Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Если розы не обрезать, они зачахнут и выродятся. Если перестать постригать кустарники, сад заглохнет. Если игнорировать сорняки, то они задушат даже алихоцию⁽¹⁾. А если хозяйка не может справиться со своим домом, то он рано или поздно непременно превратится в вертеп. Трудно было спорить с Вальбургой Блэк, когда она кипела желанием излить свою житейскую мудрость на близких. Впрочем, и во всех остальных случаях спорить или же просто отстаивать своё мнение в её присутствии было решительно невозможно, так как зачастую тётушка слышала лишь себя. Нарцисса никогда и не спорила, но всегда выражала вежливый интерес и обычно дослушивала её гневные филиппики до конца. Теперь же она ловила себя на мысли, что в её внутреннем монологе всё чаще звучат не только знакомые интонации, но и эпитеты, на которые тётя Вальбурга была щедра даже в те дни, когда одиноко умирала в пустом лондонском особняке по несуществующему теперь адресу.

Авроры навещали её дом ещё дважды, и Нарцисса каждый раз скупо делилась с ними всей той бесконечно утомившей её неопределённостью, в которой она сама пребывала. Но в то же время она не могла не выдохнуть с облегченьем, будучи на какое-то время предоставлена сама себе; настроения, царившие по всей Волшебной Британии, не располагали к светским визитам, да и Тёмный Лорд до середины января не баловал Малфой-мэнор своим присутствием, пропадая где-то ещё. Там, где ему действительно были рады.

Когда же он, наконец, изволил разделить эту радость с её семьёй, Нарцисса испытала малодушный порыв последовать примеру дядюшки Ориона: наглухо запереть дом и не просто отгородиться от всего мира, а исчезнуть вместе со всем родовым гнездом. Но она всё же смогла преодолеть это краткое мгновенье невольной слабости, возникшее в тот момент, когда порог перешагнул первый из тех гостей, которым обычно не принято отправлять приглашений. Однако закрыть перед ними дверь было для неё просто немыслимо, и не только потому, что ни Люциус, ни она сама не посмели бы возразить Лорду — нет, были вещи, на которые она не могла пойти. В отличие от покойной Вальбурги Блэк, Нарцисса никогда не смогла бы отрезать от себя часть семьи и жить с этим, утопая в чувстве вины и горечи.

Когда она увидела Беллатрикс впервые за много лет после того чудовищного суда, Нарцисса заледенела от ужаса: это измождённое, выцветшее создание с гривой спутанных и не слишком чистых волос, с выпиравшими острыми скулами на обтянутом суховатой кожей лице, с глазами, в которых неугасимо горело мрачное фанатическое безумие, просто не могло быть её дорогой сестрой.

Родольфуса Нарцисса тоже узнавала с трудом. Как мало сохранилось от того крепкого, немногословного и надёжного, каким она его помнила, человека, в этом загнанно озирающимся незнакомце! Он словно ни на шаг не желал отойти от жены, которая, казалось бы, не замечала вокруг себя никого, кроме своего повелителя, но в то же время рвался удержать рядом брата; впрочем, тот и не пытался никуда уйти. Рабастан был пугающе тихим: его капризные губы застыли в каком-то смазанном выражении между страданием и улыбкой, и сам он казался каким-то неподвижным, ненастоящим, словно маггловский рекламный плакат, выгоревший на солнце. Один из тех, что приводили Нарциссу в недоумение каждый раз, когда ей приходилось бывать в Сити.

Мальсибер, Ойген Мальсибер, который отпечатался в её памяти смешливым обаятельным юношей, замер, неуверенно прислонившись плечом к стене. Мертвенно-бледный, кутающийся в явно чужую мантию, с которой текла вода, он напоминал скорее инфери, нежели кого-то из мира живых; вот только мертвецы не могут, задыхаясь, хрипеть, пытаясь удержать мучительный приступ кашля.

За его ссутулившейся спиной маячили остальные: подозрительные, затравленные, измученные, но в то же время готовые убивать, и все как один несущие на себе неизгладимый отпечаток липкого азкабанского сумасшествия. Нарцисса внутренне содрогнулась, но нашла в себе мужество поприветствовать своих гостей, как того требовали приличия, и не допустить фальши, которой они не заслуживали.

Очередную речь Лорда она практически пропустила, глубоко погрузившись в раздумья: да, некоторых из гостей ей было жаль до боли в стиснутых пальцах, до слёз. С кем-то она была не слишком близко знакома, а кто-то и прежде вызывал у неё безотчётный страх; но, так или иначе, Нарциссе предстояло поселить в доме семерых человек, хотя из газет она отчётливо помнила, что беглецов было больше. Однако вопросы можно было задать потом, а сейчас отдых, горячий чай и внимание требовались не только им, но и мужу, который выглядел бледнее обычного.

«Если что-то должно быть сделано, оно должно быть сделано хорошо или же безупречно, — наставляла их в детстве матушка, — иначе не стоило этим даже утруждать рук». В этом и заключались, по её мнению, честь и гордость дочерей дома Блэк, среди которых Нарцисса всегда считалась самой прилежной.

Кажется, последний раз так много гостей и по такому не слишком приятному поводу им пришлось принимать после смерти Абраксаса Малфоя. Попрощаться и проводить её свёкра в последний путь съехались родственники и друзья семьи с обеих сторон пролива, и некоторые задержались после траурной церемонии. Кому-то из старшего поколения требовалось прийти в себя и дождаться заказанного портала, кто-то вместе с Люциусом утрясал дела, но все они рано или поздно разъехались.

Тем вечером в январе Нарцисса даже предположить не могла, как долго ей предстоит принимать гостей в этот раз. Но она с достоинством продолжила играть свою роль хозяйки дома — внимательной и любезной, успевающей следить за тем, чтобы еда подавалась вовремя, простыни были чистыми и прохладными, а эльфы незаметными и готовыми услужить.

Она старалась не замечать, что творится за закрытыми дверями гостевых спален, и ворчливый тётушкин голос, звучащий в её голове, напоминал, что это касалось её в той же степени, как если бы она распоряжалась сомнительной репутации пансионом для бывших каторжников. Будь то крики во сне, обугленные обои, или Северус Снейп, выскакивающий из камина поздними вечерами с целой батареей лечебных зелий, и, конечно же, требующий от Нарциссы, чтобы регулярный приём контролировала она, так как с него хватит уже того, что он их варит в таких количествах, словно собирается открывать аптеку. Она, конечно же, выслушивала его ворчание, направленное вовсе не на неё, но на всю вызывавшую у Снейпа стойкое отвращенье вселенную, и особенно тех, кто сидит по своим особнякам, пока он должен, словно сопливый мальчишка, мотаться камином через всю Англию. Нарцисса сочувственно наклоняла голову, а затем провожала до комнат его непрошеных пациентов, которые тринадцать лет переносили в тюрьме тяготы и лишенья. Нарцисса, разумеется, не сомневалась в компетентности Северуса, но всё же думала что нужно непременно пригласить к сестре профильного целителя, так в том, что касалось женских дел, на его опыт вряд ли стоило полагаться, а сама Белла вряд ли даже снизошла до того, чтобы о подобном заговорить, хватало и проблем с её необузданной, вырывавшейся на свободу магией.

Нарцисса проходила по коридорам и старалась не вздрагивать, ощутив в воздухе сладковатый аромат дыма, или же почувствовав на себе чужой и не всегда дружелюбный взгляд. Антонин Долохов, и прежде не имевший постоянного дома, принял приказ Лорда оставаться в Малфой-мэноре как нечто само собой разумеющееся. Этот давно уже немолодой, болезненно тощий, но резкий и внимательный человек пугал Нарциссу и раньше, а теперь он неслышно ходил по дому, оставляя за собой отчётливый алкогольный шлейф, но в то же время казался патологически настороженным и чересчур собранным. Он первым пришёл в себя и стал покидать дом по приказу Лорда. Нарцисса не хотела ничего знать о том, где именно и чем он бывает занят; с неё хватало уже и того, что она узнавала о привычках своих гостей против воли.

В противовес Долохову, Августус Руквуд своих комнат практически не покидал. Как и Антонину, идти ему было буквально некуда — небольшой квартиры в Косом, насколько знала Нарцисса, и небогатого своего имущества, основную ценность которого составляли рабочие дневники и книги, он лишился сразу после ареста. Вещи конфисковал Отдел Тайн, а в квартире, как узнавал Люциус, давно проживали другие люди.

Пожалуй, из всех гостей, он был наиболее задумчивым, каким-то озадаченно вежливым, но до дрожи нормальным, отчего казался ещё более странным, чем когда-то давно. Он старался не беспокоить её лишний раз и излагал свои пожелания письменно. Эти аккуратные, почти формальные списки, составленные в строгом алфавитном порядке, часто ставили эльфов в тупик, и, конечно же, они, взволнованно дёргая себя за уши, приходили с ними к Нарциссе. Она устало вздыхала, понимая, что если и может помочь с печатными изданиями и несколькими комплектами скромного хлопкового белья, которое, как выяснилось, предпочитают пожилые невыразимцы, то с какими-то загадочными ингредиентами или вещами, какие она не могла иногда даже вообразить, ей приходилось искать помощи Люциуса, такого же растерянного, как эльфы.

Нарцисса уже привыкла не напрягаться и практически не замечать сидящего на подоконнике в любую погоду распахнутого окна Гектора Трэверса; он, кажется, не отрываясь всегда смотрел вниз, на сад, и, в свою очередь, тоже старался не замечать Нарциссу. Не видеть взглядов, которые её сестра умоляюще бросает на своего Лорда — куда более говорящих и воспалённых, чем Нарцисса когда-либо помнила. Она принимала как должное всегда горящий свет в комнате Рабастана и постоянно, даже теперь, когда на смену морозам пришла тёплая в этом году весна, топящийся камин в комнате Мальсибера, и лоретку, согревающую его по ночам.⁽²⁾ Что уж говорить о шныряющих по углам змеях и крысах, с присутствием которых Нарцисса тоже была вынуждена мириться.

Но, пожалуй, самой большой из жертв и самой тягостной из обязанностей стали для неё вечера. Прежде это было мирное время, когда за ужином собиралась её семья — они с Люциусом и Драко — в те дни, когда сын бывал дома. Они разговаривали обо всём: о том, что случилось за день или же наоборот, не случилось, они говорили о книгах и планах на будущее, о квиддиче, стабильности галлеона и многих-многих, вещах из которых складывалась их жизнь. Никто никуда не спешил, и Нарцисса наслаждалась этим уютным домашним спокойствием.

Теперь же каждый из вечеров напоминал раз за разом повторявшийся обречённо злой водевиль, в котором Тёмный Лорд неизменно выступал режиссёром, а на саму Нарциссу ложились обязанности приготовить сцену и подходящий к случаю реквизит. Состав приглашённых менялся, но разговоры о том, что Люциус наедине с горькой иронией называл не иначе как «наша борьба или беседы о текущей политической ситуации и ближайших задачах, которые нам всем предстоят», повторялись пусть не дословно, но сводились всегда к одному и тому же.

Порою Нарцисса думала, что, возможно, она просто больна и спит; ей снится постоянный и никак не заканчивающий кошмар, в котором волшебников не интересует более ничего, кроме истребления других волшебников и безуспешных попыток избавиться от одного-единственного сироты. И тогда она благодарила высшие силы, что её сын был счастливо зачат в начале осени. Случись это уже в конце, ближе к зиме — даже думать о том, как могла бы сложиться его судьба, было страшно. Родись он на излёте июля, был бы он жив до сих пор?

В тот раз Нарцисса прокусила губу до крови, а потом, незаметно залечив это предательское свидетельство слабости, как ни в чём не бывало передала мужу соль и устроила свою руку у него на колене. Она и сама в тот момент не знала, кто из них кого поддерживает сильней, и была ему благодарна уже за то, что он просто рядом.

Вероятно, и минувший вечер затерялся бы в череде других, но Нарцисса уже слишком близко подошла к тем границам, которые очертила когда-то сама для себя, и теперь они рассыпались с немелодичным стеклянным звоном.

1) Алихоция или Гиеновое дерево (англ. Alihotsy, Hyena tree) — это магическое растение, листья которого содержат в себе фермент, способный вызывать сильную истерию и неконтролируемый смех.

Вернуться к тексту

2) Подробнее об этом возмутительном факте можно узнать из истории "Лекарство для озябшей души"

Вернуться к тексту