Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Они все смотрели на него выжидающе — как смотрели всегда, а ведь многих из них он помнил ещё мальчишками, блюющими над первым своим мертвецом. Когда-то — очень давно, точно в другой жизни — подобные взгляды его… не то чтобы развлекали… самолюбие щекотали — да. И чего уж там, вызывали усмешку — так усмешка ведь не оскал. И сколько теперь того самолюбия у него осталось, под глухой стылой азкабанской тоской? Да и времена те, где они? Сгинули уж давно, обратились английским туманом, да разбились волнами о серые стены тюрьмы. Многое, многое стояло между этим его «давно» и «сегодня». И этому «многому» Антонин не давал имён, даже думать не смел, насколько его хватало — душу не травить лишний раз, да не сглазить. Выходило не слишком. Да и ночка у него выдалась ещё та — хоть бери и с утра напейся. Но кто же ему теперь даст.

Антонин почесал небритую щеку: вот так отлучись куда, а у них уже доппельгангеры с полтергейстом. Только их ему сегодня и не хватало. Мало ему Лорда с пропавшей мантией — нашёлся на его голову смертник, и ведь не спустишь такое никак. И никак жужжащую в черепе мысль не отгонишь, что нашей кто за галлеон пяток этих мантий, Антонин бы и сверху столько же приплатил, а то и сам бы вдел нитку в иголку — лишь бы от него отвязались. Оставили бы в покое, дали, что ли, забыться, погоревать. Но было ли такое когда? И не будет — а случись, стало бы скверным знаком.

Антонин вздохнул и рассказ свой продолжил:

— Собирался я этой ночью выйти под обороткой — дело у нашего повелителя нашлось до меня. Так как раз последняя порция у нас оставалась. Снейп говорил, свежая у него в пятых числах поспеет, а нам пока и без надобности, — махнул он рукой. — Так вот, подхожу я к шкафу вчера, открываю дверцу — а фиала там как и не было. Пришлось так идти, — он скрестил ноги под креслом и на мгновенье прикрыл глаза.

Пусть план и пришлось перекраивать на ходу, дело не предвещало ничего из ряда вон: расправляться с неугодными и зарвавшимися было ему не впервой. И Антонин расправлялся: быстро, чисто, и без всяческих угрызений совести. Это не мальчишек натаскивать по ночам магглов резать, а сволочь жадную наказать, и, к тому же, неблагодарную. Ну и арабов с турками Антонин никогда особенно не любил: этого он помнил с семидесятых, а тот их, похоже, успел подзабыть. Ничего-ничего, недолго тебе, Джавад-эфенди, на чужое кровавое золотишко по кабакам ходить. Хоть бы привычки, что ли, сменил…

Этой турецкой кофейне на Бордон-стрит было лет пятьдесят — открылась после войны, ещё той, с Гриндевальдом, да так и работала, и кофе уже внук владельца варил. Удобное место, Сохо вон в двух шагах. Свои там вели дела, а чужих туда не пускали — волшебный мир тесен, диаспоры же ещё тесней… Но внутрь ему и не надо, он тут у стеночки подождёт.

Погода для подобного дельца выдалась на удивление удачной: сгустился такой туман, что и отсутствие оборотки не казалось уже проблемой. Антонин даже капюшон откинул и маску снял: всё равно в таком молоке ни зги не видно. Да и живых он сегодня не был в настроении оставлять. Найдётся потом, кому объяснить, как погиб почтенный Джавад Челик и без клубящейся в лондонских небесах Тёмной метки: жадность его сгубила.

Позицию Антонин выбрал хорошую — у стены противоположного дома, так, чтобы цель вышла аккурат под фонарь — и стал ждать. Вот тут-то всё и пошло не так: то ли старый он совсем стал, то ли так вымотался, что чуть там было не задремал, да и пахло откуда-то так хорошо — домом, выпечкой, цветущим шиповником где-то в саду… Так или иначе, видно, расслабился Антонин, задумался о своём, и едва не пропустил, как Джавад из кофейни вышел, да не один. С партнёром своим они всё раскланивались, проститься никак не могли, а с ними ещё и телохранитель, кто его разберёт чей, он-то и успел Протего где надо поставить, и завязалась у них дуэль.

Ох, поганый расклад против троих-то биться: тут и зелёным сверкало, и красным, прошивая туман. Половины не видно, только успевай отскочить да на звук ударить. Выгнали они его на проезжую часть, и тут из окружающего их молока вдруг как выскочат ещё двое. Антонин-то их знать не знал, а вот они его сразу узнали, вытаращились:

— Всем стоять! ДМП проводит оперативное задержание! — откуда только взялись, видно же, что без формы. Как искали? Как нашли? Не могли же они его пасти всё это время? Эх, дураки, бить надо было в спину — и молча.

Вот и Джавад с компанией палочки опускать не стали — и началась у них пляска смерти, мать её, тотентанц! Засверкало праздничным фейерверком со всех сторон, пусть бы и перебили друг друга, да вряд ли ж ему так свезёт. Рассёк Антонин палочкой наискось воздух, и приятель Джавада грудью его проклятие и поймал. Даже пурпурное пламя опасть не успело, как Антонин режущее вдогонку послал: ну, помогай Мерлин, меньше одним. Отвлёкся — едва отталкивающее не пропустил, в последний момент пригнулся, кто же знал во что оно там в клубящейся белой мгле попало.

Что-то будто бы взорвалось, и на них, слепя фарами, из тумана вынесло маггловсковский автомобиль. Магглы внутри кричали, но туман глушил их вопли, и, казалось, что они раздаются намного дальше, чем было на самом деле. Его развернуло, завертело, и бросило прямо на ДМПшников. И тут в центр улицы прилетело ещё и взрывное, выбивая асфальт, и Антонина отбросило ударной волной. Он перекатился и, не раздумывая, аппарировал за спины противников — для Джавада с телохранителем это был приговор.

Как же всё вышло по-идиотски! Но задание Антонин выполнил — разобрался с кем надо, да и придавленных автомобилем ДМПшников он от греха добил: всё равно видно было, что не жильцы, не тащить же ему их в Мунго — крови-то на асфальт натекло.

До магглов ему дела не было, но со сломанной шеей и с пробитой головой не живут. А ведь даже Антонин помнил — в автомобилях надо было пристёгиваться. Он потыкал палочкой наполовину выброшенное на капот тело и устало похромал прочь.

На мгновение он остановился, глядя, как начинают растворяться в густом тумане за его спиной сегодняшние мертвецы, и вдруг вспомнил считалочку из своего детства, про месяц с ножиком, и про собственный, припрятанный за голенищем. Резал и бил он сегодня достаточно, пора было выходить, выбираться из этого молока, пока стервятники не слетелись. Как там было? А за месяцем луна, чёрт повесил колдуна — нет уж, увольте, да и луны сегодня не наблюдалось.

Аппарировал он наугад — и оказался у витрины маленького цветочного магазинчика. И задохнулся, будто напоролся на свой же нож — потому что магазинчик этот он прекрасно знал. Он узнал бы его из сотни, тысячи, из миллиона — на всём свете не было другого такого. Видимо, поэтому его сюда и принесло — стоило расслабиться, как его выбросило в одно из тех немногих мест в этом гиблом городе, которое было для него не просто местом.

Сейчас, так поздно, магазинчик давно был закрыт. Здесь, как ни странно, тумана почти что не было, и Антонин прекрасно видел своё отражение в тёмной витрине. Стоял и пялился на него — и вдруг его буквально перекосило от отвращения. Он стянул с себя чёрную мантию и, уменьшив, сунул в карман брюк, оставшись в одной несвежей рубашке и штанах с подтяжками — но теперь, по крайней мере, он мог смотреть на того себя, что отражался здесь. Он и смотрел: тощий, с небритой мордой старик с отвратительно затравленным и уставшим взглядом — и вспоминал ощущение рук своей Янушки на заросших щетиной щеках, и вкус её поцелуев⁽¹⁾.

Понимание, как же отчаянно ему хотелось домой, его оглушило. Вот только куда «домой»? Дома у него никакого не было. А Малфой-мэнор… домом был не ему. Будто не видел он, как хозяева на него глядели украдкой — словно у них в гостиной палатку медведь разбил, или ещё какой зверь пострашнее, и не выгонишь его никуда. Только кормить. Будто он сам не был в том же подвешенном положении, что и они! Хотя нет, конечно же, не был: не его сыну приходилось возвращаться с каникул к одичавшим уголовникам в дом.

Идти сейчас Антонину больше было и некуда — но туда не хотелось до тошноты, до спазмов в охрипшем горле. Лучше бы здесь остался — вот прямо на мостовой бы и лёг и… да хоть тут бы и жил. А что, как будто мало в Лондоне бездомных бродяг. Кто бы ему удивился? Но нет, нет, конечно — ему даже это не светит. Мало того, что он в розыске, и в лицо его должен знать каждый книззл, нужно было ещё доложиться Лорду. Но тот ждёт его в условленном месте только утром, когда солнце уже взойдёт. У Антонина ещё несколько часов было в запасе, и он мог тратить их, как хотел. Вот, например, привести себя, наконец, в порядок: пусть он вышел из боя целым, но что невредимым — похвастаться он не мог. Порез на ноге, и вот попятнало выбитой взрывом асфальтной крошкой. Рана ещё на руке ныла, дёргала и неприятно жгла… чем же его угостили таким? Или это просто ожоги?

Нет, надо было куда-то пойти, где-нибудь отсидеться… и Антонин пошёл, не слишком задумываясь, и не сразу понял, что идёт так хорошо ему знакомой дорогой — ноги сами привели его к её дому. К их дому… где давным-давно уже жили другие люди. Но он понял это, только обнаружив себя стоящим у подъезда и глядящим на те самые окна, в которых сейчас горел тусклый свет. Это больше не был их дом — просто здание и знакомые окна… но он всё равно стоял и, задрав голову, как дурак, смотрел, и сердце его щемило.

А потом взял и да аппарировал на чердак. А что, место не хуже других, да и тайничок он в своё время там обустроил… так, ничего особенного, но на крайний случай там хранились деньги, зелья и старый, но надёжный портключ в Карпаты. А ещё запасная палочка, нож, и чем, уходя от погони, можно было брюхо набить. Ну и комплект маггловской одежды ещё и одеяло.

Здесь было темно и пыльно. Антонин зажёг на палочке крохотный огонёк — не ярче свечи, чтобы себя не выдать, и долго, медленно обходил чердак, отмахиваясь от паутины, и оглядывался, пока не наткнулся взглядом на вырезанные на балке буквы. Глубокая, потемневшая рана в дереве: «Т+Я». И задохнулся. Ему уже тогда было ужас же сколько лет — а всё равно, как влюблённый пацан, вырезал ножом тут их с Янушкой инициалы… и оно не делось ведь никуда. Конечно: балки же не деревья, они не растут.

Сколько он стоял так, Антонин не знал, но усталость и раны давали знать о себе, и он, в стремлении добраться до тайника, принялся расчищать натащенный сюда за прошедшие годы хлам. Провозился он, по ощущениям, довольно долго — а когда закончил и снял досочки с тайника, обнаружил, что всё в нём совсем не так, как он оставлял.

Первым, что Антонин увидел, было письмо. Сложенный в несколько раз и зачарованный лист бумаги раскрылся в его руках, едва он дотронулся до него. Сердце Антонина бешено заколотилось, и он тяжело осел, едва увидел и узнал почерк.

«Здоров будь, Антонек.

Сам вот не знаю, буду ли я ещё жив к тому моменту, когда ты это прочтёшь. Надеюсь — жив. Но если уж нет, то, во-первых, прости подлеца, разорил твой тайник, но бежать мне пришлось без всяческой подготовки. Ничего лучше мне в голову не пришло, а уж когда смог нормально соображать — поздно было. Он вернулся, клятый этот немёртвый хер. Вернулся, и метка пылает так, что я мечтаю засунуть руку по самую шею в прорубь. Водка в твоей фляжке оказалась дрянь, но хоть руки трястись перестали.

Мне страшно, Антонек, ты знаешь, я тот ещё трус, но пусть меня черти утащат заживо, чем я снова к нему вернусь. Я же стал большой человек, веришь-нет, директор в Думштранге, а теперь бегу, словно какой-то каторжник. Пересижу здесь до утра, а потом твоим портключом сам знаешь куда, а там… Кое-что умею и я, пусть-ка ублюдок попробует меня отыскать. Может, и схоронюсь где.

В моей жизни было, кажется, не так много смысла, но кое на что я сгодился: Иванна прекрасно устроилась в Калифорнии. В Штатах они теперь. Сын твой закончил уже Ильверморни и, кажется, станет законником. А вот кем станет твоя дочь, пока непонятно. Я ведь тогда писал, девица у тебя родилась, но в записке много ведь и не скажешь, да и кто такое доверит сове. Алискою её звать, Алисией. В Салем вот поступила. Она, как мне пишет каждое Рождество Иванна, весьма своенравная барышня, и этим похожа, скорей, на тебя. Алекс — тот больше, по её словам, перенял внешнее сходство. Хотя она в этом уже не уверена.

Это было во-первых. А во-вторых, Антонек, если ты это сейчас читаешь, надеюсь, вспомнишь, что для тебя — так же, как для меня — это чужая страна, и эта война — чужая. Не клади себя на алтарь безумца. Лучше быть трусом, но при этом живым, а отчаянных храбрецов и без нас хватает. Большинство из них давно уже сгнило в земле.

Дадут небеса, может и свидимся, а нет — помяни меня, дурака. Больше, наверное, некому.

Твой не слишком хороший друг, Игорь».

Дочитав письмо, Антонин некоторое время сидел, уставившись перед собой в пустоту, и в его сознании было сейчас так же пусто.

А потом в этой звенящей пустоте начала выкристаллизовываться простая и ясная мысль — зачем? А действительно, на кой дьявол ему всё это надо?

Ну вот в самом деле? Что дальше? Удастся запланированный на Министерство налёт или нет — кто его ещё знает. Даже Руквуд предпочитает отмалчиваться, отвечая только по существу. Может, они там все и останутся, а если нет — что потом? Он снова наберёт молодёжь и снова будет её тренировать? Или планировать карательные налёты?

Что ему, Антонину Долохову, до этого всего лично? Удастся Лорду то, к чему он всё это время шёл, или нет, Антонину по большому счёту не было до этого никакого дела. Он даже работал уже не по найму, а потому что деться ему было некуда, а закончить так, как закончил Игорь, он не хотел.

Но, если задуматься, что его держит в Британии? Конечно, он в розыске — потому и прячется у Малфоев, но ведь Игорь прав: что на этом проклятом острове он вообще забыл? Да, его тут не держит уже ничего, кроме Лорда и метки, черневшей под рукавом. Совсем ничего…

Шумно выдохнув, Антонин сложил письмо пополам и, положив его пока что на пол рядом с собой — позже он, конечно, его, сожжёт, но… пусть это будет немного позже — и снова заглянул в свой тайник. Что ж… Игорь многое позаимствовал — и жаль, что ему всё это не помогло. Это было единственное, о чём Антонин до боли под рёбрами сожалел. Он потряс фляжку и тихо хмыкнул. Что-то ещё плескалось внутри — да и чего бы было ему не плескаться, если пространство внутри Антонин вдумчиво расширял. Всё остальное Игорь унёс с собой, оставив ему половину аптечки, нож, а в качестве извинения зачарованный мешочек сушёных слив и — Антонин почти прослезился — семечки. Обычные чёрные семечки в бумажном кульке. Вот сукин сын!

Антонин и не помнил, когда даже видел их в последний раз, в Белграде, что ли? Или в Болгарии? Насыпал себе тогда целый карман. Как же здесь на него с ними потом смотрели: в Англии таким только птиц кормить.⁽²⁾

Антони лузгал семечки, роняя шелуху на теряющийся во тьме грязный пол, и мрачно осознавал, что дошёл до очень опасных мыслей. Не будь у него метки на руке, он бы уже давным-давно собрался и свалил отсюда к морганиной бабушке, если у этой потаскухи она была… а лучше в Штаты. В Калифорнию, как он теперь знал. Просто, чтобы увидеть Янушку и детей… и дочь. Дочка, значит… И ей уже… сколько? Пятнадцать? А он даже и не видел её ни разу.

А потом будь что будет.

Здесь у него нет ни дома, ни-че-го.

Антонин мрачно вылил на ожоги и раны настойку бадьяна — благо, они были неглубоки — а потом долго сидел на чердаке, прямо на пыльном полу, цедил из фляжки дрянную водку, закусывая по случаю сливами. Он снова и снова смотрел на метку под закатанным рукавом — единственное, что приковало его к этому острову цепью.

Антонин просидел на чердаке до рассвета — а когда стало совсем светло, вновь скрыл тайник, завалил хламом, и, как был, в пыли и паутине, спустился с чердака и вышел через парадный вход, напугав каких-то магглов своею рожей и, похоже, шокировав запахом перегара… стоп. Он свернул в крохотный переулок, и спохватившись поколдовал над собой, приводя в порядок — зачем злить рептилию? Не Лорда — его змею: она резкие запахи не любила. Он накинул чёрный балахон, и, скрыв под капюшоном потемневшее от недосыпа лицо, отправился встретить Лорда в Солсбери, а потом кое с кем там потолковать.

В Малфой-мэнор они с повелителем возвращались вместе, обсуждая предстоящие в ближайшие дни дела. У Тёмного Лорда тоже явно выдалась непростая ночь, и пусть по нему было не видно, но кем бы Антонин был, если бы не умел подмечать чужую усталость. Однако, Лорд был настроен вполне благодушно, если к нему это понятие применимо — не столько в плане благости, размышлял Антонин, сколько души, провожая его до комнаты, и только собирался уйти, как услышал:

— Антонин, войди, и скажи, что разум мне ещё верно служит.

Антонин бы поспорил, но всё что он мог — войти, и пошло-поехало. Нет, ну кто настолько со своей головой не дружит? Мантия?

— Крысы! — на грани слышимости цедил Лорд, и Антонин, не слишком скрывая мрачноватой ухмылки, смотрел, как застыл на пороге таскавшийся с ними Петтигрю. Крыса и есть. — Питер, не попадайся мне на глаза ближайшее время, — словно прочитав его мысли, озвучил Лорд. — Долохов, за мной. Молча.

Они спустились в библиотеку практически в тишине — с их пути разбегались из рам портреты, и на спине Антонина, кажется, начал скапливаться холодный пот. Он не хотел, чтобы в этом доме в ближайшие дни справляли поминки.

Когда Лорд покинул библиотеку, мрачная тяжесть случившегося давила Антонину на плечи, и он долгое время молчал. Он молчал, внимательно разглядывая всех собравшихся здесь, и первым, не выдержал, как обычно, Мальсибер:

— И что потом? — он нервно поёрзал в кресле.

— Ну что «что»? Восемь трупов — и один я, красавец, — Антонин раздражённо хмыкнул. — Не эльфам же за мной, как за некоторыми, подчищать. Все, кому не повезло меня опознать, уже ничего не расскажут. Вот, будет Аврорату работа — понять, кто же там и кого. Ну и самого пару раз зацепило. Нижайший поклон доброму человеку, который, пока я там глотки рвал, развлекался под обороткой. Ох, и выпишу я ему личную благодарность.

— Считай, что нашёл, — отозвался глухо Родольфус. И продолжил в затопившей библиотеку тиши: — Последнюю порцию оборотного зелья взял я. И я же был в комнате Лорда. И да, я действительно рылся в его белье. Оно у него, как это ни странно, есть.

1) Об этой стороне жизни Антонина Долохова подробности можно почерпнуть в тексте "Дьяволы не мечтают"

Вернуться к тексту

2) Не только у нас, но и в странах Восточной Европы любят пощёлкать семечки: в Болгарии, в Сербии. В Белграде блюдца с семечками стоят даже в бильярдных клубах. Болгары тоже лузгают из весьма увлечённо — даже в кино ходят с семечками вместо попкорна. И на свидании с девушкой при входе в кинозал болгарин может вручить пассии кулёчек. Возможно именно это и не позволило сойтись Краму и Гермионе. А вот в Англии их проще всего найти разве что в составе птичьего корма.

Вернуться к тексту