Половина лета (джен)

Костёр горел под сенью ветвей, сгущался сумрак. Путники сидели кто как, отдыхая и ожидая, пока закипит похлёбка. Магнус увлечённо рассматривал что-то в просвет ветвей, Толя возился с костром, подкладывая хворост.

— Есть хочется, — мечтательно вздохнула Лия.

— Опять ты за своё, — проворчал Хаурун.

— Что-о?! — возмутилась девушка. — А кто позавчера почти все припасы съел?

— Я волновался! — парировал король. — Мы же на верном пути!

— Вот объедитесь, растолстеете и принцессе не понравитесь! — нанесла Лия убийственный удар. Король тут же помрачнел, ушёл за дерево и уселся там, уныло подперев голову рукой. Магнус осуждающе посмотрел на дочь и молча указал ей за дерево. Лия помялась и, сделав виноватый вид, поползла извиняться. Толя с интересом прислушался, как она в прочувствованном монологе умоляет короля о прощении. Хаурун сурово отмалчивался, но наконец не выдержал:

— Вы, девчонки, всегда сначала говорите, потом думаете!

— Ну простите меня, ваше величество! — ныла Лия. — Я больше не буду! Я буду думать!

— Ага, — беззлобно насмехался над ней тот. — Как я что-нибудь натворю, так сразу «Ну, Хаурунушка, делись конфетами», а как сама виновата, так и про ваше величество вспоминается…

— Ну вы ещё царя Гороха вспомните, — обижалась Лия.

— Не было такого царя, — авторитетно заявил Хаурун. — А шантаж был в детстве!

Шутливой перебранке улыбнулся даже Люциус, а Толя уже фыркал не стесняясь. Отходчивый государь тем временем отогнал прощённую подданную и занялся искусством стихосложения.

— Дописал! — через полчаса победно объявил он. В то же время Толя попробовал похлёбку и признал её готовой. За ужином менестрель сообразил, что Хаурун оставался последним, кто не сочинил стихотворение, а значит скоро придётся доставать на свет божий и свой листочек. Чем больше он размышлял, тем более безумной представлялась ему та идея, которую он осуществил. Что если он наживёт себе опасного врага? Началась нервная дрожь.

После ужина всё ещё чувствующая себя виноватой Лия утащила котелок к ручью мыть и обещала громко кричать, если на неё нападут. Когда она вернулась, никто не отходил от костра, помня о договорённости.

— Ну что же, — негромко произнёс алхимик. — Начнём, пожалуй, господа. Кто первый?

— Я! — отважился Хаурун и вытащил из-за пазухи замусоленную бумажку. — Ну, значит, объявленная тема, в которую должны входить понятия света и холода…

Когда он кончил читать, то оглядел своих спутников и не стал дожидаться отзывов:

— Можете ничего не говорить, я и сам знаю, что плохо. Стихи сочинять я не умею.

— Предлагаю, чтобы каждый раз остальные четверо участников выражали своё мнение, чтобы не оставалось недомолвок, — предложил Люциус.

— Поддерживаю, — ответил Магнус. — Итак, идея, мне кажется, выражена хорошо, и я явственно почувствовал, что вы хотели сказать этим стихотворением. Однако я обращаю внимание всех присутствующих на несоответствие формы содержанию.

— Это потому что выражать свои эмоции в словах мне несвойственно, — поддержал его сам сочинитель. — Я лучше что-нибудь сделаю, чем скажу.

Оценки остальных не отличались от мнения Магнуса, и вот Лия, явно волнуясь, попросила:

— Можно дальше я?

Выслушав её стихотворение, Хаурун сказал:

— Мне понравилось, — и улыбнулся, поддерживая её.

— Я бы подправил немного текст, — оценил Толя. — Но на музыку, оно, мне кажется, должно лечь хорошо…

— Вы не сорвались в банальность, — сказал Магнус. — А это важно.

— Мне больше нечего добавить, — наклонил голову министр, и Лия как-то разочарованно поникла.

— Следующий! — провозгласил Хаурун. Алхимик помялся, но всё-таки вытащил своё стихотворение.

— Извиняюсь заранее, — произнёс он и начал читать. Закончив, он явно смутился, но Люциус поспешил его успокоить:

— Вы сделали хороший ход, выбрав классическую форму. Однако слог кажется мне несколько суховатым.

— Неплохое, — лаконично оценил король. — Мне тоже нравится.

— И мне! — в один голос сказали Толя и Лия.

— Осталось двое! — азартно подмигнул Хаурун. — Ну что, Люциус, рискнёте?

Толя понял, что лакомый кусочек король оставляет на потом. Герцог кивнул, но никакого листка доставать не стал и прочёл на память.

— Вот это да, — восхищённо выдохнул менестрель, забывшись.

— Краткость — сестра таланта, — улыбнулся Магнус. Было видно, что стихотворение никого не оставило равнодушным. Скромно улыбнувшись, министр принял похвалы, и Толя сжал похолодевшие пальцы. Ошибка его была страшной, но все уже в ожидании смотрели на него. Менестрель опустил глаза на языки огня.

— Можно я не буду? — тихо попросил он, чем вызвал искренне возмущение.

— Как это — не буду?! — воскликнул Хаурун, выражая общую мысль. — Все читали и ты читай!

— Не буду, — повторил Толя. — Оно плохое.

Больше ему нечего было сказать.

— По сравнению со мной вы зря жалуетесь, — приободрил его Магнус. — Вот у меня точно вышло простое рифмоплётство…

— Если стыдно, то давай я прочитаю, — сказал король и вдруг не сдержался: — Да что ты ломаешься как девица на выданье! Хорошее стихотворение будет — присудим тебе победу, а плохое — бить не будем!

Он осёкся, запоздало поняв, что этого-то говорить точно не следовало бы, но Толя уже решился.

— Я прочитаю, — хрипло сказал он, доставая многострадальный листок. Возникло искушение швырнуть его в огонь, но собственную память не сожжёшь, и расправа с бумагой не помогла бы ничем. Начал он тихо, по обыкновению, но всё же к концу голоса не повысил, хотя уже понял: будь что будет. Просто, дочитав, не поднял глаза.

Как ослепляет ваша красота,

рождённая из льда и острой стали...

Как вы теперь, наверное, устали

молчать, лицо своё под маскою тая...

Я зову снег

с серых небес,

только всё немо, будто во сне.

Я вас зову, но ответа не слышу я с серых небес.

Холодный снег,

блестящий снег —

в нём ли ваш дух или всё ещё нет?

Где затерялись вы? — нет, не ответит мне выпавший снег.

Холод дохнёт прямо в душу мою, но я не ощущаю.

Только осталось мне взгляд ледяной, замерев, вспоминать.

Ваша душа, я боюсь, никогда не оттает,

но я надеюсь, не смея весны слишком жадно желать.

В чёрной ночи,

в звёздной ночи

гулко и больно сердце стучит.

Я вашу душу зову на вершине в звёздной ночи.

Я так мечтал, чтобы свет не погас, — вы хотели иначе.

Только память осталась мне, память и боль навсегда.

Станет ли легче, когда холод весной когти спрячет

и вместо снега останется просто живая вода?

Я зову вас сейчас, я зову, я вас помню.

Только, холод в душе и сиянье в глазах сохраня,

причастившийся тайн неземных и спокойствия полна,

Вы, наверно, без жалости быстро забыли меня...

Над их маленьким кругом висела тишина, которую невесть через сколько времени наконец нарушил Хаурун:

— Победа твоя.

Король встряхнул его, выводя из оцепенения.

— Что скажут остальные? — глухо промолвил Толя.

— Пишите музыку, — проникновенно попросил Магнус. — Хотя это и так песня.

— А я спою! — подхватила Лия дрожащим голосом. — Так буду петь, что — ах!

Толя молчал, внутренне и боясь, и посмеиваясь над ситуацией.

— А вы, Люциус, что скажете? — спросил Хаурун ровным тоном, но менестрель почувствовал, как дрогнула рука у него на плече. В ожидании ответа Толя замер не дыша. Он-то искусством прятать свои чувства почти не владел, и знал об этом.

— Я скажу, что господин менестрель упорно идёт тяжёлой дорогой, но определённо добивается на этом пути неслабых успехов, — прозвучал вердикт.

— Толя, отомри, — фыркнул король, пряча ласку за насмешкой, и менестрель удивлённо поднял голову: Хаурун называл его по имени чуть ли не в первый раз за время знакомства.