Дочь Селестии (джен)

А вот мне поспать даже до четырёх не светило. В четыре летом уже практически светло, и мне уже надо будет возвращаться.

Из всего экипажа, что мы не совсем обычные пассажиры, знал капитан и еще двое доверенных матросов, получающих за своё молчание небольшую копеечку от финуправления Морского ГШ, и связанных подписками. Они спустили мне маленькую лодку, и даже предложили помочь с вёслами, но я отказался.

Винтовку, завернутую в чехол, и кое-какое еще барахлишко я бросил на дно лодки и накрыл брезентом, отцепил тали, осторожно надавил на вёсла. Тут-то, на рейде, можно было бы шуметь смело, но — привычка.

Когда я знакомился с последним планом операции , окончательно разработанным полгода назад, откровенно говоря, чуть прифигел. Три года не будучи задействованным нигде, я пропустил чудный момент начала конца Управления спецопераций. Кому-то пришло в голову, что, раз офицеры оперативного отдела, за редким исключением, лично не бегают-прыгают и не копытомашествуют; а выслуга и льготы у нас хорошие, то можно туда напихать чьих-то сынков, и вообще, каких-то болванов, которых некуда больше деть.

Было предложено, что некая пара зебр приедет раньше нас, отметит паспорта на границе, встретится с агентом, получит от него еще один комплект, потом встретится со мной и Немой, когда мы тайно высадимся с корабля чуть ли не в аквалангах, передаст нам первые паспорта с визой… Я покрутил копытом у виска. Да вы больные. Я три года как гражданский, моя фотка во всех портовых кабаках висит: «этому в долг не отпускать», я вообще по своему настоящему паспорту могу въехать. И это будет выглядеть естественно. Потому что если я попадусь, то откуда у меня свежий, на Госзнаке выпущенный паспорт? Выходит, что я не совсем обособленно от армии действую, или от какой другой госструктуры. С Немой было проблематичнее, но поломав голову, решили, что она въедет по паспорту «немножко» поддельному (на том же Госзнаке выпущенном, но без некоторых степеней защиты). Погранцы в Эквестрии, задолбанные пасажиропотоком, на такое внимание не обратят, а когда труп Немой и её имущество будут изучать под микроскопом, выяснится, что паспорт-то того, ненастоящий, а значит и претензий к Зебрике быть не может. Сам же я еще два года назад сходил в самый обычный райотдел, и написал заявление о смене фамилии в подражание очередному кинокумиру молодёжи. А что? Бывает. В нашей работе, чем меньше дурной нелегальщины, тем лучше. И сам не запутаешься, и с документами не спалишься. Теоретически, и это было ни к чему, вроде, на предыдущих заданиях я нигде не засветился, но с той стороны тоже не лопухи. И не исключено, что моя настоящая фамилия таки внесена в «тревожные списки» погранцов и спецслужб Эквестрии. Если-де, сей заедет, глаз с него не спускать, ибо враг.

Мейнхеттенский залив представлял собой весьма нехилую акваторию. Даже здесь, где мы встали на якорь, шириной миль в двадцать, и клином расширяющийся в сторону океана. Мне предстояло пройти на вёслах километра три на северо-восток туда, и столько же обратно. Ориентиром еще днём я избрал приметную горку на берегу, так что её, с поверхности воды на фоне звёзд, было видно даже ночью.

В прошлом году я приезжал в Эквестрию как частное лицо, в качестве пробного визита. Сначала две недели болтался в Кантерлоте, проверяясь на слежку. Побывал даже на одном из официальных явлений принцесс народу. Уж там-то, если вдруг что, меня должны были задержать просто для профилактики, за внешнее сходство с атаманом Джоном Кривое Яйцо, который вовсе единорог; или неправильный переход дороги. Но нет, всё прошло успешно. Потом, на рейсовом автобусе (известно же, что профессионалы на них не ездят) я отправился в Мейнхеттен, и, остановившись в маленькой загородной таверне, уже на второй день нашёл на побережье отличную ухоронку для винтовки и «сопутствующих товаров» (гроба и барабана, ха-ха). Содержала таверну симпатичная старушка со слегка дебиловатым сыном. Очень не хотелось их подставлять, но такова уж моя проклятая работа. Многие ли, наблюдая на экране, как «агент её высочества» крушит черепа и чужое имущество, задумываются, скольким зебрам и пони сия лихость выйдет боком? Хотя бы даже страховыми и судебными разбирательствами...

Люблю ночные заплывы, как на лодке, так и, если погода позволяет, без неё. Поэтому, если я всё же заработаю (слово-то какое чудовищное! при чём тут работа?) на свой остров, то команде курьеров с миноноски, возможно, и не придётся найти мой труп — я тихо утону в море, когда меня долбанёт инсульт.

Когда плывёшь ночью один по морю, создаётся иллюзия абсолютного одиночества в этом мире, и нет ничего плохого, негативного. Главное, не думать о том, что ждёт впереди. Я так реально пару раз чуть не утонул, заплывая далеко от берега, и в глубине души не желая возвращаться. Спасал только воспитанный навык подавления паники и врожденный — ориентировки по сторонам света (всегда было для меня дико, как это можно заблудиться? Меня хоть в мешке подвесь на ёлку, всё равно скажу: север — там.) И все равно, когда плывешь один в ночном заливе, как будто сама смерть осеняет тебя своими крылами. В том смысле, что ты близок к ней, как редко бываешь в повседневности. И уж точно в повседневности тебе некогда это осмыслить.

Лодка с шорохом коснулась песчаного дна. Отнюдь не скрываясь (это в такой ситуации только может возбудить подозрения, на пляже не спрячешься), я вылез, и с проходной, безэмоциональной матерщиной, вытянул лодку выше, закинул винтовку (кто скажет, что это не пучок удочек в брезенте) на спину, и побрёл к горушке, внутренне будучи напряжённым как струна. Но никого тут, естественно, не было. Все добрые пони спят, и видят десятый сон. Им неведома та проклятущая игра, которую ведут между собой сверхдержавы, вроде бы как в их интересах. Это как в математике получается: хотели посчитать меры зерна, а досчитались до матриц и множеств, и сели, почёсывая репу — а вот что за херню мы только что сотворили? И, если пройтись по всем логическим ступеням развития ситуации, то всё выходит правильно, а итог — итог сомнителен… Я вздохнул, ладно, не моего ума то дело, и принялся запихивать винтовку в каменную расщелину.

Свистнула из темноты птица, кто-то зафыркал, видимо, ёж. Я улыбнулся. Боец помоложе уже лупил бы из табельного в ночной свет, как в копеечку. Поэтому, зачастую, на первые два-три задания им оружия вообще не дают. Старший забирает себе, выдавая взамен второй рюкзак. Начнёт сдуру палить, угробит всё задание к шутам. Я же вообще приплыл без пистолета — он в основном нужен бывает, чтоб застрелиться — ну так капсулу я взял, или например, пехоту в атаку поднять — так я не строевой офицер; а как шутят наши инструкторы: «пистолет нужен, чтоб пробиться к тому месту, где не надо было оставлять свой автомат». Пытались разрабатывать пистолет под промежуточный патрон, но всё равно получалась херня весом почти с автомат, смысла нет, проще взять укороченный, полицейский вариант. То ещё гэ, но всяко лучше пистолета, и даже пистолет-пулемёта.

Замаскировав ухоронку, насколько это было возможно в уже сереющей, но всё еще тьме, я спустился обратно к лодке.

На востоке небо стремительно алело, но меня это не очень беспокоило. Во первых, мёртвый час. Мне самому доводилось зреть, на границе сна и яви, разных призраков в такое время, а некоторые, бывало, и огонь по ним открывали. Во-вторых, нигде не написано, что нельзя плавать на лодке по заливу утром или ночью, да хоть и в полдень. Вот на тот здоровенный танкер хотел наведаться за успокоительным для своей любовницы — Немой. Надеялся, что капиталист — его хозяин — не пожлобился на врача для своей команды. Но не смог влезть по отвесному семиметровому борту. И внимание привлечь тоже не смог. Чем раньше думал? А вот тем самым.

Матросы, спускавшие лодку, всё так же торчали у борта, и оперативно подняли меня на палубу. По глазам я видел, что им интересно, где я был, но хватает ума не задавать дурных вопросов, ответа на которые всё равно не будет — уж настолько-то они службу понимали.

Я прошёл к каюте Немой, и негромко стукнул в дверь. Если бы она спала слишком крепко, то у меня был ключ. Впрочем, это не понадобилось. После второго стука в каюте завозились, и Немая с всклокоченной гривой открыла мне дверь.

— Ты проснулась? — уточнил я. — Не завалишься снова?

— Нет. Сколько у меня времени?

— До восьми часов точно, а там как очередь на катер подойдёт. Страшное это корыто к мейнхеттенскому пассажирскому вокзалу всё равно не пустят…

— Ну, иди спи тогда. Мне надо быть одной.

Я кивнул. Последнее время участились провалы, казалось бы, отлично законспирированных групп. Крота искали со всем усердием, даже устраивали провокации, но «линии расходились». Либо кротов было несколько, либо непонятно было уже, что и думать. И тут в чью то светлую башку пришла идея: проваливаются только группы, где есть сильный маг. А где нет, или маг слабый — у тех статистика провалов, как и десять лет назад. Откуда был сделан вывод, что принцессы каким-то образом научились отслеживать наших волшебников, по крайней мере тех, которые могут нести им реальную угрозу.

Было выработано противодействие, а как же. И сейчас Немая впервые, в рамках нашей операции, попробует применить контрзаклятие, чтобы у наблюдателей создавалось впечатление — она так и торчит на корабле. В лазарет попала, например, от корабельной кормёжки, её не всякий вынесет. Или сломала челюсть об палубу в процессе выяснения, где же всё-таки лучше учат мордобою — в военных или магических училищах? Не исключаю, кстати, что в последних. Дисциплина и концентрация там тоже весьма важны. Ну, тогда, за мной утку выносит на борту…

Мейнхеттенский морвокзал откровенно говоря, меня поразил ещё в прошлый приезд. Это было безумное разбазаривание денег, но надо признать, смотрелось просто сногсшибательно. Трехкилометровый пирс, торчащий в залив, как гигантский палец, и на когте его — тридцатиэтажное здание отеля, с крыши которого, со смотровой площадки, открывается вид, которого пожалуй не узреешь даже из «вороньего гнезда» на стометровой радиомачте старого линкора. Особенно интересно для «сухопутных» подняться туда, чтоб оценить, сколько на самом деле, скрытых горизонтом, болтается на рейде разных кораблей… Это было где-то и плохо, ибо катер, снимающий пассажиров, дошёл до нас только в одиннадцатом часу.