Половина лета (джен)

Не то чтобы Толя не знал, что на постоялых дворах и в других домах, в которых можно найти приют, не приходится думать об удобствах, но раньше он старался держаться поближе к Хауруну, зная, что тот не даст его в обиду, и новое положение вещей совершенно выбивало из колеи. Лечь рядом с человеком, который ему не друг, зато великий хитрец, и кто знает, что он ещё задумал и как Толя может помешать его планам?

Люциус скинул куртку и, сев на постель, стал расстёгивать пряжки на сапогах. Свет дрожащими бликами ложился на его склонённую голову.

Затаив дыхание, Толя попятился назад. Сердце его от испуга колотилось быстро и неровно.

— Вы не уйдёте.

Спокойно оперевшись локтями о колени, Люциус смотрел на него в упор, и Толя почувствовал себя странно: он ощущал, что действительность готова принять какой-то иной, пугающий оборот, но какой именно, объяснить не мог, и уже почти готов был просить пощады. Он пообещал себе, что если министр сделает хоть шаг к нему, то он сорвётся с места и убежит без оглядки.

— Вы не уйдёте, — повторил Люциус. — Я вам слишком интересен.

— К-кто — вы? — с трудом произнёс Толя.

— Я. Если бы не так, вы бы меня не боялись.

— Я не… — задохнулся менестрель. — Я не… — и не смог справиться с чем-то, что крепко обхватило грудь, мешая дышать.

— Хотите сказать, что это неправда? — иронично спросил министр. — Увольте, я умею смотреть и видеть.

Толя замер в дверях, прижавшись к косяку. Сказать было нечего, а Люциус всё так же смотрел на него.

— Ну, что же вы не уходите? — спросил он, и менестрель, подавшись назад, вдруг сообразил, что это будет одна из самых больших глупостей в его жизни. Глупостей?! Сообразить он не успел.

— Закрывайте дверь и ложитесь, дорога была дальняя, мы все очень устали, — попросил Люциус, и Толя, машинально потянувшись к торчащему в замке ключу, отметил эту просьбу.

Когда он запер дверь и положил ключ на каминную полку, он обошёл кровать, держась как можно дальше от Люциуса, а в мозгу его билась целая стая растерянных и испуганных мыслей, и главной среди них была та, что Толя остаётся, чтобы сторожить и принять на себя удар, который, возможно, предназначается кому-то ещё, и ещё — что это страшно.

В этот момент он понял ещё одну вещь и испугался так, что замер, не дойдя до кровати: сейчас ему предстояло раздеваться перед врагом, который не знал о его прошлом.

— Если хотите, я могу отвернуться, — выручил его Люциус, стоящий по ту сторону кровати в одних только брюках и рубашке.

— Если вас не затруднит… — почти шёпотом произнёс Толя. Не смея взглянуть, он расстегнул пояс, на котором висели чехлы с ножом и флейтой. Боковым зрением он увидел, что Люциус раздевается спокойно, не стесняясь, и покраснев, отвернулся сам, быстро стащил сапоги, штаны, куртку и в рубашке и подштанниках нырнул под одеяло. Люциус задул свечи, и прежде чем комната погрузилась во мрак, Толя успел увидеть его обнажённую спину.

Менестрель лежал на боку, повернувшись к врагу лицом, сжавшись в комочек на краю кровати, прижав руки ко рту и почти не дыша. Только что до него начало доходить, что он, наверное, совсем обезумел, поверив, ведь герцог наверняка просто издевается над ним, решив посмотреть, сколько он выдержит.

В тишине медленно протекло минут пятнадцать. Толя боялся вздохнуть, боялся пошевелиться. Пусть думает, что менестрель уже уснул, — тем легче будет поймать его за чёрными делами, если он вдруг вознамерится встать и тихонько спуститься вниз, может быть, даже в комнату, где сейчас спит Хаурун… Глаза Толи привыкали к темноте. Он понимал, что, несмотря на все старания, тишина и усталость сделают своё дело и он уснёт, но сейчас свежий страх не давал забыться.

Внезапно Люциус шевельнулся, отчего у Толи волосы на затылке встали дыбом, приподнялся, вглядываясь в темноте в лицо менестреля.

— Да расслабьтесь же вы наконец.

Толя от испуга задышал часто и тяжело, но не ответить было невежливо.

— Не… не м-м-огу…

— Отчего же? — спросил министр совершенно неуместным по своей вежливости светским тоном, но всё же Толя уловил в его голосе какие-то живые интонации, выдающие интерес.

— Н-не з-знаю…

— Вам страшно? — спросил Люциус, и этот вопрос застал Толю врасплох: зачем он спрашивает, если видит всё сам?

— Я не… Д-да.

— Разе вы не пробовали когда-нибудь разобраться в своих страхах?

Толя, ошарашенный, невольно приподнялся сам, поменяв неудобную, напряжённую позу. Люциус говорил слишком спокойно. Что-то не то.

— Милорд, но вы же… Вам же всё равно!

Люциус тихо усмехнулся.

— Вы же сами уличили меня тогда, что я просто делаю вид, а сейчас спрашиваете… Не обижайтесь, но это забавно — наблюдать за тем, как вы смущаетесь в моём присутствии, как на меня смотрите, когда думаете, что я не вижу. Но вот когда робость становится настоящим ужасом…

— Вы наблюдали за мной? — спросил Толя с бьющимся сердцем. Какой же он был дурак, если предполагал, что министр не заметит ни косых, ни любопытных взглядов! Оказывается, пока он с завистью и интересом пялился, министр его всего разложил по полочкам.

— А вы — за мной. Мы квиты.

— И что же вы вынесли из своих наблюдений? — спросил Толя, отчаянно храбрясь.

Люциус немного помолчал.

— Знаете, у меня такое ощущение, что вы очень хотите со мной подружиться, но не знаете, как подойти, и когда пытаетесь сделать шаг навстречу, какой-то внутренний страж останавливает вас. Только я не могу понять причины этого. За Хауруна вы отдали бы жизнь, даже если бы он не был королём, — а всё потому, что он вас принял… Я отпугиваю вас потому, что вы видите во мне всех своих обидчиков?

— Не надо, милорд… — прошептал Толя, но добился обратного результата. Сил возражать больше не было. Всё равно министр с его проницательностью рано или поздно докопается до правды.

— Вы боитесь незнакомых людей, избегаете прикосновений, пугаетесь неожиданного, и мне страшно предположить, что за насилие учинили над вами, что вы стали таким… — заключил Люциус.

До крови закусив губы, Толя рывком сел на кровати.

— Вы загнали меня в угол, милорд, отступать мне некуда, — глухо произнёс он. — Зажгите свет, я сдаюсь.

Что-то подсказывало ему, что, сдавшись на милость победителя, он ничего не потеряет. Впрочем, и терять ему было нечего. В конце концов, он говорил с врагом — врагом ли теперь? — уже несколько минут и был жив.

До этого они с Люциусом никогда не оставались вдвоём так надолго.

Герцог нашарил на камине огниво и кремень, зажёг свечу, и комната осветилась тёплым живым светом. Люциус обернулся к Толе; тот медленно стянул через голову рубашку и подставил изуродованную спину под ищущий ответа взгляд. В затянувшейся тишине он успел подумать, что, наверное, совершил чудовищную ошибку и сейчас расплатится за неё, но в этот момент услышал позади судорожный вздох:

— О небо…

Толя повернулся и со страшным для самого себя спокойствием продемонстрировал Люциусу шрам под рёбрами:

— А это меня добивали ножом.

Герцог смотрел, и в его глазах Толя видел сумятицу пополам с жалостью.

— И вы носите эту ненависть с собой… — то ли спрашивая, то ли утверждая, произнёс Люциус. — Всю ту ненависть, что испытывали к вам…

— Не всю, — поправил менестрель, сам удивляясь, почему больше не боится. — Когда это случилось, я не мог говорить несколько месяцев и шарахался от протянутых рук. Так что сейчас всё просто замечательно.

Словно проверяя, правду ли он сказал, Люциус потянулся к нему, и Толя усилием воли заставил себя остаться на месте. Герцог положил руки ему на плечи, и менестрель смущённо опустил голову. Только через несколько секунд он понял, что не то: руки оказались тёплыми.

Внимательно следя за реакцией, Люциус коснулся его спины, осторожно провёл ладонями снизу вверх и остановился на острых лопатках. Стыдясь, Толя боялся поднять глаза, а ещё больше боялся упереться Люциусу в грудь. Остановив взгляд на стоящей на камине свече, он внезапно понял, в чём здесь дело. Просто он не имел права вообще находиться рядом с этим человеком, он, крестьянский сын, с чьих рук ещё не до конца сошли мозоли. Но его желания здесь никто не спрашивал. Ради Хауруна он должен был молчать и слушаться.

— Вам больно плечи и спину, — негромко заметил Люциус, тщетно пытаясь встретиться с ним взглядом.

— Откуда вы знаете? — пробормотал Толя.

— Просто вижу, — ответствовал Люциус. — Ну-ка, ложитесь.

— М? — изумился и напрягся Толя, забывшись и заглянув ему в глаза.

— Ложитесь на живот, попробую вам помочь. Я изучал медицину некоторое время, по крайней мере, практическое её применение, и не стану вам вредить.

Толя, будучи изумлён до крайности, послушался.

— Не бойтесь. Я понимаю, что вы удивлены, но заверяю, что не сделаю вам ничего дурного. Расслабьтесь же, — велел Люциус, касаясь его. — Видите ли, в человеческом теле, как меня учили, есть некоторые точки, нажимая на которые...

Толя, понимая, что делать ему ничего не остаётся, честно попытался обмякнуть и не думать о том, что подставил кому-то обнажённую спину, а сосредоточиться на неожиданном тепле рук. Ощущение тепла, прогоняющего усталость, захватило его, и вскоре пришло блаженство, покоряющее разум, растворяющее остатки напряжения. Он готов был поклясться, хотя и не видел, что в этот момент на лице герцога появилась довольная ухмылка.

Сдался!