Половина лета (джен)

Из-за страшной жары теперь путникам приходилось коротать обеденное время в прохладных местах под сенью деревьев и нагонять упущенное, собираясь в дорогу ещё до рассвета и останавливаясь на ночлег при свете луны. Во время наполненных ленью, гудящих от зноя обеденных привалов Лия, если не падала как подкошенная в траву под каким-нибудь деревом, отправлялась к ближайшему водоёму, находила укромное местечко и забиралась по горло в тёплую воду. Остальным, чтобы не смущать девушку и не смущаться самим, приходилось отправляться от стоянки подальше и купаться там. «Да я не смотрю!» — не раз пыталась заявить дева-воительница, но Магнус, заботясь о дочерней чести, неизменно велел ей не возражать.

Закат разгорался на западе, летний день уже не так палил всё живое, когда Толя, отойдя от берега реки, направился глубже в лес. Всё тише становился плеск воды и голоса Лии и Хауруна, скрытых друг от друга зарослями камышей; уже почти не слышно стало, как фыркают усталые лошади, зашедшие по колено в реку. От жары потрескивали стволы деревьев на опушке, но дальше в чаще, там, где смыкались над головой ветви, а под ногами начинался подъём вверх, даже изредка раздавалось пение птиц, а где-то в траве жужжал шмель. Подъём стал круче, и, выйдя на самое высокое место, Толя понял, что стоит на гряде, сплошь состоящей из древних, покрытых мхом и травой валунов. Прохлада, такая желанная после утомительного пути по солнцепёку заставила спуститься вниз, на ту сторону, где среди тесно переплетённых корней вековых деревьев едва слышно журчал ключ. Толя добрался почти до того места, где нагромождение валунов внезапно обрывалось, и сел там на ровную поверхность, покрытую мхом и нагретую косо падающими сквозь листву лучами солнца. Хотелось зажмуриться и прилечь, и менестрель, повинуясь этому порыву, растянулся, уперевшись ногой в какой-то выступ на соседнем камне, который возвышался над ним.

Тёплый ветерок пах травой и цветами, а ещё ледяной ключевой водой. Тихо шумели листья; неугомонный шмель, судя по высокому прерывистому звуку крылышек, пытался залезть в тесную чашечку цветка где-то внизу, и даже не хотелось доставать флейту, чтобы подыграть лесной музыке и вести соло летнего вечера. Нога внезапно соскользнула, Толя, уже задремавший, привстал, чтобы лечь поудобнее, и с неудовольствием взглянул на выступ, что подвёл его. И даже моргнул, когда разобрал, что выступ, с которого он содрал мох, оказался цвета ржавого железа.

Толя огляделся, потом, решившись, подобрался к странному выступу и соскоблил мох до конца. Перед ним оказалось железное кольцо, накрепко вбитое в камень, но к этому кольцу было приделано ещё одно, уходящее вниз, под мягкий зелёный покров. Движимый каким-то азартом, менестрель рванул за него, уже понимая, что это начальное звено цепи. Покров разошёлся, пошёл большой вертикальной трещиной. Обнажилась чёрная от земли и сырости поверхность валуна, брызнули во все стороны мокрицы и сороконожки, и тяжёлая ржавая цепь закачалась у Толи в руках, вырвав попутно из земли несколько кустиков травы. Перебирая её, менестрель дотянулся до предмета на её конце и опознал в двух проржавевших полукружиях ошейник. Он опасливо огляделся по сторонам снова, радуясь, что не вытащил вместе с ним чьи-нибудь кости, и только тут понял, что солнце уже наполовину село, а воздух ощутимо загустел и потемнел, напитавшись уже не прохладой, а самым настоящим холодом. Затихло всё: ни пения птиц, ни гудения насекомых, ни потрескивания деревьев… Бросив цепь, Толя рванулся на верх гряды, пару раз соскользнул с камней, а оказавшись на той стороне, пошёл к лагерю быстрым шагом, боясь даже признаться себе, что испугался один в лесу.

Магнус сидел под деревом, расчёсывая седые локоны, Хаурун саженками плыл к противоположному берегу реки, Лия опять плескалась в своей заводи, а Люциус стоял на траве в одних только штанах и отжимал мокрые волосы. Но сейчас Толе было не до того, чтобы смутиться и обойти его подальше, тем более, что герцог уже заметил его.

— Что-то случилось?

— Я… Эм-м… Видите ли, милорд, я обнаружил в лесу нечто странное… — менестрель непроизвольно оглянулся на чащу. — Странную вещь…

— И что же это? — равнодушно поинтересовался Люциус.

— Цепь, вделанная в камень, — неохотно признался Толя, уже начиная жалеть, что заговорил. — Цепь с ошейником. Очень старые.

Секунду ничего не происходило, затем взгляд министра стал очень внимательным.

— Не могли бы вы меня туда проводить? — попросил он, спешно накидывая рубашку.

— Вам что-то известно? — насторожился Толя.

— Пока не знаю… — процедил герцог. — Идёмте.

Обратно к валунам Толя подходил не без опаски, но показывать Люциусу, что боится, не стал, демонстративно подняв подбородок. Из-за этого он едва не полетел с валунов вверх тормашками, а когда восстановил равновесие, герцог уже неуловимым кошачьим движением спрыгнул в мягкую траву и теперь вертел в руках ошейник. Толя остановился за его спиной. Министр пару раз щёлкнул половинками ошейника, огляделся вокруг.

— Хорошо, что скелета нет, — робко произнёс Толя.

— Не думаю, что он мог бы здесь быть, — пробормотал Люциус и внезапно, потеряв к цепи всякий интерес, бросил её на траву, а сам медленно двинулся вдоль гряды, внимательно всматриваясь в нагромождения валунов.

— Отчего же, милорд? — не отставал Толя.

— Это только предположение, — задумчиво мурлыкнул тот. — Если я сейчас найду… ага, кажется, нашёл!

Он рывком раздвинул в стороны какой-то куст, и Толя увидел между валунами уходящий вглубь полузасыпанный тёмный узкий лаз.

Люциус выпрямился, оглядывая окрестности, и Толя молчал, с бегущими по спине мурашками вглядываясь в его профиль, поражаясь сурово сдвинутым бровям и опущенным уголкам губ. Раньше он, кажется, не видел министра настолько сосредоточенным.

— Что случилось, милорд? — тихо позвал он, и герцог вздрогнул, как будто только что вспомнил о его присутствии.

— Вы юноша впечатлительный, — произнёс он так же негромко, не отрывая взгляда от зарослей, темнеющих в своей глубине. Толя приготовился к худшему. — Но так как вы ещё и чрезвычайно любопытны, то я вам скажу. Очевидно, что вы наткнулись на место, где в древности совершались жертвоприношения.

— А при чём здесь пещера? — непонимающе спросил менестрель и осёкся. Герцог усмехнулся, взглянул на него и направился обратно.

— Готов поспорить, вы уже в красках представили себе древнюю жестокость, несчастную жертву в цепях и выползающего из сей норки дракона, — бросил он через плечо.

— Ну… да, — протянул менестрель, надеясь, что проницательный министр не догадался, что на месте жертвы он увидел себя.

— В таком случае, готовьтесь к разочарованию, ибо, как вы можете видеть, ошейник раскрывается легко, и дополнительных креплений для замка на нём нет, из чего следует, что жертва принимала свою участь добровольно, а служил он исключительно для обозначения её статуса. Кроме того, расположение сакрального места в низине и отсутствие каменного алтаря говорит мне о том, что жертвоприношение было бескровным. Кстати, не исключаю, что это вообще было не жертвоприношением, а каким-то иным ритуалом. Больше я ничего вам сказать не могу. И ещё: о вашей находке прошу молчать.

Толя не стал больше задавать вопросов, тем более, что они уже вышли к самому лагерю, но зато вместо этого как бы невзначай обмолвился:

— Когда я был там один, мне показалось, что воздух загустел, а место изменилось.

Герцог только хмыкнул, однако от шедшего позади него менестреля не укрылось его внезапное напряжение.

Лия, вдоволь накупавшись, уже вылезла из воды, вытерлась, оделась и пришла к стоянке, но Хауруна всё не было, несмотря на то, что солнце уже почти село. Ориентируясь на тихий плеск, Толя пошёл искать короля. Блики солнца разбивались на воде, мелькали, попадали в глаза. Хаурун стоял в заводи по пояс в воде, обхватив себя за плечи, и при появлении менестреля взглянул неожиданно злобно. Толя замер на берегу под его взглядом.

— Что? — коротко спросил он, зная, что Хаурун поймёт.

— М-менестрель, я ч-чётки пот-терял… — ответил тот, стуча зубами от холода.

— Чётки?! — ахнул Толя. Привезённые им из монастыря чётки Изольды король, не снимая, носил на левой руке, объясняя любопытным придворным, что внезапно крепко уверовал. Не снимал он их и в дороге, а теперь потерял их — единственное воспоминание о девушке, которую любил.

— Вылезайте, у вас зуб на зуб не попадает! — крикнул Толя, начиная стаскивать с себя рубашку. — Я сам найду!

Но Хаурун не двинулся с места.

— Я плавал до другого берега! Ты собираешься прочесать всё дно?

— Может быть, всё-таки… — робко начал менестрель, видя, что Хаурун зол и расстроен.

— Отвернись, — велел король. Толя отвернулся, за его спиной раздался приближающийся плеск воды и шелест камышей.

— Думаете, уже не найти? — спросил он ветерок, дующий в лицо. Судя по звукам, Хаурун выбрался и вытирался полотенцем. — Может, всё-таки можно? Я умею плавать под водой с открытыми глазами… — За спиной раздался шорох одежды. — Ведь это вещь, по которой вы могли бы быть ею узнаны когда-нибудь… — Вжикнули затягиваемые шнурки сапог. — Кто знает, как и когда вы встретитесь? А черты лица имеют свойство стираться из памяти…

Сзади зашуршала приминаемая трава, а потом властная рука Хауруна легла Толе на плечо и рывком развернула. Взглянув королю в глаза, Толя ужаснулся, потому что прочитал в них едва сдерживаемое бешенство и боль, а в таком состоянии Хаурун мог натворить что угодно.

— Менестрель, ты кого обманываешь и, главное, зачем?! — сдавленно прорычал король. — Я всё знал ещё до того, как ты вернулся, а ты полгода мне голову морочишь и думаешь, что, раз я с виду спокойный, то всему верю?!

Толя замер, не желая понимать, что случилось то, чего он так долго боялся и о чём в то же время мечтал.

Хаурун выпустил его, оттолкнув, и менестрель повалился к его ногам; себя не помня, коснулся губами пыльного сапога.

— Хор-рош… — протянул Хаурун, легонько отпихивая его ногой, и Толя мельком подумал, что лучше бы ударил.

— Хватит, я сказал! Поднимайся! — рявкнул король, потеряв терпение. — Раньше надо было в ногах валяться!

Толя сел на траве, не в силах повиноваться и встать, ведь тогда придётся смотреть в глаза. Не дождавшись, Хаурун сам присел рядом с ним, повернул его голову к себе. Смотреть на него было больно из-за лучей солнца, которое оказалось у него прямо за головой.

— Тогда не убил — и сейчас не трону, — сказал король. — Ты мне нужен.

— Откуда? — невпопад спросил менестрель, но он понял.

— Когда всё хорошо кончилось, не возвращаются в таком диком виде… Что с конём сделал?

— Прогнал, — ответил Толя. Хаурун помолчал.

— Поднимайся, — уже спокойнее велел он. — Завтра расскажешь, как всё было.

— А чётки? — слабым голосом спросил Толя, кивая на заводь, и король тоже обернулся на искрящуюся воду.

— Пусть. Значит, так надо. Прошлое прошлому, — ответил он, поднялся, и, не дожидаясь Толи, отправился к лагерю, только мелькнула светлая рубашка в тонком, едва начинающемся сумраке.

Легли они, по обыкновению, рядом, но уснуть менестрель не мог. Когда он уже раз в десятый повернулся с боку на бок, справа от него зашевелился разбуженный Хаурун, коснулся его плеча, и Толя вздрогнул.

— Не бойся, сказал же: не убью, — тихо промолвил король. Толя в темноте потерянно вглядывался в его лицо, пока Хаурун не произнёс то, о чём он мечтал уже несколько месяцев:

— Да простил я тебя давно. Ничего же нельзя сделать. Спи спокойно.

Менестрель всё не успокаивался, и Хаурун милостиво притянул его к себе поцеловать в висок.

— Ну вот же, видишь. Спи.

Толя осторожно прилёг. Король укрылся поудобнее половиной плаща, зевнул и ни к селу ни к городу добавил:

— А Кальтехеллер сегодня весь вечер как в воду опущенный, ты заметил? — и заснул. Толя последовал за ним, пытаясь по дороге в царство снов припомнить, что такого неладного было с герцогом, но не вспомнил, потому что сам во время ужина думал только о раскрытой тайне, которая тайной не была.