Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Он как-то слышал от одного глубоко учёного человека, что мысли и намерения просто возникают в мозгу. Что ещё они могут делать? Правда о нас ещё более странная, чем многие думают: иллюзия свободы воли сама является лишь иллюзией. Так выбираем ли мы, на какой из десятков, сотен тысяч путей сворачиваем под этими бесконечными небесами?

Смотреть на жгучий ультрамарин, раскинувшийся от края до края неба над его головой, было слишком болезненно, и Гектор Трэверс прикрыл глаза, чувствуя, как они начинаю слезиться от этого беспощадного и живого цвета. Сможет ли он когда-нибудь снова привыкнуть к этим слепящим, неестественным краскам после подёрнутых пепельной серостью Азкабана едва различимых полутонов, и нужно ли вообще привыкать?

Он сделал очередную затяжку, но это не принесло ему облегчения. Руки подрагивали, а вместо привычной скребущейся под рёбрами пустоты там бился и трепетал, словно жутковатого вида птица, безмолвный ужас перед чем-то, чего Гектор не мог постичь. Казалось, что этот глубинный страх брал начало за пределами его тела, и даже лишись он кожи, плоти, костей, тот просто продолжит существовать. Но самое страшное заключалось в том, что в этом непостижимом и безымянном ужасе таилось губительное, роковое очарование, которому нельзя и невозможно было сопротивляться; хотелось припасть к нему и застыть, как застывают, пригревшись в последний раз, путники, замерзающие в горах. Это изматывало, отнимая последние силы, и всё что он мог — цепляться за свой рассудок, ибо не был уверен, что именно сделает, если позволит сорваться себе в эту пропасть, и привычное, дарящее блаженство забытье больше не было для него вариантом.

Гектор поборол искушение затушить сигарету о тыльную сторону собственной же ладони: боль тоже не принесёт ему ничего. Мерлин, так сложно даже просто решить, что ему полагается ощущать. Чувствовать ли ему себя использованным, или же благодарным? Почитать мантры? Сжечь подношения? Благовония воскурить? Впрочем, кто-то уже вчера достаточно постарался, и Гектора до сих пор преследовал оглушительный запах палёных роз, забивавший даже аромат табачного дыма. Он будто бы до сих пор дышал тем туманом, лопатками чувствуя: нечто испытующе наблюдает за ним, как наблюдает сейчас Малфой из окна своего кабинета.

Голова немного кружилась; Гектор вновь затянулся, чувствуя, как лёгкие наполняет дым, и тело нехотя, словно после долгого сидения в неудобной позе, начинает всё-таки расслабляться. Первая сигарета за день творит чудеса: Гектор, не открывая глаз, с облегчением помассировал свой загривок. Ах да, теперь в его спальню начнётся паломничество — может, брать с них по паре сиклей за вход, пока его не попросили оттуда съехать? Нужно будет как-то упаковать всё, чем он успел за эти месяцы обрасти, прежде чем самые любопытные сунут нос в его вещи. Не то чтобы ему было особенно что скрывать, но вдаваться в любые подробности Гектору не хотелось.

Вещи могут рассказать о людях значительно больше, чем люди о них, так что пусть на себя примет удар кальян, который каким-то чудом добыл из его дома крёстный. Вот уж действительно, история — не выдумаешь смешней… впрочем, не он один оказался в подобной сомнительной ситуации.

Лестрейнджи застряли здесь, потому что их родовое гнездо мрачной ноябрьской ночью, когда их троих повязали, перешло в осадное положение. В старые времена в таких вещах знали толк, так что никому из живущих волшебников было его ни найти, ни попасть, ни даже дозваться оттуда эльфов — разве что только хозяину, который застрял в тюрьме, и за тринадцать лет стало лишь хуже. Заклятие, замкнутое само на себя — Гектор видел похожие случаи, даже как-то помогал с подобным отцу, когда тот был жив. Нет такой защиты, которую нельзя было рано или поздно вскрыть, иначе пирамиды стояли бы неразграбленными, нетронутыми медленно разрушались бы древние храмы в бескрайних джунглях Юго-Восточной Азии и затерянные, мёртвые города где-нибудь в гниющей духоте Амазонки. Но всё, что мог позволить себе Аврорат — попытки влиять разве что лишь на местность; найти ненаносимое зачарованное поместье они не смогли, сколько бы ни прочёсывали скалистое побережье Дувра. Нагнать толпу разрушителей заклинаний им не позволили ни закон, ни имеющиеся у Аврората средства — недешёвое удовольствие. Так что разного рода любители порезвились там всласть, но с таким же успехом можно было залепить все замки жёванным «Берти Боттс» на морозе: толку от этого никакого, зато какими потом словами вспомнят тебя вернувшиеся хозяева!

И они, конечно же, вспоминали: оказавшийся на свободе Родольфус, ещё не оправившись и с чужой палочкою в руках, даже не смог нормально аппарировать на границу, не то, что попасть домой. Конечно же, изнутри решить проблему было бы много проще, но каминная сеть была отрезана ещё, кажется, в середине восьмидесятых у всех, у кого не осталось присматривающей за домом родни. Так что нужно было добираться туда метлой, и снимать защиту вдумчиво и послойно — целая экспедиция, на которую Тёмный Лорд позволения не спешил давать, сколько бы Родольфус ни скрежетал зубам.

Возвращение домой вообще забавная штука: знакомые картины, звуки, запахи... единственное, что изменилось — ты сам; Гектор тоже мечтал окунуться в привычные и знакомые с детства вещи, но его ситуация была ещё на порядок нелепей.

Тогда, после их последнего Хэллоуина, он просто сорвался в штопор. Кажется, тогда с ним случилась истерика: смеялся он так, что его едва не прикончила Беллатрикс. Смеялся до слёз из глаз и до боли в рёбрах. До мучительной невозможности сделать вдох. А потом словно завис в абсолютной безграничной и глухой ко всему пустоте, и когда в последний раз выходил в никуда из дома, просто не стал закрывать за собою дверь — ни метафорически, ни буквально.

В относительно привычную для себя реальность Гектор вернулся, когда его ломало в глухой одиночной камере, куда его кинули за подписью Крауча без суда. Он не сразу понял, что это не очередной круг порождённых его подсознанием жутковатых галлюцинаций, и был не так уж не прав. Ну, он всегда считал, что реальность — сон разума, заснятый на бракованную фотоплёнку. Символично, что Барти Краучу хватило одних колдографий, чтобы отправить его в Акзабан, и Гектор лишь смутно догадывался, что именно на них было.

Всё, что он помнил сам, хотя достоверно не мог поручиться, что оно происходило на самом деле, а не только в его голове — это фантастическое ощущение собственной целостности, и то, как пружинит воздух, когда по нему идёшь, с переполняющей, плещущейся за край безграничной верой. Он вышел к аврорскому оцеплению прямо через окно с окровавленными руками, но не помнил, чей дом оставил пустым и тихим за своею спиной. Зато в его памяти сохранились розы, и то, как томительно врезались в сплетающиеся пальцы шипы. Яксли рассказывал, что одну из них, кажется, приобщили к делу, и вот они снова с ним…

Только в этом отрезке жизни они окрашены в нетронутый белый цвет.

Тогда, в ноябре восемьдесят первого года, обыск не заставил себя долго ждать, тем более, Гримсберри-хилл был одним из немногих домов, которые можно было вообще обыскать хоть как-то, и даже что-нибудь там найти. Так они думали, доблестные служители Аврората — ведь даже защиты от аппарации на доме не было никогда. Аппарировать там могли бы решиться разве что только самоубийцы, чьи окровавленные конечности и тела, иногда даже с палочками в руках, оказывались в саду. Волшебная аномалия, которая стала давно нормой жизни — как эльфийские головы над лестницею у Блэков, или грот с волшебным источником у Дервентов, способным снимать любое похмелье и лечить головную боль.

Дом был стар, очень стар, хотя десятки раз перестраивался, обрастал новой кожей, отращивал крылья, башни, лестницы и чердаки, не становясь от этого дружелюбней. Этакий мизантроп от волшебной архитектуры, впрочем, не лишённый своего мрачного уютного шарма для тех, кто к нему привык — Трэверсы грабили чужие могилы, ещё когда на этих берегах не высадились норманны, и они учились выживать в своём доме с детства. С другой стороны, мирной смертью Трэверсы умирали редко, и зачастую семье было нечего хоронить — привычные риски для каждого разрушителя заклинаний, работай он на гоблинов из Гринготтса или же на себя.

Так что попасть в дом силы магического правопорядка, конечно, смогли, но после того, как там сгинули двое авроров, дальше гостиной сунуться просто никто не решился. Потом вмешался и крёстный, официально распоряжающийся имуществом Трэверсов, и следящий, чтобы ничего из дома не растащили, и возник странный такой паритет. Министерские опечатали дом, наставив сигнальных чар, везде, куда добрались, и попробуй Гектор просто войти в собственные ворота, тут бы его и встретили, а пробраться в недоступные никому части дома способом, известным лишь членам его семьи, он пока не тянул. Не то чтобы он как-то особо цеплялся за эту жизнь, но глупо и болезненно умереть в его планы пока не входило. Увы, привычная форма возвращалась с большим трудом, да и палочка досталась ему дурная: сопротивлялась, капризничала, стоило дать слабину, и кажется, тихо его невзлюбила, но к этому он привык. Как и к вынужденному гостеприимству, которое Малфой им всем оказал.

Гектор мог бы, конечно, скрываться у крёстного, вот только в особняке у Ноттов бывало слишком много заметных людей, да и аврорский паб находился всего через пару улиц — волшебников в Гринвиче было не слишком много, и они жили так, чтобы всюду можно было дойти пешком. К тому же, как и всем остальным, Гектору требовалось лечение, и сотрясать воздух по этому поводу он не стал, приняв своё новое положение, как неизбежную данность; словно ещё одно из десятков мест, где ему доводилось жить во время министерских командировок в качестве атташе. Славные дни, когда положенные ему представительские расходы были меньше его же карманных денег в пятнадцать лет.

Ему выделили спальню на втором этаже, и он впервые за много лет ощутил под собою прохладные чистые простыни, и услышал, как уютно трещат в камине дрова. И всё же эта комната не понравилась ему сразу, стоило только переступить порог. Было в обитых светлым шёлком стенах что-то такое… неуловимо мерзкое, даже по сравнению с камерой в Азкабане, так что он по возможности старался в ней просто не ночевать. Тем более, по ночам Гектор спал не так уж и часто — как и многие поселившиеся здесь беглецы. Они чем угодно занимали ночные часы, проводя их в компании, или просто при ярком свете, подспудно ожидая появления чёрных, несущих холод и страх теней. Так что Гектор отсыпался в своей новой обители с рассвета и до полудня, и всё же давящее и мрачное чувство, пронизанное чужим присутствием, постепенно становилось сильней. Однако, он полагал, что сам вполне с этим как-нибудь разберётся — заодно стряхнёт со своих знаний пыль, к тому же дёргать по таким пустякам и без того взвинченного Малфоя ему претило. И уж тем более он не хотел сваливать свои трудности на хозяйку, которую старался самим собой не пугать лишний раз.

Нет, проще было думать о ней как о части окружавшей его обстановки, чем о том, что она дышит, улыбается, говорит, справляется о здоровье; видеть белоснежную кожу её запястий, когда слегка приподнимается кружевной рукав, или плавный изгиб длинной шеи… Гектор провёл тринадцать лет в одиночной камере, и жить под одной крышей с мадам Малфой оказалось одной из тех многих вещей, к которым нельзя подготовиться. Впрочем, вопрос настроений — это вопрос внимания. Мыслями управлять тяжело, но легко управлять глазами — можно было просто не фокусировать взгляд, позволяя ей скользить размытым пятном на самой границе зрения.

Они делали вид, словно не замечают друг друга, и это устраивало и его, и её. Он даже старался не смотреть в её сторону без нужды — слишком от этого было тягуче больно. Нарцисса Малфой словно принадлежала какой-то другой, прежней его реальности, в которую ему самому было ни за что не вернуться. Она была похожа на его давно покойную мать — может быть, только внешне или сестру, которой у него не случилось; она несла в себе всё, чему, не осталось места в его сломанной собственными руками жизни, и он не хотел испытывать вновь судьбу, и не желал ей зла.

Когда Тёмный Лорд позволил ему покидать поместье, это стало настоящим спасением, вот только цепь была достаточно коротка. Было бы даже смешно, не будь это настолько чудовищно ирреальным, когда их вернувшийся с другой стороны бытия повелитель прочитал ему целую лекцию о пагубных и недопустимых привычках в столь сложный и важный момент. Будто только и ждал, что Гектор, ощутив вкус свободы на языке, бездумно сгинет где-нибудь в Чайна-тауне на задворках, растворившись в тяжёлых клубах наркотического тумана. Звучало вполне заманчиво — если бы вместе с ним, упираясь коленями в каменный пол не застыл сгорбившийся и поникший плечами крёстный. Пришлось искать приемлемый компромисс… однако, Гектор и сам не горел желанием снова проснуться в камере или не проснуться на дне реки — впрочем, сложно было сказать, чего же он вообще хотел, и в принципе хотел ли чего-то.