Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Не то чтоб Малфой был воплощением английского стоицизма, но на памяти Торфинна он исключительно редко позволял себе грязно ругаться вслух. В конце концов, для таких вещей у него всегда был МакНейр. Вот только Уолли МакНейр второй день торчал в Дартмуре на болотах по службе, и Торфинн никак не мог для себя решить, какое именно выражение крутится у хозяина дома на языке за этой его вежливой и прохладной маской; впору было задуматься, можно ли этой самой вежливостью калечить. Да, Асти Лестрейндж всегда умел знатно всех удивить, и чувство момента было у него превосходным. Это же надо так на старую мозоль наступить и смотреть с таким задумчивым интересом — ладно хоть эскизов не делает. Правда или вызов, Люциус? Что же ты скажешь?

Пауза затянулась, Малфой молчал. Эх, если уж начали этим утром вытряхивать из шкафов скелеты… одним больше, одним меньше — погода за окошком явно уже не сменится: Уилтшир — не острова. Да и прав Мальсибер — нужно до вечера как-то себя развлечь.

— Был такой, — бодро подхватил Торфинн подачу. — Был, — повторил он и, извиняясь, развёл руками, глядя Малфою в глаза простодушным и чистым взглядом, на который почти все велись. — До сих пор висит там же, чуть дальше гостевых спален у северного окна. — Не то чтобы у них этих спален было так много, да и, признаться, живописи, по сравнению-то с оружием на стенах... — Не могу сказать, что прямо девчонка мечты, — добавил он, пожимая плечами, — но что-то цепляет в ней, да… Хотя вот по опыту своему скажу: на таких если кто западает — то жди непременно беды.

— Ну, спасибо, — уронил недовольно Малфой, явно подумывая, не освежевать ли Торфинна столовым ножом к обеду. — У нас-то её портрета и вовсе не сохранилось, и она не слишком горела желанием здесь висеть. — В прошлый, раз, когда Малфой пытался с ней побеседовать, она прохладно его отшила, давая потомку понять, насколько в доме чужих людей ей комфортней.

Пожалуй, это вообще был самый странный из портретов, имевшихся там — хотя у них в доме с портретами вообще не особо складывалось. «Умер так умер, — говорил ему в своё время отец. — Уж лучше остаться в песнях, чем мозолить родне глаза, да и люди, сам знаешь, мельчают…» Мама его портрета так и не заказала, да и сам Торфинн предпочитал разглядывать старые отцовские колдографии. Однако многих из предков история сохранила, и портрет светловолосой и светлоглазой девицы мог бы легко затеряться меж них, если б не многие «но», которые её окружали.

— Не то чтобы у этой печальной крошки не было поводов, — Торфинн выразительно повёл бровями, — если легенду принять в расчёт.

— Что за легенда? — с любопытством подался вперёд Мальсибер, рискуя свалиться на Руквуда.

— Да таких легенд в каждой семье… — начал было Малфой, но тут на тропу войны вышел Эйвери, спасайтесь все:

— Прости Люциус, я про неё тоже слышал. Она ещё достатутная, да? Кажется, она попадалась мне в сборниках «Поучительные предания» и «Поразительное во все времена», а ещё в старых хрониках на французском. И, опять же, в «Мрачных мистериях и зловещих загадках», но год я не назову. Если я ничего не путаю, речь в ней шла про того из Малфоев, которого мы сегодня уже все вспоминали. Ну, тот, кто хотел стать консортом при королеве-девственнице Елизавете, — затараторил с привычным книжным энтузиазмом Эйвери, не замечая, как Малфоя начало слегка перекашивать. — Про него ещё пишут, что она ему отказала, и он тогда взял и проклял её, — немного смутился Эйвери, — и замуж она так ни за кого и не вышла.

— Ну, спорю, девственницей она тогда уже не была, — Торфинн вновь хохотнул: молодец Эйв; выдал так выдал. — Хотя тут можно и к первоисточнику обратиться, а?

Малфой лишь устало поморщился и безнадёжно махнул рукой:

— Это же просто слухи. Мало ли кто что болтает!

— Слухи, ставшие настоящей легендой и частью нашей истории, — возразил ему Эйвери, непривычно для себя горячась. — Ну, вот как с чудовищем Слизерина… — Малфой едва различимо дёрнулся, и, хотя Эйвери в силу своей беззлобности не имел в виду ничего такого, однако эту историю явно не стоило ворошить.

— Да не о том речь, — вклинился оживлённо Торфинн, отодвигая не слишком давние Хогвартские страшилки на задний план. — Не сфартило твоему тёзке, мало ли как бывает, — он вновь хохотнул. Малфой глянул на него почти что с мольбой, но сворачивать с темы уже было поздно: — Он не стал унывать, и потом вполне удачно женился — и после парочки сыновей обзавёлся заодно дочкой.

— Троих, — сухо поправил его Малфой. — Сыновей у него было трое, но один скончался ещё во младенчестве. Такие уж времена.

— В данном случае это для нас несущественно, — отмахнулся Торфинн. — Так вот, эта самая дочка, Алкиона Малфой, считалась завидной по тем временам невестой: богата, умна и к тому же весьма недурна собой, — он театрально вздохнул и возвёл глаза к потолку.

Пожалуй, давно покойную мисс Малфой Торфинн честно смог бы назвать красивой, будь она слегка пофигуристее, и сохранись в её лице меньше фамильной холодности и больше красок — одна из этих анемичных девиц, но многим такие нравятся. Впрочем, красок недоставало всему полотну: бледная Алкиона Малфой в выцветшем за без малого четыре столетия светло-голубом платье сидела у распахнутого стрельчатого окна, за которым серое, набухшее дождём небо грозило раскрошиться и рухнуть вниз, в мрачное штормовое море, тяжело перекатывавшее высокие тёмные волны, которые беззвучно бросались на острый мыс, разбиваясь рваными брызгами белой пены. Единственным ярким пятном на картине был бархатный красный молитвенник с окованным золотом уголками, который она то держала в руках, то опускала к себе на колени.

Палочка и молитвенник — вот уж воистину символы благочестивой ведьмы, впрочем, ему ли судить? Торфинн в своё время знатно наслушался от своей норвежской родни баек о могучем конунге именем Иисус с дружиной из двенадцати могучих берсерков, которого предали и прибили к носу его собственного драккара. А он потом взял и воскрес. И предал предателей лютой смерти за что Один взял его в Валгаллу живым — куда до него проходимцам-Певереллам… Так что же там было с этой девицею дальше? Ага.

— Когда ей одиннадцать стукнуло… вполне себе возраст, — Торфинн задумчиво посмотрел, как чужая ладья расправляется с его собственной и теперь прикидывал, как ответить: съесть её королём, что ли? Партия подходила к концу. — Папаша-Малфой сговорился с одним из Роули, — он шутовски поклонился, не вставая со стула, — что отдаст её замуж за Тидрека, наследника тех же примерно лет. Сейчас-то с помолвкой так бы спешить не стали — особенно не зная наверняка, что детишки симпатичны друг другу. Да и в те времена, — он поглядел на Родольфуса, — тоже немногие рисковали: а то проклянёт жениха невеста и живи потом… если выживешь, — ухмыльнулся он и добавил уже серьёзней: — Впрочем, брак тогда был вовсе не про любовь, да и долг свой осознавали совсем иначе.

Впору было заметить, что его вообще осознавали тогда, но уж явно не в их развесёлой компании: совсем не смешно, в кого ни ткни сейчас пальцем. Сам хорош.

— Про такие долги я и от деда ещё наслушался, — резковато заметил Трэверс, приподнимая немного голову, но не меняя позы. Тоже, что ли, не спал? — Вот уж сколько матримониальных планов я сорвал ему своей беспокойной персоной …

— Избавь нас всех от подробностей, — Малфой закатил глаза.

— А я бы послушал, — Мальсибер сделал очередную попытку свалиться, — Трэверс ты нам расскажешь потом, правда, же? Ну… разное же говорили… — он дождался кивка и поёрзал на своём подлокотнике: — А я вот тоже, как видите, не успел... А у нас долг никогда пустым звуком не был… Может, моим тогда бы и не пришлось... — Мальсибер поник плечами, и будь Торфинн проклят, но даже Руквуду его, кажется, было жаль. Как кота мокрого за окошком.

— Да, да, — согласился поспешно Малфой, — и все мы здесь понимаем, что, если, имея выбор, и выбирать, — то кого-то своего круга. Я о тех отношениях, которые куда-то ведут. Иначе… — он позволил этой мысли трагично повиснуть в воздухе.

— Ну, родители их и рассуждали примерно так, к тому же, Тидрек и Алкиона попали на один факультет, и даже, в целом, поладили — чем не заявка на долго, счастливо и, как полагается, в один день, — Торфинн кивнул сам себе, уходя из-под нападения чёрной пешки и объявляя шах чёрному королю. — В общем, — он снова развёл руками, — кто бы мог тогда ожидать, что уже в свои осьмнадцать лет, к окончанию Хогвартса, Алкиона возьми и влюбись буквально до смерти в… маггла. Нет, конечно же, не бродягу, а третьего сына, вполне себе знатного рода… вроде, Аддингтоны, или как-то так, — он кинул вопросительный взгляд на Эйвери, и тот, подумав, кивнул. — Да и где бы она бродягу нашла, хотя сами понимаете — третий сын… Но, поскольку помолвка была уже в силе, и никто даже в страшном сне не планировал её разрывать, эти горе-влюблённые сговорились бежать в Новый Свет и там уже пожениться — и в такую же, как нынешняя, безлунную ночь сели они на корабль… — он осуждающе покачал головой и вздохнул: — Представьте себе на утро шок всей родни и ближайших знакомых.

Лица всех присутствующих помрачнели — им не нужно было и представлять. Почти все тут помнили скандал в доме Блэков, когда средняя сестра Нарциссы и Беллатрикс, наплевав на гордость семьи, сбежала с этим своим грязнокровным дружком с Хаффлпаффа — говорят, очень уж злобно дымился у них тогда гобелен. А уж что сталось бы, будь этот Тонкс просто магглом…

Люциус вновь поморщился и угрюмо замер; Родольфус мучительно потёр свой висок, словно там до сих пор звенело от криков его жены, и ответил на шах: чёрный король, обнажив свой меч, сурово шагнул вперёд, и коня пришлось отводить поскорее. Больше двадцати лет прошло, и ведь до сих пор, нет-нет, а тема эта вспыхивает и гаденько так дымит, неприятно. Вон, даже Асти тихонько выдохнул.

Но сбить себя этим мыслям Торфинн не дал, и, просчитывая ходы, с увлечением продолжил:

— Папаша-Малфой — он был, конечно, в ярости — настиг с сыновьями влюблённых уже где-то в море, и они предали всех, кого встретили на борту, мучительной и жестокой смерти. Начав с горе-жениха, возможно, успевшего стать если не горе-мужем, то уж явно горе-любовником, и заканчивая несчастными колонистами. Вот уж уплыли в поисках новой жизни… Не повезло… Корабль пошёл ко дну, а беглянку домой вернули и заперли в собственной спальне — нельзя же просто взять помолвку и отменить, тем более со стороны жениха были готовы сделать вид, что ничего, в общем-то, не случилось. А она не была готова, — шутливый тон изменил Торфинну и его голос прозвучал мрачновато. — Не на всё можно закрыть глаза, и Алкиона свела счёты с жизнью, прокляв своего отца и братьев, и весь род Малфоев на все времена.

Торфинн умолк. В горле слегка запершило, и он призвал хрустальный бокал с водой и ломтик лимона, который просто закинул в рот: ему вдруг стало совсем невесело, и он даже пожалел, что вообще всё это вспомнил. Поганое чувство. Продолжать совсем не хотелось, тем более, ситуация на доске заходила в тупик, и тут на помощь снова пришёл начитанный Эйвери, храни его Мерлин и Один наш Всеотец.

— Мне попадалось несколько версий её проклятья, — он нервно зарылся пальцами в свои кудри, почти повторив недавний жест Трэверса. — Ведь свидетелей не было — так что в источниках разное пишут, четыре же века прошло, — он полувопросительно взглянул на Малфоя с такой трогательной надеждой в глазах, что тот, печально откинувшись на спинку дивана, помолчав, до ответа всё-таки снизошёл:

— Половину ужасов просто присочинили для красоты. Она всё же была Малфой — и не стала наш род изводить под корень, и, конечно, никого в чудовищ не превращала. Шестиноги-МакБуны и заросшие волосами сердца — это совсем не к нам. В ту ночь она заявила: души с того света скорее вернутся, и воскресшие мертвецы поселятся в этом доме в гостевых комнатах, чем в её семье снова родится хоть одна дочь, — Малфой неестественно нервно практически рассмеялся, оборвав себя в последний момент, и многие от этих слов невольно вздрогнули. — Ну а если так вдруг случится, — голос его зазвучал немного глуше, — то родной отец вырвет ей сердце, а братья заставят кровь в жилах её обратиться ледяным пеплом и осыпаться на постель. Наутро она исчезла из запертой и зачарованной комнаты, и когда туда смогли, наконец, войти, то увидели, что все стены внутри покрыты изморозью, а на постели остался лишь растаявший с восходом солнца солёный лёд. С тех пор в нашей семье рождаются одни мальчики. А историю про Алкиону рассказывают нам в детстве, когда нужно донести… суть вещей. В каждом возрасте её по-своему понимаешь, но приглядней от этого она не становится. Какой только фатальной глупости для семьи не выкинешь в восемнадцать лет… — закончил он несколько патетично.

— Мне жаль, — первым отошёл от истории Мальсибер. — Правда, жаль, — его сожаления прозвучали искренне; до щемящей рези внутри. — И Алкиону, и братьев, её отца, Люциуса. Поэтому история с его неудачной женитьбой так широко разошлась, да? Чтобы не вспоминали другую?

— У нас его имя считается не слишком счастливым, — Малфой благодарно кивнул и нервно погладил палочку. — Наверное, с тех пор нам на роду написан непростой выбор. Даже не представляю, как в таких случаях выбирать.

Торфинн тоже не представлял: стоило стать отцом, и многое в жизни перевернулось. Вряд ли в этой комнате кто-то так же понимал Малфоя, как он. Вот только его плоть и кровь пока опасается разве что пони, а Драко в июне будет уже шестнадцать, и пацан совсем скоро обзаведётся собственным «украшением» на предплечье. Так себе перспектива, и радует разве что только его самого, а родители варятся в своих мыслях заживо и медленно сходят с ума. Ох, сходить с ума — вообще нелёгкая участь родителей, пока дети пытаются тысячей разных способов угробить себя или, как минимум, покалечить.

Он помнил себя в собственные шестнадцать и твёрдо мог утверждать, что мозги в этом возрасте отстают от всего остального. Да что в шестнадцать, он к двадцати-то не думал о том, что можно взять и жениться — он хотел крови, мести… героической смерти в бою… Верно Эвелин говорит: здоровенный оркнейский дурень. Как им был, так и… кхм… кого он обманывает — остался. Как хорошо, что его сыну всего-то пять, а старшая дочка едва-едва доросла до маминой палочки… И как страшно.