Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

По какому-то невероятному совпадению, а может быть потому, что Ойген и сам привык, мучимый любопытством, искать ответы в чужих глазах, он пересёкся с Малфоем взглядом. И, пусть тот сразу моргнул, Ойген, как бы это ни было некрасиво, успел уловить в чужом сознании смазанные картины, и ему стало стыдно. Он даже голову отвернул, но было поздно: он уже знал, что Люциус думал о покойном отце — не удивительно, что он не успел закрыться. Да и от кого тут закрываться, на самом деле? Ойген увидел то, что увидел, почти случайно, и уже об этом жалел: когда он сам вспоминал родителей, даже Северус вежливо делал вид, что ему куда интереснее собственные манжеты — а тут…

В том кратком воспоминании старший Малфой был ещё бодр и крутил что-то круглое, мерцавшее металлическим матовым светом в его руках, и устало, задумчиво улыбался тихой улыбкой, предназначенной самым родным. И вроде бы, сущая ерунда, но Ойген знал, что такие вещи ценнее любых сокровищ, особенно когда начинаешь их забывать.

Обиженным Люциус не казался, вместо этого он какое-то время тёр отрешённо висок, а потом, словно стараясь сгладить углы, снизошёл до вполне ожидаемого признания:

— Не то чтобы об этом принято говорить гостям, но вообще, — добавил он, словно бы заранее извиняясь, как извиняются, когда между делом светски посвящают кого-то в чужие дела, — у нас в мэноре примерно каждые сорок лет действительно происходит... странное, — и иронично взглянул на Трэверса, оседлавшего стул.

— С такой жизнью удивительно даже не то, что странное у вас происходит каждые сорок лет, — хохотнул Долохов, — а что оно бывает всего-то раз в сорок лет, а не дней, как положено, — Ойген шутки не понял, а вот Эйв, кажется, улыбнулся, правда, немного испуганно.

— Ну, мы уже точно выяснили, что ночь простой не была, — Малфой даже не думал спорить. — Вероятно, в самом деле, на всех нас влияли какие-то аномалии — к тому же, ещё полтергейст! — он вновь обернулся к необычному сегодня до тревожности Трэверсу и озадачил его примерно тем же вопросом, ответ на который был любопытен и Ойгену: — Но скажи-ка нам, Гектор, а почему ты, собственно, вообще решил, что этот полтергейст был непременно наш? И как, позволь уточнить, ты…

— Ну что значит «почему наш»? — Трэверс посмотрел на Малфоя даже с какой-то жалостью. — Люциус, это же ваш дом! Какому полтергейсту ещё быть в старом фамильном особняке, как не вашему? Не ты ли ещё какое-то время назад чуть себя кулаком в грудь не бил, расхваливая вашу защиту? Как ты там говорил, многое завязано на крови… — приправленные фамильным высокомерием интонации он изобразил превосходно.

Ойген бросил вопросительный взгляд на Эйва, и тот, подтверждая всё сказанное, согласно кивнул. Решительно так кивнул — аж два раза.

Едва заметно улыбнувшись ему в ответ, Ойген тут же поёжился: в самом деле, какому ещё тут быть полтергейсту… Почему-то мысль о том, что это именно местный, практически родной этому дому полтергейст, казалась почти утешительной, но ощущение смутной жути и не думало уходить.

— Люциус, уж насколько это не моя тема, — подхватил Роули, — но даже мне очевидно: ход чужим духам сюда закрыт. Изничтожит же на подлёте. Да и Гектор всё-таки в этих вещах получше нас всех разбирается. А уж после этих ужасов с примесью загробного эротизма, которые хоть в журнале каком печатай…

— Это я и пытался спросить, — перебил его, недослушав Малфой, и состроив на лице недовольную, но опять же немного наигранную гримасу, обратился вновь к Трэверсу: — Гектор, а как ты вообще от этого — готов признать его даже нашим — полтергейста отбился?

— Ну, — Трэверс смотрел на него удивительно ясным взглядом, — у нас в семье справлялись и не с таким, когда части семейной коллекции добывали, — он снова небрежно зарылся правой рукой в свою почти белую в ясном утреннем свете гриву, и Ойген с трудом отогнал от себя унылое чувство, что Трэверсу нестерпимо хотелось курить, хотя бы ради того, чтобы просто снять нервное напряжение и на время выкинуть лишние мысли из головы. — Главное, чему выучил меня дед — у любой твари, к какой бы, скажем так, она культуре ни относилась, насколько бы тёмной и загадочной ни была, всегда имеется своя слабость. И если её найти, — он выпустил волосы и задумчиво посмотрел на свои удивительно аккуратные ногти, — можно не только её уничтожить или даже поймать, но и подчинить своей воле, — улыбка его стала неприятной и острой, — при должном везении — и, конечно, если удастся выжить. Но ведь как-то же я при дементорах выживал, — добавил он, — и даже рассудка за тринадцать лет не лишился.

То, как Малфой скептически хмыкнул, Трэверс просто проигнорировал, как и смешок, который Роули спрятал в кулак, маскируя за кашлем, а вот Ойгену шутить совсем не хотелось. Он хорошо помнил, как это — выживать с дементорами. И точно знал, что там, в Азкабане, у каждого заключённого был свой метод.

«Трэверс, выходите из этой вашей пародии на самадхи, пока ещё можете. Сделайте усилие над собой», — говорил ему Руквуд, когда еда оставалась нетронутой пару дней. Ужасное расточительство. Но дементоры в такие дни навещали его без всякого интереса, когда к Ойгену они стекались так, что в камере становилось от них совсем темно, непроглядно. И хотя сам он под конец едва ли не… Нет, даже сейчас он не мог бы сказать «подружился», но он научился общаться с ними, понимать их — и дорого дал бы за то, чтобы вычеркнуть это из собственной памяти⁽¹⁾.

Хотя бы на время.

Но забыть у Ойгена не выходило — и каждую ночь они прокрадывались к нему во снах, принося с собой солёную азкабанскую стылость. Как и сегодня, когда он проснулся за полночь от странного леденящего ощущения, и долго не мог понять, что не так, пока кто-то не поскрёбся в окно, а потом где-то вдали, кажется, закричали.

Ойген напрягся и сразу нащупал палочку.

Эта его целебная женщина… Рина спала и тихо дышала во сне, а он замер в постели и, как в детстве, боясь даже пошевелиться. Он понимал, что ему это чудится, но слишком уж сильно навалилась тревожащая уверенность, что если он как-нибудь выдаст себя сейчас тому или тем, кто за ним наблюдает, случится что-то непоправимое. Он не знал, сколько он лежал так, покуда не успокоился настолько, что смог напомнить себе, что никаких монстров в его камеру… нет же, комнату… на свободе, в особняке… не просочится, а те, что когда-то заходили без стука, не имели привычки выть. Стряхнув с себя странное оцепенение, он зажёг у постели свечу, поднялся, завернулся в халат и заставил себя встать и дойти до окна, скрытого за тёмными и такими надёжными шторами.

Он отвёл осторожно ткань, но ничего страшного не увидел. Он не увидел вообще ничего — такая темень разлилась за окном, и лишь тусклое пламя свечи отражалось в стекле, увенчанное сияющим ореолом. Какое-то время Ойген стоял, зайдя за тяжёлые шторы и вглядываясь в темноту, а затем приоткрыл сворки и понял, что с той стороны в стекло просто стучали ветки.

Ночной воздух пьянил разлитыми в нём цветочными ароматами. Ойген вдохнул и почувствовал, как откуда-то слегка тянет дымом, но этот запах совсем не тревожил его, скорей, нравился, напоминая что-то такое из детства… Как жгли по весне в Пьемонте костры среди виноградников, вспомнил он — когда вдруг ударяли заморозки, и нельзя было позволить уже проснувшимся лозам замёрзнуть.

Прислушавшись, Ойген понял, что крики раздавались отнюдь не в саду. Кричали — протяжно и громко — кажется, в прямо в доме. Он прислушался: завывающий с ветром голос доносился из каминной трубы, звуча откуда-то сверху — из спальни прямо над ним или выше… И он, зная, кто жил по ту сторону потолка, в самой роскошной из гостевых спален, предпочёл представить себе притулившуюся на крыше банши, чем гадать, отчего же она так кричит — судя по интонациям, это было вполне очевидно. Ойген стоял, вдыхал сладкий и дымный воздух, стараясь не думать о криках, к которым богатое воображение само дорисовывало в голове фривольные и комические картинки — и жуткое ощущение, будто где-то по дому бродила смерть, начало его покидать, истаивая внутри, как тает лимонный сорбет на солнце. Он почти почувствовал эту сладость на языке и очень тихо позвал:

— Диззи, Диззи!

Из всех эльфов этого дома Ойгену больше всего нравилась старая домовуха Нарциссы, а той, похоже, нравился он, и она относилась к нему особенно нежно.

Ничего не случилось — ни звука, ни движения воздуха — но Ойген ощутил рядом её присутствие.

— Мастер Ойген, — проговорила она из угла, едва слышно, — Диззи принесёт вам сладкий чай и печенье.

— Спасибо, — прошептал он в ответ, не желая разбудить Рину. И почему-то позабыв о заглушающих чарах, так же шёпотом попросил: — И захвати ещё половину цыплёнка.

Он вдруг понял, что голоден — за ужином еда с трудом лезла в горло, а после он почти сразу лёг спать; Рина же ужинала здесь, без него. Хотя обычно он не любил есть в одиночестве, сейчас ему совсем не хотелось компании, и Ойген устроился на диване со своею полночной едой. Он забрался с ногами, кутаясь в плед и халат, и постепенно успокаивался, согреваясь горячим чаем. Когда тарелки уже опустели, он какое-то время ещё посидел, пока не почувствовал, что уже клюёт носом. А затем забрался обратно в постель и погладил Рину по волосам, с нежной щемящей грустью понимая, что скоро им придётся прощаться. Обняв её, Ойген мирно уснул, успокоенный теплом её тела и тонким запахом роз, разлитым по комнате.

И, конечно же, проспал утром завтрак — но, даже выбравшись из кровати, всё равно ощущал себя сонным и расслабленным, словно пригревшийся на одеяле кот. Однако проваляться весь день, пусть даже рядом с Риной, ему не хотелось, и он решил подремать у камина в библиотеке, зная, что утром заглянет Эйв.

Однако же доспать ему сегодня не удалось — но он не жалел. С каждой минутой происходящее становилось всё загадочнее и любопытней, и он ощущал азарт, прогонявший любую сонливость.

К его чести, Малфой от язвительных комментариев воздержался, выражая снисходительный скепсис разве что миной, застывшей у него на лице, и стараясь не фыркать. Да и остальным, судя по выражению лиц, молчание обошлось недёшево, однако справились все. Даже Ойген.

— Ну, так всё-таки! — не выдержал он. — Трэверс, что же ты сделал-то с ним, с полтергейстом, если сейчас тут сидишь, а?

— Ну… способы-то стары как мир, — начал туманно Трэверс, устроив голову поверх рук с какой-то расслабленной обречённостью. — И, конечно, связаны с внутренней силой волшебника. Не мне вам рассказывать… В их основании — любого… каждого — всегда лежит жертва. Та или иная, — добавил он с пугающе нежной полуулыбкой, от которой Эйв вздрогнул и побледнел, а сам Ойген опять вспомнил свои «разговоры» с дементорами.

— Верно ли я понял из ваших слов, — вновь заговорил Руквуд, и его рассудительный тон помог развеять ощущение подбирающегося где-то между его лопаток тревожного холодка, — что описанный вами ранее полтергейст олицетворял собой начало, скорее, женское?

— Женское, — задумчиво согласился Трэверс, взглянув на них из-под полуопущенных век, и этот взгляд казался Ойгену почти осязаемым.

Нет, явно не одному ему:

— Ну, какие у нас тут дамы, среди наших-то призраков? — Малфой утвердил на лице холодную и вежливую улыбку. — Многие поколения в этом доме рождаются исключительно сыновья, и даже историй, из которых мог бы выйти полтергейст какой-нибудь леди, я что-то припомнить и не берусь.

— Алкиона Малфой, — внезапно произнёс Рабастан Лестрейндж. Очень серьёзно произнёс — настолько, что скорее его интонации, нежели сами слова заставили в этот момент всех удивлённо поднять на него глаза. — Я видел её портрет, — пояснил он. — У Роули. Последний раз, когда я там был, он висел в северной части дома. У окна, за которым всегда штормит.

Почему-то от этих слов Ойгена словно коснулся тот же призрачный едва ощутимый холод, который — как он только сейчас осознал — разбудил его этой ночью, и он невольно заёрзал на своём подлокотнике, не замечая, как Руквуд слегка подвинулся, давая ему чуть больше пространства. Да нет, сказал Ойген себе самому, в каждой семье есть история… а то и целый ворох пыльных легенд, на которые можно списать появление чего угодно. И далеко не все они имеют хоть какое-нибудь отношение к реальности, но тому, как воинственно выпрямилась у Эйва спина, Ойген верил куда больше, чем хозяину дома: наверное, будь Эйв собакой, он был бы похож на бигля, взявшего лисий след.

1) Об общении Ойгена и дементоров можно узнать из работы «Затмение»

Вернуться к тексту