Сердце Астории (гет)

Астория исчезла из поля зрения, меня ослепило, в груди в очередной раз на секунду вспыхнула боль. Я опять оказалась абсолютно потерянной в пространстве и во времени. Как бесконечный аттракцион, черт возьми!

Сердце билось быстро, гулко, и на каждый удар тело реагировало мелкой дрожью.

Но сердце билось.

Я с трудом сглотнула, опасаясь пошевелиться, очнуться или не очнуться. В попытке прислушаться к собственным ощущениям я только поняла, что замерзла, хотя, похоже, лежала под толстым одеялом.

Как назло, не слышно было ни голосов, ни шуршания — ничего. Чудовищная тишина как будто призывала меня проявить смелость и открыть уже глаза, а не трусливо ожидать, пока снова появится Гринграсс, посмеется, поприветствует меня на том свете.

Мерлин, а ведь правда — моя смерть может и не стать тем, что наконец разлучит нас с Асторией.

Я напрягла слух, когда где-то вдалеке послышались шаги. Пришлось даже задержать дыхание. Шум стих, и я почувствовала, что это одновременно огорчило меня и напугало.

Кто бы ты ни был, скажи что-нибудь!

Однако он ушел. Мне стало по-настоящему страшно, но... у этого страха как будто был другой привкус — в отличие от того, что заставляла меня чувствовать Астория во снах. Привкус горькой реальности.

Скрипнула дверь, и я вздрогнула.

Замерли. Наверное, внимательно всматривались в меня, а потом продолжили путь, все еще оставаясь где-то поблизости.

— Вы выглядите несколько живее с нашей последней встречи, мисс Грейнджер, — произнесли неуверенно.

Тот, кто стоял надо мной, все-таки сомневался, что я его слышу.

«Кто это? Кто, кто, кто...» — истерически соображала я.

«О Мерлин!»

Я все еще чувствовала на себе взгляд. И именно в этот момент желание открыть глаза одержало абсолютную победу над страхом.

Я думала, что, стоит поднять веки, меня болезненно ослепят солнечные лучи, но вокруг оказалась темнота вперемешку с бледно-серебряным светом луны.

— А когда была наша последняя встреча, мистер Купер?

Его пальцы с пробиркой застыли. Рассмотреть лицо целителя было непросто, но словно сквозь темноту пробралась широкая улыбка, и по палате, моей старой знакомой, разнесся счастливый смех.

— Пациент очнулся!

Что-то случилось со мной. Изнутри вырывался ответный смех, и оба они звучали громко, в унисон, но я не заметила, как смешки стали сменяться всхлипами, как потекли по щекам быстрые соленые слезы. Поначалу и не обратила внимания на то, что Купер оставил тумбочку с зельями и сел на кровать. Он обнял меня за плечи, принялся укачивать, как младенца, кажется, даже шепча что-то успокаивающее, а я плакала и подвывала, уткнувшись в ворот его лимонной мантии, забываясь, отчаянно нуждаясь в том, чтобы выпустить из себя всю эту дикую бурю.

— Ну-ну, девочка моя, — приговаривал Купер, а я только рвано дышала в ответ. — Я так рад...

Должно быть, прошла не одна минута, потому что даже справившись с истерикой, я продолжала сидеть в надежных руках целителя, а тот все еще слегка покачивался и поглаживал мои волосы. Он взмахнул палочкой, и в палате зажглись многочисленные свечи.

— Спасибо, — приглушенно сказала я.

— Наша последняя встреча была пять часов назад, Гермиона, — запоздало отвечал Купер. — Когда я заходил на вечерний осмотр.

Он немного помолчал. Я медленно выбралась из объятий, а целитель продолжил:

— Три дня в коме, Гермиона. Я думал, на этот раз точно больше не поговорю с вами.

Я посмотрела на него. Вокруг глаз рассыпалась сеточка тонких морщинок, хотя раньше он мне казался совсем еще молодым. На губах не наблюдалось той отторгающей приторной улыбки, которая с первого дня нашего с Купером знакомства почти раздражала.

И сложно было понять, изменения ли затронули целителя, или просто я стала ощущать его и все остальное по-другому.

Купер хотел сказать что-то еще, но вдруг обеспокоенно нахмурился:

— Вам, наверное, все-таки нужно поспать.

Он поднял палочку, чтобы потушить свечи, но я поспешила остановить его.

— Пожалуйста, только не спать.

— Вы боитесь?

Это было важно. Купер хотел понять меня, вылезшую из комы во второй раз, разобраться, потому что у него появились подозрения: в этот раз он столкнулся с другой Гермионой Грейнджер, той, которой я была до попавшего в меня заклинания, до войны, до Астории. Но сама я вдруг почувствовала себя чужой в собственной шкуре. И попытки найти ответ на заданный целителем вопрос не увенчались успехом. В голове царил густой туман — стоило окунуться в него, как от избытка противоборствующих чувств и бешеных мыслей ускорялся пульс.

— Гермиона, — позвал Купер, мягко похлопав меня по руке, — я только что заварил чай. Хотите?

И я радостно закивала, благодарная ему за эту чудесную идею.

— С сахаром и лимоном, пожалуйста.

Купер по-доброму усмехнулся.

* * *

Говорить о детстве Купера и новых реформах колдомедицины с чашкой горячего чая в руках, конечно, было легко и приятно. Но спустя какое-то время начало светать, и целитель, выдержав паузу, просто не мог не попробовать снова.

— Как вы себя чувствуете, Гермиона?

Я аккуратно сложила вчетверо фантик от конфеты и положила его на край тумбочки.

— Знаете, как будто надо мной проводят эксперименты. Сначала отключили на несколько месяцев, а теперь вот включили, и… Такое ощущение, что там что-то заклинило. Не знаю. Мне как-то нехорошо.

Купер внимательно выслушал.

— Вам нужно время.

— Наверное, — кивнула я. — И это, пожалуй, будет не лучшее время в моей жизни.

Чувство тревоги, беспокойство никак не желали выпускать меня из своих острых клешней. Немая радость возвращения к нормальной жизни заглушалась ими; от всего самого неприятного, что может почувствовать человек, и просто от усталости снова захотелось плакать.

Купер укрыл одеялом мои ноги и взглянул на часы.

— Скоро должны прийти ваши друзья.

Я вдруг ощутила, как беззащитная радость при мысли об этих людях стала чуть сильнее.

— Как они?

— Ходят сюда как на работу, — улыбнулся Купер. — Хоть бы раз, хотя бы на минуту опоздали. Нет! Да ещё попробуй не пусти.

Я усмехнулась. Что-то внутри меня запорхало, и от этого стало теплее.

— Они, на самом деле, чуть с ума не сошли, Гермиона, — неожиданно серьезно добавил целитель.

Сердце екнуло.

— Если честно, это была первая ночь, когда мне удалось выгнать отсюда мистера Уизли. Надеюсь, вы не сильно разозлитесь на меня за это.

— Вы все правильно сделали, — я попыталась улыбнуться.

Но тревога и беспокойство, хищно клацая зубами, снова сжали свои горячие клешни. Еще рано. Я не готова была думать о Роне и том, что наговорила ему.

— Вам нужно идти? — спросила я Купера. — Кажется, время утреннего обхода.

Он нахмурился.

— У меня еще два пациента на грани жизни и смерти. И за них я тоже сильно переживаю.

— Желаю им скорейшего выздоровления. Идите, мистер Купер.

Он доделал зелье и дал мне его выпить с обещанием спокойного часового сна. Когда целитель ушел, я завернулась в одеяло и торопливо закрыла глаза. Теперь сон казался действительно необходимым — хотя бы потому, что нужно было спрятаться от мыслей, стремительно трезвеющих, пугающих возможной темной глубиной. Вся я была еще слишком хрупка и могла сломаться от малейшей эмоциональной волны.

Он оказался так приятен и почему-то привычен — этот сладкий сон без сновидений.

* * *

— Я не знаю, что может ее остановить. Она даже слышать не хочет о том, чтобы кто-то из ее детей переезжал из Норы. Когда они с Джинни разругались в пух и прах, та ушла к тебе на площадь Гриммо, и с тех пор мама так часто плакала. Потом уже пришли к общему решению по поводу этого дома от Министерства, — Рон немного помолчал. — Заявление Джорджа вообще чуть не свело ее с ума. Серьезно, папа уже не знает, на каком языке ей объяснять, что от новых комнат Нора просто развалится пополам.

— Черт, миссис Уизли, наверное, злится на меня из-за Джинни, — испугался Гарри.

Рон хохотнул.

— Совсем немного.

Я лежала с закрытыми глазами и с удовольствием вслушивалась в тихие родные голоса. Проснувшись буквально пару минут назад, я поняла, что все в порядке. Вот так, просто. Когда они рядом, все хорошо.

Мне захотелось посмотреть на них, и я совсем чуть-чуть, надеясь остаться незамеченной, приподняла веки.

— У нашей подруги ни стыда ни совести, — произнес Гарри, и я затаила дыхание. — Мы тут ее сторожим, себя не жалея, а она, даже очнувшись, притворяется, что спит.

Я не смогла сдержать улыбки и смущенно взглянула на них из-под ресниц.

— Привет, ребята.

Они просто смотрели на меня, такие радостные, что в который раз защипало в глазах. А потом обнимали до боли крепко и полушутливо ругали за эти выходки со второй комой.

— Я бы засудил ее, Гермиона, — говорил затем Гарри серьезно. — Пробудь ты еще хоть пару дней без сознания, я бы посадил эту Дэймон в Азкабан.

— Хотела бы я посмотреть, каков будет состав преступления, — отвечала я, пока Рон грел мои руки в своих. — Все хорошо, Гарри. По крайней мере, должно быть, и мы все сделали правильно.

Расспросы о моем состоянии я пресекла на корню. При первом же упоминании об Астории последний сон-видение тут же пронесся перед глазами, даже шуршание игрового шарика на секунду забрался в уши. Но я остановила это.

— Я, наверное, пойду, — сказал Гарри спустя почти час, замечая, что Рон сидит рядом со мной, все время старается лишний раз улыбнуться и прикоснуться. — Зайду позже, хорошо? Да и Джинни сегодня обязательно заглянет. Вообще, думаю, тебя скоро выпишут.

Я кивнула ему.

— Гермиона… можно я приду вечером? — спросил Рон, вставая.

Гарри удивленно на него взглянул, но ничего не сказал.

— Конечно, — ответила я.

Там, за дверью, Гарри, наверное, выпытывал у Рона, почему тот не остался. Но я была как никогда ему благодарна. Эти паузы, вкрапления одиночества во вроде бы привычную, но все равно немного чужую жизнь оказались бесконечно ценны. И Рон стал одним из немногих, кто это почувствовал.

* * *

— Мисс Грейнджер, почему это мы разгуливаем?

Я обернулась на притворно грозный голос Купера, торопливо шагающего по коридору.

— Может, вам чем-нибудь помочь? Не могу сидеть без дела, — пожаловалась я.

Он рассмеялся и покачал головой. Остановился у стола дежурной колдомедсестры, делая какие-то пометки на длинном пергаменте.

— Что за человек! — сказал целитель этой суровой женщине в больших квадратных очках. — Только ночью очнулась, а уже сейчас требует какого-нибудь дела.

Колдомедсестра расхохоталась вдруг густым басом и забрала у Купера пергамент. Он, все еще улыбаясь, подошел ко мне и приобнял за плечи, увлекая дальше по коридору.

— Ну пойдемте, будете помогать.

Закопаться в мелких делах было крайне полезно. Я чистила разные пробирки, разносила по палатам обеды, и в какой-то момент мне даже захотелось запеть вполголоса простенькую детскую песню. Почти все соседи по этажу встречали меня радостно и торопились рассказать, что же с ними произошло, превращая эти истории в какие-то забавные приключения.

Только мальчик лет семи, худенький, светлый, и средних лет женщина были без сознания. И еще один, лысый морщинистый старик, которому Купер попросил занести темно-красное зелье, встретил меня молчанием.

Под его внимательным полунасмешливым взглядом мне стало так жутко, что я снова поспешила еле слышно завести детскую песню, лишь бы избавиться от бегущих по спине мурашек.

— Она просила передать вам привет.

У меня дрогнули руки, и флакончик чудом не разбился. Я посмотрела на старика, но быстро отвернулась, не в силах выдержать странной издевки в маленьких глазах.

— О ком вы? — хрипло спросила я.

— Она сказала, что вы сами все поймете, — почти извиняясь, сквозь сальную ухмылку ответил волшебник.

Я вылетела оттуда. С трудом сдерживала себя, чтобы не сорваться на бег, быстрым шагом рассекая белый коридор. Неслась, приложив ледяную руку к горячему лбу, пока не врезалась в Джинни.

— Куда это ты? — поинтересовалась она удивленно.

Я только схватила ее за руку и затащила в свою палату, чтобы срочно поговорить о чем-нибудь отвлеченном.

* * *

Вечером, с целым пакетом сладостей, вернулся Рон. Поначалу он неловко уселся на стул и старательно придумывал вопросы, но я не могла вынести это долго.

Я похлопала по кровати рядом с собой, и он подсел, как-то осторожно дыша, словно боялся спугнуть.

— Как Джордж?

— Он… скоро женится.

— Правда?

Рон поднял глаза, аккуратно заправил мне за ухо выбившуюся прядь. Это показалось таким замечательным. Я почувствовала благодарность к Рону — за то, что он был здесь, все еще так трепетно относился ко мне после всего произошедшего между нами. Я глубоко вздохнула и опустила голову ему на плечо.

— Да, он сделал Анджелине предложение, и она согласилась. Я спросил, как у него это вышло — неужели подсунул ей печенье абсолютного опьянения собственного производства? Его это так возмутило, что через неделю — я уже забыл про эту шутку — на завтрак мне попалось овсяное печенье с чем-то… с чистым спиртом, наверное! Когда я откусил, меня чуть не стошнило. А Джордж как расхохочется и говорит: «Выйдешь за меня, Ронни?»

И здорово, легко было смеяться над рассказами Рона. Уютно сидеть в его руках, есть по долькам фрукты, ловить на себе его взгляды, заботливые и восхищенные, чувствовать вдруг мимолетный, нежный поцелуй в лоб.

За окном темнело, а в душу пробирался сквозь туман яркий солнечный лучик. Возможно, у меня еще были шансы. Может быть, оставалась надежда на нечто хорошее.

И передай Астория хоть сотню приветов, она не доберется до меня больше.

Рон уснул на соседней кровати под мою лекцию о не самых удачных реформах в больнице Святого Мунго. Когда я попросила подать стакан воды, он отреагировал только негромким сопением.

Я вздохнула, поднялась с тихо скрипящей кровати и отправилась чистить зубы. Несмотря на относительную бодрость, попытаться вовремя уснуть, пожалуй, все же стоило. Режим мог сослужить мне неплохую службу.

Шагая по слабо освещенному коридору, я невольно косилась на мутные стекла дверей соседних палат.

Здесь даже некоторые особенно разговорчивые оптимисты на самом деле могли умереть с минуты на минуту, но это было как-то не принято обсуждать. А пока — они жили, делали вид, что их вполне устаивает больничная койка, играли в завсегдатаев и новичков. Болезненно замолкал этаж, когда кто-то уходил — неважно, к какой из этих двух «команд» тот принадлежал.

Я вспоминала свой прошлый, более долгий визит и лишь сейчас осознавала, в каком мире жила те дни. Где порой не знаешь, какое заклятие попало в соседа. Не уверен, как тот может умереть. В любую минуту может — только это осознание сидит глубоко в мозгу. И невозможно быть готовым.

Сердце Астории могло остановиться во мне сразу после пересадки, на следующий день, через две недели или месяц. Я жила, не обращая внимания на этот факт, а теперь, после второй комы, не могла смириться с мыслью, что жива.

— Сейчас его нет. Он заходил сегодня, но уже ушел.

Я нахмурилась, оборачиваясь в сторону дежурной колдомедсестры: кто пожаловал в последние приемные минуты в не самое популярное отделение, да еще и разыскивает странного исчезнувшего товарища?

Слабое предчувствие предупреждало не делать этого столь резко, но с непривычки я к нему не прислушалась. И теперь застыла, не в силах пошевелиться.

У белого стола дежурной колдомедсестры, отрицательно качающей головой, стоял Малфой.