Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Далеко-далеко, на другом континенте, в засушливой юго-западной Африке есть большая река Окаванго, единственная река, которая никуда не впадает. Родольфус читал о ней: начиная свой путь в Анголе, по большей части та, причудливо извиваясь по гористой местности сотни миль, текла в никуда, почти пропадая в песках и донося совсем немного воды до великих болот за пустынею Калахари. Но иногда, когда сто и одно обстоятельство сходятся воедино, когда звёзды выстраиваются в особом порядке, когда дни над пустыней облачны, а дожди особо обильны, она достигает впадины, где тысячу лет назад простиралось солёное озеро. В мае дожди заканчиваются, воды реки Окаванго поднимаются высоко — и Родольфус чувствовал, что стоит посреди древней впадины Макгадикгади, утопая в них по колено.

Флакон, практически жёгший пальцы, Родольфус сунул в карман, не раздумывая, вместе с рисунками брата, которые до сих пор держал. И так же, не раздумывая, ринулся, словно через африканскую реку вброд, в пустующую сейчас комнату Лорда.

Дверь открылась легко — их повелитель охранными чарами себя особо не утруждал, зная, что никто в здравом уме не сунулся бы к нему без приглашения. К тому же всё, что он действительно сколько-нибудь ценил, было при нём неотлучно. Но Лорда здесь не было — недаром Беллатрикс битый час убивалась. Так что охваченный безумным и опасным азартом Родольфус переступил порог без особого пиетета, поплотней прикрыл за собою дверь и, наложив на всякий случай простейшие заглушающие, неистово принялся за обыск.

Сперва он перетряхнул бельё на аскетичной кровати Лорда — и тут же обнаружил искомое, стараясь гнать от себя подальше абсурдную в своей ирреальности мысль, линяет ли их повелитель. Это была то ли иссохшая плёнка облезшей кожи, то ли полупрозрачная чешуя — Родольфус даже не взялся определить, что перед ним оказалось, просто ссыпал всё на один из странных рисунков брата, завернул и спрятал к флакону в карман. Почему-то найденные следы уже совсем нечеловеческой природы их повелителя не вызвали у него никаких эмоций вроде естественного и очевидного отвращения, которое должен был бы испытать любой вменяемый человек, обнаружив подобное у кого-то в постели. Родольфус не чувствовал ничего, кроме смутного горячечного возбуждения от удачной охоты.

Но этого было мало, мало подумал он, и тут же вломился в ванную и зарылся в бельевую корзину, а затем, словно охваченный жадностью вор, обшарил заодно шкаф и все бельевые ящики, разжившись обломком ногтя. Вот тогда-то он заодно прихватил и мантию. Вернее, он, не думая, бросил её себе на плечо, чувствуя, что время уже поджимает, и лишь в коридоре, запирая дверь за собой, осознал, что именно только что сделал.

Наверное, предстань он перед предками в тот момент, у него были бы серьёзные затруднения: одна часть наверняка бы его проклинала за попранную вассальную верность и вероломство, вторая кричала «плевать, если этот мальчишка добычу взял», а третья… третья качала бы головой, сокрушаясь, как низко пали потомки, куда ни ткни.

— К Мордреду, старые перечники, — ответил бы им Родольфус. — Вам ли понять, что у меня на душе! — Назад поворачивать было поздно — и какая разница, что будет завтра.

Пусть воровство и было ниже его достоинства, но как-нибудь он это переживёт, тем более, остальное пережить будет куда сложнее. Так рассуждал почти летящий по сумрачным коридорам Родольфус, даже не пытавшийся замаскировать свой трофей — только сунул его подмышку. Но даже встреть он кого-нибудь, наверняка от него в этот час просто бы отвели глаза. Но он никого не встретил — коридоры были пустынны, словно в доме все вымерли или просто не жили.

И хотя рубашка предательски взмокла от волнения на спине, он ни разу не сбился с шага, а сами его шаги терялись в ночных звуках дома, раздававшихся странно глухо, словно из-под толщи воды: тихо скрипел доски, вздыхали во сне на своих портретах нарисованные Малфои, и Родольфус всем своим существом стремился сейчас скрыться с глаз. Для воплощения своего безумного плана ему требовалось убежище, и он, спустившись по широкой лестнице, пересёк гулкий холл и взялся за медную ручку двери, ведущей к винному погребу.

Стоило ему приоткрыть дверь, как лица его коснулось дыхание близкого подземелья: потянуло стылой влагой старых камней, и едва уловимый аромат спелой ежевики и роз, круживший Родольфусу голову и заставлявший быстрее бежать в его теле кровь, стал почему-то сильнее.

Родольфус дотронулся рукой до шершавой стены, отгоняя от себя наваждение, засветил висящий под потолком светильник и стал спускаться. Этот путь он уже хорошо заучил: вниз, вниз, по старым вытертым ногами ступеням; затем направо, мимо покрытых пылью бутылок, в небольшой закуток за бочками с кальвадосом; к узенькому столу, на котором воском оплыла уже не одна свеча; к старой, отполированной за годы и потемневшей от времени табуретке.

В этом убогом приюте Родольфус, проводил, бывало, никем не замеченный, целые ночи — и порой оттуда видел и Люциуса, кажется, даже не подозревающего о таком соседстве.

Впрочем, Родольфусу ли было его упрекать? Сам он не то чтобы пил — часто просто сидел часами, уговаривая за ночь едва ли бутылку. Да и дело ли — напиваться хорошим старым вином… Если б он действительно запил, кто бы знал, чем это всё могло кончиться; что сталось бы, если б Родольфус Лестрейндж отпустил себя. Но Люциуса он понимал, и осуждать не думал. И тревожить бы тоже не стал — зачем? Не плакаться же им в жилетку друг другу — гордость у них обоих ещё была.

Но сегодня Родольфус в погребе был один — и, возблагодарив Мерлина, он почти что упал на свою табуретку, схватил со стола недопитую со вчера бутылку, и сделал пару глубоких глотков, а затем извлёк из кармана свою добычу.

В свете свечей флакон зловеще сверкнул, рука у Родольфуса дрогнула, и он поспешил поставить его на стол, а затем стёр испарину, выступившую на лбу. Решение он уже принял, но сомнения налетели на него в последний момент: а вдруг эта не то кожа, не то чешуя, принадлежит не Лорду, а этой его змее? Мало ли с кем тот делит ложе — пусть даже для неё они и были слишком мягкими и светлыми. Моргана и Мордред, что же он вообще творит? Но другого шанса не будет. Ему уже всё равно умирать — Лорд не простит такого, так что пойди что не так, он хоть никого не перепугает: хорош он будет, если начнёт ползать по комнатам и шипеть. Или вот ноготь окажется, скажем, домовика…

Напряжённо подрагивающими руками Родольфус откупорил пробку и, последний раз взглянув на зловещий рисунок брата, ссыпал с него содержимое, и какое-то время глядел, как зелье бурлило и пенилось, обретая неприятный белёсый цвет.

Затем Родольфус снова приложился к бутылке, а потом выпил эту дрянь залпом. И тут же, согнувшись практически пополам, сполз с табурета на пол. Сколько раз ему уже доводилось пить это зелье — и каждый раз ощущение, будто внутренности становятся шевелящимся клубком змей, вызывало у него омерзение. Впрочем, сейчас это было почти что аутентично, ухмыльнулся он сам себе, ловя ртом, ставший плотным и почему-то горячим воздух.

К омерзительному вкусу перепрелой капусты во рту Родольфус давно привык, но на сей раз это варево показалось ему раз в сто отвратительнее обычного — увы, другой порции у него не было, и он невероятным усилием воли заставил себя удержать всё внутри.

Кожу жгло всё сильнее, вместе с кожей чудовищно жгло желудок, к горлу поднялась душащая его кислота, и Родольфус закашлялся; его, всё же, стошнило, однако, превращение шло. Утерев рот, он слезящимися глазами смотрел на свою же руку, и видел, как вытягиваются и белеют его и так не слишком загорелые пальцы, а ногти утолщаются и сереют.

Получилось.

У него получилось!

И хотел бы он знать, сколько времени будет работать это зелье с такой… составляющей. Час? Два часа, как хвастливо обещал на этикетке Снейп? И не выйдет ли так, что он вообще застрянет в этом облике навсегда? Вернее, до первой встречи с… оригиналом? Достаточно ли в Тёмном Лорде осталось ещё человеческого, чтобы Родольфус смог превратиться назад? Впрочем, это он узнает достаточно скоро — всё равно назад пути уже нет.

Голова кружилась, и он поднялся с трудом; постоял какое-то время, опираясь руками на стол, а затем сумел взять в руки палочку и превратил днище ближайшей бочки в большое круглое зеркало. Удивительно, но видеть в тёмном подвале он стал значительно лучше, хотя краски вокруг стали куда бледней, и всё вокруг будто подёрнулось красноватым пеплом.

Родольфус провёл длинными узловатыми пальцами по лицу, коснулся шеи. Потеряв один волос, ещё не становишься лысым, писал древний грек Евбулид, потеряв второй волос — тоже; так когда же начинается лысина, подумал Родольфус водя пальцами по гладкой как квоффл голове. Впрочем, внутренний голос издевательски озвучил и другой знаменитый софизм — о том украшении, каким он бы вполне мог похвастаться по милости Беллатрикс⁽¹⁾. Родольфус немного нервно расстегнул воротник мантии, которая стала ему явно коротковата, но висела в плечах, а потом и вовсе разделся, избавляясь от пропитанной потом рубашки и ощущая босыми ногами холодный каменный пол.

Родольфус разглядывал в зеркальной поверхности чужое, странное тело. Тело Лорда, а теперь, на время, целиком лишь его: тощее, словно экспонат анатомического театра, жилистое и длинное. Будто обычного человека взяли и слегка вытянули, исказив человеческие пропорции, так, что инаковость теперь слишком уж откровенно читалась в них. Обтянутое бледной, как у покойника, кожей, пронизанной синими жилками, на которой кое-где виднелся змеиный узор; местами можно было даже почувствовать, как рельефно проступает и чешуя. На ощупь кожа была холодной — куда более холодной, чем Родольфус себе представлял.

И голой.

Абсолютно лишённой волос.

Не только на голове; их попросту нигде не было — даже в паху, как Родольфус успел убедиться. И там его взгляд задержался дольше всего.

Болезненное, полубрезгливое любопытство заставило Родольфуса оттянуть плоть и его губы тут же растянулись в кривоватой ухмылке: м-да, даже до стандартов античной скульптуры повелитель, на первый взгляд, не дотягивал. Сам Родольфус, даже не будучи возбуждён, казался, пожалуй, несколько представительнее. Не удивительно, что его ботинки оказались Лорду великоваты. Впрочем, он мог бы об этом задуматься куда раньше — Лорд имел привычку ходить босым, вот только мало кто решался разглядывать его стопы. Мордред, он совсем не о том думает, одёрнул себя Родольфус. Хотя… с какой стороны посмотреть: ему же ведь придётся воспользоваться тем, что имелось. Но в поединке решает не длина палочки, а насколько ты с ней искусен, и уж он-то сегодня этот тезис докажет наверняка. Но стоило ему подумать о той, ради кого он всё это сейчас изучал, ему перестало быть хоть сколько-нибудь забавно — он вновь испытал болезненную глухую злость. Неважно… ей всё это будет совсем неважно.

Родольфус привычно хрустнул костяшками — ощущение вышло совсем чужим, странным. Он поднял руку и несколько секунд внимательно разглядывал длинные… действительно длинные и тонкие пальцы, вдруг обратив внимание, что держит палочку совсем не так, как держал её Лорд. Да — нужно потренироваться. Белла очень хорошо знает своего повелителя… как и палочку, понял он. Значит, на её глазах колдовать не стоит. Хорошо же ему придётся тогда постараться, чтобы она поверила… Может, стоит завязать ей глаза — тогда это снимет большую часть вопросов.

Он задумчиво поскрёб ногтями тощую, как у скелета, грудь, а затем набросил на плечи мантию — вот так чародеи и ходили в древние времена. Родольфус ещё раз посмотрел на себя в зеркало и изобразил на чужом лице холодную, полную превосходства усмешку. Да, вот так — всё справедливо: Лорд украл его жену, и сегодня он возвращает себе то, что его по праву.

— Бэ-э-элла, — протянул он — и вздрогнул от собственного же голоса. Нет, не так — Лорд никогда не говорит с подобными пошлыми интонациями. — Бе-елла, — повторил он — и опять поморщился. Не то. — Белла!

Родольфус сделал зеркальной всю стену, и некоторое время прохаживался, глядя на своё отражение и стараясь воспроизвести движения Тёмного Лорда. Может, в нём и не умер великий актёр, но он Лестрейндж — и сможет быть убедителен. По крайней мере, в тёмной спальне, если завяжет жене глаза. Главное — не встретить никого по пути.

Ну что ж, его выход.

1) Евбулид известен и еще одним парадоксом, построенном на логической ошибке. «Что ты не потерял, ты имеешь. Рогов ты не терял. Стало быть, ты рогат».

Вернуться к тексту