри, а Нюра — Селией. Кириллу, пришедшему в «Стаккато» последним, сказали, что он будет Оселок. Он ничего не понял (так как до сих пор ничего не прочитал), но на роль согласился — иного выбора ему просто не предоставили.

— Но вот где проблема, — говорила Света, — там в финальной сцене собирается, помимо священника и пары-тройки персонажей, которых можно опустить, четыре пары героев. А нас — семеро.

— Пары? — переспросил Серёжа.

— Там в конце все на всех женятся, — объяснила Агата негромко, таким тоном, будто ей не слишком хотелось. — И у нас нет кого-то на роль Сильвия…

— Это парень? — спросил Кирилл, сунув руки в карманы и приподнимаясь на носках (своими действиями он слегка напоминал неуклюжий воздушный шар).

— Да… Чёрт, колобок, ты когда уже прочитаешь?! — рассердилась Света. — Чтобы к следующему сбору знал от корки до корки, кто есть кто! Кажется, нам нужен ещё один человек.

* * *

Тамара шагала по пустому школьному коридору.

Снаружи, за окнами, на стадионе светилось что-то большое и фиолетовое, но она не могла просто выйти и посмотреть, что это — звенел звонок, и ей нужно было спешить.

Мимо неё пронеслись вперёд две Агаты, быстро разбежавшись в разные стороны. Тамара даже не удивилась. Потом мимо пронеслась с кипой бумаг всполошённая Света — тоже, видимо, куда-то спешила.

Тамару догнала Нюра с кроличьей маской на лице.

— Идём, — и она взяла её за руку.

Они нырнули куда-то вниз, в темноту. И в следующий момент оказались в автобусе, который куда-то едет. За окном проплывал неразличимый, по-прежнему фиолетовый мираж. Тамара сидела у окна, а Нюра — рядом, безразлично глядела перед собой.

— Куда мы едем? — спросила Тамара.

Нюра не ответила.

— Если не скажешь — я проснусь, — и прежде, чем Нюра на неё посмотрела, Тамара привела угрозу в исполнение, «выныривая» из сна в реальность.

«Как-то всё… слишком быстро произошло», — думала она, лёжа в тёмной комнате и глядя в полосы света с улицы, прикасающиеся к потолку. Фонари либо уже включили, либо ещё не выключали.

Полежав какое-то время, Тамара поразмышляла над тем, какой чудаковатый ей приснился сон. Впрочем, мысленно пожала она плечами, бывали сны и постраннее. Потянувшись за телефоном, Тамара сонными глазами посмотрела время: едва доходило три ночи. Свет, видимо, шёл не от фонарей, а от чего-то ещё. Но был хотя бы не фиолетовым — это успокаивало.

Именно тогда Тамаре в голову пришла мысль найти в сети профиль незнакомца с запоминающейся фамилией. Вбив данные и поискав несколько минут, она нашла единственную подходящую страницу: «Роман Тварин, 17 лет». Ни фотографии в профиле, ни единой записи на стене. Зато в такое позднее время он по какой-то причине был онлайн.

«Чего не спишь?» — напечатала ему Тамара вместо приветствия.

Ей почему-то стало весело от того, что он может даже не догадаться, кто она такая, и всполошится.

В ногах её, поворочавшись, устроился тёплой мохнатой тяжестью кот Мята.

«Ты кто вообще?» — «вибранул» телефон сообщением. Затем ещё двумя:

«А, погоди… Допёр, кажется».

«Ты та чокнутая хромая? Как ты меня нашла?»

Тамара слегка сморщила переносицу: слишком быстро её раскрыли. Может, по имени. А может, — по фотографии в профиле.

«У меня имя есть. Грубиян».

Рома перестал отвечать, так что она снова написала:

«Так чего не спишь-то?»

«Сначала скажи, как ты меня нашла».

«У нас в городе только ты один с такими именем и фамилией. Было несложно. Теперь твоя очередь».

«Хочу и не сплю».

«Может быть, не хочешь — и не спишь?».

Рома снова не ответил. Но Тамара была настойчива, потому что быть такой ей нравилось.

«Ты снова Звезду Народов пилить решил?».

После этого сообщения мигающая надпись «печатает…» по какой-то причине выглядела особенно зловеще. И как-то загадочно.

«А если решил — то тебе-то что?»

«Просто спросила».

Пока он отвечал, Тамара щёлкнула на «добавить в друзья».

«Почему ты вообще написала?» — спросил он через какое-то время.

Тамара решила ответить честно:

«Да сама не знаю. Может, решила, что ты хороший человек».

«Ну тут ты явно ошиблась адресом».

«Не считаешь себя хорошим?»

«Хороший человек книги жечь не станет».

«А я думаю, у тебя была веская причина. Это, конечно, не очень хорошо, но… Не знаю».

Тамара подумала про Егора.

«Наверное, на твоём месте… Я поступила бы так же».

Рома ничего не писал примерно минуты две. Затем от него пришло:

«Ты когда-нибудь убивала животных?»

«Нет, никогда. Один раз таракана раздавила… Но мне не жаль».

«Я как-то раз в детстве отравил бродячую кошку».

«Почему?».

«Хотел посмотреть, как она умрёт. Но когда увидел — было поздно».

«Всё это произошло на глазах какой-то старухи, которая разболтала моей семье…»

«Короче, я после этого оправдал свою фамилию».

Тамара тяжело вздохнула: ей стало жаль и кошку, и Рому. Непонятно, почему. Она посмотрела в потолок, а на телефон продолжили приходить сообщения:

«Так что потом я пса отравил. Специально. Мышьяком. Добрый был пёс, хороший».

«Это ужасно», — напечатала Тамара. Ей стало тяжело от такого разговора.

Рома ответил:

«Ага. И какой я после этого хороший человек?».

Какое-то время Тамара глядела в экран, остановив пальцы над клавишами телефона.

«Зачем ты это делал?».

«Ну раз я Тварин. То и должен вести себя, как тварь. Тем более, если все меня таким считают…».

«Глупость какая. Ты не должен».

«Так во мне точно никто не разочаруется», — пришёл ответ. А затем:

«Шла бы ты спать, хромая. Что зря воздух-то сотрясать».

«Помнишь, когда пошёл снег?» — напечатала Тамара.

«?».

«Ну мы с тобой стояли и снег пошёл…».

«Ну и что?».

«Ты тогда ничего не почувствовал?»

«Ты о чём?».

«О том, что мы связаны».

«Чё за бред».

«Может, и бред. Но ты выглядел тогда, как человек, которому нужна помощь».

«Ну точно не от хромой чудилы, говорящей с разъёбанными клавиатурами».

«Отвали, хромая, а то хуже будет», — пришло последнее сообщение, и Рома Тварин вышел из сети.

Не все предсказания сбывались, так что Тамара на всякий случай предпочитала в них не верить. Но эту его фразу она по какой-то причине надолго запомнила. И совсем не скоро поняла, что доля истины в ней всё-таки была.

* * *

— Света, — позвала Тамара, остановившись на пороге.

Кабинет №018, перешедший Свете от её отца, был почти таким же бардачным, как комната Задиры Робби. Всё здесь — коробки, документы, какие-то тетради, мелкий реквизит, несколько костюмов на вешалках, — было свалено и развалено всюду так, будто сам кабинет ещё не оправился от смены хозяина.

Света, повернувшись на её призыв, подскочила к двери и выглянула наружу — проверить, чем заняты остальные. Прикрыла дверь и спокойно спросила:

— Да?

Такие махинации были ей нужны, чтобы сохранять лицо: только наедине с Тамарой она иногда проявляла беспокойство, неуверенность, и другие эмоции, разрушающие её образ «грозного диктатора». Та иногда задумывалась о том, имело ли это вообще смысл? Ведь как минимум трое ребят знали её настоящую личность, да и остальные не были слепыми.

— В общем… Я что подумала. Нам же всё ещё нужен кто-то на роль Сильвия, да?

— Да. У тебя кто-то есть на примете?

— Вообще, да, но речь сейчас не совсем об этом. Я тут вспомнила, что, когда мы встретились, ты сказала, что есть человек, который не ходит сюда, хотя из клуба, вроде как, не вычеркнут…

— А… Сашка Солнышев, — ответила Света. — Он очень нелюдимый, и особо ни с кем не дружил… Куда он делся — понятия не имею.

— А что, если его позвать? — предложила Тамара. — Он ведь не знает, что «Стаккато» снова жив.

Света задумалась.

— Можно, но не факт, что он пойдёт.

— Но не узнаем, пока не попробуем, так?

— Ага, — хмыкнула Света. — Пробовать-то ты будешь?

— Да, почему бы и нет, — Тамара пожала плечами.

— И как ты его найдёшь?

— Да в Интернете же легче лёгкого. Напишу ему.

— Только давай побыстрее. У нас времени в обрез на все сцены… Ты сама-то как, свой текст учишь?

Тамара кивнула.

— Учу.

— Умница, — Света хлопнула её по плечу, — давай, не подводи. Ладно, пойдём этих лентяев гонять…

Гонять «лентяев», к каждому из которых она постепенно начинала привязываться, Тамаре совершенно не хотелось. Но она ничего не сказала, последовав за Светой в общий зал…

* * *

— Ребята, — очень серьёзно сказал вечером Костя Соломин, когда они вышли из «Стаккато». Они — это он, Тамара, Серёжа, Нюра и Ксюха. Кирилл с Агатой ушли раньше.

На улице дул прохладный вечерний ветер, так что Тамара изо всех сил прятала нос в шарфик.

— Я вчера посмотрел фильм, — признался Костя, — «Годовалый слон»…

У Серёжи с Нюрой разом сморщились лица.

— Господи, это отвратительно.

— Зачем?!

— Меня заинтересовало название.

— Ну будешь впредь аккуратнее выбирать то, что смотреть на ночь. Приятного аппетита тебе.

— Я ничего не ем, — Костя достал из кармана зажигалку, чтобы закурить. Сигарета была уже зажата у него в зубах.

— Это заранее…

— А что за фильм? — спросила Ксюха.

— Не смотри, — категорично сказала ей Нюра, — такой треш…

— «Тр-рэ-э-ш», — со смехом передразнил её Костя, сказав слово в нос.

— Лучше бы хотя бы экранизацию «КВЭП» глянул.

— КВЭП? — переспросила Тамара.

— Так мы Шекспира сократили, — объяснила Нюра.

— Я пытался! — изо рта Кости выплыло облако дыма, — Такая чёрно-белая муть, вы себе представить не можете.

— И вместо этого ты решил посмотреть «Годовалый слон»? Я всегда знал, что ты редкий извращенец.

Они шагали к остановке.

— В жизни всё надо попробовать… посмотреть, — слегка философски произнёс Костя. — Вот я и решил взглянуть.

— И какие твои впечатления?

— Некоторые актрисы красивые.

— Ну так, а про что он, эй?! — громко спросила Ксюха, кажется, изводясь от любопытства. — Про что фильм-то?!

— Не смотри его! — хором посоветовали Серёжа с Нюрой. Последняя добавила:

— Лучше тебе не знать.

На этом моменте даже Тамаре стало интересно, что за фильм такой — «Годовалый слон». Но она не была уверена, что посмотрит: не любила триллеры и ужастики. А раз уж ребята говорят, что смотреть не стоит — что такого там может быть?

«Нет, — подумала Тамара, — одним глазком, но всё-таки гляну… Ужасно интересно». От одной только перспективы всё внутри сжималось предупреждающим страхом, но Тамара знала: любопытство невозможно удовлетворить, пока не сунешь руку в огонь. Только интересно, как пробраться к телевизору ночью, пока все спят? С компьютера посмотреть вряд ли получится — дома был проведён плохой интернет, а находить фильмы в Сети Тамара умела плохо.

— А вы кто-нибудь смотрели «Год из жизни Саши»? — спросил Серёжа.

Ксюха подняла руку.

— Офигенный фильм!

— Как тебе Соломенцев там?

— Это пацан, который в голубей стрелял?

— Он, ага.

— Он — супер!

— У Нюры, кстати, есть своя шкала суперскости актёров, — ухмыльнулся Костя, отнимая с губ сигарету и выпуская ещё одно облачко в замёрзший воздух. — Если какой-нибудь Ди Каприо в этой шкале стоит наверху, то Анжелина Джоли — в самом низу.

— Да она чё, плохо играет что ли?!

— Я думаю, она только из-за внешности выезжает на первый план… Она больше модель, а актёрская игра у неё такая себе. Ну. На мой взгляд.

— Ну, а Соломенцев тот же?

— Серёж, я говорила же, что не смотрела «Один год…».

— А кто стоит посередине шкалы? — спросила Тамара.

Нюра пожала плечами.

— Может быть, Филипп Хорбенцов, наверное, знаете такого? Он играл в «Далёких звёздах», старый такой фильм, советский… Я иногда думаю, что все, кто играют хуже него, вообще никуда не годятся, а те, кто лучше — ну совсем молодцы.

— Харбенцов, слышал, умер недавно, — вставил к чему-то Костя.

— Ну ладно, а Щадрин? Помнишь, про которого нам Виктор Палыч рассказывал, что он с ним дружил…

— Ну Щадрин — это да, — согласилась Нюра. — Он… Где-то вот тут, — и она отметила рукой (ребром ладони) какую-то точку на невидимом измерителе. — Выше середины.

— И как ты это измеряешь? — спросила Тамара.

— По собственным ощущениям. Это только моя шкала… — ответила Нюра негромко. — Если я верю тому, что вижу — то актёр хороший. А если, как он ни кривляйся, не верю — то ставлю его ниже отметки. Но это не значит, что он плохой, и что я зазнайка…

— Ну да, какая там Анжелина Джоли, когда у нас есть мадемуазель Колодкина, — рассмеялся Костя.

В ответ на его слова Нюра поморщилась.

— Ну не это я имела в виду.

Помолчали, стоя у остановки. Потом Тамара решила сказать:

— Скорее всего, скоро к нам присоединится ещё один человек. На роль Сильвия.

— Ты кого-то ещё нашла? — спросил Серёжа.

У Тамары в голове мельком пронеслась мысль, что все парни, с которыми она общается, любят строить из себя букву «Ф», особенно ёжась на морозе.

— Не совсем я… Света мне рассказала про Сашу Солнышева. Я собираюсь ему написать…

Серёжа с Костей переглянулись.

— Лучше не стоит, — сказал Костя.

— Почему? — удивилась Тамара.

В компании повисло какое-то неясное молчание. Несколько сомневающихся взглядов встретились друг с другом. Мимо проехала машина с громыхающей из колонок музыкой и скрылась за поворотом.

— Ну так…

— Скажем так, ему здесь не все будут рады, — Серёжа (впервые за время их знакомства) с трудом подобрал слова для такого размытого ответа. И Тамаре тут же стало неловко.

— Кто-то из вас с ним поссорился?

— Ммм… Нюра, в каком-то смысле, — уклончиво ответил Костя, глядя в сторону.

Догадывалась Тамара недолго: как только мысль щёлкнула у неё в голове, она издала негромкое «а-а-а» и затихла.

— Но ведь кто-то на роль Сильвия нам всё равно нужен.

— Только не он, пожалуйста, — попросила Нюра таким тоном, что Тамаре стало её жаль. — Я не смогу…

— Да ладно-ладно! — поспешила Тамара успокоить её. — Если ты не хочешь, то звать его не станем. А про себя подумала:

«Что же может быть настолько ужасного в человеке с такой фамилией?».

* * *

Вечером, оказавшись дома за компьютером, Тамара решила кому-нибудь написать. Единственный вопрос, который встал перед ней — кому именно?

Вариантов было три.

Первым вариантом была Нюра. У неё Тамара подумывала спросить, что их с Сашей Солнышевым связывает, кто он вообще такой и что за человек, и почему не может вернуться в «Стаккато». На втором месте стоял сам Саша Солнышев, вопросы оставались теми же. И третьим вариантом был Ромка. Но о чём его спросить, Тамара не имела понятия. Вряд ли он согласился бы сделать хоть что-нибудь, если бы она попросила — ведь для него она по-прежнему оставалась «хромой» и «чокнутой». И всё же смутное желание хоть что-нибудь написать ему никуда не уходило из-за отсутствия уважительных причин.

Из троих человек в онлайне была только Нюра. Немного — полчаса — поколебавшись, Тамара написала ей:

«Привет ещё раз. Ты уверена, что Солнышеву нельзя в «Стаккато»?».

Лучшей формулировки она придумать была не в силах. Нюра ответила вскоре:

«Уверена».

Тамара, поздно опомнившись, на всякий случай проверила список Нюриных друзей: никого по фамилии «Солнышев» там не значилось. Пришло ещё одно сообщение:

«На нём свет клином не сошёлся. Найди ещё кого-то».

«Нужен не «кто-то», а тот, кто заинтересован, и кто сыграет. А он уже был в клубе, так что…».

«Он сам ушёл. Он не согласится вернуться».

«А если согласится?».

Тамара нервно постукивала носком по полу. Потом вдруг вспомнила, поднялась со стула, кряхтя, легла на пол спиной и пыхтела ещё пару минут, поднимая вверх выпрямленные ноги. У неё получалось всё легче.

Когда она вернулась на стул, Нюра уже ответила:

«Тогда не смогу я».

«Почему?».

«Просто потому что».

«Сдаюсь, аргументированно высказывать свою позицию ты явно умеешь».

Спустя время Тамара спросила её:

«А этот Солнышев по твоей шкале актёров где находится?».

К величайшему её облегчению, Нюра прислала смеющийся смайлик. Это, должно быть, означало, что она не воспринимает разговор так уж серьёзно.

«Где-то под Безруковым, я думаю».

«А Безруков?..».

«Немного выше, чем Мельников».

«Угадай мой следующий вопрос…».

«Солнышев — где-то под серединой. У него есть хорошие задатки. Были».

На коленки запрыгнул Мята. Потоптался и свернулся клубком. Ему явно пришлось приложить усилия, чтобы уместиться на худых Тамариных коленях. Та почесала его за ушком, и спустя время кот по-тракториному замурчал.

В «Стаккатовцы» Ксюха скинула кота со смешным лицом, подписав его — «Костя пытается изобразить Орландо».

«Он же играет Оливера…», — написала Агата. Никто спорить с ней не стал: просто сама Ксюха пока что плохо различала их имена.

— Тамарус! — позвала с кухни мама, — тебе чай сделать?

— Да, пожалуйста! — крикнула в ответ Тамара.

Спустя примерно пять минут после того, как на столе у неё на специальной подставке оказалась кружка с Лисовиной и горячим чаем, в который мама намешала свою медовую настойку, в онлайне оказался Ромка — и Тамара решила всё же написать ему.

Она даже не придумывала темы для разговора, а просто написала первое, что пришло в голову:

«Снова замышляешь какую-то пакость?».

Потом решила быть хоть немного вежливой:

«Привет».

«А ты снова пишешь незнакомым людям?».

«Мы не незнакомы. Я даже знаю твою фамилию».

«Тебе что-то нужно?».

«Хотела убедиться, что ты снова не делаешь чего-то плохого».

«А если делаю?».

«Я приду, чтобы остановить тебя».

«Нихера ты супергерой», — и Рома замолчал. Побоявшись, что он снова выйдет из онлайна, Тамара написала ему, стараясь не прерывать беседу:

«Ну так что ты опять задумал?».

«А тебе-то какое дело?».

«Просто скажи и я отстану».

«Знаешь надпись «скрытый смысл»? На стене продуктового магазина по Щорса».

«Конечно, знаю, ты о чём…».

Тамара не знала.

«Хочу её закрасить. Вернее, — немного подправить», — пришёл от Ромки ответ.

«А тебя не поймают?».

«Без разницы, если поймают. Всё равно потом закрашу».

И в тот момент Тамару накрыла хоть и малопонятная, но очень ощутимая зависть, смешанная с… уважением? Этот малознакомый Ромка буквально делал всё, что заблагорассудится, не опасаясь, поймают его или нет. Более того: его уже ловили на глазах у Тамары — и теперь он отважился на очередное преступление! Не какая-то особенная причина, а именно отсутствие таковой в тот момент восхитили Тамару.

И на следующий шаг её сподвигла одна-единственная мысль, возникшая на ровном месте словно упрямый дождевой червь: она не должна проиграть этому парню. И она написала:

«Я пойду с тобой».

И, не слушая ошалевшие возмущения Ромы, Тамара потянулась за лежащими неподалёку тёплыми штанами.

— У меня, например, любимый режиссёр — Ларс фон Триер. А у тебя кто?

— Нюра Колодкина, знаешь такую?

— Она за всю жизнь сняла только одну инста-стори, и то потому что кнопки перепутала.

— Вышло очень концептуально, между прочим.

— Ого, — сказал Ромка, завидев её, — ты и правда пришла.

Тамара сердито смотрела на него, сжимая в руках трость. Она только что сошла на остановку со ступеней троллейбуса. На улице вокруг было уже совсем темно, но хулиган — к её удивлению — действительно её здесь дожидался. Людей вокруг было немного.

— А ты сомневался?

— Кого там, — оскалил зубы Ромка. — Я был уверен, что струсишь.

По какой-то причине Тамаре хотелось про себя звать его именно «Ромкой». «Рома» звучало слишком мягко и покладисто, «Роман» — слишком солидно и по-взрослому. А вот в «Ромке» слышалось что-то по-мальчишески бестолковое. Именно таким теперь казался ей ждущий её Ромка Тварин.

— Ну так теперь измени своё мнение, — гордо выпятила подбородок она. — Я пришла!

— И что тебе от меня нужно?

— Ничего… — Тамара на мгновение замялась, но затем вспомнила про гордость: — То есть, я попросилась с тобой, потому что…

— Потому что чокнутая.

— Я тебя сейчас по коленке стукну, не посмотрю, что парень!

Вместо того, чтобы выразить хоть какое-то опасение, Ромка рассмеялся и махнул рукой.

— Ладно, пойдём. Но учти: раз бегать не умеешь, ждать тебя не стану.

— Я ещё и тебя обгоню, — сказала Тамара, опираясь на Стикер.

И, взглянув друг на друга, они оба отчего-то засмеялись.

На спине Ромка нёс чёрный рюкзак. По его словам, там находились баллончики с краской.

— А чем тебе та надпись не угодила? — спросила Тамара, когда они двинулись в путь.

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Ромка, — бесит она меня.

— Да ладно тебе. Вполне нормальное уличное искусство. Это лучше, чем писать всякое на заборах.

Ромка махнул рукой.

— Всё равно бесит. Что, будешь отговаривать?

— Не буду, зачем оно мне…

Они помолчали, шагая по плохо освещённой улице мимо нескольких ветхих одноэтажных домов. Впереди виднелось несколько полуразвалившихся бараков, которые власти города то и дело грозились снести, но который год всё никак не сносили. Едва поспевая за своим бодро идущим спутником, Тамара вспомнила и сказала:

— Кстати, с днём рождения.

— А? — не понял Ромка.

— С днём рождения, говорю. С прошедшим.

— Ааа… Забей.

Где-то вдалеке залаяла собака. В ответ ей залаял по-своему человек. А потом на человека кто-то ещё неразборчиво залаял — пьяную речь издалека было слышно. Иногда поглядывая по сторонам, Ромка шмыгал носом.

Тамара не чувствовала в себе страха. Его было совсем немного, совсем капля — и она растворялась в бассейне, исполненном смеси любопытства и жажды настоящего приключения. То, что для Ромки, кажется, было обыденностью, для Тамары было в новинку — почти так же, как роль в спектакле.

Вскоре надпись «Скрытый смысл» показалась на глаза.

Граффити было нарисовано на стене жёлтого четырёхэтажного дома с железной крышей. Большой серый квадрат скрывал нижнюю часть у слова «скрытый» и верхнюю — у слова «смысл», создавая таким образом некую двойственность выражения. И, глядя на рисунок, Тамара не понимала, что может в нём Ромке не понравиться. Может быть, любой «скрытый» смысл оскорбляет какую-нибудь его религию, в традиции которой входит ежемесячно приносить в жертву клавиатуры?

Ромка, остановившись, огляделся по сторонам — вокруг было пустынно — снял рюкзак, поставил перед собой и раскрыл. Натянул на нос и рот спрятанную у шеи чёрную маску с нарисованной клыкастой пастью. Так он стал немного похож на террориста.

— Ты уже знаешь, что хочешь нарисовать? — спросила Тамара, подойдя к нему. Ромка оторвал колпачок от зелёного баллончика и тряс им.

— Ага. Долго думал.

— И что же?

— Сейчас увидишь. Отвернись и стой на стрёме.

Тамара послушно отвернулась, выдав изо рта в воздух безмолвное облачко. С осенью становилось прохладно, а сейчас ещё и наступала ночь. Тамара редко когда так поздно гуляла, и никогда — с незнакомцами.

Скоро запахло краской, а Тамарины уши привыкли к равномерному шипению и звяканью. Прошло минут семь, когда ей наконец надоело стоять лицом к дороге в гнетущем молчании, и она, встав поувереннее, произнесла:

— Быть палачом твоим я не желаю,

Бегу, чтобы не стать твоим убийцей,

Ведь ты сказал, что смерть в моих глазах.

Как это мило, как правдоподобно!

— Это что, Шекспир? — спросил Ромка, не оборачиваясь. Всё ещё был занят своей хулиганской деятельностью.

Тамара удивилась.

— А ты знаешь?

— Не. Просто угадал. Просто если стихи без рифмы — то это либо рэп, либо Шекспир. А на рэп эта хрень не похожа.

Тамаре понравилось такое сравнение, и она, подумав с минуту-две, выдала речитативом:

— Убийцей быть твоим я не хочу, поэтому бегу, куда хочу, мой взгляд сейчас подобен палачу, так ты сказал мне, чёртов… — она запнулась, поняв, что не придумала последней рифмы, и выдала: — …каучук.

— Неплохо, неплохо, — одобрил Ромка, всё ещё не отрываясь. — Круто стелешь, хромоногая.

— Зови меня по имени, грубиян.

— Таня, вроде?

— Тамара.

— Ааа… А что с тростью ходишь? Ногу сломала?

— Скорее родилась со сломанной, — отмахнулась Тамара. — Ноги с самого детства были ни к чёрту, а года два назад повредила, пришлось операцию делать. С тех пор бряцаю этой хреновиной.

Обычно она не позволяла себе выражаться, но тут вынуждала обстановка: хотелось чем-нибудь впечатлить Ромку.

— А тебе, я смотрю, весело.

— С чего ты взял?

— Я видал инвалидов — пару раз был в травмопункте, да в больницах разных. И лица у них совсем не весёлые. Ты не филонишь часом?

Тамаре редко когда хотелось послать кого-нибудь прямым текстом, но в то мгновение захотелось.

— Ты что, совсем дурак? Кому в здравом уме может понадобиться притворяться инвалидом?

— А кому в здравом уме понадобится проситься вместе с незнакомым человеком портить граффити? — вопросом на вопрос ответил Ромка.

Тамара наморщила лоб, прищурила глаза и выпятила нижнюю губу: её только что уделали.

— Ладно, один-один.

Вскоре на сером квадрате граффити оформилась ядовито-зелёная лужа, обведённая красным контуром. На ней Ромка красиво — явно со знанием дела — вывел убористым шрифтом:

«Если нечего сказать — лучше бы молчали».

— Ну как тебе? — спросил он, оглядывая своё творение.

— Круто! — сказала Тамара, совершенно равнодушная что к «скрытому смыслу», что к его модификации. — Может, подпишешь?

— Можно, — кивнул Ромка, взяв в руки толстый чёрный маркер, чпокнувший при снятии колпачка совсем как человек. — У тебя кликуха есть какая-нибудь?

— Кликуха? Ну…

В голове Тамары пролетело огромное множество разных ников из разных соцсетей (вроде «cryangel696», «lonely_witch», «satoshi_himiko» и «catwhoman», каждый из которых был внесён в список персонального стыда Суржиковой Т.П.); решив, что ни один из них не подходит, она пожала плечами:

— Мой друг зовёт меня Многоножкой.

— Понял, ща запишем…

— Эй, стой, ты и меня тоже вписать собрался?! — испугалась Тамара.

Чуть пониже зелёной «лужи» — чтобы не портить краску — Ромка мелко написал всё тем же своим фирменным шрифтом «ТWARЬ», а ниже — «mnogоНОЖka».

Тамара тихонько прыснула, закрыв рот ладонью. Как ему удавалось впихивать в одни слова другие — и таким образом, чтобы это выглядело и глупо, и пафосно одновременно?

— Вы что делаете?! — раздался сзади них женский голос. Тамара с Ромкой вздрогнули. Говорить решил хулиган:

— Мы гуляем, тётя.

— Я вижу, как вы гуляете, с баллончиками! Зачем испортили рисунок?!

Тамара съёжилась, потому что женщина, которая на них кричала, не была похожа на тех, кто просто кричит. Тех легко можно избежать, потому что кричать и недовольствовать они могут по любому поводу. А есть другие — с железной хваткой, силу которой придаёт ощущение неумолимой справедливости за спиной. И если они увидели кого-то, кто эту справедливость нарушают — они его просто так не отпустят.

Ромка быстро скидал баллончики в рюкзак и закинул на плечо.

— Пошли.

— А ну стоять! — донеслось им в спины, когда они торопливо (насколько Тамаре позволяли ноги) вышли к проспекту и пошли вдоль улицы. — Стой, я сказала! Догоню — хуже будет!

Мысли в Тамариной голове скакали лихорадочно, как блохи на сковородке. Бежать она не сможет при всём желании. Если Ромка сейчас убежит — а он может, потому что его с ней никаких обязательств не связывает — то её упекут в какое-нибудь местное отделение. Там позвонят родителям. Будут долго с ними разбираться. Возможно, заставят платить какие-то штрафы автору граффити. И им придётся выплатить. А у родителей в карманах и так не густо. А тут ещё и позор в виде малолетней преступницы-дочери…

И что тогда делать?

Ромка беспокойно обернулся. Женщина продолжала звать их.

— Идёт за нами… Побежим на счёт три.

Тамара округлила глаза, не сразу сообразив, с чего вообще ей начать оборонительную линию.

— Главное — не сопротивляйся, — сказал Ромка спокойно. — Раз.

«Чему не сопротивляться?! Он меня бросить решил?!» — ужаснулась Тамара.

— Два.

— Куда намылились, вандалы?!

— Три!

Ромка рывком оторвал Тамару от земли, взвалив на руки, и рванул вперёд. Та едва не выронила Стикер, потому что от таких наглых прикосновений всё её тело в один момент воспротивилось и попыталось вырваться. Но Тамара взяла себя в руки, вспомнив про его предупреждение, и поглядела на стремительно удаляющуюся женщину: видя, что ей их не догнать, она достала телефон и, видимо, фотографировала их. Тамара поспешно спрятала лицо. Ромка на бегу пыхтел, как паровоз, хотя пробежал всего несколько метров — потому что бегать с такой ношей было весьма непросто. Но в тот момент Тамара была ему благодарна за то, что он выбрал сложный путь вместо того, чтобы бросить её и сбежать самому.

Они промчались так целый квартал. Женщина осталась далеко позади, но Ромка этого не знал — видимо, его вперёд гнал страх, как тогда, с полицейскими.

— Всё, оторвались, — сказала Тамара спустя время, когда впереди показалась дорога, — выпускай меня, лошадь.

Очутившись на земле, Тамара поправила помятую одежду и съехавшую на глаза шапку. Ромка упёрся ладонями в колени и тяжело дышал.

— Ты как?.. — спросила Тамара.

— Да так себе… — пропыхтел хулиган, вытерев лоб рукой, — ты тяжёлая…

— Будь на моём месте любая другая девушка — она бы обиделась. Но да, иногда я просто неподъёмная. Насчёт той женщины… Кажется, она сфоткала нас на телефон, когда мы убегали.

Ромка лишь махнул рукой.

— Не парься. На телефонах качество дерьмо. Мы там размытые, а на улице темень. Проблем у нас быть не должно… По крайней мере, у тебя.

Тамара терпеливо дождалась, пока он отдышится и, наконец, выпрямится. Ей хотелось поскорее на остановку, пока транспорт не перестал ходить окончательно, но не хотелось торопить события. Ромка — и она нисколько не боялась себе в этом признаться — заинтересовал её, как человек, не просто способный делать что-то незаконное, а совершенно этого не боящийся, а даже наоборот, стремящийся к тому, чтобы испытать азарт нарушения общественных правил. При этом нарушения его если и были злом, то злом весьма симпатичным, обладающим каким-то сложноощутимым собственным безобидным почерком.

— Куда теперь? — спросила она.

Ромка пожал плечами.

— Ты где живёшь?

— На Звёздной. Остановка «Радиоколледж».

Ромка нахмурил брови, задумавшись.

— Это… в сторону Юго-Западного?

— Нет, это в сторону радиоколледжа.

Они молча посмотрели друг на друга.

— Я не шучу, — серьёзно сказала Тамара.

— Я понял, за дурака не держи. Ехала-то ты на чём?

— Сам же видел — на четырнадцатом.

— Тогда пошли, будем ловить.

Стоя на пустой остановке, Тамара спросила:

— Слушай. А про того пса, которого ты отравил. Это правда была?

— Ага, — сказал Ромка флегматично, сунув руки в карманы куртки. — Бимкой его звали.

— И тебе его нисколько не жалко?

— А чего его теперь жалеть. Времени прошло много. Наверняка уже переродился тысячу раз.

— Но ведь… Ведь пёс же!

— Ну пёс и пёс. Что мне с того, что он пёс?

— Просто брать и убивать собак, чтобы посмотреть, как они умрут — это неправильно!

Ромка перевёл на неё взгляд. Потом посмотрел в затянутое облаками безрадостное тёмное небо.

— Конечно, не просто посмотреть. Мне тогда надо было знать, как я на это отреагирую.

— То есть?

— Мне было… Не помню, сколько. Может, двенадцать, может меньше. Там такая история произошла… Мы с ребятами с соседних домов как-то играли во что-то типа войнушек. И среди нас был пацан по имени Дима. Ну знаешь, такой вид людей — пухлые, вечно неуверенные в себе, вечно старающиеся быть на одной волне со всеми. Этот был из таких. Мы его брали просто для количества, но вообще от него были одни проблемы. Ныл постоянно, жаловался, доставал всех. Дурачок был, в общем. И как-то раз… этот не едет?

— Нет, этот до больницы. Ну и что было?

— А, да, короче… Играли мы как-то толпой на гараже в героев и злодея. Ну и этот Дима тоже забрался, хотя раньше всегда трусил и не залезал. Его все дразнить начали, мол, в себя, что ли, поверил? В общем, его тоже к героям взяли, как он хотел. А я во всех играх всегда играл злодеев. И в тот раз тоже. И вот, в общем, Дима мчится на меня, а я — вообще неожиданно — хватаю его за шею, как в фильмах, разворачиваю и ставлю к краю гаража. До земли метра два-три, но если упасть на спину — может серьёзно не поздоровиться. А Дима ещё и больной был постоянно. И я, как бы, всё это зная, смотрю на него, как он за руку хватается, смотрит на меня как щенок, которого я вот-вот утоплю. И вот тогда… в тот момент, когда ему на помощь никто особо не спешил, я почему-то заметил в себе, что не чувствую, что это всё ещё игра. И что я бы его легко скинул вниз — или не скинул бы, мне вообще было всё равно. И я думаю об этом, а потом понимаю, что у меня рука устала уже держать. Я попытался его обратно на гараж закинуть, только этот олух всё равно как-то умудрился упасть.

— И что потом?

— Он угодил в больницу, мать его постоянно орала на меня, когда видела, и на семью мою чуть ли не порчу насылала. Мне было, в общем-то, всё равно на это, пока она не сказала: «ты и в самом деле тварь». И тогда я подумал: да нет, да быть не может. Неужели, на самом деле я плохой человек, и это такое клеймо, что никак его не снять? Не представляешь, как долго я об этом думал. Так долго, как вообще может о чём-то думать пацан в моём тогдашнем возрасте. Родителей спрашивал, мол, неужели я на самом деле плохой человек? Бате было всё равно, а мама сказала, мол, не забивай голову пустяками. И вот тогда я решил проверить.

— Проверить на том псе?

— Ну да. Он мне ужасно нравился. Настоящий лапушка был, такой большой, мохнатый. И я подумал: если я его без зазрения совести смогу отравить — то я и в самом деле тварь, и от этого никогда не отделаюсь.

Тамара приложила руку к лицу.

— Господи.

— Ну, а чё ты хотела. Я вообще был пацаном достаточно прямолинейным.

— Но сейчас-то ты понял, что сглупил?! — спросила Тамара. — Ты стал тварью именно из-за того, что отравил его, а не из-за того, что не жалел об этом! Ой, то есть…

— Да нет, всё правильно. Тварь и есть тварь.

— Я не это имела в виду! Слушай, неужели за эти годы, пока ты рос, ты так и не понял?

— «Понял» — не совсем то слово. Я скорее убедился. Может, в тот момент, когда я отравил его, я и правда стал настоящей тварью. Потому что с тех пор, что бы я ни делал — это меня не отпускает. Я пытался… типа, помогать людям, делать что-то хорошее. Но внутри меня сидит чел, который говорит, что я просто лицемер, и что всё, что я делаю — это обман. И что я просто обманываю других, стараясь быть… «хорошим».

Ромка перевёл дух.

— Так что я… типа, нашёл золотую середину. В людей не стреляю, но и паинькой не сижу. Чела внутри нужно чем-то кормить. Он голоден, если долгое время что-то не портит и не ломает.

— Но что, если этот «чел» внутри — это та самая тварь, а вовсе не ты? — предположила Тамара.

Ромка равнодушно посмотрел на неё, потоптался на месте, немного попрыгал: было прохладно. Вдалеке показались приближающиеся фары ещё одного троллейбуса.

— Хер знает. В общем, спасибо, что составила компанию. Но это был единственный раз. Мне друзья не нужны, а ты… выглядишь слишком нормальной для меня.

— Предпочитаешь двуногих?

— Не прибедняйся, Многоножка. Я о другом.

Троллейбус — тот, что был нужен, чтобы доехать до дома — подъехал и учтиво раскрыл двери. Тамара зашла внутрь, быстро бухнувшись на свободное место, и только когда двери закрылись и троллейбус двинулся с места, поняла, что Ромка остался где-то снаружи

На часах было 22:07. Родители в соседней комнате готовились ко сну. Тамара же встала посреди своей комнаты, спиной к двери и лицом — к окну. Выключила свет. Выпрямила спину. Подняла голову. Закрыла глаза.

Закрывать глаза в темноте было легче, потому что свет лампы не пытался заглянуть под сомкнутые веки. Единственными её зрителями сейчас был молчаливый Мята, сидящий на кресле у компьютера, и ещё более молчаливый Стикер, всегда сомневающийся в том, что у неё что-то получится.

— Я… не хочу быть палачом твоим, — она начала медленно, неуверенно, будто бы отводя глаза в сторону (при этом глаза её были закрыты). — Я от тебя бегу, чтоб не заставить… тебя страдать, — она подняла невидимый взгляд на человека по имени Сильвий, стоящего перед ней. — Ты говоришь, что я ношу в глазах убийство! Это мило… Да и весьма правдоподобно — дать название «убийц», тиранов лютых — глазам, нежнейшей и слабейшей вещи, которая пугливо дверь свою — для атомов малейших закрывает! — она запнулась, но еле слышно кашлянула и продолжила, всё усиливая напор. — От всей души я на тебя взгляну — с суровостью, и если могут ранить мои глаза — то пусть они тебя убьют!..

Уже в четвёртый раз за вечер проговаривая заученный текст с закрытыми глазами, она подняла руку вверх в красивом жесте (она иногда видела такой в кино).

— Где рана та, которую глазами я нанесла тебе?! Коли себя ты маленькой булавкою царапнешь, — царапина останется видна. Коль к тростнику рукою прислонишься — след на руке на несколько минут останется, — она сделала глубокий вдох, потому что на последних фразах чаще всего запиналась, и заставляла себя повторять всю реплику заново. Понизила голос, и сказала убийственно-спокойно: — Но ни малейшей раны. Мои глаза. Тебе не нанесли. И я вполне уверена, что силы боль причинить… нет ни в каких глазах.

Мята смотрел на неё внимательно, даже не отважившись свернуться перед ней в клубок и уснуть. Тамаре казалось, что, будь у него ладони — он бы похлопал. Но на всякий случай она мысленно нарисовала перед собой аплодирующую публику.

— Спасибо, спасибо, — она делано положила руку на грудь и несколько раз поклонилась в разные стороны, — спасибо, мне очень приятно…

«Это была только первая реплика…» — напомнил Стикер.

— Заткнись. Дай порадоваться хоть немного. У меня получилось!

«Ага, с какой попытки? С пятисотой?».

— Пускай, и с пятисотой! Значит, с миллионной у меня точно получится всё остальное!

«Невероятно, и у этого человека четвёрка по алгебре…».

День, когда должен был состояться их первый спектакль в Доме Культуры, неуклонно приближался. Тамара разрывалась между уроками в школе и репетициями в «Стаккато», отдавая всякое предпочтение последним. Уже смирившись с тем, что будет играть роль пастушки Фебы, у которой не так много реплик и беготни по сцене, она активно вживалась в её образ, и чем активнее — тем хуже его себе представляла.

Они репетировали между занятиями, которые проводила Света. Несмотря на то, что она регулярно напоминала им, что она — не гуру, который нужен клубу, кое-что она всё-таки знала из своей практики с отцом, поэтому давала «стаккатовцам» ускоренные уроки актёрского мастерства.

— Мой папа всегда говорил: представить мало — нужно стать, — рассказывала Света. — Вам мало представить, что вы Розалинда или Сильвий, или кто бы то ни было — вы должны на время стать им, чтобы зритель поверил вам. И в то же время сохранить собственное лицо… Ксюха, твою за ногу, оставь в покое чёртов рояль!

— Это же пианино!

— Не нам решать, кем оно хочет быть!

Тамара выполнила своё ей обещание, и в тот же вечер, как пообещала, написала на страницу Саше Солнышеву. Он прочитал сообщение спустя три дня, но ничего не ответил. Тамара ещё какое-то время писала ему, но все её попытки остались безответными.

Пока в один день Саша Солнышев сам не заявился на порог.

Его худое лицо было настолько серым, скучным и равнодушным, что никак не вязалось с яркой и светлой фамилией. И смотрел, и говорил Солнышев всегда так, будто всё вокруг казалось ему смертельно скучным. Из-за этого, как только он появился, Серёжа, Костя и Нюра, сморщившись, молчаливо отстранились.

— Спектакли ставите? — спросил Солнышев холодно. Он был коротко подстрижен и одет во всё чёрное. На запястье висел серый браслет с надписью «Глубже» — что бы это ни значило.

Тамара кивнула.

— Мы решили сыграть Шекспира на дне рождения в ДК. Ставим «Как вам это понравится?». Здорово, что ты пришёл, нам как раз не хватает человека на роль…

Солнышев посмотрел на неё.

— А тебя я не помню.

— Тамара. Очень приятно. Новенькая. Относительно. Это я тебе писала.

— Тоже играть будешь? — Солнышев недвусмысленно указал глазами на Стикер.

— Буду, — сказала Тамара. — Выбора нет. В общем, зайди к Свете, как только она придёт…

Солнышев равнодушно пожал плечами.

— Чё к ней заходить. В общем. Сыграю в последний раз. Если уж такое дело. Но потом уйду. Мне влом на сцене скакать.

В момент, когда он закончил фразу, Ксюхе где-то у дальней стены очень захотелось грохнуть обеими ногами об пол — что она и сделала, спрыгнув со стула.

— Ты можешь не прыгать хотя бы полчаса? — попросила её недовольная Агата.

— Не, не могу! — рассмеялась Ксюха, и тут же убежала к своему любимому роялю.

Солнышев на них обеих смотрел… так же, как и на всё остальное. Взгляд у него вообще редко менялся. Этого человека, казалось, ничто не могло удивить — просто потому что он и сам не очень-то хотел чему-то удивляться. Иногда Тамара думала, что такие люди, как Солнышев, считают искреннее изумление неким проявлением собственной слабости, а потому тщательно его маскируют.

Тем не менее, играть роль Сильвия равнодушный ко всему Солнышев всё же согласился.

Что до Ромки Тварина, то после их с Тамарой «преступления против смысла» он упорно не читал её сообщения, хотя иногда и появлялся в Сети. И Тамара всё чаще думала, что, кажется, он действительно решил отстраниться от неё, насколько это возможно. И с одной стороны, казалось бы — ну и ладно, обойдётся она без этого вредного, опасного для общества хулигана, разбивающего клавиатуры и памятники…

А с другой — у Тамары было чувство, что его нельзя оставлять. Что ему нужна помощь, хоть он этого ни капли не признаёт.

Неприятности начались, когда до их выступления в ДК осталось четыре дня.

* * *

— Сударыня, вас зовёт отец, — немного заикаясь, произнёс Колобок-Кирилл.

— Ну давай ещё раз!.. — попросила его Тамара, всё чаще замечавшая в себе, что становится очень требовательной к другим. — Без заиканий чтобы. Ты ведь учил!

— Угу… С-сударыня… Кхм, нет, ещё раз, — он прокашлялся и даже немного пробасил: — Сударыня, вас зовёт отец!

— И тебя он избрал посланцем? — высокомерно спросила Нюра-Селия, у которой с изображением эмоций на лице и с репликами никаких проблем не было.

— К-клянусь честью, нет. Мне было приказано сходить за вами.

Нюра немного усмехнулась.

— И где ты выучился этой клятве, шут?

Колобок покосился взглядом на листы с текстом, лежащие неподалёку.

— У одного… бедного рыцаря. Он клялся честью, э-э… что пирожки хороши, а горчица никуда не годится. Я утверждал обратное: горчица была хороша, а пирожки никуда не годились. И всё-таки рыцарь не соврал…

— Не дал ложной клятвы! — поправил его Серёжа, сидящий на стуле рядом.

— Ну ведь одно и то же! — попытался защититься Колобок.

— Нет, не одно. «Соврать» звучит более мелочно, чем «дать ложную клятву», на слух же чувствуется.

— Да-да, давай, открой фонтан своей премудрости!.. — радостно вклеилась в разговор Ксюха со своей следующей репликой. И только затем поняла, что от сценария они, кажется, отошли. За это на неё посыпались недовольные взгляды.

— Давай заново, — вздохнула Нюра, пропустив ненужную реплику мимо ушей. Колобок шмыгнул носом и серьёзно кивнул.

— Клянусь честью, нет. Мне было приказано лишь позвать за вами.

— И где ты выучился такой клятве, шут?!

— У одного бедного рыцаря. Он клялся честью, что пирожки хороши, а горчица никуда не годится. Я… утверждал обратное: горчица была хороша, а вот пирожки совсем никуда не годились! И всё-таки рыцарь не сов… кхм, не дал мне ложной клятвы!

— А ну-ка снизойди к нам с высоты своей учёности, и докажи это, — попросила Нюра холодно, и стоило ей закрыть рот, как тут же вклинилась неудержимая Ксюха:

— Да, да, открой фонтан своей премудрости!!! — и она засмеялась так, будто сморозила великолепную шутку.

Снова застыло неловкое молчание: все с укором посмотрели на неё, ожидая, пока отсмеётся.

— Ну чего… Смешно же!

— Мда, смешнее просто некуда, — вздохнул Серёжа. — Но может, будешь хоть немного серьёзнее? Это не балаган. Мы спектакль ставим.

Ксюха наморщила лицо.

— А я что, не серьёзна…

— Ты постоянно хохочешь там, где не надо. Уже столько репетируем, могла бы хоть немного привыкнуть к роли Розалинды.

— Ну, а я чё, виновата, что они базарят как придурки! — Ксюха неуверенно улыбнулась. — Фонтан, блин, премудрости, кто так говорит вообще…

— Ну так ведь Розалинда тоже ехидничает, — пояснил на удивление молчаливый Костя, сидящий на складном стуле, — она смеётся над Оселком, потому что у него никакой премудрости нет…

— Спасибо, кэп.

— Не за что, лейтенант Селезнёв.

— А что про бороды там дальше?! — напомнила Ксюха. — Что он говорит, что, типа, мы бороды почесать должны?

— Это ведь даже не твоя реплика… — сказала Тамара.

— Ну и что, а чесать-то всё равно мне!

— Ладно, может быть, попробуем ещё раз? — примирительно предложила Нюра. Серёжа с Костей переглянулись, но признали, что нужно попробовать ещё.

Колобок вновь начал читать свой текст, иногда косясь на лежащий неподалёку лист со словами. По парню было видно, что он старается изо всех сил, но пока что он был слишком зажат и не уверен в себе — даже тут, в окружении ребят из «Стаккато». Как же он тогда будет играть на сцене?

Впрочем, когда мысли Тамарины доходили до сцены — ей и самой становилось не по себе, а внутри всё сжималось. Что, если она споткнётся где не нужно? Или забудет текст? Или кто-то другой забудет? Или разволнуется, и не сможет произнести ни слова? При таких мыслях Тамару иногда бросало в дрожь, но она всё равно старалась держать нос по ветру, как учила бабушка…

— С-станьте обе здесь. Погладьте… Погладьте свои подбородки и п-поклянитесь своими бородами, что я плут…

— Клянёмся своими бородами… — начала говорить Нюра, но их вновь прервал громкий смех Ксюхи.

— Хаа!!!

— Господи, блин, ты можешь просто отыграть свои реплики и всё?! — спросил её Серёжа, кажется, начинавший раздражаться, — а в остальное время — просто стоять и молчать?

Отсмеявшаяся Ксюха странно на него посмотрела.

— Да я же и так пытаюсь!

— Ты плохо пытаешься. Всё тебе «хи-хи» да «ха-ха».

— Серёж, не заводись… — неуверенно сказала Нюра.

— Да при чём тут «заводись», блин, если она буквально портит всё, к чему прикасается? То смешно, это смешно, это, блин, Шекспир, а она ржёт над каждой репликой! Как кто-то вроде неё вообще может играть хоть кого-нибудь, кроме, не знаю, дерева там, или…

— Серёж… — сказала Тамара негромко.

— Что «Серёж»?! Ты буквально привела её с улицы, но театр так не работает. Да, «Стаккато» пока что не закрыли, но если мы будем набирать кого попало, мы превратимся в чёрт знает, что.

— Да я же просто… — попыталась оправдаться Ксюха.

— Ты — не просто, — переключился на неё Серёжа, вокруг которого, кажется, уже собирались молнии. — Ты отвратительно играешь. Ничему не учишься. Никого не слушаешь. Ведёшь себя, как ребёнок. И тебе здесь вообще не место, если на то пошло. Потому что мы все репетируем уже неделю, а всё, что делаешь ты — просто дурачишься и ржёшь!

Повисло тяжёлое молчание, центром которого, кажется, была поникшая Ксюха. Серёжа стоял посреди зала, сжимая и разжимая кулаки. Глядя на его спину, Тамара подумала: неужели он всерьёз разозлился на то, что их «Розалинда» постоянно шутит и смеётся?

— Ну и пожалуйста, — сказала Ксюха тихо.

Отошла к дверям, наспех обулась, накинула на себя куртку и вышла вон, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Ну молодец, Серёжа Селезнёв, — съязвил Костя, сунув руки в карманы и вытянув ноги в красных махровых носках. — Тиран из тебя похлеще, чем из Сталина.

— А ты не согласен?! — спросил Серёжа, обернувшись. — Ладно Колобок, — ну он учится, его можно понять. А эта!.. Шекспир ей, видите ли, «хрень городит»… — он тоже сунул руки в карманы и отошёл к окну, повернувшись ко всем спиной. Сказал, не оборачиваясь: — Ну нельзя же, в конце концов, брать сюда кого попало, у кого нет ни задатков, ни заинтересованности, ни-че-го…

— Если бы она не хотела — она бы не вступала, — сказала Тамара, которой стало неожиданно обидно за Ксюху. — Зря ты так на неё наговорил. Она с самого начала говорила, что играет плохо, а сюда пошла просто чтобы помочь…

— Серёжа в чём-то прав, — сказала Нюра. — Сколько мы с Ксюшей репетируем — она и на роль Розалинды-то совсем не подходит.

— И шумит, и скачет постоянно, — добавила Агата.

Тамара посмотрела на них по очереди.

— Да что вы на неё набросились? Ну да, она плохо пока что играет, но у нас и так людей мало! А Ксюша хорошая, просто… гиперактивная.

— Да это и так видно.

Серёжа повернулся к ним, упёрся ладонями в подоконник и запрыгнул на него. Сказал:

— Виктор Саныч смог бы заставить её работать, как надо. И не просто заставить — она бы сама захотела играть. Чудо был, а не мужик. Он не допускал здесь тунеядцев и тех, кто легкомысленно подходил к ролям. Так что те, кто играл спустя рукава, здесь дольше дня не задерживались. Вот так «Стаккато» и стал одним из лучших. Но если теперь мы просто дурака валяем на сцене — извиняй, ты, Тамара, нас не предупредила…

Тамара вобрала носом воздух, опёрлась на Стикер и встала на ноги.

— Я пойду за ней. И верну. И мы сыграем как надо. Она будет лучшей Розалиндой, которая только может…

Стоило ей приблизиться к двери, как та резко раскрылась. На пороге возникла Света — запыхавшаяся, заснеженная и явно разозлённая.

— Пи* * *

ц!!! — громко сказала она на весь зал, хлопнув за собой дверью. — Это! Просто! Пи* * *

ц!

— Что случилось?.. — спросила её Тамара.

Света стала разуваться. Отшвырнула в разные стороны сапоги, повесила куртку на вешалку, шарф смотала так быстро, будто он был её злейшим врагом, оставила сумку у двери, а сама прошла к своему кабинету и хлопнула дверью.

Снова наступила тишина.

— Такое раньше было?.. — спросила Тамара ребят.

— Один раз так сделал Виктор Саныч, — сказал Костя, — Тогда у нас у всех был плохой день. Но со Светой такого никогда не было…

Тамара посмотрела на дверь.

«Ну кто-то же должен… Но одной мне страшно».

— Тамара, зайди ты, спроси, — сказала Нюра. — Она тебя близко подпускает.

— А вас разве нет?

— Мы все с ней не были так уж близки… — сказал Костя. — А тебе она, кажется, доверяет.

Тамаре такие слова немного польстили. Взяв себя в руки, она покрепче сжала Стикер и, подойдя к двери, тихонько приоткрыла её и зашла в кабинет.

Крайне раздражённая — было видно по лицу — Света полусидела на столе, вытянув ноги, и зло смотрела в одну точку.

— Свет, — сказала Тамара, — что случилось? Рассказывай.

Света тяжело вздохнула.

— Да этот чёртов… Аргх, зла не хватает, — она поскребла ладонью по лицу. — Я была в ДК. Договаривалась о репетиции там, на сцене. Зашла речь о том, что именно будем ставить, и директор пришёл в бешенство. Какой, говорит, нахер Шекспир, там одни дети в зале будут. Потом и до меня допёрло, что, кажется, мы прогадали с выбором. Потому что праздник детский по большей части…

— Но мы ведь уже почти неделю репетируем…

— Да я знаю, — Света махнула рукой, — но директор сказал, мол, сыграйте что-то детское. Никакого Шекспира.

— Почему играем мы, а что именно играем — решает он?

— Потому что он дал нам сцену. Это нормальная практика.

Света посмотрела в потолок.

— Отказаться, может…

— Что?! Нет!.. — поспешно сказала Тамара. — У нас есть шанс заявить о себе, как мы можем отказываться?!

— И что, будем Шекспира детишкам играть? Сама представь, какая глупость выйдет…

Тамара задумалась. Светины аргументы были логичны, как ни крути. Но сроки наступали на пятки, и передумывать теперь уже было поздно.

— В любом случае, ты должна сказать ребятам, — решительно произнесла Тамара. — Нет времени отчаиваться.

Света искоса поглядела на неё.

— Как же ты меня иногда бесишь, если бы ты только знала. Ситуация у нас не безвыходная, но довольно дерьмовая. Потому что и так позориться, и по-другому всё равно — лажать. Либо отказаться от спектакля и просрать шанс — либо прославиться перед детсадовцами, сыграв пьесу, которую они не поймут.

Стикер гулко стукнул об пол.

— Всё они поймут, — сказала Тамара, встав в воинственную позу. — Мы сделаем так, чтобы они поняли. Но для начала… — она обернулась в сторону дверей, — нужно вернуть Ксюшу.

Света вопросительно подняла брови.

— Серёжа, угадай, что говорит рыба, когда за ней гонятся полицейские?

— Говорит о том, что Костя очень м о к р о шутит.

— "О чёрт, я на крючке!"... погоди, что?

Ксюха отыскалась недалеко от «Стаккато». Далеко уйти она не успела, так что даже Тамара — с её-то небольшой скоростью — сумела её догнать. Хотя и ноги после такого заныли.

— Ксюша!

Девушка обернулась.

— Чего тебе…

— Ничего, — Тамара подошла к ней. — Серёжа погорячился. Тебе не стоило уходить.

— Да ну… — Ксюха махнула рукой, — Он, как ни гляди, прав, актёр из меня дерьмовый. Одни проблемы.

— Но ведь ты и в «Стаккато» согласилась остаться не как актёр, помнишь?

Впервые на Тамариных глазах Ксюха мялась в нерешительности, кажется, не в силах мгновенно отыскать хоть какие-нибудь слова.

— Прости, — сказала она наконец, опустив взгляд. — Я ничего толком и не умею. Мне просто… понравилось у вас, что ли? Я подумала: останусь, может, в процессе научусь чему-нить-то. Но Серёга прав… От меня у вас одни проблемы.

— Ты обиделась на него?

— Да при чём здесь это.

Они медленно зашагали вдоль жёлтого углового дома. Светило дневное солнце, а небо было ясным. Несколько голубей облюбовали крышу гаражей неподалёку, и что-то там ворковали, а возле одного подъезда топталась какая-то парочка, не решающаяся, а может быть, не стремящаяся проникнуть внутрь дома. Небольшой снежный слой похрустывал под ногами.

— Ксюш, — сказала Тамара. — Возвращайся. Поставим спектакль.

— Ты сама-то в это веришь? — безрадостно спросила Ксюха. — Несколько дней осталось, а я… Ну текст-то розалиндин я выучила почти. Но, видимо, не моё это. Не могу не смеяться, если мне смешно, хоть ты тресни. Со мной всегда у всех проблемы.

«Какой же знакомый ход мыслей».

— Может, попробуешь со мной? — предложила Тамара, остановившись. — У тебя получится хорошо после нескольких попыток, вот увидишь!

Ксюха тоже остановилась. Обернулась на неё.

— Прошу тебя, развеселись, моя милая сестричка! — сказала ей Тамара, тщательно проговаривая слова и улыбаясь.

— Селия, — с усилием произнесла Ксюха, — дорогая, я и так стараюсь быть весёлой, а ты хочешь, чтобы я была ещё веселее!

И чем дальше она говорила, тем, кажется, ей было легче:

— Ведь ты не можешь сделать так, чтобы я забыла изгнанного отца! Как же ты хочешь, чтобы я думала о развлечениях?!

— Ну вот видишь! — Тамара даже не слишком старалась подбодрять её, а удивилась вполне искренне: — У тебя здорово получается! Ты и текст выучила очень быстро!

— Ага, у нас училка по литре очень суровая, — хмыкнула Ксюха, — с ранних классов заставляет такие штуки учить. Весь класс с неё шарахается, а мне легко… А ты как? Учишь текст Фебы?

— Да, но… Мне сложновато. Уроки ведь ещё.

— Прочитай что-нибудь! От тебя мы ещё не слышали!

— Ааа, ну…

Тамара прочистила горло, выпрямилась, упёршись на Стикер, задрала подбородок как можно выше:

— Я не хочу быть палачом твоим! Я от тебя бегу, чтоб не заставить тебя страдать… Ты говоришь, что я ношу в глазах убийство! Это мило… Да и весьма правдоподобно дать название «убийц», тиранов лютых — глазам, нежнейшей и слабейшей вещи, которая пугливо дверь свою — для атомов малейших закрывает! От всей души я на тебя взгляну — с суровостью, и если могут ранить мои глаза — то пусть они тебя убьют!

— Кла-а-асс!

— Да ну, куда там, — Тамара махнула рукой. — Меня тоже всё время смеяться тянет.

— Да ну! А я что-то не видела, чтобы ты на репетициях…

— Я и сама не знаю, почему так выходит. Но когда ребята рядом, мне легче сосредоточиться. Пошли в «Стаккато»! Нам нужно репетировать, чтобы выступать, помнишь?

Лицо Ксюхи помрачнело.

— Может, вы без меня как-нибудь? Серый на меня, кажется, сердится.

Мимо них прошла женщина с коляской, за которую держался мальчишка лет пяти.

— Он не сердится. Просто волнуется за спектакль и наговорил лишнего, — сказала Тамара. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Мы должны постараться.

Ксюха опустила глаза, поводила ими в разные стороны, сжала губы, подняла неуверенный взгляд, скачущее («стаккачущее» — подумалось Тамаре) солнце в котором немного приутихло. Какой бы энергичной и прыгучей ни была Ксюха, кажется, её сильно волновало благосостояние находящихся рядом людей. Кто бы мог подумать, что человек, любимое хобби которого — прыгать на месте, может внезапно оказаться настолько ранимым?

— Точно?..

Тамара через силу улыбнулась.

— Всё хорошо, потому что я здесь! И когда ты вернёшься, мы обязательно что-нибудь придумаем!

* * *

В «Стаккато», куда они вскоре вернулись, царило напряжённое молчание. Даже лампочки светили меньше, чем раньше. Все «стаккатовцы» сидели в широком кругу, и, кажется, даже не заметили прибытия Тамары и Ксюхи.

Если описывать круг по часовой стрелке, то начать стоило со Светы, которая упёрла локти в колени, а подбородок положила на кулак и угрюмо свела брови вместе. Слева от неё глядел в потолок Костя Соломин. Серёжа уместился на полу, сев по-турецки, и что-то искал в телефоне. Нюра сидела рядом с ним, тревожно оглядывая собравшихся. Далее — Саша Солнышев, сидящий с таким лицом, будто он не знает, что здесь делает. Агата тоже была, судя по лицу, растерянна, и листала сложенный на колени сценарий, сидя на складном стульчике. Замыкал круг Колобок, тревожно пыхтящий и шмыгающий, и более никаких звуков не издававший.

— Что вы делаете? — осторожно спросила Тамара, раздевшись и подойдя к ним.

Спустя несколько долгих секунд ей ответила Света:

— А что нам ещё делать? Думаем.

— А что, Тамара уже в курсе? — спросил Костя.

— Ага.

— Чуваки, простите п-ж-л-с-т, — Ксюха молитвенно сложила ладони, прищемив ими собственный нос, — бес попутал! Я буду серьёзной!

— Ты меня тоже извини, — хмуро произнёс Серёжа. — Я погорячился. И, возможно… что тебе не придётся играть Розалинду.

— Ребята, — сказала Тамара, по привычке стукнув Стикером об пол, чтобы привлечь к себе внимание. — Давайте просто репетировать. Возьмём и поставим Шекспира.

— Перед толпой школьников, да? — Света спрятала лицо в ладони. — «КВЭП» и так-то не очень известная вещь, но это будет настолько тупо, насколько вообще возможно. К нам после такого никто не сунется.

— А начинать репетировать что-то новое смысла нет, — добавил Костя. — Времени не осталось.

— А не выступать…

— Можем и не выступать, — сказала Света. — Но неизвестно, когда нам ещё такой шанс представится. И получается, что я этого старого маразматика зря уговаривала…

— Тогда давайте изменим сценарий, — предложил Солнышев.

— Как именно? — равнодушно спросила Нюра, не глядя на него. И вообще на него никто, кроме Тамары и Колобка, не взглянул.

— Адаптируем. Сделаем так, чтобы это был детский спектакль. Но суть оставим ту же.

Молчание длилось примерно полминуты.

— А в этом есть разумное зерно, — сказала Света. — Только как…

— Ну, — впервые за долгое время подала голос Агата. — Если сделать типичную, самую простую приключенческую сказку… при этом оставив сюжет, как у «КВЭП-а»…

— Простую сказку — это, типа…

— Похищение принцессы злой колдуньей, два отважных рыцаря идут её спасать, и по пути встречают людей, которым помогают, — объяснил Солнышев. — И потом возвращают принцессу, а король женит на ней рыцаря.

«Довольно просто звучит, — ответила про себя Тамара. — При этом начало и конец — действительно почти как у Шекспира…».

«Стаккатовцы» принялись за обсуждение сценария, в ходе которого даже хмурый Солнышев заметно оживился. Неизвестно, по какой причине, но равнодушная пыль с его лица как будто бы слетела, уступив место серьёзной заинтересованности. Нечего было говорить и про остальных. Агата записывала к себе в тетрадь всё, что ей велели. В основном записи касались изменённого сценария.

— Значит, от реального текста откажемся?

— Так карапузам легче понять будет.

— Но не совсем же они карапузы, школьники ведь…

— Агата, чтобы к завтра написала сценарий со словами для каждого!

— Постараюсь, но у меня школа, и…

— Тамара, ты ей поможешь. Главные роли остаются теми же: Костя с Серёгой — отважные рыцари Орландо и Оливер. Которые спасают Розалинду из лап колдуна. Саша, будешь колдуном?

— Ну я…

— Будешь колдуном Адамом, решено. Ты похищаешь Розалинду и садишь её на стул. Не знаю, для каких целей.

— Только ему злым колдуном и быть, да на стул всех садить, — хмыкнул Серёжа. Солнышев смерил его сердитым взглядом.

— А мне что делать… — робко поднял пухлую ладонь Колобок.

— Ты будешь королём Оселком. Который наградит Орландо и Оливера, когда они вернут ему Розалинду.

— А я? — спросила Нюра.

— Ты будешь тем самым «человеком» в лесу. Лесной ведьмой, например. Только не Бабой Ягой, а молоденькой и красивой.

— Она даст нам волшебный меч? — попробовал пошутить Костя, но Света стала серьёзна, как никогда:

— Да, например. Или что-то типа него.

Решили, что действий в их «КВЭП-е» будет пять.

В первом Король Оселок (Коселок) разговаривает с дочерью — Розалиндой. Но потом злой колдун Адам (Саша) похищает её с помощью чар. Зачем-нибудь. Во втором действии Оселок зовёт рыцарей, говоря, что отдаст принцессу в жёны одному из них, если они победят Адама. В третьем рыцари отправляются в лес, где встречают ведьму Селию. Она даёт им волшебный меч. В четвёртом действии они приходят в логово Адама, побеждают его и освобождают Ксюху-Розалинду. И в пятом…

— …ну там тоже что-то происходит. Свадьба, например, или что-то такое.

— А это не слишком коротко?

— Зато предельно просто и динамично. И даже на такое нам придётся в следующие несколько дней вкалывать, как не в себя. В пятницу уже спектакль. В общем. Тамара, Агата, к завтрашнему дню чтобы были готовы слова для каждого участника. С таким шилом в заднице, как у Суржиковой, это сделать вполне возможно. Хотя бы черновик набросайте, по мере исправим. Тамара, раз уж в спектакле не задействована, ты будешь отвечать за реквизит, сойдёт?

— Да!

«Пусть это и совсем далеко от Шекспира, — в предвкушении думала она, когда они вместе с Агатой направлялись на остановку, чтобы ехать домой. — И пусть он от таких изменений, должно быть, вращается где-то у себя в гробу с околосветовой скоростью. И пусть я не играю никакой роли. Это. Всё-таки. Будет. Мой первый спектакль!».

Тем вторничным вечером даже звёзды для неё горели ярче обычного — как будто бы они тоже в неё верили.

* * *

На следующий день Тамара не смогла досидеть даже до обещанного классного часа: сбежала с него, сославшись на несуществующие больничные процедуры. Ещё неделю назад она бы и не подумала о том, что вообще может хоть откуда-нибудь «сбегать» — потому что Стикер по-прежнему являлся её третьей ногой. Но Тамара чувствовала, что её несёт вперёд, и теперь не только ногам, но и ей самой было плевать на любую боль в коленях.

Агата встретила её на скамье возле школьного входа. Она сидела неподалёку от младшеклассников, переодевающих обувь и складывающих её в неуклюжие тканевые мешки с машинками, и что-то черкала в тетради, где они с Тамарой вчера набросали примерные слова для каждого персонажа их «КВЭП-а».

— Ты как? — спросила Тамара, подходя к Агате и приземляясь рядом с ней. — Выспалась?

— Да куда там, — Агата мотнула головой и зевнула. — Ты же ушла в одиннадцать… Нормально добралась вчера?

— Ну, жива, как видишь.

— А как твои ноги? Больше не болят?

Тамара никому не говорила, что продолжает свои упорные, но порой очень трудные тренировки. Виделось ей в этом что-то таинственное и авантюрное. Однако она замечала и некоторую проблему: тренировки не давали результата. Колени болели по-прежнему, при тех же условиях, что и раньше, и на те же движения они отвечали всё той же реакцией. И всё же Тамара убеждала себя, что должно пройти время. И в ответ на это говорила себе, что готова сколько угодно ждать, лишь бы когда-нибудь появилась хотя бы крошечная надежда встать на обе ноги.

Пусть это и будет лет под семьдесят.

— Болят иногда. Но это ничего, — сказала Тамара.

— Не перенапрягайся… А то ходить не сможешь, и куда «Стаккато» без тебя денется?

— Шутишь что ли? — Тамара ткнула Агату локтем в мягкий бок. Та усмехнулась.

— Я, если честно, уже не знаю, шучу ли я…

— А тебе как, самой нравится в «Стаккато»?

Агата ненадолго задумалась.

— Ну… Думаю, что да.

— Звучало неуверенно, — Тамара вытянула ноги перед собой, немного постукав пятками об пол.

— Потому что я там мало что значу, — Агата пожала плечами. — Но ребята там, вроде, хорошие.

— Нравится кто-нибудь?

— Не мели чепухи.

— Да брось, мне казалось, мы должны хоть раз поговорить о подобном. О парнях или о косметике. А косметикой я почти не пользуюсь, так что… Как тебе, например, Серёжа?

— Не знаю.

— А Костя?

— Забавный.

— А Колобок?

— Не в моём вкусе.

— А Солнышев?

— Я всего раз его видела.

— И всё-таки?

— Ни за что.

— Ну скажи-и!

— Это мой ответ не тебе, а Солнышеву: ни за что. Я знаю таких людей. Мне не нравятся.

— А что про Нюру думаешь? — не отставала Тамара.

Сунув все свои записи в папку для тетрадей, Агата собрала свои вещи и встала. Они, не сговариваясь, направились к раздевалке.

— С Нюрой бы я подружилась. Но она кажется такой неприступной.

— А Ксюша?

— Слишком гиперактивная. Мы закончили перечисление?

— Ну вообще, есть ещё я…

— С тобой и так всё понятно.

После такого вердикта они разделились: вешалки их классов располагались по две стороны длинного ездящего «крана», на котором располагались крючки для одежды.

— Так, что это такое со мной «понятно»? — спросила Тамара, переодевая сменную обувь.

Агата с другой стороны что-то невнятно пропыхтела. Потом ответила, спустя время:

— Ты тоже гиперактивная. Но в меру.

— А как тебе Света?

— Ты правда думаешь, что я могу сразу же составить правильное мнение обо всех, кого встречаю?

— До сегодняшнего дня я была уверена, что твои очки тебе это позволяют.

От удивления Агата даже взглянула на неё, раздвинув руками чужие куртки, и просунув в отверстие лицо.

— При чём тут очки?

— Не знаю, — Тамара рассмеялась, снимая свою куртку с крючка. — Ну так как тебе Света?

Агата вновь исчезла из виду, скрывшись за полотном пакетов, спортивок и пуховиков.

— Света, ну… Она довольно грубая.

— Да ну! — удивилась Тамара. — Грубая? Тебе так кажется?

— Она много матерится для учителя или кого-то в этом духе.

 — Зато держит ребят в узде.

— Вот насчёт этого не совсем уверена. Потому что… если честно, я не представляю, что нас вообще держит вместе.

— «Стаккато», наверное?

— Слишком простой ответ. Клуб — это просто место. Я в последнее время, — неожиданно призналась она, — тоже часто думаю об этом. Почему нам вообще… как бы это сказать… хорошо там? Первое время нам ведь вообще нечем было там заняться, когда мы не знали, что играть. Были только эти трое — Костя и Серёжа с Нюрой. И всё равно… каждый раз, когда я туда приходила, мне немного хотелось там задержаться. О чём-нибудь поговорить с ребятами, или послушать, о чём они говорят.

Они вышли из школы на светлый морозный воздух. Агата придержала для Тамары дверь, а когда они спустились с крыльца, продолжила говорить:

— Я не знаю, как это объяснить. Но я рада, что ты меня туда затащила. Я не люблю активную самодеятельность, по мне видно, наверное… Но «Стаккато» это другое дело. Там мне хорошо быть.

— Подожди, — сказала Тамара, — а помнишь, ты мне тогда написала что-то вроде «если ты не пойдёшь, тогда и я не пойду»? Когда у меня ноги заболели…

Они вышли за забор, направившись к остановке. Солнце светило в лица, а мимо ездили машины. Громоздкий чёрный джип притормозил неподалёку от них, и из него выпрыгнула крохотная первоклашка с портфелем, на вид чуть ли ни больше неё самой. Попрощавшись, она немного неуклюже пробежала мимо Тамары с Агатой.

— Это немного другое. Мне не то, чтобы туда не хотелось, но меня там как бы знали через тебя, а значит, без тебя я была там как бы совсем чужой. Вот и я не хотела… Но теперь по-другому.

— Не жалко, что сама не играешь?

— Нисколько. Я и так со сценарием запарилась, мне бы не хватило времени ещё и учить чью-то роль.

* * *

В тот же день слова были распределены (пришлось воспользоваться Светиным компьютером), распечатаны и розданы каждому члену «Стаккато». Пока что ребята читали слова с них.

— О король Оселок! Я забираю твою дочь Розалинду! — восклицал Адам-Солнышев, стоящий посреди зала. — И ты не сможешь помешать мне!

Обращался он к королю-Колобку, довольно неуверенно мявшемуся на месте.

— О, нет, отец, спаси меня! — восклицала не очень-то грустная Ксюха, едва сдерживающая свои эмоции. Но, стоит отдать ей должное, она всё-таки взялась за ум.

Почти взялась — потому что изобразила собственное похищение звуками вроде «бу-бу-бу-бу-бу», завертелась и вышла с импровизированной сцены.

— О, мои верные рыцари, Оливер и Орландо, явитесь ко мне!

К Колобку подскочили Серёжа с Костей, преклонившие колени. Говорил (как и всегда) Оливер:

— Король Оселок, мы явились по первому вашему приказу!

— Злобный колдун Адам похитил мою дочь! Отправляйтесь же в путь за ней, и спасите её!

Света остановила действие громким и звонким хлопком ладоней, эхом разнёсшимся в тишине.

— Это лажа, — сказала она угрюмо. — Мы так по хронометражу не уложимся.

— А какой хронометраж? — спросила её Агата.

— Ну… Минут десять нам нужно плясать, как минимум. Максимум — полчаса.

— Может, сценарий расширить?

— У нас времени и так мало, а мы его просто всрём вникуда. Нужно придумать что-то ещё.

Света поскребла лоб.

— У меня есть несколько идей.

В тот день они репетировали до упора, поправляя и исправляя текст каждого персонажа и распределяя, что и кому из них нужно предоставить. Ксюхе-Розалинде требовалось как минимум платье, Колобку — тоже, но мужское и более «королевское». Серёжа с Костей хором пообещали, что «что-нибудь придумают». А вот для Солнышева нужно было подыскать натуральный злодейский наряд: чёрный балахон и желательно бороду. Ни у кого из «стаккатовцев» такой одежды не было…

Зато Тамара знала, у кого она точно могла быть.

Вечером она написала сообщение:

«Задира, есть срочное дело!»

Задира Робби обладал массой странных увлечений, часть из которых Тамаре было в жизни не понять. Одним из них была ежегодная поездка на сбор ролевиков-толкиенистов. Собираясь в лесу неподалёку от города, полсотни взрослых (или почти взрослых) людей облачались в стальные доспехи, превращались в орков, эльфов или ещё кого бы то ни было, и сталкивались друг с другом в битвах. Робби часто играл там роль тёмного волшебника, так что его мантия была бы как раз впору Солнышеву…

Ответ от него пришёл на следующее утро, когда Тамара поочерёдно поднимала ноги. Не отрываясь от своего занятия, она поднесла телефон к лицу.

«У меня завал на работе, завтра вечером норм?»

Тамара быстро напечатала:

«А можешь сегодня встретить меня перед школой и отдать? Она будет в порядке, честное тамарческое».

Ждала, что он будет упрямиться и вцепится в любимый предмет одежды, но вместо этого Робби прислал только короткое «ОК», могущее значить всё что угодно.

«Тебе хоть немного стало легче от этих нелепых тренировок? — спросил Стикер, ожидающий, когда Тамара наконец про него вспомнит. — Знаю, что нет. Потому что они бесполезные. Просто поочерёдно поднимая ноги, коленям не поможешь. Ты лишь тратишь время, когда могла бы, например, сходить поесть. Ты просто ребёнок, неспособный принять факт собственного бессилия. Повзрослей.»

— Если «взрослеть» — это сдаваться и спокойно принимать то, что ты инвалид, — пыхтела Тамара, заходя на три финальных подъёма, — тогда пускай я буду х-хренов Питер Пен и никогда не повзрослею!

* * *

Мысли о «Стаккато» не отпускали её, пока она шла в школу. Специально иногда окуная Стикер в снег, Тамара предвкушала, как после школы они с Агатой поедут в клуб, по дороге станут болтать о чём-нибудь пустяковом или помолчат о чём-нибудь своём. К этой слегка замкнутой начитанной девушке Тамара прониклась невероятным уважением как минимум по трём причинам. Во-первых, Агату Гауз отправляли на множество олимпиад, как лучшую в школе чтицу. Во-вторых, тем, что было «во-первых», Агата нисколько не гордилась, однако всё равно ездила. И в-третьих, она могла за один вечер написать самый настоящий сценарий для постановки в клубе! Тамара ужасно ей завидовала.

Надежды, как правило, имеют дурную привычку ни во что не ставить людские планы, и отваливаться раньше времени. На полпути к школе у Тамары завибрировал телефон.

«Езжай в «Стаккато» без меня. Я не приеду сегодня»

Тамара нахмурилась.

«Что-то случилось? А сценарий?»

«Я оставила его в клубе. Света уже в курсе, всё ок»

Ответ на вопрос пришёл спустя две минуты:

«Да, случилось. В каком-то смысле. Потом расскажу…»

...Задира Робби, одетый в пуховик с мохнатым воротом, делающий его ещё шире в объёмах, топтался с ноги на ногу возле школьных ворот, словно неторопливый медведь. В руках у него был чёрный пакет.

— Салют, — сказал он, выпуская изо рта немного снежного пара. Тамаре был протянут сам пакет, который она приняла.

— Это оно, да?

— Угу. Смотрите не испортите, ладно?

— Поняла! Спасибо, Задира!

— Бывай, Многоножка.

Радостная Тамара развернулась к школьным воротам и… чуть не столкнулась с Дурьей, которая по какой-то причине смотрела на неё удивлённо и подозрительно.

— П-привет… — обойдя её, Тамара поспешила в школу.

И спиной чувствовала на себе её взгляд.

В тот день Агата не появилась ни в школе, ни в сети — написав Тамаре, она вышла в оффлайн, и больше ничего не писала. Отсиживая уроки, Тамара всё думала, что такого у неё могло случиться.

Когда Тамара обувалась в коридоре, к ней подошла Дурья.

— Надо поговорить.

Тамара подняла глаза. Неужели, в театральном кружке по какой-то причине передумали, и хотят позвать её? — пронеслось у неё в голове. Но она отмела эту мысль: скорее небо рухнет на землю, чем Дурья по какой-то причине передумает. По её лицу это видно.

— Ну, говори.

— Давай отойдём.

— Куда?

— За угол.

Ничего хорошего это не сулило и, как назло, вокруг никого не было.

— Зачем отходить? Говори тут, — ровным голосом сказала Тамара, скидывая сменную обувь в мешок.

— Ладно.

В следующий момент Дурья схватила Тамару за волосы и потянула так, чтобы её лицо поднялось. Та вскрикнула.

— Это ты Многоножка? — спросила Дурья угрожающе.

Тамара хотела влепить ей пощёчину, но она поймала её летящую руку цепкими пальцами, а от другой заслонилась локтем. Пнуть бы её ногой — но Тамарины ноги едва ли на это согласились бы.

— Пусти, что делаешь?!

— Говори. Это ты Многоножка?!

— Фхх… Ну я, и что?!

— Это ты, сволочь, граффити испортила?! — тихо спросила Дурья, отпуская волосы и руку.

Тамара осела, округлив глаза. Сначала она не поняла, в чём её обвиняют. Только потом до неё дошло: речь шла о «скрытом смысле», на котором теперь красовались «правки» Ромки Тварина, учтиво решившего подписаться. А ниже, под его подписью, была…

— Я не…

— Это мой друг нарисовал, дура! — говорила Дурья, взбешённо выпучивая глаза. — Ты понимаешь, что ты теперь рисунок испортила?!

— Это не я! — вскрикнула Тамара, которую разобрала, наконец, злость за причинённую боль. Волосы спереди всё ещё саднило.

— Ну да, там же не только ты подписана. Кто такая «Тварь»? Та коза очкастая, с которой ты тусуешься?!

— Не смей так про Агату говорить! — Тамара потянулась рукой к Стикеру, но, увидев её взгляд, Дурья схватила его первым и отстранила. Перехватила в руках и стала тыкать в Тамару наконечником. Стикер, кажется, сердился.

— Отдай! — Тамара схватила трость, потянув на себя.

— Ты что делаешь?! — разнёсся над коридором голос.

В таком положении — схватившимися за Стикер с разных сторон — их застал Денис, при виде которого Тамара мгновенно смутилась и опустила глаза. По какой-то причине то же самое произошло с Дурьей: отпустив трость, она отступила от Тамары.

— Ты что, совсем? — спросил Денис, подойдя к ней. — Чего на неё нападаешь?

— Она коза потому что! — попыталась защититься Дурья. — Она граффити испортила, которое мой друг нарисовал!

— Граффити? — Денис поднял глаза. — Не выдумывай. Тамара не похожа на кого-то, кто рисует граффити.

— Там её подпись была, я знаю, что это она!

— Уймись. И иди своей дорогой.

Бессильно зашипев, Дурья сжала кулаки, наградила Тамару пронзительным взглядом, полным ненависти, и сказала:

— Я узнаю, с кем ты была. Вы оба пожалеете.

И удалилась в театральный класс, хлопнув дверью.

Тамара проводила её взглядом, до сих пор чувствуя, как болят корни волос и мелко трясутся руки. Кто бы мог подумать, что их с Ромкой преступление не только окажется замеченным, но ещё и откликнется на ней самой.

Подойдя к ней, Денис поднял с пола Стикер и протянул ей.

— Ты в норме?

— Д-да… Спасибо, — Тамара смутилась, взяв трость.

— О чём она говорила? Что за граффити?

Тамара съёжилась, отведя глаза в сторону и сжав пальцами собственный локоть. Сказать правду она не отважилась:

— Не знаю… Перепутала, может быть…

— Да, наверное. Ты не сердись на неё, пожалуйста, — вдруг попросил Денис. — Она в последнее время вся на нервах — дома у неё какие-то нелады.

 — Угу…

— Тебе помочь?

— Н-не… С-спасибо. З-знаешь, — она подняла голову, — мы… я… в-в… театральном к-клубе, типа, участвую и… если хочешь… мы в ДК выступаем в пятницу… с-спектакль ставим, вот…

— Ого, здорово! — протянул Денис уважительно. — А что к нам не пошла? Я ж тебя давным-давно приглашал…

Тамарины брови поползли вверх. Неужели, Дурья обманула её и не пустила в клуб специально? Но почему?

— Я… — она не сразу нашла что ответить. — П-просто уже… в «Стаккато».

— «Стаккато»? — переспросил Денис. — Что-то я про него слышал… Он на другом конце города, да?

— Да… на Сухоложской. Если хочешь… приходи.

— Посмотрим, — Денис неопределённо повёл плечами. — Ладно, до скорого!

Тамара подождала, пока он уйдёт, и поспешила покинуть школу. Какое-то время, шагая до остановки в одиночестве, она думала о том, что на уме у Дурьи. Почему она запретила ей вступить в кружок? Ведь граффити было испорчено позже, и на тот момент причин для злости у неё не было. Может быть, ревнует её к Денису? Но поводов для ревности тоже мало: Тамара с ним почти что не общалась, разве что иногда бросала на него взгляды…

Но потом, когда приехал автобус, Тамара решила, что теперь думать об этом уже бессмысленно. «Стаккато» крепко держал её в себе, и она сама не желала отпускаться, и школьный любительский кружок уже не шёл с ним ни в какое сравнение.

— А та шутка про крючок и рыбу была забавной… Костя, а у тебя ещё есть?

— Эх, только Тамара ко мне добра… Ладно, вот тебе: как зовётся конь, который выходит на лёд?

— Как?

— К о н ь к о б е ж е ц.

В то время как в «Стаккато» ребята репетировали концерт, Тамара с Агатой, почти не принимавшие роли в сюжете, носились с декорациями, костюмами и прочим, всего за несколько районов от них происходило то, о чём никто из «стаккатовцев» не знал, и знать никак не мог. Позже, гораздо позже об этом узнала лишь Тамара, но остальным ребятам было невдомёк, почему худощавый юноша сидел за столом в своей комнате, поджав ноги под стул и спрятав лицо в ладони.

Он сидел так несколько минут, прежде чем его отвлёк звонок в дверь.

— Открыто.

Щёлкнул замок, в квартиру вступил сквозняк, и только затем — Даша.

Артур никак не отреагировал на её прибытие, остался в той же позе, что и был.

— Привет, — поздоровалась Даша, снимая сапоги и ставя их рядом.

Холодная рука с длинными пальцами успокаивающе легла на плечо.

— Ты как, Артурчик?

— Нормально.

— Зачем врёшь?

После таких слов Артур не смог сдержаться: у него позорно задрожали губы. Он сделал глубокий вдох, всё ещё не отнимая ладоней от лица. Он не хотел ещё раз расплакаться при Даше. Он ненавидел делать это. Ему уже почти восемнадцать. Он должен быть мужчиной, и вести себя, как подобает взрослому мужчине. И не плакать.

— Артур, — сказала Даша, пододвигая стул и садясь рядом с ним. — Слушай, я знаю, кто это сделал.

Артур, наконец, отнял ладони от смуглого лица, посмотрев в серо-голубые глаза Даши. Бледное лицо её кое-где ещё было красным от мороза, губы слегка потрескались, а в уголках белков больших глаз прорезались едва заметные красные венки. Даша Швецова пахла женскими сигаретами и духами, и всегда, в любой ситуации поддерживала Артура, даже несмотря на то, что у неё самой в каждый момент времени было множество проблем.

— И кто? — всё-таки не удержавшись, он шмыгнул носом и поспешно вытер глаза.

— Одна дура из параллельного класса. Только она с кем-то это сделала. Артур, не расстраивайся, пожалуйста.

— Да я не расстраиваюсь…

— Ага, по тебе видно.

Артур тяжело вздохнул от неловкости.

— Ну просто… Что я им сделал? Зачем было…

— Они мудаки, Артур. Просто мудаки, которые ничего чужого не ценят, — ровным голосом произнесла Даша. — Обещаю тебе, я узнаю у неё, кто с ней был.

— И что потом?

— Отомщу им обоим.

— Даш, зачем? Мстить это плохо…

— А уродовать твой труд — не плохо?! Я никогда им не прощу этого! — Даша посмотрела в глаза Артуру. — Они просто свиньи. Делают что хотят, считая, что им ничего за это не будет. Если ничего не делать, они продолжат. И что-нибудь ещё испортят.

— Да. Ты права, наверное, — не очень уверенно произнёс Артур. — Но знаешь. Я хотел бы… поговорить с ними. Мне интересно, кто…

Даша поморщилась.

— Бесполезно разговаривать. Та девка из параллельного класса ходит с тростью. И из-за того, что она инвалид, все ей всё прощают. Бедненькая, блин, несчастная…

— С тростью? У вас в школе и такие есть?

— Да она одна на всю школу. Вообще хрен знает, что её тут держат. Шла бы в интернат или на домашнее… Прикинь, недавно пришла к нам в кружок проситься. Думала, раз она инвалид, то её везде пустят, везде пропустят, всё делать дадут…

— Раз она с тростью, не думаю, что она рада своему положению.

— Ну так пусть радуется, что хотя бы не на костылях, — Даша отмахнулась. — Вон дедушка у нас после войны ходить не мог. Так он разве жаловался? А этой дуре всё на блюдечке с голубой каёмочкой, — в голосе её скользнуло презрение.

— А это точно она сделала? — усомнился Артур.

— Она. Они ж с её дружком подписались там: «Тварь» и «Многоножка». А я услышала как эту хромую кто-то возле школы так назвал…

— А у тебя не маловато доказательств? Мало ли, какие могут быть клички у людей. Давай ты не будешь ей вредить, пока всё не раскроется…

— Я уверена, что это она. По глазам видела, что она понимает, о чём я. Пересралась со страха.

— Это ещё ничего не значит. Даша, мне меньше всех нравится вся эта ситуация, но я также не хочу, чтобы ты напала на кого-то, кто невиновен в этом. Особенно на девушку с тростью.

Даша нахмурилась, упрямым взглядом уставившись в окно.

— Ты слишком добрый. Не прощать ведь им это!

— А что если ты сама влезешь в неприятности из-за меня? — спросил Артур. — Мало ли, с кем она рисовала. Может, их несколько. Подкараулят тебя…

— Да пусть только попробуют, — Даша зло сжала кулак. — Меня так просто не возьмёшь. Если что, я от этой Многоножки живого места не оставлю.

* * *

— О брат мой, Орландо, смотри, впереди развилка! Куда же нам пойти?!

— Костя, переигрываешь.

— О бр-р-рат мой, Орландо, смотри, впереди…

— КОСТЯ.

— Кхм, просто разминался. О брат мой…

— Ого, Ксюш, ты в этом платье просто красавица!..

— Хы! Никогда такого не носила, но сеструхе моей очень заходит. А что, мне правда идёт?

— Да, но веди себя поженственнее. Без «хы» всяких.

— Слушаюс!

— Где вы только выкопали этот балахон? Он весь потом провонял.

— Тебя никто не заставляет его нюхать… Просто будь как можно более зловредным. Ты ведь играешь злодея.

— Что-то типа… Кхм. «Юноша несчастный! Бегите прочь от этого порога! Здесь враг живет всего, что в вас прекрасно, ваш брат — о нет, не брат!..».

— Да, примерно так, только…

— Только с изменением жанра у нас вся концепция «КВЭП-а» как-то поменялась.

— Хы, «кон-цеп-ци-я», слова-то какие умные, мне прям неловко. Можно попрыгать?

— Можно, только пол не пробей… Света, ей можно?!

— Вашу мать, что за детский сад?! Не отвлекайте меня! Костя, давай дальше свою реплику. Нюра, готовься, скоро выходишь. Что там с декорациями?

— Мы рисуем лес!

— А закончите когда?

— Ну тут довольно много…

— А времени сколько? Есть часы у кого?

— Ща гляну… Почти восемь.

— Ух-х, бл… кхм… ин. Ребят! Всем важное объявление!

Все, кто был в зале, подняли головы к Свете.

Та вышла на сцену, приняв позу командира, толкающего речь перед армией, готовой к атаке: широко расставила ноги в трениках и кедах, и скрестила руки на груди. Выглядела она по какой-то причине даже величественно.

— Мы выступаем завтра в четыре, — сказала она громко. — Если мы прикатим сюда к девяти утра, то сомневаюсь, что всё успеем подготовить и сделать. Поэтому нам нужно идти на крайние меры. Я остаюсь здесь на ночь и допиливаю декорации. И у меня вопрос: кто-нибудь из вас желает тоже остаться? Дело сугубо добровольное, того, кто решит ехать домой, осуждать не станем.

Ребята неуверенно переглянулись, задумавшись.

Тамара первая подняла руку.

— Я останусь! Только мне нужно будет отзвониться родителям…

— А у нас завтра уроки отменили, так что я останусь, — сказал Костя.

— Я поеду домой, — сказал Колобок, — а то голодным выступать не смогу…

— Я тоже домой, от меня здесь мало толку будет, — высказался Солнышев.

— А остальные? — Света обратила суровый взор на Нюру, Ксюху и Серёжу.

Те переглянулись.

Пока все совещались, достала телефон и набрала номер мамы. Та ответила не сразу:

— И долго тебя ждать, лягушка-путешественница?

— Мам… Только не падай. Я здесь остаюсь на ночь.

— В смысле?! Зачем? Тебя заперли там?!

— Мы просто не успеем подготовиться, если сейчас разъедемся. Мы решили, что кто-то останется, чтобы доделать декорации… Меня Света потом на такси посадит, если что…

Тамара ждала, что ночёвка в «Стаккато» будет в каком-то роде весёлой, но просчиталась. Когда часы перевалили за одиннадцать, почти ни у кого не осталось сил на шутки и остроты. В зале клуба воцарилась напряжённая тишина: все, кто был, дорисовывали фоны леса и дворца на двух огромных фанерных холстах, притащенных Серёжей неизвестно откуда.

А с полуночью наступило ещё и осознание: спектакль сегодня.

Несмотря на то, что никаких ролей на Тамару не выпало, она всё равно ощущала радость, гордость за то, что помогает со спектаклем, и волнение, и ожидание. Может быть, она даже выйдет на сцену и что-нибудь скажет перед толпой народа? Пускай, там будет много детишек, но всё-таки!

На минутку оторвавшись от рисования, она достала телефон и напечатала сообщение Ромке:

«Сегодня в 16:00 в ДК у нас спектакль. Хочешь — приходи».

Знала, что он не ответит, и всё-таки предупредить его захотелось, даже несмотря на то, что на дворе стояла глубокая ночь. Может быть, он снова проворачивал какую-нибудь пакость? «Если и так, — думала Тамара, — то пускай потом ему же и прилетает… Ему. А не мне».

Спектакль приближался с каждым часом.

* * *

Чем ближе было начало спектакля, тем большая суматоха царила в актовом зале ДК. Первые прибывшие люди даже успели ухватить немного с репетиции «Стаккато» (хорошо, что их было немного). Тамара сидела на пустом пока ещё первом ряду, с завистью глядя на то, как Оливер и Орландо обмениваются колкими репликами и спасают Розалинду из лап Адама. Света то и дело срывалась с места, куда-то бежала, что-то кому-то командовала. По ней было видно, что она серьёзно взволнована. За кулисами Нюра и Колобок собирали воедино декорации, которые для простоты перевозки разделили на несколько соединяющихся частей. И готовились не только они: здесь были люди в странных маскарадных нарядах, важные мужчины в пиджаках и галстуках, несколько музыкантов, Тамара разглядела в людской текучке даже человека, выглядящего как настоящий гот.

«Может, Ромка придёт… — думала она изредка, и тут же себя одёргивала: — Да что мне до него!»

И всё-таки что-то ей до него было, а что — Тамара не хотела объяснять даже самой себе.

Агаты, к слову, тоже не было, и телефон был отключен. В момент, когда Тамара попробовала снова её набрать, к ней подбежала Света.

— Тамара! Дело на миллион рублей!

Тамара, сидящая в кресле, вздрогнула от неожиданности.

— А? Да?

— В общем, меня тут осенило, что с бухты-барахты мы выступать не можем, поэтому нужно, чтобы кто-то произнёс вступительную речь перед спектаклем, а ведущий это сделает коряво, так что я ему не доверяю, — затараторила Света. А Тамара в этот момент взглянула чуть выше и сердце её ушло в пятки, потому что в нескольких метрах позади Светы почти что у самой сцены стояла Дурья, вперившая в неё пристальный взгляд. В зале было шумно, но почему-то Тамаре казалось, что Дурья слышит каждое слово.

— …короче, вот у меня есть наброски кое-какие. Давай ты выступишь?

— А? — рассеянно опешила Тамара. — Я? Да нет, я же…

Останавливать Свету и просить отойти подальше, чтобы поговорить об этом, казалось глупейшей идеей. Но Дурья продолжала сверлить её взглядом — Тамара видела это краем глаза.

Света присела рядом с ней, полностью открыв обзор. Дурья стояла возле двух женщин, которые о чём-то разговаривали. Одна из них была в узком чёрном платье до пола, с белым меховым воротом.

— У тебя ведь нет боязни публики? — спросила Света.

— А?.. Н-не знаю… Может, не стоит…

«Хорош мямлить, ты же сама этого хотела!»

«Заткнись, чёртова палка, ты не представляешь, что происходит!»

— Я почему предлагаю, — сказала Света не то, чтобы совсем уж тихо. — Ты на самом деле очень много сделала. Мне до сих пор совестно, что тебе в спектакле места не нашлось. А так ты ребят представишь, и твоя заслуга тоже будет видна. Не смейся, но ты доказала, что «Стаккато» для тебя много значит. Так что давай-ка возьми себя в руки и…

Тамара нервно сглотнула, чувствуя, как по виску на щёку скатывается крохотная капелька пота.

— Л-ладно. Хорошо.

— Ну вот и славно! — Света хлопнула её по плечу. — Давай, почитай вот здесь. Тут не слишком много… Кость, сейчас иду!

На листе бумаги, который она ей дала, ровным почерком был выведен текст приветствия к зрителям и объявления лайт-версии «КВЭП» Уильяма Шекспира. Пробежавшись глазами по тексту и дойдя до последней точки, Тамара поняла, что от волнения не запомнила ни слова.

«Соберись».

Пришлось перечитывать. Тамара нервно сжимала в пальцах лист, а когда рискнула поднять глаза — двух женщин и Дурьи не было там, где они стояли.

«Что они вообще тут делают? Может, я обозналась? Может быть, они просто ушли?» — нервно думала Тамара, оглядываясь по сторонам и стараясь найти в толпе людей Дурьин кроваво-красный вязаный свитер. К своему облегчению, не находила. Руки мелко тряслись. Внезапно внутри вспыхнуло желание разреветься в три ручья, но Тамара пообещала себе, что сделает это позже, дома, в одиночестве. Сейчас нельзя, потому что сейчас всё хорошо. Как ни странно, это сработало.

«Приветствуем, многоуважаемая публика, мы, театральный клуб «Стаккато», представляем вам…».

Телефон завибрировал.

— Да, мам?

— Солнышко, здравствуй. Я не успеваю в ДК, прости пожалуйста. Может быть, папа подойдёт, я ему звонила…

— Да нет, всё нормально…

— Ты как? Волнуешься?

— Да, немного.

— Не волнуйся, всё будет хорошо. Ты умница и со всем справишься. Глубокий вдох и выдох, помнишь, как бабушка тебя учила?

— Мам, всё хорошо. Давай я попозже перезвоню.

— Ну тогда ладно, давай, целую.

Убрав телефон в карман, Тамара вернулась к чтению вступительного текста. Впервые в жизни она, кажется, почувствовала внутри себя собственное сердце — и оно то и дело сжималось от волнения, потому что долгожданный спектакль теперь уже был совсем близко.

Насколько Тамара поняла из объяснений Светы, «Стаккато» в списке участников шёл четвёртым. Перед ним читала стихи собственного сочинения какая-то женщина. После неё все «стаккатовцы» должны были вылезти из рядов сидений, пройти по боковой стороне и по лестницам забежать за кулисы, где и прятаться по очереди до самого конца спектакля. Что-то подобное происходило и на школьных праздниках, и вообще везде, где пространство за кулисами было непригодным для того, чтобы там с удобством размещались несколько человек.

— ТАМАРУС!!! — к ней подскочила Ксюха, на красивое платье которой был накинут чей-то пиджак — видимо, чтобы скрыть сюрприз. — Ты чё, ты как вообще?! Чё это у тебя?!

— А ты почему не…

— Так меня уже похитили, хы! Я только в последнем акте выныриваю, — Ксюха радостно попрыгала на месте. — Во класс, столько народа! А ты чё, как, в панике, да?! Слушай, я вчера такого кота угарного видела, закачаешься… — она пошарила по несуществующим карманам, видимо, в поисках смартфона, и хлопнула себя по лбу: — Карманов-то нет! Вот я дура! В штанах оставила! Ладно, потом напомни, всё, мне пора, — и Ксюха снова убежала в сторону кулис, подпрыгивая при ходьбе получше чем какая-нибудь Красная Шапочка.

«Ну ничего, когда-нибудь и я так смогу», — подумала Тамара с чуточкой зависти, снова возвращаясь к тексту…

Они закончили репетировать, когда зал стал наполняться детскими группами — множество клубов и продлёнок, располагающихся в ДК, были приглашены на праздник, и здесь уже было не до репетиций. К тому моменту, как на сцену вышел ведущий, а в зале слегка приглушили свет, за широкими окнами уже стемнело.

Тамара волновалась, хоть и не играла роли в постановке — и представить не могла, что чувствуют остальные «стаккатовцы». Костя и Серёжа, как обычно, обменивались колкостями и в шутку ругались, Нюра и Света что-то обсуждали, Ксюха едва удерживалась от того, чтобы запрыгать на месте. Только по Колобку было видно, что тоже переживает: во время репетиций он выдавал больше всех ошибок и часто забывал текст. А роль он играл важную.

А Солнышев, сидящий совсем далеко от Тамары — на другом краю ряда — напоминал колдуна, затеявшего что-то дурное. Впрочем, такую роль он и играл, хмыкнула про себя Тамара.

Она сидела на самом краю, у прохода, поставив Стикер рядом с собой и держа на коленях лист с небольшим текстом, который она усиленно старалась запомнить.

— Короче, ребята, — сказала Света шёпотом, когда со сцены начали вещать приветственные речи, — мы четвёртые по счёту. Перед нами чтения стихов, выступает Юлия Швецова… Как мне объяснили, когда она прочитает третий стих, мы должны будем зайти за кулисы и приготовиться.

Все молча ей покивали.

— А что она читать будет? — спросил Костя.

Света, поморщившись, махнула рукой.

— Какая нам разница? Ты главное свой текст не забудь.

— Ага, а то начнёшь со сцены «Сильмариллион» пересказывать, — поддакнул Серёжа.

— Кстати, я прочла недавно от скуки… — начала Нюра, но Света шикнула на всех троих. Дополнительно ей пришлось шикнуть на Ксюху, которая на весь затихший зал прошептала «а чё ты у Оксимирона прочла?!».

Тамара без особенной на то причины проверила разряжающийся телефон. Агата со вчерашнего дня ничего не написала, от Ромки вестей тоже не было, только одно-единственное сообщение от Ксюхи с прикреплённой фотографией кота, утрамбовавшегося в стеклянную вазу. «Доказано, что коты — жидкость» — было написано на фотографии.

Минуты до начала их спектакля тянулись мучительной чередой. Сначала со сцены поздравления ДК произносил мэр Ветродвинска, потом его заместитель, потом сам директор ДК, потом начал петь какой-то шумный частушечный оркестр…

«Интересно, а они тоже в счёт идут?» — подумала сбитая с толку Тамара, так и не выучившая свой текст, но запомнившая основную эмоциональную составляющую. После частушечников выступила танцевальная группа одного из клубов Дома Культуры, а после на сцену вышла та самая женщина в узком чёрном платье, которую Тамара видела рядом с Дурьей.

— Почётная поэтесса Ветродвинска и главный спонсор нашего сегодняшнего мероприятия, — провозгласил ведущий (мужчина в круглых очках и в странном галстуке), — Юлия Витальевна Швецова!

Встав у микрофона, будто потерявшийся чёрный лебедь, она томно взглянула на зал из-под намакияженных глаз, в плавном изгибе вытянула руку вперёд, открыла широкий, с четверть лица, рот и заговорила:

— Когда ветрами бури полны,

На берег всходят ночи волны…

По какой-то причине от её стихов Тамара поморщилась, хотя в поэзии совершенно ничего не понимала. Конечно, некоторые стихи из школьной программы ей нравились (а «Евгений Онегин» и вовсе был исчёркан и зачитан до дыр), но всё равно рифмосложение оставалось для Тамары большой загадкой. И эту самую загадку никак не украшало слащавое худое лицо, будто бы соизволившее поделиться с непросвещённой публикой своим великолепным даром.

Телефон негромко завибрировал: в беседу написал Серёжа.

«А нам говорили — Шекспира не ставить… Ей нормально перед детишками свою поэзию демонстрировать?».

Тамара мельком оглядела зал. Опасения директора ДК и Светы были слегка преувеличенны, потому что клубы, кажется составляли только половину зала, но было и достаточно взрослых. «Учитывая то, как Света адаптировала «КВЭП» под аудиторию… Всё должно получиться нормально, — подумала она нервно. — Нет. Всё получится нормально. Потому что мы все старались».

Третий её стих, посвящённый кому-то погибшему, тянулся для Тамары непростительно долго. Когда он, наконец, подошёл к концу и раздались аплодисменты, Тамара — сидящая с самого края — обеспокоенно зашевелилась, повернув шею к Свете и ребятам. «Идём? Мы уже идём?».

— Да, давайте, двигаем потихоньку, — наконец сказала Света шёпотом. Ребята начали подниматься, стараясь не беспокоить остальных. Тамара, поднявшись, вышла из ряда, освобождая проход, держась за спинку кресла пошарила в темноте, ища рукоять Стикера.

Но не нашла.

Несколько мгновений недоумения сменились паникой: он не упал на пол, не закатился за кресло, и не делся куда-то ещё — Тамара его буквально нигде рядом не видела. Ноги задрожали, и её собственная слабость будто бы сдавила её со всех сторон. Руки вспотели. Куда он мог деться в такой момент?!

Ребята проходили мимо неё, ста раясь не шуметь, и тихо шагали в сторону кулис, а Юлия Швецова на сцене уже начала читать заключительный стих. Тамара окончательно смешалась, чувствуя, что готова заплакать. То ли от обиды, то ли из-за того, что нервы подвели в самый ответственный момент, и теперь вместо Стикера её поддерживала только спинка кресла и ничего более.

Света последней вышла за ребятами, взглянула на неё.

— Что с тобой?

— Потеряла… — прошептала Тамара, чувствуя, как дрожат губы, — трости нет…

Света быстро нагнулась, проверив под сиденьями, затем шёпотом спросила у сидящих рядом людей, не видели ли они трости. Никто не видел.

— Куда она могла деться…

— Света, текст приветствия…

— Ох блин… Сиди тогда. Я прочту, ничего не поделаешь.

Вернувшись в своё кресло, но теперь одна, Тамара смотрела в спину уходящей Светы, чувствуя, как ускользает из её руки что-то неосязаемое, невидимое, но важное. Шанс наконец кем-то стать, шанс показать себя пусть и немногочисленной, но всё-таки публике, шанс сказать: «меня зовут…».

По щеке скатилась крохотная (и наверняка солёная) слеза: мечта, казавшаяся неизбежной, отступила от неё на шаг.

— Да что ж такое… — бессильно прошептала Тамара. Ей же выпал шанс прочесть приветствие перед всеми! Куда мог деться Стикер?! Кто мог его…

Ответ сам пришёл в голову: Дурья. Больше некому. Наверняка она украла трость, чтобы Тамара никуда не вышла.

Тамара достала телефон. Над ухом догорали последние безжизненные четверостишия Швецовой.

— И если буря пред тобою

Разверзла громовую пасть,

Не бойся сделать шаг вперёд ты

И встать!

«Нужно написать кому-нибудь знакомому. Чтобы поискал… Слишком много времени займёт! Я не успею».

Взявшись за спинку кресла впереди, Тамара поднялась на ноги. Посмотрела вперёд. Дорожка впереди казалась бесконечной.

«Может быть, я смогу…»

В голове пронеслись многочисленные предупреждения мамы, бабушки, Веника, кого только не было… Пожалей свои ноги, твердили они ей, пожалей себя, ты можешь вообще никогда не встать.

«Да, — решила Тамара, с трудом выходя из ряда, — если я не поднимусь сейчас — не встану уже никогда».

Совсем по-другому представляла она себе момент, когда наконец-то встанет на ноги. Вопреки собственной логике, она почему-то всегда представляла это мгновение очень лёгким и светлым. Однако теперь её окружала темнота актового зала ДК, а ноги идти вперёд не хотели совершенно, наливались тяжестью, а колени, казалось, вот-вот хрустнут под её весом.

«Ничего… Вот дойду до сцены… Вот все офигеют! И мама, и бабушка, и Задира!.. И Дурья чёртова!»

Держась за стену одной рукой, Тамара кое-как успела до конца стихотворения дошагать до ступеней на сцену. Встала перед ними: подниматься по ступеням без Стикера ей казалось невероятной затеей. Те, кто могли ей помочь, были в нескольких метрах от неё, но сейчас в её сторону никто не смотрел.

— Света! — прошептала Тамара, но зал потонул в аплодисментах и её шёпот утоп в них же. Как назло, длились они бесконечно долго, пока Швецова раскланивалась на сцене…

Неожиданно её поддержала чья-то крепкая и тёплая рука. Тамара испуганно повернула голову, увидев рядом с собой ту самую старушку, что приходила в гости к её бабушке — Людмилу Юрьевну!

— Снова встретились, а? — улыбнулась она. — Ну. Поднимайся.

Она помогла Тамаре вскарабкаться на ступени.

— Спасибо, — поблагодарила та, — а вы…

— Позже поговорим. Иди к своим, — и Людмила Юрьевна подмигнула ей.

Кивнув, Тамара ворвалась за кулисы, тут же едва не рухнув. Все «стаккатовцы» изумлённо воззрились на неё.

— Тамара, ты с ума сошла?! — вскричала Света, кидаясь к ней. — Ты же себя убьёшь!

— Не убью! — ответила Тамара упрямо, держась за пустые ящики, нагромождённые рядом. — Всё хорошо. Мне почти не больно.

— Ты что, без трости ходить можешь?! — изумился Костя.

Тамара качнула головой.

— Не могу. Я просто…

— Ребята, рассусоливать некогда, сейчас наш выход, — сказала им Света. — Тамара, может, не стоит? Ты перенапряглась…

— Я уже дошла сюда. Я вас не подведу.

И она — совершенно не мужественно — зачем-то шмыгнула носом.

Стаккатовцы переглянулись.

Швецова уже ушла со сцены. Её заменил ведущий, начавший объявлять следующих участников. И когда он наконец замолчал, и сцена опустела, Тамара выпрямилась, вытянула шею и твёрдо посмотрела на место на сцене, куда она сейчас должна была дойти.

Всего несколько метров. Ничего серьёзного.

Зал затих.

Тамара нервно вдохнула носом воздух, ни на йоту в себя не веря.

— Давай, ты справишься! — почему-то подбодрила её Нюра.

И Тамара сделала шаг вперёд.

…Она навсегда запомнила момент, когда взору её открылся весь актовый зал Дома Культуры, тёмный, заполненный людьми, и со сцены казавшийся ей необъятным.

Она, скрепя зубы, подошла к стойке с микрофоном. Схватилась за неё, чувствуя, что к ночи ноги будут ныть просто невероятно. И заставила себя открыть глаза, и посмотреть на зал, представив, что все, кто в нём сидят — друзья. Это помогало не слишком бояться.

— ВСЕМ ДОБРЫЙ ВЕЧЕР! — крикнула она в микрофон, не ожидая, что он уже настроен на полную громкость, и динамики по всему залу полыхнули её голосом так, будто здесь разгоралась дискотека. — Кхм.

Несколько детишек на первых рядах шарахнулись, где-то на галёрке заплакал ребёнок.

— Меня зовут Тамара Суржикова!

Она поняла, что начала совсем не с того, что написала ей на листе Света — но постаралась не мешкать и не запинаться.

— Мы — театральный клуб «Стаккато» — представляем вам спектакль… в смысле, кхм. Да, спектакль… Уильяма Шекспира — «Как Вам Это Понравится?»! Это его название! Также мы хотим пригласить к нам всех желающих научиться актёрскому мастерству, если вам от двенадцати до двадцати пяти! Мы расположены в доме возле остановки Сухоложская!.. С-словом… Хорошего вечера! — она хотела поклониться, как это обычно делают актёры, но случайно стукнулась лбом с микрофонной стойкой, от чего зал пронзил сначала гулкий стук динамика, а после — смех.

Тамара стремительно покраснела, чувствуя, как сгорает со стыда, развернулась, чтобы уходить обратно за кулисы и… поняла, что сейчас упадёт.

Её ноги были на пределе, и уже не могли сделать ни шагу.

«Вот чёрт… — подумала Тамара, — если я сейчас упаду…».

Кто-то высокий, подбежав сзади, подхватил её на руки поперёк живота. По бодрому голосу, прозвучавшему в микрофон, Тамара поняла, что это был Серёжа, обратившийся к залу:

— Вечно она у нас отнимает сценарное время! Дамы и господа, прошу любить и жаловать — актёры из «Стаккато»!

— Какого чёрта ты меня схватил, я не договорила! — возмутилась Тамара, выдыхая, когда Серёжа, наконец, поставил её на ноги за кулисами. Тот в ответ рассмеялся.

— Ты чуть не рухнула прямо посреди сцены, Многоножка! Скажи спасибо, что я ещё успел, и… и как ты, чёрт возьми, до сих пор на ногах стоишь?!

— С трудом.

Тамара поморщилась, поискав рукой опору, и осторожно присела на коробки.

— Пора начинать, — решительно вздохнула Света, когда на свете потух свет. — Ребят, все кроме Тамары: встаньте в круг.

Когда все сблизились в кучу, она сказала, склонившись:

— Всё, как репетировали, лады? Вы у меня умницы. Давайте зададим жару этим детишкам!

«Жаль, что Агата не увидит, как её пьеса воплощается в жизнь…» — подумала Тамара. До этого момента она чувствовала себя растерянно, но теперь это чувство отступило на второй план: их совместный с ребятами труд наконец-то должен был воплотиться на сцене!..

Свет полностью погас — и через время, когда он зажегся, в полной тишине в разных концах сцены появились Ксюха с Колобком, играющие короля-отца и принцессу-дочь. Из колонок заиграла спокойная вступительная мелодия (Тамара знала, что это была минусовка песни «Welcome to the Black Parade»).

Колобок был одет в коричневый камзол, белые шаровары, кудрявый белый парик с вычурной короной на макушке, и в яркий красный плащ, который где-то у себя дома выудила Нюра.

— Отец, я отправляюсь в странствие, из которого, может быть, не вернусь, — произнесла Розалинда, когда музыка постепенно затихла, уйдя на второй план. — Но цель моя высока и священна: хочу я найти своего суженного, ибо более сил моих нет проводить дни и ночи в этом душном дворце!..

Во время их разговора внезапно на сцену врывался Солнышев в мрачном балахоне Задиры Робби, из колонок за кулисами играла угрожающая и нагнетающая мелодия, а Розалинда усердно (возможно даже слишком) изображала страх и отчаяние. Наконец, когда свет восстановился, король Оселок обнаружил себя на сцене в одиночестве.

— О горе мне!!! — восклицал Колобок, от чего Серёжа с Костей, стоящие рядом с кулисами, прыснули в кулаки. — Мою дочь похитил зловещий колдун Адам! О, кто же сможет спасти её из его коварных лап?!

В этот момент на сцену с разных сторон выбежали Орландо и Оливер, покорно склонившие колени перед королём. Оба они были одеты в туники и трико, и оба немного напоминали Робин Гудов.

— Ваше благородное величество, всё ли с вами в порядке?! — спрашивал один.

— Можем ли мы как-то утешить ваше горе, о благородный король?! — вторил ему другой.

— О два доблестных рыцаря! Зловещий колдун Адам украл мою прекрасную дочь Розалинду!..

* * *

Пока разгоралось первое действие "КВЭП", важная часть запутанной истории происходила за кулисами, поэтому мы также обратим на неё внимание. И центральным героем этой закулисной части явился Ромка Тварин, который в этот вечер явился в Дом Культуры не столько из-за спектакля «Стаккато», сколько из-за стойкого желания кому-нибудь напакостить.

В этот вечер в нём взыграло такое бойкое и задиристое чувство, которое сам он про себя называл «шилом»: оно не давало ему ровно сидеть на месте, заставляло везде заглядывать и всюду лезть, всё трогать и всё портить, ко всем задираться и приставать. И чем больше людям не нравилось — тем Ромке было веселее.

— Эй, дедуль, — он обратился к пожилому мужчине возле гардероба. — Это ведь здесь спектакль сегодня ставят?

«Дедуль» был старым, сгорбленным и морщинистым, как советский изюм. Он посмотрел на Рому оскорблённым взглядом, раскрыв беззубый рот.

— Ты так к своим друзьям обращайся, щенок! Мне всего пятьдесят восемь!..

— И уже еле ходишь, старая развалина.

Захохотав, Ромка повернулся спиной к матерящемуся на весь холл деду, который, кажется, даже намеревался что-то в него кинуть. Ему было, в общем-то, всё равно, даже если спектакль и не проходил именно здесь. «Подумаешь, Многоножку не застану — ну так испорчу что-нибудь…» — думал он, на ходу расстёгивая куртку, стягивая с лохматых волос шапку и запихивая её в карман.

В почти что пустом рюкзаке за спиной соблазнительно бряцал шариком баллончик с ядовито-розовой краской.

Из-за дверей актового зала доносилась неясная микрофонная речь. Прислонившись к одной из них, Ромка какое-то время стоял с озадаченным видом, потом решил открыть дверь…

Навстречу ему вышла девушка с пышной копной кудрявых чёрных волос, несущая в руках смутно знакомую трость. Они столкнулись.

— Смотри куда прёшь!

— И тебе доброго вечера, шаболда.

Девушка ошеломлённо остановилась, выпучив на него глаза. Ромка же непринуждённо сунул руки в карманы, словно полностью открываясь для любых атак.

— Что ты сейчас сказал? — вкрадчиво переспросила девушка. Её вопрос остался без ответа.

— Клёвая трость. Чё, инвалидим потихоньку?

— Ты чё, больной?! — она сделала шаг вперёд.

— Ну да, спидозный, — хмыкнул Ромка.

— Чё?!

— Прям как твоя мамка.

Сокрушительный и неожиданный удар прилетел Ромке в живот, отчего тот согнулся напополам. Захлопнув дверь в актовый зал, девушка решила добавить… Поймав её ногу в чёрном чулке в полёте, Ромка закряхтел, поднимаясь.

— Вот это было больно…

— Тварь! — озверев, девушка бросилась на него.

— Да, это в точку! Ай, сука, только не за волосы!..

Вцепившаяся в него девушка, кажется, была готова из-за случайной шутки разодрать его заживо. Её напор можно было остановить, только бешеная не давала такой возможности: вцеплялась в волосы, ударяла спиной о стену, царапалась, кусалась, в общем — дралась, как разъярённый медведь… Хорошо, что в процессе она по какой-то причине бросила трость на пол, а не додумалась использовать её, как оружие.

— Да уймись ты уже наконец! — взвыл Ромка, влепив ей пощёчину. От когтей девушки у него саднило всё лицо.

— «Уймись»?! Ты мне говоришь?!

 — Да! — и, сжав кулак, Ромка со всей силы ударил её по лицу.

— Вы что делаете?! — раздался сбоку возмущённый крик.

Девушка, из носа которой на губы стекала струйка крови, смотрела на своего обидчика ошеломлённо и испуганно — как будто то, что он смог всерьёз её ударить, было для неё полнейшей неожиданностью. Теперь и Ромка разглядел, что она выглядит помятой, взлохмаченной и вообще смотрит на него так, будто напал первым именно он…

— Ты что творишь, парень?! — мужчина, стремительно подойдя к ним, схватил его за грудки. — Ты зачем её бьёшь?! Совсем совесть потерял?!

Ромку обуяла неожиданная усталость, да такая, что он повис, глядя на незнакомца скучным взглядом. Тот был настолько рассержен, что едва ли поверил бы в то, что бешеная девка сама кинулась в драку, не выдержав оскорблений…

— Он бешеный какой-то! — безумная, видимо, вспомнила, что ей больно, и принялась прикидываться жертвой. — Я шла, никого не трогала…

Чувствуя, что шансов на спасение у него всё меньше, Ромка принялся брыкаться и вырываться из хватки незнакомца.

— Отпусти меня, сволочь! Она сама на меня кинулась!

— Ага, сама… В полиции объяснишь, кто на кого кидался…

— Да как будто меня там не знают! Сколько раз уже там был, и сколько ещё буду! — ухмыльнулся Ромка. — Там фамилию «Тварин» уже наизусть выучили, им лишь бы от меня избавиться…

Девушка изумлённо уставилась на него, забыв даже про кровоточащий нос. Ромка даже не сразу понял, почему — в этот момент открылась дверь, и из зала вышла высокая и худая женщина в узком чёрном платье.

— Даша?! — удивилась она, увидев девушку, зажимающую лицо. — Что здесь происходит?!

Догадавшись, что это её мать или кто-то подобный, Ромка подумал, что ситуация серьёзно осложняется и решился бежать: несильно пнув мужчину в ногу, он добился того, что тот на секунду ослабил хватку (озаботившись испачканной штаниной), вырвался и ринулся прочь.

— А ну стой!!! — крикнул ему вслед мужчина, но не погнался: посмотрел на мать с дочерью. Озаботился, видимо, ранением, последней и, засуетившись, предложил ей платок.

— Спасибо…

— Даша, я всё ещё жду объяснений, — потребовала женщина.

— На неё накинулся этот придурок… — сказал мужчина. — Уж не знаю, что они не поделили, но бить девушку — это чистое хулиганство… Ловить таких тварей нужно, мало ли, кем вырастут…

Женщина, казалось, даже на него не смотрела, а обращалась только к Даше.

— Кто он был? Он твой знакомый?

— Он меня толкнул, когда я выходила, а потом бить начал…

— Он, вроде бы, сказал, что его фамилия Тварин… — неуверенно вставил мужчина, кажется, начинающий чувствовать себя неловко. Чтобы этого избежать, он огляделся по сторонам, увидев лежащую под ногами трость, наклонился, подобрал её и протянул Даше. — Вот, держи…

Женщина удивилась.

— Моя дочь не инвалид, и с тростью не ходит! Что за глупости?!

— Но это и не моя тоже… — мужчина пожал плечами.

— Я вспомнила!!! — внезапно сказала Даша сквозь платок. — Там девушка на сцене выступает, она трость потеряла… Наверное, он у неё и украл…

Мужчина нахмурил брови.

— Но зачем ему… Да ну, не мог же он украсть у инвалида…

— Мужчины способны и не на такое, — с ощутимым презрением произнесла женщина, чуть морща нос. — Пожалуйста, отдайте трость девушке, которая её потеряла. До свидания. Даша, идём, тебе нужно умыться…

* * *

Как только свет на сцене восстановился, перестав мелькать, а музыка стихла — король Оселок (он же Колобок) обнаружил себя на сцене в одиночестве и вскинул руки к небу.

— О горе мне!!! — восклицал он, от чего Серёжа с Костей, стоящие рядом с кулисами, прыснули в кулаки. — Мою дочь похитил зловещий колдун Адам! О, кто же сможет спасти её из его коварных лап?!

В этот момент на сцену с разных сторон выбежали Орландо и Оливер, покорно склонившие колени перед королём. Оба они были одеты в туники и трико, и оба немного напоминали Робин Гудов.

— Ваше благородное величество, всё ли с вами в порядке?! — спрашивал один.

— Можем ли мы как-то утешить ваше горе, о благородный король?! — вторил ему другой.

— О два доблестных рыцаря! Зловещий колдун Адам украл мою прекрасную дочь Розалинду!..

Как только он это договорил, за кулисы, где прятались Тамара, Света и Нюра, заглянул мужчина в зелёном пуховике. Он оглядел присутствующих взглядом, а затем поднялся к ним. В руках он — к удивлению Тамары — нёс Стикер!

— Извините, — шёпотом спросил он, — никто из вас не терял трость?

— Это моя! — сказала Тамара чуть громче, чем следовало, ойкнула от взгляда Светы, понизила голос. — Спасибо, где вы её нашли?!

Мужчина отдал ей Стикер.

— Не теряйте больше. Какой-то придурок с ней чуть не сбежал…

Света нахмурилась, с недоверием глядя на него.

— Кому могла понадобиться трость? Тамар, у тебя что, есть недоброжелатели?

— Н-не знаю… — случайно соврала та. Она подозревала, кто мог украсть Стикер, однако ей не хотелось спешить с недостаточно обоснованными обвинениями, пусть они и касались Дурьи. К тому же, мужчина определённо говорил про парня.

— А как он выглядел?

— Чуть пониже меня, весь в чёрном, лохматый, рюкзак за спиной… Фамилия у него запоминающаяся была — «Зверев» или типа того.

— Тварин?.. — просто так спросила Тамара.

К её удивлению, она угадала.

— Да, Тварин, точно. Он сам так сказал… Так вы знакомы? Может, в полицию заявление подать? Он, представьте, мало того, что трость украл, ещё и девушку избил!

— Прямо здесь, в ДК? — с недоверием покосилась на него Света. — Что вдруг на него… Так, Нюра, сейчас твой выход. Ты как, готова? Умница, давай туда, и не подкачай!.. Тамара, с тобой что?

— Ааа, я… Что-то неважно себя чувствую, — соврала та, поднявшись с ящиков, где сидела, — я пойду тогда на место, хорошо?..

— Ага, давай… — но Света, кажется, была больше сосредоточена на спектакле, нежели на чём-то ещё. Так что Тамара, миновав спасителя, принесшего ей Стикер, осторожно спустилась по ступенькам вниз, сойдя обратно в зал...

— О брат мой, Оливер, заметь: развилка ль впереди?!

— О да, Орландо, вижу я! И впрямь развилка здесь. Одна дорога вдаль ведёт, — во тьму, в лесную глушь, другая же — ведёт на свет, в пшеничные поля…

— Куда же будем путь держать?

— Определённо в лес! Ведь только там колдун Адам и может обитать!

— А ты мудрён, мой славный брат! Но что, если не так?

— Покуда там он — то сразит его мой острый меч!

— А если всё же он не там?

— А где же ему быть?

— К примеру, в озере вон в том, на самом дне сидеть! И если там, то голова Адама сгинет с плеч!..

В момент, когда они крались по «лесу», обнажив бутафорские мечи, декорации раздвинулись, и на свет сцены появилась Нюра, одетая в скромное зелёное с коричневым платье. Голову её венчала красивая диадема.

При её появлении заиграла очень плавная (и явно замедленная) минусовка «I’m not okay».

— Орландо, кто же это мог такую красоту в лесу оставить, позабыть — на произвол судьбы?

— Я слышал, Оливер, что здесь Лесная Ведьма есть, что, путников очаровав, погибель им несёт.

— Я не несу погибель вам, о судари мои, — пропела Нюра, обращаясь к «братьям», — Я проводник для вас в лесу: ждала, пока пройдёте вы свой путь. Я видела: колдун Адам принцессу захватил, и в замок он её к себе унёс, порхнув, как тень.

— О как же звать тебя нам о, лесная благодать?

— Мне имя Одри. Точно так меня ты можешь звать. А как же ваши имена на языке людей — звучат, позвольте я теперь об этом вас спрошу?

— Меня Орландо звать, а он — мой братец Оливер! О славное дитя лесов, способно ль ты помочь? Иль гибель ты нашлёшь на нас, что осквернили лес присутствием своим среди деревьев и кустов?

* * *

В Лесную ведьму-Нюру Оливер по сюжету должен был без памяти влюбиться. Дальнейший сюжет Тамара знала наизусть: втроём они должны были добраться до замка Адама, отвоевать у колдуна Розалинду и привести обоих к отцу-королю Оселку. После этого происходила свадьба, торжественный танец и все были счастливы…

Все, кроме Тамары.

«Что со мной такое? — думала она растерянно, глядя, как перебрасываются репликами стаккатовцы. — Они ведь на сцене. Теперь «Стаккато» жив. Всё хорошо. Почему я…».

«Потому что тебя с ними нет, — тихо подсказал Стикер, — ты не при делах».

«Но я рисовала декорации…».

«Это мог сделать кто угодно».

«Я остановила Свету от закрытия клуба. Я собрала ребят…».

«А зрители узнают об этом? Кто вообще, кроме Светы, когда-нибудь об этом вспомнит?».

«Я только что сказала речь…».

«Тебе позволили».

«Я…».

Больше Тамара ничего не могла предложить. Теперь, оставшись вне сцены, одна, она ещё тяжелее чувствовала свою инвалидность, будто бы положившую ей на плечи тяжёлые холодные руки. Из-за того, что она лишилась Стикера, чуть не сорвалась простейшая задача, которую ей доверили — что было бы, если бы она играла роль? Или пела? Или…

Так и не сев в своё место, Тамара прошла к выходу и покинула актовый зал под причитания Оливера…

* * *

На душе Тамары было солёно и до боли тоскливо. На совсем небольшую грусть по поводу того, что она осталась «за бортом» выступления, хоть и много собственных сил к нему приложила, нахлынула огромная — из-за предательства Ромки Тварина, которому она единожды помогла, и который самым подлым образом ей отплатил. Одеваясь и выходя на улицу, Тамара размышляла, зачем ему это всё. Почему он украл её трость.

«Раз я тварь — то это клеймо, я тварью и останусь».

«Это неправда», — подумала Тамара, прикладывая пальцы к переносице. На улице было холодно, ветер сдувал снег с крыши ДК.

Домой, где её ждали радостной и весёлой, идти не хотелось, поэтому выбора было два: либо к бабушке, либо к Задире Робби. Тамара позвонила Задире, но тот сбросил звонок. После этого она набрала бабушкин номер.

После нескольких долгих гудков трубку неожиданно взяла Тамарина мама.

— Алло.

— Мам? — полуудивлённо спросила Тамара. — Я ведь бабушке звоню…

В их семье было негласным правилом не отвечать на звонки чужих телефонов. Нарушением правила иногда грешил по неосторожности папа, но никогда — мама, которая его ругала за подобное. Она также никогда не отвечала на бабушкин телефон, если он находился в зоне её досягаемости, кто бы на него не звонил.

— Тамар, я… Только с работы приехала. Зачем тебе бабушка?

«Она же говорила, что задержится…».

— В смысле "зачем"? — совершенно растерялась Тамара. — Я к ней зайти хотела…

— Не надо, Тамара, иди домой.

— Мне что теперь и к бабушке зайти нельзя? Почему ты за неё говоришь? И почему на её звонки отвечаешь?..

— Тамара, — голос мамы слегка дрогнул, и это «слегка» могло разверзнуть землю под её ногами.

Мама набрала носом воздуха. Либо насморк, либо…

— Бабушку увезли в больницу.

Бабушка попадала в больницу несколько лет назад, с операцией на глаз. Что могло случиться теперь — и настолько неожиданно, что к ней приехала мама?

— Что с ней? — выдавила из себя вопрос Тамара. Одновременно с этим ей захотелось задать ещё много вопросов, но первым возник именно этот.

— Тамар, давай не сейчас. Я не знаю точно, что с ней, — мама говорила, кажется, на ходу. — Она мне позвонила, сказала, что ей плохо, что скорую вызвала. Попросила прийти, потому что сама дверь открыть не могла бы. Я врачей встретила…

— И как она?

— Без сознания. Её увезли на скорой.

Тамара не знала, что ещё сказать или спросить. Сердце её сжалось в тиски.

— Мам… Всё же будет хорошо?

— Я не знаю, Тамара. Давай позже. Иди домой. Там Егор поесть приготовит. Как ты выступила?..

— Хорошо, — соврала Тамара. — Ладно, до вечера. Держи нас в курсе. Всё будет хорошо.

Мама шмыгнула носом так, будто бы все её четыре десятка лет какой-то незримый гигант смахнул взмахом необъятной ладони, и ветер оставил лишь крохотную десятилетнюю девочку, оставшуюся в одиночества. И эта девочка молча повесила трубку.

Когда Тамара осталась одна, она и сама себя так почувствовала. Сердце её будто бы сжала огромная невидимая рука. Бабушка в любой момент её жизни казалась Тамаре существом чуть ли не всесильным, наделённым властью не только над её мамой, но и много над кем ещё; Ефросинья Семёновна любую жизненную проблему встречала жизнерадостным тараном, и других всегда наставляла, чтобы поступали так же. И теперь, когда жизнь так неожиданно обнаружила свои рычаги давления на неё, Тамаре стало всерьёз не по себе. Наверняка мама чувствовала себя так же.

* * *

Домой она вернулась, когда на улице начался снегопад. Шапка и ботинки её были все в снегу, ноги ныли и просили отдыха от ботинок и штанов, его же просила и спина, успевшая устать от жёсткой спинки автобуса. В квартире пахло гречкой. Сразу стало понятно: на кухне хозяйничал Егор.

Тамара поморщилась.

Гречка была любимым блюдом Егора. Он готовил её в любом случае, когда его подпускали к плите, что, к сожалению, не сказывалось на её качестве: гречка у него получалась сухой и бессолой. Родители ели без вопросов, а вот Тамара обычно объявляла молчаливый бойкот и голодала.

— Ты разве не в театре? — удивился Егор, увидев её на кухне. — А я думал поехать встретить тебя. Что так рано?

Отвечать ему не хотелось. Сморщив лицо, Тамара выпила воды из фильтра (Чаёвникер деловито кипятил воду и Егор на месте шеф-повара его не волновал совершенно), взглянула на брата и отправилась восвояси.

Не став включать свет, она спиной закрыла за собой дверь, прислонилась к ней затылком и закрыла глаза.

Не таким она представляла себе день их первого выступления в «Стаккато». Столь же внезапная, сколь и загадочная и беспричинная пакость Ромки, бабушка в больнице…

«А можно мне было просто выступить? — спросила Тамара, сквозь веки глядя в потолок. — Неужели просто так было нельзя? Неужели обязательно нужно было всё на меня сваливать?

Она неуклюже стянула с ног колготки, скомкала их и бросила на стул. Коснулась голыми ступнями пола, а потом прохладного и колючего ковра. Села на кровать, потревожив спящего Мяту, дотянулась до телефона в сумке и открыла соцсеть.

Ей пришло два сообщения. Первое — в «Стаккатовцах»; ребята спрашивали, куда она делась. А второе — от кого-то, назвавшегося «Ashley Chester».

«Так и знала, что ты всех на*бываешь. Дура тупая. Специально ходишь с тростью чтобы жалость вызывать. А сама творишь херню. Только появись в школе — пожалеешь что на свет родилась».

Отправлено было несколько минут назад. Зайдя в профиль, Тамара без особого удивления нашла там фотографии Дурьи.

«Отстань от меня пожалуйста, — устало напечатала ей Тамара. — Я никого не обманываю. У тебя у самой могут быть проблемы, если станешь кидаться на людей…».

Дурья, прочтя сообщение, ничего не ответила. Тамара написала в беседу клуба:

«Ребята, у меня возникли серьёзные проблемы. Пришлось уехать. Простите пожалуйста. Как вы выступили?».

За всех написал Серёжа:

«Так себе. Концовку пришлось скомкать из-за того, что затянули, поэтому вышла лажа. В понедельник Света пообещала всем задницы надрать, и уехала».

«Всё настолько плохо?» — спросила Тамара.

Ей больше никто не ответил, от чего ей стало совсем уж тоскливо. Раздевшись, Тамара ленивой гусеницей замоталась в плед, решив спрятаться от всего, что неожиданно на неё рухнуло.

Не получалось.

В ноющих ногах повертелся и улёгся тёплый и тяжёлый Мята. Ныть они не прекратили, но стало тепло.

— Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… — негромко промурлыкала Тамара, закрывая глаза и засыпая. Перед тем, как окончательно окунуться в сон, она открыла диалог с Ромкой и напечатала:

«Зачем ты украл мою трость?».

Знала, что не ответит, и даже, наверное, не прочитает. Отбросила телефон и с концами уснула.

…Ей снился футбольный матч. Один из тех, что раньше каждое лето проходили в том или ином дворе — ровно до того момента, когда компьютеры для детей стали интереснее футбола. Тамара ещё застала такие.

Она неслась по полю, стараясь догнать мяч, который катился будто бы сам. Неожиданно он остановился и стал как вкопанный. Тамара хотела уже его пнуть — но вместо податливого снаряда её нога наткнулась на многовековой булыжник. Стало больно. Тамара полетела вперёд, полетела вперёд, в зелёную траву, но не успела коснуться её, как оказалась на сцене, в неуклюжем платье. Множество глаз выжидающе смотрели на неё из темноты зала, а Тамара чувствовала, что не может сказать ни слова, потому что под рукой не было Стикера (во сне эти вещи были ещё как связаны). Она открыла рот, почему-то закашлялась — а зал взорвался хохотом. Съёжившись калачиком на полу сцены, Тамара закрыла глаза… чтобы обнаружить себя в точно таком же положении на кровати в своей комнате.

Телефон показывал четыре утра и два непрочитанных сообщения.

Первое — от Ромки:

«Это был не я, дура. Сдалось мне делать это?».

Второе — от Агаты.

«Вы плохо выступили?».

Тамара потёрла глаза, раздумывая, кому ответить первому. Потом решила, что раздумывать вообще не стоило, и написала Агате:

«Сама не знаю, пришлось уйти... Скажи лучше, что у тебя происходит? Ты обещала рассказать, но всё молчишь…».

Агата была в Сети в полночь, так что было мало шансов, что она тут же ответит. Пролистав несколько фотографий с кроликами и кошками, Тамара всё-таки решила ответить и Ромке тоже:

«Нам стоит поговорить об этом. Но хорошо, если это был не ты».

Полежав немного, она решила переодеться в свою жёлто-банановую пижаму. В ней Тамара чувствовала себя гораздо уютнее, чем в чём-то ещё, но в прошедший вечер облачаться в неё сил не было совершенно.

Надев мягкие штаны и застегнув пуговицы до самого ворота, Тамара почувствовала, как внутренний покой разливается по всем её конечностям вплоть до головёшки Стикера. Пошевелила пальцами ног, крайне недовольных прохладой половиц, встала и отправилась на кухню — в горле пересохло.

На кухне сидел, уткнувшись в телефон, Егор. У него на коленях, урча, устроился Мята. Егор его периодически поглаживал, что коту несомненно нравилось. Немного странно получалось, что больше всего в семье Суржиковых он любил именно Тамару с Егором, которые друг с другом не ладили.

Стараясь не смотреть лишний раз на брата и не замечать его, Тамара подошла к чайнику, налив воды в свою кружку.

Когда та опустела, Егор неожиданно поднял голову, посмотрел на сестру и тихо спросил:

— Ты как, мышка? Всё хорошо?

Тамара внутренне вздрогнула. Сердито нахмурила брови, посмотрела на брата.

— Что на тебя нашло?

— На меня? — не понял Егор. — В смысле?

— Не зови меня так.

— А что такого…

— Ничего.

Развернувшись, Тамара сердито упёрлась на Стикер (она умела очень сердито на него упираться) и, не сказав более ни слова, покинула кухню.

Егор надавил на больное место: «мышкой» он звал её в детстве, когда сам ходил в четвёртый класс. Тогда они часто играли вместе, невзирая на разницу в возрасте. Тамара редко вспоминала, но всё же помнила, что тогдашний Егор Суржиков вёл себя так, словно он… словно он действительно любил свою младшую сестру.

Вернувшись в комнату, Тамара забралась под одеяло и съёжилась. Неожиданное обращение к ней Егора почему-то взволновало и смутило её.

Мог ли он действительно быть не таким плохим, каким она его считала?

* * *

Сообщение Дурьи посеяло смуту в душе Тамары: ей не хотелось, чтобы в школе — после стольких спокойных и безобидных лет! — кто-то точил на неё зуб, задирал и говорил пакости. От многих знакомых Тамара наслушалась про ужасы, творящиеся в некоторых школах, и была рада, что с ней ничего подобного не происходило… Именно поэтому в понедельник она шла в школу в некотором напряжении.

Про бабушку она за выходные не узнала ничего нового. Папа вёл себя как обычно, а вот мама заметно загрустила, хоть и старалась не подавать виду. По её словам ничего невозможно было понять, от чего Тамаре становилось ещё тяжелее. Сколько она ни упрашивала рассказать — мама лишь качала головой и отвечала, что «нужно верить в лучшее», или уходила от ответа.

Ветродвинск к декабрю запорошило снегом. Под деревьями и всюду, куда падал глаз, образовались сугробы, машины тонули в пробках, перемигиваясь красными огоньками, а Тамара проклинала всё что можно, и что нельзя: в снежную пору ходьба со Стикером оборачивалась сущим мучением.

В коридоре школы она совершенно неожиданно встретила Агату.

— Эй! — Тамара хлопнула её по плечу. — Пропавшая девица!

— Я не пропавшая, я пропащая, — спокойно поправила Агата, оборачиваясь, и Тамара поняла, что с ней всё в относительном порядке. — Привет, Тамар.

— Ты ничего рассказать не хочешь? А то всё обещаешься, обещаешься…

Совершенно неожиданно Агата густо покраснела (даже в скверно освещённом школьном коридоре было видно, как зарделись красным её щёки), отвела глаза и как-то вся сконфузилась.

— Это секрет, — сказала она тихо. Тамара лишь удивлённо подняла брови.

— Секрет? Ты ведь школу прогуливаешь и в «Стаккато» не появляешься… А если бы ты роль играла?.. И ты выступление наше пропустила…

— Ну и как выступили?

— Ну… Ребята сказали, что не очень.

— Вот как.

— Ну расскажи уже, что у тебя случилось!

Агата засопела, потупив глаза. Симптомы, понятные даже Тамаре, были налицо — но она хотела убедиться в своих домыслах, или разобраться в причине «болезни».

— Это… довольно сложно, — еле слышно, хоть и не шёпотом, сказала Агата, опуская глаза.

Оглядевшись по сторонам, Тамара отвела подругу к закутку никогда не работающего медкабинета. Там они сели на скамью: Тамара принялась переодевать сменку, а Агата переодеваться, кажется, не спешила.

— Ты снова не пойдёшь на уроки?

— У меня больничный на пару дней. Так что да.

— Ну так… Что происходит? — Тамара доверительно понизила голос, хоть вокруг никого и не было: сюда мало кто ходил.

— Ты обещаешь никому не рассказывать? — спокойно спросила Агата, не глядя на неё.

— Конечно, — пообещала Тамара серьёзно, — я могила. Честное тамарческое. Да и кому мне рассказывать.

— В «Стаккато», там. Или в классе.

— Поняла, никому и ничего.

Даже несмотря на это, Агата всё равно не спешила: она сплетала и расплетала пальцы, утопающие в длинных рукавах куртки и свитера под ней. Кажется, рассказать о причине своих пропаж ей было действительно непросто.

— У меня… — начала она, но затем замолкла. — Я… В общем…

Тамара не торопила её: до звонка оставалось время.

— Я… кажется, влюбилась.

«Страйк! Точное попадание! Десять из десяти!» — мигом пронеслось в голове Тамары.

— В кого? — машинально спросила она.

Ответ её ошеломил:

— В девушку.

Тамара изумлённо повернула голову.

Агата смотрела не на неё, а куда-то вниз и вперёд. Пальцы её то сплетались, то расплетались, рот с носом были упрятаны в шарфы и воротники, так что непонятно было, что у неё сейчас на лице.

— Мы с ней с детского сада знакомы, — говорила она. — И в последнее время как-то… заобщались. Она приехала в этот город недавно. Мы решили встретиться, ну… просто так, без причины. В кино сходить или вроде того. И в общем, я…

— Влюбилась, — завершила за неё предложение Тамара.

Агата поклевала головой в знак согласия.

— Она такая красивая. И добрая. И… не знаю. Она не выходит у меня из головы. Целыми днями думаю о ней.

— А ты ей говори…

— Сказала.

— И что?

— Ммххм.

— Давай немножко внятнее, ладно?

— Она… сказала, что я ей тоже…

— И вы теперь…

— Не знаю.

Тамара не была уверена, что хочет знать ответ на следующий свой вопрос, но всё же задала его:

— А у вас с ней что-нибудь…

— У нас был секс, — совершенно спокойно и внезапно сказала Агата.

Несколько секунд они молчали. А затем ещё несколько секунд. Так прошла почти минута. Мимо них прошагали две первоклассницы с огромными портфелями, и поднялись по лестнице. Агата и Тамара смотрели в разные точки на полу.

Тамару не растили в тепличных условиях (а если бы и попытались — не получилось бы), поэтому она прекрасно знала, что существуют люди, которым нравятся люди их же пола, и что люди эти по какой-то причине презираются, а наименования их используются среди других людей как оскорбления. Сама она, хоть и никогда не встречала таких людей, была не согласна со слепой ненавистью в их сторону, как и в целом с любой ненавистью. И до поры до времени Тамаре казалось, что всё это — с другой планеты, не с Земли, и её едва ли коснётся.

Но коснулось.

Агата несколько раз порывалась что-то сказать, но замолкала, еле слышно вздыхая, как довольно милая помесь хомячка и медведя. По какой-то причине теперь Тамаре казалось, что они с ней совершенно разные из-за того, что Агата уже занималась с кем-то (с девушкой!!!) сексом. И что она из какого-то другого мира, в котором Тамара когда-нибудь точно окажется, но пока что ей до него далеко.

— Вот почему ты…

— Что?

— Пропала.

— Да.

— Думаю, про родителей спрашивать бесполезно?

— Конечно. Они не знают. Никто не знает. Кроме меня и Оли. И тебя.

— Понятно.

— Мне страшно, — Агата сказала это шёпотом, сплетя пальцы. — Мне и хорошо, и страшно одновременно, и от этого ещё страшнее. Мне кажется, если кто-то узнает, меня все возненавидят. Мама точно. Но и от Оли отказаться не могу. Я не могу сидеть на уроках, и в «Стаккато» быть тоже не могу, в голове совершенно другое… Я хочу быть с ней, и всё тут. Я, наверное, уйду из клуба. Вам от меня одни хлопоты.

 — Это неправда! Ты ведь написала нам сценарий и… — Тамара замолкла. Хоть и чувствовала, что зря. В этот момент, как ни в какой другой, ей нужно было сказать хоть что-нибудь. Но все слова испарились из головы, и убеждать в чём-то Агату — ставшую в одно мгновение совершенно чужой и отстранённой — не хотелось.

«Соберись, глупыха! — сказала она себе, хлопнув себя по мысленным щекам. — Ей сейчас нужно что-нибудь сказать, чтобы не молчать, чтобы утешить! Что-нибудь!..».

— Я пойду… — вздохнув, Агата поднялась, поправив одежду. И Тамара почувствовала молчание, повисшее на языке, словно кисель.

Сказать ей было нечего.

* * *

В тот день в «Стаккато» царила самая, что ни на есть, заунывная тишина.

Все в напряжении ждали Свету. Серёжа с Костей ни о чём не спорили, сидя на раскладных стульях. Забравшаяся на Гардеробус Нюра вновь что-то читала, свесив ноги вниз, Колобок, устроившийся на подоконнике, напряжённо пыхтел с таким видом, будто в прошлую пятницу только он один облажался, и теперь его грозят выгнать из «Стаккато». Даже Ксюха была тише обычного, и совсем не прыгала.

Агаты не было.

Когда Тамара зашла, разулась и прошла в зал, ребята негромко с ней поздоровались — но остались в тех же позах, что и были.

— А Солнышев не пришёл?

— Он вряд ли придёт, — кратко ответила Нюра, болтая ногами.

И снова тишина.

Тамара вздохнула: всё складывалось не лучшим образом, а она очень это не любила.

— Неужели всё было так плохо? — спросила она.

Костя потёр переносицу.

— Ну, в целом… Мы выступили, да.

— Тогда в чём проблема?

— Я вот тоже не пойму, — неожиданно призналась из другого угла зала Ксюха. — Чего вы все кислые, как чайный гриб? Мы же выступили. И отыграли норм.

— Думаю, дело в том, что мы не этого ожидали, — сказал Серёжа, почесав затылок. — Всё вышло так скомкано и отстойно. И всем… в общем-то было плевать на то, как мы сыграем. Всё равно что в кабаре выступать. Мы могли показать им всё что угодно.

Что-то в его словах не понравилось Тамаре, но она продолжала слушать.

— На самом деле, именно на таких спектаклях и погорел «Стаккато», — задумчиво сказала Нюра. — Все привыкли выступать как бог на душу положит. Плевать. Никто ничего не скажет. А Виктор Саныч умел требовать. Он хотел, чтобы мы стали как настоящий театр.

— А когда он ушёл… — и Костя, не договорив, махнул рукой.

Тамара нахмурила брови и сжала пальцами рукоять Стикера.

Ей вдруг стало обидно — и обида подтолкнула её выпрямиться и задрать нос. Точно так, как учила бабушка.

— ДА ГРОШ ВАШЕМУ ВИКТОРУ САНЫЧУ ЦЕНА БЫЛА, ЯСНО?! — крикнула она, и врезала Стикером по полу так, что под сводами «Стаккато» прокатилось громовое гулкое эхо. Все ошеломлённо уставились на неё.

— Грош ему цена, если он учил вас быть актёрами, но не научил быть самостоятельными! — чуть тише, но всё ещё громко произнесла Тамара. — Если без него вы все тут же попадали, развалились, струсили, расслабились, понадеялись на гуру-тунеядцев, которые ни хера не делают, — подобным образом Тамара выразилась впервые в жизни, и даже не заметила, — то ему и раньше нужно было свалить! Ещё до своей болезни! Потому что сколько я тут есть — наслушалась про то, какой он хороший, умный и вообще! А почему, спрашивала я себя, вы без него ничего не можете?! Да потому что не хотите! Всё ждёте, пока вам гуру укажет, куда ступать, что делать и как быть. А актёры… то, как я их себе раньше представляла, должны любить то, что делают. Они должны развлекаться в лучшем смысле этого слова! А не стараться развлекать! Не стараться действовать по указке! И не стараться делать правильно!

Она замолчала на выдохе, глядя на ребят, оторвавшихся от пустого созерцания нескольких точек перед собой, и поднявших на неё глаза. Только тут до Тамары дошло, что она, мягко говоря, взболтнула лишнего — особенно про болезнь бывшего гуру «Стаккато». Ещё месяц-два назад она и не подумала бы, что станет так громко отчитывать нескольких старшеклассников перед собой.

— Вы когда-нибудь вообще думали о том, что позорите его? — спросила она уже совсем тихо. — Неужели без вашего Виктора Саныча вы совсем ничего не можете? Это ведь неправда. Хватит уже сваливать всю ответственность на него. Вы… То есть, мы — это мы. Мы взяли и поставили спектакль сами. Без гуру всяких. Пусть он вышел так, как вышел — не важно! Это был ваш собственный, стаккатовский спектакль. Да, нам есть над чем работать. Но ведь это уже чего-то стоит.

Осторожно спрыгнув с Гардеробуса, Нюра стремительно подошла к Тамаре и — совершенно неожиданно — обняла её. От её русых волос пахло шампунем и какими-то листьями. Тамара стала как вкопанная.

— Я тоже часто об этом думала, — призналась Нюра негромко. — Но сказать не решалась.

— ОБНИМАХИ!!! — завопила на весь зал Ксюха и, подбежав, накинулась на них обеих.

— Ладно, так и быть… — с укоризненным вздохом присоединился к ним Серёжа.

— А ну идите сюда!.. — угрожающе сказал Костя, и своими длинными лапами обхватил их всех. Тамара высунула язык и закряхтела, чувствуя, как давит на её кости их дружба.

— А ты чего встал, Колобок? — позвал Костя. — Иди к нам!

— Да я пожалуй…

— Если ты не идёшь в «Стаккато», то «Стаккато» идёт на тебя! — и вся обнимающаяся куча угрожающе двинулась на Колобка.

— Ай-ай-ай! Стикер…

— Спокойно, я держу.

— Осторожно!

— Нормально, держим тех, кто падает!

— Тихо, ты мне на ногу наступил!

— Ладно-ладно, хорошо, иду! — и Колобок попытался к ним присоединиться, но куча не устояла и все рухнули на пол. Несколько голосов хором взвыли и пришлось расползаться в стороны.

Кто-то сразу же сел, а кто-то — как Тамара и Нюра — остались лежать на спинах, глядя в потолок.

«Жалко, что Агаты нет», — подумала Тамара мельком, и на неё снова накатила грусть от рассказанной сегодня утром вещи.

— Ты правильно сказала… наверное, — задумчиво произнёс Костя, почёсывая коленку. — У тебя вообще хорошо получается толкать мотивирующие провокационные речи.

— Только Виктор Саныч для нас действительно много сделал, — продолжила за него Нюра, — поэтому мы без него и никуда.

— Вы без него — ещё как куда! — упрямо сказала Тамара. — Если всё время так думать, то ничего у вас и не получится. Надо двигаться вперёд. Задрать нос повыше. Меня так бабушка учила.

— А твоя бабушка не может быть нашим гуру? — спросил Колобок.

— Она… — и Тамара запнулась: вспомнила, что бабушку госпитализировали, и стало ещё грустнее. — Н-нет… Она не сможет.

— Ну так, а чё, — заговорила Ксюха, когда все замолчали, — где дальше выступаем? На новогодней ёлке?

— Кстати да, скоро ведь Новый год уже.

— Может, соберёмся вместе?

— Ага, нас Светка соберёт. На сцене, хы…

Входная дверь хлопнула, на пороге появилась Света.

— Вы что, умираете тут?

— Здравствуйте! — нестройным хором поздоровались стаккатовцы.

— Оживаем, скорее, — ответил Костя.

— Если оживаете, это хорошо. Я нашла нам гуру!

— А та шутка про крючок и рыбу, между прочим, была забавной... Костя, а у тебя ещё есть?

— Эх, только Тамара ко мне добра... Ладно, вот тебе: как зовётся конь, который выходит на лёд?

— Как?

— К о н ь к о б е ж е ц.

— У меня в голове засел один вопрос, — сказала Тамара вместо приветствия, входя в зал клуба.

Здесь были Костя с Нюрой. Остальные, видимо, запаздывали.

— Какой вопрос? — спросил Костя, когда Тамара разделась и, переодев сменку, прошла к ним.

— Ключи от клуба есть у Светы, так?

— Ну да.

— Но если мы, приходя каждый раз, её ждём… То кто открывает «Стаккато»?

— А, — Костя махнул рукой. — Это Перепелица.

— Кто? — не поняла Тамара.

— Ангелина Витальевна Перепелица, — пояснила Нюра. — Это у неё фамилия такая. Странная.

— Птичья, — поддакнул Костя.

— Что ещё за Перепелица?

— А мы не знаем. Света в курсе. Это такая неизвестная таинственная тётка, у которой есть вторые ключи от «Стаккато». Она по будням приходит, открывает клуб, дожидается, пока придёт Света, и потом… пропадает.

— Как это? — не поняла Тамара. — Но ведь Свету в итоге дожидаемся мы. А если она просто открывает клуб и уходит — почему тогда тут ничего не разворовали, или не обосновались бездомные или кто похуже…

Костя и Нюра практически одновременно пожали плечами.

— Вам что, совсем не интересно?

— Да я как-то и не задумывалась, — призналась Нюра. — Мы все привыкли, что, когда мы приходим, дверь открыта. Значит, Света где-то поблизости и у неё всё под контролем. А если дверь закрыта, мы звоним Свете… Но это редкость.

— А откуда вы вообще узнали про эту… Перепелицу? Если сами не знаете, кто она такая?

— Света её упоминала несколько раз. Плюсом, кое-где в документах указано, у кого получать второй ключ, и там её имя. Ты, кстати, Тамара, рано сегодня.

— Четыре урока было, решила погнать сюда… А у вас?

— У нас действует негласное правило: если последними уроками физкультура, то последними уроками не физкультура, — объяснил Костя предельно серьёзно. — А сегодня как раз такой день. И любопытно было взглянуть на этого гуру, которого нам Света наобещала…

— Да, мне тоже, — призналась Тамара.

— Слушай, а может быть… — Нюра подёргала Костю за плечо. Тот недоумённо обернулся и девушка коротко пояснила: — Ну про Солнышева…

— А, точно, — вспомнил Костя. — Слушай, Тамара, ты не сгоняешь до него?

Тамара нахмурилась, стукнув Стикером по полу.

— Иронично.

— Ой, прости пожалуйста… Просто у него телефон недоступен. А Света хотела узнать, придёт ли он ещё, и в случае чего — уговорить прийти…

— И почему я? — спросила Тамара. Ей не хотелось идти куда-то за не столь дружелюбным к ней Солнышевым, и ещё его уговаривать снизойти к ним.

— Нас он не очень любит.

— А к моим ногам он как будто падает.

— Хорошо, вот ещё причина: мы тоже его не очень любим.

— А я как будто от него без ума.

Нюра и Костя переглянулись.

— Непрошибаемо.

— Воистину.

— Нет, я как бы схожу, если уж вам совсем влом идти… — вздохнула Тамара неохотно. — Он недалеко?

— Давай, мы с тобой дойдём, — предложил Костя, — а там уж…

— Я её проведу, — сказала Нюра, поднимаясь на ноги со складного стула. — А ты посторожишь клуб.

— Что, боишься здесь одна оставаться?

— Ага. А то вдруг придёт таинственная Перепелица, а я не смогу от неё… отбицца.

Тамара хихикнула.

* * *

— Между прочим, зря вы Солнышева не любите. В ДК он очень даже неплохо сыграл.

— Я его не не люблю, — поправила её Нюра. — Просто у нас с ним... Как бы сказать. В один момент случилась довольно сложная ситуация. И из-за неё я не могу нормально с Солнышевым общаться, да и Костя с Серёжей его как-то тоже недолюбливают и сторонятся. Он, видишь, замкнутый и скучный какой-то. В своём… мире. Есть люди вроде него, которые, кажется, совсем на глупости не способны.

Они вышли с дворов к дороге и зашагали вдоль неё — вниз по улице. Мимо них ездили редкие машины. Было серо и снежно.

— Ты говоришь так, будто глупости важны…

— Они и важны! По-моему, глупости — вещь очень важная, гораздо важнее, чем другие думают. Глупости порой сплачивают людей гораздо крепче серьёзностей.

— Тебе поэтому Костя с Серёжей так нравятся?

Нюра почему-то взглянула на неё недовольно.

— Не все людские взаимоотношения можно объяснить «нравится» и «не нравится»… Я просто привыкла к ним, и всё. Они хорошие ребята.

Тамара почувствовала, что сказала глупость, и ей тут же стало неловко. Пока Стикер не вставил свой язвительный комментарий, она сменила тему:

— Как думаешь, что за гуру это будет?

— Понятия не имею, — Нюра пожала плечами, оглядываясь по сторонам. — Лишь бы не пьянчуга очередной…

Её, кажется, не столько интересовали разговоры, сколько правильность направления, в котором они движутся. В этот момент они подошли к перекрёстку, и озирались по сторонам, высматривая машины.

Когда они вышли из клуба, округу атаковала ненавязчивая вялая метель, так что теперь всюду сыпал снег. Пока Нюра не видела, Тамара попробовала поймать языком несколько снежинок. Получилось, но было невкусно.

— А что с Агатой? — неожиданно спросила Нюра, когда они перешли дорогу. — Давно её в «Стаккато» не видно.

— Ааа, она…

«Сама бы хотела знать, что с Агатой».

— У неё… кое-какие личные проблемы.

— А, вот как. Что-то серьёзное?

— Да, довольно-таки.

— Хм.

О большем Нюра спрашивать не стала, видимо, почуяв, что здесь замешана какая-то тайна, и Тамара была ей за это благодарна.

Она долго думала про рассказ Агаты, и не могла найти себе места — при этом даже не понимала, что именно её в этом всём беспокоит. То, что у Агаты неожиданно случился сексуальный опыт? Или то, что он был с девушкой? До этого момента тихая и задумчивая Агата ей нравилась, но теперь… Теперь она казалась ей совершенно другим человеком, чужим и странным. И Тамару это отчасти огорчало. Потому что Агата не изменилась — она, наверное, всегда такой была. Вот только стоило узнать её получше и…

Тамара недовольно поскребла лоб пятернёй. Нюра озадаченно взглянула на неё.

— Что такое?

— Ну… Есть у меня одна проблема.

— Какая?

«Стоит ли ей доверять… Она, вроде бы, не болтунья…».

— Скажи, у тебя в знакомых есть люди, которые, как бы это сказать… Ну, к примеру, геи?

— Ну есть один, — сказала Нюра. — А что?

«Так спокойно говорит об этом…» — подумала Тамара.

— А если бы в один момент… Ну, просто к примеру! Если бы ты была парнем, а Костя или Серёжа, ну. Кто-то из них сказал бы тебе, что он гей.

Нюра задумалась.

— К чему ты клонишь?

— У вас бы всё осталось как прежде?

— Смотря, как бы я об этом узнала… В смысле, узнал.

— В каком… ох, — неожиданно поняв, о чём речь, Тамара зарделась, но решила идти до конца. — Просто у моего… Моя подруга рассказала, что её подруга призналась, что она влюбилась в девушку. И теперь она не знает, как с ней быть. То есть, она вроде как и человек тот же, что и раньше, но…

— Ничего не поняла.

Тамара горестно вздохнула.

— Одна моя подруга призналась, что она л… лесбиянка. И теперь я не знаю, как с ней быть.

— Вот так гораздо лучше, — Нюра доверительно улыбнулась.

После этого она немного помолчала, а затем медленно проговорила:

— Ну, думаю, в этом ничего страшного на самом деле нет. Ведь такие вещи — это не какая-то болезнь, или развратный образ жизни, или что-то такое. Влюблённость это вообще штука довольно сложная, поэтому парень или девушка — особо значения не имеет. Но, если бы я была в такой ситуации, я бы сказала себе: «что ж, это её дело, в кого ей влюбляться и с кем быть, но она по-прежнему мой друг, и это не должно стать преградой между нами». Потому что отворачиваться от человека, когда он сообщает тебе подобное — это даже как-то по-предательски, тебе не кажется?

— Ну… Думаю, ты права, — Тамара повесила нос, вздохнув.

Ей стало немного легче — и в то же время в ней проснулась совесть, почуявшая свой очевидный просчёт. Ведь действительно, Агата не могла контролировать, в кого влюбится, и не её вина, что это оказалась девушка… И в конце концов, даже после этого, и даже после секса с ней, она по-прежнему оставалась всё той же Агатой Гауз, к которой Тамара уже успела попривыкнуть.

— Такие люди были во все времена, — говорила Нюра, шагая по заснеженной тропе, уходящей вниз. — Просто к ним всегда относились по-разному. И так уж вышло, что мы… в смысле, наше поколение — узнали о них в то время, когда гомосексуализм начали всюду высмеивать и выставлять, как нечто позорное, развратное и неприемлемое. Иногда мне кажется, что именно поэтому мы такими и выросли, — что нам страшно даже представить, что мы одни из тех людей. И уж тем более страшно ими быть. Но правда в том, что они — такие же, как и мы с тобой, поэтому им тоже нужны друзья.

Бывает, что невзначай произнесённая кем-то фраза пронзает тебя, как стрела или шаровая молния. В такие моменты кажется, что устами человека с тобой разговаривает сама Вселенная, и она подаёт тебе знак — настолько чёткий и определённый, что не остаётся никаких сомнений, что он ниспослан именно тебе. В тот момент именно это произошло с Тамарой. Она явственно запомнила, как шагала по улице рядом с Нюрой Колодкиной, с неба падал снег, а в облаках впереди начало проглядывать сияющее солнце.

«Агате больше всего нужен был человек, который бы поддержал её, когда ей было страшно, а я… Даже ни слова не сказала, — сокрушённо думала Тамара, чувствуя, как на неё наваливается стыд. — Бож ты мой. Что же мне ей сказать? Может быть, дойти до неё?».

— Мы почти пришли. Ты как, нормально?

— Аа… — очнулась от своих мыслей Тамара. — Да-да, всё в норме. Не переживай.

Ноги немного болели, но она решила умолчать об этом — только крепче сжимала ручку Стикера и хотела уже куда-нибудь присесть.

* * *

Солнышев, по словам Нюры, жил на верхнем этаже девятиэтажки, в квартире под номером 66. Когда Тамара позвонила в дверь, долгое время ей никто не отвечал. После нескольких звонков раздались недовольно шлёпающие шаги по полу, и на пороге возник Солнышев собственной персоной: взъерошенный, растрёпанный, в серых шортах до колен и в чёрной футболке с надписью «NEED MY SPACE».

Тамару всегда забавляли подобного рода надписи, потому что зачастую посыл у них мог быть совершенно любой. К примеру, она встречала футболки, на которых было написано «RUN», «PLAY MY GAME», «OVER THE RULES» и так далее. Вершиной же странности была чёрная футболка, на спине которой белыми буквами было выведено: «Совершенно обычная футболка».

Тамара увидела её на ком-то, гуляя с бабушкой в летнем парке, и решила, что хочет такую же.

— Что хотела? — спросил Солнышев, потирая глаза. — Привет.

— Да, здравствуй. Я… По нескольким причинам. Во-первых…

— Это чё тут? — неожиданно и громко пробасил кто-то с другого конца коридора. Солнышев с опаской глянул на человека, а затем сказал Тамаре:

— Пройди.

Она послушно зашла в квартиру, запутавшись в тесной прихожей. Солнышев закрыл за ней дверь. Затем отдалился на разговорное расстояние.

— Ну так?

— Накидка, — сказала Тамара коротко. — Которую я тебе давала на спектакль. Она у тебя? Моему другу нужна.

— Накид… а. Сейчас.

Пока он убегал в свою комнату, Тамара мельком подумала, что у себя дома он был гораздо дружелюбнее и общительнее, нежели в клубе. Хоть они и обменялись всего парой-тройкой слов, однако он явно не был на неё зол, или раздражён, что пришла. И даже не выглядел потревоженным.

— Вот, держи, — Солнышев вынес ей чёрный балахон Задиры, аккуратно свёрнутый. — Чистый. Я его не надевал после спектакля.

— Кстати, как тебе вообще спектакль? Понравилось?

Солнышев неопределённо пожал плечами, присев на тумбочку, усеянную коробками с инструментами.

— Я сделал всё, что от меня нужно было. И в конце была… Совсем лажа какая-то, — он поморщился, передёрнув плечами. — А в целом, ну, сыграли и сыграли. Чего теперь.

— А вернуться в клуб не хочешь?

Как и ожидалось, он отказался, резко мотнув головой. И в этот момент, в короткий миг, во взгляде его скользнуло что-то тягостное и грустное — и Тамара заинтересовалась.

Не то чтобы она сразу же захотела сунуть нос не в своё дело и разведать, что там у Солнышева за тайная трагедия — нет, она к чужим тайнам относилась с уважением, в том числе к тем, что оставались для неё неведомы. Её заинтриговало скорее то, что у такого мрачного и скучного на первый взгляд человека вообще, возможно, имелось за душой что-то такое, что он старался скрыть от других, но из-за чего грустил.

«Хренова ты экстрасенсиха, — буркнул Стикер, — просто расстроен человек, и всё, чего к нему прикапываться…».

— Тебе не нравится в «Стаккато»? — спросила Тамара, как бы невзначай, без обиняков.

Солнышев взглянул на неё.

— Ты что, уговаривать меня пришла?

— Я? Уговаривать? Да мне оно не…

— Значит, уговаривать.

Тамара скорчила недовольную мину, ментально уязвлённая.

— Просто дело в том, что нам нужны люди. А ты когда-то там был, и всякие театральные штуки знаешь. И у тебя, кстати, неплохо получалось тогда, в ДК. Вот Света и решила, что ты можешь… быть с нами.

— Света… — Солнышев махнул рукой. — Чё она может знать.

«Нет, у него же точно какая-то тайна!!!» — ужаснулась про себя Тамара.

 — Знать о чём?

Солнышев снова поморщился, потёр пальцами правый глаз.

— Не важно… Давай ты просто передашь им, что я не согласился, и вы меня больше не увидите.

Телефон, сидящий у него в кармане шорт, неожиданно разразился на весь коридор громкой и весёлой электронной мелодией:

I never get away

You never get away too

I am a mad-ness…

— I from another furry world, — машинально подпела Тамара. Солнышев, почти доставший телефон — карманы были узкие, приходилось совать пальцы, чтобы ответить на звонок — уставился на неё с изумлением.

— Ты знаешь, откуда это? — спросил он. Телефон продолжил звонить, но Солнышев щёлкнул на регулятор громкости, кажется, заглушив звонок.

— Ну да, «Мэд Несс» же… — рассеянно кивнула Тамара.

Чего она точно не ожидала — так это того, что Солнышев подскочит к ней через груду обуви, наваленную у порога. Ботинок и сапог было так много, словно родителями Солнышева были сороконожки.

— Ты смотрела «Мэд Несс»?!

— Ну… Да, первый сезон…

«Мэд Несс» был одним из мало популярных мультфильмов, которые, не снискав признания на телевидении, переселились в Интернет, и там были тепло встречены. Слегка психоделичный и яркий мультик рассказывал про девочку-лисицу Несс Мэд, принцессу Шерстяного мира, которая попала в мир людей, в дом собачника Стюарда Гроггера. За ней на Землю прилетел её грозный дядя Несс Лав, чтобы вернуть её на родину… С этого и начались приключения Стюарда и Несс.

Песня, которая стояла на рингтоне Солнышева, была вступительной мелодией. Незамысловатый английский текст в голову въедался после первых трёх серий, так что после всех остальных Тамара благополучно перематывала вступление. Это, однако, не помогло ей забыть слов.

— То есть… Лисичка Несс, Камни Зелени, Цветозвёзды, вот это вот всё?

— Да-да-да! Как тебе концовка первого сезона?

— Ааа, ну… Что с ней? Это когда Несси находит Ритуальный камень?

— Да-да-да! В Инете это всем вынесло мозг, потому что в Книге Зелени же было написано, что Ритуальных камней больше не существует! А раз они есть, и Несси их нашла, получается, она одна из Клеверс…

— Погоди, это те, которые…

— Да-да-да! Которые хотели забрать Стюарда себе, чтобы шантажировать Короля Шерстяного мира через Несси! В тринадцатой и четырнадцатой сериях…

— Но как она может быть одной из…

— А к этому во втором сезоне даются намёки! Его обязательно нужно смотреть! Господи боже. То, что сейчас там с фанбазой творится, просто словами не описать…

— А что там?

— Там все ждут, пока выйдет комикс, а уже после него серия. А в комиксе там Стюард как-то попал в Серомирье, и Несс полетела за ним вместе с Кромби…

— Погоди, а он же умереть там может!

— Так во-о-от!!! Из-за этого все и волнуются! Кто-то начал теории строить, что Кромби может быть из Серых, поэтому он знает, куда лететь и… Ой, это спойлеры… — в этот момент Солнышев внимательно посмотрел на неё и будто бы опомнился, вспомнил, с кем говорит. Смутился (Тамара увидела подобное впервые).

— Я, ну… просто не встречал людей в реале, кто тоже его смотрел. Поэтому клёво, что ты тоже… Кстати, есть такая штука, «Доминик-Плюс». Глянь на досуге, может, понравится?

— Угу…

Затолкав накидку Задиры в рюкзак и закинув его на плечи, Тамара поднялась со скамейки, где сидела всё это время, и сказала:

— Мне в клуб пора.

— Да, хорошо.

Он двинулся вперёд — открывать ей дверь. Выйдя за порог, Тамара оглянулась на него.

— Саш. Ты приходи к нам, если дома станет скучно. Ребята — пусть морщатся, ну их. Зато Света тебя всегда примет.

Не попрощавшись, Солнышев закрыл дверь и защёлкал замками.

«Великолепный из тебя дипломат, — съязвил Стикер, — надёжный, как швейцарский банк. Опять уважаемая Суржикова всё испортила…».

— Заткнись, — тихо буркнула ему Тамара и зашагала к выходу.

Когда она проходила мимо двери, из которой несколько минут назад вышел прикрикнувший великан, ей казалось, что гигантский дверной глазок следит за каждым её шагом и напряжённо буравит ей спину.

— Ты долго, — удивилась Нюра, ждущая её у подъезда.

Тамара пожала плечами.

— Поболтали немного.

— Он болтал с тобой? — она подняла брови. — И как успехи?

Тамара загадочно улыбнулась.

— Мне кажется, он придёт.

На самом деле, уверенности в ней было примерно пятьдесят на пятьдесят. Но что-то всё же подсказывало, что, возможно, в «Стаккато» Солнышеву не хватало именно единомышленников, разделяющих его странные интересы. Хотя на самом деле была и другая причина — и о ней Тамара узнала гораздо позже.

В тот же момент они с Нюрой шагали к клубу, и она размышляла об услышанном. Скучный и невзрачный Солнышев совершенно неожиданно преобразился прямо у неё на глазах, и столь же стремительно спрятался внутрь своего панциря. Может быть, боялся быть осмеянным за свои увлечения «Мэд Несс», а может — просто не доверял Многоножке, вторгшейся туда, куда не следовало.

— Ребята пишут, что она… пришла, — сообщила Нюра, держа в руках телефон. — И привела ещё кого-то. Давай поторопимся?

— Угу, — сморщив лицо, Тамара зашагала чуть быстрее, опасаясь, как бы вечером снова не понадобилось обезболивающее.

…Когда они вернулись в клуб, людей здесь набралось. Пришла уже Света, разувалась Ксюха, Колобок встал возле любимого подоконника, Костя с Серёжей стояли рядом, а ещё…

Если бы в тот момент на голову Тамаре упала наковальня — это поразило бы её гораздо меньше, чем когда она разглядела лица тех, кто пришёл сюда.

Это был понедельник, три часа пополудни, когда в одной клубной комнате «Стаккато» встретились Тамара Суржикова, бабушкина подруга, которая помогла Тамаре в ДК — Людмила Юрьевна Лебедева, и, по какой-то причине причёсанный и хорошо одетый Ромка Тварин.

— Нюра, а как вообще Костя с Серёжей вообще познакомились?

— Сколько их помню, они всегда были вместе. Но вообще… Кто-то из них говорил, что как-то раз они разом споткнулись о какого-то маньяка, который гнался за девушкой, и с того момента как-то…

— Ого. А ты как с ними оказалась?

— Ну так за мной тот маньяк и гнался. Хотя, возможно, это был чрезмерно навязчивый свидетель Иеговы, я их не различаю.

Тамара с Нюрой успели как раз вовремя: «гуру» уже прибыла, но ещё не успела ничего никому объяснить, а только со всеми поздороваться.

Когда стаккатовцы расселись привычным полукругом (Ромка остался стоять чуть поодаль, потупив глаза в пол), Людмила Юрьевна, представившись, рассказала:

— Я режиссёр, по совместительству преподавала в питерском театральном вузе.

— А в каком именно? — спросила Нюра. — Там ведь их много.

— «Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств», во! Вот как он полностью зовётся. Приехала я сюда к старой подруге да навестить родные края… — закрыв рот, Лебедева как-то по-лягушачьи задумчиво чавкнула, посмотрела в потолок. — А Дом Культуры я попала как-то совершенно случайно, но, видимо, не зря. Увидела ваше выступление, поняла: у вас, ребята, есть неплохой потенциал, плохо только, что руководителя толкового нет.

— Так вам понравилось?! — спросил Колобок, как на уроке вскинув руку вверх.

Людмила Юрьевна рассмеялась.

— Ой, знаете, похохотала я там знатно. Шекспиру ваши выдумки, конечно, давать в руки нельзя, иначе он умрёт заново. В общем, мы поговорили со Светочкой, — она указала на Свету, стоящую неподалёку, — и оказалось, что мир весьма тесен, и я, оказывается, знакома с её папой! Виктор Манохин в театральных кругах весьма известная фигура. Так что я посчитала это знаком свыше. Плюс…

Рука с длинными ногтями легла на плечо Ромки Тварина.

— Привела я к вам человечка… Человечек, представься, пожалуйста?

Как Тамара (и все остальные) узнала потом, «человечек» было её любимейшей присказкой.

— Роман Тварин, — ровным голосом произнёс Ромка, явно чувствующий себя не в своей тарелке. С самой их встречи в клубе Тамара то и дело буравила его взглядом «какого чёрта ты тут делаешь?!».

У неё несколько раз мелькали мысли о том, чтобы позвать его в «Стаккато» — но они встречались столь редко, что у Тамары не получилось. А теперь Ромка не просто пришёл сам: его явно притащили насильно.

— Ромочка у нас способный молодой человек, — улыбнулась Людмила Юрьевна таким тоном, будто бы за что-то наказывала Ромку. При этом крепкая рука её держала его плечо. — Только вот энергию ему девать некуда. Когда я его позвала, он согласился прийти. Вы ведь набираете людей, да?

— Набираем, — кивнула Света серьёзно. — Всему научим.

— Вот и славно, — широко улыбнулась Людмила Юрьевна. — Думаю, ему здесь найдётся место. Только не обижайте его! А теперь, ребята, давайте-ка с вами познакомимся. Начнём с тебя, молодой человек?

— С-соломин Константин. Очень приятно.

— Фамилия-то какая приятная! «Шерлока Холмса» смотрел?

— Несколько серий, но не все. Кэмбербетч хорошо играет.

— Да тьфу! Я ж тебе про советского!..

— А… Да, его тоже смотрел.

— А ты, рядом? Смотрел?

— Да, конечно! Любимый фильм детства! Меня Серёжа зовут.

— А фамилия не Ливанов? А то вы с этим, с Кэмбербетчем два брата-акробата, постоянно вместе…

— Было бы здорово, но нет. Фамилия моя Селезнёв.

— Тоже неплохо! Давно занимаешься здесь?

— Где-то год или больше. С девятого класса.

— А тебя, милочка, как звать?

— КСЮХ!.. Кхм. В смысле, Ксения. А фамилия моя… Фамилия моя слишком известна, чтобы я её называла!

Подняв брови, каждый, кто сейчас сидел, перевёл на неё взгляд. Вечно прыгающая и немного глуповатая Ксюха совершенно не выглядела, как человек, способный знать советскую классику или интересоваться ей.

— Чоо, — широко улыбнулась та, — у меня батька так часто повторяет. Мне нраица.

Все вздохнули с облегчением, а Людмила Юрьевна, рассмеявшись, негромко поаплодировала.

— Только «Ксюхой» я тебя звать-величать не стану. Давай ты будешь «Ласточкой».

По какой-то причине Ксюха после этого невероятно смутилась, и всё остальное время сидела, сжавшись так, будто ей сказали что-то непристойное.

— К-кирилл Владимирович Артошкин, — представился Колобок.

— Артошкин, Артошкин… — Людмила Юрьевна почесала подбородок. — Фамилия-то такая знакомая… Актёр такой был или я твоего папу знаю?

— Может, и знаете, — Колобок пожал плечами. — Он известен в некоторых кругах.

— Что ж, тогда не знаю. В «некоторых» кругах я не вращаюсь, я же не Плутон. Только в театральном. А ты, милочка?

— Нюра Колодкина. Очень приятно.

— Колодкин — это ведь, вроде, теннисист?

— Биатлонист. Юрий Колодкин. Это мой дядя.

— Ну на-адо же, одни знаменитости здесь собрались! Ну, а с Тамарочкой Суржиковой мы уже знакомы. Ты, небось, удивилась, когда меня здесь увидела, а, признавайся?

— Да, у меня… челюсть отвисла, — засмеялась Тамара. — Я помнила, вы рассказывали, что когда-то были в «Стаккато», но не ожидала, что вы прямо придёте и…

— А что бы мне и не поддержать родной клуб? Кстати, тогда он был никакой не «Стаккато». Это был клуб детского пения «Буратино». А уже пото-о-ом его переформировали да переименовали… В общем, вот что я вам скажу, ребятки, — Лебедева хлопнула ладонями. — Вам со мной будет непросто, но поверьте моему слову, если хотите стать актёрами — я помогу чем смогу! Буду приходить в понедельник, среду и пятницу, в остальные дни у вас «самообучение». Тем, кого сегодня нет, передайте, чтобы приходили и не опаздывали! Опоздавшие будут наказаны. Кроме того: на моих занятиях чтобы никаких джинсов, юбок, футболок и прочего! Водолазки или одежда, плотно прилегающая к телу! А то во что это вы сегодня вырядились?! Света, — она обратила на неё строгий взор, — почему не следим?!

— Мы всё поняли, исправимся! — тут же немного «по-солдатски» ответствовала Света.

— Плюсом ко всему вот что: с реквизитом, я вижу, у вас туго…

— У нас, вроде как, всё самое необходимое… — зачем-то сказал Костя.

— Необходимое — да! А вот ненужного у вас нету, а оно как раз самое нужное! К завтрашнему дню мы здесь заведём сундук с сокровищами. И туда вы будете складывать любой хлам, что хранится у вас дома — потому что нельзя знать наверняка, какая вещь и где в театре пригодится. Всё поняли?

После непродолжительного молчания Серёжа заявил:

— Не всё… не поняли.

— Просто неси всё, что дома не нужно и плохо лежит, — пояснил Костя.

— Вот! Кэмбербетч у нас соображает!

«Она что его, теперь всегда так звать будет? — подумала Тамара. — Я думала, только у меня есть привычка называть что-то или кого-то не так, как он обычно зовётся… Только у неё это, видимо, больше на людей распространяется».

В тот день занятий и тренировок не было: остаток дня Лебедева посвятила тому, что знакомилась со стаккатовцами, угрожала им, как их «вымуштрует» и обещала поискать, где им можно выступить в следующий раз. Пока она о чём-то болтала с Костей, Серёжей и Нюрой, Тамара, улучив момент, взяла Ромку за локоть и отвела в сторону.

— Ты ничего мне рассказать не хочешь?

Тот хмуро поглядел на неё.

— Смотря, что ты хочешь услышать.

— Вопросов у меня много. Что ты тут делаешь? Как так вышло, что ты с Лебедевой знаком? Как ей удалось тебя сюда загнать?!

— Ой, слушай, давай помедленнее… Короче, смотри, история такая.

Он понизил голос, оглядевшись по сторонам.

— Если вкратце: как-то раз вышло так, что Лебедева вытащила меня из ментовки, когда мне за граффити хотели впаять месяц условки. Прикинь? Она меня вообще не знала, но вступилась и штраф за меня заплатила. Я вообще тогда не вкурил, нахер я ей сдался. Помню, мы вышли тогда из участка, прошли немного, и она говорит, мол, есть у меня… «потенциал», — это слово Ромка произнёс как-то пренебрежительно и со вздохом. — И говорит, мол: «за то, что я тебя вытащила, я однажды тебя позову — и ты без вопросов пойдёшь, а куда — не спросишь…». Ну, а мне с рождения было плевать, куда идти. Я и согласился. Ну и вот я тут, как бы. Лебедева очень чудаковатая старуха. Классная, спору нет, но вы с ней натерпитесь…

— Ничего себе история… Погоди, а что с ней не так?

— Она строгая. Вернее, знаешь… Здесь должно быть немного другое слово. Есть просто строгие люди, которые от тебя много требуют. А она требует так, что ты понимаешь, что у тебя нет выбора. Вообще. Я скольких ментов повидал, ни один из них так сильно меня за жабры не хватал. Хотя она даже не кричала на меня ни разу…

Немного помолчав, Тамара сказала:

— Насчёт Стикера. Ну. Моей трости. В тот раз, в ДК… Говоришь, это не ты её украл?

Ромка мотнул головой.

— Не я, сказал же. Я вообще не знал, что это твоя трость. Там какая-то чувырла из зала выходила с ней. Мы с ней сцепились, а потом я ей врезал…

«Значит, всё-таки Дурья…», — подумала Тамара мгновенно, и сердце её сжалось.

— Вот как. К нам какой-то мужчина пришёл, сказал, что это был ты.

— Ну, от его лица — наверное, никто другой и не мог, — Ромка равнодушно пожал плечами. — Но слушай, я, конечно, тварь та ещё, но не конченный мудак. Херни я, конечно, много творил, но знал бы, что это твоя трость — костьми лёг бы, но тебе вернул.

Тамаре на секунду захотелось попросить, чтобы он дал «честное тамарческое» — её обычную присказку-обещание. Но потом она поняла, что он при всём желании не сможет дать «тамарческое», потому что Тамарой не является. Быстро найдя в голове замену, она, не подумав, ляпнула:

— Слово пацана?

Ромка негромко засмеялся.

— Слово пацана.

Они тихонько стукнулись кулаками.

— Только не пакости здесь, ладно? «Стаккато» хорошее место, а граффити вряд ли сделают его лучше.

— Да тут и негде особо, — Ромка равнодушно махнул рукой. — Так что не парься, не буду.

— Тамар, — подозвала её Света под конец дня, когда все стали расходиться. — Подойди сюда. Есть разговор.

Недоумённо глянув на ребят, Тамара подошла к ней. Вместе они прошли в кабинет. Света прикрыла дверь.

— Слушай, это очень личное дело и… я даже не знаю, как с ним к тебе подступиться.

— Что такое?

— Видишь ли… Недавно я навещала папу в больнице. Под капельницей лежит. Шутки всё шутит, книжки просил принести. В его манере, в общем.

Света присела на собственный стол, как она любила это делать.

— В общем, я рассказала ему про то, как сейчас дела в «Стаккато». Ну и про тебя естественно: что ты его закрыть не дала, что ребят организовала… Глаза не прячь! Это правда всё благодаря тебе. В общем, папа сказал, что хочет с тобой поболтать.

Тамара приросла к полу. Почему-то ей стало страшно.

— Когда?

— Не волнуйся ты. Пока что неизвестно. На этой неделе четверг или в пятницу ты не занята?

— Ну кроме клуба — нет…

— Я думаю в четверг к нему сходить. Тамар… Это не предложение. Это моя личная просьба. Сходи к нему со мной, пожалуйста.

Тамара тяжело вздохнула, помяв пальцы.

— К-конечно. Если надо… то сходим…

Света серьёзно ей кивнула.

— Спасибо большое. Очень надо. Кстати, а чего Агата с Солнышевым не появляются, ты не знаешь?

Тамара замялась.

— Саша, может быть, придёт завтра. Я ему ещё напишу сегодня вечером. А у Агаты всё сложно.

— Насколько?

— Очень. Буквально решается вся её дальнейшая жизнь. Она извиняется и передаёт, что, возможно, ей придётся бросить «Стаккато».

— Печально, если так. У неё был талант.

— Думаешь?

— Конечно. Сценарий она написала просто суперски для человека, который никогда ни с чем подобным не имел дела. И начитанной была — это поняла даже я, а мы общались-то не так много. Нам нужны такие люди, как она.

— Я… может, передам ей.

— Что у неё там, если вкратце? Проблемы в семье?

— Не могу сказать, Света. Это тайна.

— Ла-а-адно-ладно, не лезу.

* * *

С Агатой нужно было что-то решать, поэтому в тот же вечер, придя домой, Тамара села писать ей письмо.

Она не могла более положиться на своё умение «толкать речи», которое единожды её подвело, и теперь Агата чувствовала себя брошенной всеми. Письмо же было делом более надёжным, особенно электронное. Особенно, когда у печатающего на больных коленях мурлычет, свернувшись клубком Мята. Особенно, когда…

…когда спустя полчаса сидения перед пустым белым окошком, Тамара поняла, что ни строки не сможет из себя выдавить.

Она пыталась начать с извинения — но не была уверена, что действительно в чём-то провинилась. Начинать с обычного приветствия после их последнего разговора казалось абсурдным. С чего тогда вообще стоило начать?!

Победа над пустотой была достигнута на тридцать второй минуте сидения перед компьютером, когда на пустом окошке наконец-то появилось следующее:

«Агата!».

Больше не было ничего.

От бессилия Тамара скинула с коленей Мяту, легла на пол и начала делать упражнения, поднимая ноги и сгибая колени. С каждым днём у неё получалось всё легче: теперь она уже могла делать по десять сгибов каждой ногой. После этого чашечки, конечно, немного ныли, но Тамара принимала это как должное, и старалась изо всех сил.

«Всё равно ничего не выйдет, — буркнул Стикер, стоящий поодаль. — Наш контракт до самой старости, Многоножка. Ты без меня и шагу не сделаешь».

«Ещё посмотрим, — упорно твердила Тамара, вперив горящий взгляд в плитки потолка. — Ещё. Посмотрим!».

Пиликнуло сообщение: написал Саша Солнышев. Кряхтя, Тамара поднялась и прочитала:

«Привет! Вот первая серия «Доминик-Плюс», глянь, возможно, тебе зайдёт!».

Налив себе чай, Тамара включила первую серию… и не заметила, как залпом осилила восемь. Простой незамысловатый сюжет про парня Доминика, обладающего сверхспособностью утяжелять и облегчать вещи, первые четыре серии потратил на знакомство с героем и его окружением, а в остальных — на закручивание сюжета и борьбу со злодеем Мего…

— УРОКИ-И-И-И!!! — внезапно взвыла она на финальных титрах восьмой серии. Он её воя даже вскочил спящий на кровати Мята. Быстро всё позакрывав, Тамара кинулась делать то, что в школе задали на завтра. На несколько упражнений по русскому и алгебре, географию и литературу она суммарно потратила полтора часа — а затем обессиленно рухнула лицом на стол, прокряхтев на манер зомби:

— Ага-а-а-та-а…

В письме к ней по-прежнему было написано одно-единственное слово.

«Что же мне делать…».

В бессилии она, всё ещё лёжа на столе, дотянулась до телефона и набрала номер Агаты, по которому ни разу не звонила.

Пошли гудки.

С каждым гудком возрастало желание сбросить звонок. Но Тамара сдерживалась, чувствуя, что ещё одного своего поражения не потерпит.

— Да, — раздался, наконец, тихий голос.

— Агат, привет, это я, — будто бы опасаясь, что говорить, лёжа щекой на столе, не слишком солидно, Тамара подняла голову, приняв почти что деловой вид. — Ты спишь, я разбудила?

— Нет… Что ты хотела?

— Извини, — произнесла Тамара на выдохе.

Агата ничего не сказала (то ли не поняв, то ли ожидая объяснений), поэтому она заговорила снова:

— Выслушай меня пожалуйста. Я чувствую себя ужасно после того разговора, потому что я должна была тебе что-то сказать. Я не знаю, почему молчала. То, о чём ты мне сказала… это на самом деле прекрасно, разве нет? Вы ведь любите друг друга, и не важно… что вы обе девушки! В смысле, я… Я в любом случае поддержу тебя, вот что я хотела, и должна была тогда сказать! Агата, нет в твоей ситуации ничего страшного. То есть, конечно, это непросто. И ситуация с родителями, и всё такое… — Тамара набрала воздуха в грудь. — Но я буду на твоей стороне, и ни за что от тебя не отвернусь, вот! И никто в «Стаккато» тоже, даже если они узнают, я уверена, тоже не отвернётся!

Агата тихонько всхлипнула.

— Думаешь?..

— Конечно! — Тамара осторожно и неслышно ударила кулаком об стол, дабы не разбудить несчастного Мяту во второй раз. — Так что приходи завтра в «Стаккато» к двум, хорошо? Только надень удобную одежду. И не опаздывай! Там у нас новая гуру, она строгая! И она наверняка будет рада с тобой познакомиться! Вот увидишь, она клёвая. Света сегодня мне говорила, что без тебя мы — никуда…

— Я не знаю… Не знаю, получится ли у меня завтра.

— Тогда в среду или пятницу! По нечётным дням она там преподаёт. Её зовут Людмила Юрьевна, и знаешь, она такая странная! Она назвала Костю «Кэмбербетчем»!..

Они проболтали ещё минут сорок, и за это время Агата совсем немного повеселела. Тамара про себя вздохнула с облегчением: кажется, ей всё же удалось найти нужные слова.

«В очередной раз! — похвасталась она сама себе, задрав вверх мысленный нос. — Скоро можно будет в резюме писать, что это мой личный навык!».

«Кто тебя, трёхногую, на работу-то возьмёт…» — вздохнул Стикер, но в тот вечер до его комментариев Тамаре не было никакого дела.

Агата не сказала ничего определённого по поводу «Стаккато», когда они прощались, однако спокойнее было уже от того, что несказанные слова были высказаны тому, кому предназначались.

В довершение она написала Солнышеву:

«"Доминик-Плюс"» восхитителен! Прибегай завтра в клуб, обсудим. Мне Электра понравилась. Только одежду удобную одевай! Никаких джинсов! И не опаздывай!».

Ответ пришёл спустя десять минут — в двух коротких сообщениях.

«*НАдевай».

«Приду».

В больнице стояла тишина: недавно прошёл обед, и у многих забольниченных (как «заключённых», но не совсем) был тихий час. Тамара, сидящая на скамейке в коридоре, аккуратно озиралась по сторонам, опасаясь, что в любой момент её могут выгнать отсюда за ненадобностью.

К счастью для неё, вскоре из-за угла появилась Света, шаркая бахилами по полу, подошла и села рядом с ней.

— Привет. Долго ждёшь?

— Не, — Тамара качнула головой. — Минут пять-десять, может быть…

— А как тебя сюда пустили?

— Ну, я сказала, что иду к Виктору Александровичу. Мне сказали, что ему назначен приём…

— Ааа, воно что.

Света повозилась, снимая заснеженное пальто. Декабрь радовал Ветродвинск обильными снегопадами, то и дело обрушивая тонны снега на беззащитных горожан. А каждый вечер к снегопаду прибавлялся ещё и сильный ветер, так что даже в МЧС обеспокоились и начали рассылать на мобильники «письма счастья»…

— Ну, давай зайдём? Ты готова?

— Не знаю, — призналась Тамара, поднимаясь на ноги. — Что мне ему сказать?

— Просто веди себя как обычно. Он не злой, не съест. И не при смерти… тьфу-тьфу-тьфу. Всё будет хорошо.

Впервые в жизни Света положила руку ей на плечо.

— Поняла?

— Угу… Я постараюсь.

— Чего «постараюсь», это не экзамен тебе…

Тамара нервно сглотнула.

Света открыла дверь и первой вошла в палату.

— Привет, пап.

…Тамара много раз думала о том, как же на самом деле выглядит этот легендарный Виктор Саныч, про которого стаккатовцы ей проели все уши — впору покупать новые. А выглядел он как высокий, не без худобы человек с бритым лицом, орлиным носом и тонкими бровями. Было в его выражении лица что-то по-доброму хулиганистое. Только встретившись с ним взглядом, Тамара подумала, что он сейчас как-то её разыграет.

— Ой, хтойта-хтойта! — голос у него был глубокий и низкий. Он приветственно раскинул руки, сидя на своей койке в полосатой майке и ободранных джинсах, и обнял Свету. — Здравствуй, здравствуй! Эт кого это ты ко мне на съедение привела, м-м-м?

Он взглянул на сжавшуюся Тамару, с опаской подходящую к нему.

— Папа, не пугай её, она и так тебя до дрожи боится!

— Серьёзно что ли?! — и Виктор Саныч громко расхохотался, но тут же замолк, приложив руку ко рту (видимо, шуметь было нельзя, а смех его звучал раскатами грома). — Да ты не пугайся, подойди сюда, милая. Не кусачий я.

— З-здравствуйте, — Тамара через силу улыбнулась: совсем не таким представляла она бывшего главу «Стаккато». — Меня Тамара зовут.

— А меня Виктор Александрович Манохин… — мужчина протянул ей руку, и Тамара её пожала. И тут же ойкнула: мужчина как-то сложил пальцы руки так, что при рукопожатии ущипнул её за руку.

— Ай!

— Папа! — пригрозила ему Света, а Виктор Саныч снова рассмеялся, но теперь уже тихо.

— Да ладно, ладно… Что ты как мама сразу.

— А мама правильно делает! Что ты как мальчишка себя ведёшь?

— А я кто тебе, дядька старый? Мне в школу завтра… Слушай, — Виктор Саныч воровато оглядел палату, а потом понизил голос: — Ты покурить мне не принесла, Светка?

— Пап, тебе нельзя…

— Светуль, ну я ж просил. Ну одну сижку. А если откинусь завтра?

— Папа, нет, — железно ответила Света. — Это вредно. Вот выйдешь — хоть сто пачек «Уинстона» тебе куплю. А в больнице нельзя.

— Ну вот что с тобой будешь делать, а… — Виктор Саныч огорчённо покачал головой, — не любишь, не жалеешь ты батьку-то… Тамар, а ты чего встала? Садись давай, в ногах правды нет… А в твоих, я погляжу, особенно.

— Пап!

— Ну тихо, тихо, шуткую я, шуткую…

Тамара присела на стул рядом с кроватью, внимательно разглядывая Виктора Саныча и держась настороже: как бы он ещё как-нибудь её не разыграл. Тот вперил в неё взгляд.

— Ну и как тебе «Стаккато»?

Тамара сперва опешила.

— Ааа, ну… в каком смысле? То есть, он… Хорошо, наверное? Мы выступили недавно, вот…

— Где, в ДК? — кажется, он и так это знал, но Тамара всё равно ответила:

— Ага. Сыграли Шекспира…

— Ну и как сыграли?

— Ребята говорят — так себе…

— Понятненько… Ну, слушай, мне Светка про тебя такие дифирамбы пела — заслушаться можно. И клуб ты, мол, подняла, и людей привела.

— Всё так, и всё… не совсем так, — Тамара съёжилась. — Я никого не поднимала. Это ребята всё. Просто Света хотела закрываться, когда мы встретились, и я спросила: можно мне попробовать? А потом и ребята вступили…

— Ага, сами взяли и вступили! — улыбнулась Света, стоящая над ними со скрещенными на груди руками. — А кто им яростные речи чуть ли не каждый день толкает? И мне тоже? Ты бы слышал, пап, так кричит, что хоть в огонь, хоть в воду за ней идти хочется.

Тамара густо зарделась: она не была мысленно готова к тому, что её будут хвалить.

— Слушай, Свет, — сказал Виктор Саныч. — С тобой мы поговорить везде успеем. Может, выйдешь на минутку? Мы с Тамарой обмолвимся парой словечек.

Сердце у Тамары, кажется, забилось медленнее. Испуг сковал её: оставаться без Светы наедине с её отцом она не хотела.

— Ммм… Ладно… Тогда позовёте, как закончите?

— Не, зачем, мы тебя в коридоре оставим, сами чай пить пойдём, — и Виктор Саныч снова рассмеялся сквозь зубы. Света смерила его недовольным взглядом и, качая головой, удалилась.

Как только дверь в палату закрылась, Виктор Саныч будто бы постарел: он расслабился, сгорбив спину и тяжело выдохнув, опустил голову и слабо улыбнулся. Посмотрел на Тамару:

— То, что она говорила — правда?

Тамара судорожно кивнула.

— В целом, да. Так и было.

— Понятно…

Зачем-то ещё раз протянул ей руку.

— Спасибо тебе большое, — сказал Виктор Саныч чуть хрипло. Он смотрел на неё с такой добротой и благодарностью, что у Тамары ком стал в горле. — Светка-то моя — голова горячая, мало ли чего может придумать. Но из-за моей отставки «Стаккато» закрывать нельзя. Я ребят учил для того, чтобы они учились дальше.

— А вы… собираетесь возвращаться, когда вас выпишут? — осторожно спросила Тамара.

Виктор Саныч странно посмотрел на неё. Потом на дверь.

— Только Светке не говори, договорились?

— О чём?

— Меня не выпишут.

Звонкое молчание бесшумной каплей упало с потолка и раздалось по всей палате. Тамара ощутимо это почувствовала.

— В каком смысле?

— Чутьё мне подсказывает, — объяснил Виктор Саныч серьёзно.

За окном падал медленный снег.

— Бывают такие вещи, после которых из больниц не возвращаются. Конечно, все мне твердят, что нужно быть оптимистом, но куда там… Попробовали бы они сами, — и он грустно рассмеялся, оскалив зубы.

Тамара подумала: кажется, ему страшно. И она подумала про свою бабушку, которая тоже в больнице, и теперь страшно стало ей. Сердце сжалось, и, чтобы страх отступил, она заговорила:

— Извините за такой вопрос, но… почему вы такое решили сказать мне?

— А мы с тобой мало знакомы, — Виктор Саныч подмигнул ей. — Так что и горевать ты недолго будешь.

— Не говорите так, пожалуйста!

— Да шучу же я. Расслабься. Я, Тамара, вот о чём попросить тебя хотел. Ты только, ежели взялась, не бросай, хорошо? Я понимаю, тебе с тростью тяжело. Но… «Стаккато» это то, ради чего я жил последний десяток лет. И мне просто хотелось бы знать, что он остаётся в надёжных руках.

Тамара совершенно смешалась, мысли в голове путались, мешая друг другу. Этикет диктовал ей настаивать на том, что всё будет хорошо, и что Виктор Саныч ещё увидит свет; здравый смысл подсказывал, что он прав, переполняющие эмоции толкали на то, чтобы расплакаться и со всем согласиться; и в то же время ей очень хотелось быть предельно искренней с этим человеком, которого она в лицо знала от силы пять минут, и который только и делал, что ёрничал и шутил…

— Как там ребята-то? Кто остался?

— Из тех, кого вы знаете — только Костя, Серёжа и Нюра Колодкина.

— Ааа… Эта троица, — хмыкнул Виктор Саныч. — Новички же совсем.

— Да?

— Ну, появились незадолго до моего ухода. Забавные такие. Костя-то с Серёгой всё спорят?

— Конечно. О всякой ерунде вроде Ктулху и Будды…

Мужчина рассмеялся.

— Поня-я-тно… А кого ж ты привела?

— Одна девочка из моей школы, Агата Гауз. Другая — Ксюша, я с ней случайно познакомилась, когда она с гаража упала. Есть ещё Кирилл, которого мы «Колобком» зовём, он толстенький. И Саша Солнышев.

— Да ну, брешишь! Сашка до сих пор с вами?!

— У-угу…

Они проговорили ещё несколько минут, пока в палату не зашла Света, сказав, что её уже подгоняют медсёстры. Теперь уже Тамару отправили «погулять» в коридор. На прощание Виктор Саныч снова пожал ей руку — уже в третий раз.

— Помни, что я сказал, ладно?

— Хорошо, — улыбнулась Тамара, пожимая огромную руку, и снова ойкнула: её опять ущипнули. Виктор Саныч расхохотался.

…Вышедшая минут через двадцать Света нашла Тамару на скамье возле больницы, ловящей лицом редкие снежинки.

— Ты как? Всё хорошо?

— Угу, — флегматично ответила Тамара, сверля глазами серое небо.

— О чём вы говорили?

— Он… спрашивал про «Стаккато». Как вообще клуб.

— И всё?

На глаз попала снежинка и Тамара зажмурилась. Пока тёрла глаз, Света сказала:

— Ладно… Спасибо тебе ещё раз. Долго он меня упрашивал, чтобы тебя привела. Я всё думала, что шутит. Ты ж его видела: всерьёз вообще воспринимать нельзя…

— Да-а… — рассмеялась Тамара.

Упёрла Стикер в землю и встала на ноги.

— Ну что, потопали в клуб?

Пока они ехали в автобусе, Света спросила:

— Ну как вам Лебедева в плане гуру? Я ведь вчера замоталась, так и не заглянула…

— Ааа… — Тамара рассмеялась. — Ну как бы сказать…

Встретившая стаккатовцев во вторник Людмила Юрьевна начала занятие с того, что выкатила откуда-то громоздкий старый сундук на колёсиках, и предложила вывалить в него всё, что притащили ребята. Вещей и безделушек было мало: слой их едва покрывал днище сундука. Но Лебедева объявила, что пока что хватит. Затем хлопнула крышкой и, резким толчком ноги отправив сундук к стене, спросила, чему их уже учили до неё.

— Света нам упражнения на дикцию давала! — ответила Ксюха бойко. — А ещё лекции проводила, и гимнастику для лица всякую…

— Но мы, на самом деле, были больше заняты репетициями, — объяснил вслед за ней Костя. — В ходе них она объясняла нам какие-то тонкости. Мы-то трое кое-что умеем, но остальные…

— Ясно, — вздохнула Лебедева. — Всё с вами понятно. Ну вы и тунеядцы, товарищи! Это никуда не годится! Ну-ка все встали друг напротив друга!

Когда её требование было исполнено — Тамара стояла напротив Кости и глядела на него заинтересованно и недоумённо, так же как и он на неё — Лебедева скомандовала:

— А теперь все разом представили, что ни рук, ни ног у нас нет, а на лицо хочет сесть комар! Ну-ка! Отгоняй его!

Впервые несколько раз ей пришлось прикрикивать, потому что ребят — особенно Ксюху — разбирал хохот. В конце концов, «комара» пришлось изображать ей самой: скользить между ребятами со сжатыми пальцами и «жалить» за носы то одного, то другого.

— Упражнения у меня будут самые разные, — говорила она, — иногда будут повторяться, иногда нет. Но начинать всегда необходимо с гимнастики, с разминки! А то лицо у вас будет во! Как у Кирюшки! Мясистое как тесто, рыхлое и неповоротливое! — она схватила бедного Колобка за щёки. — Во! Видали?!

После лицевой (ар-ти-ку-ля-ци-он-ной) гимнастики шли упражнения на речь. Сначала Тамара подумала, что Лебедева заставит их читать скороговорки, но куда там!

— Вам до скороговорок ещё вырасти надо, гаврики! — усмехнулась та. — Ну-ка, Тамара, шаг вперёд! Выговаривай быстро: бап-боп-буп-бэп-бып-бип!

— Ааа?! Чего?! Как?!

— Как запомнила! Давай!

— Бап-боп-буп…

— Быстрее можешь?

— Ба-бо-бу-бэ…

— Не «ба-бо-бэ»! «Пэ» выговаривать тоже старайся! Кэмбербетч, ты чего хихикаешь?! Ну-ка давай, ты следующий!

…— В общем, только с этой гимнастикой мы возились полтора часа… — рассказывала Тамара Свете, сидя в автобусе. — А потом уже конец подходил, и она дала нам одно упражнение. И оно…

Стаккатовцы встали в ровный круг, Лебедева заняла место в центре. Сжала в руках мягкий комок из зелёной ткани.

— Запомните, теперь это будет вашим лучшим другом, — говорила она, подкидывая его в одной руке. — Ласточка, представь, что это — змея. И лови так, будто это змея.

— Но я не хоААААААА!!!

— Кэмбербетч, это очень горячий и тяжёлый кирпич!

— Ай-ай-ай-ай!!!

— Не переигрывай, перебрасывай, перебрасывай дальше! Тамара, представь, что это очень-очень холодный лёд. Во-о-от, верно, верно, руки-то мёрзнут, а?! Давайте дальше! Кирюша, в тебя летит кактус!..

— А я и забыла, что папа как-то раз тоже такое делал, — рассмеялась Света. — Совсем из головы вылетело, надо же…

— Под конец, кстати, Костя её спросил, мол, когда мы будем выступать в следующий раз, и где… А она ответила, что пока что даже искать ничего не станет. Мол, мы не годимся.

Немного подумав, Света покивала.

— В целом, здравое, я думаю, решение — поднатаскать вас перед тем, как выпускать на сцену. А этот, новенький — Ромка-то — как он?

— Мммм…

Несмотря на то, что Ромка действительно не хулиганил, на общей тренировке он был самым зажатым из всех, и чувство отчуждённости окружало его плотным куполом, о который, казалось, можно было стукнуться лбом, если не смотреть на дорогу. Они с Тамарой почти не разговаривали: после того, как занятия закончились и все разошлись, он куда-то стремительно испарился.

Агата тогда так и не появилась.

…Сегодня Света с Тамарой оказались в зале «Стаккато» среди первых: даже дверь открывать пришлось Свете, а не какой-то неизвестной таинственной Перепелице.

Войдя внутрь и переодев зимнюю обувь на специально купленные чешки, Тамара замерла недалеко от порога, глядя на пустой зал. С момента её появления тут он наполнился мелкими и крупными вещами (как, например, куски декораций «леса» у стены, сундук Лебедевой и столь любимое Ксюхой пианино), а некоторых вещей лишился: скелет софы, как и тележку из супермаркета, они вынесли на ближайшую свалку. Теперь здесь был чистый пол, коврики, а кое-где начинал появляться бардачок, свидетельствующий о бурной деятельности.

— Ты чего? — спросила её Света, тоже переобувшаяся.

— Да… Смотрю.

По какой-то причине Света стала рядом с ней — и Тамара снова ощутила то же странное чувство, что охватило её, казалось бы, давным-давно, когда они с Ромкой стояли под снегом, только-только встретившись. Это было чувство таинственной, безусловной и бессловесной связи с человеком, стоящим рядом.

Света тоже какое-то время молча смотрела на зал, а потом тихо сказала:

— Даже не верится, что «Стаккато» мог бы закрыться, — она тяжело вздохнула. — Что бы я без него делала…

— Я же тебе говорила, что смогу, — сказала Тамара, задирая нос.

Света рассмеялась.

— Да… Теперь я тебе верю. Спасибо тебе, Многоножка.

— Откуда ты знаешь, что меня так зовут?

— Ну я ведь не глухая.

Они как-то неловко и тихо рассмеялись.

— Ладно, — вздохнула Света. — Кончать надо уже с сантиментами. Скоро ребятня заявится… А я хочу хоть на одну вашу тренировку с Лебедевой поглядеть.

— Угу, — кивнула ей уже в спину Тамара. — Может быть…

— А? — Света обернулась на полпути к своему кабинету.

— Ну… Может быть, когда твой папа выздоровеет… Мы сыграем спектакль для него?

Света ухмыльнулась.

— Тогда уж вместе с ним.

…Через много времени после этого, оглядываясь назад, Тамара не понимала, что заставило её сказать те последние слова про Виктора Саныча. Может быть, злое наитие, а может, наоборот — не злое. Сколько Тамара ни думала, она ясно уяснила одно: будь у неё машина времени, она бы точно вернулась в прошлое и убедила бы себя не говорить ничего подобного.

С того дня прошла ровно неделя — и Виктора Александровича Манохина не стало.

Человеку, в жизни которого наступает тёмная полоса, обычно не позавидуешь. Особенно это касается тех, на кого эта полоса, казалось бы, сваливает все неприятности разом.

Когда поникшая Света, придя в клуб, рассказала, что её отец не дожил до Нового года каких-то двух недель, Тамару это шокировало. Она помнила слова Виктора Александровича о том, что его уже не выпишут из больницы, но и подумать не могла, что слова эти окажутся почти что пророческими.

«Правильно ли, — думала она, — я поступила, что ничего не рассказала Свете?».

Она прекрасно понимала, что слова её ничего бы не изменили. Но всё же в ней колыхнулось крохотное чувство вины, ведь она скрыла что-то важное.

Решено было устроить день траура, и на сутки приостановить деятельность клуба. Когда Света подняла вопрос о том, чтобы съездить на похороны, Серёжа, Костя и Нюра сразу согласились. Неожиданно их поддержала Ксюха, сказав, что тоже поедет.

В тот день, когда все стали расходиться, Тамара прошла в кабинет к Свете.

Та сидела за столом, поникшая и мрачная.

— Свет, — произнесла Тамара неуверенно.

— Тамара, что бы там ни было, давай ни сейчас.

— Это по поводу Виктора Саныча. Есть одна вещь, которую он мне сказал, когда ты выходила.

— …

— Понимаешь, он… Он сказал мне, что знает, что его не выпишут.

Крохотная слезинка от собственных слов скатилась по щеке Тамары, но голос её не дрожал. Девушка быстро вытерла лицо рукавом.

— Конечно, он просил не говорить тебе. Но сказал, мол — есть такие вещи, после которых не выписывают. Так что он, скорее всего, знал, что…

Света подняла на неё тяжёлый взгляд, мрачный, как никогда.

— Убирайся.

Никогда ещё Тамара не покидала «Стаккато» с такой скоростью.

…Сидя в автобусе, везущем её к дому, Тамара отправила «Nic» Задире Робби. Он ничего не ответил, так что она позвонила. Бесполезно: телефон был недоступен.

Надёжное убежище, всегда выручавшее её в трудные моменты, было закрыто на неопределённый срок.

На душе было неимоверно тягостно и тоскливо. Задрав голову, Тамара, сидящая у окна, пустым взглядом смотрела в прямоугольник светящегося диода на потолке автобуса.

Ноги слегка побаливали.

Дома ей лучше не стало: там встретили понурые родители. Как оказалось, бабушку перевели в другое отделение в связи с тем, что ей стало хуже. При этом маму к ней не пустили, объяснив это тем, что «часы посещения в другое время, а пациентка без сознания».

— Что они себе позволяют?! — бессильно возмущалась мама, сидя за кухонным столом. Папа, тоже встревоженный (но больше из-за мамы, нежели из-за бабушки), старался её утешить.

— Может, вы уже расскажете, что с ней? — спросила Тамара. — Сколько уже можно…

— У неё гипертония. Врач сказал: тогда приехали вовремя, у неё был инсульт. В больнице она начала уже отходить, мне обещали, что скоро её навестить можно будет, а тут… — мама замолчала.

У Тамары боязненно сжалось сердце. В голове всплыли недавние слова Виктора Саныча о том, что есть такие болезни, после которых…

«Нет, — сказала она себе. — С бабушкой всё будет хорошо».

— Мамуль, может, валерьянки выпьешь? — спросила Тамара ласково, положив ладонь ей на плечо. — Всё хорошо. Если её перевели в реанимацию, значит, вовремя заметили, что что-то не так. И скоро её вылечат.

— Твои бы слова, Тамарчик, — мамины тёплые пальцы легли на её руку. — Твои бы слова.

Оставив их вдвоём, Тамара прошла к себе в комнату, где за компьютером сидел и что-то искал в Интернете Егор.

Прекрасно зная, что он не видит её сердитого взгляда, Тамара прошла, бросила сумку на кровать и сказала:

— Выйди, я переоденусь.

— Переодевайся, я не смотрю, — буркнул Егор, не отрываясь от монитора. Листал какие-то списки.

Сердито выдохнув носом, Тамара бухнулась на кровать вслед за сумкой. Легла на спину, раскинула руки и начала болтать ногами.

— Twinkle, twinkle, little star…

— Хау ай вандер, вот ю ар, — гнусаво подпел Егор, всё ещё не отрываясь от компьютера. Получилось настолько плохо, что Тамаре захотелось его пнуть, но лёжа она не дотягивалась, а вставать не желала. Так что просто буркнула:

— Заткнись. Я не для тебя пою.

— Грубиянка. Ты, вроде, переодеваться хотела.

— А ты, вроде, хотел свалить.

— Нет, не хотел.

— That is the point.

— И что это значит?

— Значит «Егор дебил».

Наконец оторвавшись от компьютера, Егор повернулся к ней.

— Ты зачем грубишь, пигалица? Я, вроде, ничего тебе не сделал.

— Сам ты пигалица, понял?! Я тебя по-человечески попросила выйти…

— Я тебе что, мешаю?

— Мешаешь!

— Да пошла ты в задницу! — Егор закрыл браузер, встал и быстро вышел из комнаты, не забыв хлопнуть дверью. Тамара еле сдержалась, чтобы не пнуть её с обратной стороны — чтобы ещё сильнее захлопнуть.

— Козёл, — бросила она ему вслед.

Переоделась в домашнее и забралась под плед. Даже на сидение за компьютером сил не оставалось. На душе, не переставая, скребли кошки. Хотелось заплакать, но Тамара знала, что это не поможет.

«Ужасный день…» — подумала она, закрывая глаза.

В тот момент для неё просто не наступил день следующий, так что думать подобным образом Тамара имела полное право.

* * *

На следующий день, чтобы не оставаться дома со старшим братом, безрадостная Тамара пришла в школу раньше положенного, и, как следствие, оказалась там первой из класса. Смирившись с судьбой (и получив пару саркастичных упрёков от Стикера), Тамара решила подождать, и заняла скамейку на одном из этажей.

Примерно минут десять она бездельничала, слушая тишину коридора, который все учителя упорно звали «фойе». Потом посмотрела несколько картинок с животными в телефоне, и, достав учебник литературы, принялась читать «Грозу», которую так и не дочитала дома.

Именно за чтением её и застал звонок, а спустя пять минут — хлынувшая из классов толпа народа. Кто-то спешил домой (а кто-то наоборот не спешил), кто-то, перехватывая портфели, шёл на ненавистный шестой урок… Тамара не заметила, как к ней кто-то подошёл и встал над ней.

— Хромая, — позвали её коротко.

Подняв голову, Тамара без особенного удивления обнаружила перед собой Дурью. До сих пор со времени её смутной угрозы они не сталкивались в школе — и именно сейчас не повезло.

— У меня есть имя, — спокойно сказала Тамара, чувствуя, как всё внутри неё сжимается.

Девушки, стоящие позади Дурьи, по-лошадиному заржали, от чего Тамаре стало ещё более неуютно. В отличие от Дурьи, этих двоих она видела часто — и смеялись они совершенно над любой чушью.

А ещё бегали курить за гаражи.

— Ты помнишь, что я тебе писала? — Дурья наклонилась к ней. Тамара инстинктивно отпрянула назад.

— Не помню.

— Я писала, — проговорила Дурья медленно, — чтобы ты. Не появлялась. В школе. А пи* * *

вала в школу для инвалидов.

— Ты в своём уме? — голос Тамары против её воли дрожал. Снова раздался лошадиный смех. Дурья резко схватила её за плечи («Гроза» рухнула с коленей на пол, шелестнув страницами) и, дёрнув на себя, потащила прочь от скамьи. Тамара старалась вырваться, но Дурья не очень-то её держала: оставив в пустом пространстве без трости, она отпрянула назад.

Кое-как устояв на ногах, Тамара покачнулась, расставив руки в стороны.

Вокруг было множество людей — но кто-то шёл мимо, а кто-то смотрел отрешённо, не понимая, что происходит и стоит ли вмешиваться.

— Давай! — крикнула ей Дурья, схватив Стикер. — Отбери! Ты же можешь ходить без трости! Вон, в ДК бегала!

— Я не могу!.. — бессильно ответила ей Тамара.

— Чё ты мне врёшь?! Ты спокойно без неё ходила!

И снова лошадиный смех. Дурья смотрела на неё с торжеством победителя, только что доказавшего правду, а Тамара понимала: стоит ей сделать хоть один неосторожный шаг, и ноги снова заболят.

Тем не менее, она решилась.

Она неуклюже шагнула вперёд, затем ещё раз и ещё — но Дурья отскочила назад, держа Стикер за спиной на вытянутой руке.

— Во! Видели, как бегает?! — сказала она подругам. — Она просто врёт, чтобы её все жалели!

— Так она чё, реально ходить может? — округлила глаза одна из них. — Чё, реально?!

Тон её на короткий миг напомнил Ксюхин.

— Я не стану вам ничего доказывать! — крикнула Тамара, чувствуя, как трясутся от обиды руки, а на глаза просятся слёзы. Слова её снова потонули в смехе.

Кто-то невысокий незаметно оказался сзади у Дурьи и, схватив Стикер, вывернул ей руку так, что трость пришлось выпустить. Та ошеломлённо обернулась.

Стикер в руках держала Агата, стоящая ровно и спокойно, как завёрнутая в одежду статуя.

— А ты ещё кто?! — накинулась на неё Дурья. Тамара перепугалась, внутренне съёжившись.

— Агата, — спокойно и зло одновременно сказала девушка. Она даже не дрогнула, когда девушки снова засмеялись: юркнув под Дурьей, она скользнула к Тамаре и вручила ей Стикер.

— Держи.

Голос её звучал как всегда тихо.

— Ты чё, защитница тут что ли отыскалась?! — разозлилась Дурья, сжимая кулаки.

Тамара почти физически чувствовала, как много внимания они привлекают, стоя посреди коридора. Кажется, Дурья тоже это почувствовала, обратившись к ребятам вокруг:

— Ей не нужна трость! Она просто всех обманывает! Она и без неё может ходить, вы сами видели! Лариса, скажи?

— Ну может и может, чё ты к ней пристала, — сказал кто-то. Его неожиданно поддержали:

— Отстаньте уже от неё.

— Чё прикопались к человеку…

— Ещё и трость отобрала, совсем больная что ли.

— Идём, — Агата потянула Тамару за руку, и та совершенно растерянно поддалась. Упёрла Стикер в пол, прихрамывая, взяла сумку, подняла с пола растрёпанную «Грозу» и последовала за подругой.

Их отпустили.

«Я сделала несколько шагов… а ноги и не болят почти», — ошеломлённо подумала Тамара, когда они вышли на пустую лестничную клетку.

Агата повернулась к ней. Тамара мельком заметила, что кончики её волос покрашены в синий.

— Ты как?

— Бывало и лучше… Спасибо, второй раз уже меня спасаешь.

Мельком глянув по сторонам — нет ли никого — Агата прильнула к ней, обняв. Тамара и так была невысокая, но Агата была ещё ниже.

— Ты чего…

Агата отстранилась, поправила очки, почесала за ушком.

— Прости. Я просто подумала, что тебе нужно успокоиться или вроде того…

Чуткий Тамарин нос уловил незнакомый запах. Она сделал несколько показательных движений ноздрями.

— Духи что ли?

— У-угу.

Агата смущённо пропыхтела, опустив глаза.

— Ты что-то рано сегодня. Чего она к тебе прицепилась? И почему кричала, что ты врёшь?

Тамара вкратце обрисовала Агате суть их с Дурьей перипетий. После той давней угрозы уже было ясно, что ничего хорошего ждать не стоит, однако Тамара и подумать не могла, что её могут обвинить в обмане и притворстве, используя аргументы, что она и без Стикера может ходить.

Только вот как объяснить вечно ржущим, как лошади, девушкам, что, даже если она и может — то очень недолго? И что это всё равно не повод для унижений?

— Понятно… Ты точно в порядке? Бледная вся.

— Да я… — Тамара шмыгнула носом. — Перетрусила, кажется. На урок, по идее, надо, но что-то как-то…

— Пойдём вместе.

Они стали подниматься по лестнице.

— Агат… Ты как вообще?

— В плане?

— Ну. Как у вас… с Олей?

— А, ну… Она скоро уезжает.

— И как вы дальше?

— Не знаю. Пока она тут, я рада. Я как будто бы жива. А потом… будь что будет. А у вас как в «Стаккато»? Я слышала, новый гуру появился?

— Да! Она классная. Покоя ребятам не даёт, постоянно то дыхательная гимнастика, то речевые упражнения, то на внимание, то на воображение, и она даже не повторяется особо, каждый день что-то новое!.. В общем… Жаль, что ты ушла.

Агата внимательно посмотрела на неё.

— Да?..

— Угу! Света как-то сказала, что ты настоящий талант. И что сценарии здоровски пишешь для человека, который не умеет… Ты давай, в общем… Возвращайся. Если хочешь, для тебя всегда место найдётся.

Агата смущённо запыхтела, но ничего не сказала.

Она вернулась в «Стаккато» через день после траура.

— Я гляжу, в нашем полку прибыло? — спросила Лебедева, уже потирающая руки в ожидании начала.

— Это Агата! — представила её Тамара. — Её фамилия Гауз, и она здорово пишет сценарии!..

— Тамарочка, утихомирься и дай девочке самой за себя высказаться. Ну так что, Агата, скажешь?

— Я… и-извините. Болела, — пролепетала Агата еле слышно.

— Аа? Погромче повтори! Я глуховата на одно ухо, на левое! И на правое, и на среднее тоже!

— Я боле…

— Громче, пожалуйста, я тебя не слышу!

— Я БОЛЕЛА! — казалось, с этим выкриком Агата выдохнула из себя весь воздух, так что все, кто был в клубе в этот момент, оглянулись на неё.

Лебедева одобрительно (как она сама иногда говорила — «по-молодёжески») щёлкнула пальцами.

— Вот так уже лучше! Давай договоримся, ласточка моя: старайся разговаривать со мной так, будто я на оба уха глухая. А то я тебя не услышу нисколько! Ну? Так как, говоришь, твоё полное имя?

— Агата… кхм… АГАТА ГАУЗ!

— Во-от, хорошо, ты только не кричи, а то горло сорвёшь. Просто говори громко и чётко. Ты ведь так умеешь? Ну вот и славно, значит, подружимся…

— Людмила Юрьевна! — подскочила к ней Ксюха. — Вы же говорили, что я «ласточка!

Тамару позабавило то, как по-детски она иногда себя вела, хотя ей, по её словам, было полных пятнадцать лет.

Оставив без внимания претензию, Лебедева громко хлопнула в ладоши.

— Ну-ка, стаккатовцы, станови-и-ись!

…С начала своего руководства клубом Людмила Юрьевна (для краткости стаккатовцы звали её просто Лебедева, на что женщина нисколько не обижалась) внесла несколько серьёзных изменений. Теперь «Стаккато» действительно напоминал театральный клуб именно таким, каким Тамара его себе представляла: они почти всё время посвящали разного рода тренировкам. Сперва это был «массаж» лица — что-то вроде гимнастики, но направленной на то, чтобы размять лицевые мышцы, — затем шли упражнения на дикцию, когда под сводами клуба начинало звучать многоголосое и шумное «ба-ба-ба», «бо-бо-бо» и «бу-бу-бу». Серёжа с Костей придумали небольшую игру: они спорили, сколько на подобных упражнениях продержится Ксюха, прежде чем засмеяться и перестать (а смеялась она в любом случае). Ксюха же, узнав про соревнование, старалась держаться как можно дольше, но из-за того, что надувала щёки, чтобы засмеяться, у неё мало что выходило.

— Ты что, ласточка, взлететь на щеках-то собралась? Куда надуваешь, зачем? — спрашивала её Лебедева.

Среди упражнений, которые она давала ребятам, были самые разные, даже такие, которые, на первый взгляд, могли относиться к чему-угодно, но не к занятиям театрального клуба (например собрать разорванное письмо так, чтобы прочитать, что на нём написано). Примерно треть из всех упражнений выполнялась в парах, и очень скоро Тамара приметила про себя такую вещь: Нюра всегда выбирала себе для упражнений разных партнёров (чаще всего — того, кто ближе стоял), но никогда не Сашу Солнышева. Даже если он оставался последним без пары, Нюра кого-то выдёргивала или убегала в туалет, оставляя его в одиночестве.

Конечно, Лебедева тоже это заметила. Не могла не заметить. Поэтому в тот день, когда Агата появилась в клубе после долгого перерыва, она придумала новое упражнение.

— Так, ребятки, — сказала она им, — следующее упражнение называется «Незнакомцы». Кэмбербетч, дорогуша, у вас есть здесь мел или что-нибудь чертящее?

— Да, где-то был, — Костя где-то достал кусочек измазанного в пыли мелка. Взяв его в пальцы, Лебедева пошире расставила мощные ноги, наклонилась и начертила на полу клуба прямоугольник размерами примерно семь на три. Довольно большой.

— Вставайте внутрь, — скомандовала она, выпрямившись.

Внутри прямоугольника было довольно свободно, но не настолько, чтобы можно было вытянуть руки в стороны, никого не задев.

— А теперь все закройте глаза. Кэмбербетч, не подглядывай, твоего ненаглядного Серёжу никто не украдёт! А теперь двое из вас, к кому я прикоснусь, медленно откройте глаза и найдите друг друга. Молча. Нашли? Кивните, что нашли. Умнички. Теперь закройте глаза. Так, ребята, теперь все можете открывать. Вы все находитесь в вагоне метро. Двое из вас должны дать друг другу знак, что вы заинтересованы хотите познакомиться, и при этом сделать это незаметно от остальных. Задача всех остальных — узнать, кого я выбрала.

Все молча запереглядывались. Ксюха тихонько прыснула в кулак.

— Забавно.

— Это была ты, да?

— Не я, честное пионерское!..

— Кэмбербетч, меньше болтай, больше смотри!

Тамара, скользящая взглядами по ребятам, наткнулась на глаза Ромки, находящегося на другом конце «вагона», который смотрел на неё в упор.

«Да быть не может», — подумала она изумлённо.

Она глянула по сторонам, но стоящие рядом Ксюха и Серёжа были отвлечены. Нервно сглотнула, посмотрела на Ромку и коротко незаметно кивнула головой: что, мол?

Тот посмотрел ещё две-три секунды, а потом медленно единожды моргнул.

«Что он хочет сказать…».

Осторожно вдыхая носом воздух, Тамара тоже один раз моргнула. Ромка стоял от неё на расстоянии пяти-шести метров — однако у неё ладони вспотели от того, насколько он был близко.

— Что? — спокойно спросил он Колобка, посмотревшего на него с подозрением. — Это не я, пухляш. Не смотри на меня так.

«Чего он на меня смотрит… — Тамара чувствовала, как стремительно краснеет до самых ушей. — Может, он ошибся? До меня Лебедева точно не дотрагивалась…».

По какой-то причине у неё возникло чувство, будто её домогаются. Собрав в кулак всю смелость, Тамара посмотрела на Ромку решительно и едва заметно мотнула головой. Даже думала она в этот момент особенно напористо: «это не я! это не я!».

Ромка улыбнулся краешком рта, и отвёл взгляд.

— Я не могу! — раздался выкрик.

Это была Нюра.

Все оглянулись на неё. Нюра опустила голову, густо покраснев и сжав кулаки.

— Только не с ним. Я не могу. Не надо.

— Что значит «только не с ним»? — удивилась Лебедева. — Это чем наш Сашенька хуже остальных, ммм? Ну-ка признавайся!

Все сразу догадались, что парой она выбрала именно Нюру с Солнышевым — и расступились, оставив этих двоих друг напротив друга в «опустевшем» вагоне.

Саша смущённо почесал локоть левой руки правой, и сделал попытку выйти из «вагона», однако Лебедева скомандовала ему:

— Стой! Стой на месте. Нюрка. Ты актрисой быть хочешь?

— Хочу.

— А на сцене выступать?

— Да.

— А я думаю — нет, — заявила Лебедева, уперев руки в бока. — Не хочешь ты нисколько.

— Хочу!

— Если хочешь — тогда возьми и играй! Играй так, будто вы с ним не знакомы! Что это ты за актёр такой, раз к незнакомому человеку приплетаешь своё собственное отношение к кому-то другому?! Ты, Сашка, тоже не жмись. Что ты встал, как столб?! Тебе нужно познакомиться с ней.

— Но я обычно не знакомлюсь…

— Ты — нет. А тебе нужно представить, что ты не ты. Ты, к примеру, Юра Гальцев. А Юра Гальцев знакомиться с девушками любит и умеет.

— Почему именно Гальцев? — негромко рассмеялся Костя.

— Кэмбербетч! Твоя очередь тоже наступит.

Лебедева встала между Нюрой и Сашей, сурово глядя то на одного, то на другого.

— Слушайте меня оба. За стенами «Стаккато» можете делать что угодно. Хоть посудой друг в друга кидайтесь. Но здесь вы — актёры. Это значит, что если вам нужно здесь полюбить друг друга — вы должны это сделать. А вам нужно, потому что, пока вы этого не сделаете, я из этого вагона вас не выпущу.

Саша с Нюрой изумлённо воззрились на неё. Потом друг на друга. Тамаре даже страшно стало.

…Шли долгие минуты. Все расселись вокруг прямоугольника на полу, оставив Нюру с Солнышевым внутри.

На лицах обоих отражалось что-то болезненное. Они даже смотреть друг на друга не могли, постоянно скользя взглядами вокруг силуэтов оппонента, но сам силуэт не задевая.

«Что между ними могло произойти такого…».

Лебедева — само воплощение терпения и спокойствия — какое-то время стояла, зачем начала бесшумно ходить вокруг «вагона», сунув руки за спину. Затем у неё зазвонил телефон.

— Простите, — взяв его, она стремительно отошла в сторону кабинета Светы. — Да-да? Слушаю…

Воцарилась тишина.

— Можно мне уже выйти, — негромко спросила Нюра.

— Не думаю, что можно, — хмыкнул Серёжа. — Но вам лучше что-нибудь уже сделать.

— Ребяты-ы, ну что сложного? — спросила нетерпеливая Ксюха. — Я уже сидеть заманалась.

— Вам легко говорить, — Нюра до сих пор стояла с покрасневшим лицом. Тамара никогда не думала, что люди вообще способны так краснеть.

— Так что вообще между вами случилось? — спросила Тамара без обиняков.

На неё все воззрились с ужасом. И к её удивлению, ей ответил Саша:

— Мы поцеловались.

— «МЫ»?! — вспыхнула Нюра. — Да ты просто засосал меня, как…

Они вновь замолчали, и теперь краснела уже Тамара.

— Я уже извинился, — мрачно буркнул Солнышев, отводя глаза. — Я виноват.

— Как будто этого достаточно!

— Мне на колени перед тобой встать? Уж извиняй…

— Пипец у вас тут драмы, конечно, — вдруг рассмеялся Ромка, закинув руки за голову и потягиваясь. — Но пацан же перед тобой извинился, чё ты как я не знаю…

Костя с Серёжей мрачно посмотрели на него. Тамаре подумалось: а как они замешаны во всей этой истории?

— Да как будто можно это так легко простить, — процедила Нюра, глядя куда-то в сторону..

— Я не знал, что у тебя есть парень, — негромко сказал Саша, всё ещё не поднимая глаз. — Ты не говорила.

— Серёжа не мой парень!

— А чё он мне врезал тогда…

— Потому что она мой друг, — спокойно ответил Серёжа. — А ты её довёл до слёз.

Все снова тягостно замолчали.

— Между вами… всякое могло быть, — подала голос Тамара. — Но Людмила Юрьевна права. Здесь вы — не Нюра и Саша, а совершенно другие люди. Здесь вы должны быть кем-то другим, и плевать, что между вами происходит в реальной жизни.

Нюра сердито посмотрела на неё.

— Ты у нас такая умная, Тамара! Если бы это было так просто — я бы вообще не парилась! Но нельзя просто взять и стать кем-то другим. Ты, например, можешь?

— Я могу, — спокойно сказала Тамара. — Но ведь речь идёт о вас двоих.

— А ну-ка, давайте я покажу, чё как деется! — подскочила с места Ксюха.

Она кашлянула, ссутулилась и подошла к краю «вагона». Встала возле него. Несколько секунд молча переминалась с ноги на ногу, поглядывала на часы и куда-то вбок, изображая ожидание. Снова кашлянула.

— Ааа… — протянул, догадавшись, Серёжа, а после приложил руки ко рту «ракушкой». — Поезд метро прибывает на станцию, держитесь подальше от путей…

Тамара хихикнула, а Ксюха послушно отступила назад. Подождала, пока поезд остановится и вошла внутрь. Днём народу было не слишком много, так что тесниться и толкаться не пришлось. Как только двери закрылись, она взялась за поручень. Огляделась по сторонам.

— О, Санёк! Эй, Шурик! Я к тебе обращаюсь!

Помахав рукой Солнышеву, стоящему неподалёку, она подошла к нему и прижалась, приветственно обняв. Тамара чуть не прыснула с его выражения лица, а Ксюха по какой-то причине была предельно серьёзна — и улыбалась так, будто и правда встретила старого друга.

— Приве-ет, давно не виделись! Ты что, ты как вообще? Учишься?

— Ааа, ну… — Саша заикнулся. — Да-а… Да, учусь, вот…

— Ты в каком классе уже? У-ху-ху. ты как вымахал-то, баскетболист, э! Ты что ешь такое?!

Дедушка с соседнего сиденья смотрел на них неодобрительно: слишком громко говорили. Хотя и в грохоте поезда всё равно было ничего не разобрать, но дедушка был вредный, так что ему всё не нравилось.

— С-слушай… Та девушка как-то на нас странно смотрит, — сказал Саша, немного наклонившись к девушке. Ксюха молниеносно обернулась, найдя взглядом стоящую посреди вагона в недоумении Нюру.

— Ой, да это ж Нюрка! Погнали, я вас стусую вместе!

Взяв Сашу за запястье, она потащила его через вагон.

— Нюр, здоровеньки булы! — радостно улыбнулась Ксюха. — Куды едешь?

— Да так… По магазинам… — неуверенно ответила та, косясь то на Тамару, то на Сашу за её спиной.

— О, ништяк! Короче, знакомься! Это Санёк Солнышев, мой приятель! — Ксюха толкнула Сашу вперёд. — Шур, это Нюрка, моя одноклассница.

— Привет. Рад… познакомиться, — Солнышев протянул руку, стеснительно отводя глаза в сторону. Тамара заставила себя рассмеяться.

— Да ты чё такой стесняха-то! Когда знакомишься — в лицо надо смотреть, глянь, какая Нюра у нас красотуля!

Не выдержав, Саша с Нюрой тихонько прыснули — но тут же этого смутились и остыли. Не слишком уверенно Солнышев протянул руку вперёд.

— Будем знакомы. Я Саша.

Нюра побегала глазами по сторонам, скользнув по стёклам «вагона» (из-за которых на неё почему-то смотрело несколько пар глаз), втянула носом воздух и робко пожала протянутую руку.

— Я Нюра.

— Кость, а что вы с Серёжей за кафе хотели открыть?

— Не напоминай об этом, пожалуйста. Вместо этого мы открыли только… рану в моём сердце. Размером с опухоль слона. Больше я с этим дебиком даже шаурмячную открыть не решусь…

 

 

На Новый год и последующие каникулы Тамара связь со стаккатовцами практически потеряла: каждый встречал праздник с семьями, а друг друга они поздравляли лишь через Интернет. Ромка, к слову, пропал немного больше остальных: он перестал появляться в Сети даже по ночам, так что в течение десятка-другого дней Тамара понятия не имела, что у него происходит.

В то же время, от бабушки, проведшей Новый год в реанимации, куда не пускали посетителей, новостей тоже никаких не было. При этом родители не желали ничего говорить Тамаре, избегая любых разговоров. Ту это изрядно злило, но поделать она ничего не могла, просто надеясь, что рано или поздно бабушка выйдет из больницы и хотя бы об этом родители соизволят сообщить.

Четырнадцатого января был её день рождения.

Тамара с утра отправила сообщение с поздравлениями на её телефон. В приписке добавила, что уже легко сгибает и разгибает колени, лёжа на спине, и у неё получается сделать это целых сорок раз. Она преувеличила совсем немного: на самом деле, количество относительно безболезненных подъёмов пока что ограничивалось двадцатью. Но Тамара продолжала заниматься. Недавняя стычка с Дурьей дала ей понять, что её ноги чувствуют себя гораздо лучше, чем считает Тамара и старается доказать Стикер (да и все остальные тоже).Тем не менее, ходить на двух родных ногах Многоножка пока что опасалась.

— Ма-а-ам! — позвала она, выглядывая в коридор.

Никто не отозвался. Даже Мята, свернувшийся на стойке для обуви в клубок, не пошевелился.

— Хм! — хмыкнула Тамара.

В квартире с утра пораньше по какой-то причине никого не обнаружилось. Зато на кухне стояла полная пластиковая бутылка воды — точно такие же Тамара по одной таскала бабушке. Вода из местной церквушки была чище, нежели «изподкрановская», поэтому многие предпочитали набирать её.

«Может, отнести…» — подумала Тамара.

В прихожей отыскалась связка ключей от бабушкиного домофона и квартиры. Наспех позавтракав и договорившись с Мятой, чтобы сторожил квартиру, Тамара — которой уже надоело сидеть дома — оделась и выковыляла на улицу с тяжёлой бутылкой, сжатой пальцами в толстой кожаной варежке.

На улице было хорошо и светло, а также бело, ярко и безоблачно. Тамара долго думала, какое лучше слово подобрать, глядя на ослепительную синеву неба, а потом решила, что споёт:

— Хо-дят-хо-дят-ёжики в туман, осторожней там… Только ты за ними не ходи…

 

По пути она решила зайти в магазин и купить бабушке шоколадку — в качестве какого-никакого подарка на день рождения. Продавщицу она знала: эта женщина появлялась то в одном, то в другом мелком продуктовом магазине (а в Ветродвинске они открывались и закрывались часто), нигде не задерживаясь дольше трёх месяцев.

Тамара уже почти с ней расплатилась четырьмя позолоченными монетками, когда дверь раскрылась, и в помещение магазина зашёл Ромка.

Его не сразу заметили: Тамаре потребовалось взять сдачу, запихнуть её вместе с шоколадкой и чеком в карман, развернуться, поднять с пола бутыль — и только после всего этого она заметила, как он неуверенно топчется на пороге, будто бы забыв, зачем сюда зашёл.

— Привет! — сказала она. — Ты что-то покупать…

— Аааа, да я, ну…

— Он снова за «Клинским» пришёл, — ехидно подсказала из-за прилавка продавщица. — Опять клянчить будет.

— Ничё я не буду клянчить! — смутился Ромка, не знающий, куда девать глаза. И Тамара чуть ли не затылком почувствовала неловкость, которая его сейчас обуревала.

Неужели, ему было совестно?

— Давай помогу, короче! — взяв у неё из рук бутылку, Ромка быстрее пули выскочил из дверей магазина — Тамара еле за ним поспела.

Завернув за угол, чтобы скрыться с глаз продавщицы, хмурый донельзя Ромка смотрел на Тамару так, будто она была в чём-то перед ним провинилась, и явно не знал, как начать разговор.

— Ну и что это было? — Тамара ехидно улыбнулась.

Ромка опять спрятал глаза.

— Ничего. Просто помочь хотел.

— Внезапно.

— Я увидел, что ты заходишь в магазин и…

— А если не врать? — и Тамара наклонила голову, посмотрев прямо ему в глаза. — Я не твоя мама, хоть что ты там ни покупай — мне всё равно.

— А мне похер, что тебе всё равно! — ощетинился Ромка. — С чего ты взяла, что меня это парит?

— Да потому что по тебе видно.

Они помолчали.

— Может… отдашь бутылку? Тяжело держать.

Ромка отвёл глаза в сторону.

— Давай уж… помогу. Ты тогда с граффити выручила. Я дотащу.

«Я же ничего тогда не сделала…» — подумала Тамара мельком.

— Ну и странный же ты, Ром. Ну ладно, пойдём… Хочешь шоколадку?

— Не. Ты же не для меня купила.

— И то верно.

Снег похрустывал под ногами, а неожиданно налетающий ветер морозил щёки. Шагая чуть позади Ромки, Тамара думала: а чем бы он занялся, не встреть её в магазине?

— Ты чего без шапки? — спросила она его. — Не холодно?

— Не, — ответил Ромка. Но спустя время всё же накинул на голову капюшон с меховой подкладкой. Некоторые люди, подумалось Тамаре, как будто бы способны забыть про холод начисто, и не замёрзнут, если им не напомнить об этом.

 — Слушай, можно тебя спросить?

— Валяй.

— Как тебе в «Стаккато»?

Ромка дёрнул плечами.

— Хэ зэ. По-моему, вы хренью страдаете с Лебедевой заодно.

— Значит, не нравится?

— А я в актёры вообще не нанимался. Но слово пацана держу. Так что прохожу год, раз Лебедева просит. А там… видно будет.

Он обернулся на Тамару.

— А тебе, вижу, нравится там, командирша?

— С чего это я вдруг командирша…

— А ты постоянно там командуешь. И сам я видел, и та чокнутая деваха рассказывала… С косичками ещё.

— Ксюха-то?

— Она, ага. Странная.

— Просто гиперактивная.

— А я гиперпассивный.

Тамара помолчала, а затем сказала:

— Ты иногда такие вещи выдаёшь, которые… которые прямо и не ждёшь от тебя.

— Да? Это какие? Чего ты от меня ждёшь?

— Что будешь ругаться, материться и забивать на всё. Например, вот Лебедева же не пацан — а ты с ней слово пацана держишь, пусть и против своей воли. Мне почему-то помогать вздумал. И другое…

Остановившись, Ромка поставил бутылку на дорогу и развернулся. Тамара мельком взглянула на воду и представила, как бултыхнулся в ней запертый в бутылке кальмар.

— Если не хочешь — так и скажи, — сказал ей Ромка.

— Да не в этом дело! — Тамара засимафорила руками. — Донести бутылку я ведь и сама могу. Просто… Получается, ты не такой уж и плохой человек, разве не так? Или ты, когда бутылку несёшь, тоже чувствуешь, что всех вокруг обманываешь?

— Фигасе, запомнила, что я говорил…

— Ну да.

Они смотрели друг на друга. Ромка был немного выше, но в плечах примерно такой же. Глядя на его лицо, Тамара невольно отметила, что он, наверное, будет даже немного красивым, если улыбнётся.

— Ты, в общем… Перестань себя мучить, — сказала она. — Ты вовсе не тварь. Плевать, какая у тебя фамилия. У меня вон — Суржикова, но никто не зовёт меня Суржиком, так?

— Потому что ты дев… вушка.

— В первую очередь — потому что я не Суржик. Потому что людей не судят по их фамилии. Это тупо, глупо и несмешно. Бери бутылку и пошли. Чего на холоде трепаться…

Немного поразмыслив, Ромка всё же поднял бутылку с земли, повернулся и зашагал в прежнем направлении. Тамара пошла за ним.

В подъезде у бабушки всё было как всегда. Тамаре даже на мгновение почудилось, что сейчас бабушка её встретит, напевая какую-нибудь глупость, угостит чаем и скажет что-нибудь хорошее… Однако на её этаже она вспомнила, что в квартире сейчас пусто. Пока она возилась с ключами, одна из дверей открылась и в подъезд выглянула худощавая старушка с орлиным носом и прищуренными глазами, спрятанными в паутине морщинок.

— Вы к кому? — спросила она хрипло.

— Здрасьте, — сказала ей Тамара, прежде чем Ромка успел раскрыть рот. — Мы к Ефросинье Семёновне. Я её внучка…

— Куда?! — переспросила старуха.

— К моей бабушке! — громче сказала Тамара.

Старуха внимательно посмотрела на неё, потом на дверь, возле которой они стояли.

— Канатова, что ли?

— Да-да! — Тамара закивала.

— Дык нет её уже, — сказала соседка. — Померла…

У Тамары сперва сердце ушло в пятки. Но потом соседка продолжила:

— Я её сколько уже не видела. Как на скорой увезли, так и…

— Она в больнице лежит, — сказала Тамара спокойно. — С ней всё хорошо.

Вставила ключ в замок и повернула.

— К ней дочка её приходила, — прохрипела соседка, вцепившись сухими, как деревяшки, пальцами в дверь. — Вещи выносили.

Тамара округлила глаза.

— Вещи? В смысле — выносили?

— Сказала — на продажу…

Войдя в квартиру, Тамара чуть не осела на пол прямо там.

Из коридора исчезла вся одежда, и вообще всё, кроме вешалок и тумбочки. В ванной ничего не было, на кухне — чистые полки и столы.

Голова пошла кругом.

— Что происходит… — спросил Ромка, закрывая за ними дверь.

Не разуваясь, Тамара дрожащими руками достала телефон из кармана и набрала маму. Она нервно стучала ногой по полу, а голова шла кругом.

— Мам! — она почти что крикнула, когда трубку взяли. — Мам, я у бабушки! Почему тут пусто?! Куда вы дели все её вещи?!

— Что ты там делаешь?! — мама, судя по голосу, ужаснулась.

— Я воды ей отнести хотела, полная бутылка же стояла…

— Папа её нам принёс.

— А тут-то что происходит?! Зачем вы всё вынесли?!

— Слушай, мы не хотели тебе говорить, — мамин голос дрогнул.

Тамара придвинула к себе ближайшую табуретку и медленно села на неё.

— Не хотели говорить что?

— Просто уходи оттуда.

— Мам. Что происходит?

— Это больше не бабушкина квартира.

— В смысле?! — отчаянно крикнула Тамара в трубку. — Как это не бабушкина?! Вы что, её квартиру продать решили, пока она в больнице?! А где она жить будет?!

Снова молчание.

— Мама… Мама, ответь, ответь пожалуйста. Скажи, ну. Ну это ведь шутка, да? Вы ремонт хотите делать? Или что? Мама, это не смешно, — Тамара лепетала, чувствуя, что вот-вот заплачет. — Мама…

— Бабушки больше нет, — тихо сказала мама. — Прости, Тамара. Мы не хотели…

В квартире было убийственно тихо. Не тикали часы — кажется, их вынесли. Тамара смотрела в пустоту перед собой. Ромка смотрел на неё.

— Когда… — проронила она через силу.

— В декабре. Врачи сказали, что ничего не смогли сделать.

— Но почему вы… почему вы молчали… — горло больно сдавливало. — Вы же… ни слова мне не сказали. Вы же просто…

— Тамара, солнышко, иди, пожалуйста, домой. Поговорим вечером.

— Почему вы молчали?

— Мы не могли сказать тебе. Ты так сильно ждала бабушку из больницы. Ты в кои-то веки была такой счастливой из-за клуба. Мы с папой решили…

— А когда вы мне сказать собирались?! — Тамару разобрала злость и яростная, дикая обида. — Когда?! Как ты вообще могла скрывать от меня подобное?!

— Тамара…

Не дослушав до конца, она с размаху швырнула телефон в стену. Тот разлетелся на запчасти, задняя крышка раскололась надвое.

— Что такое?.. — сунулся Ромка.

— Уходи. — Тамара закрыла руками лицо. — Уйди прочь, пожалуйста.

В глаза навалилась густая тяжесть, и она больше не могла сдерживать слёз. Содрогнулась — и по-настоящему расплакалась, сидя в гулкой пустой кухне. Тамаре было горько не только из-за ушедшей бабушки, но и из-за того, что ей будто бы не дали побыть с ней в последний момент, когда это было возможно. Собственная дочь оставила её умирать в одиночестве, в реанимации, среди незнакомых лиц, скрытых медицинскими масками. Не Тамару, а её, бабушку, обманули и предали…

Заскрипела об пол табуретка: вместо того, чтобы уйти, Ромка молча сел рядом.

— Она умерла, да? — тихо и понимающе спросил он.

Тамаре показалось, что она должна разозлиться, однако тон его не был надменным. Так что она лишь кивнула, всё ещё держа лицо в ладонях.

— Слушай. Я сейчас уйду и сиди тут сколько хочешь. Только меня выслушай, ладно? Или можешь не слушать, всё равно скажу.

Ромка помолчал. А потом заговорил так спокойно и негромко, как никогда до этого с Тамарой не разговаривал. Как будто вместо него говорил какой-то совсем другой юноша — более серьёзный и более меланхоличный.

— У меня дед несколько лет назад умер. Я его очень любил. Наверное, даже больше, чем родителей. Хороший он был. Хоть и ругал меня в хвост и в гриву. Я на его могиле ревел, как проклятый. День или два… Приходил к нему и плакал. Мне не хотелось верить, что он ушёл и не слышит меня больше. А потом… подошёл ко мне незнакомый мужик и сказал, мол: ты, пацан, не деда жалеешь. Ты себя жалеешь, что без деда остался. И меня не то, чтобы отпустило — нет, всё равно херово было, хоть волком вой. Но тогда мне и пришло в голову, что умершим-то всё равно, что у нас здесь происходит…

— Уходи, пожалуйста, — шёпотом попросила Тамара. — Уйди. Прошу.

Ромка вздохнул. Встал, сделал несколько шагов. Протянул к плечу Тамары руку — но так её и не коснулся, в последний момент остановившись и забрав руку назад.

— Пока… — сказал он.

Послышался звук закрывшейся двери, и Тамара осталась совсем одна.

…Когда она подняла голову, её кто-то тряс за плечи.

— Эй! — говорили ей. — Ты что здесь делаешь?! Ты кто?

Перепугавшись, Тамара резко вскочила с табуретки. Ноги кольнуло болью. Она поморщилась, схватившись за чашечки.

На неё смотрели мужчина и женщина. Мужчина был полноватым, с овальным лицом, красными от мороза щеками и густыми чёрными бровями. Женщина — накрашенная, со светлыми кудрями, опускающимися на чёрную дублёнку. Оба смотрели на Тамару ошеломлённо.

— А вы кто?! — спросила та сквозь зубы, морщась от боли. — Откуда у вас ключи?

— Мы эту квартиру снимаем вообще-то! — изумилась женщина. — Уже заплатили залог… Толя, вызывай милицию.

— Какую милицию, какой залог?! — взвинтилась Тамара. — Это квартира моей бабушки! Как вы её можете снимать, она же…

До женщины, кажется, дошла суть, и она открыла рыбий рот в догадавшемся «аааа!».

— Так ты дочка хозяев?..

— Вам здесь делать нечего, ясно вам?! — сказала Тамара зло, глядя остервенелым взглядом то на женщину, то на мужчину. — Плевать, что вы там и кому заплатили, это не ваша квартира! Это квартира моей бабушки, и она ей и останется! Убирайтесь отсюда!

— Ты на кого гавкать-то собралась, девочка? — медленно проговорила женщина, подняв брови так, что лоб её уменьшился почти вполовину. — Давай-ка сама выметайся отсюда, пока мы тебя силой не выкинули!

— Вы?! Меня?! — разозлилась Тамара. — Ну попробуйте!

Ей до самого конца не верилось, что эти люди хоть что-то способны ей сделать. Однако по велению истеричной жены здоровяк Толя легко схватил Тамару за подмышки, поднёс к двери и грубо вышвырнул в коридор. Стикер полетел следом, больно стукнув её рукоятью в голову.

— Толь, поаккуратнее, она инвалид… — запоздало сказала здоровяку жена.

— Ну и чё, что инвалид… — и муж закрыл дверь. Защёлкали замки.

Взвыв от боли и обиды, Тамара попробовала вскочить, но заболевшие ноги подвели её — и она рухнула на пол подъезда.

— СУКА!!! — крикнула она в слезах, чуть не охрипнув. — УРОДЫ!!! Твари! ЧТОБ ВЫ… — поток ругани, не успевший даже толком начаться, закончился, когда Тамара закашлялась и снова подавилась плачем.

Долго сидеть на полу было холодно. Охрипшая и замёрзшая, Тамара с трудом поднялась на ноги. Снова хотелось заплакать, но что-то её остановило.

«Слёзы лить будешь, когда получишь ответы, — сказал ей Стикер. — А пока — стисни зубы и докажи, что не тряпка».

И сколько ни унижала её раньше вредная трость — сейчас Тамара от всей души почувствовала, насколько сильно и прочно Стикер всё это время её поддерживал. Пусть его голос и был по большей мере воображаемым, но никто из её близких не знал её настолько же хорошо, как он. Сделав пару глубоких вдохов, Тамара стиснула зубы и вытерла уже засохшие глаза рукой.

Шмыгнула носом.

Никогда в жизни она не чувствовала себя настолько бессильной перед внешним миром — который, как оказалось, не собирался с ней церемониться.

Сэт был раздосадован. И даже, кажется, зол. Тем страннее и неуютнее было ребятам, сидящим сейчас в тёмной кухне с выключенным светом.

В дверь квартиры 68А поминутно кто-то стучал. Иногда начинал безостановочно нажимать на звонок, а затем снова переходил на стук. Открывать дверь никто не бежал — все жители квартиры сидели здесь — но когда стук возобновлялся, кто-то из них всё равно бросал опасающийся взгляд на дверь.

Все сидели. Только Сэт, скрестивший руки на груди, стоял.

— Кто из вас сделал это? — спросил он тихо.

Меланхолик чуть не плакала, спрятав лицо в поджатые колени.

Сэт смотрел на Роберта и Мишу.

— Кто. Из вас. Продал. Меланхолик?

— Да с чего ты взял, что это мы? — спросил Робби со вздохом. — Никто бы из нас не стал делать этого.

— Я вообще не шарю, о чём речь, — признался Миша. — Мне было не до того…

Вместо ответа Сэт взял свой телефон, включил, перевернул и показал Мише. Тот взял устройство в руки.

Пост в соцсети гласил об открытии программы под названием «FACEON». Авторы программы сотрудничали с администраторами одного из крупнейших в Сети пабликов; администраторы обещали крупную сумму денег тому, кто сообщит им местонахождение нескольких популярных в Сети персон, список которых к посту прилагался. Личность «сдавшего» администраторы обещали скрыть, однако предоставленную информацию — опубликовать.

В списке было около двух десятков имён. И Меланхолик была среди них.

За информацию о ней админы обещались выплатить сумму в размере семидесяти тысяч рублей.

— Твою мать… — у Миши в горле пересохло.

Сэт молча забрал у него телефон.

— Если это не вы, то хорошо. Но тогда встаёт вопрос — кто именно. Никто, кроме сидящих здесь, не знает, что она тут живёт.

— Соседи? — робко предположила Женя.

— Тут одни бабки. Вряд ли кто-то здесь знает, кто она такая.

— На улице кто-то видел… и проследил?

— Вполне возможно.

— В любом случае, это какой-то пиздец, ребятишки.

— Так там что… все её фанаты? — спросил Миша.

— Ага. Какие-то ёбнутые фанбои.

— У тебя и такие есть, Алён?

— К несчастью, — грустно и тихо подтвердила Меланхолик.

Ребята сидели в молчании. Каждый думал о чём-то своём, а снаружи, за дверью, было слышно, как толпятся и переговариваются фанаты Меланхолик, которым кто-то сообщил её местоположение.

— Валить отсюда надо, — сказал Миша негромко.

Все посмотрели на него.

— Как ты через этих полудурков свалишь… — с сомнением поморщился Сэт, стоящий возле окна, скрестив руки. — Их там такая толпень. Нам нужно, чтобы кто-то снаружи пригнал машину… И при этом, чтобы нас не раздавили, когда мы выйдем из квартиры. Есть у кого идеи, как это провернуть?

После недолгой паузы заговорил Роберт:

— Вообще, да. У меня есть одна идея.

 

Полчаса спустя.

 

Тамара успела продрогнуть, сидя в автобусе, прежде чем поняла, что больше не хочет домой. Конечно, телу её — и ногам особенно — хотелось куда-нибудь в тёплое и, желательно, родное место, но теперь Тамаре думалось, что она не сможет доверять родителям так же безоговорочно, как раньше. Стремясь уберечь её от всего на свете, они скрыли от неё правду, заперли в четырёх стенах и неизвестно, выпустили бы вообще. Ещё и неожиданные квартиранты оказались редкими сволочами — как таким вообще можно было отдавать бабушкино доброе жильё?!

Тамара пошарила в карманах в поисках телефона, чтобы написать Задире и спросить, можно ли остаться у него на ночлег — однако вспомнила, что разбитые запчасти её «Самсунга» сейчас лежали на кухне бабушкиной квартиры. Если уже не в мусорке.

— Чёрт.

 

Дома был только Егор, которого никто не посвящал в ситуацию, так что на контакт с буйной сестрицей он не шёл. Запершись в комнате, Тамара взяла школьную сумку, запихнула в неё несколько учебников и тетрадей, а также сложила футболку, пижаму и школьную рубашку (вместе с жёлтым галстуком). Фотоаппаратом Люциорусом пришлось пожертвовать: он был не так уж необходим, но занимал много места, так что Тамара его выложила. Мята молчаливо смотрел на её приготовления, сидя на стуле и незаметно перебирая ткань сиденья передними лапками. Тамара почесала его за ушком, думая о том, куда отправится.

Она понятия не имела.

Она включила компьютер и написала Задире — к счастью он был онлайн — письмо следующего содержания:

 

«Робби, у меня ЧП. Нужно срочно где-то перекантоваться. Не знаю, насколько. Я не напрашиваюсь к тебе, а прошу, чтобы ты нашёл мне такое место. Очень сильно прошу. Я в ближайший час подойду к вашей квартире. Прости, если отвлекаю. Это правда очень важно».

 

Не дожидаясь, пока он прочтёт, Тамара взвалила на плечо потяжелевшую сумку, на прощание окинула взглядом комнату, взялась за Стикер и вышла, прикрыв за собой дверь.

Телефона при ней не было, и одновременно с неудобством это обстоятельство добавляло ещё и некоторое преимущество: теперь Тамару невозможно было отследить или дозвониться до неё. Сама Тамара тоже никому не могла позвонить, однако людей, которые могли ждать её звонка, можно было пересчитать по пальцам.

Когда она оказалась возле многоэтажки, где жил Задира, у неё появилось смутное ощущение, что она пришла в неподходящий момент. Возле подъезда топталось десятка два подростков, причём они не толпились, а стояли разрозненно, как будто каждый пришёл отдельно ото всех остальных. Часть из них залипали в телефоны, кто-то переговаривался, а кто-то смотрел вверх, на окна, и что-то высчитывал. Протиснувшись к домофону, Тамара — немного удивлённая столпотворением — набрала номер Задиры.

Никто не отвечал.

— Они молчат, — поделился с ней какой-то парень, стоящий рядом, и выдыхающий в воздух клубы пара. — Но мы-то знаем, что она там.

Тамара подняла брови.

— Кто — она?

— Меланхолик, — пояснила девушка со светящимся смартфоном, стоящая рядом. — Ты что, не к ней пришла?

Тамара качнула головой, не понимая, о чём речь.

— У вас ключи есть?

Вместо ответа парень сунулся вперёд и громко постучал в дверь.

— Дань, открой!..

Домофон запищал.

С противоположной стороны выглянул другой парень, кажется, и открывший дверь.

— Чё?

— Ничё, человека пусти…

Ошеломлённая, ничего не понимающая Тамара прошла вперёд.

В подъезде народу было даже больше, и это ещё больше напрягало. Все так же стояли — с телефонами и без, — переговаривались между собой, шептались, оглядывались, что-то спрашивали. На Тамару почти не обращали внимания, только расступались, замечая, что она идёт.

«Что тут происходит…» — растерянно думала она, поднявшись на этаж, где жил Задира. Подростки стояли и на лестничной площадке, и выше, и ниже по лестнице, и лишь оказавшись перед нужной дверью, Тамара поняла, что к ней сейчас прикованы все взгляды.

— Аамм… — решила заговорить она, обернувшись к собравшимся. — А вы… туда?..

— Так ты тоже к Меланхолик? — спросил кто-то.

— Нет… Что за Меланхолик?

Несколько ребят переглянулись.

— Так ты тут живёшь?

— Тут живёт мой друг. Роберт Липатов.

— Только он? — уточнила какая-то девушка.

— Нет, не толь… — Тамара запнулась.

Кажется, все эти люди искали кого-то из соседей Робби. И сейчас Тамара оказалась в опасной близости от того, чтобы его с потрохами сдать. До неё эта простая мысль дошла прежде, чем она успела закрыть рот.

— Ты за новостями вообще не следишь? — спросили её. — Нам сказали, здесь живёт Меланхолик! Ты чё, вообще про неё не слышала? Она очень крутая художница-стримерша!

— При этом супер-таинственная! — с энтузиазмом сказал парень в меховой шапке-ушанке. — Увидеть бы её вживую да сфоткать!

— Да тут освещение херовое, не увидишь нифига… — досадовал кто-то.

— Стучать и звонить бесполезно — заперлись, не открывают, — сказали Тамаре. — Но если там твой сосед — ты лучше позвони, авось выйдет. Тогда мы прорвёмся…

«Ну уж нет…» — подумала Тамара, а сама инстинктивно сказала, что телефона у неё нет. На такие слова ближайшая девушка поглядела с изумлением и покрутила пальцем у виска.

— Ты с какой планеты ваще…

Пока подростки, словно секта, слетевшаяся на шабаш, переговаривались между собой, Тамара прислушалась к звукам за дверью. Слышно ничего не было.

Чем дольше Тамара стояла здесь, тем глупее и неуместнее себя чувствовала — потому что в момент, когда она просила Задиру о помощи, помощь была нужна ему самому.

Прислонившись лбом к двери, она стала тихонько по ней настукивать. Никто не обращал на неё внимания: все шутили, что-то фотографировали в сумраке подъезда, делали селфи…

Настукиваемый Тамарой ритм был их с Робби «немного секретным» кодом — одним из многих.

Они много о чём болтали, поэтому как-то раз договорились даже о том, что если одного из них заменит двойник, и он начнёт вести себя странно, то пускай у обоих будут кодовые слова — чтобы узнать, заменил кого-то чужак или нет. Поэтому появление секретного стука в дверь — который был всего лишь ритмом вступительной темы «Доктора Кто» — было лишь вопросом времени.

И спустя примерно минуту тихого стучания Тамара почувствовала, что ей кто-то настукивает с другой стороны двери.

Робби!

Она старалась не подавать вида.

Тихо щёлкнул замок, гулким эхом отозвавшись в подъезде. Все сразу смолкли, поглядев на Тамару и на дверь, к которой она прислонилась. Наступила звенящая тишина.

В следующий момент канонада оглушительных и неясных звуков наполнила подъезд: все схватились за уши, вздрогнув и отпрянув, завертели головами в поисках источника. В какофонии все на мгновение забыли про дверь: она раскрылась, и протянувшиеся руки затянули Тамару внутрь квартиры. Кто-то сунулся за ней, но его ладонь прижало, и он вскрикнул, едва успев вытащить руку. Дверь снова захлопнулась и звуки прекратились.

Тамара, оказавшаяся в кромешной тьме знакомого коридора, чувствовала, как её держат несколько рук, а одна из них — по ощущениям смутно знакомая — зажимает ей рот.

— Ты что здесь забыла, Многоножка?! — яростным шёпотом спросил её Задира Робби.

* * *

Десять минут потребовалось, чтобы обитатели квартиры объяснили Тамаре, что вот уже день находятся в осадном положении, и их силы истекают. Всё потому, что среди них действительно жила интернет-художница по прозвищу Меланхолик, однако кто-то каким-то образом раскрыл в Сети её местоположение — и неугомонные фанаты решили навестить своего кумира.

Что не слишком нравилось остальным обитателям квартиры 68А, да и саму Меланхолик ни капли не прельщало.

— Мы как раз сейчас разработали план побега, — говорил Робби деловым шёпотом, когда они сидели в тёмной кухне. — Что ты вообще тут забыла?!

— Простите… — Тамара аж съёжилась. — Я тебе написала, но…

— Мне не до писем.

— А ты вроде онлайн…

— Так это телефон, я ж почти всегда с него онлайн, но не читаю писем… А позвонить ты не могла?

— Нет у меня телефона, Робби… И жилья над головой теперь тоже нет.

— Твою мать, — сказал Сэт, хозяин квартиры, приложив руку к лицу. Робби кинулся успокаивать его:

— Спокойно! Она здесь не останется. Ты ведь здесь не останешься, Тамара?!

— Ну… Судя по всему, нет…

— Что у тебя стряслось?

— Долго… и не здесь. Расскажите, что вы собираетесь делать…

— Мы собираемся валить отсюда нахрен.

— Каким образом?

Ребята переглянулись.

— А дополнительного противогаза у нас нет…

— Значит, кто-то останется здесь, да?

— Алён, ты не поднимешь Тамару?

— Я? Эм… — единственная девушка — помимо самой Тамары — неловко потопталась на месте. — Вряд ли… Я бутылку-то трёхлитровую с трудом поднимаю. А человека…

— Противогазы?! — изумилась Тамара. — Вы что задумали?!

У кого-то завибрировал телефон. Темноту прорезал белесый свет экрана.

— Она здесь, — сказал юноша, имени которого Тамара не знала. — Приехала, стоит недалеко от подъезда. Но если что — сможет подкатить ближе.

— Тамара не очень мобильная, бегать не может… — пропыхтел Робби. — Как видишь, ты появилась очень не вовремя, Многоножка.

— Я это уже давно поняла.

— Времени рассусоливать нет, погнали к выходу, — сказал Сэт. — Я, Миша и Женя на сегодня останемся здесь. Роб, найдёшь, где перекантоваться?

— Леру упрошу как-нибудь, — Задира махнул рукой. — А если не пустит — мест у меня полно…

— Вот и славно. Мы вызовем ментов, скажем, что в подъезде какие-то придурки устроили «атаку мертвецов». Будем надеяться, что их хотя бы полиция отпугнёт.

— Что за атака мертвецов… — не поняла Тамара, которой становилось всё страшнее от того, что здесь назревает.

— Увидишь, — многообещающе сказал ей Сэт.

Когда они подошли к двери, ей на голову насильно надели тесный противогаз, сильно пахнущий пластиком и кожей.

— Роб, ты точно пробежишь? — спросили у Задиры. — У тебя же астма…

— Постараюсь не сдохнуть, — шутливо ответил тот. — Сколько у нас этих штук?

— По одной на каждый пролёт. Это все, что есть. Аккуратнее: глаза разъедает только в путь.

— Разъедает?!

— Ну слезоточивый, ты чё хотел.

— Роберт, откуда ты вообще их взял?

— Лера подсобила. В обмен на услугу. Мел, ты готова? Всё собрала?

— Угу.

— План помнишь, да?

— Бежим вниз, там садимся в машину. Я помню.

Если и раньше Тамаре с трудом удавалось различать силуэты в тёмном коридоре, то теперь, сквозь линзы противогаза, делать это стало ещё труднее. И раздражало то, что ей никто ничего не собирался объяснять.

— Стоят, суки… — прошептал Робби, выглядывая в глазок. — Ладно, ребята… По коням. Успейте закрыть двери, чтобы газ не просочился.

— Успею, — серьёзно и мрачно сказал Сэт. — И вам тоже удачи. Свяжитесь, как доберётесь до места.

Задира кивнул.

— Так… Тамара, тебе придётся залезть ко мне на спину. Ненадолго. Но придётся.

— Я с сумкой, и она довольно увесистая…

— Твою же ж мать, а… Ладно, оставь её тут. Потом мы её тебе принесём.

Без особого удовольствия Тамара оставила сумку на тумбочке в коридоре. Без неё она чувствовала себя неуютно.

Задира взвалил её на спину, и она обхватила руками, сжимающими Стикер, его шею.

— Ну что?..

— Что-что… Ты набрала в весе, вот что. Теперь ты ещё больше похожа на слона.

— Мел, надевай противогаз. Открываю и кидаю насчёт три, — шёпотом сказал им Сэт. — Раз, два…

— Держись крепче, — шепнул Робби Тамаре, и та послушно вжалась в его спину.

Дверь чуть приоткрылась и в открывшуюся щель Сэт что-то метнул. Оглушительный и резкий хлопок породил несколько вскриков — а затем лестничную площадку начало заволакивать дымом. Кто-то закричал, кто-то закашлялся, несколько девушек завизжали. Под общий хаос и панику Робби и Меланхолик рванулись вперёд, сквозь дымовую завесу. Дверь за ними захлопнулась, защёлкали замки.

— Эй, это же!.. — крикнул кто-то, но Робби швырнул вторую гранату на следующую лестничную клетку.

«А можно было просто подождать, пока они уйдут из-за газа, и потом сбежать самим…» — запоздало подумала Тамара, едва держась под пыхтящим Задирой, который едва успевал разворачиваться и перебегать с одной лестницы на другую. От резкого хлопка Меланхолик тихонько взвизгнула сквозь противогаз, но продолжила бежать за ними…

— Быстрее, быстрее!

Собравшиеся возле домофонной двери точно не могли ожидать, что она распахнётся и наружу — вместе с белым слезоточивым дымом — выскочат двое людей в противогазах. Все тут же отпрянули в разные стороны, кто-то придурочно улыбался, подумав, что «это пранк».

Послышался резкий скрип тормозов, и прямо перед ними, разогнав толпу, притормозил чёрный автомобиль.

Троица нырнула в него. За ними бросились вдогонку, но поздно: дверь захлопнулась и машина дала по газам, выехав на дорогу со двора.

Резко выдохнув и раскрыв рот, Тамара стянула с головы противогаз.

— Господи!!! — воскликнула она. — Что за трешатина?!

Робби слишком запыхался, чтобы что-то ей отвечать. Заворочавшись, он вылез из-под Тамары, опустив её на кресло рядом с Меланхолик, первой запрыгнувшей в машину, которая сейчас куда-то мчала.

— Ну чё, спецназ, нормально пробежались? — спросила девушка в мотоциклетном шлеме, сидящая за рулём.

 — И тебе привет, Лер, — тяжело выдохнул Робби, вытирая со лба пот. — Твою мать… Мы реально как спецназ…

— И куда вас везти?

— В-в гараж… Как и договаривались.

— И сколько вас там будет…

— Похоже, что двое. Познакомься, это Тамара, моя хорошая подруга. Тамара, это Лера. Моя сводная сестра.

Остановив машину на светофоре, Лера стянула с головы чёрный шлем, изящно качнула головой, встряхнув тёмные волосы с кончиками, покрашенными в розово-красный, и зачёсанные на одну сторону. Вторая половина головы была коротко побрита. Обернулась к своим пассажиром и внимательным взглядом осмотрела Тамару.

— Ты же говорил, что только одному человеку нужно убежище…

— Для меня она тоже была неожиданностью, — объяснил Робби. — Но ведь там у тебя просторно, так?..

Лера с сомнением поглядела на него.

— Надеюсь, к концу поездки вас не станет трое. Место-то у меня есть, но… это действительно важная причина?

На тот момент Тамара, зажатая между Меланхолик и Задирой, уже не была в этом глубоко уверена. Ей не хотелось объяснять Робби всю ситуацию с бабушкой и родителями при чужих людях, однако с каждой минутой поездки в неизвестность она чувствовала, что он смотрит в её сторону всё более подозрительно. И написать сообщение тоже не могла: телефона не было.

— Простите, что всё так неожиданно, — сказала она, — но это… правда очень важно.

«Ты сама-то в это веришь?» — подал голос молчащий Стикер.

И Тамара не знала, что ему ответить.